Ричард Бротиган. 30 июня, 30 июня
Эта книга Сиине Такако,
«моей японской сестре»
Calle de Eternidad
Перевела Фаина Гуревич
РУССКИЙ ЯЗЫК ЭМИЛИ ДИКИНСОН
Хасегава Сиро.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Прощай, дядя Эдвард и все другие дяди Эдварды.
Дядя Эдвард мертв.
Он погиб, когда ему было двадцать шесть лет.
Он был гордостью нашей семьи.
Был 1942 год.
Косвенно его убили люди Японии, воевавшие тогда против людей Соединенных Штатов Америки. Это было очень давно.
Он работал инженером на острове Мидвэй, когда 7 декабря 1941 года на этот остров напали японцы. Налетели военные самолеты и стали бомбить. Дяде Эдварду дали пулемет, чтобы защищать остров. Он приметил удобное место для пулемета и туда направился. Он так и не добрался до места.
Взрыв японской бомбы был похож на тень, шрапнель полетела дяде Эдварду в голову. Все стало пустым, а место, куда он собирался поставить пулемет, далеким, темным, и больше не имело отношения к его жизни.
Его эвакуировали с Мидвэя и отвезли на корабле на Гавайи, где дядя Эдвард несколько месяцев пролежал в коме. Шрапнель вынули у него из черепа, он лежал и спал, неделю за неделей с головой, обмотанной бинтом, пока в конце концов его глаза не открылись, и он опять вернулся в этот мир, правда, ненадолго.
Ему предстояло немного оправиться от ранения весной 1942-го и умереть в конце того же года во время работы на «секретной» аэробазе в Ситке, Аляска.
Он поправлялся на Гавайях, где сочинял стихи в духе Редьярда Киплинга, Роберта У. Сервиса и Омара Хайяма. Он также записывал по памяти стихотворения этих поэтов. Все это потом осталось моей матери. Дядя Эдвард был блестящим инженером и временами немного романтиком.
Стихи он писал в блокнот с тремя спиральными проволочками.
Я помню, как читал их сразу после войны. Они будили во мне странные чувства. Война закончилась. Мы победили. Дядя Эдвард мертв, а я читал его стихи.
Выписавшись из расположенного в Гонолулу госпиталя, он приехал в Сан-Франциско, где у него случился роман с разведенной женщиной. Тогда это было важно. Сильнее, чем простое физическое удовольствие, их соединяла глубокая любовь к поэзии Омара Хайяма, стихи которого они читали друг другу наизусть, наверное, после фантастических дней и ночей любви.
Думаю, дядя Эдвард это заслужил, ведь ему оставалось жить всего несколько месяцев. Он умрет осенью. Я буду стоять рядом с его гробом семилетним мальчиком, таращиться на тело, нелепо раскрашенное лицо, и меня будут уговаривать поцеловать помаду на его мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал из похоронного бюро по боковому проходу, прочь от его гроба и от его смерти. Гордость и будущее нашей семьи превратилось в нарумяненный труп с накрашенными губами.
На улице шел дождь.
Была ночь.
Японские люди косвенно убили его.
Они сбросили на дядю Эдварда бомбу.
После романа с разведенной женщиной из Сан-Франциско он уехал в Силку, Аляска, работать на аэробазе.
Вот как он умер.
Он работал на аэробазе со все еще забинтованной головой. Он не совсем поправился после той бомбы, но хотел помочь своей стране, а потому поехал на эту базу.
Однажды на платформу свалили доски, чтобы перенести их краном на третий этаж строящегося здания.
Дядя Эдвард залез на эту кучу с начал подниматься вместе с ней. Наверное, он хотел с кем-то увидеться или что-то проверить внутри здания. Когда платформа поднялась над землей на шестнадцать футов, он упал и сломал шею.
Тысячи людей падают с шестнадцати футов и встают на ноги, обалдевшие, но без единой царапины. Другие ломают руки или ноги. Дядя Эдвард сломал шею и направился ко мне, который стоит дождливой ночью над его гробом в Такоме, Вашингтон, и которого уговаривают доказать свою любовь поцелуем в помаду на мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал по боковому проходу похоронного бюро.
Все уверены, что он упал с платформы из-за приступа головокружения, в котором виновата шрапнель, попавшая ему в голову из той японской бомбы.
У него просто закружилась голова, он упал и сломал себе шею.
Однажды, когда мне было примерно столько же лет, сколько дяде Эдварду, я написал стихотворение о его смерти. Оно называлось «1942», а дальше было так:
Все, что я только что написал, - легенда из нашей семейной истории. Факты и даты могли немного сдвинуться, ведь прошло столько времени, а факты и даты не стоят на месте. Их меняют провалы человеческой памяти и любовь к приукрашиванию, что так естественно для людей, но абсолютно точно одно.
Дядя Эдвард умер в двадцать шесть лет, косвенной причиной его смерти были японские люди, сбросившие на него бомбу, и ничто в этом мире, никакая власть, никакие молитвы никогда не смогут его вернуть.
Он мертв.
Он мертв навсегда.
Странное предисловие к книге стихов, в которых я выражаю глубокую любовь к японским людям, но это нужно было сделать, такова часть пути, приведшего меня к Японии и к этой книге.
Я продолжу описание мест, встретившихся мне по дороге, которая поздней весной 1976 привела меня в Японию и к этим стихам.
Всю войну я ненавидел японцев.
Я считал их дьяволами и недочеловеками, которых нужно уничтожить, чтобы в нашей цивилизации восторжествовала свобода и справедливость для всех. В газетных карикатурах японцев изображали обезьянами с торчащими зубами. Пропаганда питала детское воображение.
Играя в войну, я убил тысячи японских солдат. У меня есть короткий рассказ «Призраки детей Такомы», где я написал, как в шесть, семь, восемь, девять и десять лет моя жизнь была посвящена убийству японцев. У меня это очень хорошо получалось. Убивать их было одно удовольствие.
«За период Второй мировой войны я лично убил 352.892 неприятельских солдат, не ранив ни одного. Детям во время войны нужно гораздо меньше госпиталей, чем взрослым. Дети предпочитают смерть-без-пощады».
Я помню, как война, наконец, закончилась. Я был в кино и смотрел фильм с Денисом Морганом. Кажется, этот фильм прославлял подвиги иностранного легиона в пустыне, но я не уверен. Вдруг на экране появился лист желтой бумаги с напечатанными на нем словами о том, что только что Япония капитулировала перед Соединенными Штатами и Вторая Мировая война окончена.
Все, кто был в кинотеатре, стали кричать и смеяться от восторга. Мы выскочили на улицу, где уже вовсю гудели клаксонами машины. Стоял жаркий летний вечер. Началось столпотворение. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались друг с другом. Гудели клаксоны всех машин. Люди заполонили улицы. Движение остановилось. Целующиеся и смеющиеся люди роились, словно муравьи, вокруг гудящих машин, в которых сидели такие же ликующие люди.
Что еще мы могли делать?
Долгие годы войны подошли к концу.
С ними покончено. Они прошли.
Мы защитили себя и уничтожили недочеловеков, японских обезьян. Справедливость и права человека одержали победу над этими тварями, которым место не в городах, а в джунглях.
Мне было десять лет.
Так я тогда думал.
Дядя Эдвард был отмщен.
Его смерть очистилась разгромом Японии.
Свечи Хиросимы и Нагасаки гордо засияли над праздничным тортом в честь его жертвы.
Потом прошли годы.
Я вырос.
Мне уже не десять лет.
Вдруг мне стало пятнадцать, война соскользнула в воспоминания, а вместе с ней и моя ненависть к японцам. Чувства начали распыляться.
Японцы усвоили урок; как положено всепрощающим христианам, мы дали им еще один шанс, и они великолепно им воспользовались.
Мы были их отцами, а они – нашими маленькими детьми, которых мы строго наказали за плохое поведение, но теперь они хорошие, и мы простили их, как добрые христиане.
В конце концов, раньше они были недочеловеками, теперь мы научили их быть людьми, и они быстро усвоили урок.
Годы шли.
Мне исполнилось семнадцать лет, потом восемнадцать, я начал читать японские хайку семнадцатого века. Я читал Бассё и Иссу. Мне нравилось, как они закаляли сконцентрированные в языке чувства, детали и образы, пока те не превращались в росистую сталь.
Я понял, что целые века до того, как 7 декабря японцы столкнулись с нами, они вовсе не были недочеловеками, а были цивилизованными, чувствующими и страдающими людьми.
Война виделась яснее.
Я начал понимать, что произошло.
Я начал понимать механику, а именно то, что логика и разум отказывают, когда начинается война, и, пока она продолжается, царят алогичность и безумие.
Я рассматривал японские картины и свитки.
Они меня поражали.
Мне нравилось, как нарисованы птицы, ибо я любил птиц, и я уже не был тем ребенком Второй Мировой войны, который ненавидит Японию и мечтает отомстить за своего дядю.
Я переехал в Сан-Франциско и познакомился с людьми, изучавшими дзэн-буддизм и находившимися под сильным его влиянием. Я впитывал буддизм через осмос, наблюдая за тем, как живут мои друзья.
Я не диалектик и не религиозный мыслитель. Я очень мало изучал философию.
Я наблюдал за тем, как мои друзья организовывают свою жизнь, свое время, и как они управляются сами с собой. Я впитывал буддизм тем же способом, которым учились всему индейские дети, когда в Америке еще не было белых. Они учились, наблюдая.
Я учился буддизму, наблюдая.
Я учился любить японскую пищу и японскую музыку. Я пересмотрел больше пятисот японских фильмов. Я научился читать субтитры так быстро, что мне казалось, будто актеры говорят по-английски.
У меня появились японские друзья.
Я больше не был тем ненавидящим мальчишкой из моего военного детства.
Дядя Эдвард мертв, гордость и будущее нашей семьи, убит в расцвете лет. Что нам делать без него?
Больше миллиона японцев, гордость и будущее их семей тоже мертвы, а еще сотни тысяч невинных японских женщин и детей, погибших от зажигательных бомб во время рейдов и от атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.
Что делать Японии без них?
Как бы мне хотелось, чтобы ничего этого никогда не было.
Я читал японские романы, Танизаки и других.
Потом я понял, что когда-нибудь попаду в Японию. Что часть моей жизни находится в Японии. Мои книги перевели на японский язык, и я получил много умных отзывов. Это вдохновляло и вселяло в меня храбрость, без которой я не смог бы в своих сочинениях идти все тем же одиноким путем, как пробирающийся сквозь чащу лесной волк.
Я не люблю путешествия.
До Японии очень далеко.
Но я знал, что когда-нибудь должен туда попасть. Япония, словно магнитом тянула мою душу туда, где она никогда еще не была.
Однажды я сел в самолет и полетел над Тихим океаном. Эти стихи – все, что случилось после, когда я сошел с самолета и ступил на землю Японии. Стихи датированы и представляют собой что-то вроде дневника.
Они отличаются от тех стихов, что я писал раньше. Похоже, что так, но я последний человек на свете, который что-нибудь в этом понимает. Они очень неровные, но я печатаю их целиком, ибо это дневник, рассказывающий о моих чувствах и переживаниях в Японии, а жизнь часто бывает неровной.
Они посвящаются дяде Эдварду.
Они посвящаются всем японским дядям Эдвардам, чьи жизни разлучили с их телами между 7 декабря 1941 года и 14 августа 1945, когда кончилась война.
Это было тридцать один год назад.
Прошло почти треть века.
Война окончена.
Дожидаясь нас, мертвые могут быть спокойны.
Пайн-Крик, Монтана
6 августа, 1976 года.
Кимоно из Китти-Хок
Токио
13 мая 1976 года
Ворона
Токио
14 мая 1976 года
Японские дети
Токио
14 мая 1976 года
Кот из Синдзюку
Токио
Середина мая 1976 года
Экспресс Хиллари
Токио
16 мая 1976 года
Змеи
Токио
16 мая 1976 года
Японская модель
Токио
? мая 1976 года
Любовный роман
Токио
17 или 18 мая 1976 года
Самурай Пачинко
*настоящих
**игрушечный
Япония
Токио
18 мая 1976 года
Посвящается Иссе, японскому поэту
Токио
18 мая 1976 года
Грезы как этот [этот]
Токио
20 или 26 мая 1976 года
Клубничное хайку
Токио
22 мая 1976 года
Загадочная История или Дэшил Хамметт a la Mode
Токио
26 мая 1976 года
Краткое исследование небытия
Токио
26 мая 1976 года
12 000 000
Токио
26 мая 1976 года
Час ночи.
Башмаки, велосипед
Токио
26 мая 1976 года
Этюд о дорогах
Токио
28 мая 1976 года
Плавучие люстры
Токио
28 мая 1976 года
Японки
Токио
28 мая 1976 года
Таксисты не похожи на свои фотографии
Токио
28 мая 1976 года
В Японии ночью носят темные очки
Токио
30 мая 1976 года
Концерт японской поп-музыки
Токио
31 мая 1976 года
Будущее
Токио
1 июня 1976 года
12:01
Разговор
Токио
1 июня 1976 года
Бензопила
Токио
1 июня 1976 года
День или ночь
Токио
1 июня 1976 года
Кобальтовая нужда
Токио
2 июня 1976 года
Недвижимость
Токио
2 июня 1976 года
Альпы
Токио
2 июня 1976 года
Япония без лягушек
Гаю де ла Валдену
Токио
4 июня 1976 года
В лифте, что опускается вниз
Токио
4 июня 1976 года
Молодая японка играет на рояле в дорогом и очень модном баре
Токио
4 июня 1976 года
Утлый челнок на археологическом пути
Токио
5 июня 1976 года
Американский бар в Токио
Токио
5 июня 1976 года
Оргическое эго дождливой ночью в Токио,
когда не с кем заняться любовью
Полночи
прошло, и юность
уходит, одна
я в постели
Сапфо
Токио
5 июня 1976 года
Червяки
Токио
6 июня 1976 года
Что делать вечером в Токийском отеле, когда скучно
Токио
6 июня 1976 года
Путешествие по фривею из Токио в Осаку
Хамаматси
6 июня 1976 года
После спектакля театра «Черный Шатер» на берегу реки Ниагара
Джифу
6 июня 1976 года
Фрагмент №1
Токио
Вроде бы в начале
июня
Лазарь из поезда-пули
Тагаве Тадасу
Токио
9 июня 1976 года
Друг в больнице
Токио
9 июня 1976 года
Вечный джет-лаг
Токио
9 июня 1976 года
Американец тащит по Токио сломанные ходики
Сиине Такако
Токио
10 июня 1976 года
Дурень из Америки
Токио
11 июня 1976 года
Американец опять тащит по Токио сломанные ходики
Сапфо
Токио
11 июня 1976 года
Нагага, Йеллоустоун
Токио
11 июня 1976 года
Вот что значит писать стихи в
публичных местах: в кафе, барах и проч.
Токио
11 июня 1976 года
Кассирша
Токио
11 июня 1976 года
Токио / 11 июня 1976 года
Комедианты Мейджи
Сиине Такако
Токио
12 июня 1976 года
Башмаки Мейджи 12 размера
Сиине Такако
Токио
12 июня 1976 года
Начинание
Токио
12 июня 1976 года
Пропуск куда?
Токио
12 июня 1976 года
Токио / 13 июня 1976 года
Аэроплан
Токио
14 июня 1976 года
Орсон Уэллс
Токио
14 июня 1976 года
Красное кресло
Токио
15 июня 1976 года
Молчание языка
Токио
15 июня 1976 года
Подъем
Токио
16 июня 1976 года
Фрагмент №2 / Мое
Токио
Июнь, кажется, 1976 года
Поглядывая на постель / 3 часа утра
Токио
17 июня 1976 года
Таксист
Токио
17 июня 1976 года
10 часов вечера
Никаких шансов
Токио
17 июня 1976 года
Отчего реальность становится реальной
Токио
19 июня 1976 года
Неразделенная любовь
Токио
19 июня 1976 года
Прошлого не вернешь
Токио
19 июня 1976 года,
в Монтане
12 июля 1976 года
добавлено несколько слов
Фрагмент №3
Токио
какого-то июня 1976 года
Две женщины
Токио
21 июня 1976 года
Фрагмент №4
После Токио
23 июня 1976 года
не дописывалось,
не считая слова
других, добавленного в
Пайн-Крик, Монтана,
23 июля 1976 года
Запретная любовь
Токио
28 июня 1976 года
41 год
Токио
28 июня 1976 года
Две версии одного стихотворения
Токио
28 июня 1976 года
Камень (правда)
Токио
21 июня 1976 года
Очень пьян
а Сиина
Такако на меня
смотрит
Земля восходящего солнца
саёнара
30 июня опять
над Тихим океаном,
пересекая линию перемены дня
направляясь домой в Америку
оставляя в Японии кусок
сердца