Стихи
ГОРЕНИЕ
- Зимний вечер. Дрова,
- охваченные огнем
- как женская голова
- ветренным ясным днем.
- Как золотится прядь,
- слепотою грозя!
- С лица ее не убрать.
- И к лучшему, что нельзя.
- Не провести пробор,
- гребнем не разделить:
- может открыться взор,
- способный испепелить.
- Я всматриваюсь в огонь.
- На языке огня
- раздается «Не тронь»
- и вспыхивает «меня!»
- От этого — горячо.
- Я слышу сквозь хруст в кости
- захлебывающееся «еще!»
- и бешеное «пусти!»
- Пылай, пылай предо мной,
- рваное, как блатной,
- как безумный портной,
- пламя еще одной
- зимы! Я узнаю
- патлы твои. Твою
- завивку. В конце концов
- раскаленность щипцов!
- Ты та же, какой была
- прежде. Тебе не впрок
- раздевшийся до гола,
- скинувший все швырок.
- Только одной тебе
- свойственно, вещь губя,
- приравниванье к судьбе
- сжигаемого — себя!
- Впивающееся в нутро,
- взвивающееся вовне,
- наряженное пестро,
- мы снова наедине!
- Это твой жар, твой пыл!
- Не отпирайся! Я
- твой почерк не позабыл,
- обугленные края.
- Как не скрывай черты,
- но предаст тебя суть,
- ибо никто, как ты,
- не умел захлеснуть,
- выдохнуться, воспрять,
- метнуться наперерез.
- Назарею б та страсть,
- воистину бы воскрес!
- Пылай, полыхай, греши,
- захлебывайся собой.
- Как менада пляши
- с закушенною губой.
- Вой, трепещи, тряси
- вволю плечом худым.
- Тот, кто вверху еси,
- да глотает твой дым!
- Так рвутся, треща, шелка
- обнажая места.
- То промелькнет щека,
- то полыхнут уста.
- Так рушатся корпуса,
- так из развалин икр
- прядают, небеса
- вызвездив, сонмы искр.
- Ты та же, какой была.
- От судьбы, от жилья
- после тебя — зола,
- тусклые уголья,
- холод, рассвет, снежок,
- пляска замерзших розг.
- И как сплошной ожог —
- не удержавший мозг.
1981
«То не Музаводы набирает в рот…»
- То не Муза воды набирает в рот.
- То, должно, крепкий сон молодца берет.
- И махнувшая вслед голубым платком
- наезжает на грудь паровым катком.
- И не встать ни раком, ни так словам,
- как назад в осиновый строй дровам.
- И глазами по наволочке лицо
- растекается, как по сковороде яйцо.
- Горячей ли тебе под сукном шести
- одеял в том садке, где — Господь прости
- точно рыба — воздух, сырой губой
- я хватал что было тогда тобой?
- Я бы заячьи уши пришил к лицу,
- наглотался б в лесах за тебя свинцу,
- но и в черном пруду из дурных коряг
- я бы всплыл пред тобой, как не смог «Варяг».
- Но, видать, не судьба, и года не те.
- И уже седина стыдно молвить где.
- Больше длинных жил, чем для них кровей,
- да и мысли мертвых кустов кривей.
- Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
- Нарисуй на бумаге простой кружок.
- Это буду я: ничего внутри.
- Посмотри на него, и потом сотри.
1980
«Я был только тем, чего…»
М. Б.
- Я был только тем, чего
- ты касалась ладонью,
- над чем в глухую, воронью
- ночь склоняла чело.
- Я был лишь тем, что ты
- там, внизу, различала:
- смутный облик сначала,
- много позже — черты.
- Это ты, горяча,
- ошую, одесную
- раковину ушную
- мне творила, шепча.
- Это ты, теребя
- штору, в сырую полость
- рта вложила мне голос,
- окликавший тебя.
- Я был попросту слеп.
- Ты, возникая, прячась,
- даровала мне зрячесть.
- Так оставляют след.
- Так творятся миры.
- Так, сотворив, их часто
- оставляют вращаться,
- расточая дары.
- Так, бросаем то в жар,
- то в холод, то в свет, то в темень,
- в мирозданьи потерян,
- кружится шар.
1981
СИДЯ В ТЕНИ
I
- Ветренный летний день.
- Прижавшееся к стене
- дерево и его тень.
- И тень интересней мне.
- Тропа, получив плетей,
- убегает к пруду.
- Я смотрю на детей,
- бегающих в саду.
II
- Свирепость их резвых игр,
- их безутешный плач
- смутили б грядущий мир,
- если бы он был зряч.
- Но порок слепоты
- время приобрело
- в результате лапты,
- в которую нам везло.
III
- Остекленелый кирпич
- царапает голубой
- купол как паралич
- нашей мечты собой
- пространство одушевить;
- внешность этих громад
- может вас пришибить,
- мозгу поставить мат.
IV
- Новый пчелиный рой
- эти улья займет,
- производя живой,
- электрический мед.
- Дети вытеснят нас
- в пригородные сады
- памяти — тешить глаз
- формами пустоты.
V
- Природа научит их
- тому, что сама в нужде
- зазубрила, как стих:
- времени и т. д.
- Они снабдят цифру «100»
- завитками плюща,
- если не вечность, то
- постоянство ища.
VI
- Ежедневная ложь
- и жужжание мух
- будут им невтерпеж,
- но разовьют их слух.
- Зуб отличит им медь
- от серебра. Листва
- их научит шуметь
- голосом большинства.
VII
- После нас — не потоп,
- где довольно весла,
- но наважденье толп,
- множественного числа.
- Пусть торжество икры
- над рыбой еще не грех,
- но ангелы — не комары,
- и их не хватит на всех.
VIII
- Ветренный летний день.
- Запахи нечистот
- затмевают сирень.
- Брюзжа, я брюзжу как тот,
- кому застать повезло
- уходящий во тьму
- мир, где делая зло,
- мы знали еще — кому.
IX
- Ветренный летний день.
- Сад. Отдаленный рев
- полицейских сирен,
- как грядущее слов.
- Птицы клюют из урн
- мусор взамен пшена.
- Голова, как Сатурн,
- болью окружена.
X
- Чем искреннее певец,
- тем все реже, увы,
- давешний бубенец
- вибрирует от любви.
- Пробовавшая огонь,
- трогавшая топор,
- сильно вспотев, ладонь
- не потреплет вихор.
XI
- Это — не страх ножа
- или новых тенет,
- но того рубежа,
- за каковым нас нет.
- Так способен Луны
- снимок насторожить:
- жизнь, как меру длины,
- не к чему приложить.
XII
- Тысячелетье и век
- сами идут к концу,
- чтоб никто не прибег
- к бомбе или к свинцу.
- Дело столь многих рук
- гибнет не от меча,
- но от дешевых брюк,
- скинутых сгоряча.
XIII
- Будущее черно,
- но от людей, а не
- оттого, что оно
- черным кажется мне.
- Как бы беря взаймы,
- дети уже сейчас
- видят не то, что мы;
- безусловно не нас.
XIV
- Взор их неуловим.
- Жилистый сорванец,
- уличный херувим,
- впившийся в леденец,
- из рогатки в саду
- целясь по воробью,
- не думает — «попаду»,
- но убежден — «убью».
XV
- Всякая зоркость суть
- знак сиротства вещей,
- не получивших грудь.
- Апофеоз прыщей
- вооружен зрачком,
- вписываясь в чей круг,
- видимый мир — ничком
- и стоймя — близорук.
XVI
- Данный эффект — порок
- только пространства, впрок
- не запасшего клок.
- Так глядит в потолок
- падающий в кровать;
- либо — лишенный сна
- он же, чего скрывать,
- забирается на.
XVII
- Эта песнь без конца
- есть результат родства,
- серенада отца,
- ария меньшинства,
- петая сумме тел,
- в просторечьи — толпе,
- наводнившей партер
- под занавес и т. п.
XVIII
- Ветреный летний день.
- Детская беготня.
- Дерево и его тень,
- упавшая на меня.
- Рваные хлопья туч.
- Звонкий от оплеух
- пруд. И отвесный луч —
- как липучка для мух.
XIX
- Впитывая свой сок,
- пачкая куст, тетрадь,
- множась, точно песок,
- в который легко играть,
- дети смотрят в ту даль,
- куда, точно грош в горсти,
- зеркало, что Стендаль
- брал с собой, не внести.
XX
- Наши развив черты,
- ухватки и голоса
- (знак большой нищеты
- природы на чудеса),
- выпятив челюсть, зоб,
- дети их исказят
- собственной злостью — чтоб
- не отступить назад.
XXI
- Так двигаются вперед,
- за горизонт, за грань.
- Так, продолжая род,
- предает себя ткань.
- Так, подмешавши дробь
- в ноль, в лейкоциты — грязь,
- предает себя кровь,
- свертыванья страшась.
XXII
- В этом и есть, видать,
- роль материи во
- времени — передать
- все во власть ничего,
- чтоб заселить верто —
- град голубой мечты,
- разменявши ничто
- на собственные черты.
XXIII
- Так в пустыне шатру
- слышится тамбурин.
- Так впопыхах икру
- мечут в ультрамарин.
- Так марают листы
- запятая, словцо.
- Так говорят «лишь ты»,
- заглядывая в лицо.
июнь, 1983
«Точка всегда обозримей в конце прямой…»
- Точка всегда обозримей в конце прямой.
- Веко хватает пространство, как воздух — жабра.
- Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой»,
- вырывается с шумом абракадабра.
- Вычитанье, начавшееся с юлы
- и т. п., подбирается к внешним данным;
- паутиной окованные углы
- придают сходство комнате с чемоданом.
- Дальше ехать некуда. Дальше не
- отличить златоуста от златоротца.
- И будильник так тикает в тишине,
- точно дом через десять минут взорвется.
К УРАНИИ
И.К.
- У всего есть предел: в том числе, у печали.
- Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.
- Можно налить воды. Позвенеть ключами.
- Одиночество есть человек в квадрате.
- Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
- Пустота раздвигается, как портьера.
- Да и что вообще есть пространство, если
- не отсутствие в каждой точке тела?
- Оттого-то Урания старше Клио.
- Днем, и при свете слепых коптилок,
- видишь: она ничего не скрыла
- и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
- Вон они, те леса, где полно черники,
- реки, где ловят рукой белугу,
- либо — город, в чьей телефонной книге
- ты уже не числишься. Дальше, к югу,
- то-есть к юго-востоку, коричневеют горы,
- бродят в осоке лошади-пржевали;
- лица желтеют. А дальше — плывут линкоры,
- и простор голубеет, как белье с кружевами.
1981
«Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве…»
- Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.
- В эту пору — разгул Пинкертонам,
- и себя настигаешь в любом естестве
- по небрежности оттиска в оном.
- За такие открытья не требуют мзды;
- тишина по всему околотку.
- Сколько света набилось в осколок звезды,
- на ночь глядя! как беженцев в лодку.
- Не ослепни, смотри! Ты и сам сирота,
- отщепенец, стервец, вне закона.
- За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта
- пар клубами, как профиль дракона.
- Помолись лучше вслух, как второй Назорей,
- за бредущих с дарами в обеих
- половинках земли самозванных царей
- и за всех детей в колыбелях.
1980
«Ночь, одержимая белизной…»
- Ночь, одержимая белизной
- кожи. От ветреной резеды,
- ставень царапающей, до резной
- мелко вздрагивающей звезды,
- ночь, всеми фибрами трепеща
- как насекомое, льнет, черна,
- к лампе, чья выпуклость горяча,
- хотя абсолютно отключена.
- Спи. Во все двадцать пять свечей,
- добыча сонной белиберды,
- сумевшая не растерять лучей,
- преломившихся о твои черты,
- ты тускло светишься изнутри,
- покуда, губами припав к плечу,
- я, точно книгу читая при
- тебе, сезам по складам шепчу.
1987
МУХА
Альфреду и Ирене Брендель
I
- Пока ты пела, осень наступила.
- Лучина печку растопила.
- Пока ты пела и летала,
- похолодало.
- Теперь ты медленно ползешь по глади
- замызганной плиты, не глядя
- туда, откуда ты взялась в апреле.
- теперь ты еле
- передвигаешься. И ничего не стоит
- убить тебя. Но, как историк,
- смерть для которого скучней, чем мука,
- я медлю, муха.
II
- Пока ты пела и летала, листья
- попадали. И легче литься
- воде на землю, чтоб назад из лужи
- воззриться вчуже.
- А ты совсем, видать, ослепла. Можно
- представить цвет крупинки мозга,
- померкшей от твоей, брусчатке
- сродни, сетчатки,
- и содрогнуться. Но тебя, пожалуй,
- устраивает дух лежалый
- жилья, зеленых штор понурость.
- Жизнь затянулась.
III
- Ах, цокотуха, потерявши юркость,
- ты выглядишь, как старый юнкерс,
- как черный кадр документальный
- эпохи дальней.
- Не ты ли заполночь там то и дело
- над люлькою моей гудела,
- гонимая в оконной раме
- прожекторами?
- А нынче, милая, мой желтый ноготь
- брюшко твое горазд потрогать,
- и ты не вздрагиваешь от испуга,
- жужжа, подруга.
IV
- Пока ты пела, за окошком серость
- усилилась. И дверь расселась
- в пазах от сырости. И мерзнут пятки.
- Мой дом в упадке.
- Но не пленить тебя не пирамидой
- фаянсовой давно не мытой
- посуды в раковине, ни палаткой
- сахары сладкой.
- Тебе не до того. Тебе не
- до мельхиоровой их дребедени;
- с ней связываться — себе дороже.
- Мне, впрочем, тоже.
V
- Как старомодны твои крылья, лапки!
- В них чудится вуаль прабабки,
- смешавшаяся с позавчерашней
- французской башней
- — век номер девятнадцать, словом.
- Но, сравнивая с тем словом
- тебя, я обращаю в прибыль
- твою погибель,
- подталкивая ручкой подлой
- тебя к бесплотной мысли, к полной
- неосязаемости раньше срока.
- Прости: жестоко.
VI
- О чем ты грезишь? О своих избитых,
- но не расчитанных никем орбитах?
- О букве шестирукой, ради
- тебя в тетради,
- расхристанной на месте плоском
- кириллициным отголоском
- единственным, чей цвет, бывало,
- ты узнавала
- и вспархивала. А теперь, слепая,
- не реагируешь ты, уступая
- плацдарм живым брюнеткам, женским
- ужимкам, жестам.
VII
- Пока ты пела и летала, птицы
- отсюда отбыли. В ручьях плотицы
- убавилось, и в рощах пусто.
- Хрустит капуста
- в полях от холода, хотя одета
- по-зимнему. И бомбой где-то
- будильник тикает, лицом не точен,
- и взрыв просрочен.
- А больше — ничего не слышно.
- Дома отбрасывают свет покрышно
- обратно в облако. Трава пожухла.
- Немного жутко.
VIII
- И только двое нас теперь — заразы
- разносчиков. Микробы, фразы
- равно способны поражать живое.
- Нас только двое:
- твое страшащееся смерти тельце,
- мои, играющие в земледельца
- с образованием примерно восемь
- пудов. Плюс осень.
- Совсем испортилась твоя жужжалка!
- Но времени себя не жалко
- на нас растрачивать. Скажи спасибо,
- что — неспесиво,
IX
- что совершенно не брезгливо. Либо
- не чувствует, какая липа
- ему подсовывается в виде вялых
- больших и малых
- пархатостей. Ты отлеталась.
- Для времени, однако, старость
- и молодость неразличимы.
- Ему причины
- и следствия чужды де-юре,
- а данные в миниатюре
- — тем более. Как пальцам в спешке
- — орлы и решки.
X
- Оно, пока ты там себе мелькала
- под лампочкою вполнакала,
- спасаясь от меня в стропила,
- таким же было,
- как и сейчас, когда с бесцветной пылью
- ты сблизилась, благодаря бессилью
- и отношению ко мне. Не думай
- с тоской угрюмой,
- что мне оно — большой союзник.
- Глянь, милая, я — твой соузник,
- подельник, закадычный кореш;
- срок не ускоришь.
XI
- Снаружи осень. Злополучье голых
- ветвей кизиловых. Как при монголах:
- брак серой низкорослой расы
- и желтой массы.
- Верней — сношения. И никому нет дела
- до нас с тобой. Мной овладело
- оцепенение — сиречь, твой вирус.
- Ты б удивилась,
- узнав, как сильно заражает сонность
- и безразличие рождая, склонность
- расплачиваться с планетой
- ее монетой.
XII
- Не умирай! сопротивляйся, ползай!
- Существовать не интересно с пользой.
- Тем паче, для себя: казенной.
- Честней без оной
- смущать календари и числа
- присутствием, лишенным смысла,
- доказывая посторонним,
- что жизнь — синоним
- небытия и нарушенья правил.
- Будь помоложе ты, я б взор направил
- туда, где этого в избытке. Ты же
- стара и ближе.
XIII
- Теперь нас двое, и окно с поддувом.
- Дождь стекла пробует нетвердым клювом,
- нас заштриховывая без нажима.
- Ты недвижима.
- Нас двое, стало быть. По крайней мере,
- когда ты кончишься, я факт потери
- отмечу мысленно — что будет эхом
- твоих с успехом
- когда-то выполненных мертвых петель.
- Смерть, знаешь, если есть свидетель,
- отчетливее ставит точку,
- чем в одиночку.
XIV
- Надеюсь все же, что тебе не больно.
- Боль места требует и лишь окольно
- к тебе могла бы подобраться, с тыла,
- накрыть. Что было
- бы, видимо, моей рукою.
- Но пальцы заняты пером, строкою,
- чернильницей. Не умирай, покуда
- не слишком худо,
- покамест дергаешься. Ах, гумозка!
- Плевать на состоянье мозга:
- вещь, вышедшая из повиновенья,
- как то мгновенье,
XV
- по-своему прекрасна. То есть,
- заслуживает, удостоясь
- овации наоборот, продлиться.
- Страх суть таблица
- зависимостей между личной
- беспомощностью тел и лишней
- секундой. Выражаясь сухо,
- я, цокотуха,
- пожертвовть своей согласен.
- Но вроде этот жест напрасен:
- сдает твоя шестерка, Шива.
- Тебе паршиво.
XVI
- В провалах памяти, в ее подвалах,
- среди ее сокровищ — палых,
- растаявших и проч. (вообще их
- ни при кощеях
- не пересчитывали, ни, тем паче,
- позднее) среди этой сдачи
- с существования, приют нежесткий
- твоею тезкой
- неполною, по кличке Муза,
- уже готовится. Отсюда, муха,
- длинноты эти, эта как бы свита
- букв, алфавита.
XVII
- Снаружи пасмурно. Мой орган тренья
- о вещи в комнате, по кличке зренья,
- сосредоточивается на обоях.
- Увы, с собой их
- узор насиженный ты взять не в силах,
- чтоб ошарашить серафимов хилых
- там, в эмпиреях, где царит молитва,
- идеей ритма
- и повторимости, с их колокольни
- бессмысленной, берущей корни
- в отчаяньи, им — насекомым
- туч — незнакомом.
XVIII
- Чем это кончится? Мушиным Раем?
- Той пасекой, верней — сараем,
- где над малиновым вареньем сонным
- кружатся сонмом
- твои предшественницы, издавая
- звук поздней осени, как мостовая
- в провинции. Но дверь откроем
- и бледным роем
- они рванутся мимо нас обратно
- в действительность, ее опрятно
- укутывая в плотный саван
- зимы — тем самым
XIX
- подчеркивая — благодаря мельканью,
- что души обладают тканью,
- материей, судьбой в пейзаже;
- что, цвета сажи,
- вещь в колере — чем бить баклуши
- меняется. Что, в сумме, души
- любое превосходят племя.
- Что цвет есть время
- или стремление за ним угнаться,
- великого Галикарнасца
- цитируя то в фас, то в профиль
- холмов и кровель.
XX
- Отпрянув перед бледным вихрем,
- узнаю ли тебя я в ихнем
- заведомо крылатом войске?
- И ты по-свойски
- спланируешь на мой затылок,
- соскучившись вдали опилок,
- чьим шорохом весь мир морочим?
- Едва ли. Впрочем,
- дав дуба позже всех — столетней!
- ты, милая, меж них последней
- окажешься. И если примут,
- то местный климат
XXI
- с его капризами в расчет принявши,
- спешащую сквозь воздух в наши
- пределы я тебя увижу
- весной, чью жижу
- топча, подумаю: звезда сорвалась,
- и, преодолевая вялость,
- рукою вслед махну. Однако
- не Зодиака
- то будет жертвой, но твоей душою,
- летящею совпасть с чужою
- личинкой, чтоб явить навозу
- метаморфозу.
1985
"Вечер. Развалины геометрии…"
- Вечер. Развалины геометрии.
- Точка, оставшаяся от угла.
- Вообще: чем дальше, тем беспредметнее.
- Так раздеваются догола.
- Но — останавливаются. И заросли
- скрывают дальнейшее, как печать
- содержанье послания. А казалось бы
- с лабии и начать…
- Луна, изваянная в Монголии,
- прижимает к бесчувственному стеклу
- прыщавую, лезвиями магнолии
- гладко выбритую скулу.
- Как войску, пригодному больше к булочным
- очередям, чем кричать «ура»,
- настоящему, чтоб обернуться будущим,
- требуется вчера.
- Это — комплекс статуи, слиться с теменью
- согласной, внутренности скрепя.
- Человек отличается только степенью
- отчаянья от самого себя.
1987
НА ВЫСТАВКЕ КАРЛА ВЕЙЛИНКА
I
- Почти пейзаж. Количество фигур,
- в нем возникающих, идет на убыль
- с наплывом статуй. Мрамор белокур,
- как наизнанку вывернутый уголь,
- и местность мнится северной. Плато;
- гиперборей, взъерошивший капусту.
- Все так горизонтально, что никто
- вас не прижмет к взволнованному бюсту.
II
- Возможно, это — будущее. Фон
- раскаяния. Мести сослуживцу.
- Глухого, но отчетливого «вон!».
- Внезапного приема джиу-джитсу.
- И это — город будущего. Сад,
- чьи заросли рассматриваешь в оба,
- как ящерица в тропиках — фасад
- гостиницы. Тем паче — небоскреба.
III
- Возможно также — прошлое. Предел
- отчаяния. Общая вершина.
- Глаголы в длинной очереди к «л».
- Улегшаяся буря крепдешина.
- И это — царство прошлого. Тропы,
- заглохнувшей в действительности. Лужи,
- хранящей отраженья. Скорлупы,
- увиденной яичницей снаружи.
IV
- Бесспорно — перспектива. Календарь.
- Верней, из воспалившихся гортаней
- туннель в психологическую даль,
- свободную от наших очертаний.
- И голосу, подробнее, чем взор,
- знакомому с ландшафтом неуспеха,
- сподручней выбрать большее из зол
- в расчете на чувствительное эхо.
V
- Возможно — натюрморт. Издалека
- все, в рамку заключенное, частично
- мертво и неподвижно. Облака.
- Река. Над ней кружащаяся птичка.
- Равнина. Часто именно она,
- принять другую форму не умея,
- становится добычей полотна,
- открытки, оправданьем Птоломея.
VI
- Возможно — зебра моря или тигр.
- Смесь скинутого платья и преграды
- облизывает щиколотки икр
- к загару неспособной балюстрады,
- и время, мнится, к вечеру. Жара;
- сняв потный молот с пылкой наковальни,
- настойчивое соло комара
- кончается овациями спальни.
VII
- Возможно — декорация. Дают
- «Причины Нечувствительность к Разлуке
- со Следствием». Приветствуя уют,
- певцы не столь нежны, сколь близоруки,
- и «до» звучит как временное «от».
- Блестящее, как капля из-под крана,
- вибрируя, над проволокой нот
- парит лунообразное сопрано.
VIII
- Бесспорно, что — портрет, но без прикрас:
- поверхность, чьи землистые оттенки
- естественно приковывают глаз,
- тем более — поставленного к стенке.
- Поодаль, как уступка белизне,
- клубятся, сбившись в тучу, олимпийцы,
- спиною чуя брошенный извне
- взгляд живописца — взгляд самоубийцы.
IХ
- Что, в сущности, и есть автопортрет.
- Шаг в сторону от собственного тела,
- повернутый к вам в профиль табурет,
- вид издали на жизнь, что пролетела.
- Вот это и зовется «мастерство»:
- способность не страшиться процедуры
- небытия — как формы своего
- отсутствия, списав его с натуры.
1984
«Я входил вместо дикого зверя в клетку…»
- Я входил вместо дикого зверя в клетку,
- выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
- жил у моря, играл в рулетку,
- обедал черт знает с кем во фраке.
- С высоты ледника я озирал полмира,
- трижды тонул, дважды бывал распорот.
- Бросил страну, что меня вскормила.
- Из забывших меня можно составить город.
- Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
- надевал на себя что сызнова входит в моду,
- сеял рожь, покрывал черной толью гумна
- и не пил только сухую воду.
- Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
- жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
- Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
- перешел на шепот. Теперь мне сорок.
- Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
- Только с горем я чувствую солидарность.
- Но пока мне рот не забили глиной,
- из него раздаваться будет лишь благодарность.
24 мая 1980 г.
ЖИЗНЬ В РАССЕЯННОМ СВЕТЕ
- Грохот цинковой урны, опрокидываемой порывом
- ветра. Автомобили катятся по булыжной
- мостовой, точно вода по рыбам
- Гудзона. Еле слышный
- голос, принадлежащий Музе,
- звучащий в сумерках как ничей, но
- ровный как пенье зазимовавшей мухи,
- нашептывает слова, не имеющие значенья.
- Неразборчивость буквы. Всклокоченная капуста
- туч. Светило, наказанное за грубость
- прикосновенья. Чье искусство
- отнюдь не нежность, но близорукость.
- Жизнь в рассеянном свете! и по неделям
- ничего во рту, кроме бычка и пива.
- Зимой только глаз сохраняет зелень,
- обжигая голое зеркало, как крапива.
- Ах, при таком освещении вам ничего не надо!
- Ни торжества справедливости, ни подруги.
- Очертания вещи, как та граната,
- взрываются, попадая в руки.
- И конечности коченеют. Это
- оттого, что в рассеянном свете холод
- демонстрирует качества силуэта
- особенно, если предмет немолод.
- Спеть, что ли, песню о том, что не за горами?
- о сходстве целого с половинкой
- о чувстве, будто вы загорали
- наоборот: в полнолунье, с финкой.
- Но никто, жилку надув на шее,
- не подхватит мотивчик ваш. Ни ценитель,
- ни нормальная публика: чем слышнее
- куплет, тем бесплотнее исполнитель.
1987
«Ты узнаешь меня по почерку. В нашем ревнивом царстве…»
М. К.
- Ты узнаешь меня по почерку. В нашем ревнивом царстве
- все подозрительно: подпись, бумага, числа.
- Даже ребенку скучно в такие цацки;
- лучше уж в куклы. Вот я и разучился.
- Теперь, когда мне попадается цифра девять
- с вопросительной шейкой (чаще всего, под утро)
- или (заполночь) двойка, я вспоминаю лебедь,
- плывущую из-за кулис, и пудра
- с потом щекочут ноздри, как будто запах
- набирается как телефонный номер
- или — шифр сокровища. Знать, погорев на злаках
- и серпах, я что-то все-таки сэкономил!
- Этой мелочи может хватить надолго.
- Сдача лучше хрусткой купюры, перила — лестниц.
- Брезгуя щелковой кожей, седая холка
- оставляет вообще далеко наездниц.
- Настоящее странствие, милая амазонка,
- начинается раньше, чем скрипнула половица,
- потому что губы смягчают линию горизонта,
- и путешественнику негде остановиться.
1987
«В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой…»
- В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой,
- и одна в углу говорила мне: «Молодой!
- Молодой, поди, кому говорю, сюда».
- И я шел, хотя голова у меня седа.
- А в другой — красной дранкой свисали со стен ножи,
- и обрубок, качаясь на яйцах, шептал «Бежи!»
- Но как сам не в пример не мог шевельнуть ногой,
- то в ней было просторней, чем в той, другой.
- В третьей — всюду лежала толстая пыль, как жир
- пустоты, так как в ней никто никогда не жил.
- И мне нравилось это лучше, чем отчий дом,
- потому что так будет везде потом.
- А четвертую рад бы вспомнить, но не могу,
- потому что в ней было как у меня в мозгу.
- Значит, я еще жив. То ли там был пожар,
- либо — лопнули трубы. И я сбежал.
1986
В ИТАЛИИ
Роберто и Флер Калассо
- И я когда-то жил в городе, где на домах росли
- статуи, где по улицам с криком «растли! растли!»
- бегал местный философ, тряся бородкой,
- и бесконечная набережная делала жизнь короткой.
- Теперь там садится солнце, кариатид слепя.
- Но тех, кто любили меня больше самих себя,
- больше нету в живых. Утратив контакт с объектом
- преследования, собаки принюхиваются к объедкам,
- и в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;
- голоса в отдалении, выкрики типа «гад!
- уйди!» на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.
- И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней
- сильно сверкает, зрачок слезя.
- Человек, дожив до того момента, когда нельзя
- его больше любить, брезгуя плыть противу
- бешенного теченья, прячется в перспективу.
1985
СТРЕЛЬНА
В. Герасимову
- Боярышник, захлестнувший металлическую ограду.
- Бесконечность, велосипедной восьмеркой принюхивающаяся к коридору.
- Воздух принадлежит летательному аппарату,
- и легким здесь делать нечего, даже откинув штору.
- О, за образчик взявший для штукатурки лунный
- кратер, но каждой трещиной о грозовом разряде
- напоминавший флигель! отстраняемый рыжей дюной
- от кружевной комбинации бледной балтийской глади.
- Тем и пленяла сердце — и душу! — окаменелость
- Амфитриты, тритонов, вывихнутых неловко
- тел, что у них впереди ничего не имелось,
- что фронтон и была их последняя остановка.
- Вот откудова брались жанны, ядвиги, ляли,
- павлы, тезки, евгении, лентяи и чистоплюи;
- Вот заглядевшись в чье зеркало, потом они подставляли
- грудь под несчастья, как щеку под поцелуи.
- Многие — собственно, все! — в этом, по крайней мере,
- мире стоят любви, как это уже проверил,
- не прекращая вращаться ни в стратосфере,
- ни тем паче в искусственном вакууме, пропеллер.
- Поцеловать бы их в правду затяжным, как прыжок с парашютом, душным
- мокрым французским способом! Или — сменив кокарду
- на звезду в головах — ограничить себя воздушным,
- чтоб воскреснуть, к губам прижимая, точно десантник, карту.
1987
«Чем больше черных глаз, тем больше переносиц…»
- Чем больше черных глаз, тем больше переносиц,
- а там до стука в дверь уже подать рукой.
- Ты сам себе теперь дымящий миноносец
- и синий горизонт, и в бурях есть покой.
- Носки от беготни крысиныя промокли.
- К лопаткам приросла бесцветная мишень.
- И к ней, как чешуя, прикованы бинокли
- не видящих меня смотря каких женьшень.
- У северных широт набравшись краски трезвой,
- (иначе — серости) и хлестких резюме,
- ни резвого свинца, ни обнаженных лезвий,
- как собственной родни, глаз больше не бздюме.
- Питомец Балтики предпочитает Морзе!
- Для спасшейся души — естественней петит!
- И с уст моих в ответ на зимнее по морде
- сквозь минные поля эх яблочко летит.
1987
«Замерзший кисельный берег. Прячущий в молоке…»
Е.Р.
- Замерзший кисельный берег. Прячущий в молоке
- отражения город. Позвякивают куранты.
- Комната с абажуром. Ангелы вдалеке
- галдят, точно высыпавшие из кухни официанты.
- Я пишу тебе это с другой стороны земли
- в день рожденья Христа. Снежное толковище
- за окном разражается искренним «ай-люли»:
- белизна размножается. Скоро Ему две тыщи
- лет. Осталось четырнадцать. Нынче уже среда,
- завтра — четверг. Данную годовщину
- нам, боюсь, отмечать не добавляя льда,
- избавляя следующую морщину
- от еенной щеки; в просторечии — вместе с Ним.
- Вот тогда мы и свидимся. Как звезда — селянина,
- через стенку пройдя, слух бередит одним
- пальцем разбуженное пианино.
- Будто кто-то там учится азбуки по складам.
- Или нет — астрономии, вглядываясь в начертанья
- личных имен там, где нас нету: там,
- где сумма зависит от вычитанья.
дек. 1985
НА ВИА ДЖУЛИА
Теодоре Л.
- Колокола до сих пор звонят в том городе, Теодора,
- будто ты не растаяла в воздухе пропеллерною снежинкой
- и возникаешь в сумерках, как свет в конце коридора,
- двигаясь в сторону площади с мраморной пиш. машинкой,
- и мы встаем из-за столиков! Кочевника от оседлых
- отличает способность глотнуть ту же жидкость дважды.
- Не говоря об ангелах, не говоря о серых
- в яблоках, и поныне не утоливших жажды
- в местных фонтанах. Знать, велика пустыня
- за оградой собравшего рельсы в пучок вокзала!
- И струя буквально захлебывается, вестимо
- оттого, что не все еще рассказала
- о твоей красоте. Городам, Теодора, тоже
- свойственны лишние мысли, желанья счастья,
- плюс готовность придраться к оттенку кожи,
- к щиколоткам, к прическе, к длине запястья.
- Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко видишь.
- С дальнозоркостью отпрыска джулий, октавий, ливий
- город смотрит тебе вдогонку, точно распутный витязь:
- чем длиннее, тем города счастивей.
1987
ПОСЛЕСЛОВИЕ
I
- Годы проходят. На бурой стене дворца
- появляется трещина. Слепая швея, наконец, продевает нитку
- в золотое ушко. И Святое Семейство, опав с лица,
- приближается на один миллиметр к Египту.
- Видимый мир заселен большинством живых.
- Улицы освещены ярким, но посторонним
- светом. И по ночам астроном
- скурпулезно подсчитывает количество чаевых.
II
- Я уже не способен припомнить, когда и где
- произошло событье. То или иное.
- Вчера? Несколько дней назад? В воде?
- В воздухе? В местном саду? Со мною?
- Да и само событье — допустим взрыв,
- наводненье, ложь бабы, огни Кузбасса —
- ничего не помнит, тем самым скрыв
- либо меня, либо тех, кто спасся.
III
- Это, видимо, значит, что мы теперь заодно
- с жизнью. Что я сделался тоже частью
- шелестящей материи, чье сукно
- заражает кожу бесцветной мастью.
- Я теперь тоже в профиль, верно, не отличим
- от какой-нибудь латки, складки, трико паяца,
- долей и величин, следствий или причин
- от того, чего можно не знать, сильно хотеть, бояться.
IV
- Тронь меня — и ты тронешь сухой репей,
- сырость, присущую вечеру или полдню,
- каменоломню города, ширь степей,
- тех, кого нет в живых, но кого я помню.
- Тронь меня — и ты заденешь то,
- что существует помимо меня, не веря
- мне, моему лицу, пальто,
- то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря.
V
- Я говорю с тобой, и не моя вина
- если не слышно. Сумма дней, намозолив
- человеку глаза, так же влияет на
- связки. Мой голос глух, но, думаю, не назойлив.
- Это — чтоб слышать кукареку, тик-так,
- в сердце пластинки шаркающую иголку.
- Это — чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как
- Красная Шапочка не сказала волку.
1986
ЭЛЕГИЯ
А. А.
- Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,
- к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы
- или же — в лучшем случае — у удивленной брови,
- птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
- Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзой
- загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной
- мыслью о свежих резервах, памятью об изменах,
- оттиском многих тел на выстиранных знаменах.
- Все зарастает людьми. Развалины — род упрямой
- архитектуры, разница между сердцем и черной ямой
- невелика — не настолько, чтобы бояться,
- что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.
- По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит,
- я отправляюсь пешком к монументу, который отлит
- из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель.
- Но читается как «завыватель». А в полдень — как «забыватель».
1986
«Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…»
- Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
- нет! как платформа с вывеской Вырица или Тарту.
- Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
- местности, нанесенные точно вчера на карту,
- и заполняют вакуум. Видимо, никому из
- нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
- недостаточно извести. «В нашей семье — волнуясь,
- ты бы вставила — не было ни военных,
- ни великих мыслителей». Правильно: невским струям
- отраженье еще одной вещи невыносимо.
- Где там матери и ее кастрюлям
- уцелеть в перспективе, удлинняемой жизнью сына!
- То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
- тает, ссылаясь на неспособность клеток
- то есть, извилин! — вспомнить, как ты хотела,
- пудря щеку, выглядеть напоследок.
- Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
- бормотать на ходу «умерла, умерла», покуда
- города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
- дребезжа, как сдаваемая посуда.
1987
