Михаил Шульман,
Владимиr Шуля-Табиб
НА БОДВОРКЕ, НА ЛАВОЧКЕ
Какой-то мудрец однажды сказал:” На три вещи в мире можно смотреть бесконечно: на горящий огонь, на текущую воду и на паркующуюся блондинку.” Блондиноксегоднянабодворкенебыло,поэтомуоба-отецисын-смотрелина
лениво плещущийся у ног океан. Еще не палящее, но очень теплое апрельское солнце, тихий
по-безветренномузалив,вылезающаяотовсюдумолодаязеленьнавевалитакоесонно-
спокойное настроение , что даже говорить было лень.
Они были похожи: оба невысокие, располневшие, усатые. Отец сохранил достаточно
густую,темнуюссединойшевелюру,сынприобрѐлприличнуюлысину,толипопричине
постоянногоношенияфуражкивбытностьслужбывармии,толииз-зарадиации, полученнойвЧернобыле,гдеонпровѐлвосемьмесяцевирастерялпоследниииллюзиив
отношении родной страны и армии - ктознает!
Оба писали и издавались,но для отца литература была делом жизни: преподаватель, позже -
профессиональный писатель. Сын себя серьѐзным профессионалом не считал.
А ещѐ оба были ветеранами войн: отец - Второй Мировой, сыну достался Афганистан.
Науголскамейкилеглатень:сзадиподкралсясоседотца-Гриша,бывшийактер, сохранившийседуюльвинуюгривубезединоготѐмноговолоса,неукротимуюэнергию, несмотрянаего75,итвѐрдуюуверенность,чтоужон-товлитературеиискусстве
разбирается на все сто.
- Эй, райтеры! Естьсюжетик - пальчики оближешь! И недорого - всего-то пузырь бренди к
вечеру!
Сыннедовольнопоморщился:“Господи!Почемукаждыйкозѐлдумает,чтоужунего-то
естьнечтооченьдажеио-ѐ-ѐй!Абедныетупыеписателишкитолькоиждут,когдаоним
преподнесѐт будущий шедеврик на блюдечке!”
Но отец уже подвинулся, сделал приглашающий жест. Он выслушивал всех.
-Нучто?Покупаешь?Таквот,вдоменапротивнашегоживеттакойстарыйчудик,Эля
Кац.Знаешь?И что онуже давноухаживал за одной мадамой из его же подъездатоже
знаешь?Этонормально:внашемвозрастепровожатьдамудососеднегоподъездауже
утомительно!Атак-прогулялисьпобордвоку,влифтепопрощались-иверигуд,домой.
Так вот, говорят, вчераонивроде бы договорились жить вместе. Представляешь? В их-то
возрасте-итакойнахес,трипудасчастья!ТаксегодняутромЭляпомер!Говорят,от
инфаркта.Аможет,отвиагры?Еѐвместеснитроглицериномниз-зя!Абезнеѐв80-
можно? А без нитроглицерина?
- Не врешь? - нахмурился отец. -
- "Пару гнедых" - полицейскую со "Скорой" - сам видел у подъезда, люди сказали,чтоЭля.
- И все?
- За что купил, за то и продаю. Ты жеписатель, остальноепридумай сам!
-Еслибыямогвсѐпридумать,нахренабымнетогдатвойсюжетец?Ябыиегосам
сочинил!
- Что знал - сказал. Не хочешь,не надо!
Онразочарованноповернулся и зашагал прочь.
-Азнаешь,сынок,-помолчав,неожиданносказалотец,-этотстарыйшутчто-тоучуял!
Давай попробуемпридумать. Ты - от себя, я - от себя!
- А тебе не лень? Так спокойно сиделось, думалось...Принѐс же его чѐрт!
-Продожди!Аразвенеинтересно?Каконивстретились,познакомились,какразвивалось
всѐ?Чем занимались до встречи?
- Чем занимались... SSI получали, фудстемпы проедали, по докторам катались да на лавочке
сидели - трепались о том, о сѐм.Как его, Эля? Он ведь даже не рыбак, иначе я бы его знал.
- Ну, не всюжизнь так. И вообще - ты и обо мне так же?!
- Ну ты-то писатель,делом занят.
-Авотты,сынок,похоже,неписатель,разлюдитебенеинтересны!Такочѐмписать-то
будешь?
- Мне, батя, один человек интересен - я сам, вот о нѐм и пишу. В чужую душу не залезешь,в
своей бы разобраться!
- Любой писатель пишет о себе, это норма. Пиши о них, а выражайсебя - и вся премудрость!
Сыннеточтобысогласился,возражатьоднаконестал.Аивсамомделепопробовать
можно, всѐ равноголова больше ничем пока не занята.
- Договорились.
Приходи ко мне завтра!
Господи! И чего в таком-то возрасте целый год ходить вокруг да около? 80 лет! Он
что, думал, у него в запасе есть ещѐ лет десять - пятнадцать? Может, и есть, при нынешней
медицине многие доживают до 90 и больше, но рассчитывать на это?
Элютого я видел раза два всего.По виду мужичок ещедовольно крепкий. Воевал ли
он?Врядли,развечто-всамомконце,годувсорокпятом.Судяповнешнемувидуи
манерам, начальником никогда не был.Те и здесь ведут себя так, как будто все им должны!
ИматерятАмерикузато,что,она,Америка,думаетиначе.ХотяиполучаютсвойSSI, медикейд, медикейр, не проработав в этой стране ни одного дня! Я даже знаю случай, когда
одинмужикскандалилвофисе,чтоон,дескать,такойжеветеранкорейскойвойны,как и
американцы,лѐтчик-офицер,иимеетправонатежельготы!Забыл,бедолага,чтоон-то
воевал с другой стороны и убивал тех самых американцев, у которых сейчас требовал свои
льготы...
Думаю, жена его, Эли, умерла давно.А может, и разошлись, кто знает. Хотя в этом
возрастеразводитобычноужегоподьбог.Тутмноготаких,днѐмкнимприходит
хоуматтендент,приготовит, постирает - уберѐт, а вечером- телевизор, книги, телефон. Да и
то - о чѐм говорить? Жизнь идѐт однообразно, хорошо, если дети - внуки тоже здесь, а если
нет?Врачи,болячки,лекарства,“тебеэтопомогает?Мине-нет!”.Иногда,правда, правительстворазвлекает:торешаетотобратьбенефиты,тоназадвернѐт...Тоураган
пообещает, или там астероид!
Апотомприходитночь.Асней-бессонница,воспоминания...Итоскапо
НЕСБЫВШЕМУСЯ, так хорошо увиденная Александром Грином, по ушедшему времени, по
любви, надеждам. И удушающий страх близкой смерти. Хотя, кто его знает - может, старики
относятся к этому более философски?
Наверное,поэтомуонитутиногдаизнакомятся,иженихаются,хотябольшинство
считает это неприличным, вроде... Американцы к этому относятся
проще.
А как зовут его пассию? Впрочем, какая разница, не о ней же речь. Допустим, Алла. Я
ееникогданевидел.Возможно,летнапять-шестьмоложеЭли.Вспомнилразговордвух
старушек на бордвоке:
-Смотри!-Невысокаяхуденькаябабулялет70-исбольшимгаком,приподнявюбку, показывала второй ногу в черных колготках. - А что, так ещѐ ничего, да? Когда вен не видно.
А? Ты бы видела, как ОНсмотрел!
- Ну ладно! Ноги - о’ кей! А что ты с мордой делать-то будешь? С яблочком твоим печѐным?
- А то ты не знаешь! Полкило макияжа,рюмкавина - и буду, какновенькая! А он что-
Ален Делон?
ВотиАллу эту я представил такой же старушкой. Лет пять назад меня бы передѐрнулоот
отвращения. Потом понял: старость - это молодые желания в старом теле. Почему бы и нет?
Мне, помнится,в тридцать пятидесятилетние казались такими старперами - жуть! И вот мне
пятьдесятпять,моейподруге-пятьдесятдва...Представляю,чтодумаетонасмой
двадцатилетний племянник.
Апознакомились они здесь же, на скамейке. Его прихватило сердце, боль, дышать нечем. А
нитроглицерин дома забыл. И рядом дом-то, да не дойти. Но вдруг...
- Простите, вам нехорошо? Что-то случилось? Сердце? Вотуменяесть валидоли нитронг, здешним лекарствам как-то не доверяю, мне оттуда привозят. Давайте-давайте, сейчас я вам
сумочку подложу под голову, вот так! Ну что, легче?
Сердце отпустило быстро, 5-6 минут, но женщина присела рядом, с тревогой заглядывала в
глаза, предлагала вызвать” Скорую”...Видимо, давно о нѐм никто так не заботился.Потом
домойпроводила-оказывается,живутводномподъезде.Впрочем,тамвсего-тоодини
есть.
Такисталивстречаться.Правда,незнаю,какэтовыгляделоночью,но,может,иникак, возможно, ночь им была и не нужна. До поры, до времени. Но ведь они решились сходиться, житьвместе.Недлятогоже,чтобыгоршкивыноситьдругзадругом,дляэтого
хоуматтендантесть!Ноднемпонятно:гуляли,небось,взявшисьзаручки,иговорили, говорили, говорили...Поговорить-то есть о чѐм:инынешнее,и прошлое длиной в жизнь, хотьибыстропролетевшую,дамноговместившую...Нуи,конечно,внуки-правнуки, глупые,непоседливые,торопливые.Иникакогоуважения-почтениякстарикам,аведьих
опыт...Иневдомѐким,старикам,чтоопыт-тоуних-изсовсемдругойжизни,а
сегодняшнюю они не видят и не понимают! Да икогда молодым про их ошибки слушать, свои некогда делать будет!
А между собой им было хорошо - и немного страшно, трудно в старости привыкать друг к
другу, притираться...Или нет?Уже не спросишь. Может, и страхи - волнения свою лепту в
смерть внесли?
Но решили - значит, решили! Всѐ, завтра!
А завтра он не пришел.
Ни утром, ни днѐм.
И она уже поняла, что-то случилось, но всѐ ещѐ надеялась, побежала к нему, а дверь никто
неоткрывал,побежалавофис,открылидверь,вызвали“Скорую”,ноуженичегоненужно
было. Ничего и никого.
ФАТА МОРГАНА
Каюсь: ставя перед сыном задачку: решить одно уравнение с двумя неизвестными - я
немногослукавил.Это для него они быливсего лишь Икс и Игрек, для меня же это Илья и
Генриетта, мои приятели. Сын об этом не знал: онведь у меня только гостит, живет же на
другомконцеНьюЙорка.Итого,чтоИльябылзаядлымрыбаком,онтоженезнал:сын
приезжалсюдарыбачитьтольковсвоивыходные,Ильяжерыбачилисключительнов
будние дни, не любил многолюдства, так что встречаться на берегу им недоводилось.
Они мои ровесники. Вернее, Илья, Генриетта лет на десять моложе нас, ей всего лишь
около семидесяти.
Любопытно, как его, сына то есть, фантазииналожатся на мои реалии.
Всѐ это в считанные мгновения пролетело где-то по самому краю сознания, так что я
несразуврубилсявглавное:Ильи-тоуженет,умерИлья!И,хотявнашемстариковском
комьюнитичутьлинекаждыйденьукакого-нибудьизпятинашихдвадцатиэтажных
билдинговпоявляетсянеразлучная"парагнедых"-"Скорая"+полицейская-икого-то, укрытогосголовойпростынѐю,увозятногамивперед,этобудни.Исобытие,главноев
жизникаждогочеловека,длясоседейегочастоостаетсядаженезамеченным.Ну,может, царапнет чью-то душу, и то не очень. Мы все ведь уже на финишниой прямой, каждый это
знает - против природы не попрешь.
ВчеравечеромИльяшелсрыбалкивеселый-ажчетыре"собаки"поймал!Угощал
рыбой старую Голду. Той страсть как хотелось свежей рыбки,а брать опасалась: рыба какая-
тонезнакомая,лопоухая-передниеплавникикакушиулегавойсобаки,иктоеезнает, кошерная ли, можно ли ее есть еврею, а спросить не у кого, синагога далековато. И разве в
этом чертовом океане нельзя поймать леща, или щуку, или карпа? Просто этот шлимазл Эля
не умеет их ловить,- решила Голда идар не приняла.
Голдеужедалекозадевяносто,сухая,согбенная,каквопросительныйзнак,каждоеутро
шкандыбаетонапобордвоку,резвотаксеменитптичьиминожками,зимойилетомв
сандалияхна босу ногу, далеко забирается , километра за три. А Илье всего 80, и егоуже
нет. Правда,мы прошли войну, а даже советские кадровики считали год на фронте за три, такчтомысИльейможемсчитать,чтоинам,кактойГолде,за90.Имыещенесамые
дряхлые.
Ивотприплелсяонвчеравечеромсрыбалки,раздарилсоседкамсвоих"собак",должно
быть,принялсустаткустопкуводки,уснулинепроснулся.Вероятно,такибыло.Ая
вечером с кем-то резался в шахмотья.
И раз этот артист Григорий трезвонит, значит, Илью уже увезли, у нас ведь без церемоний.
Церемонии это где-то там, где захотят родичи. У Ильи, кажется, их и вовсе не было.
Так-таки и не решил он вечную нашу с ним проблему холостяцкого бытия- не успел. Хотя
мыдавнопришликтому,чтопроблемаэтарешениянеимеет.Онвсежепопытался
рискнуть - и не успел.
Свысокойгорынашихлетотчетливовиднывсерогатки,всемины-ловушки,коими
обставлена эта проблема.
-Вот,скажем,сидишьтырядомссимпатичнойженщиной,-философствовалИлья,-вы
мило беседуете о том, о сем, вам вместе очень даже хорошо. Но это где-тона бордвоке, в
паркели,тольконедома.Астоитпоселитьсявместе,сразужевылезаютдалеконе
эстетическиеподробностинашегостариковскогобытия:тоутебявбрюхебурлит
революция, газынеудержимо рвутся наружу, то моча не идет, и ты корчишься отболи, то, наоборот, ты ее удержать не в силах, от тебя воняет, топо три-четыре раза за ночь шлепаешь
втуалет,кряхтишь, харкаешь-словом,самсебепротивен.Одноутешенье:этого никто не
видит, не слышит!
- Точно. Зато наши симпатичные бабульки - ангелочки бесплотные, у них никаких подобных
хворей нет и быть не может, и чего только к докторам ездят,вот вопрос? Полагаю, от скуки.
-Хватает,конечно,иуних.Мнеоднако предостаточноитого,чтоясамосебезнаю!И
выставлять это напоказ не хочу!
- И я не хочу. Тогда в чем проблема?
- Черт ее знает. Все правильно, все логично, вот только порой хочется завыть!
- Завой, - разрешаю я, - только не очень громко, не то соседи полицию вызовут!
А мне выть не хочется, я привык к своему одиночеству. И большаялюбовь - та,о которой
стихи и поэмы, трагедии и романы - как-то обошла меняя стороной. В юности довоенной не
успел, а с войны пришел на костылях, было не до любви, мечтал дожить до того дня, когда
проснешься-инервет,недергаеттебядикаяболь,когдастанешьнормальным
двадцатилетним человеком.Ждать пришлось довоьно долго, лет пять или даже шесть.
Потомбыладолгаясемейнаяжизнь,безособыхлюбвей,безвзлетовстрастиибез
разочарований.Задолгиегодывыработалоськакое-тоособоечувство:любовьнелюбовь, дружба не дружба - просто незаметно срослись, как симские близнецы, ведь столько вместе
прожито-пережито: и хроническая учительская нищета, и тревоги за детей, и болячки - всего
хватало. Мне было 70, когдаее не стало, одругой женщине я даже не помышлял.
Поезд ушел, и на безлюдном перроне я один.
У Ильи, по его словам, была в молодостилюбовь, но неудачная.
-Напервомкурсе,-говорилон,-былунасдрамкружок.Ивоткак-тозашланарепетицию
девчонка с геофака - и все, кончились мои репетиции, только и света в окне , что она, Лиля.
И взаимно, никаких соперников, ревнючих переживаний, даже в гости к ее родителям ездил, врайцентр.Итутвойна.Яспервогоднявармию,онакродителямсвоим.Повоеваляс
немцами и с японцами, в конце сорок пятого года демобилизовался, прискакал домой - а моя
Лиличка,оказывается,вовремявойнызамужвыскочила-заполицая!Полицаятого
партизаны расстреляли, осталась она одна с пацаненком. Всѐ это поведала мне ее подружка.
Сказала, правда, что замужество то было вынужденным, чтоб немцы не угнали в Германию, семейныхонинебрали.Игорюет,дескать,Лилитолькообомне.Ну,то,чтотакмногие
спасались отугона в рабство,я знал, и это бы меня не остановило, но- за полицая! Меня
корежилоотодноймысли,чтоястанунаследникомполицая!Такинепоехал,незахотел
дажеувидеться.Адругойлюбвитакинепоявилось...Бабхватало,ночтобхотьраз
захотелосьскакой-нибудь связать жизнь - нет, ни разу.
Как-тонабордвокеподселикнамтриподруги-бабулькиизсоседнегодома,стали
подначивать бобылей:дескать, не потому ли бобыли, чтоуже ни на что не способны.
Илья подмигнул, жестом фокусника выдернул из-зи спины воображаемую гитару, ударил по
"струнам", запел:
Как женился я - раскаялси-и,
Да уж поздно, делать нечего:
Обвенчавшись, не разженисси-и,
Со своей дорогой не распрощаесси-и!
- Вон очто!- засмеяласьРоза ( онаи в самом деле походила на розу,только с облетевшими
лепестками). - Трусил?
-Трусил,конечно,какнетрусить!-смиренносогласилсяИлья.-Ввашихнежныхлапках
такиеострыекоготочки,аясдетствабоюсьщекотки!Нагляделсянасчастливчиков,всю
жизнь наслаждался чужим счастьем!
- А жием мы только ссоримси-и
Дасвоеюроднеюпохваляемси-и,-пропелон,хлопнулпо"струнам"итемжешикарным
жестом выбросил "гитару" в океан.
- Отважный народ в нашем доме живет!- насмешливо констатировала Роза.
- Мужиков только нету, нам не везет! - подхватила толстушка Соня.
- Сонечка, как бывший мужчина свидетельствую...
- Бывшие мне ни к чему!- смеясь, перебила та,бабульки дружно поднялись ипродолжили
своймоцион.
- Скучно мне с ними, - вслед им вздохнул Илья.
- С кем? - не сразу врубился я.
- С бабами.
- А-а... и давно уже стало скучно?
- Как раз с тех пор! - отшутился он, мы расхохотались.
-Шмендрикты,минхерц,-отсмеявшись,сказаля.-Всенашистарушкиотебелишьи
печалятся!
- Не все,- прищурился он. - Я знаюдвоих, что давно уж держат на прицеле именно тебя!
- Я бэ-у третьей категории, подлежащее списанию. Точка. Но ты-то, похоже, еще в строю, а?
Он загадочно усмехнулся и не ответил.
Скучно ему, видите ли. А треплется с ними по полдня, и ничего, жив. Мне же наших милых
дамхватаетмаксимумнаполчаса,затемнахожуповодпотихонькуиспариться,уползтив
свою раковину, к своим книгам и шахматам.
И вдруг Илью какподменили, целыми неделями стал пропадать, мы виделись все реже. А
началосьвсеэтостого,чтоначальствонашегокомьюнитипредложиложелающим
экскурсиювкакой-томузейМанхэттена,дажевыделилонебольшойавтобус.Желающих
набралось человек 15.
И вот едем мы обратно, публика наша судачитобо все на свете, кроме того, что видели в
музее, а все на свете это о том, что на Брайтоне все дешевле, чем у нас, а Манхэттене цены и
неподступись,авКиевеТимошенкомутитводу,австодвадцатьпятомдоместарик-
итальянецс шестнадцатого этажапровонял весь коридор, хоть полицию вызывай...
МысИльейзабралисьнасамыезадниеместа,сидимспоримомузейнойэкспозиции, незаметнопрешлинапоэзию.Ончто-топыталсямневтолковатьоСосноре,ккоемуя
абсолютно равнодушен, еще о каких-то незнакомых мне поэтах, о том, что нельзя отрываться
от своих истоков. А я ему в ответ Левитанского:
Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встаающий за клубами пыли,
Тот город, те годы, в которых мы юными были?
Перед нами сидели четыре бабушки, и вдруг я заметил, что одна, рыжая - крашеная, конечно
- вполоборота к нам, вслушивается в наш спор. Я остановился, и она тут же продолжила: Над этойдорогойтрубили походные трубы,
К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.
Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
-ВылюбитеЛевитанского?-удивилсяИлья.-Кажется,оннеоченьпопуляренбылу
девушек, онивсе с ума сходили по...
- Перекрестись, чтоб не казалось! - перебил я. - А опять какого-нибудь Соснору притянешь! -
и продолжил:
- Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,
Лишь память клубится над нами, как облачко пыли.
- Мы с прошлым простились,- закончила она,-
И незачем дважды прощаться.
Нельзя возвращаться на круги, нельзя возврашаться.
-Данеовозвращенииидетречь!-несдавалсяИлья.-Речьотом,чтонельзяотрываться, простоневозможно!Дажееслиоченьзахочется-изсебяневыпрыгнешь!Этоведькак
наследственная болезнь, в генах! Кстати, как вас зовут? Из каких вы краев?
-Генриетта,-усмехнуласьрыжая.-ЯизОдессы.Аностальгическиеболезнииногдалечит
музыка. Вот вам:
Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Правда ль, нелепый
Маленький Шуберт,-
Музыка лекарь?
Музыка губит.
Свежая скатерть.
Мука без края.
Музыка насмерть.
Вьюга ночная.
- Ничего себе лекарь! - хмыкнул Илья. - Впрочем, стихи хорошие. Тоже Левитанский?
-Давид Самойлов.
-Хорошие стихи,- повторил он.- Меня зовут Илья. Генриетта - редкое в нашей среде имя! Вы, наверно, недавно поселились у нас?
- Уже два года, - засмеялась она.
-Странно,-искреннеудивилсяИлья.-Мнеказалось,всехженщинврадиусеполтора
километра я знаю, а вас почему-то ни разу не встречал! Вы хоть на бордвок ходите иногда?
- Вечером всегда, если только ветра нет.
-Сегодня ветра не будет!- уверенно заявил Илья.- Часиков в семь?
Генриетта, смеясь, кивнула.
Я разглядел ее - сравнительно молодая, всего около семидесяти. А Илюха-то, Илюха,хвост
распушил, Печорин восьмидесятилетний!
- Одесситы - это национальность? - подначил я.
- Скорее, диагноз!- весело возразила она. - Болезнь, увы, неизлечимая!
Илюха,чтоназывается,поплыл.Неделичерездвепослетойэкскурсиионнемного
растерянно, немного даже восторженно сказал мне:
-Знаешь, Генриетта какая-то удивительная женщина!
- Оказывается, есть еще женщины, способные тебя удивить. Ну, и чем же?
-Не знаю, - пожал он плечами.- Ну, непохожа онанадругих. Я вообще за всю жизнь таких
не встречал ни разу. С ней нескучно. И уходить от нее не хочется.
-Так и не уходи!- засмеялся я. - За чем же дело стало?
- Не знаю, - все так же растерянно повторил он. - Ничего я, оказывается, о себе не знаю... И
ушел. Я долгосмотрел емувслед, немного даже завидовал. Правда,почтиуверен был, что
этоненадолго.Надолгоегонехватит,привычный,застарелыйнашскепсисвозьметсвое.
Чем больше она ему нравится, тем меньше ему захочетсядемонстрировать перед нею свои
старческие прелести. И все придет на круги своя...
Яегоневиделцелуювечность-может,месяц,может,ибольше.Раздваилитри,правда, видел издаливместе с Генриеттой. Да, и еще на днях, когда он шелс утренней рыбалки.
Похоже, он всерьез настроился попытать счастья в семейной жизни, пусть даже под занавес, сколько уж там осталось восьмидесятилетнему человеку.
И вот на тебе: умер на пороге, или, лучше сказать, на позднем взлете.
Позднимвечеромтогодня,когдатотартистГригорийпринеспечальнуювесть,уменя
зазвонил телефон.
- Алло, пан атаман? У тебя водка есть?
- Водка у меня всегда есть,- чисто автоматически ответил я и, узнав голос, даже вздрогнул от
неожиданности. - А что, у вас там не дают?
- Там это где?
-Ну, в аду или в раю - откуда мне знать, куда тебя определили, ведь ты же помер?!
- Слухи о моей смерти несколько преувеличены. Сейчас приду.
Минутчерезпятьонвошел,молчакивнул,постоялустола,влилвсебяполныйфужер
"смирновки", занюхал корочкой хлеба и лишь тогда выговорил:
- Генриетта.
- Что Генриетта?
- Нет Генриетты. Обширный инфаркт. Утром. Я "скорую" вызвал, поехал вместе с ними. До
госпиталя не довезли. Точка.
Расспрашивать я не стал: какие тут к черту вопросы, когда сказано главное.
Минут через десять он криво усмехнулся:
- Фата Моргана... Была - и нет. Как на фронте.
Мне вспомнились строки старинного романса, но я не посмел и рта раскрыть: "Так иногда в
томительной пустыне мелькают образы далеких дивных стран, но это призраки, и небо снова
сине, и вдаль бредет усталый караван"... И все-таки я, наверно, их произнес, или он угадал, потому что повторил:
- Бредет.. Только куда ж ему брести-то?..
Илья, не прощаясь, ушел. А вскоре вообще уехал.
- Ну и куда? -спросил я его на прощанье.- Может, на новом месте еще и горше будет!
- Может, и горше, да инше. Прощай, пан атаман!
Мы обнялись. Больше я его не видел и ничего о нем не слышал.
