Бродяга. Путь ветра

– Слушайте,почтенные жители и гости Кэйм-Батала,города девяти ворот! Я спою вам о болии счастье, о любви – и о страхе, о дорогеи доме … Слушайте!

Изатихает площадь у стен старого дворца,до самой реки – ни шепота.

Иот касания тонких пальцев струны плачути смеются, вздыхают и поют.

Иптицей взмывает к небу песня, в которойслышны ветер и море, и шорох шагов вдорожной пыли…

Вместопредисловия:

Поворот

Тяжелаякрытая повозка засела в воротах намертво– ни отчаянные рывки лошади, понукаемойкнутом, ни ленивая ругань и мерноепыхтение рыжего возницы и двух плечистыхстражников с места ее так и не сдвинули.

– Ититьтвою…– выдохнул обреченно рыжий, пнувсломанный обод. – Пошлите кого-нитькгосподину бургомистру, что ли. С утраж, от самого Крофтона досюдова гнал –и нá тебе… а сказано ж было: «Со всейпоспешностью»…

– Тебенадо, ты и иди, – беззлобно буркнул одиниз стражников, вытирая взмокший лоб.

– Надо-тонадо, – согласился рыжий, – дак итьоставить не могу. Сказано мне: «Не моги»– я и не могу.

Являтьсяв ратушу без груза ему, очевидно, вовсене улыбалось.

– Летфельд!Свенти! Чего пики побросали, утробыпивные? Устав забыли? Плетей захотели?– донесся со стены басовитый голос. Кворотам спускался, свирепо топорща усы,сержант. Пыл его, однако, поугас приповторном упоминании имени бургомистра.Господин Шагмар обладал крутым нравоми весьма действенно представлял, а чаще– заменял собою короля и закон в этомзахолустном городке.

– Чтож ты там везешь такое, а? – покосилсясержант на крытую повозку. – Экаясрочность…

– Таксуд же вчера кончился, – с готовностьюотвечал рыжий, поспешно сдернув шапку.– Вот и… это… сегодня, на закате, нарыночной площади.

– Ясно,– посуровел сержант. Подхватив стоящуюу стены пику, он отодвинул полог изаглянул внутрь. – Разгрузить бочки, –скомандовал уже спокойнее. Повернулсяи лично отправился докладывать в ратушу.

Воротана время остались без охраны. Впрочем,осенью в Рой-Форис редко заезжали. Дажезаходили редко. Вернее сказать – совсемне заходили.

Человекв линялом, несуразно длинном плаще,проскользнувший меж стеной и повозкойи скрывшийся в ближнем переулке, былисключением.

** *

«…город,основанный в предгорьях Ак-Торана вначале Времени Смут (точная датанеизвестна). Находился под номинальнойвластью королей Эмми Тамра (впрочем,номинальной она была не только вРой-Форисе); на деле управлялся выборнымбургомистром. Осенью 1474 года был оставленжителями. Причины, побудившие горожанрассеяться по равнинам Юга, не выяснены…»

ХроникаВремени Смут,

библиотека Торинга.

Ненравился ему этот город.

Оченьне нравился.

Ненравилось полное отсутствие травы идеревьев на узких каменных улицах.

Ненравились дома, нависавшие с обеихсторон над дурно пахнущей канавойпроулка.

Непонравился – кстати, о запахах – резкий,пряный аромат горной смолы, исходившийот той самой повозки.

Нодорога привела его в Рой-Форис не зря.

Ведьв этом мире вообще ничего не бывает зря.

Особенно– Дорога.

** *

Прохожихна улицах было мало, и были они слишкомсосредоточены – каждый на своем. Никтоне обернулся вслед Бродяге. А если ктои заметил длинную, чуть сутулую фигуру– тот вскоре забыл о ней. Не только из-заплаща, превращавшего Бродягу в теньсреди теней. Не было в путнике ничегопримечательного – совершенно ничего.Зато сам он примечал многое…

Улицабыла точно такой, как в видении – узкой,полутемной из-за нависших, почтисомкнувшихся верхних этажей; то влево,то вправо от нее уходили столь жесумрачные проулки. Фонарей не было,большинство окон наглухо закрытыставнями.

Третийповорот налево… второй направо…напротив сапожной лавки – в переулок,идущий вдоль крепостной стены… Вот он,Кузнечный тупик. А вот и дом… но домвыглядит не так, точнее, не совсем так,как должен.

Небыло в видении досок, крест-накрестперехвативших два окна и дверь. Не былона стенах знаков(половина – неверно начертаны, остальные– давно утратили силу). Не было ощущенияразрухи, пустоты и недавнего насилия.

Яногляделся: людей рядом не было. Подойдяк двери, коснулся шершавой глади доски.Гвозди зашевелились и послушно леглив подставленную ладонь. Аккуратноотставив доску, он отворил дверь и шагнулвнутрь; не глядя бросил гвозди черезплечо. Доска прильнула к двери как ни вчем не бывало, и гвозди скользнули точнов те места, где были прежде. Пробегавшиймимо пес оглянулся, поджал облезлыйхвост и юркнул в подворотню. Невероятьтворилась в этом тупичке… и не первыйраз… Рассказать бы кому – да толькокто ж поверит псу, да еще – бродячему?

** *

«…способныйостро чувствовать чужую боль, но недающий волю своим чувствам; обладающийСилой, но редко проявляющий ее видимо;не носящий оружия и не имеющий в немнужды…»

Трактат«Третий Путь»,

библиотекаШессергарда,

Отдел Запретных Книг.

Всенях было темно, и Бродяга выпустилсветляков. Их мерцание выхватило справа,за дверью в кухню, угасший очаг и кучучерепков на полу – видно, сложили всюнайденную посуду и долго, с удовольствиемтоптали. Пучки душистых трав (зверобой,мята и ледяница – точно, остальные неразглядел) сорваны со стен и изломаны.Ведро с водой перевернули, и на каменномполу до сих пор стояла лужа.

Повинуяськивку Яна, сияющее облачко зависло надступенями лестницы, осветив пустыекрючья для одежды на стенах. На одномиз крючьев – обрывок темно-алого бархата,неожиданный в таком бедном жилище.Ступени – крутые, вытертые, узкие –уводили вправо и вверх. Не теряя времени,Ян последовал за светляками, в три шагаоказался на лестничной площадке изаглянул в комнату.

Сквозьщель между ставнями сюда проникалонемного света – слабого, нездорового,но все-таки света. Сероватая полоскаего перечеркнула крохотную комнату,падая в первую очередь на письменный,темного дерева стол с тяжелой столешницейи застрявшим в ней топором. Светлячкиприблизились к столу, давая возможностьрассмотреть детали. Видно было, чтоударили с маху, мощно, но неумело; извлечьоружие не хватило то ли сил, то ли смелости– побоялись, наверное, остаться наединес домом…

Столэтот, стоящий у окна, в правом дальнемуглу, занимал чуть ли не четверть комнаты,перед ним валялась на боку табуретка.Машинально перевернув ее и сев, Бродягаоглядел комнату внимательнее.

Слеваот двери, под стеной – каменной, ничемне занавешенной, – стоял медныйтаз-умывальник. Дальше, напротив стола,было ложе – низкий топчан под вытертыммеховым покрывалом (покрывало смятое,словно кто-то лежавший на нем резковстал – или его подняли). По торцевойстене из угла в угол, над ложем и столом,шли полки – три длинных широких доски.

Книги…Здесь было много книг.

Толькоих унесли. Кто, куда, зачем?

Иотчего в этой комнате так остро чувствуетсязастарелое одиночество, боль и – тенью– страх?

Чей?

Откинувсо лба волосы, Ян поправил обруч, тонкойсеребристой нитью охватывавший голову.Светлячки скрылись в заплечном мешке,и в комнате стало темнее. Но внимательныесеро-синие глаза уже не замечали сумрака,глядя сквозь него, сквозь время – впоисках ответа.

Ивскоре нашли его.

** *

Зимав тот не столь и давний год была сыройи бесснежной, лето – недолгим и холодным.А когда с гор потекли осенние туманы,за ними в город пришла бледная немочь.

Ничадящие на перекрестках костры, ниполотнища, пропитанные горной смолой(ими занавешивали двери и окна), нивтридорога купленные у заезжего торговцачудодейственные амулеты не стали ейпреградой. Сам торговец, кстати, так ине уехал из Фориса – его тело средипервых легло в старую шахту, служащуюгорожанам кладбищем.

…Сначалахолодели и отказывались служить пальцырук. Осень была зябкой, и многие непонимали сперва, что с ними происходит.Потом слабость растекалась по всемутелу, начинались боли, становилосьтрудно дышать и, наконец, отказывалосердце.

Болезньв три дня выкосила и тех, кто носил телак шахте. Мертвые лежали всюду – в домах,на улицах, у городских ворот (они былинастежь распахнуты – вряд ли кто вздравом уме войдет в город, который всеболее походил на неприбранный погост).

Каки когда в эти ворота вошла она,не видел никто. И никто не знал точно,когда начала отступать болезнь. Но вкаждом доме, где жили выздоровевшие,помнили прикосновение маленьких сильныхрук, пряный запах снадобий и непонятные,чужеземного вкуса напевы, от которыхкровь быстрее текла по жилам, а смертьуходила, отдёрнув, как от пламени,льдистые пальцы.

Ееупросили остаться – это было одно изредких решений, принятых единогласно;более того – единственное, принятоебез участия бургомистра (он как раззадержался у родни в Динвале, и вернулсяровно через неделю после окончаниямора). Узнав, что в Форисе за время егоотсутствия появилась своя знахарка, онне возражал, а даже озаботился тем, чтобыпредоставить ей жилье. Дело было, вобщем, нехитрое – четверть домовпустовали, на носу была зима, на Юге невоевали – поэтому опустевший Рой-Форисеще не пополнили беженцы. ГосподинШагмар сам выбрал дом для нее – не наРыночной площади, но и не на выселках.А уже через пару лет все, кто говорил оней, упоминали ее как неотъемлемую частьгородской жизни – словно так всегда ибыло.

Нипосоха, ни пояса, ни амулета не было унее, но никто не лез с расспросами опрошлом – довольно было того, чтопомогала она всем и брала за это немного.Впрочем, были те, кому она отказывала,не соглашаясь ни на какие посулы. Несолонохлебавши уходили от нее парни и девушки,искавшие приворотного зелья – встречалаона их смехом, провожала кого добрымсоветом, а кого – и веником.

Именновеником, видимо, досталось госпоже МартеХюнвальт, супруге мастера цеха городскихстоляров. Почтенная женщина взъеласьна нелюбимую невестку, взъелась донельзя– до колик и белого бешенства в маленьких,близко посаженных глазках. Однаждыночью она явилась в Кузнечный тупик;озираясь, постучала в дверь – и посленедолгой беседы в сенях вылетела оттудаошпаренной кошкой, да потом месяц никомубранного слова сказать не могла… Послухам, мастер Хюнвальт, человек тихийи добродушный, был этим обстоятельствомвесьма доволен; и по тем же слухам, именнотогда в жилище знахарки появилсядобротный стол и широкие книжные полки…

Всешло хорошо… даже слишком. До того года,когда навестить отца приехал ИнджиШагмар, единственный и весьма любимыйсын бургомистра.

Безмеры любимый – и без толку.

** *

Видениеподернулось рябью, плеснуло солнцем иморем, чайками, запахами рынка и гавани.Динваль, второй после столицы городЭмми Тамра – великой, но теперь ужепочти совсем бывшей,империи.

Улицав обрамлении платанов. Старый – нодалеко не ветхий – дом. Комната. Зеркало.Правильной формы лицо, масленые кариеглаза, прямой нос, редкие усики – иулыбка… самодовольная, уверенная улыбканебедного человека лет двадцати, которыйдумает, что весь мир у него в кармане.

** *

Чтоделать в городке, где из развлечений –всего один прокопченный кабак? Он,кстати, звался «Корона и Перо» – коронутам видали только на медных имперскихмонетах, а вот перо в бок схлопотатьможно было запросто – любому, кромесына всесильного в этих местах бургомистра,конечно... Охота в лесах вокруг Рой-Форисабыла не ахти какая, рыбалка скоронаскучила (да и рыбу проще было купитьв лавке), а балы у бургомистра, хоть иустроенные с размахом, живостью неотличались. Девицы же местные… В общем,на Юге и это было проще и доступнее.

Икогда кто-то из новоявленных дружковшепнул ему, что в городе есть знахарка,Инджи воспринял это как возможностьвнести разнообразие в скучныепровинциальные дни. У отца, ясное дело,не просил совета… чего его, старого,спрашивать…

Астоило.

** *

Ведуньяне хотела ссориться с господиномШагмаром. А может – настроение у неебыло хорошее. Она просто и доходчивообъяснила молодому человеку, чтоприворотов она не делает, и что деньгамида магией человека привязать можно (ито не всякого), но любовь – не притянешь.Проводила его до порога, вывела за дверь– и с облегчением вздохнула.

Рано,как оказалось.

Сынбургомистра пришел снова. А потом – ещераз. И еще.

Ктож виноват, что ведунья не была ни стара,ни уродлива…

** *

«…Недокучай мне еще и этим. Живешь в Форисе,имеешь кров и хлеб – и радуйся. А Инджиуже взрослый мальчик. Да и не тебе учитьего жизни! В конце концов…»

Бургомистрзапнулся, сердито двинув кипу амбарныхкниг, обременявших стол. Но ведунья –как и Бродяга в видении – ясно услышалапродолжение его мысли: «…тебечто, жалко? При твоей-то жизни…от тебяразве убудет…»И этот взгляд – так похожий навзгляд его сына… взгляд, заставляющийплотнее запахнуть плащ.

Разветрудно было удержаться, смолчать и уйти?Так нет же – сказала в дверях, обернувшись:«Учить его надо было лет пятнадцатьназад. А сейчас уже, видно, и вправдупоздно».

Таклюди и наживают врагов.

Иведуньи – не исключение.

Домперестал открывать перед Инджи дверь– даже не подпускал к ней, удерживаяневидимой стеной; но тот постояннооколачивался неподалеку – когда один,а когда – и с дружками.

Нет,не любовь влекла его – даже влюбленностьдавно минула, да и была ли? Чуть ли невпервые за всю свою жизнь он не получилжелаемого – и горечь, отравлявшая всякуюмысль его, не имела ни имени, ни избавления.

Иоднажды поздним вечером, после изрядноговозлияния в «Короне», он подстерег ееу самого входа в дом.

** *

Врасплохможно застать кого угодно – даже ведунью.

Когдапотная, пропахшая тухлой рыбой ладоньзажала рот, а еще две пары рук заломилиза спину локти – стало ей страшно, игадко, и пробрала дрожь.

Итело, вспомнив полузабытый навык,ответило каскадом плавных движений,слившихся в одно.

Охая,осели на мостовую скрючившиеся приятели...а прямо перед ней, в пяти шагах – недостать – сверкнуло острие арбалетнойстрелы.

«Л-лучшене дергайся!» – проговорил, облизнуввмиг пересохшие губы, Инджи.

Иверно: куда уж тут – дергаться …

…Тотсамый любопытный пес выглянул было изподворотни, да тут же нырнул обратно,едва успев увидеть, как прыгнула, уйдяот стрелы, огромная черная кошка. Чтосталось с незадачливым насильником –не видел уже и пес.

Взялиее сразу – стража словно поджидалагде-то рядом...

Судилинаспех, обвинив во всем, что толькосмогли придумать.

Ите, кто вчера еще благодарил за возвращенноездоровье, отвернулись или озлобились.

Неглупбыл городской голова, вовсе неглуп – аненависть словно вдохновила его, и идеявзвалить на нее вину за то самое поветриепришла к нему ох и вовремя.

Толькоподумали бы, люди: если ей так простобыло лишить жизни столь многих, почемувы все до сих пор живы?

** *

Видениясхлынули неожиданно, толчком – Ян дажепокачнулся на табурете… и тут же увидел,как изменился свет. Он падал теперьпо-другому, приобретая багровый, закатныйоттенок. «Закат – площадь – смола…Костер!» – пронеслось в его сознании,и вот он уже за дверью, забыв дажезатворить ее; и остался позади Кузнечныйтупик, и ноги сами находят дорогу сквозьпутаницу улочек – или это Дорога, найдяего, вновь вела, направляла, несла, словнона крыльях?

** *

«…Безпролития крови, дабы оная порченая кровьколдуньи не осквернила землю городанашего…»

«Кудыпрешь? Без тебя тесно!»

«Вот,вот она! Гля, сосед – лицо-то, лицо…»

«Боги…совсем же девчушка!»

«Какаятам девчушка … сказано – ведьма!»

Жаркобыло в Рой-Форисе в этот промозглыйосенний вечер.

Жаркоот дыхания стекшейся на площадь толпы.

Жаркоот дарового вина (семь бочек динвальскоговыставил от щедрот своих господинШагмар).

Жарко– и в то же время жутковато холодилопод ложечкой от предвкушения того, чтодолжно произойти через несколько минут.

Бургомистрзакончил читать облепленный печатямисвиток и кивнул подручным. Те, боязливовтянув головы, подошли к спеленутойбалахоном фигурке и, сорвав ее с повозки,подтащили к столбу, что высился средикамней. Дважды лязгнула, охватив плечии стан обреченной, тяжелая цепь, специальнона этот день кованая. Приготовленныенакануне вязанки дров легли к ее ногам,словно трофеи. И полилась поверх всеговязкая смола из Крофтона, дающая пригорении ярый жар.

Когдакостер угаснет – останется только цепь.Цепь и пепел.

Иничего нельзя будет сделать.

Даи сейчас – что ты можешь, Бродяга?

** *

Акто его знает, что… Зависит от Дороги.Где-то он – просто наблюдатель, неспособный, да и не желающий вмешиватьсяв ход событий. Но на любой дороге естьповороты и перекрестки, есть раздорожьяи мосты; есть моменты, когда он, Ян,бродяга без роду и племени, становитсятой самой каплей, которая, упав, переполняетготовую пролиться чашу.

Ктоон сейчас – пока неясно… но до болиясно то, кем он хотел бы быть.

Гдеже он, этот поворот?

Немедли, Дорога!

** *

Лицо– то самое, из видения. И хотя над нимнавис капюшон, а рот перехватилаврезавшаяся в щеки бечевка – «чтоб непрокляла напоследок» – он видел его домельчайшей черточки. Лоб – чистый,высокий; черные – вразлет – брови,упрямый контур скул и острого подбородка…бесстрастный наблюдатель где-то внутрипродолжал сверять черты с образом,отпечатавшимся в памяти, а Ян уже не моготорваться от ее глаз.

Былиони большие, темные, широко раскрытые– нет, распахнутые, словно окна. Неужелиникто другой не видит их… так? Нет тамуже ни страха, ни даже боли; нет – идавно, очень давно не было – ненависти.Со спокойным ожиданием смотрели ониповерх голов, факелов, крыш – смотрелив лицо закату, и казалось, что там, далеко,открывались для нее Врата… и было ещечто-то, чего Ян не мог понять. Не могразглядеть так – со стороны.

Итут, словно ощутив взгляд Бродяги, онаповернула голову – и встретилась с нимглазами. И он понял.

Надежда.

Вовзгляде ее тихо гасла надежда.

Ипонял кое-что еще.

Он– на повороте.

…неносящий оружия…

…ине имеющий в нем нужды.

Знакомоеощущение горячей волны, прокатившейсяпо телу; вспышка голубого пламени подплотно сомкнутыми веками – и мирнаполнила звонкая, морозная тишина.

Сначаланикто ничего не заметил – все так жевисело над крышами закатное солнце,упираясь в них багровым краем; так жеярко и весело полыхали факелы, готовясьстать огромным костром; так же горелиожиданием глаза сотен людей…

Итут факелы погасли – разом, по всейплощади.

Даи в городе не осталось ни огонька…

** *

…Шаг.Еще один. И еще – осторожно, словно боясьрасплескать Силу.

Мимоброшенных алебард и шлемов, расплющенныхтяжко упавшим на них взглядом…

Мимоопрокинутой винной бочки и плавающейв луже палки… кажется, когда-то она былафакелом…

Сквозьзавал просмоленных дров, бросившихсяврассыпную при его приближении…

Цепьразлетелась, брызнув кольцами побрусчатке – «Дане будет откована заново»…Маленькое тело, лишившись опоры, леглов подставленные руки, голова почтиневесомо коснулась плеча.

Атеперь – по опустевшим улицам, мимоослепших окон, к воротам – и дальше…

Черезлуга и чащи, горными тропами и торнымитрактами…

Надороги большого мира.

НаДорогу.

Часть1Начало Дороги: Бездарь

ВШколе заканчивалась ежеутренняя уборка– коридоры пахли сухим зельем и молниями,а морской бриз, не по своей воле попавшийв каменную толщу Торинг-Фора, послушнонаполнял свежим воздухом классы подземныхэтажей.

Покончивс подземельем – оно ему было особенноне по нраву – бриз устремился вверх повинтовой лестнице высокой башни,заглядывая по дороге в дверные проемы.Он был любопытен – по-своему, каклюбопытен лишь ветер; а здесь было начто взглянуть; и что послушать – тоже,буквально за каждой дверью…

Однаиз них, легкая, резного светлого дерева,отказалась открываться. Смутившись оттакой неожиданности, ветер утих – иприслушался к звучавшим за ней голосам.

** *

– …Ивновь говорю вам – этот мальчик оказалсяздесь не случайно и должен оставатьсяв Школе, пока сам не пожелает уйти изнее…

Голосмастера Предсказателя скрипел, словноплохо смазанная дверь, которой к томуже очень редко пользуются. Старик былслеп и тугоух; поговаривали, что и немвпридачу – иногда он проводил в молчаниипо три месяца кряду. Привычки повторятьсказанное, тем более – перебиваяговорящих, за ним прежде не водилось. Исейчас за столом Совета на времявоцарилась тишина. Но лишь на время.

– Прорицание,несомненно, занятиеоригинальное и внекотором роде ценное, милейший Хэнтори,– проговорил, чуть подняв тонкие брови,казначей Зэйан. – Но подумайте сами:что за смысл держать в Школе мальчика,совсем лишенного Дара? Тем более чтоплатить за него… кхм… некому.

– Здесьон будет чувствовать себя ущербным, –грустно кивнула Ливения, мастер Душевед.– И с возрастом – все больше.

– Глазау него хорошие, – задумчиво произнесчерноокий Рав, мастер Наблюдатель. –Увидеть он смог бы немало. Но сделать…

– Развечто руками, – подхватил мастер ОбликовГэйнар, самый молодой в Совете. – Отдатьего в Эмми Торинг, в порт… может, из негополучится толковый корабел. Или, скажем,кузнец…

– Аразве руками невозможно сотворить чудо?– послышалось из угла. Доселе молчавшиймастер Оружейник, Антар Квелль, пообыкновению хмурясь, обвел собравшихсяпудовым взглядом.

Гэйнарумолк и опустил голову.

– Какего зовут-то? – спросил Оружейник, исидящие за столом поняли, что уже битыйчас говорят о мальчике, не называя егоимени. Как о вещи.

– Ян,– отозвался наконец Лэннивэн, мастерСлов. – Его зовут Ян.

** *

…симудостоверяется, что Школа Вечного Светав лице Ар Гиллиаса, Верховного мага,передает, а Антар Лэдан Квелль, мастерОружия, принимает на попечение отрокапо имени Ян, на момент передачи –тринадцатилетнего, найденного на причалеШколы после бури, бывшей ночью на восьмойдень месяца Халейви, года 1456 от ЗеленыхЗвезд. Права и обязанности опекунаперечислены в прилагаемом перечне…

АрхивТоринга

…Ночь.Раскаты подземного грома. Шаткий полноровит уйти из-под ног. Свет ущербнойлуны и пляшущие тени от факелов. Развалинытого, что когда-то было единственной вдеревне улицей. Еще не осевшая пыль.Искореженная земля застыла, вздыбившись,похоронив под собою тех, кто так и неуспел покинуть дома. Староста, дядяЭван, у которого он работал допоздна иостался ночевать, догнал Яна, ухватилздоровенной ручищей и не пустил во двор…а потом, увидев, куда тот смотрит, закрылему глаза, больно придавив мозолистойладонью, сгреб в охапку и оттащил. Поздно– тряпичная кукла сестренки, раздавленнаяпотолочной балкой, запомнится навсегда…

Надороге, между разрушенной и уцелевшейчастью деревни – человек, раскинувшийруки, словно крылья. Он падает медленно,подбитой птицей; к нему бегут люди, и Ян– среди них. Глаза – зеленые, до краевполные боли – открываются, ловят еговзгляд. Слышен хрип: «Иди на Торинг».

… Рядхолмиков свежей буроватой земли надеревенском кладбище. На одном из них– якорь с отцовской лодки и маминозеркало. На другом – наскоро поправленнаякукла. Сестренка…

Слезнет – уже нет.

Рядом– простой серый камень с высеченнойруной Пламени и именем: Гэлвэн. Сложенныекрест-накрест обломки серебристогодерева, бывшие некогда посохом. Вянущиецветы – от тех, чьи дома и жизни спас,жертвуя собой, захожий волшебник. Идорога, текущая мимо камня, из приморскойдеревушки – неведомо куда.

Лучутреннего солнца, преломившись в узорномстекле окна, поиграл на стене надкроватью, мягкими штрихами прорисовываяузор на гобелене, потом спустился – ипринялся будить спавшего.

Янприоткрыл глаза. Комната – маленькая,чистая, уютная. Окно приоткрыто, слышеншум прибоя. У окна стол. На нем – глиняныйкувшин, хлеб, сыр и фрукты. Одеждавыстирана, выглажена и аккуратно сложенана стуле у кровати. Сверху – небольшойсверток, с шелестом развернувшийся втонкий сине-серебристый плащ. Из неговыпала записка:

«Послезавтрака поднимись во Двор по ТекучейЛестнице».

Ибольше – ни слова.

Одевшисьи позавтракав (хлеб оказался на удивлениевкусным, а в кувшине было холодноесладкое молоко), он вышел в холл –прохладный и пустой – и спустился покороткой лесенке на набережную. Зданиешкольной гостиницы – ее, как он узналпозже, называли Береговым Приютом –стояло в десяти шагах от пристани, сейчасбезлюдной. Любуясь игрой бликов наленивых волнах прибоя, Ян прошел понабережной. Такое тихое утро…

Солнечное…

Сонное…

Лестницав самом деле оказалась текучей –глянцевый ступенчатый водопад ширинойв дюжину шагов сбегал по южному склонугоры, и по бокам его потоками струилсясребролист. Но главную лестницу Школыназвали Текучей не только по виду: ступивна нее, Ян почувствовал, что ступениплавно тронулись, увлекая его вверх.Справа вдали промелькнули совершенноневозможные, но от этого еще болеекрасивые очертания беседки, окруженнойкипарисами; слева открывался вид наозеро и предместья Эммэ Торинга… авпереди и вверху бело-голубой стрелойвырастала башня с многогранным кристалломшпиля.

Ивот полупрозрачный камень лестницы –удивительно похожий на воду – осталсяпозади, и он ступил в обширный Двор, ссевера и запада обрамленный высокими,причудливо изломанными стенами Школы.В противоположном углу его, в тенипортика, он увидел стайку ребят в такихже, как у него, плащах, и понял: ему туда.

** *

Онистояли посреди пустого Двора – вместеи в то же время порознь, присматриваяськ Школе и друг к другу. Одинаковые синиеплащи с серебристой подкладкой – поверхпривычной одежды: кожи и парчи, полотнаи шелка, пестрого многоцветья Юго-Западаи строгой простоты Предгорий.

Слеваот Яна был рослый, на голову выше,синеглазый паренек с гривой соломенно-желтыхволос, на висках заплетенных в косички.Справа – девочка с короткими русымикудряшками, обвернувшаяся плащом чутьли не дважды.

Солнцеуже припекало не на шутку, но школьныеплащи сохраняли утреннюю свежесть. Даи стены зданий в ярком свете выгляделипрохладнее, наливаясь иссиня-белымсиянием. Даже тени, затаившиеся вмногочисленных стрельчатых окнах и заколоннами галерей, казались холоднымсветом – только более густого синегооттенка.

Абрусчатка все заметнее играла алымиискрами. Один из ребят, рыжечубыйкоротышка, присел и попытался подковырнутьтакую искорку пальцем. Потом посмотрелна нее с разных сторон, встал и ошеломленнопроизнес:

– Рубины…Зуб даю!

Всеобернулись к нему. Он смущенно огляделсяи пробормотал:

– Мойотец, Гэнт Кэмми – ювелир из Зингвэтана.А меня зовут Кайт…

Иулыбнулся.

Паруминут спустя все, кто был во дворе, зналиимена друг друга. Голубоглазогоздоровяка-свартанца звали Иггар, худышку– родом она была с одного из западныхостровов – Лиу. Яну запомнились ее глаза– быстрые, внимательные, редкогорыже-карего оттенка.

Выделилон и еще одного мальчика. Тонкое лицо исеребристо-серые глаза его хранилитакое высокомерное выражение, что наязык само просилось слово «отпрыск».Судя по одежде – смотревшейся просто,но дорого – он действительно принадлежалк древнему южному роду. Неохотноназвавшись, Энтви отошел в сторону ивполуха прислушивался к нарастающемугалдежу.

Нион, ни кто-либо другой не заметил, какрядом появились взрослые. «Словно изКолодца вышли!» – рассказывал потомговорливый Кайт. Правда, голос, – звонкий,чистый, – скорее заставлял думать не околодце, а о шпилях башен, уходящих вбезоблачное небо.

– Тыправ, Кайт – это рубины. Они, поверьте,не самое ценное, что здесь есть. Ценнее– мудрость. Мы рады будем поделитьсяею и помочь вам овладеть Силой. Приветствуювсех вас в Школе Торинга…

** *

Голосмастера Слов действительно был звучени чист, и лился плавным, чарующим потоком.Однако к концу третьей недели занятийЯну он успел порядком надоесть. Может,оттого, что слов было слишком много, ипоток их почти не прерывался?

– «Подобныаккордам триады стихий, и музыкой Силыполны», – в такт шагамцитировал учитель, расхаживая междурядами скамей. – Так говорили древние,а они ничего не говорили зря!

«Вотличие от некоторых», – не очень вежливоподумал Ян, наблюдая за тем, как шустрыйФралл, сидящий на соседней скамье,пытается воткнуть перо в прическуСельмы, первой красавицы класса.Перо упрямо не желало цепляться, тососкальзывая, то отскакивая от волосдевочки. Сельма не удостаивала настырногососеда даже взглядом.

– Естьаккорды простые: «ветер-дерево-огонь»,например, его любой деревенский колдунсумеет применить, чтоб пожар наслать;или – «вода-ветер-камень» – для вызовабури и градобоя… Но есть куда болеетонкие сочетания, и чем они тоньше, тембольше открываемая ими мощь… и темприлежнее должен быть изучающий их.

Поправивсползшие на кончик длинного носа очки,Мастер тем же тоном добавил:

– Фралл,оставь в покое Сельму, иначе испытаешьтриаду «ум-розги-седалище» – авось умчудесным образом переместится в голову…Сельма, «Хрустальныйшлем» предназначен длязащиты от стрел, а не от перьев; но наложеннеплохо, хвалю… А ты, Ян, страницупереверни – мы уже полчаса как в следующемразделе. Его вам, кстати, на следующийраз надо знать назубок… и страницы сседьмой по четырнадцатую «Основ словеснойволшбы»…

Ишуршали, под бдительным взором грузногобиблиотекаря Хэльга Варрсена, страницыфолиантов. И звенели, отскакивая отзубов, сложные формулы заклятий, подчастревожа Силы, которые в ином месте и виное время перевернули бы небо и землю,обратив в пыль и то, и другое. Но здесь,на нерушимом Торинг-Форе, все оборачивалосьлишь всплесками рассеянного света давихрями, утекающими в Колодец. В Школеэти вихри шутливо именовали «дворниками»,поясняя новичкам: «Прибирают то, что мынакуролесили».

Кконцу первого года не один школяр,собравшись среди ночи в уборную, бормоталне просыпаясь: «йисс-экаль-тэйн»– и в коридоре Обители, где, как нарочно,каждую ночь гасили светильники, вспыхивалбездымный огонек.

АЯн… Со временем он научился ходить покоридорам вслепую. На память он нежаловался; голос у него был звонкий,хоть пой – но сколько бы ни твердил онслова Силы, в его устах они оставалисьпростословами. Мастер Лэннивэн спросил еготолько один раз – и, убедившись, с однойстороны, в полном отсутствии ошибок, ас другой – в не менее полном отсутствииСилы, спрашивать перестал. Относилсяне хуже, чем к прочим, задания задавалте же – но проверял теперь только теорию.

Янделал все, что мог – и, наверное, дажебольше. Старался, иногда просиживая вбиблиотеке ночи напролет. Надеялся, чтоследующая попытка уж точно окажетсятой самой, успешной…

Средиодноклассников нашлись те, кто, почуявслабину, попытались его тиранить. Нопосле драки – драки короткой и отчаянной,без магии, но и без правил – отступились.Более того, за Яна вступился Иггар –ему с трудом давалась волшба, затокулаками длиннорукий уроженец Свартанскихфьордов владел на славу. А когда к ихкомпании примкнул Кайт, умеющий однойшуткой обратить назревшую бурю в смех,тревожить Яна перестали вовсе. Точнее– относились с участливым безразличием.

– Он…он хороший, ничего, что бездарь! – услышалон однажды за дверью, в большом залеОбители, тонкий девичий голосок. В ответгрохнул многоголосый хохот. Распахнувдверь, вошел – стайка девчонок рассыпаласьпо комнатам, продолжая смеяться… иоставив у двери покрасневшую до корнейволос Лиу.

– Извини…– обронила она, пробежав мимо Яна искрывшись в коридоре.

Лиузапомнилась Яну с первого дня, со встречиво дворе. Когда, оторвавшись от безнадежногоштудирования Слов, он вдруг встречалвнимательный рыжий взгляд – теплелона сердце.

Новот кличка ему не понравилась вовсе.

«Бездарь»,значит...

Справедливо– и от этого еще более обидно.

Бросиввсе, Ян отправился в Кузню, к Антару –и рассказал ему… Не пожаловался, именно– рассказал. Кузнец покивал, посмотрелв окно и коротко бросил:

– Словаучи. Пригодится. А на «бездарь» – плюньи забудь.

Легкоему говорить…

** *

Насамом деле говорить Антару никогда небыло слишком легко. Особенно – снеожиданно оказавшимся на его попечениитринадцатилетним, не по годам серьезнымпареньком. Слабейший из магов Острова,Оружейник держался особняком и мало скем общался. Учеников – своих, тех, ктоназывал бы его Наставником – у негоотроду не было.

Авот теперь, как в насмешку – дали.

Парня,которому бы не в волшебники, а в художники.

Чтож, взялся – так взялся.

Ипусть пока паренек поучит и эти Слова…

Тампосмотрим, как дальше будет.

** *

Жаль,когда мудрость бессильна;

Силабез мудрости – горе;

Теми другим изобильны

Башнина Торинг-Форе…

(изоды, написанной

менестрелем Йаарилем

по заказу Ордена Света)

Эточетверостишие, выведенное огнистойвязью, украшало бронзовый щит на стенебольшого зала Библиотеки. Яну оно ненравилось. Правда, за этим – согласитесь,небольшим – исключением, библиотекаТоринга была его любимым местом. Галереягромадных двусветных залов – внутрикуда более просторных, чем снаружи – содной стороны выходила окнами на двори море, с другой – на Лес и соседнюювершину. Библиотека полностью занималалевое крыло Школы; в правом были классыи лаборатории. Здание было простым и вто же время невероятно запутанным. Состороны Двора в нем было четыре этажа,но, поскольку стояло оно на склоне, сдругой стороны этажей было десять.Некоторые не выходили на лестницу, ипопасть на них школяры не могли, дажеслучайно. А сколько этажей было на самомделе – знает, наверное, лишь Совет, и то– не Школы, а Светлого Ордена. Впрочем,Глава у обоих Советов один – Верховныйволшебник Ар Гиллиас, обитающий в Башне.

Кстати,«башни»в том четверостишии – просто символ.На самом деле башня на Торинг-Форе всегоодна – та самая, с кристальным шпилем.Посредине ее осью проходит световаяколонна – имея навыки, в нее можно войтии тут же выйти на нужном тебе этаже. Нои винтовая лестница есть – от покоевВерховного и зала Совета – они, сталобыть, наверху, – до самого низа… А чтотам? Кто его знает. Глухие бездверныетемницы? Возможно. Подземные ходы?Вероятно. Ян даже слышал о нескольких:к городу, к виварию, к гавани. Подземныеходы, конечно – дань традиции; весьостров охвачен созвездием портальныхпереходов… которые, опять-таки, дляшколяров закрыты.

Аоткрыты для них дороги вроде «Путипостижения», ведущего по восточномусклону горы от Обители, что стоит усамого берега, ко Двору: вытертые, вросшиев склон камни-ступени, узкие мостикибез перил. То ли триста шагов, то литысяча. Идти по нему – иногда долго,иногда – быстро, и никогда – легко.Правда, Вальм и Эльда, единственныеМастера, живущие вместе со школярами вОбители, пользовались этим путемпостоянно и проходили его за считанныеминуты. Притом, что на верхнем этажеОбители был вход в портал.

Янскоро понял, что Вальм-огневед и егожена Эльда – как и Антар, и Лэссан-лесовик,смотритель вивария, – отличались отостальных учителей. Чем – пока сказатьне мог. Хотя бы тем, что жили они и занятияпроводили вне белокаменной громадыТоринг-Фора. Да, может быть, еще тем, чтоих уроки были Яну ближе и понятнеемногих.

Эльдасобрала их первый раз прямо на полянеу Обители. Зимой это было, и хотя морозовна Торинге не бывает, утро – раннее утро– было зябким, а ветер – свежим.Сгрудившись на краю поляны, в назначенномместе, ребята перетаптывались с ногина ногу, затевали немудреные игры –пришли заранее, зная по опыту: с «мамойЭльдой» шутить не стоит, и опозданийона не любит. Многие кутались в ужеставшие привычными серебристо-синиеплащи…

– Молодцы!– послышалось сзади. – Только вотзазевались не по делу...

Никтоне заметил, как Эльда подошла со стороныпляжа – похоже, она успела и искупаться,и высохнуть: волосы – прямые, светлые,до плеч, – были чуть влажными. Носилаона, как обычно, свободную белуюрубаху-полурукавку, не стеснявшиедвижений брюки и мягкие высокие сапоги,похожие скорее на кожаные чулки. Двигаласьлегко и быстро; невысокая, рядом создоровяком Вальмом казавшаяся крохотной,Эльда выглядела едва ли не ровесницейстарших школяров. И вела себя с нимипочти на равных. На губах ее – и в синихглазах, имевших обыкновение смотретьпристально, подчас смущая собеседников,– редко гасла улыбка. Но уж если гасла...Девчонки между собой называли ее«Солнышком»… О другом ее прозвище,«Звездный Нож» – и о том, где и как онобыло получено, – знали даже не всепреподаватели, не говоря уже о школярах.

Движениебровью – и плащи стаей всполошенныхптиц сорвались с ученических плеч, падаяза край поляны.

– Небойтесь, не замерзнете…

Замерзнутьна уроке боевого ремесла было и в самомделе мудрено. Эльда гоняла школяров, неразбирая пола и возраста, по дорожкам,внезапно обраставшим множеством помехи препятствий; заставляла отрабатыватьневозможные комбинации движений снеудобопроизносимыми названиями(«мантикора, воспрянув, наносит ударлапами») в невообразимом темпе – то безоружия, то с разнообразным боевымжелезом, при этом успевая не толькопроделать то же самое, но и исправить,посоветовать, скомандовать…

– …Чтобыбайки о сильных духом и хилых теломмагах оставались баснями, – ответилаЭльда, когда кто-то осмелился спроситьее, зачем. Впрочем, это пояснение длянекоторых школяров оказалось недостаточным.И однажды, после полуторачасовойтренировки, Энтви отпустил в сторонуЭльды негромкий язвительный комментарий.

– Может,погромче повторишь? – с интересомобернулась наставница.

– Никакойособой «мудростиТоринга» в ваших урокахя не вижу, – встал в полный рост Энтви.За лето он вытянулся и теперь могпосмотреть на Эльду сверху вниз. –Только приемы, которым можно научитьсяу любого хорошего бойца.

– Чтож, – мягко улыбнулась Эльда. – И этоможет оказаться куда ценнее, чем тыдумал.

Энтвивыпятил подбородок:

– Еслибы я хотел научиться махать мечом, вродном замке узнал бы куда больше. В чемсмысл рукопашной, если всегда можнометнуть огонь или испепелить врагамолнией? А то и околдовать, погрузив всон или забытье?

Эльдаответила на удивление спокойно:

– Иныхврагов околдовать невозможно, а метнутьмолнию или пламя вы можете просто неуспеть.

– Трудноверить, не увидев, – отрезал Энтви.

– Ладно,– почти весело отозвалась Эльда. –Сейчас увидишь.

И,не глядя, махнула рукой в направлениицентра поляны.

Из-подземли, разметав дёрн, выстрелила колоннабуроватого грунта вперемешку с камнями– ростом вдвое выше Эльды. С неспешностью,свойственной земляной стихии, колоннаначала менять форму. С боков появилисьотростки-лапы, по две от каждого плеча;низ разделился на пару коротких мощныхног; наконец, бугор меж плеч лопнул,выпуская на свет бельмастые мутно-серыеглаза без зрачков.

Энтвивыбросил руку вперед, бормоча заклинание.Не растерялся… да вот то ли дробь,которую выбивали зубы, помешала, то лиеще что – вместо разрушительного выбросаСилы получился сноп безобидных искр,даже не долетевших до врага.

Существоповернулось навстречу вспышке.

Сделалошаг. Другой.

Безмолвноразверзнув и вновь смежив немалую пасть,лениво потянулось к парню правой верхнейлапой.

Энтвисел, где стоял.

– Грролф,– выдохнул Иггар, попятившись. И завопилво всю глотку: – Тикай, дурень! Землянойгрролф, шоб я здоров был! Их же ж сродучары не брали!..

– Стойте,где стоите, – негромко проговорилаЭльда, а потом издала такой силы крик,что эхом отозвались и скалы, и лес, идаже ближняя гора – дикий, жуткий, какговорится, «мертвый очнется – и состраху опять окочурится»…

Незамечая вмиг отпрянувших детей, чудищеповернулось и молча ринулось на Эльду,с поразительной прытью передвигаясьна получетвереньках. Трехсуставчатыелапищи, взлетев, ухватили лишь воздух– волшебница поднырнула под лапу монстраи оказалась за его спиной. Так было ещедва раза; потом рассвирепевший грролфсменил тактику, медленно надвигаясь иосыпая все вокруг короткими косымиударами сверху вниз.

Словнотанцуя, Эльда вскинула руки, на мигодевшись серебристым блеском. Прыжок,вихревой переворот, удар – и грролфосел, рассыпаясь грудой свежевзрытойземли.

Зрителиперевели дух.

– Понял,– лицо Энтви было не просто красным –пунцово-свекольным. – Простите,пожалуйста… госпожа наставница.

– Ладнотебе, – небрежно махнула рукой Эльда,– следующий раз мудреебудешь…

Иповернулась к остальным:

– Ну,а чтоб быстрее учились – еще пять круговпо дальней тропе….. и не отставать! –последние слова долетели уже от краяполяны.

** *

– Грролф,видать, ослабленный был, – рассуждалИггар за обедом. – Не могёт быть, шобголыми руками земляное чудище-то… ВСвартане их без доброго железа и втроемне возьмешь…

– Всебыть может…. Она ж его сама и вызвала…– согласился Кайт.

– Нет.Не ослабленный, – коротко бросил Ян.

Тогда,на поляне, он успел увидеть многое. Втом числе и Вальма, который наблюдал забоем с балкона Обители, лениво облокотившисьна резные перила, со скучающим выражениемна широком добродушном лице… и готовымк броску сгустком синего пламени –звездного, всепрожигающего, –– вплотно сжатых пальцах.

– Неослабленный, – повторил Ян с такойуверенностью, что удивленные однокашникии возразить-то забыли.

Даи не особо рвались. Эльду после этогослучая зауважали по-настоящему, а ееуроки стали едва ли не любимыми длямногих парней.

Например,для Иггара – он был сильнее всех вклассе.

ИлиЭнтви – у него было больше опыта вобращении с оружием.

Янже превосходил всех быстротой – оночень любил бегать.

Любил– и умел… и поди пойми, что было сначала,а что – потом.

** *

Как-то,оказавшись в одиночестве на долгойдороге, ведущей от Обители к Кузне, ондал себе волю. Разогнался насколько мог– и немножко больше.

Иеще…

Вечныйшепот времени разорвали запятые. А потом– мгновения и вовсе пошли через точку.Воздух стал гуще морской воды, и Ян плыл,пронзая его, как меч-рыба, почти некасаясь земли… казалось, сейчас онвзлетит.

Человекв серо-коричневом плаще возник на егопути ниоткуда, и сворачивать времениуже не было. Ян зажмурился, ожидая боли…Но ощутил лишь крепкую хватку поперектуловища – и взлетел-таки, услышавоткуда-то снизу молодецкое «йии-эх!»

Отрезкого переворота на миг закружиласьголова.

– Экойты шустрый, постреленок, – проговорилбеззлобно тот же голос, странно напомнившийМастера Антара. Сильные руки – явнопривычные и к молоту, и к мечу – аккуратнопоставили Яна наземь.

– Ктотаков будешь? – полушутливо-полугрозноосведомился встречный, оглядывая Янаиз-под нахмуренных бровей. Брови бровями,а в глазах – улыбка. Совсем как, опятьже, у Антара. Только – разглядел Ян –был этот человек намного моложе.

– Ученикпервого года Школы Света; наставник –Мастер оружия Антар Лэдан Квелль… –почтительно отрекомендовался Ян, неспеша, однако, называть свое имя.

– Азовут тебя, значит, Яном, – довольнопробасил странный путник.

И,полюбовавшись пару секунд ошалелымлицом парня, протянул руку, сказав:

– Линн.Линн Лэдан Квелль. Будем знакомы…

** *

Линнгостил у старшего брата несколько дней.Заглянул в Обитель, чтоб переговоритьо чем-то с Вальмом и Эльдой; бродил поДальнему лесу с Лэссаном-смотрителем…и при этом находил время пообщаться ис Яном. Странное это было общение: послеуроков они вместе удили рыбу на Пёстрыхскалах, вместе бросали камешки по воде– чей дальше проскачет. Много молчали,много смеялись, говорили – мало; но ужесли говорили – то на равных, словно ине было разницы более чем в двадцатьлет: о ремесле и играх, о кораблях икнигах, о созвездиях и дальних странах– где только не побывал младший братОружейника!.. Сам Антар включался вбеседу изредка: то парой слов, то кивком,то – хмыканьем, в которое он умудрялсявложить целую радугу оттенков.

Как-тосамо собой вышло, что на это время Янпереселился в Кузню. И вот однажды,поздно ночью, когда притихло пламя внегасимом горне, и слышно было и цикад,и дальний прибой, Ян, засыпая, уловилотголоски разговора:

– Решилтвердо? – хрипловатый голос Антарадрогнул.

– Да,Тар. Гленна ребенка ждет. Да и Дорога незовет дальше. Так что – быть мне покадобропорядочным оружейником в стольномгороде Кэйм-Батале… а тебе – дядей, разуж сам-то…

Антархмыкнул – необычно как-то, словновиновато…

– Даладно, брат, – добавил поспешно младший.– Кстати, воспитанник твой – хорошийпарень…

«…Хоть и бездарь», – вздохнул, прислушиваясь,Ян.

– …Ибегает быстро, – закончил Линн. – Не Ян– Йиссен.Ветер.

Помолчав,Линн спросил брата:

– Плащоставлю у тебя, не против? Мне он теперьбез надобности, а вот ему – кто знает…

ДальшеЯн не слышал – уснул. А наутро гостя вдоме не было. И только возвращаясь вОбитель, Ян сообразил, что в месяц этот– тот самый месяц Халейви, Бурный, когдасам он попал на Торинг, – корабли неходят ни к острову, ни от него.

Посленеожиданного гостя остались воспоминания,вырезанная ими совместно моделькорабля-алэвира (паруса Ян прилаживалуже сам) и тот самый серый плащ… правда,Антар почему-то посоветовал его неносить, особенно – в Торинг-Форе.

Иеще: осталось имя, которым теперь иногдазвал его и Антар, ставший отныне кудаболее словоохотливым.

«Йиссен».

«Ветер».

Самособой, нравилось оно парню куда больше,чем «Бездарь».

** *

Занятияв виварии были два раза в неделю, послеобеда, – вначале только теоретические,и не внутри огромного зверинца Ордена,а на широком, поросшем мягкой травойсклоне перед его воротами. Позадиперешептывался сам с собою Лес; впередиже, врезанные в толщу Торинг-Фора,молчаливой мощью чернели створки двери– широкой, высоченной… при желании внее можно было бы протащить и дракона.И кто знает: может, пара-тройка этихсуществ действительно обитала в вольерахподземного вивария? Двери украшалазатейливая, но мрачноватая резьба:сцепившиеся между собой гады, чудища,морские твари… А в сторонке на деревевисел рваный школярский плащ. ОднаждыЯн сбегал туда, посмотрел – плащ былокровавлен. Но Лэссан-смотритель нислова о нем не говорил, словно и незамечал; а спрашивать они не решались.

Идяпосле урока обратно в Обитель, Ян указална плащ друзьям. Кайт кивнул с видомзнатока:

– Этодавно было – рассказывали, да язапамятовал…. Кто-то из школяровпробрался в виварий. Да не рассчиталсилы Ключ-Знака: не только дверь открыл,но и вольеры. От бедолаги только плащ иостался... А твари на волю вырвались… Стех пор и висит на дереве драный плащ –не выцветает, не тлеет, и кровь на немза триста без малого лет не засохла.Чтоб другим, значит, неповадно было. Намто есть… Ну, ты-то человек для вивариябезопасный…

– Акак их одолели? Тварей? – спросил Ян,пустив последние слова Кайта мимо ушей.

– Частьмежду собой сразу перегрызлась, многихтогдашний мастер Лесничий успел положить,пока его самого харракут не задрал. Онже и тревогу поднял. Всю школу перебудили;малолеток вроде нас – к пристани, ктопостарше – вместе с Мастерами Школуоградили… А твари потыкались-потыкалисьв городьбу да и ломанулись всей своройк озеру. А за озером – поля и Эмми Торинг.Тогда Совет и выпустил Молчаливых. Теих живо уделали – согнали на поляну влесу и… места мокрого не оставили.

– АМолчаливые – это кто? – воспользовалсяпаузой Ян.

– Колодецво Дворе видел? – Кайт округлил глазаи зачем-то перешел на хриплый шепот.

Янкивнул.

– То-то!– со значением произнес Кайт, и Ян понял:тот и сам понятия о них не имеет.

** *

– Кажется,вот так.

Янположил на стол перед мастером собраннуюшкатулку – ее хитроумный замок, состоявшийиз двух дюжин частей, поместился бы внаперстке. Антар повертел вещицу впальцах, поднес ближе к глазам – и,вскинув косматые брови, отложил всторону.

– Зрякажется. Именно – так. Завтра будемразбирать торанский самострел. А пока…

ВзглядМастера на миг задержался на шпилеТоринг-Фора за стрельчатой аркой окна.

– Черезчетверть часа – полдень. Пора на урокЧистой Силы.

Улыбка,игравшая на губах Яна, потускнела иисчезла.

– Мастер…– начал он нерешительно. Потом вдохнулпоглубже и договорил: – Можно мне тудасегодня не ходить?

– Тыведь не болен? – произнес Антар не каквопрос – скорее как утверждение.

– Нет,– вздохнул паренек.

– Тогда…правила ты знаешь, и нарушать их нестоит. По крайней мере, пока что. Сходитуда снова… пожалуйста, – закончил онсовсем не учительским тоном.

Янмолча кивнул.

– Да,еще… сегодня вечером зайди ко мне. Естьразговор… А сейчас – иди, Йиссен. Идии смотри.

** *

Волшебствоповседневное – словесное плетение чар,волшба посредством знаков, жезлов иэликсиров – выглядит весьма блекло всравнении с полным владением чистойСилой… Владением, которое, как это ниприскорбно, возможно только в сказках.

Однакопостоянные упражнения в том малом, чтонам доступно, весьма важны для каждогомага-практика…

КвентальЛеммиран, «Магия возможная и невозможная»

– Сидитеи смотрите, – слова Рава Халиа, сказанныекогда-то, еще на первом занятии, звучалипочти так же. Он повторил их и сейчаскаждому из дюжины учеников, застывшихв молчании перед кубическими глыбамибелого мрамора. То же самое он сказал иЯну. Перед ним на полированной поверхностилежало маковое зернышко – крохотнаясерая точка.

– Присмотритесь:зерно не на месте. Когда вы увидите, гдеоно должно находиться – вам захочетсяпередвинуть его именно туда. И когда выэтого на самом деле захотите – так ипроизойдет. Смотрите…

Янпосмотрел – и увидел. Сразу. Безошибочно.Как и каждый раз после этого. Иногдазерно надо было сместить почти незаметно,на полволоска, иногда – на три пальцаили больше. Он видел – но ничего непроисходило… Вот и сейчас – то же самое…

– Мастер,я увидела!– голос Лиу дрожал, дрожала и она сама,от кончиков пальцев, сдавивших крайплиты, до русых кудряшек. Зерно, словноожив под взглядом задорных рыже-карихглаз, дрогнуло и покатилось на место.

– Молодец,Лиу. Поздравляю – ты сделала пустьмаленький, но шаг к овладению СилойСвета, – тихо, торжественно проговорилучитель. – Присядь на кушетку, отдохни.Когда восстановишься, возьмешь горошину…

Каждомуученику, добившемуся успеха, учительРав говорил одно и то же, при этом никогдане повторяясь. Первый раз Ян слушал его,затаив дыхание; второй – с надеждойстать третьим… После двадцать восьмогораза слушать он перестал, уже зная: замаковым зерном идет горошина, орех,потом – слива, за ней – яблоко… и толькоперед ним все так же – маковое зерно,лежащее не там, где следует.

Белаяс голубоватыми прожилками плитапритягивала взгляд, обретая рельеф иоттенки. Серая точка, застрявшая не насвоем месте, показалась ему вдругфигуркой путника в плаще, бредущего полесной дороге… лунный свет играет назаснеженных ветвях… покинутый дом заполуразрушенной изгородью… страннаяпустота в сердце…

– Ян,занятие окончено, – прозвучал откуда-тоиз-за облаков голос Мастера, разрушаявидение. Рав Халиа был слишком погруженв свои мысли, и произошедшего с Яном незаметил. Лишь подумал с сожалением: ктакому бы усердию да хоть малую толикуспособности…

Лиувстретила его на выходе из зала – тихоподошла сбоку и шепнула:

– Утебя обязательно получится! Толькостарайся – и ты тоже увидишь…

Янпосмотрел в ее глаза – большие, до краевполные жалости и желания уделить бедолагечастицу собственного успеха.

– Спасибо,– ответил он нехотя, и, не желая говоритьдальше, отправился в Обитель.

Большеуроков в этот день не было, толькосамостоятельные занятия в библиотекеШколы – любимом месте Яна. Однако издесь легче не стало. Сквозь книжныестраницы и грани кристаллов видел онозаренное радостью лицо Лиу – и понимал:ему эта радость недоступна.

Акогда солнце нырнуло за башню Торинг-Фора,Ян выскользнул из Обители и отправилсяв Кузницу.

** *

Совершивсложное движение пальцами левой руки,Антар извлек из ларца тонкий обруч-диадему.Обруч, оказавшись в руках Мастера, намгновение вспыхнул – и потускнел снова.

– Подойди,взгляни поближе…

Смотреть,собственно, было не на что. Ни знаков,ни камней – гладкая поверхность серебра,в четверть пальца толщиной, была тусклойот времени. Ян смотрел внимательно идолго, как учил Мастер Наблюдатель, нов конце концов вынужден был спросить:

– Чтоэто?

– Иллэнквэллис,– коротко ответил Антар.

Просто– «серебряный обруч», недоуменно отметилпро себя Ян.

– Имяего говорит мало, как и вид. Но… думаю,что с его помощью можно кое-что восполнить.То, чего тебе недостает.

Яндернул плечом: за годы, проведенные вшколе, мысль о собственном бессилии ибесталанности стала привычной, однакоупоминание об этом не стало менееболезненным.

– Главное– умение видеть,– задумчиво продолжил Кузнец, словноне заметив движения Яна. – И у тебя оноесть. А вот способность накапливать иотдавать Силу… на севере ее по каплеиз многих выдавливают, чтобы наполнитьодного. Там у тебя был бы шанс – один извосьми. И все же – хорошо, что Гэлвэнпослал тебя именно сюда.

– Тоесть этот обруч может сделать из меня…

– Сделать– нет. Помочь стать – да. Более того:кроме обруча, тебе не понадобится ничего– ни заклинаний, ни жезлов, ни эликсиров.Только Сила – и способность представитьто, чего ты хочешь добиться.

Говоряэто, Кузнец смотрел в глаза Яна – и,увидев, как они загорелись, поспешилдобавить:

– Неторопись: нужно, чтоб ты понимал, чтовыбираешь. Прежде всего: никто не знает,откуда этот обруч, кто, зачем и как еговыковал – он передавался из рук в рукитак долго, что остались одни легенды.Второе: доводилось слышать, что надевшийего рискует потерять рассудок. И последнее– из того, что знаю я: надев его, снятьуже не сможешь…

Потеревподбородок, Антар добавил:

– Всвое время я на это не решился. Подумай.

Янподумал.

Потомпротянул руку:

– Япопробую.

** *

Янприслушивался к своим ощущениям, тщетнопытаясь уловить перемены. Сереброприятно холодило лоб, расплетаяспутавшиеся мысли и унимая страх… Весобруча почти не ощущался – странно, вруке он казался тяжелым… Больше ничегоЯн не чувствовал, и уже собрался былосказать об этом Мастеру.

Именнотогда это и произошло.

Вголове взорвалась вселенная образов,знаков, звуков и красок, и время изменилоход, рассыпавшись на мириады потоков.

Янувидел комнату Кузницы – но иначе:стены, потолок, все вещи в ней и сам Антарбыли прорисованы сетчатым голубымузором на фоне черноты, и вспышкой алогоповерх нее – рукоять висящего на стенемеча, и рука – жгут сапфировых нитей –тянулась к ней… Но тут видение померкло,сменившись другим. Или, точнее, –множеством других.

Янразделился на сотни частей. Он шел попещерным лабиринтам и летел в поднебесье,сражался на полях небывалых битв, пальцыего сжимали незнакомое и в то же время поразительно привычное оружие иинструменты, ни вида, ни названия которыхон не ведал…

Онбыл ветром и волной, пламенем и камнем– «Йиссэ Льатта, Тэйн э Кэташ».Сила – чистая, первозданная – наполнялаего, и вместе с ней приходило знание.

Имена…сотни наречий, тысячи голосов вливалисьв него – звонкое серебро и гулкая медь,шелест камыша и журчание рек.

Лица…мужские и женские, человеческие и несовсем… Радостные, скорбные, безразличные,живые, мертвые…

Ив какой-то момент Ян понял, что за всемэтим теряет себя самого. Просеиваетсяпеском сквозь пальцы. Тает туманом, иветер уносит клочья…

«Я– есть!» – выкрикнул он беззвучно.

Смехветра, издевательский шепот песка.

«Яхочу быть... я хочу быть собой! Бытьпо-настоящему!»

Словаулетели в безбрежную, удушливую пустотуи тишину, окружившую его, и послышалсяголос:

– Будь!

Ирука – наверное, рука Антара? – приподнялаего, выталкивая наверх, к свету и воздуху.Странно, успел отметить Ян: рука старогокузнеца не была так страшно обожжена…

Встав,Ян взял с пола упавший меч и аккуратноповесил его обратно на стену. Оружиеему больше не понадобится. Никогда.

Подошелк перерубленному пополам столу.

– Простите,Мастер…

– Ничего,Йиссен. Новый сделаю – невелика беда…главное, что тыв порядке, – тихо ответил Антар, смахнувсо лба крупные капли пота.

Яннаклонился, поднял половинки столешницыи сложил вместе. Потом, не дав имраспасться, быстро провел по стыкуладонью.

– Ненадо новый. Я привык к этому.

** *

ЗанятиеЧистой Силы шло как обычно. Тишина стоялапочти ощутимая, плотная. Сосредоточенная.И когда в зале раздался негромкий голос,никогда прежде здесь не звучавший,многие настолько удивились, чтооглянулись, оставив свои упражнения.

– УчительРав, вы не могли бы подойти?

– Ты…увидел?– удивленно склонил головунаставник, сразу заметив, что зерно наплите Яна так и не сдвинулось.

– Да,– ответил тот. – Зерно – на месте…

Неподъемнаямраморная глыба дрогнула, словно весенняяльдина, и заскользила вправо.

– … Нена месте была плита, – закончил Ян, неотрывая взгляда от зерна, оставшегосянеподвижным. И лишь когда плита замерла,мальчик коротко глянул в ту сторону,где сидела, позабыв о лежащем перед нейяблоке, Лиу. В ее глазах ясно читалосьизумление, восхищение – и что-то еще…что-то, Яну совсем не понравившееся.

Тишинавернулась в класс, сгустившись большепрежнего.

– Ты…прав, – произнес наконец наставник,словно проталкивая каждое слово сквозьтолщу воды. – Эта плита стояла… несовсем верно… Молодец, Ян.

Глазау мастера – угольно-черные, глубокие,спокойные. Вовсе не похожие наогоньки-золотинки Лиу. Долгие годы опытаи созерцания не могли не отразиться вних, и мало кто мог долго выдержатьвзгляд Наблюдателя… Но почему-то теперьон смотрит совсем так же, как Лиу… также, как все. И почему-то в этот раз онотвел глаза первым.

** *

«Посеявидею, взрастив учение, среди плодовпожнешь и косность».

Вайнисиз Леммифада, бард

Юноша,бросавший камешки на морском берегу,относился к этому делу с серьезностью,необычной для детской игры. Повертевочередную гальку в длинных тонкихпальцах, он резко посылал ее в полет –а потом провожал взглядом, отсчитывая,сколько раз камешек отскочит от воднойглади.

– Двадцатьсемь… двадцать восемь…

– Так– неправильно, – послышалось сзади.

Паренекобернулся – и, словно лишившись опоры,камень бултыхнулся в воду. Поморщился:в этот вечер ему вовсе не хотелось никоговстретить, тем более – Энтви.

– Силуне следует использовать при метаниикамней, – изрек тот назидательно. – Это– жульничество.

– Яни с кем не соревнуюсь. Мне простонравится смотреть на камень, скользящиймежду водой и ветром, – спокойно ответил,пожав плечами, Ян. – Тебе до этого нетдела.

– Этонеправильно, – повторил Энтви, нахмуривредкие белесые брови. – И вообще… Антарзря дал тебе обруч.

– МастерАнтар, – с нажимом произнесЯн – И не кажется ли тебе, что обсуждатьдела Мастеров – тоже неправильно?

Несколькомгновений они смотрели в глаза другдругу – синий цвет почти исчез из взглядаЯна, уступив место упрямой стали. ПотомЭнтви, резко повернувшись, пошел прочь.

Янпостоял минуту, наклонился и подобралеще один камешек – последний. Тщательнопримерившись, метнул его и сосредоточился.

– Тридцатьвосемь… тридцать девять…

Отскочивсороковой раз, камень обернулся пичугойи взмыл в небо, огласив пустынную бухтунежной, чистой трелью.

– Тактоже… неправильно,– усмехнулся Ян и, сунув руки в карманымешковатых брюк, отправился наверх, квысоким крышам Обители.

** *

Натеррасе перед входом Ян увидел знакомующуплую фигурку. Лиу сидела в том самомединственном месте на ступенях, котороене просматривалось ни из одного окна.Подойдя, сел рядом. Лиу, не глядя, взялаего за руку.

– Сновакамешки?

Янкивнул.

– Зачемэто тебе, Ян?

Паренекдосадливо пожал плечами.

– Простонравится. Я делал бы и больше, но… ты жезнаешь.

Оназнала. Преподаватели – и Антар первым– просили Яна не играть вновь обретеннойСилой. Тем более что часть его забавбыла за рамками любых правил, описанныхучебниках. Сверстники же, казалось,вовсе потеряли к нему интерес. Все,кроме, может быть, Лиу. Но и она уже двенедели смотрела на Яна очень странно,избегая прямого взгляда. И сейчас –сидела вроде бы рядом, в и то же время –словно за прозрачной, но непроницаемойстеной.

– Знаю…и... Ян… мне очень жаль, – сказала она,убирая руку. – Я тебя… Ты мне оченьнравился – таким, каким ты был, безовсех твоих фокусов, без Силы. А сейчасты стал чужим. Чужим и… страшным.

Воттак…

– Ябыл бездарью. Я был слаб. И тебе этонравилось, – проговорил Ян, ощущая вкускаждого слова: горечь, и боль, и рождающеесяодиночество. – Тебе нравилось меняжалеть. А сейчас, когда я владею Силой,ты меня… просто боишься. Так?

– Да.Боюсь. И не я одна! – вскочив, воскликнулаЛиу, и в голосе ее звенели слезы.Отвернувшись, она всхлипнула – а потомкинулась к двери, бросив по дороге:

– Тебядаже Мастера боятся!

Вглазах противно защипало. И в Обительидти расхотелось.

Тихо,стараясь не попасться на глаза Мастерам,Ян сошел с террасы и повернул на дорожку,ведущую к Кузнице.

Кстати,хоронился он зря: полчаса назад Вальми Эльда, оставив Обитель на попечениестарших учеников, спешно поднялись вТоринг-Фор.

** *

Тихобыло в Зале Совета. Необычайно тихо –словно собрались здесь не маги, решающиесудьбы Светлого Ордена, а испугавшиесятемного морока дети. Не слышно былопривычного перешептывания, искренних(и обычных) комплиментов, изящных шпилеки граничащих с оскорблением язв… Дажесветильники – волшебные, ясное дело, –горели приглушенно, оставляя по углами под самым потолком круглого заланамеки на тень.

Застолом пустовали два кресла. Одно изних, по правую руку от Главы, оставалосьпустым уже месяц: старый Предсказательушел в Свет, не назначив преемника. Новот второе – в углу – было незанятымпо другой причине. Антара не пригласилина неожиданный ночной Совет, и эторадовало некоторых Мастеров, иных же –настораживало.

– Я,как и все мы, уважаю и ценю мастераАнтара, – начал, оглядев собравшихся,Ар Гиллиас. – Но причина того, что высобраны спешно и втайне – очень серьезна.У меня есть основания полагать, чтоАнтар утратил способность рассуждатьбеспристрастно – по крайней мере, внекоторых вопросах…

Онсосредоточил взгляд на крышке стола идобавил:

– То,о чем мне придется говорить, пришлосьбы ему не по нраву.

Взале вновь стало тихо. Слишком тихо.

Поднявглаза – красные, с недосыпа – или отизбытка чтения? – он продолжил:

– Многиеиз вас отметили некоторые… странностив поведении Яна, воспитанника Антара.Странности, проявившиеся совсем недавно– в течение прошлого месяца.

– Странности!– хмуро усмехнулась Эльда, покачавголовой. – Если бы он захотел, одолелбы и меня. При всем моем опыте.

– Силау парня невероятная, – согласился Вальм.– И владение – далеко не ученическое.Да что говорить – вы же видели позавчерафейерверк над заливом…

Приглушенныйгул голосов: зрелище, в которое вылилсяурок огневедения, помнили все. В вечернемнебе полчаса сражались стаи огненныхдраконов – почти настоящих, в точности(специально сверили с хроникой) повторяяодин из эпизодов битвы за Леммифад.

– Азадумывались ли вы, почтенные коллеги,об источнике этой немыслимой силы? –перекрыл шум резкий голос Гэйнара.

– Именно,– уронил среди наступившей тишины Ар,выждав пару мгновений. – Я задумывался.

Книга,возникшая в руках Главы Совета, имеланеприятный, почти угрожающий вид – безукрашений, без названия на черном гладкомпереплете, снабженном только номером.Она была взята из Закрытого зала – того,где Орден Света хранил знания, болееприличествующие Ордену Тьмы.

– Нет,коллеги, это не «Скрижали живой смерти».Это – «Предания Бродяг», ересь, известнаямногим, и тем более опасная: слишкомпохожа она на наше Учение. Вам, вероятно,знакомы эти слова:

«Последовавобману Кай-Харуда, люди утратили связьс Бытием и способность видеть истину.Очнувшись же среди черного пламени, онибыли неспособны что-либо изменить иобречены на гибель.

Аль,видевший это, не воспрепятствовалсвободе их выбора, однако желал спастиих. Он не мог прийти в истинном облике,ибо тем самым разрушил бы переродившуюсячеловеческую суть. Тогда, облекшисьплотью, он протянул руку сквозь темноепламя и извлек из него людей, ставшихотныне смертными, и поместил их в мирВэйле – Альверон.

Пламяоставило на руке Настоящего незаживающиеожоги – оттого и именуют его АльКа-Тэйнат, «Опаленная Длань». Руку еговидят изредка те, кто идет по Дороге;очей его не видел никто из ныне живущих…»

Ровныйголос Мастера умолк. Кто-то в зале тихоспросил:

– Мыдействительно знаем это. Зачемперечитывать, Верховный?

АрГиллиас, грустно улыбнувшись, ответил:

– Аль,«Настоящий», – конечно же, выдумка, каки Кай-Харуд. Однако в его образе воплощенаидея древней, неподвластной законуСилы. Не мне говорить вам, сколь хрупкоеравновесие существует между Светом иТьмой, и как опасно было бы любое егонарушение.

Идобавил:

– Незнаю, каким образом Иллэнквэллис даетСилу. Но в одном уверен: мощь, которойвладеет Ян, Ордену Света не подчиняется.И, насколько я могу видеть, – это дажене Тьма.

Магипереваривали услышанное секунд десять.Потом зал взорвался бурей тревожныхголосов: «Све-ет всемилостивый!», «ЧемКузнец думал?», «Снять, снять немедленно,пока беды не случилось!»

Поднявруку, Верховный заставил Совет утихнуть.

– Нужноли собирать Совет ради того, чтобы снятьс парня обруч? Не думаю, чтобы онвоспротивился Антару… хоть и трудноему будет отказаться от Силы, однаждыощутив ее, – сказала, склонив головунабок, Ливения.

– Будучиединожды надетым, Иллэнквэллис не можетбыть снят: связи, соединившие обруч исознание, при разрыве сокрушат мозг, –бесцветным голосом проговорил АрГиллиас.

– Неужели– никто и никогда? – переспросила МастерДушевед.

– Всегоодин человек смог одолеть Обруч и снятьего при жизни. Взрослый. Зрелый маг.Мальчик – не сможет…

Вглазах Верховного на миг блеснули слезы.Но – только на миг… а может, показалось?

– Иногдаради Света и Равновесия приходитсяжертвовать жизнью. И, поверьте, прощебыло бы – своей. Но, как главе Ордена,мне приходится принимать и очень…нелегкие решения. Я хочу знать, чтодумаете об этом вы.

Гэйнароткликнулся первым:

– Думатьтут уже нечего. На кону – Равновесие.Обруч нужно снять и вернуть. Любой ценой.

Иподнялся, выражая согласие.

– Ябы не стал спешить…. Возможно, паренькаудалось бы… приручить и использоватьна благо Ордена… – протянул, глядякуда-то поверх голов, смотритель Лэссан.Он остался сидеть, причем выглядело этоне как протест – просто так ему былоудобнее…

– Рисквелик. Слишком велик, – сказал, медленноподнимаясь, Зэйан.

– Нет.Просто – нет, – мотнула головой Эльда,крепко сжав подлокотники кресла.

ЧленыСовета – один за другим – вставали. Илиоставались сидеть.

Последнимвстал, ни слова не говоря, Рав. Четырнадцатьпротив четырнадцати, поровну – сосчиталпро себя каждый из собравшихся.

– Итак,решение все равно осталось за мной, –вздохнул, вставая, Ар Гиллиас.

– Антарбыл бы против, – тихо сказала Ливения.Ее услышали лишь благодаря всеобщемумолчанию.

– САнтаром я поговорю сам. И… позаботьтесьо том, чтобы сказанное здесь не вышлоза пределы этого зала. Мастер Боя, прошувас, примите меры.

Эльдаподняла руку и резко сжала ее в кулак.От стен башни на десять саженей удариланевидимая смертоносная волна, захлестнувневесть как залетевшую так высокопичужку…

… Натусклые рубины брусчатки упал плоский,обточенный морем камень.

** *

Антарслушал парня внимательно, не перебивая.И только когда иссякли и слезы, и слова,и, отгорев, пригасли породившие ихчувства, старый кузнец заговорил:

– Калекаобречен ковылять, опираясь на костыли,безнадежно отставая от людей здоровыхи позволяя им проявлять сочувствие. Такбыло всегда, так – принято и привычно…Но представь, мальчик мой, что калекевместо костылей достались крылья. Как,думаешь, почувствуют себя остальные?Кто-то будет рад…

Антарумолк на миг, улыбнулся и добавил:

– … Радот всего сердца. Но таких будет не слишкоммного.

Изакончил:

– Тебепора выйти в мир. Школа тебе большеничего не даст. И сам я отдал тебе все,что мог.

– Яне хочу уходить, Мастер.

– Плащвозьми, Линн очень просил... – продолжалговорить Антар, шагая по комнате. Рукиего находили нужные полки и ящикибезошибочно, вслепую – не раз доводилосьдумать об этом моменте. Жаль, что онпришел как скоро…

– Вотденьги – немного, на первое время… Ауходить рано или поздно все равнопришлось бы, Йиссен, – улыбнулся Кузнец.– Вы ухóдите жить своей жизнью, а мы…мы остаемся… Да, еще: в Обитель лучшене возвращайся.

Янвздохнул. Он и сам чуял: над островерхойчерепичной крышей сгустилась туча. Ноне попрощаться – не мог. Хотя бы с Лиу…

** *

Егождали. Все, кто был в Обители, стоялиполукругом, лицом к двери: старшиеученики и его одногодки, с которыми онпровел бок о бок все эти годы … Тридюжины человек.

Иггар,Кайт и Лиу тоже были здесь.

Дверьзакрылась за спиной, лязгнув засовом.

Энтвишагнул навстречу. Хрипло бросил:

– Отдай...Сними…

– Немогу. Поймите, он… – начал Ян, но тут жеосекся, увидев:

Руки– сжатые в кулаки до белых костяшек;жадно тянущиеся, со скрюченными, каккогти, пальцами; сплетающиеся в Знаки.

Лица,искаженные напряжением и страхом.

Ив каждом – в каждом! – взгляде: холодный,мутный свет слепой веры в свою правоту.

Тривсплеска Силы: «Сеть ловчего», «ПокровСна» и «Мантикора».

Повеялохолодом. Перед глазами полыхнула голубаявспышка. И Ян оказался в стороне отпроисходящего, просто наблюдая:

Удивительная,непривычная легкость тела и ясностьразума.

Спокойствие,от которого становится жутковато.

Летитв угол, ломая стол, Энтви – прыжокмантикоры повредил только ему самому…

Сеть-невидимкападает туда, где только что стоял Ян; вней путаются ноги Иггара и Кайта, нелепозастывших в броске.

Сворачиваетсясамо в себя и исчезает сонное облако,усыпив своего создателя.

Чья-торука, вцепившаяся – почти случайно –в рукав куртки, ломается, как лучина; еевладелец – вмиг побледневшее перекошенноелицо, стон – сползает на пол.

Изгортани вырывается леденящий,нечеловеческий вопль, вибрирующее эхоотскакивает от стен и бьет наотмашь,лишая воли тех, кто еще не передумалдраться.

Круг,очерченный в воздухе взмахом руки,становится вихрем и выносит дверь вместес рамой.

Прочь,прочь отсюда… скорее…

Последнийвзгляд через плечо – в глаза: паразагнанных лисят…

Прощай,Лиу.

** *

Горнугасал.

Впервыеза годы, проведенные на Торинге Антаромиз рода Квелль, Мастером Оружия, пламягорна едва теплилось. Тускло-алым светомоно озаряло прокопченную кузню, бросаятревожные отблески на лица сидящих накованых креслах людей – хозяина и гостя.Непрошеного гостя, который и здесь насамом деле был – хозяином.

АрГиллиас облачился в боевую мантию – современ Драконьей напасти ее не надевалини разу. Седые кудри величественноспадали на плечи из-под легкогосеребристого шлема. Взгляд, казалось,сиял собственным светом – сапфирово-синим.Рядом с ним Кузнец – осунувшийся, мрачный– смотрелся не то чтобы бледно… Скорейуж – не смотрелся вовсе.

– Тыспешишь, Ар, – очень тихо проговорилАнтар, подперев подбородок сплетеннымипальцами.

– Напротив– почти непростительно медлю, – ответилГлава совета строго. И добавил уженормальным, человеческим тоном: – Виделбы ты погром, который он учинил в Обители.Такого с основания Школы не бывало…

– Нанего напали. Он защищал свою жизнь, –устало возразил Антар.

– Онсейчас сам – угроза жизни для оченьмногих. Если ты знаешь, как его найти –лучше сделай это. Нет – его найдем мы.

Воттак, подумал Антар… «Ты» – и «мы»…Впрочем, так даже лучше – не хотел онбыть среди тех, кто начал охоту на Яна.

– Советвыступил против одного парня?Шестнадцатилетнего? – сказал он горько.Мелькнула шальная мысль: а ведь еще инеизвестно, кто кого…

– Скореевсего, рисковать жизнью и знаниями мыне станем, – ответил, грустно усмехнувшись,Ар.

Передвнутренним взором Антара предсталатускло-серая сфера с мириадами матовыхграней. Лишь дважды загоралась она злымсиним светом – когда на остров напалиморские драконы и когда разбежалсявиварий.

Идаже если бы Ян одолел весь Совет – ниТорингу, ни Шессергарду неведомы силы,способные остановить или уничтожитьпятерку Молчаливых. Пока в руке вызвавшегоих Серая Сфера, пока цел укрытый на днеКолодца монолит – эти существа безвида, тела и голоса будут идти по следужертвы, и, настигнув, обратят ее в ничто…

– Ясказал тебе все. Иного выхода у нас нет,– разбил застывшее молчание Верховныймаг.

– Яслышал тебя, Ар. Только не станет лиСвет, ради которого приносят такиежертвы, темным? – проговорил отчетливоАнтар. Вторя ему, на миг вспыхнуло пламягорна.

Вспыхнуло– и угасло.

– Ненадо было так рисковать. И в том, чтомальчик лишится жизни, не моя вина и невина Совета, – отчеканил Ар Гиллиас,глядя в горн. Под его взглядом умирали,истекая дымом, последние угольки.

Антарстиснул зубы – больное место выбрал тыдля удара, Верховный...

– Да,еще… – так же сухо проговорил Ар Гиллиас.– Клятвой, данной тобою при вступлениив Орден, обязую тебя сразу же сообщитьмне, если увидишь Яна, твоего ученика,или услышишь его.

– Нет,– слово ударило упавшим молотом.

– Даоно и не нужно, твое согласие, – усталовздохнул Ар Гиллиас. – Думай сам –нарушившие Клятву Света живут недолгои весьма безрадостно…

** *

Близилсярассвет.

Часназад, шагнув за порог кузницы, Ар Гиллиасоказался в Башне.

Этикетне позволял пользоваться ПрямымШагом из чужого дома, иГлава Совета не нарушил его… в то жесамое время напоминая этим: на островенет большей Силы, чем сила Света….Точнее, Совета. И горе всякому, кто пойдетпротив нее.

Сидяперед остывшим горном, опустошенный,донельзя усталый Мастер вновь и вновьперебирал все, что мог бы сделать,отбрасывая каждый из возможных – точнее,невозможных – вариантов. Мало времени,мало Силы, а что-то – невозможно сделатьв принципе. И в конце концов, уронив рукина подлокотники кресла, Антар представилсебе лицо Яна – и заговорил про себя:

Йиссен,Ветер ты мой шалый…

Яне смогу теперь ни увидеть, ни поговоритьс тобой – клещом вцепится клятва ордена,помимо воли моей завопит так, что услышатв Башне.

Яне смогу помочь тебе ни делом, ни словом.

Даи мог ли? Вон чем обернулась моя помощь– вся школа, весь Орден охотится натебя…

Прости,малыш… и беги отсюда, беги как можнодальше.

Еслиб только ты мог меня услышать!

Тихиешаги за спиной.

Рука,легко тронувшая плечо…

Ибез слышимых слов, одной мыслью: «Спасибо,Мастер! Спасибо за все…»

Идвижение воздуха – как от взмаха широкимкрылом… или полой плаща.

Горнна миг осветило мягкое, по-осеннемунежаркое золотистое пламя.

Антарубыло очень трудно не обернуться.

Ноон сумел.

** *

ЭммиТоринг не зря называли «малым Динвалем»:город в самом деле выглядел сильноуменьшенной копией морских воротИмперии. Такая же – только меньше в пятьраз – гавань в обрамлении пирсов икупеческих складов, оживавшая с раннегоутра: крики портовых чиновников икупеческих приказчиков, вялая руганьполусонных матросов и грузчиков. Та жесмоляная вонь от костра в доках; ароматжареной рыбы с пряностями – эх, не елведь с утра! – от ближней харчевни… носейчас не до жору.

Бытьбы живу.

Шестьнебольших купеческих квергов, одинтрехмачтовый красавец-алэвир, судя пофлагам – из самого Архипелага; дюжиныдве юрких весельно-парусных шельбов…

Можнопроскользнуть на один из них – тихо,незаметно, прикинуться – в буквальномсмысле – ветошью… или одним из тюков,тогда еще и погрузят сами.

Можнопросто подойти к капитану и оплатитьпровоз до Динваля… а лучше – докакого-нибудь порта помельче, где нетконсулов Ордена…

Можномногое – раз уж его упустили, не перехвативна пути от Кузни до Эмми Торинга!

Ужеприсмотрев себе корабль – не больнокрасивый, но аккуратный и крепкий кверг,только что закончивший погрузку, – Яншагнул к причалам и тут же кожей, всеминервами ощутил: именно сейчас должночто-то случится.

Таки вышло.

Голосон услышал раньше, чем остальные.

Знакомый,мелодичный, идущий ниоткуда и отовсюдусразу:

– Внимание.В связи с постановкой завесы убедительнопросим воздержаться от выхода в море.Повторяю: постановка завесы, в море невыходить. Убытки негоциантов и шкиперовбудут возмещены в пятикратном размере.Приносим извинения за временныенеудобства.

Несколькосекунд тишины – сказанное услышалкаждый, кто был в порту, но поняли – несразу. А когда поняли – высыпали напирсы, на палубы, на крыши складов. Завесуставили очень редко, из нынешнегопоколения ее не видел никто…

Словнопонимая сказанное, кружившие над гаваньючайки – все до единой – устремились кберегу.

Послышалсязвук, напоминающий громкий и глубокийвздох.

Всотне шагов от берега легла, перечеркнувузор прибойных волн, черта. Еле заметнодрогнул, застывая, небосвод вместе соблаками и солнцем. Весь Торинг оказалсяна несколько мгновений в стороне отпотока вселенского времени – и этотсдвиг создал вокруг Острова Маговнепроницаемую преграду.

Долгоее держать нельзя – часов пять-шесть,иначе можно не вернуться. Но за это времяостров можно перебрать буквально попесчинке. И, кажется, этим уже занялись:Ян ощутил сосредоточенный взгляд,скользнувший совсем рядом, взгляд,ищущий не только и не столько лицо,сколько мысли, чувства…

Онпопятился, укрылся за углом склада.Заставил себя думать спокойно, набросив– не без помощи обруча – покрывалосонной скуки, и беззаботной походкойгуляющего горожанина направился квыходу из порта. А ведь больше всегосейчас хотелось бежать. Бежать сломяголову, все равно куда – лишь бы подальше.

Нопобежать сейчас – все равно, что закричатьна весь остров: «Вот он я!» Да и некуда.Мастера успели закрыть порт, и не толькопорт – весь остров захлопнули, какловушку, в которой оказался опасный,диковинный зверь…

Янусмехнулся, обрывая мысль.

Незверь. Куда уж…

Букашка.

Хужетого ­– пустое место.

Бездарь,в руках которого неожиданно оказаласьценная вещь.

Иллэнквэллис.Интересно… что смог бы с его помощьюОгнерукий Вальм? Или Эльда? Или… сам АрГиллиас, его Светлость, и без обручабывший одним из великих? Только ли страхи забота о Равновесии заставляютВерховного так беспокоиться, а?..

Нои об этом думать не время.

Дверьзахлопнута; семь окон в Светлой галерее,выходящие на самые разные места мира –скорее всего, тоже. Но кроме дверей иокон, должен ведь быть и другой выход.

Янпогрузился в поиск, осторожный, тихий.Только бы не пересечься с теми, кто ищетсейчас его самого – с не меньшим тщаниеми осторожностью…

Островлег перед ним, словно рисунок цветнойтушью на гладком полотне айдан-гасскогошелка – рисунок живой и яркий, обрезанныйправильным кругом по синему полю….значит, за Завесу карта не проникает…Но синее Яна интересовало мало, онвсматривался в зелень лугов, полей илеса, бледно-желтый песок пляжей и сетьсерых дорог в поисках следа – почтинеуловимого, как след от игольного уколана ткани.

Нена вершине… Здесь ткань мира трепещетот постоянного напряжения Силы, но туда– точно не пройти. В Дальнем лесу разрывовнет, все ровно. На дороге меж Обительюи Кузницей – след есть, но старый, давнозатянувшийся (…человекв сером плаще, басовитый смех…)

Вдругшелковая гладь пошла рябью от множествакасаний, словно десятки невидимыхпальцев пыталась что-то нащупать.Некоторые из них оказывались оченьблизко, и тогда Ян – вне карты – чувствовалхолодок, подобный веянию ветра от быстропрошедшего рядом человека… Он замер,сжался в точку, угасил все мысли и вместес ними – образ карты, успевая заметитьнапоследок: на другом берегу озера, недоходя до витой ограды школьныхвиноградников, – тот самый след.

** *

– Вывольны отказаться, милостивые государи,– подчеркнуто вежливо проговорил Ар,стоя в центре зала, где обычно находилсястол Совета. – Но Сфера все равно будетиспользована. Молчаливых труднее будетдержать, однако иного выхода нет.

Лэссанподнял узловатый посох первым –заколыхались невянущие листья, мелькнулии исчезли зеленые огоньки. За ним возделогненный жезл Вальм; и последней к кругуприсоединилась Эльда, в руке которойвместо жезла или посоха возник тонкийи прямой серебряный клинок.

Антара,ясное дело, никто не ждал – оставилисидеть в уголке, только из вежливостине связав заклинанием.

АрГиллиас вознес руки со сферой кверху иначал произносить формулу вызова. Наплечи стоявших лег невидимый, но ощутимыйгруз.

ОтКолодца донесся странный звук – награни шипения и свиста, словно ветерпромчался по сосняку.

Мгновениеспустя во дворе перед башней уже стоялиМолчаливые.

Бестелесные– сгустки чистой Силы, не обремененнойни плотью, ни чувствами.

Незримые– хотя при взгляде сквозь них, как сквозьнагретый воздух над пустыней, всеостальное кажется зыбким и искаженным.

Неуязвимые– по крайней мере, средства, способныеостановить Молчаливого или лишить егобытия, пока неведомы никому.

Приказ– не словом, но мыслью, образом –всколыхнул пятерку безвидных сущностей,бросив их в хоровод вокруг колодца –опять-таки, невидимый и неслышный, ноощутимый.

Вначалемедленный, темп нарастал с каждым кругом.Быстрее вращались пляшущие вокруг серойсферы искры. Явственнее напрягалисьмаги, сжимая посохи и жезлы.

Ивот, после очередного витка, различимогоуже не только волшебным, но и самымобычным взором – на рубиновой брусчаткеобозначилось серое, словно выжженное,кольцо, – хоровод распался, и существа,составлявшие его, ринулись к озеру,перемахнув по пути через правое крылошколы. На короткий миг они оказалисьочень близко к башне, к застывшему внапряжении кругу магов… нездешнимдыханием обдало их, и нахмурилсяВальм-огневед, ощутив мертвый холодВнемирья.

Держатькруг стало намного легче: Молчаливыепочуяли след и устремились за добычей.Обращенное к озеру окно выросло, потеснивсоседние, и приблизило берег, безошибочнопроследив их цель – еле заметнуюмальчишескую фигурку в сером плаще.

** *

Семимильныесапоги бывают только в сказках. Да инеудобная это была бы штукенция – подипопади именно туда, куда тебе надо; а ужна Торинге и вовсе: лишний шаг – идобирайся потом до берега вплавь…

Но,окажись они под рукой – под ногой тоесть, – Ян бы рискнул.

Потомучто «тот берег озера» оказался кудадальше, чем хотелось бы.

Новот и он: зеленый, пологий, поросшийласковой мягкой травой и – по краю воды– невысокими ивами-печальницами. Заозером – аккуратные прямоугольникиполей, прорезанные дорогой в город.Справа – холмы, постепенно вырастающиев горы, укрытые по подолу Дальним Лесом.Слева и сзади – ровные ряды виноградников,уже школьных: пурпурные от ягод лозыдержались в воздухе безо всяких видимыхстолбов и веревок. За ними – собственноШкола, против солнца кажущаяся неприятнотемной… пожалуй, как раз к ней-то и стоитповернуться лицом.

Скрестивноги, Ян устроился в томсамом месте. След ощущалсябезо всякой карты. Осталось сообразить,как вновь открыть переход…

Мыслью,образами, чувствами паренек потянулсяк точке прорыва.

…Калитка.Старая железная калитка в глухой каменнойограде. Приржавевшие петли. Засов беззамка, но тоже – схваченный ржавчиной…

Обручотозвался едва заметной дрожью: Сила.

Здесьнужна Сила – резкий и мощный выброс.

Азначит – нужно время, чтобы ее собрать…

Леваярука легла перед грудью, ладонью вверх.Правая – над ней, почти зеркально, словноприкрывая сверху уснувшего котенка.

Тольковместо зверька меж ладонями дремала,нарастая, Сила.

Пушистый,искрящийся комочек. Еще немного, и путьбудет открыт…

** *

– Очнись!– то ли услышал, то ли почувствовал он,и, прежде чем сознание успело спросить«зачем»и «почему»,Сила из маленького шарика превратиласьв сферу, укрывшую его со всех сторон. Аеще мгновение спустя сфера Силы дрогнулаот пяти одновременных ударов – ударов,каждый из которых в отдельности долженбыл обратить его в прах.

Пятьнеясных, искажающих свет пятен. Чутьпримятая трава, неожиданно схватившаясяинеем. Ни злобы, ни гнева – толькотягучий, голодный холод. Уже не удар –осторожные, чуть ли не боязливые касания.По очереди, словно перебрасывая другдругу горячую картофелину.

Дождаться,пока остынет – и съесть.

«Нууж нет!» – возмущение плеснуло огнемпо жилам, подбросило на ноги, попутнонайдя выход и в слове:

«Покажитесь!»

Егожелание, подкрепленное Силой, оказалосьприказом.

ИМолчаливые не смогли воспротивиться.

** *

«Светвсемилостивый!» – прохрипел, бледнея,Рав.

Обретязримый облик, Молчаливые оказалисьневыразимо уродливы.

Отвратительныдо той степени, на которой стираетсягрань между уродством и мрачной красотой,а ужас сливается с восхищением. Языкчеловеческий неспособен передать ихвид – и даже через много лет, в бытностьсвою Главой Совета, Мастер обликовГэйнар не любил вспоминать этот момент.

– Выпуститьтакое против ребенка – бесчеловечно!– странно дрогнул голос Эльды. Онастояла у подоконника, обратив к ГлавеСовета взгляд, жесткий и прямой, каклезвие меча.

– Онислужат Свету и подчиняются нам – поэтомубезопасны, – сухо ответил Ар Гиллиас,не отрывая взгляд от мечущейся фигурки,окруженной пятью исполинами. – Он же –никому не подчиняется…

** *

Яниспугаться не успел.

Даи видел он их иначе, не глазами: пятьчерных дыр, воронок, в которые утекаетСила. Не Молчаливыми бы их назвать –Ненасытными…

Ничемиз арсенала боевой магии Торинга их неодолеть. Огонь они пожрали бы, бурю –впитали, как сухой песок воду; молнии –тоже… в общем, Молчаливые поглотили былюбое проявление Силы – чем они,собственно, в своем колодце все времяи занимались…

«Дворники»,значит…

Силой– нельзя.

Остаетсяодин выход. Уроки Эльды, помноженные намногообразие навыков, подаренныхобручем.

Иллэнквэллиспозволял предугадать следующий удар,и Ян уворачивался, нырял, прыгал, сберегаясобранную по капельке Силу для прорыва…

Оставалосьвремя наблюдать – и даже понять, на чтоэто похоже:

Танецс пятью партнерами.

Кстати,почему на Торинге не учат танцевать?..

Интересно,есть ли в запасниках обруча это умение?..

Стоп,не сейчас – тонкое, как лезвие, щупальцемелькнуло слишком близко, едва не зацепивплащ…

Усталостьпочти не чувствовалась вначале – нонакапливалась куда быстрее, чем Сила.А противники с той же неживой размеренностьюобрушивали удар за ударом, постепеннонаращивая их мощь…

Изматывая… да нет уж, не жертву, не буду я имжертвой!

Рукамиих бить, что ли? Да только это не грролф…

Нет,но какая сила!

Этубы силищу – да с пользой...

Например,проломить еюпроход на ту сторону…

Апока что – все то же: выжить бы…

** *

ИсчезновенияАнтара не заметил никто – все былипоглощены схваткой у озера. КогдаМолчаливые окружили Яна, когда отпрянули,столкнувшись с его Силой, Антар понял:парень продержится. Но недолго. Ивыскользнул за дверь.

Онне мог – а как хотел бы! – оказатьсяплечом к плечу с Яном среди вытоптаннойтравы на берегу. И даже если бы смог –что толку? Силы – тойСилы – у могучего кузнецабыло слишком мало. Но… и руками можносотворить чудо. И одного удара, нанесенногововремя и к месту, достаточно.

Неостанавливаясь, Антар беззвучно позвал– и возникший ниоткуда молот доверчивоткнулся рукоятью в ладонь.

– Да,малыш, сейчас нам с тобой найдется дело.Обоим.

Коридорывьются, скрещиваются, сплетаются в сеть.

Нозаплутать сейчас никак нельзя.

Замкина решетках – хитрые.

Норазве устоят они против того, кточувствует их железную душу?

Заговóрыв проемах – гибельные.

Ностарый Мастер-оружейник и не надеялсявыйти отсюда живым.

Последняяарка. Последний замок. Последний коридорзавершился сводчатой пятиграннойкомнатой. Посредине потолка ее зиялнижний створ колодца. Прямо под ним, награненом постаменте из горного хрусталя,пульсировал мерцающий сгустокмертвенно-синего сияния – единственныйисточник света.

Антарперехватил молот поудобнее, за самыйкрай рукояти (какое,однако, гладкое дерево…)

Жизньбы вспомнить напоследок – да недосуг.

«Аль,помоги парню…» – пробормотал кузнец,вдохнув поглубже.

Иударил.

** *

Вэтот миг вокруг Яна вместо черных дырвспыхнули пять звезд. Звезд, способныхиспепелить его, осушить озеро, сровнятьс землей горы, не заметив при этом нивычурных строений Школы на срезаннойвершине одной из них, ни города – надругой стороне острова…

Новместо этого – повинуясь усиленнойобручем мысли Яна – поток дикой Силыхлынул на тусторону, сметая и приржавевшуюкалитку, и стену.

Прожигаяпуть – до самых Врат.

** *

Торинг-Фордрогнул.

ТреснулаСфера в руках Ар Гиллиаса, лишаясьяркости и формы; выцвело, теряя жизнь,лицо Верховного мага.

Башняощутимо качнулась, но устояла. Мастерас трудом удержались на ногах.

Многиеувидели, как проваливается сам в себяКолодец, воронкой затягивая колонныпортика и драгоценную брусчатку.

Увиделипять гаснущих смерчей у озера – все,что осталось от Молчаливых.

Ноникто – даже Рав – не видел, куда и какисчез мальчик.

** *

…колонныВрат изваяны не из камня, не из дереваи не из металла. Может быть – из времени,может – из пространства, возможно – изожидания...

ПрошедшийВрата никогда не будет прежним ...

ПреданияБродяг Альверона,

записанныеЛиэнн

Ветер,несущий холод из ниоткуда в никуда,пронизывает насквозь, а плащ развеваеткрыльями. И солнце (здесь оно вечно алое,то ли закатное, то ли восходящее) – негреет, с трудом раздвигая фиолетовыйсумрак. Высоко над головой взмываютнавстречу друг другу навершия Врат –зависшей над пустотой разорваннойаркой.

Черные– ни лучика света не отражают парныеколонны, острозубые углы и шпили.

Закрытые– хотя, казалось бы, шагнуть в проем такпросто.

Ноза ним – клубящийся бесцветный туман…и пропасть без края и дна.

«…возможно– из ожидания...»

– Пойдешь?– доносится из ветра.

– Пойду,– кивает стоящий во Вратах парень, итень его падает в обрыв.

– Дорогаперед тобой, – отвечает ветер. И становитсятихо.

Ито, что было туманом, оседает и уплотняется,становясь дорогой – камнем, утоптаннойсерой пылью, жесткой травой на обочине…

… становясьДорогой.

Часть 2

Спутники

Знакэтот – змеистое переплетение остроугольных,изломанных линий – Ян узнал бы гдеугодно, не видев прежде ни разу. Ни перо,ни кисть, ни резец даже в самой искуснойруке не могли воспроизвести его точно– он возникал сам собою во время обрядовПосвящения в пещерных храмах Шессергарда.Однако копии, что попадались в своевремя на глаза Бродяге, все же былидостаточно хороши; но, в отличие от них,этот Знак, угнездившийся меж ключицдевушки-ведуньи, был настоящим…

…Адевушка – холодея, додумал он, – былаврагом, и врагом опасным.

Вовлип-то, дурень…

Яноглянулся. Ведунья – все так же неприходя в сознание – лежала на расстеленномплаще. Знак проявился, почуяв чужуюСилу, как только он приступил к осмотру…слова-то какие – будто для доклада;хорошо хоть, что докладывать некому –не служит Бродяга ни коронам, , нигильдиям, ни враждующим Орденам…

Магиз Ордена Света, обученный в школеострова Торинг, прикончил бы ведуньюна месте, провалив труп сквозь землю ипридавив сверху наговором. Сероземскийлесняк-заклинатель, которому нет делани до чего, кроме безопасности собственнойдеревни, проткнул бы ее колом из сыройосины (если бы посмел), да и оставил быгнить на поляне.

НоЯн не был ни тем, ни другим – на еесчастье.

Воттолько на свое ли?

** *

Балахонразорвался, обнажив израненное, покрытоеожогами тело. Стараясь не смотреть назловещий знак,Бродяга провел ладонью над левым плечомдевушки, прямо над синим, налитым кровьюушибом, обратив его в чистую, здоровуюкожу.

Занявшисьпривычным, любимым делом, Ян отвлексяот мрачных мыслей и попутно прощупаллес на пару миль вокруг. Все спокойно;кроме зверей – никого, а звери Бродягуне тронут. За спиной – крутой, большепохожий на обрыв склон. Другого хода наполяну, с трех сторон окруженную чащей,не было – разве что с воздуха, но и тамничего тревожного не видно. Источникопасности один – вот он, буквально подрукой…

Иззаплечного мешка Бродяга извлекпросторную рубаху и запасную накидку– того же неопределенно-серого цвета,что и плащ. При желании оттуда еще многочего можно было бы достать – даже то,чего он туда никогда не клал. Из рубахи,перехваченной поясом, получитсякакое-никакое, но платье; брюки, конечно,в этой чащобе не помешали бы, но… подивообрази их такого размера, как надо…

Ведуньябыла худенькой, но не тощей; скорее –воздушной, легкой и гибкой, как ивовыйпрутик. Глаза ее, намертво приковавшиевнимание Бродяги на площади, оставалисьзакрытыми; пушистые черные ресницы –недвижными. Лицо – тонкое, изящное; губысомкнуты, словно в полуулыбке; подбородокчуть запрокинут; шея, избавившись отсинюшно-багрового кровоподтека, вновьобрела белизну.

Каждаячерточка, каждая линия тела была уместной,более того – выглядела единственновозможной; и даже зловещий знак,вплетаясь в общий узор, казался диковиннымукрашением.

Онне заметил, как дрогнули ресницы, какполыхнул испуг во внезапно раскрывшихсяглазах… а потом уже поздно было что-либозамечать, да и не смог бы это сделать –отброшенный мягким, но неодолимо сильнымтолчком, он мгновенно перестал видеть.

«Загляделся,как сопливый школяр», – искрой мелькнуласквозь темень запоздалая, виноватаямысль. Тело сработало безотказно – ибесполезно: рывок, переворот, уход отудара, который так и не последовал...затем нога, скользнув, потеряла опору,и Бродяга ссыпался по склону оврага.Следом загрохотали камешки, за ними –камни побольше; оползень догнал его, ион долго ничего не помнил – крометемноты…

Там,на площади, тоже было темно. Вокругтолпились люди, живые люди, и открыватьглаза было нельзя, хотя и хотелось.Очень. Но тогда многие из них пересталибы быть живыми, как прежде пересталибыть людьми.

Даи без зрения Бродяга воспринималпроисходящее отчетливо и ясно. Страхокружающих виделся ему скользкойхолодной чернотой, заключенной в тонкие,мутного стекла, сосуды. Сам он обратилсяв вихрь, буран невидимых лезвий,метнувшихся во все стороны сразу –вскрыть, рассечь, выплеснуть эту черноту.Высвобожденный страх взвился воющимужасом, растекся по площади ледянойпаникой, придушенными вскриками порхнулнад головами, загрохотал по брусчаткесотнями удаляющихся подошв…

Атеперь такая же темень набухла в егодуше, и было это гадко, и ничего нельзябыло сделать, ведь кроме страха и ощущениясобственной беспомощности – пустота…

Сначалавернулась боль – тупая, тошнотворнаяболь в затылке, острая – в запястьелевой руки.

Потом– слух, и с ним – шорох ветра в листвеи хвое да осторожный пересвист утреннихпташек. Шагов он не услышал – они былилегки, беззвучны и лишь ощущались, какощущается среди ночной тьмы движениевражьего клинка. Как она сумела так тихосойти по осыпи? Хорошо же их учат там, впещерах… и явно не только этому.

Силыпочти не осталось – ни той,чудотворной, ни обычной человеческой.Ни бежать, ни сражаться он не мог. Иотчего-то понимал: даже будь у него исилы, и зрение – убить ее не подняласьбы рука.

Ничего,зато у нее – поднимется…

Шагипрекратились – именно прекратились,не стихли; затихло все вокруг – и ветер,и птицы. Предгрозовая тишина, страшная– тишина собирающейся Силы. Ян сжался,чувствуя себя ребенком в ночной чащобе.Он даже зажмурился – хоть и зря, глазавсе ведь равно слепы.

Апотом он впервые услышал ее голос:

– Ненадо бояться.

Онаприближалась, продолжая говорить:

– Мойстрах чуть не стоил тебе жизни. А страхтех людей в городе едва не убил меня…не бойся… пожалуйста…

Голосбыл спокойным, мягким и в то же времясильным. Такими же были руки, приподнявшиеголову Бродяги. Щека его легла на колени,прикрытые полотном той самой рубашки.Ладошка – крохотная, прохладная –коснулась лба, и полилась песня – простаяи чистая, как солнечный свет.

Ибыл сон. И в этом сне было море – студеное,северное – и пенные волны, и высокийскалистый берег; была стройная колоннадазимнего леса, расцвеченная закатом;была степь – весенняя, кипящая цветомразнотравья. Были иные места, знакомыеи неведомые, и всюду он чувствовал себядома, и повсюду рядом была ведунья… ине сказать, чтоб это было ему, Яну,неприятно.

Времятекло лениво, как пронизанный летнимсолнцем мед. И не было страха. И не былоспешки. И даже Дороги – не было.

Апотом сон окончился, оставив ощущениелегкости во всем теле – как после долгогоотдыха. И рука, до того лежавшая на лбу,взъерошила волосы.

– Вставай…

Исвет солнца оказался явью, и еще былонебо, почти безоблачное, и склонившеесянад ним лицо – тонкое, кареглазое,озаренное улыбкой.

** *

...Поспрашивать бы… присмотреться к этойстранной ведунье…

Послетого, что было, спрашивать не хотелось.Хотелось – поверить… И все же…

Бродягаготов был поручиться – на лице его мыслине отразились. Не могли. Но девушкауловила их – неведомо как. Сделала шагнавстречу – легкий, скользящий, быстрый,и Ян едва не отшатнулся, и вот это ужебыло заметно. В улыбке ее промелькнулагоречь – и понимание. Глядя в глаза,едва шевеля губами, она произнесла-пропела:«Альмариэль».

Иотозвался ветер, и отголоски Имениструнами зазвенели в лучах полуденногосолнца.

Ибоэто и было Имя.

Ее.

Настоящее.

** *

«ПутьСилы ради Силы неизбежно лишает лицаизбравших его».

изПредостережения Вэйлэ

Когда-тоегозвали.

Каки когда – онодавно позабыло.

Ононе помнило имен, лиц и мест.

Будучитенью,оно не отбрасывало тени,и в водной глади, над которой оноскользило сейчас, неотражалось ничего. Только рыба обходилаэту озерную заводь стороной, и птицыпокинули ее берега. Путник, пришедшийсюда днем, ничего не заметил бы. Аосмелившийся прийти ночью – не успелбы ничего заметить.

Силаегобыла огромна, и мало ктомог бы противостоять ей. Но кроме Силы– и неутолимой жажды обладать ею – отнего осталось лишь одно.

Стремлениенастигнуть ту, о которую единождысломалась еговоля – настигнуть ипогубить, выпив до дна.

Ееимя – и лицо – стерлись в изъеденнойзлобой памяти. Но суть ее, меченнаяЗнаком, оставляла след, по которому оношло безошибочно – и неумолимо…

** *

Онишагали рядом, и каждый молчал о чем-тосвоем. Мари улыбалась; Ян же вновь ивновь прокручивал в памяти последнююбеседу – беседу, изменившую их Дорогу.

Вечер.Небольшой костер. Теплые блики на стенахпещерки, ведомой только Бродяге даместной живности. По ту сторону костра– привычно укутанная плащом фигурка.Неподвижный, усталый взгляд – сквозьленивую пляску пламени, – взгляд неведомокуда.

–Тебеплохо, – сказал Ян, прислушавшись. – Небольно… не страшно сейчас, просто –худо…

–Да,– помедлив, откликнулась Мари.

– Ямогу тебе как-то помочь? – осторожнопродолжил Ян.

– Незнаю… – неуверенно прозвучало в ответ.И следом: – Да, наверное.

Яншагнул через костер, сел рядом и коснулсярукой ее плеча. Мари замерла на миг,потом накрыла его руку холодной ладонью.Так они и сидели рядом – слушая ветер,глядя в гаснущий костер. Яну захотелось,чтоб так и было – всегда. И, наверное,поэтому, а может – и вопреки, он спросил:

– Проводитьтебя на север, в Шессер?

Тревога– во всю ширь быстрого, как темнаямолния, взгляда – вспыхнула – и погасла,утонув во внимательных синих глазахЯна.

– Нето чтоб сам я туда больно хотел… а кудаты идешь?

Вопросповис в воздухе, среди бледного дыма,да с ним и улетел прочь. И когда тишинастала уже совсем привычной, Мари тихопроговорила:

– Знаешь,Ян… я хотела бы попасть домой. Толькоя не знаю, где он – Дом.

Сказала– и ткнулась лицом в плечо Бродяги.Волосы ее пахли травами, и запах этотнапомнил ему о месте, которое сам онпривык называть Домом.

** *

Наследующую ночь Ян проснулся от ощущениячужого тяжелого взгляда.

Такоепробуждение – да еще за полночь – ничегохорошего не сулило.

Звездымерцали, предвещая непогоду. Костередва тлел. Мари, спавшая по ту сторонукостра, не двигалась. Листва отбрасывалана землю едва видимые тени. А на краюполяны угадывалось нечто иное –пульсирующий сгусток холода, тьма,неестественно густая, плотная. Онамедленно приближалась.

Рукасама собою вскинулась навстречу жестомзапрета. Тень дрогнула, но не остановилась.

– Стой,кто бы ты ни был, – проговорил Бродяга.

– Отдай…мне… моё… – невнятнодонеслось из тьмы, и отросток черноймглы потянулся в сторону, к Мари.

– Она– не твоя, – проговорил Бродяга, однимдвижением вскочив и шагнув наперерез,и добавил неожиданно для себя самого:– Именем Настоящего приказываю тебеуйти.

Теньотпрянула к краю поляны. Вновь рванувшиськ костру, смоляной кляксой расплыласьпо невидимой стене и стекла в траву,растворяясь среди обычных, безвредныхтеней…

Ипослышался оттуда – сухим шепотком –ритм древнего наговора.

Итоскливый протяжный крик раздался вответ из-за спины Бродяги – крик, вкотором с каждым мгновением оставалосьвсе меньше человеческого.

Времясгустилось, и воздух стал вязким.Медленно, как осадная башня, повернулсяЯн навстречу новой опасности, понимая,что может не успеть, и что успевать, посути, уже некуда.

Онувидел именно то, чего ожидал – изумрудыбезумных глаз с вертикальной щельюзрачка; белые жала клыков в изящном ижутком оскале; алый узор знака,хищной Руны Кай-Харуда – но уже не надевичьей коже, а на черном, лоснящемсямехе кошачьего тела, взметнувшегося впрыжке-полете.

Первыйраз удалось уйти. Почти удалось – когтислегка задели предплечье, оставивкровавый росчерк. Боли не было – толькоощущение ожога и внезапное пониманиетого, что плащ остался на земле. Короткоезвонкое слово – и ткань, взмахнув полами,устремилась навстречу клыкастой буречерного меха.

Казалось,плащ на глазах вырос и обрел прочностьи вес гефарской кольчуги. Размах егосерых крыльев вобрал и угасил мощьпрыжка, сбив пантеру влет.

Янупал сверху на барахтающийся плащ, изкоторого уже успела вырваться лапа срастопыренными когтями-кинжалами –еле увернулся. Определил, где была головапантеры – по закушенной ткани, котораяс невиданным упорством сопротивляласьклыкам. Поймал ее, наклонился… И произнес– тихо-тихо – то самое Имя.

Плащзамер, потом неуловимо шевельнулся.Оглянувшись, вместо когтистой лапыБродяга увидел ногу. Маленькую. Левую.С порезом на пятке.

Выдохнул.Время вновь потекло ровно.

АЯну очень живо представился Дом…

** *

Четырепрочных стены из камня и дуба, обрезающиешум, заботы, страдание большого мира.Дверь, за которой остается, прикорнувпод деревом, Дорога. Очаг, где в холоднуюпогоду не гаснет ласковое, медово-янтарноепламя. И – ложе, пахнущее еловым лапником,можжевельником и травами, дарующееотдых, избавляющее от дурных снов, такпохожих на видения, – и видений, частонапоминающих кошмары.

Домнашел Бродягу давно, в самом началеДороги, и с тех пор иногда давал емуприют. Ян оставался здесь на неделю,реже – на десять дней; однажды, придябольным – на дюжину. И всегда уходилдальше…

Да,еще: он всегда приходил в Дом один.

Всегда– до этого раза.

Онбыл не вполне уверен, что в этот разпоступает правильно.

Нов этом ли суть?

** *

Рассветвыдался серым, напуганным. Птицы непели; зверушки словно забыли выбратьсяиз нор и прочих ночных убежищ – тишинастояла над поляной, задумчиво хмуряоблака-брови.

Марибила крупная дрожь. Ян укутал ее плащом– тем самым, только теперь он казалсяпуховым, а не кольчужным… Теплее ей,правда, не стало. Глаза – темные провалына мелово-белом лице – смотрели сквозьи мимо него, словно до сих пор видя нечтожуткое. Кожа вокруг знакаказалась обожженной…

– Оставьменя здесь и уходи поскорее, – проговорилаона наконец еле слышно. – Оновернется. Может, этой ночью, может –следующей… как только зайдет солнце.Ты емуне нужен. Оно…онидет за мной.

– Каквернется – так и уйдет, – ответил Бродягахмуро, закончив бинтовать руку. ТратитьСилу на лечение явно не стоило. Такзатянется. А Сила, судя по всему, скороему пригодится.

– Еслиуйдет, – уточнил он, подумав. – А яуходить не собираюсь. И бросать тебятут – тоже.

– Ты…ты не понимаешь. Он был одним из восьмерыхнаставников Шессергарда. Высшим был…

Воттак. Интересно, если бы враг твой оказалсяпросто нежитью (или просто темнымНаставником) – пошли бы по спине мурашкитак, как сейчас? Вспотели бы ладони –вот так, сразу?

Нострах страхом, а оставить ее – этому?

– Темболее, Мари. Не уйду я.

– Жалеешь?Не хочу я твоей жалости. Не нужна онамне, слышишь?!

Ишькак глаза засверкали… Даже румянец нащеках появился – нехороший румянец,болезненный…

«Ноот этого не менее красивый», – невпопадподумалось Яну.

Севрядом, он взял ее за плечи и чуть приподнял– глаза оказались совсем близко.

– Мари,я не уйду. И это не жалость. Это…

– Это?– эхом отозвалась она.

– Это…что-то другое. Что именно – еще непонимаю. Но я не хочу никуда уходитьодин. Мы пойдем вместе – скоро, – и,осторожно отпустив ее, добавил: – Дайпока ногу тебе подлечу.

– Самамогу, – буркнула она, глядя в сторону.

– Знаюя. Будем считать, что мне надо чем-тозаняться. Чтоб не страшно было. Идет?

– Идет,– улыбнулась одними губами Мари…

Нопотом улыбка, пробившись сквозь боль итревогу, коснулась глаз. И впервые – отсамого Фориса – Мари сказала:

– Спасибо,Ян.

И– вопреки своим знаниям и здравомусмыслу – Ян ощутил, как перехватилодыхание от избытка Силы …

** *

Ночнаятишина на самом деле вовсе не беззвучна.Мягкий плеск волны, шепот ветра в ивовыхкосах-ветвях, ленивая перекличка лягушек;еле слышный взмах крыла и писк охотящегосянетопыря...

Идыхание – ровное глубокое дыханиечеловека, спящего спокойно и судовольствием.

Янмягко повел плечом, поудобнее устраиваяголову Мари. Та шевельнулась, непросыпаясь, и ресницы щекотно тронулишею Бродяги. Память услужливо нарисовалаобраз-вспышку: оскаленная пасть, белыйблеск клыков… если это случится сейчас– шансов у него просто не будет.

Азначит – надо гнать прочь сон… ипосторонние мысли, кстати, тоже. Чтововсе нелегко, когда сидишь за полночьна берегу лесной речушки, а на руках утебя спит красивая девушка…

Даеще этот запах трав…

АльОпаленная Длань, Проложивший Дорогу,помоги...

Словнов ответ, небо перечеркнула падающаязвезда – скользнула по темному бархатуи угасла над горами, на востоке. Скоротот край неба поблекнет, потом заалеет– ветреное будет утро, он чувствовалэто уже сейчас…

– Ян,онздесь.

Марибыла спокойна, сосредоточена – тольколевое веко чуть подергивалось.

– Недай ему подойти. И – не выпускай меня,что бы ни случилось. Пожалуйста. Да, еще…

Онаперевела дыхание.

– Можешьбрать мою Силу. Сколько понадобится...слышишь? Если он… если я снова… в общем,просто вычерпай ее всю и сразу. Мне небудет больно. Лучше – ты, чем…

Янне ответил.

Непошевелился.

Ноглаза, способные видеть незримое,зажмурились бы в этот миг – такой яркостисияние окружило его и Мари, твердея,кристаллизуясь, заключив Бродягу иведунью в многогранный непроницаемыйшар-самоцвет.

Анапротив, между двумя вербами, соткалсятемный силуэт, черная дыра на тканиночи. Острый безглазый взгляд-ударскользнул по огнистым граням и запутался,потерявшись в них. Тень не приблизилась.

Дальнейшеенапоминало горячечный бред… но неслишком.

Ровнонастолько, чтобы оставаться реальностью.

Землявокруг них вспучилась и лопнула, выпускаяхищные стебли гвалиса. Движения их –ведомые теплом и запахом человеческоготела – были неспешны, но мгновениеспустя Бродяга оказался среди клубкабелесых щупальцев. Ни одно из них так ине смогло коснуться ни его, ни Мари… ичтобы обратить их в пепел, хватило совсемнебольшого усилия…

Стаиоборотней-йорга, высасывающих жизнь,закружились в бешеном танце, стремясьпрорваться к ним – и рассыпались пыльюв налетевшем ледовом вихре. Спасибо,Мари…

Харракуты,стервятники Сероземья, пружинистопереступая на суставчатых лапах, тяжелымижвалами долбили окружившую их невидимуюброню…

Лиловыемолнии снова и снова били то сверху, тоиз воды, перемежаясь каменным градом иеще невесть чем, для чего не было именни в одном языке, живом или мертвом. Ивсе это гасло, исчезало, рушилось,ткнувшись в сферу Силы, созданную Яном…и унося частицу этой силы с собой.

Вкакой-то миг Ян ощутил, что его уже нехватает, что натиск врага вот-вот прорветоболочку. Он не успел ни сказать ничего,ни сделать. Просто, пошатнувшись,почувствовал, как Мари подхватила его– закрыв собою.

Всегона миг потускнела одна из граней шара.

Нои этого мига хватило.

Темноещупальце коснулось сознания Яна.

Лес,берег, река разом исчезли. Он повис надбездной, девичье тело на руках налилосьсвинцом – удержал, не выпустил; обернулосьхолодным огнем, обжигая до костей – неподдался…

Онощутил пустоту, сплав боли, голода ижажды… вот, значит, что ты чувствуешь,бывший?

Арядом, так близко – чашей родниковойводы, олененком, вышедшим навстречуволку – она… «Мне не будет больно...»Ей – не будет… Вычерпай ее до дна… итебе тоже… станет легче… может, ты дажеодолеешь меня в этот раз… иначе не будеттебя. Смерть, тлен, вечное одиночествои пустота…

– Ахты мразь! – выдохнул Ян, разбивая чужуюволю и изгоняя из сознания наведенныйею морок. – Сгинь!

Ихлынул поток белого пламени – чистого,ярого, неудержимого. И Тень,омерзительно исказившись, исчезла…

Ян,выпустив Мари, пораженно посмотрел наруки.

Аль-Г’эхт,«Истинный гнев», или же – «гневНастоящего».

Пламя,положившее конец Битве Вэйлэ и вместес нею канувшее в легенду. Вырвавшеесячерез тысячу шестьсот с лишним лет изрук – уст, воли? – безвестного бродяги,волшебника-недоучки…

Почему?Как?

Надпритихшей поляной прошелестели словадревнего языка: «Крепкоевино – из динвальских долин; острыеклинки – из кузниц Гефара; но острей икрепче их...»

Наверное,это был ответ.

НоГолос умолк прежде, чем прозвучалопоследнее слово.

** *

– Ты– герой?

Янпривык к одиночеству и видениям – тамне было нужды в словах. Беседа была длянего делом хоть и не новым, но непривычным.Мари, напротив, говорить любила и умела,порой задавая весьма неожиданныевопросы… вот как этот.

– Тыстранствуешь по миру, помогая тем, ктов беде. Не боишься боя. Обладаешь Силой,– продолжала Мари, отмечая каждую точкуплавным, но энергичным взмахом тонкойкисти. – Не ищешь выгоды – значит, ненаемник. Я о таких читала – в детстве.

– ВШессере, что ли? – недоверчиво поднялброви Ян.

– Аты думал, нас там только некромантиейпичкали? – усмехнулась Мари и нараспевпроизнесла: «Слушайте, почтенные жителиКэйм-Батала, города девяти ворот!..»

Янвздрогнул – запев легенды живо напомнилему сводчатые, залитые солнцем залыбиблиотеки Торинга (солнечно там быловсегда – даже в самые темные зимниеночи). Уходящие вдаль ряды стеллажей –книги, свитки, кристаллы. И он, совсемеще мальчишка, потерявшийся во времении пространстве, с замершим сердцем –над книгой о Зеленых Звездах, о Вэйлэ,БывшихПрежде… о героях –настоящих, смотревших в лицо смерти иостававшихся самими собой, превозмогаяболь и страх… спасавших прекрасных дев– и не только дев, и в любви бывших такимиже неистовыми, как в битве.

– Нет,Мари. Я не герой, – ответил он наконец.– Я скорее мастеровой. Иногда – лекарь.Иногда – чаще, чем хотел бы – золотарь.Мир этот искорежен, болен, и людям в немтяжко. А Дорога помогает исправить его…изменить.

– Изменитьмир… ты в это веришь? Хватит ли на этотебя? И потом – разве при всем этом неменяешься прежде всего ты сам? Прости,я, наверное, задаю слишком много вопросовсразу…

«Много…– подумал Бродяга. – Сразу. Причем тех,о которых думать не больно хочется».

– Апочему не хочется? – звонко спросилаМари, и Ян понял, что думал вслух.

– Незнаю. Возможно, поэтому я и не герой, –попытался отшутиться он, и понял, чтополучилось коряво. Ему внезапно захотелосьразозлиться – то ли на нее, то ли – насебя самого…

Ноон не успел: из-за пригорка показалсяДом.

** *

Домждал их.

Янпонял это, как только вошел.

Здесьвсегда был порядок – но сейчас Домблестел, как никогда прежде.

Двестопки чистого белья – две, не одна –лежали на скамье у двери, из-за которойвалили клубы ароматного пара.

Дватабурета стояли у стола.

Двакресла – у очага.

Ау порога обнаружилось нечто такое, чтоон не успел и рассмотреть – Мари, тонковскрикнув, сгребла это в охапку и прижалак щеке.

– Тыпридумал? – спросила она, протянув емупару новеньких шлепанцев, спервапоказавшихся Яну варежками. Шлепанцыбыли мохнатые, похожие на котят, спушистыми ушками и черными камешками-глазкамина каждом.

Янзамешкался с ответом. Мари свободнойрукой обняла его за шею, чмокнула в щекуи скрылась за дверью купальни, по путиподхватив одежду.

Янпривычно двинул плечом, сбросив и мешок,и плащ; сделал шаг к креслу… После чего– влекомый странным, подобным винечувством – шагнул обратно, поднялупавшие вещи и аккуратно пристроил ихна вешалку.

«Яже дома…» – попытался возмутитьсяБродяга.

Безуспешно.

Подойдянаконец к креслу, сел и глубоко задумался.

Из-задвери слышался плеск и негромкое пение.

Приходясюда прежде, Ян обычно падал в кресло,где и отдыхал с полчаса. Потом – к столу…Бродяге редко доводится поесть такнеторопливо – и так вкусно. До купелидобирался в последнюю очередь – передсном. А у Мари все – с ног на голову…или все же – с головы на ноги?

Шлепанцыеще эти… Не помнил он – воображал лиза последнее время что-либо подобное.Одно точно – о Мари думал часто, и скаждым днем – чаще.

– Ян,купаться будешь? Там воды еще на четверых…

Маристояла в проеме двери – появившись, каквсегда, бесшумно.

Сперекинутым через руку полотенцем, валом халатике с золотым драконом повороту – и тех самых шлепанцах.

Одновременнозагадочная – и по-домашнему уютная.

Скользнуламимо, чуть тронув плечо:

– Иди,я пока стол накрою.

Икто, спрашивается, у кого в гостях?..

«Выоба – дома», – беззвучно ответил Дом.

Водабыла горячей – в меру, как всегда.Полотенце и халат – любимого Яновацвета – серо-зеленого с оттенком синевы,цвета свежей сосновой хвои. Странно: онникогда прежде не обращал внимания нацвет халата. Но вот что зеркало в купальнепоявилось только сейчас – Ян был уверентвердо. Как и в том, что до этого вечераему и в голову не пришло бы приводитьее же – голову – в порядок после купания…

** *

Вчаше подобно опалу,

на языке – меду,

в крови – огню.

Надписьна бутыли лондейярского белого

Свечинаполняют комнату легким ароматом и –нет, не показалось! – пением невидимыхструн. Серебро и хрусталь сменили настоле дерево и глину, и тонкая кружевнаяскатерть выглядит, как отражение облаковв зеркальной глади озера…

Втонких пальцах – стебель бокала,увенчанный цветком-чашечкой. Огонькисвечей и очага преломляются в немзолотистыми искрами; тот же рисунокискр, но на черном и чуть дальше – вглазах, за неровной занавесью челки.

Икажется: не очаг, а костер; не платье –плащ, не свечи – звезды…

Янстряхнул наваждение, но мягко, осторожно,не до конца.

Таквсе же – привычнее. Проще.

Второйбокал – в протянутой навстречу руке.

Ожогмимолетного касания – такого неожиданногои долгожданного одновременно…

Беседа– словно ручей, где воедино сливаютсяслова и смех, взгляды и прикосновения…

** *

Ароматможжевельника и трав – запах дома, запахбезопасности. Отчего же сон бежит оттебя, Бродяга, словно тень – от лунногосияния?

Мариспит спокойно… как всегда. Голова – налевом плече Яна, отросшие волосы спадаютна подушку лаково-черной волной. Онадолго искала Дом – и, кажется, нашлаего. Хорошая сказка обязана хорошо изакончиться. Что же гнетет тебя?

Пройдутдни, месяцы, годы… не пройдут – пролетят:вы ведь, наверное, будете счастливывместе… по крайней мере, вы можетедать друг другу счастье. Вырастут дети,за ними – внуки, вы состаритесь, незаметив того, и однажды о вас скажут:«Они жили долго и умерли в один день».Опять-таки, как в сказке.

Иуж вовсе сказочной станет Дорога –растворится в мареве южных пустынь иснеговеях Севера, уйдет в те дали, гдеты был когда-то – и те, где уже никогдане будешь…

Готовли ты к такому?

Сможешьли?

** *

ВДоме есть все.

Ато, чего не хватает – появляется, когданужно.

Нобумага и перо в то утро так и не нашлись,и записку пришлось оставить на стене –углем из прогоревшего очага:

«ЭтотДом – твой.

Оставайсясколько хочешь – здесь ты в безопасности.

Меняне ищи. Не получится – да и не стóит.

Яочень хотел бы остаться с тобой.

Хотелбы быть твоим героем.

Хотелбы… но не смогу.

Прости».

Часть 3

Двери

Едвапроснувшись, Мари откинула одеяло иподнялась. Запахнула теплый халат, неглядя, ступила в меховые шлепанцы. Также, как и вто, давнееутро.

Заокнами Дома серебрилась занавесь тумана,легкого, весеннего. А раньше там игралоробкое солнце, выглядывая из-за снежныхшапок на вершинах вековых сосен. А ещераньше – свинцовое небо плакалопромозглыми осенними дождями.

Стех пор, как ушел Ян, дожди успелисмениться снегопадами, а теперь те вновьготовились уступить место ливням.

Домвел себя так, словно чувствовал вину запрежнего хозяина и пытался ее загладить:вернувшись на третьи сутки из безуспешныхпоисков, Мари почти против воли ощутиласебя дома.Освоилась. Привыкла к уюту и безопасности.К тому, что есть уголок, который можноназвать своим.

Нотеперь из Дома надо уходить, уходитьбыстро и далеко – в полный ловушек мир,к тем самым людям, которые раз за разомпытались лишить ее жизни.

Мариподошла к окну, взяла с подоконникакружку орехового напитка, любимого сдетства, и булочку … неужели с корицей?

Запахпоказался неожиданно острым. Головазакружилась, и мысли вихрем снежинок –или тумана – помчались в место и время,отдаленное от Дома сотнями миль и дней…В место, которого больше нет.

** *

Существованиеострова Хьор в Мглистом Море не было нидоказано, ни опровергнуто. Согласноисточникам, проверке не подлежащим,орден Тени регулярно проводил тамотборочные испытания для учениковхрамовых школ. Произошедший в 1461 годувыброс неконтролируемой Силы побудилСветлый Совет отправить к предполагаемомуместоположению острова тайную экспедицию.

Кромерассеянной в воздухе остаточной Силы,разведчики не обнаружили ничего.

Излекций по истории Ордена Тени,

прочитанныхв школе Торинга

** *

– Стойте!Да стойте же! Мы убиваем друг друга!..

Голосбыл тонким, отчаянным, надорванным. Онсмолк, потом еще раз пронесся над бухтой,ударился о скалы, повторив то же. Сталоочень тихо. Затем в воздухе что-то короткосвистнуло. Голос превратился в стон иумолк.

Мариэльприподнялась на руках и осторожноосмотрелась. Затянутый туманом берегказался пустым. До зарослей колючек,из-за которых слышался голос, было дюжинытри шагов, но их пришлось бы сделать пооткрытой полосе пляжа. А те, кто охотитсяна нее, могли заметить ее и в предутреннеймгле.

«Будьосторожна, – вспомнила она словаНаставницы. – Не верь никому и ничему.Полагайся только на себя. Ты будешь тамодна, помочь некому. Таковы условияИспытания...»

Однапротив семерых врагов. Никто не знает,каковы они – звери, нежить, колдовскиемороки ... может быть, люди. Такие же, какона сама...

Мариэльмотнула головой, отгоняя эту мысль.Задумываться и сомневаться сейчаснельзя. Не для этого ее восемь лет училитому, что неведомо обычному человеку.Учили наносить и врачевать смертельныераны, понимать языки зверей и птиц ибеззвучный говор растений, разбиратьсяв переплетении ветров, морских теченийи дорог этого мира. Учили видеть скрытоеза пределами видимого и слышать то, чтонедоступно слуху. Ломали слабуючеловеческую волю, переплавляя ее вочто-то куда более твердое – вначале ейказалось, слишком твердое и даже чужоедля девчонки ее лет, но теперь это ужестало частью ее самой, и без него онажизни не мыслила.

Слеваощущались шаги. Кто-то крался безмалейшего шума, но Мариэль уловиладвижение и затаилась, готовясь к броску.Легкий клинок шевельнулся в ладони, имедальон чуть замерцал в полутьме:кто-то был близко, хотя и не слишком, и– невероятно, но… этот кто-то тожеобладал Силой.

** *

– ...Силадаст вам все, чего вы хотите от жизни –власть, богатство, долголетие, – все,что угодно. Но и вам надо посвятить себяСиле полностью...

Гулкоотдавались под сводами пещерного заласлова человека в алой мантии. Лица егоне было видно под капюшоном – толькогладко выбритый подбородок. Света вогромном зале было немного – несколькосвечей на столе, за которым сидел жрец,да факелы безмолвных стражей, которыепривели в этот зал толпу перепуганныхдетей. Мариэль почти не помнила детства,но этот день – день, когда ее отдали водин из храмов Кай-Харуда – запомниланавсегда.

Быложутковато, голова кружилась от голода,усталости и непонятных ароматов, влекущихи отталкивающих одновременно. Потом сней долго беседовала главная жрицахрама – молодая, красивая. Имя ее былоЭннис. Руки и лицо ее были очень светлыми,почти белыми; темные блестящие волосы– заплетены в тяжелую косу. Но все этоМариэль заметила позже. Как только ихвзгляды встретились, она утонула вглазах жрицы, похожих на бездонныетемно-фиолетовые колодцы.

КогдаЭннис улыбалась, в них, казалось,зажигались звезды – далекие, загадочныеи немножко холодные. До этого никто такдолго не говорил с Мариэль, никто таквнимательно ее не слушал. Эннис былоинтересно все: то, о чем Мариэль давнохотела рассказать, но некому быловыслушать; равно как и то, о чем онаникому говорить не собиралась, нопочему-то рассказала именно ей.

Черезнесколько минут (часов? лет? время летелотак незаметно!) Эннис знала о ней больше,чем кто-либо. Больше, чем знала о себеона сама. Мариэль не помнила последнеговопроса – помнила только, что, отвечая,она расплакалась, и ей стало стыдно истрашно, а Эннис, обняв за плечи, подвелаее к большому тусклому зеркалу, висевшемурядом. Зеркало обрело прозрачность, иМариэль увидела себя такой, какой онабыла, и заплакала еще горше.

– Неплачь, – мягко прозвучал голос Эннисоткуда-то сзади. – Если захочешь, тыстанешь такой же, как я.

– Такойже? – отозвалась Мариэль, вглядываясьв зеркало.

Жрицавстала за нею, сбросив алый плащ. Рукиее сверкнули в полусвете комнаты – подплащом была короткая куртка без рукавов,перехваченная в талии широким кожанымпоясом, и облегающие мягкие брюки. Онаповернула светильник так, чтобы Мариэльлучше видела ее в зеркале. Лицо Эннис,ее фигура, даже волосы – все, казалось,говорило об одном и том же: о силе, власти,уверенности и еще о чем-то, чего Мариэльтогда не понимала.

– Такойже? – вновь спросила Мариэль и отвернулась,чтобы не видеть больше себя теперешнюю.Она почему-то сразу поверила жрице.Может, ей просто очень хотелось верить...

– Да,– уверенно подтвердила Эннис, вновьоглядев ее долгим властным взглядом. –Не сразу, конечно, – я тоже когда-то былатакой, как ты... маленькой, слабой инекрасивой. Но Сила исправит тебя,сделает тебя намного лучше, чем ты моглабы мечтать...

Многоголосоепение возникло ниоткуда, нарастая догромового рокота, и в нем почти потерялсякороткий вопрос, – вопрос, на которыйМари ответила «да».

Иневидимая рука коснулась ее шеи у самыхключиц, и короткая острая вспышка болиослепила ее, погасив все вокруг, – и вэтой вспышке ей на миг привиделасьчерная, подобная престолу скала, и темнаяфигура на троне, поднимающая голову,чтобы встретить ее взгляд...

** *

Ленивыйxод времени, равнодушного в своейнеуязвимости. Призрачная, завораживающаяпляска тумана в вихрях струящейся Силы.Враг – а в том, что это был именно враг,сомневаться не приходилось – шелнезаметно, мягко, стремительно… и, судяпо потокам его Силы, мимо. Значит, ещене уловил ее присутствия. Значит, естьшанс. Значит, надо затаиться и напастьтогда, когда этого будут ждать меньшевсего. Если надо – ударить в спину.

«Лучше– в спину», – вспомнила Мари слованаставницы. И сразу – непонятно почему– ей стало донельзя противно. За прошедшиедва дня ей довелось драться несколькораз – со стаей песчаных гьяссов-выползней,окруживших ее почти сразу же, и со старым,ветвистым кустом гвалиса, которыйзатаился в прибрежной роще, раскинувловчие побеги по песчаному откосу; водной из лощин, где она укрылась, водилисьнеправильныетени – они сползались отовсюду, почуявживое и желая поглотить жизнь, и лишьзвериное чутье на опасность и силазвериного же тела помогли Мари вырваться.Но ни разу – с самого начала – ей невстречались люди. Ни разу – до этогомомента.

** *

Странно,но Мариэль не могла вспомнить, когдапоследний раз мечтала. Ей было не дотого – обучение занимало больше времени,чем помещалось в обычный день, и ночамией приходилось сидеть в храмовойбиблиотеке, заучивая наизусть страницыдревних, тронутых пылью и плесенью книг.

Эннисстала ее Наставницей. У каждого ученикаи ученицы в храме был свой Наставник,жрец или жрица. Наставники определяливсе: сколько ученик ест и спит, чточитает, сколько и над чем работает, чтодолжен запомнить и чему должен научиться.Разговаривали они теперь каждую неделю,но словами при этом пользовались редко– в них и не было нужды. Мариэль научиласьпонимать взгляд Наставницы – но лишьто, что Эннис хотела ей сказать. Проникнутьв ее мысли глубже она не могла, да истрашилась. Мариэль не знала даже,насколько глубоко известны Эннис еепомыслы.

Сдругими учениками она сталкиваласьнечасто. Общения в школе не было – каждыйбыл слишком погружен в свою жизнь, всвои беды и успехи. Последних, кстати,становилось все больше. Мариэль судивлением открывала в себе новые иновые свойства разума и тела, неведомуюранее остроту чувств. Ради этогоежедневно, по много часов, проводилаона в упражнениях, изнуряла себянедоеданием и нагрузками, которых какраз хватало, чтобы полностью исчерпыватьее растущие способности.

Нобольше всего изменяло ее саму и ее жизньто, что она делала каждое утро. Рано, ещедо рассвета, она покидала свою крохотнуюкомнатку в храме и шла на гору Шессер.Никто не видел Мариэль, никто не встречалсяна пути, ничто не мешало ей, быстровзбегая по почти отвесным тропам,достигать укромной площадки у самойвершины. Там, скрестив ноги, усаживаласьона прямо на камень и подолгу сидела,повторяя таинственное, данное Наставницейслово, старательно забывая о земле исолнце, воздухе и море, о пространствеи времени, жизни и смерти, о самой себеи о своей старательности...

Еесознание полностью растворялось, каклегкое облако в бескрайней чаше неба,и в это самое время неведомая Силапереливалась в ту, что звалась когда-тоМариэль, наполняла ее, поглощала и делаласовсем другой... Иногда Сила отпускалаее только к вечеру; однажды – ей таксказали, она и не заметила этого –Мариэль провела на горе целых три дня,внимая непередаваемой музыке и наблюдаякраски неземного мира. Она встречалатам других и говорила с ними; ее хранилии вели, поддерживали и направляли.

Послеподобных переживаний Мариэль возвращаласьв храм спокойной и уверенной в себе,готовой идти дальше – просто идти, недумая более о цели, пути и средствах…

** *

Мариэльчувствовала чужое присутствие всеострее. Валуны, среди которых онапряталась, были достаточно велики, чтобыслужить надежным укрытием, да и нависшеедерево давало тень – ведь первые лучисолнца уже тронули небо, умножив темсамым опасность. Но птицы не пели –наверное, на острове их просто неосталось. Это ведь явно не первоеИспытание, проходящее здесь...

Врагосторожно пробирался вдоль берега слеваот нее. Сердце Мариэль забилось чаще отимпульса нетерпения и страха, которыйбыл ею тут же подавлен. Бояться нечего– ученики храмовой школы не умирают.Они лишь соединяются с Кай-Харудом, НеИменуемым. Так ее учили. Так говорилией и те, кого она встречала в мире своихвидений. Лишь один человек сказал ейобратное. Но сейчас не время и не местовспоминать о нем, пускать в сердцесомнения.

Врагподобрался к краю зарослей. Теперь,чтобы пройти дальше, ему придется выйтина свет. Мариэль полностью замерла –остановила дыхание, мысли, до пределазамедлила ритм сердца. Казалось, этоуже было с ней – где-то, когда-то…

** *

…Вто утро, возвращаясь с горы, она услышалаза спиной свист. Не оборачиваясь, неускоряя шаг, она прислушалась. Ее догонялидвое. Один – обычный, ничем не приметныйчеловек. От второго же веяло холодом,по которому она теперь легко узнавалаучеников и наставников Храма. Они шлибыстрее, чем она, и были уже совсем рядом.Отчего-то захотелось бежать.

– Стой,тебе говорю! Да, ты!

Визвилистом подгорном проулке и такникого не было – ясно, что слова обращеныименно к ней. Она замедлила шаг иобернулась, на всякий случай готовяськ защите.

Преследователитоже остановились. Оба они были одетыкак горожане – простые темные плащиповерх кожаных курток, на ногах – тяжелыебашмаки с медными пряжками. Один – тотсамый, от которого тянуло холодом –держался ровно, смотрел прямо на нее;другой, оставаясь чуть позади, сутулилсяи явно пытался укрыться. Ни один непоказался ей знакомым. Но тот, что повыше,опасливо прошептал:

– Да,господин – это она.

– Самвижу. Вот, возьми – и проваливай, –повелительно произнес другой, бросивему кошель. Второй раз повторять непришлось – съежившись, тот отступил ирастворился в тени. Мариэль еще некотороевремя слышала торопливые шаги, затемпревратившиеся в бег и вскоре стихшиевдали.

– Твоеимя Мариэль, ты из учениц третьего года,и Наставница твоя – Эннис…

Словазвучали не как вопрос – размеренныйнегромкий голос словно читал строки изкниги. Но Мариэль непроизвольно кивнула.

Вследующий миг она почувствовала, чтотеряет опору. Сопротивляться было поздно – Сила оставила ее как раз тогда, когдаона больше всего в ней нуждалась.Сознание, обостренное до передела,успело запечатлеть лицо чужака, отметив,что в нем нет ненависти – лишь некотороелюбопытство. Глаза, глядящие не на нее,а сквозь нее; морщины, выдающие возраст– или скрывающие возраст чудовищнодревний…

Потомнахлынула боль, леденистая, острая,отовсюду сразу; а с ней – густо-алая,быстро темнеющая пелена забвения. «Воти все», – подумала она напоследок иудивилась: смерть была совсем не такой,как ее учили…

** *

Тогдасмерть оказалась ненастоящей. Но чутьеподсказывало ей, что сейчас по берегукрадется смерть подлинная, бесповоротная...Смерть, от которой хочется бежать кудаглаза глядят, а ноги – не несут. А ведьсперва все казалось чуть ли не игрой:управься с семью врагами, добудь семьчастей пояса, приложи к той, что есть утебя и надень… и все. Конец испытания,конец учебы, последний Обряд – и началотой жизни, к которой она так стремилась.К которой, наверное, стремился каждыйиз учеников Школы – хотя одним из первыхправил ее было отречение от всяческихстремлений.

Теньскользнула по песку – и этого былодостаточно. Бросок, взмах клинка, каскаддвижений столь быстрых, что глаз неуловил бы их – движений, отработанныхза долгие годы. Но противник был не менееумелым, чем она сама…

** *

«…решил,видно, что она мертва – и, боюсь, ненамногоошибся…»

«…опасно. Но ты прав – ее нельзя было тамоставить…»

«Нешумите, ребята. Она очнулась».

Голосаоборвались, и Мариэль, которая только-тольконачала прислушиваться к ним, поняла:говорили о ней. Как долго она пробылабез памяти, что с ней происходило, гдеона была сейчас – все это еще предстояловыяснить. Но самое главное: она былажива.

Туманперед глазами и в мыслях рассеивалсямедленно. Сначала сквозь него проступилоодно лицо – внимательное, настороженное,без страха и злобы… но не такое, как то,в проулке. Мужчина – высокий, худой,сероглазый, щеки впалые, на правой шрам,– чем-то походил на морехода. Можетбыть, взглядом, одновременно сосредоточенными нацеленным куда-то вдаль. Ему, скореевсего, принадлежал второй голос –глубокий, звучный, чуть усталый; голосчеловека, привыкшего, что его слушают.Другой – коротко стриженый подростокс резкими чертами смуглого лица и глазамиразного цвета – наверное, говорилвначале.

Третийголос звучал совсем иначе. «Женщина, –подумала Мариэль. – Лет тридцати. Такимголосом хорошо говорить с детьми».Приложив немалое усилие, повернулаголову. И очень удивилась.

Говорившаявыглядела ее ровесницей – и полнойпротивоположностью. Миловидное лицо,аккуратный, чуть вздернутый носик,приятная округлость щек, щедроприпорошенных веснушками («поцелуямилета» называли их на севере, и девушкидорисовывали их настоем трав, – но уТретьей веснушки были свои, оченьестественные… как, впрочем, и она сама).

– Спасибона добром слове, хоть и не сказанном, –проговорила Третья и, смешно фыркнув,сдула упавшую на глаза густую каштановуючелку. – Только не надо называть меняТретьей. Я – Гленна.

Сказать,что Мари опешила – мало. Потеряла дарречи? Так он к ней еще и не вернулся. Нет,ее удивила не легкость, с которой девушкапрочла ее мысли... Но назвать свое истинноеИмя кому попало?

 – Ужкому попало, тому попало, – согласиласьГленна, подмигнув. – Кто другой послетакого и не выжил бы.

Привстав,она наклонилась над ней, взяла за руку,чуть сжав запястье. Рука была мягкой;взгляд глубоких, словно море, глаз –тоже.

– Лежиспокойно и ничего не говори, – сказалаГленна. – Тут ты в безопасности.

Исловно в ответ – или в насмешку – снизупослышался стук, уверенный, гулкий. Итакой же голос пророкотал:

– ВластьюКай-Харуда, отворите.

Маризамерла: голос был тот самый – из проулка.

– Зар-раза,хвоста не заметил, – парень досадливодернул плечом, одним движением поднялсяна ноги и, чуть пригнувшись, шагнул кступеням. Красиво шагнул, быстро, плавно.Мари не успела определить, какая школабоя выработала такую походку – невестькак опередив парня, у двери уже стоялВторой.

– Тот,кто лишен Имени, здесь не имеет власти,– ответил он, не повышая голоса.

И,прислушавшись к ошеломленной тишинеза дверью, добавил:

– Хаш-фаэйн каи-т'Аль…

«Уходи,во имя Настоящего», – перевела про себяМари, глядя, как Второй спокойно поднялсяпо лестнице и отхлебнул воды прямо изстоявшего на столике кувшина, не наливаяв чашку.

Задверью затихали, удаляясь, шаги. И самадверь исчезала, таяла льдинкой на солнце,обращаясь в глухую стену.

Всепроизошедшее заняло считанные мгновения– никто не успел даже испугаться. «Xотя,– подумала Мари, скользнув взглядом полицам, – они и не испугались бы».

– Опятьвперед меня поспел... – сокрушался темвременем паренек, с размаху шлепнувшисьобратно на скамейку. – Как?

– Неспешил, вот и поспел, – усмехнулсяВторой, садясь рядом. – А если сильноспешить, и оплошать недолго... Дверь,например, не убранной оставить...

Онулыбнулся. Эта улыбка оказалась последним,что Мари увидела, прежде чем уснуть. Толи благодаря улыбке, то ли – гибкимсильным пальцам Гленны, сумевшимраспутать последние нити гибельных чари спетой ею же колыбельной, спала Марикрепко и спокойно.

** *

Пляскадвух вихрей, двойное плетение смертельныхузоров – так выглядит бой мастеровмеча... но если речь идет о магах –добавьте к этому еще и постоянноенапряжение Силы, готовой и ударить, иукрыться. Добавьте скорость движений,нарушающую привычные законы мира,уберите – или хотя бы ослабьте – силутяготения, и увидите приблизительното, что творилось ранним утром на западномберегу острова Хьор.

Самовремя вело себя так, словно клинкисражающихся могли его ранить: тосворачивалось тугим клубком, торастягивалось почти на разрыв... И вдругзастыло, обрывая схватку и сменив шумбоя тишиной. Слышалось лишь тяжелоедыхание и скрежет металла о металл:клинки, столкнувшись в противоборстве,замерли. Сталь на сталь, воля противволи, сила – на силу, и никто не двинетсяпервым, не рискнув при этом жизнью.

Глазав глаза: кажется, взгляды тоже высекаютискры. Напротив – ледяная голубизна,безжизненное спокойствие разума,устремленного в никуда, растворенногов океане Силы. Где она видела этот взглядпрежде?

– Аты вспомни, маленькая дрянь...

Вспышкой:

Голоси глаза – те же, что в проулке…

Этогопросто не может быть…

Слишкоммолод…

Родство…

Сын?

Новедь у уртаровне бывает детей!

– Извсякого правила есть исключения… –прошелестел насмешливый голос. – Ты,по-своему, – исключение… но и я – тоже.

Короткоеобманное движение – и выпад, второй,третий. Мари ускользала, едва успевая.Вдали мелькнуло прояснившееся небо,деревья, море – синее с зеленью, какглаза Гленны...

** *

Марипроснулась на следующий день. В комнатеникого не было, дверь в коридор былаприоткрыта, и оттуда пахло булочками скорицей – резко, до боли в желудке,внезапно ощутившем собственную пустоту.Покинув комнату, Мари пошла на запах иоказалась в кухне, где, что-то тихонапевая, орудовала Гленна. Мари неожиданнозалюбовалась: хозяйка двигалась легкои ловко, и в то же время – с мягкостью,совсем не такой, как у грозной Эннис.

Усадивв печь очередную порцию булочек, Гленнавытерла руки узорным полотенцем исказала, не оборачиваясь:

– Заходи,поможешь – если, конечно, хочешь.

Мариосторожно, словно кошка, прошла в кухнюи стала рядом с печью. Посмотрела в глазаГленны:

– Тыназвала свое Имя. Не боишься? Ты ведьвидела, кто я.

И,вскинув голову, рванула ворот рубашки,открывая шею – и знак.

– Ох,горюшко, – в глазах хозяйки мелькнулаозорная искра. – Видела. И что теперь?Назвать твое? Тебе легче будет?

Мариуставилась на высокую статную девушку– все же старше она, чем кажется, идержится со взрослой уверенностью…

Ипоняла: может.

Запросто.

– Ачтоб ты не слишком ломала голову... –задумчиво протянула Гленна. – Заставьменя чихнуть, что ли?

Девочка-ведуньяоблизнула губы.

ЗнаяИмя, умереть – и то заставить можно. Ауж чихнуть…

Произнесяпро себя: «Гленна», Мари всмотрелась вневидимое глазу сияние, именуемое вмагических книгах аурой. Аура у Гленныбыла странная, волнующаяся, цвета морскойводы. Потянулась простеньким,первогодническим наговором, годящимсядля несложных безобидных шалостей.

Наговоркоснулся ауры – и растворился в ней.

Каккрупинка соли в море.

ОзадаченнаяМари нахмурилась и попробовала снова.

Стем же результатом… то есть – без.

Потомеще раз, более настойчиво…

Инаконец – в полную, натренированную задва года учения Силу.

Итут же чихнула сама – от души, даже ушизаложило.

– Будьздорова! – так же от души пожелалаГленна.

– Это…как? – выдохнула Мари, взъерошеннымворобьем опускаясь на скамейку.

– Давот так, – совсем не обидно улыбнуласьГленна и уверенным движением пригладилаей волосы. Поставила на стол кружкунапитка из орехов кэлла и поднос сбулочками первой выпечки, уже остывшими.Скинув припорошенный мукой передник,села рядом и, одобрительно глядя нажующую Мари, заговорила:

– Мы,как видишь, не подчинены привычным длятебя законам Сил.

«Ктовы?»– спросила Мари одним взглядом, иГленна ответила:

– Мы– Идущие по Дороге. Нас еще называютБродягами – может, слышала, а может, инет. Но мы – есть. Мужа моего – ты егоВторым прозвала – зовут Линн. А паренекс разными глазами, который тебя принес– это Тьери. Он с Архипелага. Точнее, сКехата.

Марипоперхнулась, и Гленна аккуратно хлопнулаее по спине. Точно, несильно, и, главное,к месту.

– Значит,вы – Бродяги… а он… Всадник? – прошепталадевочка, отдышавшись. – Из тех, которыена драконах?

ОВсадниках, живущих на острове Кехат,ходили легенды – но, помимо легенд,известно о них было очень мало. Самостров разные карты показывали в разныхместах, и в какое бы из них ты ни прибыл– всегда был шанс, что Кехат будет нетам… или что его вообще не будет. Многиеиз искавших его не возвращались, и подипойми отчего – то ли сгинули в море, толи, попав на остров, не смогли с неговыбраться… а может – не захотели…

– Ида, и нет, – послышалось от двери. МалышТьери стоял, привалившись к косяку, икарий его глаз улыбался, а в зеленом,кроме улыбки, ясно читалось: «Люблюхорошую компанию, разговоры и сладкое».

– Поверь,усидеть на летящем драконе – дело непо человеческим силам. Всадник – эточеловек, уживающийся с драконом в одномтеле. Точнее – в теле, которое можетстановиться драконьим, – продолжил онсерьезным тоном, не вязавшимся ни с еговозрастом, ни с внешностью. – Но и тогдаим управляет Всадник-человек …

Марислушала, уже не удивляясь. За последнеевремя на нее свалилось стольконеожиданного, что она, наконец, научиласьвоспринимать происходящее как есть.Паренек шагнул в кухню, ловким пинкомподогнал к столу табурет и, дождавшисьодобрительного кивка Гленны, сел поближек подносу.

– Показыватьне буду – разворочу кухню, Гленнаобидится… и больше меня кормить небудет… – умильно-жалобным тоном произнесТьери, глядя на смеющуюся хозяйку.

– Тоесть ты можешь становиться драконом?Настоящим? – переспросила Мари опасливо.

– Ага.Только девушек не ем, не бойся. Предпочитаюбулочки, – дурашливо улыбнулся Тьери.– Особенно эти, Гленне они просто чудокак удаются!

Иснова потянулся к подносу.

Марисидела, привалившись к плечу Гленны –мягкому, округлому, уютному, и впервыеза долгое время ощущала себя ребенком,мало того – ребенком, попавшим в сказку.Перед ней на табурете, уплетая булочки,восседал улыбающийся дракон – в обличьебелобрысого смуглокожего парня. Рядом,обнимая ее – намного мягче, чем этоделала Эннис, – сидела ни много ни малоДающая Имена, способная читать мысли,играть Словами и отражать заклятия, неотрываясь от готовки. Ну, а ее муж, вчетыре слова заставивший уйти жрецаБездны – Мари наконец вспомнила, гдевидела лицо из проулка… Кто они, этиБродяги? И где она, собственно, находится?

– ВУбежище, – откликнулась на ее мысльГленна. – Или в Приюте, назови, какхочешь. Мы бываем здесь иногда – междуДорогами.

** *

… промелькнулои исчезло из виду.

– Помнишьобещание? – продолжал говорить ее враг,юноша с глазами старика. Он играл клинком,отбивая ее выпады с легкостью,свидетельствующей о недетском опыте.И в такт ударам на груди его вспыхивалиискрами талисманы – семь продолговатыхмедальонов.

– Да,ты – восьмая, последняя, кого мне надобыло найти. Последняя преграда на путик поясу… не слишком серьезная, нопреграда.

Маримолчала, уходя от его жалящих одиночныхударов, чутко отслеживая вихри Силы –не пропустить бы заклинание, успетьзакрыться… И все же голос непонятногопротивника не проходил мимо ее сознания– и вспомнилось, где она слышала егопрежде.

– «Силадаст вам все»…– повторил тот, глядя ейв глаза. И добавил: – Это правда, точнее,половина правды: у всего есть цена. И яне слишком спешу платить ее – сливатьсяс Неназываемым, да будет он властен надвсем миром…

– Ты…сын Йеннара? – Мари вспомнила наконецименование – не Имя! – настоятеля храмаБездны, бывшего Великим жрецом в год,когда ее привели в школу.

– Я– тот, кого ты зовешь Йеннаром. Плотьот плоти, кровь от крови, – усмехнулсяюноша. – Я – это он. И когда старое телоодряхлеет, я полностью перетеку сюда…чтобы снова жить. Есть. Пить. Властвовать…жаль, что тебя придется убить, я бы нашелтебе применение поприятней… тебе простоне повезло...

Незлиться. Разозлишься – проиграешь.Проиграешь – погибнешь…

Скольжениевлево – нырок – выпад... Почти достала.Почти...

Темпбоя вновь нарастал, и Йеннар-младшийперешел на мыслеречь:

– Тыоказалась сильной – неожиданно сильной,единственной, кто мог стать на моемпути. Убрать тебя раньше почему-то неполучилось... Придется – теперь.

«Почему-то...»Мариэль вспомнила прикосновение тонких,похожих на девичьи рук Тьери – онасперва не могла понять, как маленький,ростом не выше нее паренек смог поднятьее и принести в Убежище. Пока, заставего в скверном настроении, не увидела,как его пальцы раскалывают мелкие камни,словно орехи.

Вспомнилапереполох, поднятый в храме Ночи послеее возвращения – нет, не из-за нее: одиниз храмовых служек был найден мертвымв своей келье. Когда его выносили, Мариудалось заметить – и узнать – лицо:кошель из храма Бездны не пошел емувпрок…

Усыпанныйкрючковатыми шипами голубой шар,сорвавшись с пальцев мага, вспоролвоздух над ухом Мари и исчез за скалами.Глэйссаб'хэкт, «летящая боль». Онвернется, обязательно, – знала Мари, –вернется, чтобы ударить в спину…

Лезвиелегкого меча расщепилось на семь:разноцветных, сверкающих, без помощирук взявших Йеннара в кольцо. Достатьне достанут, так хоть отвлекут.

«Невсегда стоит противостоять злу силой,– вспомнились слова Гленны. – И невсегда наших сил хватит для этого... Зло– путь саморазрушения, потери имен исути. Иногда нужно просто уйти с егодороги – оно уничтожит себя само».

Почувствовавзатылком возвращение б'хэкта,Мари упала, перекатилась, уходя от удара– и так подправила его полет, что онполоснул врага по лицу.

Йеннарвзвыл, вскинув руки. Мощь его выросламногократно – скидывая личину, НастоятельБездны полностью перетек в свое новоетело. Молнии, сорвавшись с нависших туч,оплели его и были поглощены, став Силой.Стена Силы – искажение воздуха –подхватила Мари и больно ударила оземь.

Врагстоял, возвышаясь над ней – как тогда,в проулке. Лицо его было страшным –перекошенным, залитым кровью, полнымярости… и уже не юношеским.

Онне подошел. Боялся, хотя голос егопрозвучал уверенно, со злобным торжеством:

– Игрызакончились. Мне известно твое Имя.Истлей,Мариэль!

Длятакого удара не нужны ни движения, нислова. Просто мысль – и, конечно, знаниеИмени. Потому-то и используется он крайнередко – свои истинные Имена маги берегутпуще зеницы ока. И уж конечно – несообщают их соперникам перед Испытанием.

Отнего нет защиты – почти нет, особеннокогда лежишь навзничь, и руки занятыбесполезным оружием...

Поднялсяветер, подхватывая серое облако,множеством изодранных клочьев взвившеесянад головой Йеннара. Сладковато запахлогниющей плотью – как на уроках некромагии.

Вихрьметнул серые клочья в лицо Мари, легкосмяв наспех сплетенный щит.

Апотом произошло невозможное: обдавмогильным холодом ее лицо, ветер тленаринулся обратно, к ее врагу, обволакиваяи поглощая его.

– Не-ет!Не меня!.. Ее!.. Я приказываю! – донеслосьиз облака. Потом голос сменился воем,сорвавшимся в стон и хрип.

Послышалсяшум падения тела – точнее, костей,обтянутых остатками плоти.

Марисудорожно сглотнула, отворачиваясь –то, во что превращало человека тлениезаживо, видеть не хотелось.

Почемутак вышло?

Онведь верно назвал ее Имя…

Временина размышления ей не дали. Весь Островнеуловимо сместился, небо померкло –языки темного пламени, веющего не жаром,но ледяным холодом, вздымались вокруг,образуя огромный купольный зал. Вместомокрого песка и прибоя – черные мраморныеплиты пола, исчерченного багровымизнаками и письменами. Место, на которомстояла Мари, было девятигранной площадкой,приподнятой над полом. Одна из гранейпримыкала к невесть как оказавшемусяздесь береговому утесу, который заметновырос и потемнел. На остальных граняхстояли алые и черные свечи в причудливыхподсвечниках. «Жертвенник», – похолоделаМари. Она много читала и слышала обобряде, знала, что и за чем будетпроисходить – и все же ей захотелосьоказаться где-нибудь очень и оченьдалеко...

** *

– Тывольна уйти, когда пожелаешь: не в нашихобычаях принуждать кого бы то ни было.Даже врага – хотя мы с тобой и не враги…пока. Я просто прошу тебя: задержись ещена пару минут. Можно?

Этислова прозвучали за спиной у Мари, когдаона, готовясь выскользнуть из Убежища,коснулась дверной ручки. Оглянулась: вкоридоре стояли все трое – Линн, Гленнаи встрепанный спросонья Тьери. Марипочувствовала себя виноватой.

– Я…– начала неуверенно, не зная, что говоритьдальше.

– Мызнаем, – махнула рукой Гленна, успокаивая.– Жаль, ничем помочь не можем.

Онане хотела уходить. Но знак – странноекружево хищных линий меж ключиц – недавал ей покоя. Сначала возникла тупаятянущая боль, потом – жжение, черезнесколько дней ставшее просто невыносимым.

– Твойхозяин недоволен, – развел руками Линн.– А пока ты ему принадлежишь, мы можемдля тебя сделать только одно. Отпустить.

– Иди– куда и когда хочешь, главное – послетого момента, когда ты вошла сюда, точнее– когда Тьери тебя принес, – пояснилаГленна.

– Он...Ну, тот, кто проложил вашу Дорогу – ончто, настолько властен над временем? –поразилась девочка.

– Онвообще-то его создал, – спокойно ответилЛинн. – Как и все остальное…

Дверьотворилась – прямо на вечнотенистуюплощадь перед ее Храмом. Вдали замиралиотголоски прощальных гонгов – толькочто завершился обряд проводов ночи,который Мари всегда пропускала, уходяна гору…

Мариочень хотелось поскорее добраться добезопасности, до своей кельи... Потому,попрощавшись, она быстро шагнула в дверь– и не слышала, как Линн говорил Гленне:

– Вижу,ты немножко поменяла ее Имя…

– Тыведь не против? – лукаво улыбнулась та.

– Уверен:ей это не повредило, – подтвердил он.

– Наодном из утерянных языков ее имя значило«горькое море», – задумчиво произнеслаГленна.

– Атеперь будут в нем и Альма – «душа», иРиэль – «владычица»…

Линни Тьери вслушались, поймав отголоскидалеких наречий – упавшая капля морскойводы и серебряный звон листвы небывалыхдеревьев…

– … иАль – «Настоящий», – помолчав, кивнулЛинн.

– Этоуж – как она сама выберет, – вздохнулаГленна.

– Хей-йох!– Тьери прошелся колесом по коридоруи вспорхнул на ступеньки. Сверху долетелего голос:

– Хотелбы я посмотреть на рожу Безликого, когдаон попробует отнять у нее такое Имя...Эка беда: у него и рожи-то нету!

– Шутчешуйчатый! – покачал головой Линн,пряча улыбку. – Не поминал бы его отнечего делать…

Идобавил серьезнее:

– Апосмотреть… Посмотреть хотелось бы.Если Проложивший Дорогу даст оказатьсяздесь вовремя...

** *

Свечина гранях алтаря вспыхивали одна задругой, и слышались голоса:

– Безысходность…– и лицо Жреца, выхваченное мертвеннымколдовским пламенем, сверкнуло из-подкапюшона – лицо худощавое, острое,изрезанное морщинами...

– Хаос…– голос был негромким, а лицо Жрицы –нарочито невзрачным, но в безумныхчерных глазах жила свирепая, необузданнаясила, а отголоски слова разнеслись эхомпо всему залу.

– Страстьпожирающая… – Жрица этого храма большевсего напоминала старую жабу. Не верилось,что когда-то она была одной из тех самыхслужительниц мистерий страсти, чьипляски сводят зрителей с ума...

– БольВездесущая… – красная, потная рожа,искаженная гримасой постоянногострадания.

– СмертьВсеприемлющая… – бледная личина,подобная маске.

– НочьПервозданная… – фиолетовый взглядЭннис, полный гордости за себя и за свойХрам.

– Забвение…– бесцветный голос; равнодушный, тутже стершийся из памяти образ – ни пола,ни возраста...

Изнакомым шипящим говором, искаженнымне до конца унятой болью:

– Бездна…

Показалось– или на левой щеке старого Йеннарадействительно багровеет свежий шрам?

Голос,звучавший первым, загремел снова,отражаясь от сводчатого потолка:

– ЗавершаетсяИспытание, и Тень готова принятьизбранную, победившую остальных втрехдневной битве…

– Ниодного из них она не лишила жизни сама!– возразил Йеннар. Заметно измотанный,он едва стоял, опираясь на плечи раболепносогнувшихся слуг.

– Испытаниеесть испытание. Безликому виднее, –парировал настоятель храма Безысходности,бывший в этот год Великим жрецом. –Насколько мне известно, последний еепротивник – ученик твоейшколы – использовал Силу, доступнуюлишь уртарам… и, кажется, даже назвалее Имя?

Выдержавязвительную паузу, Великий заключил:

– Ненам решать. Подождем знака!

И,с глубоким поклоном обращаясь к скале,возгласил:

– Нашповелитель и владыка, яви свою волю!

Алтарьпошатнулся – Мари, не ждавшая этого,упала ничком. Ее талисман, оборвавцепочку, покатился туда, где преждележало тело врага – а теперь вееромрассыпались упавшие талисманы. Семьпродолговатых пластин на вороненыхцепочках. Семь оборванных жизней...

Медальоныожили. Алые искры бежали по темномуметаллу, очерчивая на каждом из них тусамую руну. Срываясь с цепочек, словнопереспелые сливы, медальоны обреталиподобие жизни, причудливо вытягиваясь,изгибаясь, сплетаясь и сцепляясь вместе.

– ЗнакБезымянного! – воскликнули наставникихором, в котором слышалось и торжество,и страх, и – в одном, до дрожи знакомом– нескрываемая ненависть.

Ноголос Великого оставался бесстрастен:

– Мариэльиз Храма Первозданной Ночи, встань! Поясуртара – твой. Прими его – и да будет стобой Сила и наш повелитель!

Подзвуки грозного и мощного пения, в которомугадывалось куда больше восьми голосов,живой пояс лег в руки Мари. Сияние сменилоцвет, наливаясь пурпуром. Черная глыбаобрела очертания трона с сидящей на немфигурой – человеческой и в то же времяне вполне. Замирая, Мари поняла, в чемдело: у сидящего на престоле не былолица, только тьма, подобная грозовойтуче. И такой же тучей показалась,появившись ниоткуда, его свита – ждущиеза престолом. Воздев иопустив руку – в отблесках светавыглядевшую, как оживший базальт –Безликий проговорил:

– Возьмичасть моей Силы – и отдай мне свое Имяи свое тело. Надень пояс!

Голосавзмыли вверх, оглашая зал пронзительнойритмичной мелодией. Пояс в руках девушкиотозвался нетерпеливой дрожью. Мариэльмутило. Не было ни радости, ни облегчения– только усталость и страх. Она с трудомоторвала взгляд от сидящего на троне,чтобы поглядеть на пояс. И отшатнулась,увидев невидимое прежде.

Поясбыл пропитан кровью.

Кровьютех, кого не приняли на учебу – в каждомиз восьми храмов ежегодно освобождалосьлишь одно место. Остальных принесли вжертву – Кай-Харуду и тому, кто былизбран. То есть – ей.

Кровьюсеми несчастных, погибших в борьбе запояс, названной Испытанием.

Кровью,которую она прольет в будущем, ставуртаром– боевым магом, грозой южан, одним измножества пальцев на руке Кай-Харуда,протянутой в этот мир.

Кровь– и Сила – стекали по ее рукам, неиссякая. «Здесь хватит на всю твою жизнь– и много больше, ведь ты – избрана!» –послышалось ей, но ни мысли о силе, ниизбранность не нашли отклика в бешеноколотящемся сердце.

И– впервые за всю историю Восьми Храмов– Обряд прервали слова:

– Яего не надену.

Поясзабился в руке, словно выброшенная наберег рыба.

Гимнумолк, рассыпавшись горстью фальшивыхнот.

Кто-тосдавленно ахнул, кто-то выругалсяполушепотом.

Великий,побелев, вцепился в алтарь и опрокинулподсвечник. Свеча угасла, ядовитозашипев.

«Зачем?»– неожиданно тонким голосом выкрикнулаЭннис.

Новсе звуки перекрыл раздавшийся с тронарев:

– Отвергнутаи проклята!

Темнаяфигура встала в полный рост, возглашая:

– Неполучив Силы, отступница, опозорившаясвой Храм и своих учителей, лишаетсяимени, сущности и жизни!

И,вслед простертой черной длани, мириадыбесформенных, безликих, ненасытных,стоявших за троном, ринулись к ней.

Нооткуда-то возникла уверенность: это ещене конец.

Словнона плечо снова легла рука Гленны, илиТьери, раскинув невидимые крылья,заслонил ее собой. На деле не было нитого, ни другого – просто текучая тьма,хлынув к алтарю, вдруг остановилась иотпрянула, ослепленная яростной вспышкойбелого пламени, а ее господин бессильноупал на трон, закрывая руками голову.

ИГолос,не слышанный ею прежде, но смутнознакомый, ровно и четко произнес: «Нет».

Вопльиз тысячи глоток сотряс зал, вопль ужасаи бессилия, и за спинами жрецов расцвелинеровные круги порталов – советШессергарда бежал, спасаясь...

** *

Троестояли у окна в Убежище – трое, собравшиесятам ради этой минуты. Казалось, пять летничего не изменили – то же место, и люди– почти те же. Высокий мужчина, вискикоторого заметно тронула седина,ссутулился, хищной птицей вглядываясьв прорезанную редкими огоньками тьмуза окном. Пальцы лежащей на подоконникеруки выстукивали тревожную дробь.

Надплечом его стояла женщина – стройная,гибкая; длинные каштановые волосы еебыли собраны зеленой, расшитой серебромповязкой. Ее до сих пор можно было принятьза девушку – несмотря на пережитыенелегкие времена и долгие странствия;несмотря на то, что ее старшая дочь ужебыла достаточно взрослой, чтобыприсмотреть за малышом – ведь папа,мама и смешной дядя Тьери отлучилисьлишь на минутку.

Тьериизменился меньше всех: Всадник достигаетзрелости медленно, и старость – такаяже неспешная – придет к нему лет черезсемьсот. Пока же, устремив взгляд натрон и жертвенник посреди темного зала,у окна стоял, приплясывая от напряжения,нескладный худощавый юноша, и на плотносжатых кулаках его пробивался странныйузор, напоминающий чешую.

«Нет»,– послышалось из-за окна, и онивстрепенулись: голос Говорившего былдля них родным и привычным, как ивзорвавшее тьму сияние. Отпрянувшиемороки, бегущий в ужасе совет, скрючившийся,словно от удара, Безликий…

Тьерисухо хохотнул, но запнулся, услышаввстревоженный голос Линна:

– Скорее,надо открывать... Сейчас там будет жарко!

Гленнапереплела тонкие пальцы и с хрустомпотянулась:

– Будет.Но мы успеем.

Иисподлобья посмотрела на стену, рисуяна ней дверь…

** *

Отголоскивопля ударили в темное пламя, разрушаясводы зала. Фигуры людей и нелюдейзамерцали, дрогнули – и сгинули, словнонаваждение. Мари вновь стояла на том жеберегу, и солнце за нависшими облакамиблизилось к полудню, и тело Йеннара,жреца Бездны, исчезло... точнее, исчезлоего новое тело.

Потомучто сам жрец, единственный из восьми,не вернулся в свой храм из распавшегосятронного зала. Он стоял в полусотнешагов – нет, уже не стоял, а мчался кней, превращаясь на лету в комок хищныхщупалец, пожирающих и плоть, и душу.

Маризамерла от ужаса. Она не могла надеятьсяна Силу, только что отвергнув ее. Неполагалась на выучку – превзойтиНаставника было нереально, и она этознала.

Хотелосьпозвать мать. Но Мари ее не помнила, ивместо нее представила Гленну – сгорящим взором, разметанной ветромрыжей гривой, разлитым по щекам румянцем.Она куда-то шла, бежала – и Мари понялавдруг, что Гленна спешит к ней, и ещепоняла, что та говорит: «Не стой! Делайчто-то!»

Онасделала единственное, что могла – широкошагнув и замахнувшись, метнула пояс,который до сих пор сжимала в руках.

Вслепящей вспышке исчез и пояс, и жуткийкомок щупалец. Сила, заключенная всплетенных талисманах, лишила жрецаплоти – теперь уже окончательно. Толькотень,издав леденящий душу вой, исчезла вдали…

НоМари было не до нее.

Сила,выплеснутая поясом, спасла ей жизнь –но надолго ли?

Вырвавшись,обретя свободу, грозная мощь собраласьв пульсирующий вихревой столб, оплетенныйсетью тонких едких молний. Он рос,ввинчиваясь в серый песок и седое небо,озаряя небосвод багровыми зарницами –готовясь лопнуть, сметая на своем путивсе.

Мариоказалась единственной из уртаров,кому довелось в одночасье увидеть всюСилу, ей отпущенную. Силу пролитой крови.Силу боли и страданий. Силу, от которойона отреклась – и которая сейчас еепогубит… Не из мести. Просто потому,что не может иначе.

Ибежать некуда, да и некогда...

– Время!– бронзовым гонгом ударил голос Линна,перекрыв и прибой, и ветер, и рев вихря.И время, удивленно оглянувшись, застылона миг, прежде чем восстановить ход итронуться дальше.

– Держу…скорее! – раздался звенящий от напряженияголос Гленны, и в небе, прорвав облака,отворилась знакомая Дверь.

– Хай-йииии!..– в створе мелькнул размытый силуэтТьери, и вот уже видны сияющие разноцветныеглаза – да не на человечьем лице, а подпричудливо изогнутыми бровями дракона;и размах золотых крыльев – вполнеба; икогтистые пальцы огромной лапы бережноподхватывают Мари, еле верящую в то, чтос ней происходит...

Рывокгибкого чешуйчатого тела, почтиневозможный поворот – словно молния,раздумав бить в землю, вернулась воблако...

Апозади разгорается зарево – кровавымбагрянцем, золотым жаром, и, наконец,белым сиянием с оттенком мертвойголубизны…

Выучкавсе же пригодилась – кубарем влетев вдверной проем, Мари почти не ушиблась,машинально сложив тело так, как учили.Даже успела, вскочив, подхватитьвкатившегося следом Тьери – уже человека…

…увидеть,как Линн и Гленна в четыре руки захлопнулиДверь, тут же ставшую стеной…

…какЛинн согнулся, прижимая к груди обожженнуюладонь – стена налилась жаром, но Дверьбыла уже убрана.

– Успели…– выдохнул Линн, и голос его был шершавым,как наждак.

– Неспешили, – улыбнулся Тьери, неохотноотрываясь от плеча Мариэль. И ошарашеноумолк, оглянувшись на остальных.

Уставшаядонельзя Гленна привалилась к стене,закрыв глаза. От руки Линна шел пар –на ладони и пальцах вздулись кровавыеволдыри. И ни один из троих Бродяг неоставил себе достаточно Силы, чтобыхоть что-то сделать.

Мари,не задумываясь, потянулась – и смахнулаожог с ладони Линна. Она была так рада,что может хоть чем-то помочь, что и неподумала: откуда Сила?

** *

Онисидели у холодного камина, в той самойкомнате, где Мари очнулась, впервыепопав в Убежище. Сидели перед дорогой– а внизу ожидала Дверь, прорисованнаяна стене наново, Дверь, которая каждоговыведет туда, куда он сам пожелает.

Тьеримолчал, играя ставнями на окне – каждыйраз, когда он открывал их, в окне виднелсядругой пейзаж, но Всадник все никак немог увидеть что-то нужное ему, и закрывалих снова.

Мариэльсжалась комочком в кресле. Ей было худо.После прерванного Обряда знакпросто взбесился, мучая ее тупой, давящейболью. Гленна придерживала ее за плечии полушепотом что-то напевала. Рядом,глубоко задумавшись, стоял Линн.

– Дажене знаю, как все это понять, – сказалон, потирая запястьем переносицу. –Силу Безликого – как и дар Света – яулавливаю безошибочно. Но ты...

Онтронул пальцами ладонь, где не осталосьни волдырей, ни даже шрама.

– Ясказал бы, что ты – одна из нас. Но чтоделать с твоим знаком– ума не приложу, и как его объяснить –тоже.

Гленнапровела рукой по шее Мари, едва касаяськончиками пальцев, и уняла боль – точнее,заморозила ее, укутав покровом щекотныхигольчатых снежинок. Вздохнула:

– Жаль,но это ненадолго. Этот знакпросто не выдерживает Убежища. И скореевсего – не выдерживает нас. А снять яего не могу... Мы не можем, – поправиласьона. – Только ты сама – когда-нибудь...

– Мыможем многое, но не все, – извиняющимсятоном произнес Тьери. И встрепенулся,вновь открыв окно: – Вот, смотрите! То,что я искал!

Мари,повернувшись, увидела:

Светсмягченного летящими облаками солнца.Пляска волн, увенчанных белоснежнойпеной. Огромные – в размах вытянутыхрук – цветы всех оттенков пламени,обращенные навстречу утру. А над ними...

…радуга,обернувшаяся росчерками чешуйчатыхкрыльев по бледно-лазоревому небу…

…торжественныйтанец без слышимой музыки, с ритмом иплавностью, способной очаровать когоугодно – даже неподвластного чарамдракона...

…Золотыелуга на морском берегу,

Подшатром неоглядного неба…

Можетбыть, я когда-то вернуться смогу

Вте края, где я отроду не был, –

проговорилаМариэль в такт еле слышному прибою заокном.

Гленнавздохнула:

– Говорят,бард Йаариль так и не побывал на Кехате...

– Ая обязательно буду там! – неведомо скем споря, заявил Тьери. – Чего бы этони стоило. Ведь это – мой дом! Мойнастоящий дом...

Марипо-новому ощутила то, что говорилаГленна: здесь – убежище. Приют. Но неДом. Дом еще предстоит найти. Вот толькогде его искать?

– Ищи.И обязательно найдешь, – сияющие глазаТьери оказались совсем рядом, тонкиегубы легко коснулись ее лба.

– Добройдороги, сестренка! Высокого неба и вам,друзья, – и добрых дорог! – сказал он,и, порывисто обняв Гленну и Линна, шагнулв Дверь.

– Мыуходим сейчас, оставляя тебя наедине сДверью – чтобы никто из нас не знал,куда и когда ты вышла, – сказал Линн. –Так будет сложнее для тех, кто вздумаеттебя искать. И, значит, лучше для тебя.Если ты когда-нибудь захочешь найти нас– спроси Настоящего. Он знает. А пока –добрых Дорог всем нам...

Линни Гленна, держась за руки, встали передДверью. Гленна оглянулась и проговориланараспев:

– Аирэ майри, Альмариэль, – «Может быть,мы еще встретимся».

** *

Убежище,обезлюдев, стало бесприютным. И в то жевремя – чувства пустоты не было.

БылаДверь, в которую надо выйти. Причем выйти– подальше…

Слишкомдалеко на Юг – нельзя. Ордену Светалучше не попадаться…

Север– вотчина Тени, для которой она теперьтоже чужая.

Сероземьена востоке – место Последней битвы,кошмарные сны, ставшие явью... Туда идтинезачем – умереть можно и проще.

ЗападныйАрхипелаг, Айдан-Гасс, М’хэнимотару –края, манящие неизвестностью…. Новыбирать их как начало пути?

Ахда…

Подальшеи во времени. Чтобы все улеглось. Подальше– это сколько?

Год?Десять?

Век?

Маристало холодно от одной мысли. Все, когоона знала, давно уйдут – разве что,может, Тьери…

Летдесять – половина ее жизни, даже чутьбольше. Десять весен и зим. Неужели этогонедостаточно? Неужели ее и тогда будутпреследовать, не поверив, что она сгинулапри крушении Острова?

Аможет, хватит и года?

– Годабудет мало, – послышалось неожиданно.Девушка оглянулась, но никого не увидела.

– Ктоздесь? – спросила она, пытаясь разглядетьговорящего. Ни обычное зрение, ни Силане помогали: Убежище казалось пустым.Но только казалось.

– Я,– отозвался Голос, и Мари вспомнилатемный зал и Силу, которая заставилаотшатнуться владыку тьмы. Знак,окатив ее очередной волной боли, дернулся– и неожиданно затих, как паук, сбитыйсо своей паутины.

– Тысделала один выбор – там, в зале, внепределов мира, – продолжил Говорящий.– Ты не выбрала тьму. И теперь я могупредложить тебе второй.

Проемраскрылся. За ним виднелась улочканезнакомого города, затянутая туманом.Дверь ближнего дома была открыта, и,перевесившись через порог, на ступенькахлежала восково-белая тонкая рука.«Бледная немочь», – вздрогнула Мари,узнавая.

Итут же, словно на экзамене, вспомнила:«Настой крылолиста, лунный корень,леммифадский бальзам»... И даже неудивилась, увидев, как сумка со снадобьямисама собою возникла у двери.

– Ейты уже не поможешь, – проговорил Голос,и звучала в нем очень человеческая,живая печаль. – Но, оказавшись там,спасешь многих. А главное – выберешьпуть. Нелегкий – но и не бесцельный. Аиз тех дорог, что сейчас перед тобою, –лучший.

– Аесли я откажусь? – вопрос показался ейсамой неуместным... Но не задать его онане могла. Никто и никогда больше не будетвести ее вслепую!

– Судьбымногих людей сложатся иначе, – проговорилспокойно ее невидимый собеседник. – Укаждого – своя Дорога. Ты пойдешь, кудазахочешь сама. И если ты сможешь позватьменя когда-то потом – я, вероятно,откликнусь. Вот только сможешь ли позвать– и услышишь ли отклик? А город… недумай, что мне некого туда направить.Идущих по Дороге немало, и среди нихесть те, кому я смог дать больше сил, чемтебе... Мне просто не все равно, чтослучится с тобой, Альмариэль. Веришь?

– Верю,– ответила Мари, и, стараясь не датьсебе времени передумать, шагнула вДверь...

** *

Воспоминанияпромчались перед ней так быстро, чтонапиток в тяжелой глиняной кружке дажене успел остыть… только запах егоказался теперь неприятным, да и вкусбулочки исказился настолько, что к горлуподступил тяжелый липкий ком. Ощущениеэто было почти привычным – в последниенесколько недель подобное случалось сней все чаще.

Переборовтошноту, Мари напомнила себе: уходитьнадо быстро. Пока, погрузившись в уютДома, она не осталась здесь еще на день...на два... на неделю... Пока не стало слишкомпоздно, и ее тело, меняющееся ради новой,зародившейся в нем жизни, не отяжелелонастолько, что путь станет невозможен.

Оставивна столе неоконченный завтрак, Марибережно открыла дверь в прихожую, словнобоясь разбудить спящий Дом. Но он и неспал.

Навешалке ее ждала длинная куртка и плотныебрюки, подшитые кожей; под вешалкой –мягкие, но прочные сапоги, заплечнаясумка и легкий, удобный для дальнейдороги посох. Болотно-зеленая накидкасама легла ей на плечи, безмолвно обещаяхранить от холода, сырости и недоброгоглаза.

Переодевшись,Мари на минуту присела у порога. Погладивпушистые шлепанцы, аккуратно поставилаих под вешалку. Встала одним движением,подхватывая сумку и посох, и шагнула запорог, шепнув:

– Досвидания, Дом, и спасибо…

«Прощай»,– вздохнул Дом, закрывая за нею дверь.

Часть 4

Дорогадомой

** *

Этоникогда не будет написано … и все жепредставим:

Ночь.Оплывшие свечи в тяжелом бронзовомканделябре. Скрипит, скользя побледно-желтому листу, перо; скрипят имысли-образы в усталой голове, нехотядробясь на слова:

«Доводилосьли вам видеть сражающегося Бродягу?..»

Нет,не так…

«Доводилосьли вам видеть Бродягу,которомупришлось драться?»

Поверьте,это красиво. Только не все успеваютрассмотреть:

«Зыбкаятень, которой неохотно касается оружиедаже в самой умелой руке. Плавныедвижения, кажущаяся медлительность –однако ни метательные клинки-хэкья, ниарбалетные болты-молнии не поспеваютза ним, поражая лишь сгустившийся воздух,угасая в полах плаща…»

Ах,да:

«…Плащ– тот самый, по которому Бродягу можноузнать где угодно…»

Опятьне то.

«…По которому Бродягу узнают только тогда,когда он ушел – оставив врага обессиленным,разбитым, едва способным дышать; нопочти всегда – живым».

Почтивсегда.

** *

Яногляделся.

Разбойники-ургаши,тела которых вповалку лежали на обочине,были не худшими среди местного лихоголюда – впрочем, и не лучшими. Кряжистыйвожак в обитой железом кожанке третьегодня вырезал всю семью проезжего торговца– без жалости и без злобы, просто так,чтоб не мешали делить добычу. Тем самымкривым отточенным ножом, рукоять котороготорчала теперь у него же под левым ухом.

Даи подельники его – ныне покойные – былине чище… Кто, в конце концов, просилнападать скопом на одинокого путника?

Янвины не чувствовал и, казалось бы, непытался оправдываться.

Бедабыла в ином: он убил там, где вполне могбез этого обойтись – без смысла инеобходимости. И не первый раз.

Иеще одно: дорога – которую так же, безсмысла и необходимости, топтали егосапоги – перестала быть Дорогой.Перестала уже давно.

Наскоросхоронив убитых, Ян вышел на большак ис минуту раздумывал – куда идти? И какая,собственно, разница?

Потом,словно вспомнив что-то, зашагал на запад,к городу.

Туда,откуда пришел.

** *

Дорога,не имеющая конца, лишена и смысла.

Альват-РанВэйле

Повечерам проспект Золотых Львов былпочти таким же, как полтора столетияназад, когда Эмми Тамр еще был империей,а Кэйм-Батал – ее столицей. Фонаризаливали мостовую мягким теплым светом,игравшим на серебре пряжек, эфесах мечейи кирасах стражи, на застежках плащейместных гуляк – и граждан вполнесолидных, которые просто возвращалисьдомой в сумерках и зашли по дороге в«Изобильную Лозу», пропустить постаканчику динвальского и вспомнитьдобрые старые времена. Времена, когданароду в таверне было вдвое больше,когда вместе с вином душу грели свирель,скрипка и бронзовокожие танцовщицы изЛэлим-Дэйна… да и вино тогда было – нечета нынешнему…

НоЯну там было бы нечего делать даже тогда.

Очереднойпатруль миновал его, в упор не заметив.Почему-то последнее время Бродягу этоне радовало – напротив, создавало остроеи очень неприятное ощущение собственногоотсутствия.

Поправивсуму, Ян направился к вывеске в видещита, стебельчатая вязь на которомскладывалась в три слова: «Клинки икольчуги».

Остановившисьперед узкой кованой дверью, он потянулсябыло к молотку, но заметил: не заперто.Более того – меж дверью и косякомоставалась тонкая, с волосок, щель.

Двернаяручка, выкованная наподобие рукоятимеча, удобно и, как всегда, непривычнолегла в ладонь, оказавшись неожиданнотеплой. Из-за двери послышалось:

– Заходи,Йиссен.

Йиссен– «Ветер» – его называли только двое:Линн Квелль, лучший оружейник столицы,и его брат Антар, мастер Школы Торинга– наставник Яна, отдавший за ученикажизнь.

Линнсильно изменился за эти годы. Волосы,которые он подстригал не так часто, какстоило бы, стали заметно реже, а сединав них – намного гуще. Тонкое осунувшеесялицо изрезали морщины. Он, как и прежде,брился каждое утро, но к полудню щетинапробивалась вновь – жесткая, поблескивающаясеребристой проволокой. На руках четчепроступило переплетение жил. Толькорост да ширина плеч напоминали прежнегоЛинна, да еще глаза – за толстыми стекламигромоздких очков – оставались теми же:молодыми, небесно-синими.

Онне удивился – как не удивлялся и сам Янтому, что заблаговременно открывалаему Дорога.Не сказал ни слова – лишь улыбнулся ижестом пригласил пройти.

– Какты? – спросил он тихо, проводив Бродягув уютную маленькую кухню.

– Неплохо,– отозвался Бродяга чуть торопливо. –Садма, Сероземье, Тиндевальское нагорье…

«Война,проклятие Вэйлэ, моровые поветрия», –повторило шепотом эхо, невесть какприютившееся в кухоньке, где и двоим-тобыло тесно. Ян прислушался и грустноулыбнулся:

– Всекак обычно, Мастер… как обычно, Линн.Только устал я очень. Долгая выдаласьДорога.

Линнподнял кустистые седые брови. На огнезапел закопченный чайник. Хозяин,опережая гостя, шагнул к столу и смахнулкрошки в ладонь. Улыбнулся:

– Янынче один на хозяйстве. Перекусим, чеместь. Гленна уехала дочери помогать –я дед… со вчерашнего дня.

Настоле появились две узорчатых пиалы,хлеб, мед в глиняной миске. Повеялодомом. Молча сели за стол, в тишинепосидели минуту, прежде чем приступитьк трапезе – тоже молчаливой. И толькокогда оба допили до половины ароматныйтравяной настой, Линн проговорил:

– Дорогамеряется не ногами – да и не головой,пусть на ней и серебряный обруч. Сердцемее меряют, Йиссен. А ты свое словнооставил где-то... Тяжело, поди, без сердца?

Итогда заговорил Ян – да так, что уже немог остановиться.

Хозяинслушал молча – только время от временинаполнял пиалу Бродяги.

– Яушел… Не знаю, почему, – закончил Ян. –Тогда я думал, что возвращаюсь на Дорогу.А оказалось – Дорога оставила меня стого самого утра… Горько мне, Линн.Горько и пусто.

Линнмолчал. Тени – светильники в углахкомнаты зажглись сами – сделали морщинына лице оружейника резче. За окном стихалгомон толпы, замирали шаги – город,устав от себя, засыпал.

– Какаяона? – неожиданно спросил Линн.

– Нежная– и сильная, – тихо проговорил Ян. –Красивая – и иногда страшная. Похожаяна ветер – и на пламя. И еще… еще – налетнее солнце…

Эхо,клубочком свернувшееся в углу подсветильником, вздохнуло – за миг дотого, как это же сделал Линн.

– Возможно,ты тогда пришел к повороту, Йиссен. Таммогла начаться новая страница твоейистории – написанная не только тобой.И Дорога твоя стала бы иною. Скажи… тывыбрал то, что больше ценил? Или – простоотказался выбирать?

Янзадумался. Потом промолвил, не отрываявзгляда от пиалы:

– Явыбрал то, к чему привык. И ушел от того,чего испугался.

– «Дорога,не имеющая конца…» – произнес тихоЛинн.

– «…лишенаи смысла», – продолжил без запинкиБродяга, лишь потом поняв, чтосказал.

– Вспомни,Антар говорил тебе: обруч не сделаеттебя волшебником. Он вообще не можеттебя сделать кем-то. Только ты сам. Ктоты сейчас, Ян?

Ипривиделось Бродяге:

Зеркало.

Рама– черная, строгая, остроугольная –странно похожа на очертания Врат.

Стекло– волнующийся туман… или нет его?

Ав зеркале – воин.

Закованныйв сверкающий панцирь.

Согненным клинком в правой руке и щитомиз вечного льда – в левой.

Неуязвими самодостаточен.

Мечта?Или… кошмар?

Ведьгде-тотам, за непроницаемой броней – он сам.

Словнопризрак, блуждающий по огромному пустомузамку, неспособный найти в нем себясамого.

Сквозьпелену видения донесся спокойный голосЛинна:

– Тыне найдешь, прежде не утратив. Ненаполнишься, пока не опустеешь до дна.Не испытаешь счастья, не пережив преждеболи – сполна.

Крепкиемозолистые ладони легли на плечи Бродяги.

– Яоставлю тебя. Спи крепко. Надо отдохнуть…ведь завтра – начало новой Дороги.

** *

«Дажеесли уходишь насовсем, не сжигай засобой мосты. Пусть лучше пройдет по нимеще чья-то Дорога. И потом – никогдаведь не знаешь наверное, куда придетсяидти тебе самому…»

Янне мог вспомнить, кто именно сказал этои когда. Но кто бы это ни был, он оказалсяправ. Еще совсем недавно он и подуматьбы не мог, что лодка, укрытая давным-давнов приречном ольшанике, вновь емупригодится.

Сизойлентой в обрамлении сумрачных лесистыхберегов уходит за горизонт река Вельта,что на языке поселенцев Рэль-Итана,Древесного пояса, означает «Тихая».Неслышной тенью скользит по ней челнок– и не заметишь сразу, что против течения.Дремлет на корме, завернувшись в плащ,усталый Бродяга. Дремлет ли?

Треснулаветка на дальнем берегу – но еще раньшеЯн рывком бросил челнок влево. Стрелатяжелого лука прошила воду там, гдетолько что была его голова. Вслед первойстреле полетели новые, не находя цели– весло в руках Бродяги почти одновременнокасалось воды по обе стороны челнока,разгоняя лодку по невероятной, самойна себя заплетенной линии.

Пойматьбы такую стрелу, рассмотреть поближе…Видно только, что наконечники –иззубренные, попадет – не вытащишь; чтодревка – длинные, а перья – черные…неприятно выглядят, хищно. И напоминаюто чем-то смутно знакомом... то ли емусамому, то ли кому-то из носивших обручпрежде.

Укрывшисьза поворотом русла, Ян отдышался минуту,но грести не переставал. И не зря: вскореиз-за поворота вынырнула узкая чернаялодка, за ней – вторая, третья. Такиелодки-однодревки называли душегубками,и сейчас это название подходило лучшенекуда. Снова запели стрелы; с переднейлодки хлестнул огненный луч, с шипениемлизнув воду слева от бродяжьего челнока.Остальные лодки пошли в охват, отрезаяот берегов. В каждой лодке по двое, итогошестеро; приходилось справляться и сбольшим числом, но здесь один – маг, ирисковать не стоит…

Проблескобруча, взмах плаща – и нет на рекечелнока.

Словнои не было.

Замерлигребцы в душегубках.

Застыли,натянув тетивы до самого уха,душегубы-лучники.

Чернокрылаяфигура в головной лодке – тонкая, сослишком бледной для обычного человекакожей – ощупывала речную гладь ивзглядом, и Силой, да впустую. Гортанные,гулкие слова долетели до Яна, в теньнависшей над рекой ивы. Шесс-радат,наречие Севера. Вот, значит, откуда гостипожаловали: Орден Тени добрался и доэтого глухого лесного края. Зачем?

ВспомнивЗнакна шее Мари, Ян вздрогнул.

Непривести бы их на хвосте к Дому…

Чтож, пусть река остается им: доброй вамдороги, недобрые люди…

Бродягапойдет посуху.

** *

ДоДома остался день пути – да только вотдень этот давно уже превратился в вечер,а тот грозил вылиться в еще одну бессоннуюбродяжью ночь. Третью кряду.

«Привалнадо устроить, – сказал себе Ян. – Чтотут у нас лежит? Сосновый комель,вывернутый, с задранными корнями? Кнему, значит, и привалимся…

Костер?И без него плащ согреет, а обруч –обережет…

Ужин?Он же обед и завтрак (родниковая водада ягоды лесные не в счет)… Да, перекуситьне мешало бы».

Рукапривычно потянулась к котомке. Точнее– к неистощимым кладовым Дома.

Каквсегда, сами собою развязались тесемки.

Ипальцы погрузились в золу.

Горячую.

Совсемсвежую.

** *

Поперекзвериных троп, через болото и чащу –напрямик. Ветви хлещут по лицу, ногипутаются в корнях и едва попадают накочки – неважно. Шум распугал леснуюживность до самых предгорий – и это неважно… пока что.

Домбыл уже совсем близко – вместе с ночнойтемнотой расступился лес, и одетыетуманом древесные стволы попадалисьреже. У тумана появился явственныйпривкус гари. И в какой-то миг Бродяга,резко замедлив ход, тенью скользнул всторону. У последнего дерева, сбиваяросу, опустился в высокую траву иосмотрелся.

Косыелучи восходящего солнца окрасили руиныДома алым – потрескавшиеся камниказались углями, дерево обратилось взолу. Огонь явно питался Силой – дажев утренней сырости деревья по краюполяны продолжали тлеть, а травы неосталось вовсе: черная щетка, местами– проплешины остекленевшей земли.

Передодной из них лежали пятеро, одинакововыбросив перед собой левые руки состатками луков. Они успели выпуститьлишь по паре стрел – видать, тех самых,черноперых, знакомых по речной встрече…

Янподнялся, сделал шаг и замер, прислушиваясь.Тишина. Даже обостренные обручем чувстване улавливали ничего живого – однанадежда, что Мари в доме не было. Странно:ни тревоги, ни боли утраты… неужели иправда – сердца нет?

Подойдя,Ян перевернул тело одного из лучников.Огонь стер черты того, что когда-то былолицом. Но под курткой сохранилась бледнаякожа северянина, а на шее, на оплавленнойцепочке, висел амулет-пропуск охранникаШессерского храма.

Наберегу у разбитых лодок угадывалисьеще два тела. Именно туда были направленыстрелы – очевидно, сгинувшие в огненномвихре. Ян шел по пожарищу, словно сквозьсон. Дом – каким он его знал, каким помнили чувствовал его до сих пор – не вязалсяс обгорелыми развалинами…

Первого– точнее, первой – из лежавших здесьогонь не коснулся. Ни лица, ни рук, нитемной хламиды, скрывшей все остальное.Ураган пламени, что разрушил Дом иперехватил в полете стрелы, не сталпреградой для женщины-мага – стремительной,смертоносной, и даже в смерти – прекрасной.Лицо без возраста, жутковатыетемно-фиолетовые глаза – мертвые, ностранно осмысленные. Отблеск незаданноговопроса – и ответа, который никогда небудет получен. Она лежала навзничь,раскинув руки, устремив в небо застывшийсосредоточенный взгляд.«Имя камня», гордостьбоевой школы Торинга: необратимое,мгновенное превращение, которое способенвызвать один из сотни волшебников –как, впрочем, и огненный вихрь «тэйнафьоррэ». Что делала здесьшессеритка-чернокнижница? И кого искал– и успел ли найти? – ее противник,боевой маг Света? Очевидно, заклинанияударили одновременно и были равносмертельными…

Второйбыл одет не как волшебник: плотнаякуртка, брюки, изобилующие карманами,и легкие сапоги из оленьей кожи делалиего похожим на лесовика-поселенца.Только посох не вписывался в образ, и,видно, при жизни хозяин его прятал;теперь же, вырвавшись из-под его власти,тот обрел настоящий облик: серебристаяветвь дерева эммирэль, покрытая узоромрун. Вглядевшись в их рисунок, Ян услышалслабый отзвук речи:

«Помогимне … нет Силы…»

Голосбыл знаком с детства – и неприятен.

Взявлежащего за плечи, Ян осторожно перевернулего лицом вверх и присмотрелся.

– Энтви?– прошептал ошеломленно.

Илишенные ресниц веки дрогнули.

** *

– Глиняныепальцы, хваткие, хоть и хрупкие… тянутв землю… удар… колокол на башне пробилдесять… пробила защиту, насквозь… битьмертвым ветром – ниже достоинствамастера, даже чернокнижника… нижепояса, ниже колена…. не выйдет… невыйдешь, не одолеешь… околеешь…

Голосслабел, перемежался стонами – но незатихал.

– Нет,приятель. Не околеешь, – пробормоталЯн, вслушиваясь. – Не околеешь, несдохнешь и даже не помрешь. Не дам.

Изнескольких ветвей и простенькогополотнища Силы Бродяга соорудил подобиенавеса: утренняя мгла стала мелкойпротивной моросью, обращая пепел вгрязь. Поправил мешок под головой Энтви.Сел рядом – лицом к реке, спиной кпожарищу. Тронул жилу на шее лежащего,ощутив вялую нить пульса. Поморщился:предстоявшее дело трудно было назватьприятным. Потом, взяв Энтви за виски,большими пальцами оттянул его веки инаклонился, вглядываясь в незрячиеглаза бывшего однокашника.

Силахлынула через взгляд и руки, наполняяиссушенное мертвым ветром тело. Энтвивздрогнул раз, другой, выгнулся дугойи закричал – надсадным ором дикой,невыносимой муки. Прямое переливаниеСилы не приносило удовольствия нидающему, ни принимающему, однако такогоЯн не ждал... Впрочем, разомкнуть связьуже нельзя – это стоило бы жизни обоим.Крик вскоре стих, захлебнувшись сухим,болезненным кашлем.

Януспел заметить, как взгляд Энтви сталосмысленным и острым, и без труда отбилруки, метившие вцепиться в горло. Жестомостановил посох, покатившийся было кхозяину. Вода выплеснулась из каменнойплошки, чудом найденной среди развалин.Влив остатки сквозь сжатые зубы мага,Ян выпрямился и очень тихо сказал:

– Привет,Отпрыск.У нас мало времени... Говори.

Посмотревв глаза Бродяги – стальные, сосредоточенные,слишком спокойные – Энтви понял:отмолчаться не выйдет.

** *

– ...В общем, след твой я взял давно, – давяочередной приступ кашля, хрипел Энтви.– Что и было-то не особо трудно. За этигоды ты, смотрю, во многом поднаторел.А вот следы заметать так и не научился.Причем все – одинаковые: нарушенноеРавновесие.Утихшие до срока бури, погасшие слишкомрано пожары, поспешно отступивший мор,нежданно скорый конец межусобицы вСадме… Думаешь, благое дело совершил?Зря: перестав резать глотки друг другу,селяне начали роптать на Орден… мне жеи пришлось их усмирять.

Янапередернуло. Слышал он о таких усмирениях– от тех, у кого хватило везения выжитьи ума – бежать подальше от родных мест.

– ВФорисе ты меня, признаюсь, удивил. Словнои не твой почерк. Ты ведь муравейникадаром не порушишь, а тут – взял и разогналцелый город. Зачем, а?.. – Энтви дернулсявперед, жадно впившись взглядом в лицоБродяги.

Янмолчал.

– Нескажешь?... ну и ладно… – разочарованнопротянул чародей и тоже умолк, но невыдержал тишины и вскоре продолжил:

– Потом…Потом я вновь потерял тебя, надолго.Наконец, вышел на поляну у реки, где тебячуть не сграбастала Тень… Не думал, чтоОбручу подвластен Аль-Г'эхт. Ты дажепредставить себе не способен, что этозначит для настоящеговолшебника… Потом меня отозвали –может, слышал о заварушке с «чернымиклинками»? – но я вернулся и прошел доконца… и увидел, что тебя ищем не толькомы.

«Неменя», – чуть было не сказал Ян, носдержался, не желая перебивать.

Ухмыльнувшись,Энтви продолжил:

– Домэтот тоже… непрост, ох как непрост. Хотярассмотреть его толком я не успел.Построен не тобой, без вопросов – слишкомдревняя Сила тут ощущается. Я дажеудивился, когда он вспыхнул от фьорре.Может, оттого, что был в это время пуст?Не было обитающего в нем обычно …пустышки?

Вся-таки– пуст!Облегчение хлынуло летним дождем,пробилось глупой, не подходящей случаюулыбкой.

Энтви,пристально следивший за лицом Бродяги,понял ее по-своему.

– Вижу,самому смешно, да? В Совете мучаются,головы ломают – где же бродит по Альверонуневедомый маг, носитель Силы, неподвластнойРавновесию… Меня вот который год гоняютпо всем вероятным и невероятным твоимследам... А тебя ведь нет… Просто – нет.Есть Обруч, и есть пустышка – бездарь,хорошо научившийся им пользоваться…

Смеху него был еще гаже голоса – даже когдане срывался, как сейчас, на надсадныйсухой кашель.

Янслушал, дивясь собственному спокойствию.Ведь Энтви нарочно пытается его разозлить.Словно хочет, чтобы его ударили. Почему?

– Зрястараешься, – обронил он наконец,мгновенно почувствовав облегчение. Ипродолжил:

– Яне стану тебя отсюда вытаскивать – нои добивать не буду. До ближайшей деревнинеделя ходу; добравшись, попрошукого-нибудь тебя подобрать.

– Зачем?– хрипло произнес Энтви, не глядя вглаза Бродяги. – Убить было бы… гораздоцелесообразнее…

– Ктокак привык, светлый воин, кто как привык,– не удержался от насмешки Ян. Теперьон мог даже смеяться – пусть Дом погиб,пусть цель не достигнута – но…

– Влюбом случае, ты поправишься и сможешьпреследовать меня дальше разве чточерез месяц-два. А за это время – уж будьуверен – я постараюсь предоставитьтебе как можно больше места для поисков.Тем более что теперь я знаю: ты меняищешь. Только не найдешь…

– Тыдолжен пойти со мной! – голос Энтвиобретал былую твердость. – Вернись наТоринг. Предстань перед Советом…

– …Иего Светлость мастер Гэйнар милостивопозволит мне жить дальше, – без улыбкиподхватил Ян. – Может, даже отведетместо в виварии – между харракутами игьяссами… так? Хотя нет, как же: обруч-тонадо снять с моей… пустой головы?

– Яне могу ничего обещать, но… Поступитьиначе – значит совершить ошибку! –Энтви приподнялся, опираясь на локти,глядя Яну прямо в глаза. И Бродяга понял:верит. Энтви слепо верит в то, что говорит.

– Ая и не прошу у тебя обещаний. Даже советане спрашиваю, – вздохнул Ян. – И такзнаю, что, как ни глянь, окажусь неправ.С точки зрения Ордена – потому, что неиду с тобой… туда, где меня дваждыприговорили к смерти, ни разу не выслушав.А с точки зрения здравого смысла –потому, что оставляю живым подосланногоубийцу. Но это – мой выбор.

– Нутогда… у меня выбора не остается… –Энтви, вздохнув, откинулся на спину.

– Ужизвини, – пожал плечами Бродяга.

Шагнувк душегубке, где были сложены припасысеверян, Ян переложил сумки под навес.

– Вместес твоими – на месяц, может – и больше…

Ответане было.

Вскинувшись,Ян увидел тускнеющие глаза волшебника.

Метнулсяк нему – и тут же отпрянул, цепенея отдогадки.

** *

Мирискажен, и всякое благо в нем – жертва.Но не всякая жертва – во благо…

Вайнисиз Леммифада

Этоне смерть – пока нет.

Это– Последнее Слово.

Заклинание,которому маг отдает все, что у него было– «весь внутренний Свет», как сказалбы Ар Гиллиас, будь он жив.

Этоможет быть что угодно – жертвуя собой,маг придает огромную, неодолимую Силудаже самым простым чарам.

РаньшеЯн видел такое лишь однажды, в детстве,когда бродячий волшебник таким Словомостановил землетрясение, погубившееего родителей.

Теперьвот довелось снова.

Ноесли там, в Приморье, волшебник по имениГэлвэн отдал свою жизнь, чтобы спастичужие, – здесь жизнь была отдана радисмерти.

Его,Яна, смерти.

** *

Деньвыцвел, вмиг превращаясь в сумерки.Пепел заскрипел на зубах. Запах гари,усилившийся после дождя, стал еще острее– повеяло погребальными кострамиЛаор-Тэйи, послышался отдаленный ударколокола. Багровая мгла, сухая и жгучая,возникла ниоткуда, окутывая со всехсторон. Сгустилась, обдавая жаром;заплясала вокруг, сошлась над головойкуполом, отрезав небо и весь остальноймир.

«Какглупо», – успел подумать Бродяга. И еще:«Как не вовремя».

Непройденнойосталась Дорога, ненайденной – Мари,нерешенной – загадка...

«Невремя», – мысль эта становилась яснеенеба, ярче пламени, напиравшего ужеотовсюду, облизывая сотнями языковистончающийся покров Силы, которойукутал его напоследок обруч...

Ивдруг вспыхнула жгучей холодной звездой.

«Невремя».

Иплевать, что умноженные Последним словомчары тэйналаора, «огненногопогребения», считаются непреодолимыми.

ИГолос – так давно, со времен Дороги, неслышанный Яном – тихо подтвердил: «Невремя».

КоконСилы лопнул.

Плащвобрал огонь, мгновение побыл им, неуспев обжечь – и перестал быть вовсе,растворившись в воздухе.

Неосталось ни пепла, ни дыма, ни колдовскоймглы.

Толькочеловек, на котором вдруг истлела одежда.

** *

Однаиз тех картинок, что занозой остаютсяв памяти помимо воли смотрящего: глазаЭнтви, выкатившиеся из орбит в предсмертнойсудороге и диком, невыразимом удивлении:как мог Ян выжить? Как сумел? И как смел?

Иего губы, вместе с розовой пенойвыталкивающие пустое, ничего уже незначащее слово:

«Еретик».

** *

Счастливтот, в ком не гаснет свет

Старыхсказок и детских снов,

Ктоне сделает зла в ответ

Ине скажет жестоких слов,

Ктосумеет сдержать удар,

Дажеесли нет сил терпеть...

Толькоя слишком молод –

Ислишком стар,

Чтобыэто когда-то суметь...

Трактат«Третий путь», эпиграф;

последниетри строки добавлены в рукопись позже

Что-тоеле слышно тенькнуло, ударившись осплавленную землю. Наклонившись надЭнтви, Ян взял из холодеющиx пальцевнеприметное колечко-оберег. «Не уберегло»,– подумалось с неожиданной грустью.Выбросить? Негоже разбрасываться дажетакими мелочами, мало ли кто найдет…

Колечкосделано из цельного куска матово-зеленогокамня; вырезано, или скорее – выжженоколдовским пламенем. Сработано тонко,видны завитки папоротниковых листьев.Не верится, что Энтви взял с собойкрасивую вещь просто из-за того, что онакрасива.

Ага,вот оно что: на колечко заплетены чары.И, конечно же, именно «Зеркало возмездия»– наговор простой, сильный и почтибезотказный. Мог догадаться и сам:недаром Энтви так напрашивался на удар,надеясь отразить и вернуть его сторицей.

Берёг,получается, до последнего: не использовал,чтобы отбить мертвый ветер, чуть непогиб, дожидаясь встречи с Бродягой...Не много ли чести для «пустого места»?

Янникогда не пользовался амулетами –если, конечно, не считать обруча. Носейчас, глядя на колечко, подумал: может,оставить? Тем более что Энтви явноготовили и снаряжали лучшие магиСовета...

Ондолго смотрел на кольцо, любуясьпереплетением резной листвы – и несразу заметил, что узор складывается внадпись. А заметив, аккуратно наделкольцо на палец бывшего врага. Так онего и похоронил – рядом с руинами,поставив в изголовье обгорелый камень.Уходя, обернулся: на опушке примерещиласьхуденькая фигурка с грустными рыжимиглазами. И представилось, как огненноеперо в тонких пальцах выводило на кольце:

«Берегисебя. Жду.

ТвояЛиу».

** *

Привычнуюодежду начинаешь по-настоящему ценить,когда приходится надевать чужую. Когдакуртка становится коробом, запястьянелепо торчат из рукавов, а брюки, висящиемешком, заканчиваются задолго до того,как начались ботинки. Когда все этонадевается прямо на тело, потому чтоисподнее с трупов снимать оказалосьдонельзя противно.

Идаже когда, добравшись до селения, Янраздобыл одежду привычного размера,осталось ощущение наготы. Потому чтокуртка – даже из самой лучшей энгвальтскойкожи – не укроет от стрелы, не откликнетсяна зов, не прильнет к ране, останавливаякровь…

Иеще – потому что за спиной не осталосьДома.

** *

Ядумал, что умею – и люблю – спасать ихранить. В этом видел я смысл своейДороги. А нынче доводится разве чтоспасаться. Да еще – хоронить... хорошо,что не друзей.

Аль,Настоящий, скажи: почему?

Тишина– только сонный всплеск речной воды…

** *

КогдаБродяга достиг деревни – единственнойв этой глуши и оттого безымянной –солнце только-только перевалило заполдень. Впрочем, жары не было – лишьмягкое тепло осени; березы и клены,посаженные вокруг деревни поселянами,грели глаз оттенками живого золота.Поля и огороды, раскорчеванные в леснойглуби, были уже убраны. Кто-то из жителейдеревни ловил рыбу, кто-то – отправилсяна охоту. Но встретить Бродягу былокому, и поговорить с ним – тоже.

Атеперь, после многих бесед и обеда вдоме Лэтта, деревенского кузнеца (заодно– старосты, травника, книгочея и совсемнемножко – волшебника), солнце клонилоськ закату.

Марив деревню, по всеобщему мнению, незаходила – то есть ее здесь не видели.Что, впрочем, еще ничего не значило: еслиона не захотела быть видимой, ее малокто мог заметить. Разве что...

Передодним из деревенских домов жгла костерстайка ребятишек – трое мальчиков летпо одиннадцать и крохотная глазастаядевчушка, командовавшая парнями направои налево. «Тебя-то мне и надо», – подумалЯн, подходя поближе.

Резкомотнув головой – мелкие золотые косичкиперепорхнули с плеча на плечо, – онаповернулась навстречу, подняв перепачканнуюсажей мордашку. Улыбнулась, полыхнувзеленью глаз:

– Привет,дядя Ян. Папа говорил, что ты придешь. Ятебе с березы махала-махала, а ты дажене обернулся! Ты что, правда не видел?

Узловатаябереза росла у самого дома старосты, слюбопытством прильнув к резным окнамверхнего жилья. С нее в свое время иначалось знакомство Яна с дочуркойстаросты: трехлетняя малышка расшиблась,упав чуть не с самого верха, и живаосталась лишь чудом. Чудом этим – илипросто очередным поворотом Дороги –было появление в деревне Яна. Послеэтого из нечастого в Деревне гостя онпревратился в «брата» для Лэтта-коваляи «дядю Яна» для малышки Руты, егопоследней и любимой дочурки. А девочка,одолев страх, научилась лазить по березевверх и вниз не хуже белки.

– Здравствуй,Рутка, – кивнул он, присаживаясь рядом.

– Амы картошку печем, будешь? – жизнерадостносообщила она Бродяге. И добавила,присмотревшись: – Старый ты стал.Немножко. И плащ где-то потерял.

– Ага,– Ян вздохнул. – Плащ сгорел. И Дом тоже.

– У-у,плохо, – покачала она головой. – Это телюди, что по речке плыли? Недобрые оникакие-то были…

– Иони тоже, Рута, – вздохнул Ян. – Там...там было много народу. Всякого.

Девочкасморщила носик и подбросила в костерсосновую шишку. Сосняк начинался шаговза полсотни от края деревни, вверх пореке – туда, видимо, и сходили за топливомне по годам самостоятельные детки.

Проследиввзгляд Яна, Рута продолжила на одномдыхании:

– Адо тебя оттуда тетенька пришла. Толькоона не злая. Она мне яблоко дала. Вку-усное.

– Какаятетенька? – спросил Ян, затаив дыхание.

– Красивая.Высокая – вот такая. – Рута встала иподняла руку чуть выше плеча стоящегоЯна. – Волосы черные-черные, длинные,как у лэйамми-ночепляски. И глаза –темные, но очень добрые.

– Придумалаты все, Рутка, – сердито отозвался одиниз мальцов, до того молча слушавших. –Она нам все время сказки рассказывает,как маленьким! Не видел никто никакой...тетеньки. А яблоки такие у старого Жилягив саду растут…

– Ага,растут, – она резко дернула подбородком.– Летом. А она тут весной проходила. Ато яблоко было – свежее!

– Расскажи,пожалуйста, – проговорил Ян, глядя впламя.

Затри минуты он узнал больше, чем запредшествующих полдня. Мари в самомделе проходила мимо деревни, и в самомделе не хотела никому попадаться наглаза – и не попалась бы, если бы непередавшаяся Руте от отца способностьвидеть. Сам отец-староставидел меньше шустрой дочери, умудрявшейсяоказаться сразу в двух-трех местах, нив одном из которых ее не ждали.

Неожидала такой встречи и Мари. Проходилапо берегу реки, вниз по течению, деревнюобходила полями – ступая легко иосторожно, не оставляя следов на таломвесеннем снегу. Будучи твердо – инапрасно – уверена, что видящихрядом нет.

ПоступокРутки, наверное, не мог быть примеромдля других детей: мало ли кем окажетсявстречная? В местах более людных и малышизнали, что чужаку да бродяге веры нет –что, кстати сказать, вовсе не облегчаложизнь Яну. Но в рэль-итанских лесахврагом мог быть разве что зверь, да и тоне всякий. Так что Рута, увидев незнакомкув болотно-зеленой накидке, просто подошлаи поздоровалась.

– Итебе высокого неба, маленькая, – серьезноотозвалась та.

Улыбнуласьи, достав из широкого рукава большоезолотистое яблоко, протянула девочке:

– Вот,возьми.

Рутееще только предстояло усвоить заповедь«Никогда не ешь из чужих рук», – ведьздесь, в Лесном поясе, она обычно негодилась: человек – значит, свой. Яблокотак и притягивало глаз, и Рута сама немогла вспомнить, как и когда оно покинулотонкие пальцы незнакомки и оказалосьв ее собственной ручонке, показавшейсядо смешного маленькой.

– Растиздоровой и красивой.

Руткахотела было расспросить незнакомку ипригласить ее в дом, как было принято вселениях Рэль-Итана – да забыла о своемжелании, увлекшись яблоком.

Онобыло обычным, безо всяких чар – и в тоже время просто сказочным: золотисто-белым,сочным и ароматным, сладким, как мед, селе заметной кислинкой у кожуры. Яблокобыло съедено вчистую, с семечками вместе.Было очень вкусно, но, подняв глаза,Рутка увидела лишь исчезающий вдалисилуэт незнакомки…

Тихобыло у костра: мальчишки давно разошлись,оставив любителя сказок дослушиватьвыдумки взбалмошной сестренки. Янпродолжал вглядываться в пламя, пытаясьуловить мелькнувшее было видение: тонкаятемная фигурка, уходящая в ночь.

– Я-ан...– шевельнулась рядом малышка.

– Что,Рута?

– Тыприходить сюда будешь?

«Конечно,буду!» – слова с готовностью прыгнулина язык, да так там и остались. Вместоэтого ответил тихо:

– Незнаю. Хотел бы.

Руткашмыгнула носом и ухватила обеимиручонками большую ладонь Бродяги.

– Приходи,ладно?

** *

Мариушла вниз по реке.

Этомогло значить – куда угодно.

Вельтавпадает в Ринен у Клойтского моста,Ринен – в Тавэлин, а тот – прямо в ЛеаттаИммэнари, величайшую реку населеннойчасти мира. По ее широкому руслу груженыекверги поднимаются от динвальской бухтыдо самой столицы. Берега Иммэнари усеяныдеревнями, поселками, замками, большимии малыми городами...

…Икуда ни глянь – пути, дороги, тропы.

«Ищиветра в поле», – сказали бы тут крестьянес южных равнин. «В море», – поправилибы их рыбаки Прибрежья или мореходыОстровов. «В пуще», – поглаживая бороду,прищурился бы лесовик.

Ите, и другие, и третьи вспоминают иногдавполголоса иное присловье: «Ищи Бродягуна дорогах...»

Ненайдешь вовек.

Датолько Ян и сам – Бродяга.

Ион же – ветер.

** *

Спустившисьпо рекам до Радомы, Ян направился насевер. Оставляя по правую руку невысокиегоры Шесс-Атара, а по левую – вершиныЗакатного вала, сменившие к зиме снеговыешапки на шубы, он ступил на земли,почитавшиеся на юге вражьими.

Людиздесь жили замкнуто, общинами, пришлецовне жаловали, а чуть что – посылали захрамовой стражей, благо молчаливымвоинам в вороненых доспехах неведомыни страх, ни усталость. Да и устанешь ли– никому не разрешали селиться дальшечасового перехода от местной сторожевойбашни… Кто не разрешал? Да ясно кто –Восьмеро, в Шессергарде которые, не кночи бы их поминать...

Нирасспросить кого, ни на ночлег попроситься– живи в лесу, питайся чем придется;костерок, если озяб, разводи с оглядкой,едва ли не такой же, как где-нибудь вгиблом Сероземье. Не раз и не два вспомнилЯн и сгоревший плащ, и суму, оставленнуюв приречной деревне («Не выбрасывай ее,дядя Ян, лучше мне отдай... Ну и что, чтопепел...»). Лэтт, конечно, снабдил его иедой, – сухарными коржами и порошкомиз сушеного мяса с ягодами, любимым(пусть не самым вкусным) дорожным пайкомлесовиков; и одеждой – теплой, добротной,удобной. Но ночевать под деревом в зимнемлесу даже в рэль-итанской одежде былонеуютно, а еды на всю дорогу хватитьпросто не могло. Тем более кто его знает,когда она окончится, эта дорога.

Северныйлес замирал на зиму, собирать, кромередких промороженных ягод, было нечего,охотиться – почти не на кого. Да и нелюбил Ян охоту – от вида тихо гаснущейжизни в беспомощных звериных глазахкусок не лез в горло.

Длямага, переливающего в Силу собственнуюжизнь, подобное оказалось бы воистинугибельным. Но Иллэнквэллиспродолжал исправно наполнять Яна силой,часть которой шла на обогрев и борьбус усталостью, а часть – на добываниепищи.

Янширокой дугой обходил Шессерскиеравнины, избегая городов и в особенности– храмов, приглядываясь к селениямиздали. Не раз и не два ночами, особеннолунными, равнина казалась поверхностьюполированной мраморной плиты, напоминаяо полузабытом видении. «Не на месте», –слышались сквозь вой метели слова РаваХалиа. Становилось все холоднее, и огниокон дразнили Бродягу лживым обещаниемтепла и уюта.

Немог он войти в деревню, не мог попроситьприюта, не мог, как делал это на Юге,затеряться среди толпы, став на времяее частью…

Носмотреть – мог, и делал это, до пределанапрягая способности, развитые в классеНаблюдателя. А там, где мастерствасозерцания оказывалось мало, в ход сновашла Сила и подаренное когда-то Лэссаномумение договариваться с леснымиобитателями и прочей живностью.Красногрудые снегири, шустрые воробьи,галки, даже дворовые псы и домашниекошки – все готовы были одолжить емуглаза и память.

Датолько толку от этого было мало.

Нигдени следа. Обойдя весь Шессер, потративдве полные луны дней на поиск и переполошив,при всей осторожности, местных жителей,Ян убедился лишь в одном: Мари здесь нети, скорее всего, не было очень давно.

Вечерело.Бродяга сидел прямо на снегу, не чувствуяхолода. Сила тонким ручейком вытекалаиз обруча, становясь теплом и укрываяот ветра – а заодно и от любопытноговзгляда, что в последнее время былонамного важнее. На Бродягу началасьохота.

Патрулихрамовой стражи прочесывали леса иовраги, рыскали вдоль границ, перекрываявсе мало-мальски проходимые тракты итропы. Мало того – почуяв Силу чужака,к стражникам присоединились уртары,опоясанные маги-воины, прошедшие всеступени храмовых школ. То есть невидимостьмогла и не помочь...

Обруч,наверное, позволил бы прорваться с боемчерез любой заслон – но это означалоновую полосу убийств. От них и тактошнило...

Впрочем,один путь явно оставался свободным –западный. Немногие перевалы в Рубежныхгорах – они же Закатный вал – зимойохранять было некому, да и незачем –ветер и снег, заставив отступить горныегарнизоны, заменили собой самую бдительнуюстражу. Воистину – «птица не пролетит».

Или– пролетит?

Впрочем,какая разница…

Янвгляделся в солнце над дальними горами– усталое багровое око над чернымдраконьим хребтом, и облака – словноопухшие от недосыпа веки. Потом подхватилкотомку и зашагал на запад.

** *

Несколькимиднями позже и намного западнее совсемдругой путник смотрел на солнце надтеми же горами – только солнце было незакатным, а только что взошедшим. Этобыл плечистый длиннорукий мужчинасредних лет в кожаной куртке на меху,плотных брюках, заправленных в тяжелыесапоги из шкуры нарвала, и окованнойжелезом шапке. Меч с широким прямымклинком и короткий посох, предназначенныйявно не для ходьбы, были хитро притороченык ремням, крест-накрест перехватившимшироченную спину. Кошели и толстостенныесклянки из небьющегося стекла свисалис пояса, не путаясь и не мешая шагу; всеони были под рукой – он мог не глядядостать любую из них. Длинные, соломенногоцвета волосы и такая же борода былизаплетены замысловатым узором: плетениемволос здесь сообщают о своем роде иремесле, расположении духа и цели пути.Местный житель о многом рассказал бы,раз глянув на путника; а в любом иномкраю, завидев его, сказали бы только:«Свартанец!»

Инасторожено затихли бы.

ФьордыСвартана, «самой северной южной земли»,врезаются в берег Мглистого моря уграниц Шессера. Свартанская вольницавцепилась стенами крепостей и городковв западные предгорья хребта, которыйшессериты зовут Закатным валом, аостальной мир – Рубежом ночи.

Здесьнет вычурных замков южного дворянства– как нет и самих дворян.

Нокаждый, кто живет тут, сызмальстваприучен защищать свою жизнь и честь –хоть словом, хоть сталью.

Здесь– порубежье, край тревожный и свободный,где сильный и прав, и сыт, и, что еще болееценно, – жив впридачу.

Мужчина,взбиравшийся по горной тропе, был явножив, очевидно – сыт, и, судя по уверенномушагу, прав. Или, по меньшей мере, – уверенв своей правоте.

Онпокинул дом рано и шел долго, что приего росте и широте шага означало –пройден далекий путь. Однако усталостивидно не было. Судя по тому, как легкоон перемахивал через осыпи, сил хватилобы еще на целый день.

Узкий,врезанный в каменную толщу залив осталсяпозади и внизу, и малохоженная горнаятропа повела его по краю постепенносходящегося ущелья.

Страннаяпесня – в такт пружинистому, чутьтанцующему шагу, вполовину голоса, дляпения в принципе малопригодного –мерным прибоем ударяла в скалы иоткатывалась назад, раскачивая невидимыймаятник:

Хэйо-лолэ-Лой-лэло,

Хэйо-лолэ-Лой…

Ито ли чудилось, то ли в самом деле –откликались на нее и скалы, и небо,отвечая на зов: «Ты – наш; ты из этихмест; возьми, возьми у нас твердости,силы, света!»

Оностановился у поворота тропы, под скалой.Проверил, легко ли вынимается из ноженмеч. Хитрым движением перебросил посохиз руки в руку, прочертив в воздухеискрящийся радужный след; поморщился,всмотревшись в искры; отхлебнул изтемно-зеленой бутыли и повторил трюк спосохом. В этот раз искр не было.Удовлетворенно кивнул и убрал посох заспину, после чего лег, припав к скалеухом, и замер, ожидая.

Теперь,уже и вовсе не разбираясь в плетенииволос, можно было бы понять: «Маг, светлыйМастер, готов к бою».

Нет,свартанцы не воевали с шессеритами –и та, и другая сторона накрепко усвоила,что противника трогать не стоит. Покрайней мере, до открытых стычек доходилоредко – раза два-три в год.

Авот грролфы все чаще плодились вущельях... Зимой эта напасть обычнопритихала – морозы и ветер мешали камнюоживать, норовя, напротив, обратить вкамень все живое. Но в этот проклятыйвсеми богами год, и так изобиловавшийнесчастьями, отчего-то было иначе.Каменные громилы рушили перевальныебашни, наведывались к пастушьим хижинамна горных пастбищах – благо еще, чтозимой там ни человека, ни овцы не сыщешь…и с каждым днем все ближе продвигалиськ селениям.

Маготследил их легко. Излишних трудностейждать не доводилось – лишь необходимая,рутинная, привычная чуть ли не с детстваработа… которая очень скоро пересталабыть рутиной.

Стаяоказалась слитой, слаженной, как пальцыодной руки. Да если б еще одной: когдамаг, выждав за поворотом, метнулсянаперерез и развалил переднего, самогорослого грролфа ударом посоха, сзадизаворочались осыпи, выбрасывая памятныееще по Школе столбы грунта. Но страшнеевсего было другое.

Глаза.

Мелкие,как им и положено, зенки чудищ не былипривычно тупыми.

Кромеярости и жажды разрушения в них светиласьхитрость и почти человеческая уверенностьв победе.

Мечв руке здоровяка прочертил замысловатуюкривую, отсекая ближней твари лапу.Жаль, не голову – лап осталось три, иэто не считая ног. Да и грролф не один…

Былоих, конечно, больше, намного больше…Считать некогда, но меч уже иззубрен, азаговоренный посох от ударов потускнелпочти до цвета старого дуба, и силы былина исходе, и места, чтоб уворачиваться,было все меньше: оттеснили, пожертвовавполовиной своих, к обрыву.

Итеперь не отступить. Некуда. И не сожрутведь – просто порвут, не питаются грролфычеловечиной, байки это, они ничем непитаются, и не живут даже…

Впорутворить последнюю волшбу…

Из-заспины, с той стороны ущелья, донессявопль. Протяжный, низкий, раскатистый,не человеку предназначенный и нечеловеком воспринятый, диковинный – изнакомый со школьных лет. Белесойповолокой безумия затянулись глазачудищ, и, забыв о бое, они со стремительностьюлавины бросились напрямик – туда, откудауслышали зов.

Неглядя.

Прямов ущелье с бурлящей внизу рекой.

Магшагнул к обрыву, опуская занесенные дляудара меч и посох. Заглянул за край: рекаприняла грролфов чуть ли не ласково.Распахнула навстречу струящиеся объятия,погрузила в себя, поглощая, растворяятяжкие земляные туши.

Дажезапруды не получилось: в извечномпротивоборстве стихий вновь победилавода, грохотом пенного потока возвещаяоб этом всей долине.

– Воти все, – проговорил волшебник, непонятнок кому обращаясь, и понял, что произносилэти слова одновременно с изможденнымстранником, глядевшим на него с другойстороны. Тот стоял, привалившись кхолодной скале… нет, уже не стоял, амедленно сползал по ней наземь.

– Погодь.Я щас... – выдохнул маг еле слышно. Иувидел, что незнакомец кивнул, закрываяглаза.

– Услыхал,видать, – удивился мастер. Наскорозаговорив раны, затянул напев, от которогоопустевшее тело вновь наливалось Силой– и поспешил на ту сторону.

…лэло-Хэй-йо-Лой,

лэло-Хэй,лолэ-Лой…

Вотличие от грролфов, Иггар Лангаттар,уроженец Свартана, умел ходить повоздуху.

** *

Яндумал, что любит горы.

Оказалось– их легко любить, любуясь ими с равнины,когда они залиты полуденным светом. Илирассветным.

Легколюбить их, проходя предгорья… дажешагая горными тропами, если летом;особенно, зная, что можно спрямитьдорогу, уложив в шаг – сотню.

Нокогда ветер буквально валит с ног, взявв союзники усталость и голод…

Когдашагнуть вперед не на сотню – на обычныйшаг уже опасно, а на два – почти смертельно,потому что за метелью не видно, гдескала, где тропка, а где – прóпасть…

Когдана самом деле эта тропка существуеттолько на полузабытой карте, виденнойне тобою; а в реальном мире возникаетлишь благодаря твоим же усилиям, и тутже исчезает за спиной, начисто занесеннаявьюгой…

Тогдалюбить горы становилось трудно.

Даи не нужно.

Ихнужно было пройти…

** *

Тепло.Мягко. Безопасно. Глаза открываютсянехотя: «Как долго я проспал?»

Потолок– удивительно чистый, без малейшихследов копоти.

Срезной балки свисают пучки лечебныхзелий и косы ядреного золотистого лука.(Десятойдорогой обойдет этот дом и скорбут, ипрочая хворь. А что запах изо рта – такмы люди привычные. Да ежели еще всемсемейством есть, то никому и вонять небудет...)

Никакойкровати – длинношерстные овечьи шкуры,уложенные на пол поверх вороха душистоголетнего сена.

Шаги.Мужик идет, тяжелый, как медведь, и такойже ловкий – мягко ступает, перетекая сноги на ногу. Пол прогибается, но нескрипит – добротно, на долгие годысделан.

Открыласьдверь.

Янна всякий случай притворился спящим.

Вошедшийстал у ложа. Не открывая глаз, Бродягапредставил себе большие босые ступни,неуверенное шевеление пальцев.

Нарочитошумно выдохнув, мужчина сел рядом.Послышался басовитый голос:

– Открывайглаза, чего уж. Мне малой доложил –проснулся, мол, гость-то.

Гость.Это, стало быть, Ян.

Апришедший, значит, хозяин. В чистойрубахе и холщовых портах, с расчесаннойбородой и волосами. Без плетения. Какбы говоря: «И кто его знает, чего ждатьот тебя; однако ж посмотрим…»

Аглавное – без меча и посоха.

Поймавто ли взгляд, то ли мысль, Иггар усмехнулсяодними глазами:

– Отвоеваля с тобой, Бродяга. Не тот возраст, иголова на плечах, слава Свету, уж не та.

Добавил,подумав:

– Некрикни ты тогда, стоптали бы меня грролфы.Как есть стоптали бы.

И,помолчав еще немного, заключил:

– Тылежи. Поправляйся. После поговорим.

Поднявшисьодним движением, вышел за порог.

АЯн снова провалился в сон, где властвоваливьюга и холод.

** *

…Запервым перевалом ветер стал вовсеневыносимым. Он словно обзавелсяхарактером – пакостным и мелочным, каку измученного скукой школяра, гоняющегомуравья по скомканному листу, снова иснова отбрасывая его назад.

Послетретьей безуспешной попытки выбратьсяиз-за покинутой башни, до крыши заметеннойснегом, Ян решился. Воспользовавшисьминутным затишьем, шагнул в снег и поднялруки, сбрасывая защитный покров.Серебряный обруч сразу покрылсяизморозью. Ветер, ликуя, обрушился напутника всей своей мощью – и озадаченостих, пройдя насквозь.

Янпо большей части вынес свое тело запределы мира – оставшись призрачнымсилуэтом, выцветшим, словно вековаяпыль. Слух отказал почти полностью,захлебнувшись внезапно нахлынувшейтишиной, да и другие чувства работалив лучшем случае в четверть силы – едвадостаточно для того, чтобы не потерятьнаправление окончательно.

Яндвинулся вперед, пропуская сквозь себяи снег, и ветер, и небольшие скалы. Всеэто отдавалось внутри колючими злымиискрами – ощущение само по себеотвратительное, но...

Труднеебыло другое. Оказавшись вне привычного,плотного мира, он открылся для миранезнакомого и чуждого.

Мира,где время идет иначе и не всегда – в туже сторону.

Гдеможно увидеть и тех, кого хотел бывстретить, да не можешь, – и тех, коговстречать совсем не хочешь…

Емувиделись глаза Энтви – только уже невыкаченные, а грустные, полуприкрытые.При жизни он таким не был.

Жрица-шессеритка,которую он схоронил на поляне у Вельты,без звука шевелила губами, силясь что-тоспросить – или рассказать?

Вдалипоказалось тонкое лицо, но ненадолго,мельком. Так и не поняв, была это Мариили Лиу, он обернулся и сделал шаг в тусторону – и мир, еле-еле державшийся наоси выбранного им прежде направления,сорвался и покатился в пропасть, смешиваяверх и низ, левое и правое. Желудокпрыгнул к горлу, зубы с неожиданнойсилой – до крови – закусили губу. Ужас,растерянность и свойственное отчаяниюсосредоточение сменили друг друга соскоростью спиц в бешено крутящемсяколесе.

Апотом послышался Голос. Как ни странно,четкий и куда более звучный, чем ввидениях.

– Тырискуешь, выходя сюда. Тропа через горыскоро закончится, но конец твоей Дорогиеще далек. Не ищи опасностей сверхнеизбежного.

Средиутративших плотность снежных вихрей ипризрачных скал показалось нечто кудаболее вещественное – силуэт человека.Он шел уверенно и твердо, и вокруг негомир становился на место, и видно было,что идет он в ту же сторону, что и Ян, нанесколько шагов опережая его. Он казалсято ближе, то дальше, уловить его очертаниябыло трудно… И в то же время из всего,что окружало Бродягу, именно он выглядел– и был – действительно настоящим. Иветер, и снег, и камень, сливаясь вмутно-серую мглу, уступали ему безсопротивления, словно признавая за нимправо идти, куда он сам пожелает.

– Ктоты? – задал Ян вопрос. Путник молчаподнял руку и чуть шевельнул пальцами,приглашая идти за собою; и лишь послепервого шага Бродяги ответил:

– Я– Тот, кто на самом деле есть.

Ихотя слова его звучали, как на загадкииз темных легенд, Ян почувствовал, чтоэто – настоящее Имя. Или – одно из Имен.

– Тыведешь меня по Дороге? – спросил он,ощутив, что движется куда быстрее и…иначе, чем шел до этого. Идущий впередиответил, не оборачиваясь:

– Яоткрываю Дорогу перед тобой. Делаю еевозможной. Путь выбираешь ты сам.

Голоспостепенно становился тише, а окружающиймир – менее размытым. Таинственныйспутник – вернее, проводник – ускорилшаг и исчез вдали, так и не обернувшись.

– Кудая иду? – крикнул вдогонку Ян, борясь сощущением падения – такое бывает иногдаперед тем, как внезапно обрывается сон.

– Увидишь,когда придешь, – затихающим эхомдонеслось издали; и то, что казалосьснегом, рассеялось; и гранитная глыба,постепенно обретая плотность, вытолкнулаБродягу наружу, к воздуху и свету, наплощадку у края ущелья. На дно его, вреку, вышедшее из-за гор солнце толькочто уронило густую тень. Вдали сквозьзвонкий от чистоты воздух сияла бирюзоваяполоса моря, ясно говорившая: горыпозади.

«Забылпоблагодарить», – зарницей сверкнуламысль, которую тут же вытеснила схваченнаявзглядом картина: на противоположномберегу ущелья, на самом краю, полудюжинагрролфов забивала человека. И хотя онеще крепко держал и меч, и посох, усталостьего была очевидной, а участь – почтинеизбежной.

Иэто «почти» привычной тяжестью леглов руки Бродяги.

Яннабрал воздуха полную грудь, до боли, –и, сосредоточившись, выбросил его вотчаянном, рвущем душу вопле...

** *

Головаслегка кружилась от слабости и долгоголежания, ноги несли плохо – но все женесли. Из комнаты, где была его постель– в светелку (стекло было здесь дорогим,так что оконные проемы закрывали добротносотканные полотнища Силы – и от стужи,и от лихого человека, если он, вконецсвихнувшись, надумает вломиться в домчародея).

Оттуда– в сени, безоконные, но удивительносветлые, полные свежего, напоенноготравами воздуха. И дальше – накрыльцо-террасу, на звук, привычный…но не совсем.

Водворе рубили дрова. Топливо нужно былотолько для кухни – дома в этой деревнеобогревали подземные источники. Ностарая ветвистая яблоня, поваленнаязимними ветрами, так или иначе былаобузой для подворья…

Рубили,видать, на всю деревню – хоть и великасемья у Иггара, не верится, что сноровистойРивве с дочерьми понадобится так многодров на готовку…

Рубилиголыми руками, шумно выдыхая в такт –и чурбаки распадались надвое, и толькомастер мог заметить в момент удараголубую вспышку шиндаг'фари, «бесплотноголезвия».

Происходящеездорово напоминало одну из тренировокЭльды на Торинге. Только вот ученикибыли постарше, было их всего трое, да иТоринг был отсюда в сотнях морских вьёрр– или в паре месяцев пути сушей… хотякто ж так меряет расстояние до острова?

Иггарвышел из кухонных дверей, потянулся и,мягко переступая, подошел к одному издровосеков. Понаблюдал, одобрительнокивнул, и, от души хлопнув по плечу, пошелк другому, белобрысому здоровяку, которыйникак не мог справиться со своим чурбаноми даже ушиб кисть от усердия.

– Заставьдурня… – вздохнул Иггар почти ласково.– Который раз показываю: не в силе дело,а в мягкости. Смотри…

Подбросивчурбачок в воздух, мастер взмахнулруками, словно стряхивая с пальцев воду– и на тронутую изморозью почву легворох аккуратных душистых лучинок.

– Здорово,– искренне похвалил Ян.

Иггаробернулся, довольно усмехаясь.

Детинатем временем подтащил другое бревно –немалое, сучковатое, с торчащей веткой– и сунул его в руки Бродяге.

– Может,наш гость пожелает силу показать? –простодушно осведомился он.

– Думай,что говоришь, Бьёрн! – взъярился хозяин.– Сегодня только встал, неделю отлежав,а ты ему – «силу покажи»!

– Говорят,он тебе жизнь спас, – сконфуженнозабормотал парень. – Слухи ходят –великий мастер! Только ж рукой махнуть…

– Ежеликому тут помахать руками и надо, то этотебе, – буркнул Иггар сердито и добавил:

– Бревнозабери, олух!

Бьёрнобескуражено пожал плечами и подхватилчурбан из рук Яна – да тут и присел,разинув рот: на мертвой ветке появилисьнежные зеленые листья.

– Показемля прогреется, держите в тепле, вводу поставив, – проговорил Бродяга,поправляя куртку. – Будет вам новаяяблонька. А насчет удара – слушай, Бьёрн,мастера Иггара. Да повнимательнейслушай…

Инеловко пошатнулся, чувствуя: прав былИггар, рано фокусы показывать…

Иггароказался рядом. Чуть пригнулся, поймавЯна плечом.

– Давай-ка,приятель, пойдем присядем. Поговорим…Опирайся, не боись – я тебя на этом плечеот самого ущелья сюды донес, ужо до домадотащу как-нибудь...

** *

– …Ну,а что было делать? Ждать, пока грролфынас в море скинут? Или пока в Шессергардедодумаются до чего похлеще?..

Янмолчал, слушая рассуждения однокашника.Вырос Иггар, заматерел… но в чем-тооставался тем самым запальчивымподростком, что когда-то влез в драку,заступившись за Бездаря.

– Яж на письма им, – продолжал тем временемИггар, имея в виду уже явно не Шессер, –пергамента извел – три шкуры. В ответ– ни гу-гу. Послал кристалл, прямымброском – неделю послетого пластом лежал... В аккурат черезнеделю и удостоили ответа. Мол, всепонимаем, но прислать никого не можем,самим потребны. «Для нужд Ордена»!

Янвспомнил обгорелую поляну у реки. Нетам был нужен Энтви, ох не там!

– Ну,и начал я советовать. Тому одно, томудругое. Потом староста и говорит: «Мастер,сын мой старший на гроллфов с рогатинойходит, беспокойно мне за него. Подучитьбы...» Так и начал... кхм... подучивать. НаОстрове, пожалуй, не сильно порадовалисьбы...

Сказаноэто было очень и очень мягко. Если быслух о самовольном учительстве Иггарадостиг Торинг-Фора, это, скорее всего,сочли бы мятежом. И уж тогда у Орденанашлись бы два-три боевых мага дляотправки в Свартан. Только Иггар точноне порадовался бы прибытию коллег...

– Нео том беспокойся, дружище, – Ян пристальнопосмотрел в прищуренные глаза хозяина.– За то, что меня приютил да выходил, нето что посох – голову потерять можно.Знаешь?

– Ато, – хитро улыбнулся Иггар. – Как и то,что за твоюголову – точнее, то, что на ней надето– не только прощение выпросить можно,а и право основать тут филиал Школы...Только я ни чужой жизнью, ни своейсовестью сроду не торговал. И торговать– не буду! – закончил свартанец неожиданнорезко, хлопнув ладонью по колену.

– Спасибо…спасибо, друг, – ответил, помедлив, Ян.– Думаю, я смогу остаться у тебя на время– и помочь, чем сумею.

** *

Иггарбыстро смекнул, что Обруч используетСилу не так, как их учили в школе, и чтоЯн при всем желании не смог бы поделитьсяэтими способами. Но Бродяга оказалсядалеко не бесполезен. Ученики Лангаттарапо двое-трое поднимались с ним в горы,где учились зову грролфов. От селенийотходили подальше: вначале – чтобы невызывать смеха и нареканий безуспешнымипробами. А потом, когда получаться сталокуда лучше – чтобы не накликать беду вслучае успеха. Быстрые воды Риввы иГинтари, двух близлежащих рек, набравшисьсил с весною, исправно топили сыпавшихсяс обрыва земляных чудищ. Бьёрн, незадачливыйдроворуб, оказался одним из самыхспособных к зовуи, в свою очередь, учил Яна местнымпесням, коих знал великое множество.

Возвращалисьобычно к вечеру. Ривва Лангаттар, силойи бурной деятельностью похожая на реку,разделившую с ней имя, извлекала из печида из кладовых все, что могло подкрепитьтело и поднять настроение – а по этойчасти она была настоящей мастерицей.И, несмотря на скудость послезимья,обеды в доме эйгаборского чародея неуступали вкусом и питательностьютрапезным Торинга. Яну они казалисьдаже более вкусными – с каждым днем онучился радоваться спокойной жизни,простой еде... простоте и покою во всем.

Дети,вначале избегавшие слишком тихогопришельца, вскоре собирались гурьбойу очага в Общем Доме, расспрашивая еговечера напролет о городах и дорогах,диковинных цветах и животных, в Свартанене виданных. И Ян, позабыв о природноймолчаливости, говорил, говорил, прерываясьлишь для того, чтобы отхлебнуть местногопива – не слишком хмельного и отличноосвежающего… и думал при этом: а ведьдля обитателей Лондейяра или Айдан-Гассаэти большеглазые ребята, живущие межМглистым морем и Шессером, пасущие овецна лугах, окаймленных обрывами даскальными стенами, и лазающие за дикиммедом по ущельям – и сами часть невероятнойсказки, жуткой и радостной одновременно,пряной от опасности и свободы...

Янвписывался в эту сказку все больше –но не пускал корней, и это Иггар виделтоже. Сердце Бродяги было устремленодальше. Несколько раз, собравшись сдухом, Иггар подходил к Яну с предложениемпоселиться в Эйгаборе насовсем. И всякийраз тот улыбался, благодаря искренне,но не отвечая ни да, ни нет…

** *

– Значит,не останешься, – глубоко вздохнул Иггар,досадливо дернув косичку на краю бороды– знак прощания. Облако пара завислонад обрывом, оранжево-розовое в лучахтолько что выглянувшего из-за гор солнца.

Янбросил взгляд на деревушку внизу, вновьподумал о том, как уютно она примостиласьна склоне, и каким родным стал за этовремя приземистый, крытый тонкимикаменными пластинами дом... Потом глянулна дорогу, точнее – извилистую тропку,что вела к берегу и дальше. Встретилвзгляд бывшего приятеля, ставшегодругом.

– Немогу, Иггар. Буду жив – постараюсь прийтиснова. Если примешь.

Тот,помедлив, кивнул.

– ДобройДороги, куда бы ты ни пошел, – проговорилон тихо.

– Итебе, – отозвался Ян, коснувшись егоплеча.

Обазнали, что Иггар – плоть от плотисвартанских гор – никогда не оборветкорни, не оставит семью и дом и неотправится странствовать дальшеСварре-Руйла, до которого на хорошейлошади – три дня пути пути. Но настоящаяДорога – это ведь необязательнопутешествие. Среди самых заядлых бродягбыли и те, кто за всю жизнь не покинулродных мест. И это Иггар знал тоже.

– Имне, – повторил он, провожая взглядомудаляющийся силуэт Бродяги.

Иггарбыл отличным бойцом, средней рукиволшебником, а предсказателем – и вовсеникаким. Но весь тот день его не покидаланавязчивая и неприятная мысль: не успевобрести друга, он теряет его.

Янпрощался насовсем.

** *

Позадиосталась весна, и с нею – Прибрежье,родной и так давно покинутый край; гаваниГефара и Сварре-Ральта, особеннооживленные ранним летом, перед месяцемXалейви, когда ни один корабль не покидаетпорта.

Этотмесяц, пору штормов и бурь, он провел вширокиx долинах Лондейяра, где дозревали,готовясь стать вином, молочно-белыеплоды ллейтры. «Вкусен, как ллейтра» –говорят на Юге. И там же говорят: «Смердит,как гнилая ллейтра». Человеку, бросившемугнилушку в чужое окно, полагалось двестиударов солеными розгами. Причем следыот ударов проходили раньше, чем хозяинзлополучного дома мог снова в немпоселиться...

– Нет,не видели, – снова и снова звучалпривычный ответ из разных уст и в самыхразных местах. – Не проходила… Не было…Не знаю...

И,ответив, южане минуту спустя забывалио неприметном незнакомце и его вопросах– забывали всерьез, так, что никакимичарами или, упаси небо, пытками воспоминанияэти вернуть уже не удалось бы...

Янслишком хорошо помнил Энтви и следовоставлять не собирался.

** *

Напересечении Посольского тракта(именуемого в народе Говяжьим) и рекиТвайлин расположился богатый городЗингвэтан, столица Энгвальта – краяторговцев зерном, скотом и мраморнымсыром; края, в котором отнюдь не бедствуюттакже портные, кожевенники и ювелиры.Количеством – и качеством – трактирови лавок Зингвэтан мог бы поспорить (всвойственной этому городу манере –вежливо, но твердо) с Динвалем и даже,возможно, с самим Кэйм-Баталом. А торговаяплощадь города, вымощенная коровьимизубами, считалась одной издостопримечательностей Альверона.

Гостиница«Зеленый Капитан» – добротное двухэтажноездание под замысловато изломаннойчерепичной крышей – стояла чуть встороне от главной улицы, не страдая,однако, от недостатка посетителей.Дурной славой не пользовалась – хотяи поговаривали, что в самой чистойобеденной зале частенько сиживаетатаман зингвэтанских воров «со товарищи».Заезжие дворяне и негоцианты изКэйм-Батала и Динваля предпочиталиселиться у «Толстой Тэсс» или в «Трёхнобилях», где яства – пряные, белье –шелковое, а послеобеденный сонспособствовал пищеварению и приятномутечению мыслей. Здесь же останавливалисьне очень богатые путешественники,ремесленники и средней руки торговцы.Кормили тут просто и недорого, селилив чистоте и уюте и, что подчас было ещеважнее, никогда не задавали лишнихвопросов...

Посетитель,ступивший на порог гостиницы соннымпредосенним вечером, был ей под стать:не внушал особого доверия – но иподозрений тоже не вызывал. Простенькаякуртка, свернутый в скатку плащ, далеконе переполненный заплечный мешок,запыленные легкие сапоги. Склонив головунабок, содержатель гостиницы мягко, нонастойчиво потребовал плату вперед.

Тритяжелых серебряных семигранникастоличной чеканки легли на стойку беззвона.

– Комнатуна два дня; сейчас – бадью горячей воды,ужин, и не беспокоить, – невыразительно,но отчетливо произнес усталый голос.

– Багаж?– осведомился мигом подскочивший слуга.

– Всес собой, – посетитель без труда приподнялвисевший на плече мешок, подцепив егоза ремень большим пальцем.

Поднявшисьпо лестнице – в меру крутой и скрипучей– хозяин и постоялец свернули в короткийкоридор и оказались перед темной дубовойдверью. Комната за ней была меньшеобеденного зала, но ненамного; а накровати, громоздившейся в алькове горойалого бархата, можно было спать хотьвдоль, хоть поперек. В углу возвышалсярезной шкаф в виде вздыбленного медведя– в натуральную медвежью величину.Между окон, в камине, ожидали огнякленовые поленья – протапливать комнатузаранее не стали, лето еще не кончилось,но вечера уже бывали зябкими. Пахломятой, лимоном и распаренным деревом:бадью наполняли горячей водой, и этобыло здорово...

«Какже я устал...»

– Желаетли почтенный путник, чтобы при омовенииему прислуживала девушка? – спросилставший донельзя учтивым содержатель.Смазливая служанка, уложив на кроватьогромное, как ковер, мохнатое полотенце,подмигнула постояльцу.

– Нет,благодарю, – сдержано ответил тот, дажене глянув в ее сторону. Девушка картинновздохнула и вышла.

– Мальчика?– невозмутимо переспросил трактирщик.

Отвзгляда гостя его мигом вынесло задверь.

Плохо,подумал Ян, глядя на поспешно, но в тоже время тихо закрывшиеся створки.

Зверею.Или попросту – дичаю. Еще немного – икто знает, что случилось бы с не в мерууслужливым трактирщиком?

Тот,кстати, был бы весьма удивлен, доведисьему заглянуть в замочную скважину.Постоялец с действительно зверинойосторожностью обошел комнату, тронулладонью шкаф, но открывать не стал;особенно тщательно осмотрел окно икровать, а бадью только что не обнюхал.Удостоверившись, что комната не таитподвоха, Бродяга скинул одежду и аккуратносложил ее на кровати.

Водабыла не слишком горячей, и Ян, не теряявремени, влез в бадью – с привычнойловкостью, без всплеска. Расслабился,всем телом впитывая покой и тепло;погрузился с головой, позволяя водевымыть из волос пыль, а из мыслей –лишнюю тревогу.

И,конечно, именно тогда в дверь постучали.

– Яже сказал: никого и ничего не надо, –раздраженно ответил Бродяга, выныривая.

– Прошенопередать, – с занудной настойчивостьюпрогнусил детский голос.

Завернувшисьв полотенце, Ян сторожко приблизился кдвери. Засады не почуял. Боевых чар –тоже.

Мальчик,ждавший его в коридоре, был, очевидно,из кухонной прислуги. Сонное лицо,заболоченные глаза, в протянутой руке– плошка с тусклыми синими кубикамисоли для ванн.

– Прошенопередать... – повторил еще раз мальчик,ткнув плошку в руки Бродяги – и удалился,противно шаркая грязными босыми ступнями.«Где они такого откопали-то?» – недоумевалЯн, возвращаясь в комнату. Рука с плошкойпотянулась к бадье – и тут самый большойкристаллик сверкнул голубизной иозарился нервным, дребезжащим светом.

– Привет.Надеюсь, ты здесь не по мою душу? –проговорил он приглушенным, но вполнеузнаваемым голосом.

– КайтКэмми, – почти без удивления проговорилБродяга, опускаясь на край кровати. –Верно, это ведь твой город. Здравствуй.

– Ненадо имен! – взмолился кристаллик,протестующе вспыхнув.

– Страшно?– усмехнулся Ян, ставя плошку наприкроватный столик и укутываясьполотенцем, как плащом.

– Да,страшно, – вздохнув, согласился егоневидимый собеседник. – Сам я к тебенипочем не пришел бы. Тебя боюсь, Орденабоюсь, страха собственного – тоже боюсь.Задрало все...

Янсловно наяву увидел, как тот, прежнийКайт, ерошит рыжую шевелюру.

– Однакож вот говорим, причем ты – первый, –ситуация забавляла Яна все больше. –Что ж, признавайся, зачем вытащил меняиз ванны. Кроме того самого страха –кстати, напрасного. Как видишь, я и думатьо тебе забыл. Уж не обижайся, приятель!

– Мнели на тебя обижаться, – примирительнопроизнес Кайт. – Расстались мы нехорошо,а Орден, консулом которого я имею морокубыть здесь, за тобой охотится. Ты ведьв курсе?

– Вкурсе, – напрягся Ян. И добавил, прощупываясобеседника: – Что ж, консулКэмми, ежели охота – можем устроитьпоединок… да хоть сейчас. Дай толькотело обтереть да в портки облачиться...

– Кончайшутить, бродяжья душа, – серьезно ответилтот. – Кстати, если тыочень хочешь повоевать – через два дняв городе будет тесно от моих собратьевпо Ордену. Депутация Торинга к императору.По большей части – кабинетные щелкоперы,но Гэйнар и Вальм там тоже будут.

– М-м-м…– Ян задумался всерьез: если Кайт неврал, из гостиницы надо будет убираться,причем даже скорее, чем он полагал. Отязвы Бродяга, однако, не удержался: –Ну и каково оно – подставлять свойОрден?

– Времячерно-белых идеалов прошло, Ян, – безобиды и без смеха отозвался Кайт. –Тогда я был молод и глуп; сейчас чувствуюсебя старше, но... не то чтоб намногоумнее. Если тебе это о чем-то скажет –я знаю о затее Иггара. Тебе говорю безопаски – ты-то вряд ли кинешься доноситьв Торинг-Фор. Испоганилось там что-то,на острове. То ли и было оно не больнохорошо…

Янпонимал, что Кайт рискнул посохом и, вконечном счете, шкурой тоже, и что сделалон это не ради пустых разговоров – идаже не столько ради того, чтоб поскореесплавить опасного Бродягу из города.Нет, рыжий сын ювелира хотел сказатьчто-то важное. Хотел, но не спешил.

– Помнишьстих на щите в библиотеке – ты же частосидел там? – говорил тем временем Кайт.– «Тем и другим изобильны…» Я давночуял: что-то с ним не так. И только черезпару лет после Школы выяснил: Йаарильне хотел браться за этот заказ, он вообщене писал заказного. Тогдашний Верховныйнажал на него – совсем чуток. Но набардов и немного жать себе дороже.Йаариль заказ выполнил, даже плату невзял, а вышло – посмеялся он над Орденом,ох посмеялся… И прав ведь был. Хватаетна Острове и хилых умников, и здоровыхдурней. Как, впрочем, и всюду...

Янмолча слушал. Сияние кристалликапостепенно тускнело – заклятье передачислабело со временем. Казалось, Кайт обэтом забыл.

– Яведь не о том, – спохватился он наконец.– Мне был о тебе сон.

Янхмыкнул – совсем так же, как это делалкогда-то Антар. Снам и видениям, кромесобственных, некогда бывших привычными,он не особенно верил.

– Нуи зря, – угадал его мысли Кайт. – Притом, как тщательно ты нынче прячешься,я нашел тебя только благодаря этомусамому сну...

Бродягавздрогнул: в Зингвэтан, город шумный имноголюдный, он пришел всего часа тритому, наследить нигде не успел ни делами,ни расспросами. Но Кайт доставил кристаллпрямо в его комнату. Возможно, в этомсне что-то есть. Возможно...

– Чтоты увидел? – спросил Бродяга, стараясь,чтобы голос остался спокойным. – Говори.

– Скажу,сейчас скажу! – взахлеб затараторилКайт. – Только… пообещай мне одну вещь.

– Нуконечно, – усмехнулся Ян. – Без торговлиты бы не был самим собой. Чего ты хочешь?

– Покиньгород как можно скорее. Лучше – сейчас.По крайней мере, прежде, чем здесь будетГэйнар. Пожалуйста.

– Хваленоеэнгвальтское гостеприимство, – вздохнулБродяга, пожав плечами. – Хорошо. Этовсе? Тогда говори.

– Тычего-то ищешь, – сосредоточено, словновспоминая, произнес Кайт. – Ищешь, рискуяжизнью и теряя то, что есть у тебя сейчас.Но не остановишься, пока не найдешь.Сначала, увидев тебя на пути сюда, яиспугался – из волшебников Орденасейчас тут только я и есть. Думал, тысобрался мстить. Энтви упоминал насовете, что напал на твой след. Напал,да и пропал… не буду спрашивать, что сним сталось, что он тебе сделал – не моедело. Но суть не в том.

– Вчем же? Пока что ты не сказал мне ничегонового, – сухо ответил Ян.

– Тынайдешь ответ там, где все началось, –прозвучало еле слышно. Кристаллик едвамерцал, голос заглушался треском ишорохами.

– Где?– Ян обтер ладонь о полотенце, осторожновзял кристалл пальцами и плеснул в негоСилы.

– Тебевиднее, – тихо, медленно и внятно ответилКайт. – Нет, я вправду не знаю. Понялодно: «Там, где все началось»… Все, Ян.Надеюсь, больше не столкнемся. Прощай.

Вот,значит, как.

Говорливыйрыжий Кайт. Быстрые зеленые глаза,озорной вихор, обезоруживающая улыбка...

Наверное,к лучшему, что Ян не увидит его таким,каким он стал теперь.

Бродягазадумался так глубоко, что не сразууслышал шепот:

– Да,и еще просьба… ну, ты, наверное, и сампонял. Раствори...

Кристаллвспыхнул в последний раз и погас. Янподнялся с кровати, взял плошку и шагнулк бадье. Сунул руку в воду и тихо ругнулся:остыла.

** *

Осеньв Ак-Торанских предгорьях наступиларано, тихо соскользнув с гор. Миновалалуга и пастбища, влажной ладонью туманатронула леса, и, прежде чем добратьсядо вечно неспокойной границы меж Садмойи Роттаром, спустилась в котловину, гдегнездился Крофтон. Город этот – скорее,впрочем, поселок – не заботился даже отом, чтобы огородиться стеной. Тяжелаякопоть над месторождениями горной смолызащищала его с одной стороны, давние икрепкие связи местного цеха смолокуровсо всеми владетелями Юга – с другой.Войска удельных княжеств, медленно, новерно добивающихся независимости икоролевского герба, хранили в арсеналах«торанскую смесь» как последнее, крайнеесредство, оставляющее за собой мертвуювыжженную пустошь. Поэтому противвсякого, кто пожелал бы единоличновластвовать над смолокурнями Крофтона,немедленно поднялись бы все остальные,забыв на время межусобную грызню.

Горнаясмола, источник благополучия и богатстваКрофтона, была и неотъемлемой частьюего повседневной жизни. Улицы городкане были вымощены – их покрывала смесьмелкого щебня и переваренной смолы.Перегонкой той же смолы получали маслодля уличных фонарей и воск, из котороголили свечи. Жители предгорий говорилиполушутя, что в Крофтоне той же смолойи питаются – шутки шутками, а в лабораторияхТоринга время от времени бродили идеио превращении густой маслянистойжидкости в съестное.

Покаже обитатели Крофтона с удовольствиемнасыщались хлебом, мясом и овощами,купленными за «смоляное золото». Своихполей и пастбищ у города не было, как небыло рядом и деревень: прокопченные,промасленные песчаные поля окружаликотловину, и лишь постоянный притоксвежего воздуха сверху, с перевалаДжейрат, спасал жителей Крофтона отудушья.

Трактир«Смоляная бочка» – место, где заключалисьи щедро обмывались сделки самого разногоуровня – считался, наряду с управой ицеховым домом гильдии смолокуров,средоточием крофтонской жизни. «Управа– наш мозг, гильдия – сердце, – говариваликрофтонцы, добавляя задорно: А «Смолянаябочка» – печень!» Наряду с винами Юга,роттарским элем и горькими настойкамиРэль-Итана, здесь подавали «горнуюслезу» – прозрачный и невероятно крепкийнапиток, секрет изготовления которогогильдия смолокуров хранила чуть ли неревностнее рецепта пресловутой «торанскойсмеси». Вместо вывески над дверью виселбочонок – просмоленный, естественно,и окованный узорными обручами. Потолокзала, в который приходилось спускатьсяпо вытертым каменным ступеням, былсводчатым – и свод был вымощен огромнымидубовыми клепками, напоминая, опять-таки,внутренность здоровенной бочки. Самособой, столы в этом заведении былисделаны из бочек – стильно, но не весьмаудобно. Табуретами служили бочонки,столь мастерски раскрашенные под смолу,что приезжие, впервые попав сюда,опасались прилипнуть, сев на них.

Уокна, занавешенного неожиданно чистойшторкой, трапезничали смолокуры: троестарых, носящих черный с багровым цеховойплащ с небрежным изяществом, и юнец,только что испытавший пробную партиюсмеси и тем доказавший свое право накуцую черно-алую накидку, место запраздничным столом рядом с бывшимнаставником и слово «мастер» передименем.

– Жахнуло-токак, а?! – возгласил он, осушив очередную(и явно лишнюю) кружку. Старший изсмолокуров досадливо поморщился. Другой– лысый, но с широкой густой бородойсмоляного цвета, отметил, ни к кому особоне обращаясь:

– Нетак, как могло бы. Смесью каменные ядраначиняют, для требушетов – и осколкиубойные, и грохоту поболе.

– Дорогнынче камень, вот и льем в глиняные, –примирительно отметил третий,меланхоличного вида носатый мастер. –В Предгорьях нелады. Под горой живем,а,поди ж ты, камень тесаный купитьнегде.

– Раньшенаверху, в Форисе, отменные ядра тесали– подтвердил, почесывая бороду, лысый.– А ща там – ни души. Был город – и нету.

«Чёж так?» – одними глазами спросил юнец.Рот его в это время был занят кускомветчины – и к лучшему, наверное.

– Ведьмапрокляла, – скорбно поднял брови носач.– Жечь ее собрались. У меня же и смолукупили, три бочонка. Да вот не сожгли…

– Ведьма– не ведьма, – нахмурился лысый, сердитозыркнув на коллегу. – Бургомистр тамошнийсам был гадом похлеще любой ведьмы…Сквалыга.

Идобавил еще пару слов, емко и меткоописав переехавшего в Динваль бывшегобургомистра. Носатый миротворецпоморщился:

– Некрыл бы его так. Сына, говорят, потерял…

– Сынотца стоил. Сам, поди, и нарвался... – несдавался чернобородый.

– Живего выползок, – промолвил весомо старший,молчавший доселе смолокур. Сотрапезникизаинтриговано воззрились на него. Тотвыдержал паузу, щелчком поправил висевшийна толстой золотой цепи медальон советагильдии и вполголоса повторил:

– Жив.Только вот внуков у Ронго Шагмара точноникогда не будет!

Смолокурына секунду умолкли, перевариваяуслышанное, затем – разразились громовымгоготом…

Послетого некоторое время ели молча.

– Мутноеэто дело, братцы, – нарушил сосредоточенноежевание носатый. – Вот взять хотя бы:магичка молоденькая, которую в гильдиивчера привечали. Чем не ведьма? А подиж ты, не проклинать – снимать подрядилась…

– Чегоона снимать будет? – оживленно осведомилсянедавний подмастерье, подымая от тарелкибледную рожу с алыми пятнами носа искул.

– Дапроклятье же, каменная твоя башка! Списебе, коллега,и не встревай, – посоветовал ему сидевшийрядом бородач. Совет сопровождалсядружеским подзатыльником, способнымрасколоть средней толщины кувшин изтех, в кои заливали торанскую смесь. Ноголова новоиспеченного мастера была,видать, и впрямь каменной: впечатавшисьщекой в салат из овощей с мясным фаршем,тот громко засопел и вскоре, последовавсовету старшего товарища, погрузилсяв крепчайший сон. За столиком воцарилсямир, и посетители трактира, обернувшиесябыло в сторону окна, вновь занялисьсвоими делами – едой, беседами да торгом.Никто из них не вспомнил человека,сидевшего в углу у двери. Тот, услышаввсе, что ему было нужно, встал, расплатилсяи вышел.

ПокинувКрофтон через верхние ворота, он сошелс главного тракта и направился в горыпо недавно пришедшей в упадок тупиковойдороге – туда, где стоял когда-то Форис.

Впрочем,стоял-то он и поныне. Только не жил в немникто.

Дорогабыла неблизкой.

Деньпути пешком, часа четыре верхом…

Часаполтора, если идти так, как ходит Бродяга,когда его никто не видит.

** *

Воротараспахнуты настежь. В этот раз нет нуждыукрываться в переулках – можно спокойно,не спеша пройти по главной улице. Как впрошлый раз, когда он нес на руках Мари– только в обратную сторону.

Домасохранились на удивление хорошо – неразрушенные и не разграбленные. Впрочем,людей здесь не было, а значит, грабитьи рушить – некому. Пожаров не случалось:весь огонь в городе угас в одночасье, ис тех пор не зажигался ни разу. А лес,потянувшийся к стенам молодой порослью,только начинал свою неспешную работу

«Зеленоепламя – сильное, но тихое... – говорилкогда-то Лэссан. – Город, оставленныйлюдьми, природа поглотит за столетие».Но прошло всего чуть больше года, и покавыпадающие из стен камни были редкостью– лишь трава густой щеткой пробиласьмеж брусчаткой. Отчего-то больше всегоее было на площади перед ратушей –каждый камень мостовой казался лишеннымзрачка глазом в обрамлении густыхзеленых ресниц. Заметив на одном из нихудивительно правильной формы «соринку»,Бродяга наклонился – и, подняв, невольнозалюбовался находкой.

Наладони его лежало звено цепи – выкованноестарательно, на совесть, за тринадцатьмесяцев не тронутое ржой. По дороге кцентру площади ему попались еще несколькотаких же: отдельные, а главное – цельные,неразорванные, словно они и не былиникогда единой цепью. Ян подбросил парузвеньев на ладони – и, не глядя, бросилих в стену. Железки со звоном отскочили.И земля, просев, ушла из-под ног, крепкосомкнувшись вокруг лодыжек.

– Стойсмирно, я не хочу причинить тебе боль!– напряженно проговорил тонкий, смутнознакомый голос.

Ка-айа-кеташ,«земляная пригоршня»: камни, трава,почва вздыбились гротескным подобиемпальцев, грозя раздавить или, осыпавшись,похоронить под собой. Простое и действенноесредство внезапной поимки всякого, ктоне умеет противостоять магии быстро исильно.

Тольконе Бродяги, который это умеет – и это,и многое другое…

Просочитьсясквозь каменно-земляные пальцы, уйдя втуманный мир? Можно, хотя и рискованно– недаром Голосв Рубежных горах предостерегал противэтого. Взорвать пригоршню изнутри,словно айдан-гасская петарда-шутиха?Можно и это, но незадачливому волшебнику– точнее, волшебнице – попросту оторветруки.

Янприсмотрелся к застывшим в напряженииземляным пальцам – были они тонкие, седва заметными узелками суставов,изящные, несмотря на огромный размер,– и поступил иначе.

– Отпустименя, – сказал он спокойно. – Сколь бысильной ты ни была, держать это заклинаниетяжело. Я обещаю, что не сделаю тебе злаи не сбегу.

– Клянись!– требовательно прозвучало из пустотывпереди.

– Чем?– горько усмехнулся Бродяга. – НиСветом, ни Тьмою не поклянусь – я непринадлежу и не служу им; Равновесие янарушаю, и нарушать буду, пока жив.Впрочем... Клянусь Дорогой и тем настоящим,что было у нас с тобой. Клянусь нашимместом на ступенях Обители, слева отвхода, и всем, что с ним связано. Лиу, яне причиню тебе вреда.

Каменнаяхватка ослабела, земляные пальцыосторожно отпустили его ноги и опали,вновь став брусчаткой.

– Можешьидти, – странно дрогнул голос волшебницы.

Невидимостьрассеялась, словно зыбкий утреннийтуман – она стояла прямо перед Яном, вдюжине шагов. Спустя полтора десяткалет Лиу оставалась стройной, даже слишком– но угловатость и беззащитностьостались в детстве, сменившисьотточенностью движений и скрытой силойтонких рук. Плечи чуть опущены – словнопод привычной, хоть и невидимой, тяжестью.Кудрей нету, и, похоже, уже давно: короткаяжесткая стрижка смотрится уместно,намного лучше соответствуя новомуобразу. И огонь в глубине прищуренныхсветло-карих глаз горит иначе, спокойнееи глубже, чем в юности.

– Чтоты делаешь в этом городе? – требовательноспросила волшебница.

– ИщуДорогу, – ответил Бродяга, по привычкесказав правду так, чтобы собеседницане слишком много поняла.– Мне сказали,что она может начаться здесь.

Лиу,как ни странно, не удивилась. Продолжаядержать посох между собой и Бродягой,она окинула его настороженным взглядоми проговорила:

– Тебе...небезопасно заходить так далеко на Юг.

– Знаю.Встретил Энтви, – ответил Ян быстро, итут же понял, что сказал это зря. Лиусделала единственный возможный вывод.

– Ты!..– вскрикнула она, обеими рукамиперехватывая серебристое древко.

– Нея! – попытался возразить Ян.

НоЛиу уже не слушала. Она двигалась сневероятной скоростью, и среднихспособностей воин умер бы, не успевпонять, что с ним произошло.

Нопротив Яна – а точнее, против обруча –шансов у нее не было.

Шипучаяголубая молния расколола камень там,где Бродяги уже не было.

Посох,мелькнув в воздухе, ударился о мостовуюи отлетел прочь.

РукиБродяги, равно хорошо умевшие убиватьи исцелять, перехватили запястьяволшебницы, показавшиеся стальными –и поглотили силу несостоявшегося удара.

Дальшебыл взгляд. Глаза в глаза. Пламя встретилосьс лазурью, жар гнева – с прохладнойглубиной терпения… и терпение одолелогнев.

Апотом Ян открыл для нее свою память –от самой стычки с шессеритами на Вельте.Открылся перед ней почти полностью.

Почти,но не совсем – потому что часть егосознания оставалась в стороне, напряженноожидая удара... и укрывая от Лиу чужиесекреты: встречу с Иггаром, беседу сКайтом... И еще – другие воспоминания,связанные вовсе не с Энтви.

Онистояли так минуту, две.

Натретьей минуте Лиу обмякла.

Вздохнулаи ткнулась в плечо Бродяги. Молча, беззвука. И лишь потом, подняв красные отслез глаза, спросила:

– Зачемон это сделал?

Столькогоречи и боли было в ее голосе, чтозахотелось оправдываться – илиогрызаться. Ян не сделал ни того, нидругого. Просто легонько провел ладоньюпо рыжему ежику, оказавшемуся неожиданномягким. И лишь потом заговорил.

– Онсчитал, что прав. Спасал Равновесие.Пытался уничтожить то, что считал угрозойдля Ордена, – Ян сам удивлялся тому, скакой легкостью для Энтви находилосьоправдание.

– Ая? – отозвалась Лиу.

Этидва коротких слова прозвучали так, чтоу Бродяги не нашлось ответа. Да он и небыл нужен.

– Унас должна была родиться дочь... –продолжала волшебница, задумчиво теребяширокий воротник плаща. – Холодно житьв Хэйданском замке, вокруг – мертвыйкамень и студеное море, ни деревьев, ницветов. Недоброе место для того, чтобывыносить девочку – из поколения впоколение у княгинь Хэйдана рождалисьтолько мальчики. Даже я не смогла уберечьее – одна. А Энтви…

– Энтвибыл слишком занят делами Ордена, –кивнул Ян.

– Энтвив это время выслеживал тебя, – эхомоткликнулась Лиу, и оба долго молчалипосле этого.

Молчаниеобъединяло действеннее слов. Солнцепочти опустилось, и по безжизненномугороду бродили холодные сырые сквозняки.Ян прикидывал, как бы развести костерокиз дров, так и не послуживших чьей-либосмерти. Зимовали они под снегом, однакосмоляная пропитка сохранила их сухими,а что подмокло – высохло за лето.Перехватив взгляд Бродяги, Лиу безнадежномахнула рукой:

– Можешьи не пробовать.

– Гаснет?– приподнял брови Ян.

– Дажене загорается, – ответила Лиу. – Смотри.

Пущенныйею шар огня был невелик, но сделан толковои полон Силы. Тяжелые вязанки дровразметало шагов на десять в стороны, нопламя, едва коснувшись их, угасло. Ниогонька, ни дыма, ни подпалин. Ничего.

– Вальмабы сюда… – тоскливо прокомментировалаЛиу.

Янне стал швыряться огнем – увиденноебыло достаточно убедительным. Потянувшиськ вязанке, упавшей ближе прочих, мыслью,он ощутил нечто, поглощающее огонь.Нечто, показавшееся одновременно чуждым,родным и абсолютно неодолимым. Даже длянего. Не потому, что не хватало Силы,нет... Просто возникло ощущение, что онвсерьез попытался побороть одной рукойдругую – свою же.

– Вдомах огонь тоже не горит, – рассказывалатем временем Лиу. – Больше того, тамзависло что-то вроде живоготумана:каждому, кто пробудет под крышей хотябы минуту, начинает мерещиться то, чегоон до смерти боится.

Умолкнувна мгновение, она добавила:

– Явыдержала три...

Холодстал ощутимее, побуждая сесть поближе,укутаться плащами и говорить как можнотише. Или вообще – молчать, вслушиваясьв унылую песню ветра на покинутых улицах.

– Интересно,почему наша встреча случилась именноздесь… – нарушила тишину волшебница.– Ты ищешь свою дорогу…

Янкивнул.

– Ая взялась снять с города проклятие, –продолжила она.

– Заплатятхоть хорошо? – спросил Ян.

– Нев оплате дело. Не люблю, когда… – Лиупоискала слово, а потом молча взмахнуларукой, охватив пустую площадь ибезжизненные дома, и заключила: – Когдавот так.

Оназамерла, прислушиваясь.

– Странно.Я так и не чувствую здесь следа волшбы.По результату – здесь должно бытьнавязано чар в шесть слоев с перебором.А их просто нету…

– Небыло чар – таких, какие мы изучали вШколе, – ответил Бродяга, тщательноподбирая слова. – Был разовый выбросСилы. Точнее, два – на гашение огня и наразгон толпы. Всё...

– Ты?– полуудивленно, полуутвердительноспросила Лиу.

– Я,– коротко ответил Ян.

Ине добавил того, что вертелось на языке:«Энтви об этом знал».

– Аза что ты их... так? – осторожнопоинтересовалась волшебница.

– Такполучилось, – ответил Ян чуть виновато,добавив тут же: – Скорей уж не «за что»,а «зачем»... Не убивать же их было. Я недумал тогда, что получится настолькосильно – и так надолго.

– Надолго...– Лиу поежилась, а потом, замерев намгновение, вскинула голову: – Можнопопросить тебя о помощи?

– Попросить– всегда можно... – осторожно ответилон. – Но о какой?

– Вспомни,как это было. Пожалуйста. Так я смогупонять, что можно сделать здесь – иможно ли вообще.

Хрустальныйшарик, вынырнув из рукава волшебницы,блеснул в лунном свете.

– Смотрисюда и вспоминай...

Знакомоеощущение горячей волны, прокатившейсяпо телу; вспышка голубого пламени подплотно сомкнутыми веками – и мирнаполнила звонкая, морозная тишина…

– Ого...– донесся откуда-то голос Лиу. – Ничегосебе! Тебя недаром боятся...

… Шаг.Еще один. И еще – осторожно, словно боясьрасплескать Силу…

– Впечатляет,но – не то... – Лиу явно пришла в себя итеперь деловито скомандовала:

– Дальше...

Мимоброшенных алебард и шлемов, расплющенныхтяжко упавшим на них взглядом…

– Дальше...

Мимоопрокинутой винной бочки и плавающейв луже палки… кажется, когда-то она былафакелом…

Сквозьзавал просмоленных дров, бросившихсяврассыпную при его приближении…

– Авот тут помедленнее, пожалуйста, –волшебница приподняла шар до уровняглаз, всматриваясь во что-то, видимоетолько ей.

...Цепьразлетелась, брызнув кольцами побрусчатке – «да не будет откованазаново»…

– Вот!– выдохнула Лиу, откинувшись. – Вотоно... – и добавила расстроено: –Зар-раза...

– Что?– переспросил Бродяга, преодолеваяголовокружение. – Что – «оно»?

Воспоминанияо событиях того вечера были яркими, дажеслишком – то ли место помогло, то лихрустальный шарик Лиу, неизвестно, ноЯн чувствовал себя так, словно толькочто пережил все заново.

– Когдаты разрушил цепь – даже не разорвал,ведь все звенья целы! – ты высказалпожелание. Высказал с Силой, выплеснувтуда свою волю. И тем самым закрепилсделанное.

Лиусмахнула шар с ладони и продолжила:

– Здесьне смогут жить люди, не будет огня, покацелы звенья, на которых осела твоя воля.А они останутся целыми, пока ты сам ихне разрушишь – ни природа, ни время, нимолот их не возьмут. Мне придетсявернуться в Крофтон и извиниться передгильдией – вижу теперь, что здесь ничегоне сделаю. Только ты.

– Япомогу, – помолчав, ответил Ян.

– Нет,скорее – это я тебе помогать буду, –ответила Лиу, поднимаясь. – Спасибо. Зато, что согласен... и за то, что не оторвалмне руки. Никогда больше не буду ловитьБродяг пригоршней!

Улыбкау Лиу вышла почти настоящей – светлойи беззаботной. Слишком беззаботной. Нов расширившихся на мгновение зрачкахмелькнуло знакомое еще по Школе выражение.И теперь Ян знал, как его назвать.

Страх...

– Лучшепросто: «Не буду ловить Бродяг», –ответил он тихо и наклонился, подбираяпервые звенья.

Всегоих было двести семьдесят девять, ирассеялись они не только по площади –некоторые пришлось полночи искать поблизлежащим улочкам. Словно все этимесяцы Сила продолжала разгонять кусочкизаговоренного металла, накрывая всебольшую площадь города. Тяжелые, холодные– слишком холодные даже для раннейосени, даже для гор – звенья былиаккуратно сложены горкой у покосившегосястолба, и видно было, что лежать так онине хотят. Металлический холмик дрожалот напряжения, звенья стремилисьрассеяться снова. Что с ними делать… икак?

– Прислушайсяк себе, – прошелестелветер. –Ты знаешь.

Лиуповернулась к Бродяге, сложив передсобой кисти вытянутых рук. Глаза сиялирасплавом золота, плащ соскользнул сплеч – собирая Силу, маг не способензамерзнуть даже в вековых льдахШесс-Вирдана. Холодно ей станет минутуспустя – когда Сила будет отдана.

– Берии делай, как знаешь, – прозвучало чутьслышно, и пушистый шарик живого теплалег в руки Яна, соединившись с бело-голубымогнем обруча.Несколько жгучих от холодазвеньев бывшей цепи лежали на ладони,ожидая...

Янзажмурился, пытаясь понять: чего именно?

Иувидел – просто, ясно и четко...

Металлподавался под пальцами. Разрывалисьзвенья, слепляясь в шипастый стебель;другие, истончаясь, расплывались изящнымилепестками или обрастали по краю зубчатойкаймой, становясь листьями.

Вруках Бродяги разомкнутая цепьперерождалась, становясь цветком.

Стальнойрозой.

Наизлете, тратя последние капли отданнойна это дело Силы, Ян воткнул цветок встену ратуши. Сталь вошла в камень,словно в масло, и лунный луч посеребриллепестки.

– Красивая,– вздохнула Лиу, зачарованно разглядываярозу.

– Тытоже, – улыбнулся в ответ Ян...

Костерок– маленький, живой, задорный – был вэтом городе первым за год. И хотя теперьможно было бы заночевать в любом доме,с площади уходить не хотелось. Потрескиваласмола, отдавая тепло; отступала, пятясьот пляшущих языков пламени, темнота, иживым золотом переливался металлдиковинной розы. На стенах домов танцевалитени – дрожащая косая полоса столба,размытые узоры решетчатой ограды... Идве фигуры – они сидели, обнявшись, усамого костра, и их силуэты без стеснениязаняли весь фасад ратуши.

Обаустали – так, как устает человек, целыйдень занимавшийся нелегкой, но любимойработой. Их согревало тепло огня – иосознание успеха. И сами собой забылисьОрден и обруч, долг и Дорога – осталсялишь человек, находящийся рядом, ичувство тихой радости.

Щекакоснулась щеки.

Почтинашли друг друга губы, ничего не забывшиеза шестнадцать лет.

Почти.

Яни Лиу отстранились одновременно, ничегоне сказав друг другу.

«Небудет откована заново», – вспомнил Ян,и показалось, что Лиу подумала о том же.

– Ничегоуже не вернуть, – промолвила она, неотрывая взгляда от пламени.

«Невернуть», – молча подтвердила дорога,что наутро повела Бродягу прочь изоживающего Рой-Фориса. Погони он неопасался.

Даженемного жалел, что, обернувшись, невстретит огненно-рыжего взгляда.

** *

Янне любил осень. Ночные холода, солнцеза плотным одеялом облаков, затяжныепромозглые дожди, обращающие всякийпуть, кроме редких мостовых, в чавкающуюголодную грязь... Не в радость все эточеловеку, живущему Дорогой. Но есть всамом начале осени пора, когда лето, ужешагнув за дверь, оглядывается, и под еговзглядом увядание выглядит зрелостью,а ржавчина опавшей листвы – позолотой.

Онсидел, привалившись к стволу липы насамом краю поляны. Листва, лишь самуюмалость тронутая желтизной, просеиваласолнечные лучи, роняя их на травянойпятачок, уже принявший первые увядшиелистья. Алые жуки-солдатики деловитосновали меж стеблей, занимаясь чем-то,лишь им самим понятным. Куда-то спешили,что-то искали...

Покрайней мере, они, кажется, находили.

АЯн – нет, хотя и перебирал одно за другимместа, где «все началось». Такие, какэта поляна, где так давно (и так недавно)Бродяга остановился, чтобы осмотретьспасенную от костра ведунью... Где впервыеуслышал ее Имя, с тех пор не дающее покоядаже во сне.

Кудадальше?

Поляна,где они впервые встретились с Тенью –и где Мари впервые поблагодарила его?

Берегреки, где с Тенью было покончено?

Или…пепелище Дома?

Вспоминаяодно место за другим, Бродяга не моготделаться от ощущения: он ничего ненайдет и там. Что тогда?

ВСероземье? На Архипелаг? В Айдан-Гасс,на ту сторону Моря Семи Ветров?

Соннакрыл его легким, как веяние ветра,покрывалом, отогнав назойливые мыслираньше, чем они переросли в отчаяние.

** *

Пробуждениебыло быстрым, но на удивление спокойным.

Наполяне кто-то появился.

Обручне поднимал тревоги – вновь прибывшийврагом не был.Просто сообщил Бродяге, что одиночествоего нарушено.

Янприоткрыл глаза, глядя сквозь ресницы– и увидел шагах в трех человека.

Тотбыл молод – или очень моложав. Страннаяпоза, на вид весьма неудобная – полуприсев,одна нога чуть впереди, – вовсе неотягощала его, и руки готовы быливзметнуться в небо крыльями. Тонкиегубы – в чуть лукавой, но беззлобнойулыбке. Странно только, что глаза неулыбались вовсе – улыбка гасла, недостигнув их. И это было даже заметнеетого, что они разного цвета: карий изеленый…

– Чуткоспишь, Бродяга, – уважительно отметилон, опуская руки и выпрямляясь, и Янпонял: не взлетать собрался странныйнезнакомец – напротив, только чтоопустился.

– Привет...Тьери? – слова Яна были вопросом лишьнаполовину: Линн упоминал о знакомомВсаднике, причем только об одном.

– Привет,Ян, – вновь прибывший закончил движениеи сел на траву напротив, подобрав подсебя ноги. – Раз мы друг друга узнали,знакомиться незачем, и можно сразу – оделе. Линн просил найти тебя. Просилпередать два слова: «Мари нашлась».

Полянапоплыла перед глазами – то ли отнеожиданной вести, то ли от резкогоподъема.

– Отсебя добавлю: ты сберег бы кучу сил ивремени, назови ты Линну ее Имя – илихотя бы просто имя. Он – да и я – знаемее давно… – говорил в это время Тьери.Словно только заметив движение Бродяги,он поднял руку и добавил другим тоном:– Да сядь ты, сядь… Сейчас бежать никудане надо.

Янпослушно сел, переводя дыхание. Всадникпродолжил с прежней неспешностью:

– Где-точерез неделю после начала твоего поиская навестил Линна и Гленну. Мы очень редковиделись последнее время, и новостейнакопилось много. Кузнец очень любиттебя, Ян, – не меньше, чем родных сына идочь. Так что и о тебе я услышал немало.Это – вдобавок к легендам, которыепрорастают по твоим следам, как грибы.Только ведь не все становится частьюлегенды, верно?

Тьерисорвал сухой стебель и сунул его межзубов. Повеяло горелой травой. Ян неотвечал – слова куда-то пропали, их нехватало даже на самые простые вопросы.Собеседник его смотрел в небо, продолжая:

– Нигдене слышал о том, чтобы у Бродяги-с-Обручембыла спутница. Ты всегда один, приходишьниоткуда, уходишь в никуда, и серый плащзаметает твой след... Кстати, плащ бродяжиймне знаком с детства. А у тебя его сейчас,вижу, нету…

– ГдеМари сейчас? Что с ней? – перебил гостяЯн, мало заботясь о вежливости.

– УГленны и Линна дома, – с видимой неохотойпроговорил Всадник. – Мы встретили еечерез пару недель после того, как тыушел. В самом Кэйм-Батале. Линн пыталсясвязаться с тобой – не нашел и следа.Прости, но я не могу рассказать много –она просила меня... Хочет поговорить стобой сама.

«Другмоего друга – мой друг», – говорят вАйдан-Гассе, и говорят не зря. Отчего жв голосе Тьери, друга друзей Бродяги,слышен такой холод? Ян встретил и удержалвзгляд немигающих разноцветных глаз:улыбки там не было. А что было?

Невраждебность, нет.

Отчуждение.

Тьериразвел руками:

– Немне тебя судить… не до конца ведьпонимаю. Если б считал подлецом –скрывать не стал бы. Вызвал бы на поединок.Хотя и знаю, что даже Всаднику противБродяги пришлось бы туго.

Глубоковздохнув, Тьери добавил с чувством,странно напомнившим обиду:

– Ябы от нее не ушел.

Янпромолчал…

Попрощалисьсухо, так и не подав друг другу руки. Янухотелось поблагодарить Всадника задобрую весть – и в то же время не хотелосьговорить вообще. Тьери шагнул с обрыва,раскинув руки, на ходу ставшие крыльями.Золотом сверкнула чешуя резко вытянувшегосятела – тела, которое никакие крылья неподняли бы в небо без легендарнойдраконьей магии.

Нислова, ни брошенного назад взгляда.Пришел – исполнил порученное – ушел,не оглядываясь. Яну не хотелось такрасставаться, и, зачерпнув памяти уобруча, он начал искать подходящиеслова. То ли благодарность, то ли –пожелание...

«Живисчастливо и умри человеком, Всадник!»– вспомнив, наконец, принятое на Кехатепрощание, Ян потянулся мыслью к плывущейдалеко на небосводе золотистой точке.

«Тебетого же, Бродяга!» – долетело из-подоблаков.

Вспоминаяэти слова впоследствии, Ян все яснеепонимал, что смысл их куда глубже простойвежливости.

«Тебетого же…»

** *

Янпробирался через еловый лес, осторожноотгибая мохнатые нижние ветви. В лесуцарил полумрак, и трава под елями неросла, а на слежавшейся хвое бродяжьисапоги не оставляли следа. Шел он, напервый взгляд, совсем не туда, куда нужнобыло: столица осталась далеко насеверо-западе. Месяц ходу, а по осеннемумокропутью – и того больше. А разгонятьсятак, как Бродяга любит и умеет, можнодалеко не всегда и не везде. Поэтомусейчас Ян искал не дорогу.

Емунужна была река.

Ичерез ельник до нее было ближе всего.

Ещетри шага – и под ногами похрустываеткамень. Давно лежавший здесь, обласканныйводой и солнцем… Морская галька подошлабы больше, да и сама река – излучинапотока, сбежавшего с гор, но ужеостепенившегося и готового притворитьсядобропорядочной равнинной рекой – быламало похожа на привычный Яну пляж наюжном берегу Торинга. Но выбирать неприходилось.

Наклонившись,Ян поднял обточенный плоский голыш.

И,примерившись к речной глади, метнул –сначала камень, а потом, вслед за ним –самого себя. Только галька, отскакивая,летела над водой, а Ян – над миром, едвакасаясь его.

Каждоеприкосновение камня к голубому зеркалу– короткая вспышка образов вокругБродяги: предгорный лес; сереющая осенняястепь; снова лес, но уже широколиственный,сбросивший листву к зиме; и, наконец,широкая, похожая на озеро река – ЛеаттаИмменари.

Каменьдостиг другого берега и, звонко цокнув,лег среди галечника.

Бродяжьисапоги, мягко спружинив, замерли назнакомой брусчатке у ворот Кэйм-Батала– если быть совсем точным, ворот,именуемых Речными, потому что в стенеКэйм-Батала их восемь… Хоть и называютэтот город девятивратным.Почему – история другая, но разве доисторий сейчас Бродяге?

Воротаостались позади, и, привычно вписываясвой путь в хитросплетение улиц МалогоПорта, Бродяга поспешил на проспектЗолотых Львов. Он шел, минуя дома и лавки,мастерские и трактиры, и, среди прочих,неприметное здание с известной по всемуАльверону вывеской: сияющий шар впротянутой руке и надпись «ИмеющийСвет да поделится». Чем-тознакомым повеяло от полукруглых каменныхступеней – и Ян, остановившись намгновение, обернулся.

Здесьбыл след, который он так долго искал,след явный и ясный, несмотря намногомесячную давность – но уже ненужный.

Такили иначе, Бродяга трижды подумал бы,прежде чем ступить на территорию ОрденаСвета, пусть даже это не консулат, апросто лечебница, в которой помогаютвсем и никогда не задают ненужныхвопросов. Знать бы еще, зачем Маризаходила сюда... Где-то под ложечкойшевельнулось запоздалое беспокойство,и Ян ускорил шаги.

** *

Боль,чуть приглушенная Силой целителей, ноне менее острая...

Крик...

Усилие,способное, наверное, зажечь звезду –или выпустить в мир новую жизнь.

Плач– тонкий, тихий и в то же время мелодичный,как самая лучшая на свете песня.

«Девочкау тебя... Дочь. Велли, давай полотно...»

Слезызастилают глаза, мешая видеть – толькослезы уже не от боли, а от сумасшедшейрадости, отголоски которой не погаснутеще несколько часов, лишая сна.

Икрохотное тельце ребенка в руках сестерСвета выглядит самым совершенным извсего, что есть в мире; и Мари не замечает,что седоголовая старшая целительницасмотрит вовсе не на дитя...

...Взглядее сосредоточено изучал ямку у основанияшеи роженицы, меж ключиц.

** *

Светильникив коридоре пригашены на ночь, но не доконца: их свет разгоняет не только тьму,но и заразу; поэтому перед палатойкрестьянина, заболевшего ропотухой,свет горит в полную силу, чтобы хворьне расползлась по всей лечебнице. Иточно так же ярко – хотя и по обратнойпричине – горит светильник у палаты, вкоторой находятся ведунья и ее дочь:ничто худое не должно проникнуть сюда;ничто не должно угрожать жизни, котораятолько началась. Жизнь есть свет, иматеринство – свято. Это истины, вкоторых не позволит себе усомниться ниодин светлый маг – будь он воином,целителем, учителем или одним из тех,кому приходится совмещать первое,второе, третье и еще очень многое. Это– понятно, привычно, естественно. Иноедело, когда речь идет о непривычном,мало того – небывалом. И даже не речь,а самый что ни на есть спор.

Именноэто происходило в келье старшейцелительницы, и, хотя комната ее была вдальнем конце коридора, Мари слышалакаждое слово.

Голос– девичий, резковатый, дрожащий отгремучей смеси страха и азарта:

– Унее же знак!..

Мариузнала этот голос. Так говорит Велли,большеглазая девушка-фэннийка, недавнопоступившая в ученицы к хозяйке приютаЛайэ.

– Яего тоже видела, – звучит ответ, и в нем– холодок предостережения. Но Велли неможет остановиться, не выпустив пар:

– Она– из этих… с севера. Маг-убийца, проклятаяи обреченная на бездетность… «ардар».

– Ихназывают уртарами,Велли, – спокойно поправила Лайэ. – Изначит это на шесс-радате всего лишь –«опоясанный». Кстати, пояса-то у нее ине было, заметила?

Веллиобескуражено кивнула. Наставницапродолжила тем же размеренным тоном:

– Ты,однако, права: детей у них не бывает. Аэти роды мы принимали вместе.

– И…что теперь? – осторожно спросила девушка.

– Значит,она – не уртар,– пожала плечами Лайэ. – Успокойся.Консулу я сообщу. Если нужно, старшиеее найдут. А мы… Света ради, позволимей пожить здесь три недели – как всем.Потом ей придется уйти.

Лицомолодой целительницы приобрелоозадаченное выражение, сменившеесяотрешено-серьезным, неожиданно жестким.Зеленовато-карие глаза прищурились:

– Аесли попробовать… задержать? Или…

Лайэ,покачав коротко стриженой седой головой,нахмурилась:

– Онане уртар.Если она нечто меньшее – мы согрешимпротив Света, проявив жестокость. А еслинечто большее… Велли, мы с тобой –целители. Не бойцы…

Целительницавстала, завершая разговор. Отвернуласьк окну, ловя серебристое сияние луны истремясь восстановить внутренний покойи сосредоточенность… Только мысли вголове толпились совсем другие – остранной женщине с севера и ее новорожденнойдочери, о только что отзвучавшемразговоре, о Велли и о выражении,мелькнувшем в ее глазах. Прогляделичто-то ребята при распределении, охпроглядели: да, конечно, девочка –хороший, сильный маг…

Явноне боец… но и не целитель. Точно нецелитель.

Ещераз представив себе прищур зеленовато-карихглаз, Лайэ попыталась придумать подходящеедело для своей помощницы – и тут жепоняла.

Дознаватель.

Говоритьей об этом пока не стоит, а вот на островнадо сообщить, и срочно. Если еще несообщила сама Велли.

Тонкиепальцы хозяйки приюта потянулись запергаментом.

«Тринедели – много. Слишком долго. Пойдутслухи, поползут страхи… Как толькосмогу встать – надо бежать отсюда.Только как же найти Гленну?» – думалаМари, проваливаясь в неглубокий рваныйсон – без сновидений, но и без покоя.Она уже не видела, как Лайэ, отправивпослание, зашла в ее палату. Непочувствовала, как сильные заботливыеруки поправили сбившееся одеяло. Невидела, как округлились глаза целительницы,когда та услышала ее шепот во сне. И неслышала ни торопливых шагов по коридорудо порога, ни уж тем более обрывочногоразговора полушепотом, казавшегосяодносторонним:

«Тыв Торсале?.. Жаль. Тебе было бы интересно…У роженицы знакШессера… Да, родила нормально, девочку…А, еще: засыпая, она, кажется, произнеслатвое имя… Будешь послезавтра? Хорошо,жду…»

** *

Вдальи вверх, теряясь в предрассветной дымке,убегает Улица Золотых Львов. Шаги –частые, широкие, как всегда, почтибесшумные – догоняют беглянку, и витриныдорогих лавок и магических консультариев,кофеен-кэллави и разномастных мастерскихмелькают по сторонам обрывкамисновидения...

«ПочемуБродяги не ездят верхом? – А вы ж покажитемне такую лошадь, чтоб смогла хотя быдогнать Бродягу!..»

...зябко,и каждый выдох надолго повисает в воздухеоблаком белесого пара, но Ян не чувствуетхолода: быстрая ходьба – возможно,слишком быстрая – согрела даже больше,чем хотелось бы.

Новот и дверь.

Кованыйузор на стальном полотнище даже вбезлунную ночь зовет полюбоватьсяпереплетением листьев-мечей истеблей-бердышей, кольчужными волнамиморя, диковинными жуками в крохотныхгефарских кирасах и свирепыми воинами,чьи доспехи – размером чуть большепанциря жука, а на лицах видны и ярость,и ужас, и упоение боем... И всякий развзгляду открывается что-то новое, словнознаменитая «голубая» сталь оживает,чуть заметно меняя узор....

Ностоять и смотреть некогда – вперед,скорее!

Прикосновениек металлу рукояти, как всегда, теплому– и дверь распахивается, открывая узкийкоридор со ступенчатым полом... В которыйраз?

Неужелитолько третий? Пожалуй. Или четвертый.Бродяга нигде не бывает часто – слишкомвелик мир, слишком длинна дорога, имаковым зерном на ней – серая фигуркав долгополом плаще... Но нет: плащ давноразвеялся пеплом, и Дорога уже не зовет,как прежде, но это, на самом деле, неважно:описав широкий, в полмира, круг, потерявмногое из того, что привык считать своим,он, наконец, пришел.

Или?..

Нетни радости обретенной цели, ни хотя быпокоя от того, что завершен поиск – лишьтоскливый холод предчувствия данавязчивая, горчащая мысль: что-то нетак.

Тольковот что?

Семьшагов по вытертым каменным плитамкоридора. Поворот направо и еще одиншаг – через порог, в огромную комнатус камином, перестроенную Линном подторговый зал. Путь, прописавшийся впамяти с первого раза, ноги проходятбез участия головы, оставляя ей множествовозможностей – думать, вспоминать,представлять...

ЛицоЯн помнил лучше всего – иотрешенно-сосредоточенное, каким онобыло на площади Рой-Фориса, и солнечно-теплое– когда его согревала улыбка. Как живые,сияли глаза – а они ведь и были оченьживые, каре-черные, искристые. Ян вспомнилмягкие, нежные прикосновения тонкихпальцев, плавные движения кистей приразговоре, неслышный шаг легких ног.Вспомнил голос – и в песне, и в речибывший звонким и чистым, полным радостиили печали, но никогда – бесцветным.Вспомнил многие ночи у костра в дорогеи первый вечер в Доме – он же и единственный.

Хватилонескольких мгновений, чтоб все этовозникло в памяти – и всего одного шага,чтобы увиденное за дверью сбило мысль,заставив застыть и сжаться. Торговыйзал оружейни производил странноевпечатление: что-то было неправильно.Словно комнату подменили очень похожей,но ненастоящей. Не опасной, нет – обручмолчал, но непривычной и не совсемприятной.

Дажесвет из зависших в углах шаров-светильниковлился неправильно, косо, отбрасываятемные пятна теней туда, где их отродясьне было. Ян всмотрелся в одно такоепятно, за прилавком – и, разглядев, однимпрыжком пересек зал.

Линнсидел, точнее – лежал, уронив голову насложенные ладони. Плетеный ремешоксъехал набок, и редкие седые волосы,рассыпавшись, закрыли лицо.

Янпомедлил мгновение-другое, бояськоснуться мастера, боясь почувствоватьставший неприятно привычным холодмертвой плоти.

Никрови, ни яда в воздухе не ощущалось, небыло и вовсе неощутимого, но оченьзнакомого Бродяге запаха недавнейсмерти. И все же...

Корясебя за упущенные мгновения, Ян осторожнотронул запястье Линна.

Рукаоказалась теплой на ощупь. Ещетеплой? Нет: меж кожей икостью – чуть слышно, размеренной дрожьюпаутинной нити – пульсировала жизнь.

Янрванул мастера за плечи, поднимая голову,– каким он оказался легким! – и взглядЛинна-кузнеца, беспомощный без оставшихсяна столе очков, сосредоточился на лицеБродяги.

– Привет,Йиссен, – пробормотал оружейникхрипловатым спросонья голосом.

Откашлялся,пару раз моргнул, и, окончательнопроснувшись, смущенно улыбнулся:

– Прости,напугал... Да кто меня, старика, убиватьвздумает? Очень хотел встретить, когдапридешь, да задремал под утро. Присядьс дороги... есть будешь?

Янмотнул головой, то ли отказываясь отеды, то ли – пытаясь утрясти мысли ивпечатления. Вдохнул, выдохнул,почувствовал себя чуть спокойнее.

– Спасибо,Линн, – и добавил, замерев от тянущегоощущения под ложечкой: – Мари спит?

Линнеле слышно вздохнул:

– Онаждет. Наверху.

Недоговоренностьповисла в воздухе столь явственно, чтохотелось пригнуться.

– Марибыло очень худо, когда она попала к нам,– продолжил Линн. – Гленна лечила ее –так, как она умеет. Иногда заходила в еесны, и однажды увидела там тебя. Чтоименно увидела, не говорит – знаю только,что потом Гленна ушла в комнату и плакала.А когда я попросил Тьери отыскать тебя,Мари была... Сначала она была против.

Линнумолк и отвернулся, протирая очки.

Ини слова больше. Ни взгляда – Ян толькои успел заметить в глазах старого мастеравлажный блеск.

Илестница-винт с полированным столбомпосредине показалась куда длиннее –Ян не взлетел по ней, как хотелосьвначале.

Взошел.

** *

Встреча...

Сколькораз думал о ней – не о встрече, о Мари.Надежда и природное упрямство не давалиусомниться ни на миг – они увидятся. Акак, где, когда – не думалось. И уж точноне думалось, что все будет именно так.

Горницав доме Квеллей – стены мягкого бежевогоцвета, окна, выходящие на юго-восток,первые лучи утренней зари на полупрозрачнойшторе. Шандалы со свечами – длинными,витыми, горящими тревожно и неровно. Итяжелый ясеневый стол – поперек. Словнограница.

Егождали здесь без радости. Даже без обидыили гнева.

Простопонимая, что эта встреча, этот разговор– неизбежны, пусть и неприятны.

Такоголица Ян еще не видел. И не хотел бы видеть– будто выцветшее, равнодушное, спокойное,почти скучающее. Тени под глазами –теми же, глубокими, темно-карими – дочерноты.

Исами глаза – которые смотрят кудаугодно, но не на него. Словно его и нету.

– Ненадо было приходить, Ян. Но раз уж тыздесь...

Движениеруки в сторону тут же подъехавшегокресла:

– Садись.Мне пока трудно разговаривать стоя.

Маричуть шатнулась, опускаясь в кресло, иЯн на миг заглянул в ее глаза – и увиделтам не себя. В зрачке мелькнула, тут жеисчезнув, улица...

** *

...кривая,заплеванная улица Кэйм-Батальскойокраины.

Щербатаябрусчатка больно бьет по ногам, обутымв мягкие лесные сапожки.

Доворот осталось совсем немного...

Топотдесятков ног, крики и улюлюканье заспиной.

Каменьмелькнул у виска безобидной тенью –мимо...

Обжигающаяболь в сорванном горле и в легких, гдене второе – десятое дыхание успело иоткрыться, и закрыться снова. Боль вруках, бережно прижавших к грудидрагоценный живой комочек. Жгучие слезы,так и оставшиеся в глазах – нельзясейчас плакать, потом, когда-нибудь...

Ивдруг все кончилось.

Касаниетеплой руки, шорох мягкой ткани.

– Чемэто вы заняты, почтенные горожане? –звучит над головой глубокий женскийголос.

Сказаноэто было так, что каждое слово – включаядва последних – показались вылитым наголовы ведром холодной воды.

Толпазаворочалась, словно утроба несытогозверя.

Впередпротолкался один из зачинщиков – то лиремесленник, то ли торговец: худой,сутулый, глаза бегают… Из тех, кто пожизни привык прятаться за чужую спину,но сейчас, в толпе, ощутил себя героем.Распрямив узкие плечи, он подбоченилсяи изрек:

– Ведьмаэто. Негоже ей в городе жить. С выплодкомона, вишьте… Убивать не будем...

Идобавил, оглянувшись на остальных:

– Новыгнать – выгоним!

Толпаподдержала его радостно-буйным шумом.Правое дело. Чистота стольного городаКэйм-Батала, да пребудут его вратазакрытыми для скверны…

– Ещеи с ребенком, – вздохнула женщина. –Стыдоба. Как рука-то поднялась? Шли былучше домой, почтенные, заждались вастам, поди…

Сказанногохватило, чтобы на время сковать толпунедоумением.

– Эт-такто? – ошалело пялясь, спросил наконецодин.

– Откудамне эту кур… – взвинченным до визгаголосом ответил другой, да осекся,услышав сбоку осторожный шепот:

– Язык-топопридержи, сосед, не укоротили бы! ЭтоГленна Квелль, целительница…

– Мужейный…. того… оружейник... – с опасливымуважением добавил еще кто-то.

– Ахоть и сам… ампиратор!.. – выплеснувостатки куража из-за спины соседа, тутже и заткнулся визгливый, сам себяиспугавшись.

Гленнаспокойно прислушивалась к летавшимтуда-сюда клочьям фраз. Человек сорок,сосчитала она без труда, отстраненно.Нет, уже меньше – примкнувшие позжеразбегаются, скрываясь в подворотняхи за углами… Она чувствовала каждогоиз них – страх и ярость, колебание игнев, не от большого ума сочтенныйправедным.

Аей гневаться негоже – слишком многоСилы собрано в ее руках, и невидимыешустрые искры, щекочущие кончики пальцев,могут не только исцелять...

– Сказановам, люди добрые, идите домой… Здоровымивернетесь! – дружелюбно произнес щуплыйнеказистый парень, шагнув откуда-тоиз-за спины Гленны.

Ишироко улыбнулся.

Оченьшироко.

Обернувшиесяпосмотреть на него побежали первыми,подорвав и остальных – а потом божилиськто кем привык, что зубов у парня былоне тридцать два, а цельная сотня, то лив два, то ли в три ряда, и что были онипохожи на клыки или кинжалы – но уж явноне на нормальные, человечьи...

Имне верили, но кому было до этого дело?

Точноне Гленне, которая склонилась наддевушкой, касаясь одной ей ведомых точекна обмякшем, почти бесчувственном теле.

НеТьери, неумело державшему на рукахспеленутый, еле слышно дышащий сверток...

...Ине Яну, которого в то время не было рядом.

** *

– Идисвоей Дорогой, Бродяга, если найдешьее. Мы – люди взрослые. Жили друг бездруга раньше, проживем и сейчас.

Оглянуласьна плотно прикрытую дверь за спиной идобавила:

– Идочь выращу. Не брошу.

Онслушал молча, и слова, каждое – камнем,ложились на душу, словно на чашу и безтого перекошенных весов.

Заслужено?Глупое слово. Слова вообще оказалисьглупыми, пустыми, шелухой без содержимого.А содержание не находило выхода в словах– из самого дна, из сумеречных глубиндуши прорастал, прорываясь наружу,беззвучный отчаянный крик, словнодракон, пытающийся скинуть всадника.Голубым огнем полыхнули глаза Бродяги– жутким, страшным даже для него самого.Одного слова, движения, даже мыслихватило бы, чтоб исчез и разделивший ихстол, и запертая дверь – даже вместе состеной.

Новедь на его пути стояли не только столи стена...

Инаступил момент – миг озарения, когдавсе становится кристально ясным и навсякую мысль находится время. Бродягаощутил, что ему по плечу и эта, незримаяпреграда. Да, трудно, почти невозможно– заставить человека переломить решение,принудить стержень-волю прогнуться,подчинив своему желанию... Но именносейчас, на накале отчаяния и боли,невозможное стало возможным. И ладоньпочему-то ощутила рукоять того самогомеча из Кузницы Ордена, а души коснулсявзгляд безликой фигуры из тени. Понимающий,почти сочувствующий:

«Попробуй,может, у тебя получится? Я ее сломать несмог...»

«Берегись,Йиссен: душа – не стол, разрубишь –назад не сложишь», – проговорил другой,давно умолкший голос, и Ян дернулся,словно от ожога, и вцепился в загривокрвущегося наружу зверя – не пуская,подчиняя, успокаивая.

Удалось.

Схлынувшееотчаяние – будто его и не было – сменилосьпустотой, и очень захотелось спать.Лечь, провалиться в сон и никогда ужене проснуться.

– Ятак долго тебя искал… – вздохнул он,остро чувствуя бесполезность собственныхслов.

– Понимаю,– спокойно ответила ведунья. – Я тожеискала тебя… когда-то.

Янмолчал. Плавная речь Мари текла, какледник в горах Ак-Торана, безо всякоймагии замораживая сердце.

– Наверное,это… нормально, – закончила она, чутьзадумавшись, прежде чем выбрать слово.– Наверное, так и должно было быть.

– Наверное,– эхом отозвался Ян, тщетно пытаясьпоймать ее взгляд.

Встал,и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Сделалнесколько шагов вниз по лестнице, ощущая,как тело ноет, отходя от напряженияневыплеснутой Силы...

Остановился,привалившись лбом к холодному полированномудереву колонны – обруч глухо стукнуло дерево.

Поднялглаза, мазнув по стенам рассеяннымвзглядом. И только тогда понял, в чембыла странность.

Cостен исчезло оружие. Всё.

Кольчугии панцири, щиты и латные рукавицы былина месте, и в углу по-прежнему зевалподнятым забралом полный гефарскийдоспех. Но ни одного клинка – хотьплохонького... Хотя найти плохой клинокв мастерской Линна Квелля и так было бысложно.

Янобернулся к Линну с немым вопросом –неужели его здесь боятся?

Ипрочел в глазах ответ: зная, о чем будетразговор, они боялись – и его…

Иеще больше – занего.

Ноот этого почему-то не стало легче, тольков глазах больно защипало, как тогда, напепелище у реки.

Онне плакал давно, очень давно.

Ине мог допустить этого здесь – хотязнал, что в этом доме его примут любым.

Аможет быть – именно поэтому...

** *

Дверьна входе в оружейню была скорее украшением,признаком мастерства создателя,дополнением и подтверждением вывески,чем настоящей защитой. Имя и репутациямастера оберегали его жилище куданадежнее, чем кованая им же «голубая»сталь и хитроумные замки, вскрыть которыемогли бы всего три человека во всемАльвероне... Да нет, уже, пожалуй, толькодва: нынешний Оружейник Торинга былкуда слабее покойного Антара.

Дажете из воровской братии, кто не знал омастере Квелле почти ничего, относилиськ нему с непонятным уважением; а те, ктознал больше – просто обходили мастерскуюпо другой стороне улицы.

Посетителейбыло много – дверь издали улавливалазуд-жажду коллекционеров, азартюнцов-дружинников, пришедших купитьпервое настоящее оружие гефарскойковки; спокойный интерес воинов бывалых,видавших многое; восхищение и завистьдругих мастеров. Даже эмиссар Внутреннейохраны, перед которым сами собоюоткрывались любые двери по всей империи,замер на несколько мгновений, преждечем потянуться к дверному молотку. Этотгость задержался надолго, учтиво иобстоятельно побеседовал с хозяином иушел с поклоном, оставив заказ науникальные гибкие – «живые» – доспехи,точно по мерке его императорскоговеличества Хэккара Девятого.

Послеэтого визита положение мастера Квелляв столице упрочилось окончательно.Дверь же чувствовала собственнуюбесполезность и откровенно скучала,лениво играя узорами.

Этоутро, однако, выдалось на редкость полнымсобытий. Вот и сейчас: кто-то шел, точнее– несся вихрем, скатывался по узкойлестнице коридора, перескакивая ступени.

Ичеловек этот не был врагом. Он не былвором, стянувшим со стойки стилет сукрашенной самоцветами рукоятью.

Даже– не покупателем, раздосадованнымнеуступчивостью мастера.

Дверьвпускала и выпускала его прежде, болеетого – сегодня. Его голос, касание егоруки заставили бы дверь открыться влюбое время «от полуночи до полуночи»– так наказал кузнец.

Итак было.

Асейчас даже у двери не оставалосьсомнений: он уходит насовсем. И Мастерэтому не рад.

Выпустить?..

Остановить?..

Аполучится ли?..

Понедолгом размышлении дверь сделалалучшее, что могла: испуганно отлетела,едва не задев подходившего снаружичеловека.

Янвыбежал наружу, извинился, не глядя,потом взглянул...

Узнав,резко отвернулся и, срываясь на бег,поспешил прочь.

Вовзгляде, которым Тьери проводилудаляющегося Бродягу, не было ни злобы,ни злорадства.

Всадниксмотрел с жалостью и облегчением.

** *

Стой самой поры легенды о Бродяге-с-обручемутратили всякое подобие достоверности,растворившись во множестве сказаний ибаек, носившихся по Альверону. Вскореони тихо угасли, осев в немногочисленныхкнигах и аккуратно подшитых отчетахнаблюдателей Светлого Ордена.

Нодаже они – терпеливые подмастерья РаваХалиа, которые, склонившись надхрустальными сферами, процеживаюткаждую весточку в поисках намека наслед – вот уже много месяцев крядумолчат...

** *

…Этоли – свобода? Таков ли я на самом деле?

Каки было мне сказано, я потерял все – дажето, что искал.

Нонет в моем сердце радости, и истинаосталась скрытой…

Изненаписанного дневника Бродяги

Предрассветнаятьма чернее полуночной.

Альват-РанВэйле

Добротныйсерый плащ – плата за чей-то вправленныйпозвоночник – грел не хуже утраченногои от дождя и снега укрывал исправно…хотя, конечно, не был тем,прежним.

Домкузнеца в глухой энгвальтской деревне– пахнущий невкусным дымом каменногоугля, перегретым железом и гарью – тожемало напоминал тот,стоявший некогда на поляне у Вельты. Нозиму прожить помог.

Прожить.

Онтеперь не выживал, не переживал, нервался из последних сил, стремясь чего-тодостичь.

Просто– жил, ничего от собственной жизни неожидая. И это было непривычно, больно ипусто – хотя дел хватало для того, чтобызаполнить любой день до самой полуночи.

Местныйкузнец – седобородый крепкий старик –все еще называл его учеником,хотя сам теперь брался за молот кудареже, чем за кружку с пивом; притомпьяницей дядюшка Витан сроду не был.Сельчане быстро смекнули, что пришлыймастер кует не хуже, а напротив – многолучше местного, лишь на словах принявшегоего в ученики. Ножи и заступы, рала итопоры, кочерги и подсвечники – спросна ковку был достаточен для того, чтобыБродяге хватало на хлеб, молоко, сыр идаже изредка – на мясо. Ян работал насовесть, не стремясь создавать шедевры,– но гефарская школа сказывалась самасобою, а сделать что-то хуже, чем умел,Бродяга просто брезговал.

Янспохватился, когда молва о мастере-кузнецеразнеслась по всей округе. Это было изрук вон плохо и значило, что скоро надобудет уходить и отсюда. Вот толькорастает снег, да реки вернутся в берега,а птицы – в леса Альверонского севера…И даже если Дорога так и не позовет его,Ян снова отправится в путь.

Кудаугодно.

Лишьбы идти.

Апока что…

Уместного пива – густого, пенного,сладковатого – было всего два недостатка.От первого Ян был защищен надежнейнекуда: иллэнквэллисчислил спирт среди ядови не позволял ему накапливаться в крови,не давая забыться, но при этом – спасаяот дурного хмеля, утренней головнойболи и жажды. Однако запах перегара,отвратный, как бессмысленность пустойжизни, оставался. И Ян спозаранку яростнополоскал рот и горло, молча проклинаябезделье и тягучую лень, которыеохватывали деревню в конце каждойнедели.

Воти в этот раз он привычно дошел до ручейнойзапруды, из которой собрался зачерпнутьводы, наклонился – и поморщился, необнаружив в вымощенном камнями крохотномбассейне своего отражения.

Онне любил зеркал, а оказавшись рядом сводой – старался в ней себя нерассматривать. Обруч, будто понимая этупричуду, подчас делал Бродягу «неотразимым».Это было удобно, особенно когда приходилоськрасться и прятаться, однако неприятно:в легендах отражений не имели тольконежить да нечисть, и Ян мог подтвердить– не только в легендах. Заглядываяизредка в пустые зеркала и зияющие небомозера, Ян все чаще вспоминал Тень– тоже не имевшую ни отражения, ни Имени…ни смысла существования.

Бродягамотнул головой, отгоняя тоскливые мысли.

Моргнули облегченно вздохнул: в воде появилосьотражение, и он его, вопреки обыкновению,разглядел.

Лицокак лицо: рот широковат, тонкий нос сгорбинкой, высокий лоб… за последниенесколько лет он стал слишком высоким,и морщины наперегонки побежали надбровями – глупая привычка глядеть намир исподлобья не прошла даром. Шрам налевой щеке, едва заметный – со Школы.Виски подернулись серым – кто придумалсравнивать седину с серебром? Пыль это,серая дорожная пыль…

Янне хотел встречаться взглядом с самимсобою, потому в глаза глянул в последнююочередь. И оторопел, не заметив вотраженном взгляде ни скуки, ни усталости,ни, коль уж на то пошло, даже той жеоторопи.

Серо-синиеглаза отражения непонятным образомсочетали в себе серьезность и улыбку,спокойствие – и тень озабоченностисрочным делом.

Часот часу…

Янприсел, не теряя странное отражение извиду.

– Тыкто? – спросил тихо, враз охрипшимголосом – видно, всерьез считая, чтовопрос задан не зря.

Ипочти не удивился, услыхав ответ.

** *

Давным-давно,в городе на другом берегу Моря Семиветров, стоял дом – давно не беленый,со щербатой трубой и окнами, заставленнымицветами в горшках настолько, что взанавесках просто не было нужды. Навторой этаж – если так можно назватьнеотапливаемый и оттого лишь летомжилой чердак – вела деревянная лестница,ступени которой не скрипели, кроме трех.И босые ноги девочки лет тринадцати –легкой, шустрой, сероглазой – старательнопереступили через них. Не нарушить быраньше времени задумчивую тишину, вкоторой, кажется, можно угадать не толькошорох пера по бумаге, но и беззвучныйшелест мыслей – как листьев в вековомлесу. Да и не только: если прислушаться,можно различить тихое-тихое бормотание– то ли песню, то ли стих, то ли детскуюсчиталку-лэммидари.

Дверьнаверху была приоткрыта – как всегда.Как раз настолько, чтобы в проем вместилосьвостроносое, не больно красивое, ноудивительно живое личико. Девчушка,показавшаяся в дверях, набрала как можнобольше воздуха и выпалила:

– Учитель,а может живой человек увидеть лицоНастоящего?

Итолько после этого открыла полыхнувшиесеребром глаза.

Напевноебормотание стихло.

Рука,державшая перо, замерла в воздухе.

Отстола, погребенного под ворохом исписанныхвдоль и поперек желтовато-белых листов,оторвался плотный коренастый мужчиналет... одному времени ведомо, скольки:волосы вокруг давно перемахнувшегомакушку лба были седыми и не больночастыми, но ровно лежать отказывались,словно вспоминая ветер; глаза укрылисьв тени кустистых бровей да в близорукомприщуре, исчертившем лицо сетью морщин– но были неожиданно молодыми, яркими,и очень часто – удивленными... Самыеудачные из портретов – в книгах и настенах библиотек – именно те, на которыхудалось сохранить этот взгляд.

– Некличь меня учителем, Званка, сколькоговорить? – проворчал он тембесполезно-грозным тоном, каким взрослыепытаются утихомирить совсем маленькихдетей. И подмигнул.

– Ну,Де-е-еда… – Званка, убедившись, чтогнать ее не собираются, шагнула внутрьи стала у двери, опершись плечом о косяк.

– Увидеть…– старик неопределенно хмыкнул, вытираяневесть откуда добытой тряпицей капличернил, плеснувшие на стол с пера.Оглянулся на внучку, словно впервыеразглядев ее. Помолчал и, наконец, изрек:

– Ты,постреленок, книги читай пока. Во-он ихсколько!

Книгна полках у стен было и правда без счету– но ответы в них давались далеко не навсе вопросы.

Званказнала это отлично – читала она с трехлет, причем все, до чего дотягивалисьручонки и любопытные острые глаза.

– Аесли совсем невтерпеж – в зеркалозагляни, – продолжил Деда. Именно такзвали его дома, и крайне редко – поимени, известному нынче на всех трехматериках и пяти архипелагах.

– Этзачем … в зеркало?— ожидая подвоха,вскинулась девчушка.

– Азатем, – прищурился дед. – Вон уж какаябарышня вымахала, меня того глядиперерастешь… а на голове словно стаядраконят передралась…

Девчонкаобижено засопела, без особого успехапытаясь пригладить встрепанную русуюшевелюру. И дед смягчился. Внезапноизменив тон – и, кажется, даже сам голос,– он добавил:

– Ловистрочку: «Образ образа Его – в отражениизеркальном». Может, прорастет когда –ты ведь, внученька, немало сможешь…

Черезмного лет Звана рэй Далмир, внучка иединственная ученица Вайниса Леммифадского,вырастила из этой строки знаменитую«Поэму отражений». А еще через два векаее нашел в библиотеке Торинга школярпо имени Ян.

Нашел,прочел, полюбил и отложил в сердце – ив памяти.

Надолго– до этого самого дня.

** *

Наверное,надо было поклониться. Или – преклонитьколени. Ритуалы придуманы недаром –среди прочего, они помогают избавитьсяот неловкости и незнания, что делать икуда себя девать, столкнувшись вот так– лицом к Лицу. Но когда появляетсяритуал, часто исчезает общение кактаковое.

Здесьритуалам не было места, и не всегдаоставалось время для слов: вопросы иответы облекались в образы, чувства имысли текли прямо и быстро, подчасопережая друг друга. Ян сел наземь, недумая о приличиях и не ощущая холода,и, безотрывно глядя в воду, говорил – ислушал.

Многиевопросы, казавшиеся прежде важными,забылись; другие же – и среди них те,которые он клялся не задавать даже себесамому – оказались важнее всех.

– Гдеона сейчас? – спросил он вслух.

– ВоВнемирье, – голосом же ответили ему. –И в большой опасности.

– Какона попала туда? – вскинулсяЯн, готовый бежать – знать бы только,куда и как...

И,увидев ответ, воочию убедился, чтоКэйм-Батал не зря назван Девятивратным.

Речныеи Царские, Двузубые и Драконьи, Садовыеи Мудрые (они же Мажьи), Копейные, и,наконец, Малые, или Соляные – любойжитель столицы наперечет знает названиявсех ворот, а кто посмышленей – помянети связанные с ними легенды. Но спроситекэйм-батальца: «Отчего Девятивратный?»И большинство недоуменно пожмет плечами.Разве только кто из Старого квартала,что у Драконьих ворот, сможет рассказать,где в Кэйм-Батале были врата девятые –непростые…

Местоэто – пологий холм в восточной частигорода. Деревья избегают расти на нем,а у самой вершины исчезает и трава.Именно здесь, по наущению Вэйле, стихийныймаг Альтемир возвел Врата – те самые,ныне ушедшие за пределы мира. Давносгинул и сам создатель врат, и еготворение: Альверон оказался для нихтесен. Холм со временем оброс домами –жавшимися, впрочем, к подножию. На самомверху планировали построить храм, потомшколу, потом парк, который даже попыталисьнасадить… В конце концов поставилибеседку и одинокий до нелепости столбс фонарем, имевшим обыкновение в безлунныеночи, в самую темень – гаснуть.

Именнотакой была эта ночь, и сторожа, которыеобходили спящие улицы, увидели фигурув темной накидке, только когда та ужедостигла вершины. Окликнули – и, неполучив ответа, неохотно поспешилинаверх. Как раз тогда фонарь погас, акогда вспыхнул вновь – на холме уженикого не было. Только мелькнул на фонезвезд силуэт разомкнутой стрельчатойарки...

** *

– Зачем?– выдохнул Бродяга.

Ответомвновь было видение – без слов.

Комната,уютная и светлая – знакомая горница вдоме Квеллей.

Гленназамерла у стены в напряженной,сосредоточенной позе: левая рука прижалак груди плачущего младенца, правая –выброшена вперед, ладонь вскинута щитом,и стены еще отражают сказанное ею слово.

Янего не слышит – но знает, каким оно было.

Имя.

Видениесмещается, плывет, открывая противоположныйугол комнаты.

Мари.

Сжавшаясяв комок, припавшая к полу, и судорогаволной проходит по телу, только чтоснова ставшему человеческим.

Вглазах – боль и ужас, такие знакомыеБродяге.

– Ябольше так не могу, – шепчут прокушенныегубы, и капля рубиново-алой крови пятнаетбелую блузку. – Не могу.

– Ярядом, маленькая, – тихо отвечаетцелительница, одним касанием ладониуспокоив ребенка. – И, сколько Альпозволит, буду рядом.

– Однаждыможешь не успеть даже ты, – грустноответила Мари, поднимаясь.

Тонкиепальцы впились в багровеющий знакмеж ключиц.

– Мненадо снять его, Гленна. Надо…

Ито ли странной клятвой, то ли заклинаниемпрозвучали слова, на мгновение затуманившиевзгляд:

– Какприняла, так и отрекусь. Где согласилась,там и откажусь.

Большиеглаза цвета морской волны стали на мигеще больше: Гленна поняла. Уложив малышкув колыбель, она подошла к ведунье иобняла ее, взъерошив густые черныеволосы:

– Пустьбудет так, как ты сказала, доченька.Только бы силы хватило…

** *

– Яне могу войти туда, – ответил Собеседник,уловив незаданный вопрос Бродяги. –Пока не могу. Настанет время – я будутам, и со мной придут все, прошедшиеДорогу. Но тогда Внемирье перестанетбыть внемирьем, и не так уж много останетсяот Мира этого, нынешнего. Будет новый.

Бродягупробрала дрожь – вот так, в несколькихсловах, он услышал краткое изложениеЛэммирТаллари, книги ПоследнихВидений.

– Сейчасне до книг, Ян, – тихо проговорил Аль –или его образ? – Если ты согласен, идтинадо немедля. Только помни: пока ты мнишьсебя моим орудием, моей рукой – войтине сможешь и ты. Только – сам. Своейволей.

Вопросовбольше не было, и в ответах не было нужды.

Янвстал и на минуту закрыл глаза.

Аоткрыв, сказал:

– Яготов идти. Ты покажешь дорогу?

– Иди,Ветер,– прозвучал ответ, и мир исчез послепервого его шага.

** *

Янудоводилось и прежде бывать вне пределовмира.

Впервые– у Врат, в месте, где нет ничего, кромених самих, неутихающего ветра, вечнопурпурного неба и алого солнца, котороеникак не может оторваться от горизонта…

Горизонтатам, к слову, тоже нет.

НоПривратье – это еще не Внемирье.

Онвыдавливал себя из Альверона в миртонкий и туманный; в мир, где нетнаправлений и странно течет время, гдесгинуть – просто, а выжить – труднодаже мастеру. Это уже больше походилона Внемирье – но все же было лишь самойего окраиной, на грани реального.

Онвыпадал из мира, пересекая огромныепространства одним броском прыгающегокамня – и между отскоками камня миравокруг просто не было, и вот это напоминалоВнемирье больше всего, потому что внебытии – его суть.

Здесьсвет так и не стал светом, и тьма безнего была не вполне тьмою; Внемирьевместило сущности, недослышавшие СловаТворения и не получившие бытия. Здесьже, если верить слухам, ютятся кошмары,страхи и мороки. Верить приходилось,потому что проверить не удалось бы всеравно: как проверишь несуществующее?

Бродягазнал это – и школьным, выученным знанием,и взятым из чужого опыта ведением Обруча.

Носейчас из всего разнообразия знанийважным было лишь одно.

Онзнал, что темный престол Кай-Харуда тоженаходится во Внемирье.

Шагнувсюда, он задохнулся пустотой – и желаниежить вызвало из небытия воздух, тяжелыйи затхлый, но пригодный для дыхания.

Онзахотел видеть – но свет не озарилВнемирье; вместо этого тени обрелиполупрозрачную, зыбкую четкость, ощутимуюне взглядом. Глаза его, как оказалось,оставались крепко зажмуренными, но они без них воспринимал рассеянные осколкимира – или миров? Никогда не обременявшиелона земли горы… Деревья с переплетениемоголенных корней, никогда не знавшиевлажного тепла почвы и света солнца...Озера, лишенные дна и берегов… Призрачныекамни изменчивых форм и размеров… Всеэто зависло в застывшем не-пространствеи времени, которое не умело течь, заставляяостро почувствовать собственнуюнеуместность в этом месте, местом насамом деле не бывшем. Открыв глаза,Бродяга не ощутил никакой перемены.

– Гдепрестол? Где же этот … престол? – выдохнулон, так и не найдя достаточно скверногослова для трона Владыки небытия.

Иосколки несбывшихся миров пришли вдвижение, оплывая по краям, сливаясь вгротескные подобия кресел, стульев,тронов – от крохотных до гигантских.

Нельзядумать вслух, – понял Ян, остановивмысль. Жадные до бытия шинду,бесплотные недо-сущности, готовы былистать чем угодно, лишь бы – стать.Зависшие вокруг престолы – особенновпечатлял один из них, с зеркаломзастывшего озера вместо спинки ипоручнями из деревьев небывалого охвата– лениво рассеялись. Но среди бесформеннойподатливости, годной лишь вечно тешить,никогда не утешая, раненую гордынюКай-Харуда, он ощутил вдруг нечтонеподатливое, настоящее, живое.

Малотого – родное.

Ибыло: мысль Бродяги устремилась вперед,и чувства его объяли и то, что ужепроизошло у черного трона, и то, чтоделалось в тот миг безвременья... И,наверное, то, что еще только должно былослучиться.

** *

Онбыл красив – простой, человеческойкрасотой, без налета потустороннего.Шелковистые вьющиеся волосы волнойспадали на плечи; глаза, с ласковымукором смотревшие на нее из-под густыхресниц, были в меру большими и в меруясными, а подбородок – не слишком твердыми тяжелым. Все было чересчур гармоничнои соразмерно. И именно по этому Маримогла бы догадаться: это лицо –ненастоящее. Могла бы – но ей и непришлось: за тщательно вылепленнымичертами она видела,ощущала знакомую безликость темногоВладыки. И голос, которому были приданыи мягкость, и радушие, и даже тень ласки– голос все равно обжигал душу ледянымхолодом.

– Тыстала дерзкой, беглянка, – произнес он,поднявшись ей навстречу.

Восемьграней-ступеней вели к трону, и Безымянныйшагнул вниз – на одну. Мари оставаласьу подножия.

– Стольколет ты уходила от меня, а сейчас –вернулась, и даже не поклонилась? Впрочем,зачем мне твои поклоны теперь…

Ещеодин шаг вниз.

– Некланяться пришла. Отдать тебе твое,вернуть себе – себя, – вскинула подбородокМари, и взгляд ее, направленный в зрачкиненастоящих зеленых глаз, оказалсяслишком пристальным: собеседник опустилголову.

– Неспеши, – просительный тон был чуждголосу, привыкшему повелевать. –Отказаться успеешь. У тебя это получаетсяотменно. Прошу тебя, выслушай.

«Неслушай!..» – донеслось издали. Но голос,вкрадчивый, мягкий, ласкал слух и проникалв самую душу.

– Небуду рассказывать о твоем детстве. Ородителях, отказавшихся от лишнего –девятого – рта в семье. О приюте, откудабыло три дороги – в прислугу, на плантациигвалиса или – будь ты хоть чуть смазливее– в Залы Дозволенных Удовольствий.

Ещешаг. Еще ближе – журчащий, чарующийголос, который так хочется слышать, хотяговорит он такое, о чем жутко дажевспоминать.

– Таких,как ты – десятки в одном Шессергарде.Думаешь, случайно именно ты была взятав Храм? Прошла через все годы учебы?Выжила на Испытании?

ГолосКай-Харуда наливался силой, и печаль,зазвеневшая в нем далее, казаласьнеожиданной:

– Явидел тебя давно – задолго до рождения.Я ждал тебя так долго... Раз в эпохурождается человек, способный принятьвсю власть мира. Сорвать плод, за которыйвеками дрались мнившие себя «сильнымимира сего», не способные до негодотянуться. Тот, кто может объединитьи повести за собой. Тот, за кого будутумирать, не жалея об этом, почитаяслужение большим счастьем, чем жизнь.

Тыбыла этим человеком, Мариэль. Ты могластать владычицей мира – и шагнуть заего пределы, когда в мире станет теснои скучно. Я вел бы тебя, наставлял инаправлял твои шаги. Ты разделила бымой престол и обладала бы всем – простопожелав. А что принес тебе твой выбор?Страх, лишения, боль, жизнь бродяги... Дачто там, бродяга твой – и тот от тебяотказался.

Последниеслова оказались ошибкой. Тряхнув головой– отросшие черные волосы рассыпалисьпо плечам, – Мари наградила собеседникатакой силы взглядом, что у того поплыло,смещаясь, лицо. Но он справился и поспешилпродолжить, пока наваждение голоса нерассеялось полностью:

– Слушайи решай. Посвяти свое дитя мне – и егождет будущее лишь чуть менее великое,чем отвергнутое тобой. Твоя дочь будетвладеть душами живущих в Альвероне. Даи тебе, несмотря на отступничество,достанется тень ее власти. Я не могусейчас назвать тебя по Имени – оно сталодругим и неведомо даже мне. Но если тыоткроешь его мне, многое еще можноисправить…

Маривдохнула, и губы ее приоткрылись. Пальцыведуньи вцепились в кожу у основанияшеи.

– Мнене нужна твоя власть. Я хочу жить своейжизнью – и буду!

Резкоедвижение руки – и знакпадает на ступени трона.

Больно.

Маризнала, что боль будет, но что такая….

Струдом удержала равновесие. Прижаларукой рану – кровь не текла, лишьпроступила тонкой струйкой меж сжатыхпальцев.

Неговоря больше ни слова, повернуласьспиной и шагнула вниз – прочь от Владыкитьмы.

Онане видела, как приятное лицо – точнее,личина – ее недавнего собеседникаисказилось и слетело в сторону, рассеявшисьсерой дымкой.

Какпотекли, меняясь, очертания внезапноразросшегося тела, на глазах облекаясьтяжким живым мраком.

Каквзлетела в повелевающем жесте рука, ужемало похожая на человечью.

Каквспух знак,впитав из окружавшей пустоты серуюпризрачную плоть, и, перекинувшисьтварью, подобной то ли пауку, то лиспруту, скользнул по ступеням ей вслед.

Онауспела почуять его за миг до удара – нони остановить, ни увернуться уже несмогла. Суставчатые щупальца-сочлененияоплели ее и застыли, приковав к камню.

** *

Янпел.

Чутьли не впервые в жизни – вслух, мало того– во весь голос, рассекая застоявшуюся,безжизненную тишину.

Словапесни, слетая с уст, становились камнем– узким мостиком над бездной. Он шел –и каждый шаг приближал его к цели,преодолевая то, что так и не сталопространством и временем; а за спиноймост вновь рушился, рассыпаясь отголоскамипения – там, где никто не пел прежде игде сами слова «там» и «прежде» не имеютсмысла.

Онпел – и сквозь песню эту слышался нетолько его голос: рокот прибоя и шепотлеса, трели птиц и шорохи ветра, деревенскиеколыбельные и гимны боевых отрядовЮга….

Оншел – и знал, что успеет.

** *

– Зряговорят, что справедливость – делоСвета, – ровным, бесстрастным был голосКай-Харуда, но Внемирье всколыхнулось,слыша его, и скала с прикованной к нейМари вздрогнула, чуть повернулась ивсплыла, оказавшись вровень с бездоннойчернотой, заменявшей темному гигантулицо.

– Светусвойственна милость. Я же – справедлив.

Взгляд– ледяной, неотвратимый, мертвый –остановился на ней надолго.

– Тыкрасива, – обронил он наконец. И добавил:– Но красивой тебя сделал мой храм. И явозвращу тебе – твое, сполна... и ещедобавлю от себя.

Чертылица и фигуры девушки исказились почтинеуловимо – на ту самую малость, котораяотделяет красоту от уродства. Пустотанапротив нее соткалась в зеркальнуюповерхность, отразившую все до мелочей,– и, видя себя в ней, Мари едва сдержалакрик.

Новсе же – сдержала.

– Тымолода, – продолжил Кай-Харуд, помолчавеще вечность.

– Ноэта молодость – лишь вопрос времени,над которым я здесь властен.

Ипустота вокруг Мари стала временем,быстрым и жадным. Седина опалила волосы,кожа желтела и покрывалась морщинами,на руках синей сетью проступали вены,суставы вспухали налитыми болью узлами,и лишь жесткие узы знакане дали телу сгорбиться…

НоМари молчала и теперь: ее глаза оставалисьтеми же – ясными, яркими и полнымирешимости и желания жить. Взглянув вних, Безликий вынужден был признать:

– Тысильна… Но если бы не я, у тебя не былобы и способности к Силе. Итак, я лишаютебя ее.

Ничегоне изменилось – почти. Только Марипочувствовала, что разорвать узы несможет никогда и никак. И отчаяниехолодным потоком хлынуло в сердце.

– Яне отниму у тебя последнее – жизнь. Дажеесли ты об этом попросишь. Более того –ты будешь здесь, пока не вырастет твоядочь и пока я не исполню над ней все то,что сказал. И ты будешь видеть это, и несможешь ни отвести глаза, ни закрытьих... И ты всегда будешь видеть себя.Такую, какой ты стала. И будешь ненавидетьсвою дочь, ее юность, ее силу, ее саму.

И,став Владычицей, твоя дочь ступит наподножие этого трона, чтобы предстатьпередо мной – и, может быть, заметиттебя. А если нет – я укажу ей сам.

Иона спросит: кто это? И я отвечу: безумная,которой могло принадлежать все, чемтеперь владеешь ты – а сейчас неподвластнодаже ее тело.

И,может быть, она захочет забрать то, чтоостанется от твоей души. И я позволю ейэто, и ты перестанешь быть. Но я буду ещеболее доволен, если она оставит тебя вэтой пустоте навсегда – и ты будешьзавидовать шинду.Таков мой суд, и некому оспорить его!

ГолосБезликого проникал до костей, отзываясьневыносимой болью; пропитывал душугорьким ядом безысходности; змеинымикольцами давил волю к жизни. Но убитьдо конца не мог – в сердце бывшей ведуньине гас упрямый, невесть каким чудомтеплящийся свет. Она хотела ответить –и хотя пересохшее старушечье горлоотказалось служить ей, слова этипрозвучали.

Прозвучалиоттуда, откуда ни она, ни Кай-Харуд неожидали их услышать.

** *

– Тыслишком много на себя берешь, ЛишенныйЛица. И то, что ты берешь – не твое. Отнятьнавсегда данное не тобою – не в твоейвласти, даже здесь. А всевластным ты небыл и не будешь. Никогда.

Сделавпоследний шаг по мосту, Ян ступил наскалу, служившую основой темногопрестола.

– Ктоты такой, чтобы говорить мне это?

Ожившейгорой развернулся Кай-Харуд к Бродяге– был он гневен и грозен, и туча, полнаяиспепеляющих молний, была его лицом.Ничто живое не могло бы выдержать такойвзгляд, не захлебнувшись леденящим,несовместимым с жизнью ужасом. Но страхЯна умер раньше него – сгорел на пепелищеДома, пылью рассеялся по Дороге, вымерзв горах Закатного вала. И теперь передВладыкой Тьмы он стоял, как равный –Сила перед Силой, лицом к лицу, точнее,ликом к безликости.

Идаже прежде, чем он ответил, Безымянныйузнал его.

Того,кто должен был погибнуть в землетрясении,ради этого посланном, – но выжил, иотправился на Торинг.

Того,кого должны были поглотить Молчаливые-шинду,– но сгинули, проложив вместо этогодорогу к Вратам.

Одногоиз тех, ненавистных, чьи дела снова иснова нарушали столь привычное и удобноеравновесие.

Тех,в ком ощущалась Сила, такая знакомая –и такая жуткая…

– ВолейНастоящего и по моему выбору, я – тот,кто я есть, – ответил Бродяга спокойно.– Я пришел за ней. Она больше тебе непринадлежит. И ты отдашь мне ее, бывший.

Тяжкаядлань Кай-Харуда взлетела в замахе.

Вихрьпраха взвился над престолом, накренился,обретая вес и мощь, – и бессильно опал,не долетев до Бродяги. Тот, не оборачиваясь,шагнул к пропасти, за которой виднеласьскала с оплетенной знакомМари.

– Посмотрина нее, – пророкотал великан, подавивгнев и внезапно возникший, непривычныйстрах. – Зачем она тебе? Или тебяпривлекает дряхлость? Что ж... То, что выназвали извращениями, я понимаю ипринимаю... Эй, куда ты? Хочешь полюбоватьсявблизи?

Янне обернулся.

Шагв никуда – и пустота под ногой становитсяступенью.

Ещешаг – еще ступенька.

Иеще.

Почтикак тогда, на площади Фориса.

Толькотам Сила казалась живым огнем, которыйнужно было донести в пригоршне, нерасплескав. А теперь она текучим панциремокружала Яна, он чувствовал ее, словнособственное тело, он былею. Когда скала, все ещепослушная воле Кай-Харуда, тронуласьпрочь, скрываясь в сминающейся полупустоте,Ян протянул – руку? Силу? – и приказалей остановиться, ни на миг не усомнившись,что так будет.

Такстало.

Ивладыка, чьей власти был брошен вызов,покинул трон.

Чернотойполыхнуло среди серого тумана Внемирья:Кай-Харуд встал во весь рост, вскинувруки, и мрак взвихрился позади него,став то ли плащом, то ли – крыльями.Беззвучно, словно угольно-черныепсы-убийцы Тамир Шада, мчался он наперерезБродяге – и тот со скоростью ураганноговетра бросился навстречу. Пространствомежду ними опрокинулось огромным полем,грязно-серым, рыхлым, как подтаявшийснег, и зыбучим, как песок; потянулосьщупальцами, пытаясь опутать ноги.Оттолкнувшись последний раз, Ян взмылнад полем, очерчивая сложную вихревуюпетлю – и не теряя из виду Кай-Харуда.

Онлетел, и тело его пело от давно забытогобоевого задора, потому что враг былнастоящим врагом, и бой был верным –независимо от исхода. С каждым мгновениемгигант словно усыхал, уменьшаясь доразмеров обычного человека, а, может,сам Ян, набирая силу, рос?

Нахлынулои закружило, подхватив, ощущениераспыленности. Тысячи лиц с глазами,горящими одинаковым серо-голубым огнем;тысячи рук, так привычно сжимающихоружие; тысячи...

«Вспомни,это уже было с тобой! Было! Не поддавайся!..»

Янвспомнил.

Содрогнулся.

Представилсебе голос и ладонь Настоящего – и, кактогда, вновь собрался, стал единым,целым.

Вовремя.Мгновением позже на полдороге меж скалойи престолом столкнулись двое.

Равных– но лишь по силе; по воле и цели –противоположных.

Этоне было поединком мастеров клинка,подобным танцу, – слишком разным былих стиль, да и не сталь была здесь оружием.

Впрочем,и не огневые шары, и не молнии – зрелищное,но простое волшебство магическихпоединков. Не командование когортамивызванных или сотворенных существ. Дажене свойственные редким мастерам игрычистой, невидимой Силой.

Тобыл бой один на один – но в этом боюсвободу обретала мощь, способная испарятьморя и полосовать само пространство ивремя.

Чернаярука, ударившая коротко, без замаха,несла безусловную и быструю смерть.

Недонесла, расплескав хаос небытия чернымибрызгами.

Клинокиссиня-белого света, взметнувшийся вневозможном косом ударе, вспыхнул – ипогас, испарив черноту.

Итам, где они столкнулись, возникло новое.

Сочетаниечерного и белого цветов невообразимойчистоты и четкости. Сначала это былаточка, затем – круг размером с монету,блюдо, щит, колесо повозки…

Ниударить, ни укрыться – противникизамерли, почти касаясь друг друга.Застыло и все, что окружало их – и оплылоотгоревшей свечкой. Лишь то, что родилосьот соударения сил, становилось все болееи более четким: символ Равновесия,черно-белый круг, точнее – вихрь, вращалсянеспешным жерновом, вовлекая в себя всебольшую и большую часть Внемирья. Вотего край задел скалу с престолом, и впустоту улетела нижняя ступенька,оставив гладкий, зеркальный срез.

Злорадствомсверкнул взгляд врага. Ян не проследил– ощутил его цель: серое, медленновращающееся лезвие приближалось кутесу, оплетенному знаком.

Вихревойкруг замер.

Остановилосьсамо течение событий, заменявшее здесьвремя.

Исчезловсе, что видели и чего не видели глаза,и неведомо откуда хлынул багровый светзакатного солнца...

** *

...Вечеромнакануне выпуска старших школяровсобрали в башне. Завтра, на восходе, вприсутствии сановитых гостей, избранногочисла горожан Эмми Торинга во главе сбургомистром, всех школяров и, конечно,замирающих от запоздалого волненияродственников, их плащи переменят ссиних на серебристые и вручат посохи –знак Силы. Затем проводят к Текучейлестнице, ведущей на пристань: лишьученик, еще не начавший обучение, способенподняться по ней; лишь зрелый Мастерсумеет сойти. А в Береговом Приюте, кудагостей доставит один шаг сквозь портал,уже готово будет угощение, и до утреннейзари не утихнет праздник, и голоса лучшихменестрелей нашего времени и временбылых наполнят зал, и польются ручьеми вино, и слезы; зазвучат речи, подобныетостам, и тосты, длинные, как речи…

Ноэто будет завтра.

Асейчас перед ними лишь трое Мастеров:Вальм Огневед, недавно избраннаяПредсказательницей Рэйана Тал и Гэйнар,подмастерье покойного Ар Гиллиаса, довремени – по праву ученика – заменившийглаву Совета. Светильники в Зале негорели – через западное окно его освещалозаходящее солнце, ярое, словно жарплавильной печи. Окно раздалось почтиво всю ширь стены, и почему-то не было внем ни города, ни гавани – только солнцев обрамлении расступившихся в стороныоблаков… и море.

Мастерастояли под окном – лицом к ученикам,спиной – к свету, и лиц их не было видно,только силуэты, окруженные сиянием.Тишина, в которую осторожно вплетается– не нарушив, лишь отодвинув, – голосРэйаны:

– Светпорождает сущее – и в Свет оно уходит.День измеряется по солнцу: начавшисьрассветом, завершается закатом, и они– подобны. Так же меряется и жизнь. Вынаполнены Силой. Поступайте мудро,следуя учению, – и закат ваш наступитеще не скоро. Но если Свет, сердце и разумподскажут вам дело, стоящее жизни, –сумейте отдать себя до конца.

Солнечныйсвет померк, словно приглушенный мягкойзанавесью. Одновременно шагнув вперед,Вальм и Гэйнар оказались рядом с Рэйаной.Вскинули руки – и огненной вязьюпривычных букв-стебельков альвери, дажене рун Высшего искусства, перед нимиявилось Слово.

Всегоодно, знакомое, повседневное.

Яна,конечно, не было в Зале в то время.

Ночто с того?..

** *

…Чегостоит Последнее Слово бездари?

Тогоже, чего и Слово самого даровитого мага:жизни.

Только,в отличие от волшебников Ордена, Ян могоблечь Силу не в выверенные формулы, нокак привык – в образы и желания. Такпроще... Но легче ли? Даже когда этижелания – четкие и острые, как лезвиемеча, нелегок выбор, повисший на егоострие.

– Решатьтебе, – Голосбыл спокоен, но не безразличен.

– Мне,– откликнулся Ян, и неясно было – радли он такой свободе.

Помолчал,решаясь, и прошептал:

– Отдаю.

Обручкоротко вспыхнул и исчез.

Взглядврага – лишенного лица и глаз, но всеже способного видеть, – замер, какзамерло все вокруг. И взгляд этот наполненбыл напряжением, злобой и болью.

Знакомоесияние заливало Внемирье – вотчинувещественных теней и призрачных вещей.И источником этого света был он сам –Бродяга, обратившийся пламенем.

Нет,не пламенем – Пламенем.

Аль-Г'эхт,гнев Настоящего, истинная яростьнаполнила его, и он стал…. Кем?

Инструментом?

– Нет.

Слугой?

– Тожене верно.

Мастером?

– Возможно.

Наверное,просто самим собой.

Смех,сила, любовь, полнота бытия. Ты уженикогда не будешь лишним и никуда неопоздаешь. Нет преград, способныхудержать тебя, и запретов, что перечилибы твоей воле. Ты отдал – и поэтомуприобрел, отпустил – и принял новое, идаже сейчас, когда бой еще не закончен,есть место для радости, а повод... Даразве он нужен?

Взмахруки, ставшей потоком живого огня,пришелся поперек вихря «равновесия» –и смел преграду, не оставив ни пыли, нипепла.

Второйудар хлестнул по базальтовой лапе,пальцы которой потянулись к Мари, – иВнемирье огласил вопль невыразимойболи.

Кай-Харудвихрем низринулся в бездну, и Ян не сталего преследовать.

Незачем,чувствовал он.

Даи не время – его ждало дело куда болееважное.

Мариоказалась намного ближе, чем думалось– всего шаг, и вот уже огонь, бывшийкогда-то руками Бродяги, рвет призрачнуюплоть Знака, словно гнилые веревки.

«Необжечь бы», – мысль мелькнула и исчезла:Ян заметил, что пламя, касаясь Мари,стирало морщины, и тело, теряя ветхость,вновь становилась молодым и здоровым.Вспомнилась строка из Альват-Ран: «ГневЕго и Его любовь – одно».

Онобнял Мари пламенем, на миг слившись снею, – а отпустив, увидел ту самуюдевушку, которая так давно и так недавнолежала на расстеленном плаще на полянеу Фориса. Увидел жизнь, красоту – спящую,и сон ее был прекрасен, как и она сама.

– Йиссен...– прошептали в полуулыбке губы.

– Мари,– отозвалось, утихая, пламя.

** *

Янстоял во Вратах, осознавая: этот раз –последний. Но не было ни ощущения утраты,ни скорби, ни боли – только покой исвобода, тепло и радость пройденногопути.

Шаг.

Комната– небольшая, но опрятная и светлая,обставленная без роскоши, но с любовьюи вкусом. Легкая занавеска чуть колышется,хотя окно и закрыто.

Спящаяна кровати девочка – маленькая, ноудивительно похожая на женщину, котораядремлет у него на руках.

Янулыбнулся и сказал, не нарекая, ноузнавая:

– Ты– Песня.Ты в самом деле будешьвладеть душами живущих – но не во вредим, и без корысти – вовсе не так, какпредрекал Безликий.

Идобавил:

– Прости,что не был рядом, когда ты родилась, –и что уже не смогу. Берегите друг друга.

Бережноуложил Мари рядом с дочерью. Повернулся– идти навстречу смерти вперед спинойне хотел.

Онаоказалась странно похожей на Врата –только не туман там был в этот раз, азияющая тьма и тишина.

** *

– Я…есть? – произнес голос, и мгновениеспустя, узнав в нем свой собственный,Ян повторил уже уверенно:

– Я– есть.

Ив глаза его хлынул океан света, ясноесияние невообразимой силы, но необжигающее, напротив – целительноепосле тьмы Внемирья. Он сидел над обрывому моря, среди золотистой травы, густойи тонкой, как мех неведомого животного.Море тоже было живым – дремлющим в лучахжаркого южного солнца довольным лазоревымзверем. Чуть ниже обрыва – рукой подать– парили, звонко и мелодично перекликаясь,розовокрылые птицы. Слева вдали виднелсялес, знакомый и незнакомый одновременно;вправо до горизонта тянулась цветущаястепь.

– Да.Теперь ты есть.

Обернувшись,Ян увидел человека в длинном бродяжьемплаще, только не сером, как обычно; он,казалось, был соткан из того самогосияния – как и снежно-белые волосы, иборода, серебряной пеной спадающая нагрудь... а когда Ян сумел разглядеть еголицо – понял, почему оно было знакомым.

– Антар?!– Бродяга вскочил, в два шага взлетелпо пригорку и замер, приглядываясь кКузнецу. Это явно был он, мастер Оружия– и в то же время чего-то недоставало,а что-то – было непривычным. Не хмурилисьброви, разгладилась без следа лежавшаямеж них складка, а улыбка, избавившисьот оттенка горечи, лучилась спокойнойуверенностью.

– Тыжив? Как ты попал сюда? – недоверчивоспрашивал Ян, сердцем уже зная ответ.

– Каки ты, Йиссен. Дорога привела, – Антаршагнул навстречу, обнял Бродягу. Рукикузнеца не изменились – та же сила, теже мозоли, и тот же запах перегретойстали от одежды...

– Тыпришел домой. Точнее, туда, где встречаютсяДорога и Дом. Это место можно назватьпорогом.Только ты, не в пример мне, за него ещене ступил.

Янпосмотрел за море – там, в сияющихоблаках, прорисовалась кристальнойголубизны вершина, подобная взмывшейв небеса волне.

– Решай.Хочешь – иди со мной. Теперь ты сможешьпосмотреть Ему в лицо, потому что теперьи ты сам – намного более настоящий, чембыл, и взгляд Его будет для тебя благом,а не гибелью. Но если осталось что-то,что держит тебя в Альвероне – путь тудаеще не закрыт. Ты уже не будешь магом,но останешься собой. Сможешь пройтиДорогу иначе. И, надеюсь, придешь сюдаже.

– Сноварешать?

– Ато как же? – отозвался Антар, прячаулыбку в бороду.

Яноглянулся вокруг. Уходить отсюда нехотелось – до боли. Но оставаться здесь,зная, что Безликий не оставит в покоеМари и дочь…

Вздохнул:

– Решитьсяна смерть было проще...

Антаркивнул.

– Умеретьвсегда проще, чем жить. Только не длянас такая простота... Думай, Йиссен,времени у тебя – сколько захочешь сам.Я отойду, мешать не стану. До встречи –сейчас или… потом.

Антарвстал, отряхивая плащ, – и исчез, простошагнув в сторону.

Янсидел на берегу долго... Наверное.

Ведьвремя здесь не имело власти.

Наконецпогладил ласковую траву, вдохнулнапоенный жизнью воздух и встал.

Повернулсяк вершине и поклонился.

– Спасиботебе, Настоящий, за Силу и знание, за то,что вел и хранил. За это место – и задорогу. За Мари – и за дочь. И за то, чтоя был Пламенем. А больше всего – за то,что тебе не все равно.

Онокинул берег долгим внимательнымвзглядом – взглядом человека, надеющегосяобязательно вернуться. Раскинув руки,широко шагнул с обрыва, и услышал сквозьгаснущий рокот моря и пение птиц:

– ДобройДороги, Ветер!

Эпилог

...Льатта– вода,

Лэммир– книга,

Лиэнн– песня.

Из«Альверонского Лексикона» МахтураБиджа

Традиции– штука упрямая. Если повелось, чтосостязание бардов в Кэйм-Батале проходитраз в три года – значит, не в четыре, нои не в два, хотя ярмарка, сопутствующаяпразднику, не помешала бы городскойказне и ежегодно.

Еслипринято проводить его на Большой площади– значит, и в этом году помост возвелиименно там, хотя на Новой Рыночной кудабольше места, а гильдия бардов вообщепереехала на окраину, ближе к пойменнымлугам Поречья. Но ведь и сама гильдиядавно превратилась в традицию – наверное,еще с тех пор, когда глава ее стал посовместительству придворным певцом.

Четыредня шли состязания, и сегодня должныбыли прозвучать имена победителей.

Площадьзатихла, ожидая чуда.

Нопочему оно должно произойти? Не первыйведь год состязаются барды в Кэйм-Батале…

Инаграда – серебряная ветвь в кубе изгорного хрусталя – вновь досталаськоролевскому менестрелю, с привычнойвеличавостью шагнувшему на помост.

«Корольстихотворцев, светоч таланта, соловейсладкозвучный», – зазвучало со сцены.

«Прихвостеньбесталанный, лизоблюд дворцовый, кочетхрипатый», – подхватило неведомо когдаи как улизнувшее из оружейной мастерскойэхо. И зрители – особенно те, кто облюбовалзадние ряды, – были по большинству сним согласны.

– Чтони говорите, а девчонка была лучше, –заявил вихрастый парень в плаще студента,обращаясь к случайной соседке.

Молодаяженщина в замшевой куртке и брюках –отличительный признак лесовиковРэль-Итана – молча кивнула, не отвлекаясьот своих мыслей. Окинула площадьрассеянным взглядом – и, резко выбросивруку, перехватила руку уличного мальчишки,который пробирался к сцене с гнилымплодом ллейтры.

– Отдай.Охота поротым быть? – произнесла спокойнои строго.

Малецсверкнул глазами, но вырываться не стал.Послушно отдал гнилушку и собрался былошмыгнуть в толпу.

– Погоди,пострел. Есть дело, – остановила егоженщина. – Кликни-ка своих приятелей.

Сказалбы это кто другой, Риккер Шустрый триждыподумал бы, потом вспомнил бы хватку назапястье – и не показывался бы на БольшойПлощади с неделю.

Ато и две.

Носейчас его позвала сама Рэль Тэллани,«Око Леса».

Еезнали все; многие боялись, и зачастую –не зря. Но если она говорила: «Есть дело»,– значит, так и было, и подвоха ждать неприходилось.

Темболее что спрятаться от видящейне сумел бы даже Риккер,хотя его прозвище было более чемзаслуженным.

Гвардейцы-караульные,несшие стражу на надвратной башнедворца, вначале не обратили вниманияна заминку на площади. Толпа вела себятихо, мирно – мало ли, о чем кричат, лишьбы в ворота не ломились. Однако полчасаспустя, когда большинство бывшихзрителей, не спеша растекаться помногочисленным улочкам, целенаправленнодвинулось к Бульвару Короны, капитанозадачено нахмурился и велел молодомулейтенанту-лучнику посмотреть, что кчему. Выход на бульвар был в дальнемконце площади, а капитан с возрастомслабел глазами – да и кому еще поручитьразведку, как не зоркому лучнику-фэннийцу?

Цепкийвзгляд стрелка быстро вылущил из толпышнырявших туда-сюда мальчишек и безтруда отследил направление – началоаллеи, идущей посредине бульвара. Там,меж пирамидальных тополей, двое крепкихребят уже приладили полотнище с короткойи емкой надписью: «Для Лиэнн». Под нимна принесенную третьим скамейку всталаженщина в куртке из темной замши. Снялашапку, уронив тяжелую соломенную косу.Словно ощутив взгляд офицера, обернуласьи вскинула ладонь в воздушном поцелуе.Он улыбнулся в ответ, ни на миг неусомнившись, что женщина заметила егоулыбку, и доложил командиру.

– Опять,значит, Прозорливица чудит, – с ворчливымвосхищением промолвил тот и добавил: –Возьми пять человек при оружии, присмотрииздали, не вмешиваясь – не обидел быкто…

Последнее,кстати, сказано было скорее длясобственного успокоения. Лихих людей– и местных, и приезжих – здесь, конечно,хватало, как и на всякой ярмарке. Неургашей с большой дороги – стражагородская не всегда дремала, – нокарманников и «прочих, до чужого добраохочих». Музыка да «кружево слов»очаровали их не настолько, чтобы ониперестали прислушиваться к звону чужоймонеты. Увидев, сколько денег сыплетсяв шапку и как часто ее опорожняют надмешком, они позарились было – даотступились, споткнувшись о жесткийвзгляд молодой женщины; тем более чтов спутниках ее узнали добровольцев изЛесного Легиона, тех самых, что стрелойсбивают влет толлерейну, а на медведяходят с ножом и коротким копьем. Больнонакладно с такими связываться.

Поэтому,когда площадь опустела, странная четверкабеспрепятственно собрала полученноеи направилась по своим делам. Дюжийлесовик нес мешок не без труда. Медь,изредка – серебро и кожаные полоски-«латки»с печатями королевской казны.

Всёэто обменяли на звонкое золото у НосатогоЙорна. Тот – небывалое дело! – не взялза мену обычной мзды, да еще добавил отсебя пару серебреников, округлив дозолотого. Видать, не зря окна его лавкивыходили на площадь.

Закончивс этим, лесовики отправились на Яшмовыйпроезд – средоточие столичных ювелирныхлавок и мастерских. Рэль Тэллани выбралаодну – не с самыми роскошными витринамии не с самыми пугающими ценниками, хотяна собранное можно было бы зайти и туда.Спутники не удивились, привычно рассудив,что ей, конечно же, виднее.

Мелодичнопрозвенели колокольчики на входнойдвери. Лавка была маленькой, и четверовошедших сразу создали ощущение толпы– тем более что парни, явно не зная, кудасебя деть, занимали куда больше места,чем могли бы. Мастер-ювелир по-птичьинаклонил голову, оглядев посетителей.Недоумение мелькнуло на миг – его успелазаметить лишь женщина – но сразу жесменилось безупречной радушной улыбкой.

– Чеммогу?.. – осведомился он, откладываяработу.

– Яхотела бы взглянуть на кулоны и броши.

– Заговоренные?– уточнил ювелир.

Женщинакивнула.

– Конечно!

Шагнувк угловой витрине, мастер открыл ее и,легко касаясь разложенных на подставкахукрашений, перечислил:

– Наудачу… На успех в делах… На спокойствиесердца… А вот, с изумрудом – «На остротуока и твердую руку», по-моему, как раздля вас…

Сказавэто, ювелир склонил голову к другомуплечу, оглянулся на Тэллани и тут жеисправился:

– Ах,нет, вам это не нужно – врожденногоболее чем хватает.

Начерном, алом, травяном бархате – изяществоковки и огранки, филигранные узоры,россыпи драгоценных камней самогоразного оттенка и мельчайших капелекметалла, уложенных в рисунок. И все это– в меру и в пору, без удручающей скудостии утомляющего глаз избытка.

– Спасибо,мастер. Но я не для себя… У вас естьчто-нибудь такое же красивое, но сзаговором на вдохновение?

Ювелирулыбнулся – уже по-настоящему, неожиданномягко и открыто.

– Такогозаговора не бывает. Вдохновение илиесть – или его нету. И если я верно понял– та, для кого вы хотите купить его, ненуждается в магической поддержке, каки вы сами. Впрочем, вот, взгляните…

Обтянутаязеленым бархатом коробочка, извлеченнаяиз неприметного шкафа в углу. Внутри –двойной росчерк золота, то ли – крылья,то ли – сложенные ладони, меж которымимногоцветной искрой укрыт камешек.

Мастерсмотрел на него совсем иначе, чем навыставленное в витрине – заботливо,тепло, почти нежно.

– Это– «солнечный лед», лиммавирданари, единственноеместорождение исчерпано полтора векатому. Такие камни – наперечет. Делалдва года, и продавать не собирался…возьмите, возьмите в руки!

Женщинаприняла украшение, казавшееся то тяжелым,то легким, в солнечных лучах оно заигралорадугой. И очень явственно представиланеспешное течение равнинной реки, итишину осеннего леса, и сладость ягодниковв разгар лета…

– Гдебы ни оказался человек, носящий этоткулон, он всегда сможет вспомнить ородных местах – и всегда будет чувствоватьсебя дома. Наговор составил и накладываля сам, – задумчиво проговорил ювелир.

– Мнедаже неудобно предлагать вам деньги заэту… вещь, – тихо произнесла лесовичка,выкладывая на стол кошель. – Это чудо,а чудо не купишь.

– Дачто вы! – не пересчитывая, убрал деньгиювелир. – Для Лиэнн я отдал бы его идаром.

** *

Квечеру все те же четверо вышли к трактиру,где поселилась певица. Им указали комнатунаверху – небогатую, но светлую и чистую.Парни, помявшись, остались снаружи.Женщина сняла шапку, поправила косу,постучала.

– Госпожа,позволь занять немного твоего времени,– выросшая в Рэль-Итане лесовичкавладела, когда нужно, и тонкостямистоличного обхождения.

Лиэннтряхнула копной волос – лаково-черныхот природы. Окинула гостью быстрым,словно порыв ветра, взглядом – иулыбнулась.

– Развеесть господа и слуги среди вольноголесного народа? Садись, сестра, поговорим.

Настоле – хлеб, яблоки, тонкая бутыльзолотистого вина в соломенной оплетке.Положив коробочку с кулоном на столику входа и напрочь забыв приготовленнуюречь, молодая женщина смотрела на певицу,которая выглядела почти как ее ровесница;на самом деле Лиэнн была лет на десятьмладше, но принадлежала к тем, кто спятнадцати и до сорока выглядит «насвои двадцать». Она держалась спокойно,доброжелательно, уверенно. С ней хотелось– и, главное, «моглось» – говорить: отстеснения скоро не осталось даже следа.

– Ямногое узнала из твоей песни… но невсё, – чуть пригубив вино, проговорилагостья.

– Спрашивай,– Лиэнн поудобнее уселась на стул,подобрав ноги, и оперлась острымподбородком на ладонь.

– Чтос ним сейчас? Ты знаешь?

Певицамолча взяла яблоко – большое, медовое,с бледно-золотистой кожицей – и протянулагостье. Коснувшись пальцев потянувшейсянавстречу руки – прикосновение Лиэннбыло легким, осторожным – она спросила,склонив голову набок:

– Рута?

– Да…– внезапно смутившись, кивнула РэльТэллани. И добавила: – Он ведь так большеи не пришел.

– Тыуверена? – проговорила Лиэнн с елезаметной улыбкой.

Иэхом отозвался в кронах тополей – ветер.

Рутапоняла, что получила ответ, и другогождать незачем, и что со временем онасможет догадаться о его смысле.

– АМари? – с детской непосредственностьюспросила она.

Певицазадумалась. Посмотрела на небо межтополями, улыбнулась чему-то своему ипроговорила:

– Это– другая история. Долгая. Сейчас…сейчас, думаю, на Кехате…

Беседалесным ручьем свернула куда-то, зажурчалапо причудливо прочерченному руслу,серебряным всплеском радости омывподарок («Какая прелесть!.. Он оченьтеплый и… добрый. Спасибо!» – идетская-детская, счастливая улыбка), –и закончилась неожиданно быстро, вместес вином и закатом.

Как-тосамо собою вышло, что все это время Руткабольше рассказывала, чем спрашивала. Итолько прощаясь, уже отворив дверькомнаты, вспомнила. Замерла на пороге,обернулась и спросила:

– А…что стало с девочкой? С дочерью Яна иМари?

– Аразве ты не догадалась?

Певицаоткинула челку и улыбнулась, посмотревгостье в глаза. И Рута впервые толкомувидела взгляд Лиэнн.

Серо-синий,внимательный, теплый.

** *

Избегайветров восточных – болезни Сероземьямогут нести они, и грустная песня ихсушит душу. Но помни, что без нихзадохнулись бы от копоти жителиак-торанских предгорий.

Берегисьветров северных, темных и холодных –но не забывай, что без их прохладыплодородные поля Энгвальта и зеленыйРэль-Итан были бы выжженной пустошью.

Радуйсязакатному ветру и ветру южному, потомучто они приносят тепло и добрый дождьв нужную пору. Но знай, что те же ветрасгубили в морях немало кораблей.

Асамое главное – помни, что у настоящеговетра нет постоянного Имени, и невозможнопокорить его, или указывать ему – онволен, как сама свобода, но, как свободабез цели, лишен сути.

Средиветров лишь один откликается начеловеческое Имя, и лишь он обладаетволей и целью.

Толи оттого, что этот ветер стал однаждычеловеком…

Толи оттого, что это – человек, ставшийветром.

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/