ПРЕДИСЛОВИЕ
Ренессансные явления в истории России, чему была посвящена первая книга драм «УТРО ДНЕЙ. Сцены из истории Санкт-Петербурга» (СПб, 2002), проступают особенно рельефно, когда классическая древность и эпоха Возрождения в Европе предстают в тех же формах трагедий и комедий, в жанре, который сопутствует великим эпохам расцвета мысли и искусства, отмеченным и величайшими трагическими коллизиями. Отчего же так: греческая веселость, ренессансная жизнерадостность в увлечении жизнью и красотой – и трагические коллизии истории и человеческого духа?
Расцвет искусства и мысли, как ни странно, колеблет устои Афинского государства, освященные старинной верой предков в отеческих богов, с обнаружением смуты в умах, с гонениями на Фидия, Анаксагора, даже на самого Перикла в условиях войны Афин со Спартой и чумы, а вскоре и на Сократа, и мы наблюдаем золотой век Эллады в его классический день, быстро склоняющийся к закату.
Афины, утратив могущество и свободу, сохраняют еще долго первенство в развитии искусства и философии, что всего привлекательнее предстает в творчестве Праксителя и в его взаимоотношениях со знаменитой гетерой Фриной, и основной темой комедии становится красота, прежде всего красота женского тела, и любовь, прежде всего к женщине, а не культ мужского тела и любви к мальчикам, что было характерно для V века до н.э. Мы становимся свидетелями рождения любви в ее современном значении.
Красота Греции вновь воссияла в эпоху Возрождения в Европе. Флоренция конца XV века, Лоренцо Медичи и его окружение из поэтов, мыслителей и художников (Боттичелли, Леонардо да Винчи, Микеланджело). Ренессансные явления в сфере мысли и искусства заключают в себе и моральную рефлексию, что впервые взлелеял Сократ, а в золотой век Флоренции Савонарола, что однако никого не спасает, но всех губит, и эпоха Возрождения, словно лишившись очага света, быстро клонится к закату, что мы наблюдаем и в Испании в судьбе Дон Жуана, предстающего как историческая и ренессансная личность.
Трагические коллизии далеких эпох оказываются удивительно созвучными к тому, что ныне мы все переживаем в России, оценивая события ее истории и культуры за последние два-три века, и прояснивают многое, с тем приходит осознание, что не формы правления, не идеологии и даже не религии, порождающие борьбу партий и войны между народами, имеют подлинную ценность и непреходящее значение, а лишь красота, создания искусства и мысли, высшие достижения человеческого гения. Имеют смысл не могущество, или процветание, оно конечно, а жизнетворчество и творчество по законам красоты, и лишь это вечно.
ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА
Трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ОРФЕЙ
ЭВРИДИКА
ЭАГР, фракийский царь
ДОЗОРНЫЙ
МУСЕЙ
ДИОНИС
СИЛЕН
АПОЛЛОН
ХОР МУЗ
НИМФЫ, САТИРЫ, ВАКХАНКИ, ПОСЕЛЯНЕ, СТРАЖНИКИ
Действие происходит во Фракии в V веке до н.э.
ПРОЛОГ
На склоне горы, заросшей лесом, неподалеку от пещеры нимф показывается Дионис, долговязый и неловкий в движеньях, в козьей шкуре, как Силен и сатиры, сопровождающие его с тимпанами и флейтами.
Сатиры в страхе бросаются прочь.
АКТ I
Сцена 1
Высокая лесистая местность, вдали море и город у устья реки. Три женщины в изодранных платьях спускаются на лужайку, с удивлением оглядываясь и преображаясь в юных девушек. Это музы.
За кустами вскрики с возгласами "К царю! К царю!"
Уносятся.
Сцена 2
Царский дворец в саду. На вышке маяка на берегу моря дозорный. Музы, одетые, как знатные женщины.
Царь Эагр, явно сконфуженный перед тремя прекрасными женщинами, делает вид, что не замечает их.
Музы в саду; к ним выходит царь в том же платье, в каком плотничал; на голове венок из виноградных лоз, в руках тимпан и флейта.
Царь, играя на флейте, скачет, как сатир, а музы, следуя за ним, кружатся, занося ногу вкруг себя.
Музы, посмеиваясь, удаляются в глубь сада.
Сцена 3
Там же. Царь Эагр приводит Каллиопу в беседку.
Царь в сопровождении муз и стражников уходит в горы.
АКТ II
Сцена 1
Пещера нимф. Лужайка среди скал склона горы, покрытой лесом; вход в пещеру, часть пещеры c источником, образующим озеро.
Орфей и Эвридика, искупавшись в священном источнике, со смехом от волнения выбегают на лужайку, где под кустами поспешно одеваются: он - в белый хитон, она - в пурпурную тунику.
Орфей берет в руки лиру, и звуки ее пробуждают лес полусонный, как бывает ближе к вечеру. Сквозь птичий гам и пенье проносятся и звуки флейты, за кустами пробегают нимфы и сатиры.
Нимфы, пугаясь, не убегают, но пляской и в пантомиме выражают то радость узнавания, то отчаянье.
Объятия и поцелуи.
Пантомима. Поцелуи и объятья. Орфей уходит. Эвридику окружают нимфы и сатиры, всячески стараясь развеселить ее.
Сцена 2
Склон горы с нагромождением скал и лужайками, чащей кустов и рощами над долиной реки, впадающей вдали в море.
Музы, царь Эагр и его спутники из стражников, юношей и девушек, среди которых Мусей, прячась за кустами, наблюдают за нимфами и сатирами, которые ниже, как бы в глубине амфитеатра, поют и пляшут вокруг Эвридики.
Нимфы и сатиры поют и пляшут под звуки тимпанов и флейт.
Словно с небес звучит лира Орфея, заполняя всю долину шорохами листвы, текучих вод, пеньем птиц в унисон.
Заря гаснет, и воцаряется ночь.
Сцена 3
Луг, усыпанный цветами; за деревьями охотничий домик, где живет, очевидно, Орфей с Эвридикой. Утро. Неподалеку в роще царь Эагр и его спутники; все спят.
На луг у охотничьего домика выходит Эвридика в сопровождении нимф, полуодетых, кто во что попало, как понарошке. Они собирают цветы, сплетая венки.
На луг выбегают сатиры с флейтами и тимпанами, а с ними Дионис под видом юноши, весьма похожего на Орфея, но столь странного в повадках, что Эвридика пугается его.
Сатиры играют на флейтах, нимфы весело пляшут; Дионис кружит вокруг Эвридики.
Нимфы, как бы вступаясь за Эвридику, окружают ее, сатиры в пляске рассекают круг, и все бегут по лугу в беспорядке, кто со смехом, а кто в страхе, за Эвридикой - Дионис; она забегает в чащу, где дремлют змеи, не потревожив их покоя, и замирает; однако Дионис вваливается, и Эвридика вскрикивает.
Нимфы выносят из чащи тело Эвридики; сатиры уносятся вслед за Дионисом.
Разносится далеко по лесам таинственный вздох-вскрик Пана, нимфы в страхе разбегаются.
АКТ III
Сцена 1
У пещеры нимф. Беломраморное надгробье, усыпанное венками и цветами. Музы и Орфей.
Орфей подходит к краю пропасти и бросается вниз; музы устремляются за ним.
Сцена 2
Аид. Елисейские поля у дворца Плутона и Персефоны; справа глубочайшие ущелья среди гор - Тартар, слева синее море с островом блаженных - Элизиум. Музы и Орфей.
Тень Эвридики.
Души, растревоженные диалогом влюбленных, проносятся, как буря, увлекая за собой и тень Эвридики.
Сцена 3
Аид, как в сумерках ущелья; Гермес, Орфей и Эвридика по извилистой тропе среди скал выходят к свету.
Орфей оглядывается, тень Эвридики с плачем исчезает.
АКТ IV
Сцена 1
Царский дворец. В саду прохаживается Орфей; вбегает Мусей. Даль моря и склон горы вблизи.
Царь Эагр в гневе взглядывает на склоны гор.
Сцена 2
Луг у охотничьего домика. Музы и Орфей; на склоне горы амфитеатром собираются вакханки, там показывается и Дионис со свитой.
Орфей все посматривает на одну из муз, те замечают это и смеются.
Орфей играет на лире, музы - все девять - зачинают пляску, но в это время на склоне горы начинается вакханалия - с участием царя, что привлекает внимание Орфея и муз.
Сцена 3
На склоне гор. Царь Эагр в венке из виноградных лоз и с тирсом, обвитым плющом, кружится в хороводе вакханок; Силена опекают две женщины.
Стражники приводят Диониса, приняв его за сына царя, столь же, как царь, высокого, с узким длинным лицом.
Стражники разбегаются в страхе.
Музы и Орфей, наблюдавшие за вакханалией издали, спускаются ниже, как бы вступая в пределы амфитеатра на склоне горы.
Веер ярких лучей, ослепляющих вакханок, падает с неба.
Дионис, размахивая тирсом, разгоняет вакханок, включая и взбешенного царя, и сам прячется со своею свитой; на гребне горы, словно сходя с неба, показывается Аполлон.
АКТ V
Сцена 1
Луг у охотничьего домика; вокруг царя Эагра собирается его свита из стражников, женщин, юношей и девушек.
Все невольно устремляются к реке; но голос затих, и в тишине проносится плач женщин.
Сцена 2
На склоне горы у реки, как в глубине амфитеатра, музы с плачем собирают части тела Орфея; чуть выше царь Эагр и его свита, как зрители, в ужасе вскакивая на ноги, кричат, заливаются слезами.
Сцена 3
У пещеры нимф рядом с надгробием, посвященном Эвридике, похороны Орфея. Музы, Эагр, Мусей, женщины, юноши и девушки, а за кустами и скалами нимфы и сатиры. Всюду венки и цветы, ими забрасывают выступающих с речью и муз.
Веер ярких лучей падает с неба, и сам бог света является у пещеры нимф.
Вспыхивает ослепительный свет склоняющегося к горизонту солнца и освещает беломраморное надгробие с барельефом с фигурами Орфея и Эвридики.
ЭПИЛОГ
На склоне горы с обозначением амфитеатра Дионис в сопровождении муз.
При звуках флейты и тимпанов музы пляшут, к ним выбегают нимфы и сатиры, а также все действующие лица.
2001 год.
ПЕРИКЛ
Трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АФИНА
ПЕРИКЛ
АСПАСИЯ
СОКРАТ
АНАКСАГОР
ФИДИЙ
СОФОКЛ
ЕВРИПИД
КРАТИН
ГЕРМИПП
АЛКИВИАД
КАССАНДРА
КЛЕОН
ДИОПИФ, жрец
ЕВТИДЕМ, земледелец
БАШМАЧНИК
ПЛОТНИК
ЮНОШИ, ДЕВУШКИ, САТИРЫ, НИМФЫ
ХОРЫ ЭЛЕВСИНСКИХ МИСТЕРИЙ
ИЕРОФАНТ
ДИОНИС
СИЛЕН
ВАКХАНКИ, МИСТЫ
ХОР ЮНОШЕЙ
ХОР ДЕВУШЕК
ХОР МУЗ
АРХОНТЫ, ВЕСТНИКИ, ГЕТЕРЫ, КУПЦЫ, ЮНОШИ, ДЕВУШКИ, САТИРЫ, НИМФЫ, ЖЕНЩИНЫ, РАБЫ
Место действия - Афины V века до н.э., Элевсин.
ПРОЛОГ
В небесах Афина.
Сияние Олимпа исчезает, богиня застывает высоко над Акрополем Афиной Промахос, бронзовым изваянием Фидия.
АКТ I
Сцена 1
У пещеры нимф сатиры и нимфы, прячась за кустами, наблюдают за влюбленными парами. Входит первая пара.
Убегают, заслышав голоса. Входит вторая пара влюбленных.
Входят Аспасия и Сократ, юноша, весьма похожий на сатира.
Аспасия уходит, Сократа окружают нимфы и сатиры с тимпанами и флейтами.
Сцена 2
Двор дома Аспасии. Девушки числом до пятнадцати сидят, когда пишут на коленях, и встают, выступая, как Хор. Аспасия; тут же Сократ, ведущий себя как ученик и помощник Аспасии. В отдалении сидят домочадцы и рабы, в сопровождении которых пришли девушки. Входят Перикл, Софокл и Еврипид. Девушки встают.
Перикл, Софокл и Еврипид приветствуют Аспасию и девушек поднятием руки.
Сцена 3
Акрополь. У памятника Ксантиппу, отцу Перикла, и Анакреонту. Перикл и Аспасия.
АКТ II
Сцена 1
Стоя Поикиле, здание с открытым фронтоном на колоннах; по стенам большие картины с изображением трех эпизодов битвы под Марафоном учеников Полигнота и "Разорение Трои" Полигнота. Поскольку неподалеку агора, площадь Народного собрания, и рынок, здесь постоянно толчется публика: купцы, моряки, женщины из всех сословий, граждане Афин, метеки, рабы, - одни обделывают свои дела, другие проходят, глазея на картины, третьи беседуют, укрывшись от дождя или солнца.
По залу проходит Перикл в шлеме в сопровождении граждан.
Публика приветствует Сократа.
Сцена 2
Двор дома Перикла. Прием в связи с возвращением с похода. Присутствуют лишь близкие друзья: Анаксагор, Фидий, Еврипид и женщины из подруг Аспасии. Перикл и Аспасия нет-нет переглядываются, выражая то тревогу, то радость как бы задним числом, и даже целуются, как при встречах и прощании, чему привычны гости.
Все невольно обращают взоры в просиявшее звездами небо.
Сцена 3
Ночь. На площади у храма Деметры публика, среди которой Аспасия, Перикл, Сократ, Еврипид и другие афиняне. У алтаря у входа в храм музыканты с флейтами, тимпанами и рожками.
Факельное шествие приближается к храму, неся высоко изображение бога Иакса(старинное имя), которого ныне принимают за Диониса.
Двери храма открываются, куда торжественно вносят изображение бога. Раздаются тимпан и рожки, и Хор зачинает священные пляски.
К священным пляскам Хора присоединяется и публика, размахивая факелами, и вся площадь напоминает веселый карнавал.
Сцена 4
Телестерион, храм посвящения. Квадратный зал, скамьи вдоль трех стен, на которых сидят мисты и те, кому предстоит принять посвящение; в середине - круглая площадка с зеленой лужайкой и нагромождением скал, где находится вход в подземелье. Выходит иерофант в длинном одеянии священнослужителя.
Раздаются издалека звуки флейт, рожков и тимпанов.
За Персефоной Зевс вбегает на лужайку, продолжая плясать вокруг нее с тирсом на руках, увитым плющом, однако заметив публику, помавает бровями иерофанту.
Знаками и невнятной скороговоркой иерофант совершает обряд бракосочетания, и Зевс с Персефоной удаляются в пещеру нимф под звуки флейт, рожков и тимпанов, несущихся с гор.
На орхестру выходит Хор женщин из служительниц храма.
Раздаются звуки флейты, тимпанов и рожков. Дионис и Силен в сопровождении сатиров и вакханок выходят на орхестру.
Хор вакханок в легчайших одеяниях пляшет под музыку скачущих при игре на флейтах, тимпанах и рожках сатиров. Многие вскакивают со скамей и присоединяются к хороводу, среди них Аспасия и Сократ.
Хор, ведомый Дионисом, исчезает среди скал.
Сцена 5
Подземелье. В темноте вспыхивает факел; его несет впереди факелоносец, то спускаясь вниз, то поднимаясь, за ним следуют иерофант и мисты.
Факелоносец останавливается у подземного озера, многократно отражающего свет факела, и вода наполняется сиянием, освещающим причудливые склоны, ущелья, лужайки и лес с просветом вдали. Является вестник.
С шумом скатывается камень в пропасть.
На световом пятачке в отдалении пляски вакханок во главе с Дионисом, безбородым юношей высокого роста.
Мисты выбегают на луг, где оказываются при свете дня у городских стен.
Показываются Перикл и Анаксагор.
АКТ III
Сцена 1
Агора. В тени платанов всюду кучки беседующих граждан Афин; Клеон, жрец Диопиф, Евтидем и другие.
Сцена 2
Двор дома Перикла. Входит Фидий с беспокойным видом; из женской половины выходит Аспасия.
Уходят.
Сцена 3
Стоя Поикиле. Купцы, рабы, мужчины и женщины, комические поэты, юноши - стоят кучками или проходят через зал.
Показывается Алкивиад, красавец-юноша, в сопровождении знатных молодых людей; заметив Сократа, он в самом деле пускается наутек. Входит вестник.
Все с недоумением и ужасом переглядываются, словно ища глазами комических поэтов, которым тоже не до смеха.
Сцена 4
Двор дома Перикла. Аспасия и Алкивиад, только что вошедший, скромный и смирный.
Входят Сократ и Перикл, который целует Аспасию, по всему весьма чем-то довольный.
Сцена 5
Поместье Перикла. В саду Анаксагор, Еврипид, Аспасия.
Входит Перикл, целует Аспасию с радостным возбуждением.
Уходят.
АКТ IV
Сцена 1
У стадиона с местами для власти и знати, вдали в небе возвышается Акрополь. Появляется танцевальный хоровод в сопровождении публики, празднично настроенной, разубранной цветами. Здесь граждане Афин, гости, метеки, гетеры, рабы и известные лица Звучит музыка, то песенная, то плясовая. Когда Хор пляшет, слышны голоса публики.
То и дело подъезжают колесницы, с них сходят знатные женщины, одна из них Аспасия. Ее встречает Перикл.
Алкивиад и Сократ в масках в сопровождении актеров и флейтисток, не входя в ворота стадиона, удаляются в рощи.
Сцена 2
У пещеры нимф. Алкивиад, Сократ, актеры и флейтистки, разыгрыващие из себя за ужином на лужайке Диониса, Силена, сатиров и вакханок.
Зачинается пляска, то медленная, то быстрая, откровенно сладострастная, вокруг зачарованно застывшего Диониса.
Все, кроме Силена, обнажаются и со смехом разбегаются. Одна из вакханок с громким криком бежит от Диониса, который ловит ее, со смущением оглядываясь на Силена, та от него отбивается всячески, явно не в себе.
Девушка в слезах убегает.
Тем временем быстро темнеет, и в ночи возникает множество подвижных огней, вереницей поднимающееся на Акрополь с Парфеноном, словно все еще освещенным солнцем. То факельное шествие, предваряющее празднество на Акрополе на следующий день.
Сцена 3
Акрополь. Площадь перед храмом Афины Парфенос. Утро. Публика, в начале немногочисленная. Слева слышно и даже видно, как ведут жертвенных животных - быков с золоченными рогами, коз, овец, свиней.
Проносятся всадники и колесницы, на которых восседают юноши, мужчины и женщины из знатных и богатых семей.
Показывается вереница девушек, несущих священный пеплос, вытканный ими для Афины; шествие останавливается на ступенях Парфенона; площадь все больше заполняется публикой; открываются настежь высокие двери, и интерьер храма освещают лучи солнца, а оттуда исходит ослепительное сияние Афины Парфенос, точно это сама богиня, предстающая взорам смертных из высот Олимпа. Публика замирает; на верхних ступенях показывается жрица Афины под ее видом, и ей преподносится пурпурный, сияющий белизной и золотом пеплос. Между тем танцевальный хоровод выдвигается на первый план.
Хор девушек и Хор юношей зачинают совместную пляску по кругу и уходят в сторону; между тем проносятся запахи от костров жертвоприношений и возлияний богам, что предполагает и праздничное угощение.
Сцена 4
Парфенон. Из храма выходят Перикл, Аспасия, Еврипид, Сократ и другие из известных горожан и гостей города. Слева, где идет народное гулянье, доносятся голоса, шум, звуки музыки.
Показывается Алкивиад в сопровождении гетер, играя роль Аполлона с его свитой.
Аполлон и хор Муз удаляются.
АКТ V
Сцена 1
Государственное кладбище за Дапилонскими воротами. Мраморные стелы с изображением сражений, именами павших и эпитафиями. Кипарисовые гроба устанавливаются в гробницах. Всюду венки из живых цветов. На переднем плане помост, на котором, с одной стороны, Хор женщин, с другой - стратеги, архонты, среди них Перикл. Присутствие народа лишь ощущается, как театральной публики в зале.
На помост летят цветы.
Цветами забрасывают оратора.
Венками и цветами забрасывают оратора.
Сцена 2
Стоя Поикиле. Беженцы целыми семьями заняли здание; на ступенях лежат больные и трупы. Евтидем с семьей (жена, дочь, сын); прохожие со стороны рынка или агоры оглядываются с беспокойством и спешат выйти вон.
Жена Евтидема и сын отшатываются от нее, заметив первые признаки заболевания - жар, покраснение глаз.
Ватага подвыпивших мужчин и женщин со смехом рассматривает на ступенях больных и трупы.
Сцена 3
Двор дома Перикла. Аспасия и несколько женщин. В открытые двери в одной из комнат виден Перикл у постели сына Парала.
Перикл вздрагивает и, опуская голову, выходит. Аспасия подходит к нему, он отсраняется от нее.
Стук в ворота. Входит вестник.
Сцена 4
Внутренний двор дома Алкивиада, украшенный портиком, колоннадой и садом. Всюду статуи. В открытые двери видны интерьеры комнат, расписанных с изяществом и замысловатой гармоничностью линий и цвета на мотивы природы и мифов. Алкивиад расхаживает в пышном восточного типа халате, впрочем, едва одетый; флейтистки поют и танцуют, словно изображая живые картины с ваз и амфор; гетеры занимают беседой молодых людей, гостей и друзей Алкивиада. В одной из комнат видны столики с золотой и серебряной посудой с остатками пиршества.
Алкивиад взмахивает рукой.
Стук в ворота. Раб впускает молодую девушку, одетую празднично, с венком цветов на шее.
Все с ужасом отшатываются от нее.
Стук в ворота. Входит Сократ.
Алкивиад бросается к выходу, Сократ его возвращает назад.
Рабы уносят девушку.
Алкивиад выбегает за Сократом.
Сцена 5
Двор дома Перикла. Женщины у дверей в женские покои; ряд лиц из представителей власти, Софокл и Еврипид. В открытые двери видно ложе, на котором полулежит Перикл; Аспасия стоит в дверях.
Аспасия подходит к женщинам. Перикл появляется в дверях, одетый, как для приема гостей, взглядывает жадно на небо в высоких белых кучевых тучах и, опуская голову, поддерживаемый слугами, возвращается назад. Все взволнованны.
Стук в ворота. Входят Алкивиад и Сократ.
Меж кучевых туч пробиваются лучи солнца и сияние, как будто глянули с небес боги.
ЭПИЛОГ
Вид на Акрополь откуда-то сверху. В ослепительном сиянии паросского мрамора Парфенон. В стороне среди статуй проступает мраморный бюст Перикла в шлеме с его именем.
2000 г.
АЛКИВИАД
Трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
А л к и в и а д.
С о к р а т.
А р и с т о ф а н.
К р и т и й.
Ф е р а м е н.
А н д о к и д.
П о л и т и о н.
Т е о д о р.
Т и м е я, спартанская царица.
Т и р е с и й, раб Алкивиада.
Ф р а с и б у л.
П л а т о н.
Ф е д о н.
М е л е т.
А н и т.
Х о р г е т е р (Левкиппа, Дорида, Клио).
Афиняне(1,2,3,4); флейтистки; женщины; граждне Афин; рабы.
Место действия - Афины, Спарта, Геллеспонт конца V в. до н.э.
ПРОЛОГ
Ликей, парк с храмом Аполлона на окраине Афин, с видом на Акрополь вдали. Алкивиад, юноша лет двадцати, рослый, статный, красивый, в сопровождении раба, несущего венок и другие приношения богу, и Сократ, босой, широкоплечий крепыш, с рассеянным видом стоящий в тени деревьев.
Сократ вручает гетере венок; она с подружками, смеясь, пускаются в пляску, вовлекая в свой круг Алкивиада.
АКТ I
Сцена 1
Портик во дворе дома Крития, с галереей, украшенной статуями и картинами; две гермы, что стоят у дома на улице, обозначают наружную дверь или ворота; вместо цистерны с водой, небольшой бассейн из мрамора, вокруг которого растут кусты и цветы, и здесь же кресла, скамьи, столики с кубками и кратерами с вином. Две-три кучки сидящих, разгуливающихся мужчин; рабы и мальчик-виночерпий, прислуживающие им и встречающие новых гостей.
Сократ и Критий сидят у одного столика на скамье.
С о к р а т (завершая свое похвальное слово Эроту). Вот каким путем нужно идти в любви - самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это - прекрасное.
К р и т и й. Это все Эрот?
С о к р а т. Вот что рассказала мне Диотима, и я ей верю. А веря ей, я пытаюсь уверить и других, что в стремлении человеческой природы к такому уделу (к славе, к бессмертию через детей или дела) у нее вряд ли найдется лучший помощник, чем Эрот. Поэтому я утверждаю, что все должны чтить Эрота и, будучи сам почитателем его владений и всячески в них подвизаясь, я и другим советую следовать моему примеру и, как могу, славлю могущество и мужество Эрота.
А р и с т о ф а н. Из самого древнего и вместе с тем самого юного бога, шаловливого сына Афродиты, Сократ превратил Эрота в демона, который, оказывается, совсем некрасив, уже поэтому стремится к красоте.
К р и т и й. Эрот не твой ли даймон, Сократ, голос которого ты слышишь?
С улицы доносятся звуки флейты, голоса и раздается громкий стук в наружную дверь.
Входит Алкивиад (на лет десять старше, чем в Прологе) в венке из плюща и фиалок и с множеством лент на голове - в сопровождении флейтистки и спутников.
Алкивиад, снимая с себя ленты, повязывает ими голову Крития. В стороне Аристофан и Ферамен.
Алкивиад целует Крития и усаживается рядом с Сократом, не замечая его, но тут же вскакивает.
Флейтистка в окружении молодых людей на заднем плане играет на флейте, заставляя их танцевать, - интермедия.
А л к и в и а д. Более всего, по-моему, он похож на тех силенов, какие бывают в мастерских ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия. Что ты сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты, пожалуй, и сам не станешь оспаривать. А что ты похож на них и в остальном, об этом послушай. Скажи, ты дерзкий человек или нет? Далее, разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более достойный удивления, чем Марсий.
С о к р а т. Чем Марсий!
А л к и в и а д. Напевы Марсия божественны и увлекают слушателей даже в игре нашей флейтистки, поскольку мы испытываем потребность в богах и таинствах. Всего этого Сократ достигает без всяких инструментов, одними речами.
Что касается меня, друзья, то я, если бы не боялся показаться вам совсем пьяным, под клятвой рассказал бы вам, что я испытывал, да и теперь еще испытываю, от его речей.
Я впадаю в такое состояние, что мне кажется - нельзя больше жить так, как я живу. И только перед ним одним испытываю я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, - чувство стыда.
Интермедия.
Вы видите, Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними, восхищается ими, а между тем, по собственному опыту знаю, ничего ему не нужно от них, да ему совершенно неважно, красив человек или нет, богат ли, лишь бы зачаровывались мы звуками его флейты, поскольку он сам, видимо, зачарован напевами Марсия и Орфея.
А хотите знать, каков он в бою? Тут тоже нужно отдать ему должное. В той битве, за которую меня наградили военачальники, спас меня не кто иной, как Сократ, не захотев бросить меня, раненого, он вынес с поля боя и мое оружие, и меня самого.
Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, когда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Делия. Вот тут-то Сократ и показал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, сам я был в меньшей опасности, потому что ехал верхом. Насколько, прежде всего, было у него больше самообладания, чем у Лахета. Кроме того, мне казалось, что и там, так же как здесь, он шагал, говоря твоими, Аристофан, словами, "чинно глядя то влево, то вправо", то есть спокойно посматривал на друзей и на врагов... Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не трогают, преследуют тех, кто бежит без оглядки.
Интермедия.
Кстати сказать, вначале я не упомянул, что и речи его больше всего похожи на раскрывающихся силенов. Снаружи смех, но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего благородства.
Все смеются, словно не принимая всерьез речь Алкивиада.
Интермедия: Алкивиад с флейтисткой вовлекает в хоровод Крития, Ферамена и юношей, кружа их вокруг Сократа, которому отведена, очевидно, роль Силена.
Сцена 2
Палестра. Юноши занимаются гимнастическими упражнениями и борьбой, мужчины, наблюдая за ними, беседуют кучками. Кто-то рисует на песке карту Средиземного моря с островом Сицилия и другими землями.
Подходит Сократ с видом человека, пришедшего пешком издалека в город, из Пирея, где он жил одно время. Одни приветствуют его радостно, другие сторонятся.
Показывается Алкивиад в белом хитоне, в шлеме, а щит его с изображением Эрота с молнией и меч несет раб, - в сопровождении гетер. Заметив Сократа, он пытается спрятаться среди женщин.
Гетеры покидают Алкивиада, который остается на четвереньках, будто что-то выискивает в песке.
Перед ними в вышине в вечерних лучах солнца сияет Парфенон.
Сцена 3
Двор дома Крития. Из комнаты со столиками, заставленными золотой и серебряной посудой, выходят Критий, Ферамен, Андокид и другие гости. Слуги выносят кратеры с вином и кубки, мальчик-виночерпий разливает вино, добавляя воду.
Развеселившись, продолжают поднимать кубки.
АКТ II
Сцена 1
Дом с портиком, двор в колоннах, с крытой галереей, с обширным садом на склоне холма; статуи, роспись на стенах внутреннего двора и комнат, где установлены столики для пира. Гетеры, музыканты, молодые люди и Алкивиад - все держатся непринужденно, как бы на равных, даже прислуживающие рабы и рабыни.
Сад на склоне холма; беседка; груда камней, под которыми вход в подземное хранилище. Звездная ночь. Жрец с факелом, иерофант и мисты блуждают за деревьями, за ними из беседки наблюдает публика.
Все проваливаются куда-то с треском и с шумом, вспыхивает пламя и обволакивается дымом.
Сцена 2
Агора, площадь для проведения Народного собрания среди административных и культовых сооружений: у ограды и стен Круглой палаты (здания Совета) каменная трибуна, перед которой амфитеатром расположены деревянные скамьи; поблизости два или три алтаря, храм Ареса, торговые лавки. Под платанами на скамьях и вокруг народ кучками; слышны то возмущенные голоса, то смех.
1-й а ф и н я н и н. Что же это за несчастье новое обрушилось на Афины? За одну ночь все гермы, сколько их ни стоят у общественных и частных домов, подверглись нападениям каких-то злоумышленников и весьма пострадали.
2-й а ф и н я н и н. Отбиты носы и бороды и это самое - фаллосы. Такого еще не бывало!
3-й а ф и н я н и н. Злая, неуместная шутка!
2-й а ф и н я н и н. Шутка? Святотатство! Андокид заявил, будто бы у него есть свидетельства нескольких рабов и метеков, которые донесли, что Алкивиад и в другом случае изуродовал статуи богов, стало быть, и этот случай - его проделки в пьяном виде. И еще не все. Андокид прослышал, будто у себя дома Алкивиад разыгрывал Элевсинские мистерии.
4-й а ф и н я н и н. И это все Алкивиад, наш стратег, вдохновитель похода афинских кораблей с войском в Сицилию, готовых уже к отплытию? Дел у него мало?
2-й а ф и н я н и н. Я говорю только о том, о чем Андокид толкует.
4-й а ф и н я н и н. Андокид толкует, бегая по площади, а Фессал, сын Кимона, уже подал жалобу с обвинением Алкивиада в поругании Деметры и Коры.
3-й а ф и н я н и н. Это очень серьезное обвинение. Что там гермы!
4-й а ф и н я н и н. В таком бесчинстве с гермами должна быть причина, а не просто буйство молодых людей, переходящих все границы разумного под влиянием чистого, не смешанного с водой вина; но чтобы они бегали по всему городу, да еще впотьмах, а ночи ныне темные, новолуние, - это уж слишком. Скорее можно подумать на коринфян.
3-й а ф и н я н и н. И правда! Ведь сиракузяне были колонистами Коринфа, и у коринфян есть весьма веские причины задержать или сорвать поход афинских кораблей с войском в Сицилию. Как ни суди, случай с изуродованием герм - дурное предзнаменование, и день отплытия благоразумно перенести на более поздний срок.
4-й а ф и н я н и н. Чтобы в Сиракузах успели прознать о походе заблаговременно. Нет, нет, тут вам уже не шутки Алкивиада!
Показываются Критий и Ферамен.
К р и т и й. А где Андокид?
Ф е р а м е н. Ты не слыхал? У дома Андокида стоит герма, одна не тронутая среди прочих поблизости. Друзья Алкивиада среди судей, чтобы отвести от него подозрения, заявили архонту-базилевсу, что Андокид должен объяснить, почему его герма одна цела, а другие изуродованы; его вызвали в суд и тут же посадили в тюрьму.
К р и т и й. Он выдаст нас!
Ф е р а м е н. Не думаю. Ведь в этом случае все мы погибли, и он первый; оставшись вне подозрений, мы скорее можем спасти его, тем более, как слышно, Алкивиад совершил куда более серьезное преступление - профанацию Элевсинских таинств. О гермах скоро забудут.
К р и т и й. Как! Не стоило нам вмешиваться в ход событий?
Ф е р а м е н. Тсс!
К р и т и й. Теперь Алкивиаду впору скрыться и, вместо похода в Сицилию, отправиться в изгнание.
Ф е р а м е н. Да, узнав об иске Фессала, Алкивиад, говорят, испугался, ускакал в Пирей, где собрались войска, но, услышав, что матросы и тысяча гоплитов из аргивян и мантинейцев говорят открыто, что они отправляются в далекий поход за море только из-за Алкивиада и не потерпят какой-либо несправедливости по отношению к нему, ободрился и явился в суд, чтобы выступить с защитой.
К р и т и й. Назначен суд?
Ф е р а м е н. Нет. Архонт и многие из судей догадались, - я с ними успел переговорить, - что народ, поддержав Алкивиада с походом в Сицилию, будет снисходителен к нему, и ему легко удастся оправдаться, и решили судебное разбирательство затянуть и даже отложить до возвращения Алкивиада с похода, что, конечно, его не устраивает, и он намерен сейчас выступить на Народном собрании.
К р и т и й. На чем же он станет настаивать?
Ф е р а м е н. Ясно, на чем: на снятии с него обвинений.
К р и т и й. А ты выступишь?
Ф е р а м е н. Лучше бы тебе выступить, Критий.
К р и т и й. Мне народ не поверит, ведь во мне видят противника демократии и Алкивиада. Выступить должен ты, Ферамен.
Ф е р а м е н. Да. Первым выступит Никий. Он воспользуется случаем и предложит отложить поход. Вот он идет к трибуне. (Уходит.)
4-й а ф и н я н и н (надев на голову миртовый венок). О мужи афиняне! Вы не послушались меня и против воли назначили стратегом, чтобы своей осторожностью и, надо думать, мудростью, свойственной старости, я уравновесил пылкость Алкивиада. Видно, и боги не одобряют сицилийского дела. В изуродовании герм, кто бы это ни сделал и какую бы цель ни преследовал при этом, нельзя не видеть дурного предзнаменования. При таковых обстоятельствах разумно отложить поход в Сицилию, по крайней мере, на какое-то время. Вы видите, уже по всему городу на воротах висят изображения, напоминающие вынос покойников, завтра, в день отплытия кораблей в поход, женшины, справляя праздник Адониса, станут распевать похоронные песни, бить себя в грудь, подражая погребальным обычаям. О мужи афиняне! Нельзя не видеть, что все знамения не благоприятствуют нам!
Гул одобрения и смятения. К трибуне выходит Ферамен.
Ф е р а м е н (в миртовом венке). О мужи афиняне! Все важнейшие решения в связи с сицилийским делом приняты; снаряжены корабли, собраны войска, избраны стратеги, назначен день отплытия. Нежданно происходят происшествия, весьма странные: изуродование герм по всему городу за одну ночь и якобы розыгрыш Элевсинских мистерий, - и все это приписывается Алкивиаду, известному всякими шалостями в пьяном виде. Я не говорю, - это дело судей, - он виновен или нет. Но нелепо было бы, чтобы человек, выбранный полновластным стратегом таких крупных сил, теперь, когда войско и союзники уже готовы к выступлению, терял драгоценное время, ожидая, пока окончится жеребьевка судей и судебная процедура, отмеряемая водяными часами. Итак, пусть он теперь отплывает в добрый час, а после окончания войны явится сюда, чтобы защищаться согласно тем же законам.
Гул одобрения.
Г о л о с а. Праздник Адониса женщины выдумали! Пусть поют и плачут в свое удовольствие, а война - наше дело! Ферамен прав!
К трибуне выходит Алкивиад, надевает на голову миртовый венок.
А л к и в и а д. Мужи афиняне! Знамения никогда не бывают однозначны, их подлинный смыл прояснивается нередко лишь впоследствии. Есть же знамения ложные, особенно те, которые основаны на неблаговидных делах людей. Готовясь к великому походу, с вашего полного одобрения, я мог лишь молиться богам, но не вступать в войну с ними. Но как бы то ни было, было бы возмутительным посылать стратега во главе таких больших сил с тяготеющим на нем недоказанным обвинением. Если я не смогу защититься, меня следует казнить, если же я оправдаюсь, то смогу выступить против врагов Афин, не опасаясь доносчиков.
Г о л о с а. Не о тебе речь, Алкивиад! Ферамен прав! Голосуем!
1-й а ф и н я н и н (председательствующий как один из пятидесяти пританов, сидящих на трибуне). Голосуем за предложение Ферамена: стратегам выступить в поход завтра!
Собравшиеся на площади в большинстве поднимают руки в знак одобрения.
1-й а ф и н я н и н. Решение принято!
Алкивиад в окружении своих сторонников.
П о л и т и о н. Алкивиад! Ты мог бы настоять на своем, если бы сослался на войско.
А л к и в и а д. Нет, в тираны я не стремлюсь, сам слишком люблю свободу.
Т е о д о р. А как же нам быть, если судебным разбирательством займутся в твое отсутствие?
А л к и в и а д. Друзья, вам лучше будет скрыться. Впрочем, все теперь зависит, как пойдут дела на войне.
П о л и т и о н. Ты уж постарайся, иначе очень скоро нас оплачут, как Адониса.
Женщины, смеясь, несут покрывало с изображением выноса тела усопшего; мужчины стараются не обращать на них внимания.
Сцена 3
У Царского портика (зала суда). На ступенях афиняне кучками сидят или стоят; выходит Ферамен, к нему подходит Критий.
Ф е р а м е н. Примерно так: "Фессал, сын Кимона, обвиняет Алкивиада, сына Клиния, в оскорблении двух богинь, Деметры и Коры, путем подражания мистериям, которые он показывал у себя в доме своим товарищам, надевая длинное платье, подобное тому, какое носит иерофант, соверщающий таинства, и называя себя иерофантом, Политиона - жрецом-факелоносцем, Теодора - глашатаем, других же друзей - мистами и эпоптами, чем нарушил законы и правила, установленные эвмолпидами, кериками и жрецами элевсинских мистерий".
Критий подходит к кучке беседующих, среди которых Сократ и красивый молодой человек, двоюродный брат Крития Хармид.
К р и т и й. Сократ! Все ходишь, испытывая афинян вопросами? Неужели не понимаешь, что ты становишься все более ненавистным для них? И ты здесь, Хармид!
С о к р а т. Критий, что тебе сказал Ферамен?
К р и т и й. Увлечение философией у безусого юноши я считаю признаком благородного образа мыслей; того же, кто совсем чужд философии, считаю человеком низменным, не пригодным ни на что прекрасное и благородное. Но когда я вижу человека в летах, который все еще углублен в философию и не думает с ней расстаться, тут уже, Сократ, по-моему, требуется кнут!
С о к р а т. Ты им и замахнулся, Критий. Боюсь, Хармид, это он из-за тебя на меня сердится.
К р и т и й. Я понимаю чувство Хармида к тебе. Я сам был в его возрасте и в его положении и испытывал к тебе то же чувство, какое было у Еврипидова Зета к его брату Амфиону. И мне хочется сказать тебе примерно так, как Зет говорил брату: "Сократ, ты невнимателен к тому, что требует внимания; одаренный таким благородством души, ты ребячеством только прославил себя, ты в судейском совете не можешь разумного мнения подать, никогда не промолвишь ты веского слова, никогда не возвысишься дерзким замыслом над другими".
С о к р а т. Да, видно, так.
К р и т и й. А между тем, друг Сократ (не сердись на меня, я говорю это только потому, что желаю тебе добра), разве ты сам не видишь, как постыдно положение, в котором, на мой взгляд, находишься и ты, и все остальные безудержные философы? Ведь если бы сегодня тебя схватили - тебя или кого-нибудь из таких же, как ты, - и бросили в тюрьму, обвиняя в преступлении, которого ты никогда не совершал, ты же знаешь - ты оказался бы совершенно беззащитен, голова у тебя пошла бы кругом, и ты бы так и застыл с открытым ртом...
С о к р а т. Как сейчас?
К р и т и й. ... не в силах ничего вымолвить, а потом предстал бы перед судом, лицом к лицу с обвинителем, отъявленным мерзавцем и негодяем, и умер бы, если бы тому вздумалось потребовать для тебя смертного приговора.
С о к р а т. Да уж, видимо, какая бы участь ни выпала, а придется терпеть.
К р и т и й. И по-твоему, это прекрасно, Сократ, когда человек так беззащитен в своем городе и не в силах себе помочь?
С о к р а т. Да, Критий, если он располагает средством защиты, о котором я не раз говорил и с тобой, и с другими, если он защитил себя тем, что никогда и ни в чем не был несправедлив - ни перед людьми, ни перед богами, ни на словах, ни на деле; и мы с тобой приходили к выводу, что эта помощь - самая лучшая, какую человек способен себе оказать.
К р и т и й. Сократ, я это и называю ребячеством, которое пора оставить, чтобы не быть смешным, чтобы не быть беззащитным.
С о к р а т. Видишь ли, Критий, я не боюсь несправедливости по отношению к себе, ибо терпеть ее лучше, чем совершать ее, хотя ты со мной не согласен, по тебе лучше самому совершать несправедливость, чем терпеть ее от других, так?
К р и т и й. Конечно, так!
С о к р а т. Но как же быть с воздаянием? Есть прекрасное предание о том, как души умерших предстают пред судом, не здесь, а там, в Аиде. Может быть, ты не веришь в это предание, но я, поскольку верю, что душа бессмертна, весьма озабочен тем, чтобы душа моя предстала перед судьею как можно здравой. Равнодушный к тому, что ценит большинство людей, - к богатству, к почестям, к власти, - я ищу только истину и стараюсь действительно стать как можно лучше, чтобы так жить, а когда придет смерть, так умереть. Я призываю и всех прочих, насколько хватает сил, и тебя, Критий, - в ответ на твой призыв оставить философию и заняться, как и ты, политикой, - и корю тебя за то, что ты не сумеешь защищиться, когда настанет для тебя час суда и возмездия, но, очутившись перед судьями Эаком, Радамантом и Миносом, застынешь с открытым ртом, голова у тебя пойдет кругом, точь-в-точь как у меня здесь, на земле, а возможно, и по щекам будешь бит с позором и сброшен в Тартар.
К р и т и й. Сократ, ты шутишь! Ты большой шутник и озорник. Недаром Аристофан постоянно упоминает тебя в своих комедиях, а в "Облаках" вывел тебя под твоим именем и в маске, которая словно пристала к твоему лицу с тех пор.
С о к р а т. Не я шутник, а твой Аристофан; таков уж нрав у комических поэтов.
К р и т и й. Но Алкивиад и в шутках всех превзошел.
С о к р а т. У нас все считают себя сведущими в благочестии и в управлении государством. Вот до какого невежества мы дожили!
К р и т и й. Согласен с тобой. А скажи, Сократ, как, по-твоему, поступит Алкивиад? Неужели он с корабля командующего смиренно перейдет на "Саламинию", посланную за ним, пусть и пообещают ему не заковывать его в цепи?
С о к р а т. Свобода - его закон; ради свободы он пойдет на все.
К р и т и й. Вот это я понимаю. Ведь он может поднять бунт в войке?
С о к р а т. Бунт в войске на вражеской территории?
К р и т и й. Он может повернуть корабли обратно - с тем, чтобы совершить переворот и объявить себя тираном. Кто может помешать ему, если и народ поддержит его?
С о к р а т. Никто, кроме самого Алкивиада. Ведь рассудительный человек, цело-мудрый, умеет властвовать не только над другими, но и над самим собой.
К р и т и й. Алкивиад, своевольный с юности, безудержный, обладает рассудительностью?
С о к р а т. Когда необходимо, да.
К р и т и й. Но если он вернется и предстанет перед судом, ему грозит смерть! Или он, как ты, решит, что претерпеть несправедливость лучше, чем совершать ее?
С о к р а т. Нет, он из тех, кто, совершив несправедливость нечаянно или даже по умыслу, тотчас готов понести наказание, чтобы очистить душу; а поскольку он молод и горд, то никакой несправедливости по отношению к себе не потерпит.
К р и т и й. Значит, он предпримет все меры, чтобы избежать суда и смерти?
С о к р а т. Конечно.
К р и т и й. Ты рад?
С о к р а т. Чему же мне радоваться? Как быстро город одолел Алкивиада, как в конце концов случилось и с Периклом! Но это же лишь на беду ему, то есть всем нам, афинянам.
К р и т и й. Кто знает, может быть, как раз к добру для Афин? Хармид, идем. А ты, Сократ, подумай все-таки о том, что я сказал тебе. А сказками о воздаянии в Аиде пусть тешат себя рабы.
Критий с молодым человеком уходят; Сократ, проводив их взглядом, идет в другую сторону в сопровождении нескольких юношей; опускаются сумерки, а в вышине в вечерних лучах солнца вспыхивает Парфенон.
АКТ III
Сцена 1
Спарта, состоящая из нескольких поселений на равнине среди гор, естественных стен города. У реки Еврот дом царицы Тимеи с пристройками и садом. В садовую калитку со стороны гор входит Алкивиад, одетый, как спартанцы, в одну шерстяную рубаху, с длинными волосами, в сопровождении верного раба Тиресия.
Входит служанка, оглядываясь по сторонам, и уводит за собой Алкивиада. Покои царицы. Тимея, высокая, ладная, еще молодая женщина, и Алкивиад, скинувший рубаху, полуголый.
Наступает ночь и утро нового дня. Алкивиад и его раб в саду у садовой скамейки.
Входит Тимея в сопровождении женщин, которые остаются в стороне, как и раб.
Над равниной среди гор провисает закатное солнце.
Сцена 2
Афины. Агора. У Круглой палаты Ферамен и Сократ.
Ф е р а м е н. Сократ, так что прослышал ты об Алкивиаде?
С о к р а т. Много чего. Стоустая Молва, как видно, только им занята и превзошла давно наших комических поэтов в домыслах и остротах.
Ф е р а м е н. О подвигах Алкивиада при дворе спартанского царя Агида?
С о к р а т. Нет, теперь ведь он служит персидскому царю при дворе его сатрапа Тиссаферна, самого заклятого врага греков из всех персов.
Ф е р а м е н. Он очаровал и Тиссаферна, как и тебя, Сократ. Говорят, самый красивый из своих садов с полезными для здоровья источниками и лугами, с великолепными беседками и местами для прогулок, отделанными с чисто царской роскошью, Тиссаферн приказал назвать Алкивиадовым. Можно представить, насколько он там пришелся ко двору с его любовью к восточной роскоши!
С о к р а т. А в Спарте, говорят, он ходил босой, как я, в одной накидке, обедал за общим столом и купался в холодной воде, будто родился там.
Ф е р а м е н. Хамелеон удивительный! Я всегда им восхищался, а теперь особенно.
С о к р а т. Теперь особенно?
Ф е р а м е н. Посуди сам. Тиссаферн всячески помогает Спарте в войне с Афинами, прежде всего деньгами, настоящими, из золота и серебра, а не железными, на которые вне Лакедемона ничего не купишь. Так, Алкивиад воюет с Афинами, ты думаешь? Нет! Он убедил хитреца Тиссаферна, что он способствует усилению Спарты за счет Афин, когда персам выгоднее дать воевать грекам друг с другом - к усилению Великого царя. Теперь Алкивиад больше вредит Спарте, поскольку царь Агид приказал эфорам его убить, и готов всячески помогать своей родине. Но поскольку народ приговорил его к смерти, он вступил в сношения с нами.
С о к р а т. Ты хочешь сказать, Ферамен, те постановления Народного собрания об ограничении числа граждан до пяти тысяч и Совета до четырехсот, принятые по твоему предложению, что нельзя иначе назвать, как переворотом, приведшим к власти олигархов, - это дело рук Алкивиада?
Ф е р а м е н. После поражения афинян в Сицилии, как ты знаешь, Хиос, Лесбос и другие государства в Ионии стали договариваться со Спартой об их отпадении от Афин, и все наши усилия сосредоточились там - ради сохранения или возвращения нашего могущества. Алкивиад и там принес много зла Афинам, но когда он увидел, что нам грозит полный разгром в случае соединения спартанского и финикийского флотов, он задумал новую игру: вступил с нами в сношения, обещая спасти афинский флот, разумеется, с тем, что мы, придя к власти, позволим ему вернуться на родину. Угроза новой катастрофы после Сицилии вынудила выступить нас - ради спасения Афинского государства.
С о к р а т. А что же сделал Алкивиад?
Ф е р а м е н. Пришел корабль с Самоса?
С о к р а т. Еще утром.
Ф е р а м е н. Критий выехал в Пирей встретить вестника и переговорить с ним.
С о к р а т. Я видел вестника. Он ожидает начала Народного собрания, чтобы выступить с сообщением. К нему никого не подпускают.
Ф е р а м е н. А где же Критий?
С о к р а т. Ферамен, это Фрасибул.
Ф е р а м е н. Фрасибул?! Это же приверженец демократии.
С о к р а т. Как и ты, Ферамен, до недавнего времени.
Ф е р а м е н. Я думал исключительно о заключении мира со Спартой, а форма правления - дело третье. Необходим мир, иначе Афины потерпят сокрушительное поражение.
С о к р а т. Вы изменили государственный строй в угоду Спарте, а война продолжается.
Ф е р а м е н. Может быть, это и случилось? (Увидев Крития, идет к нему.)
К р и т и й. Ферамен! Ты утверждал, что сторонники Алкивиада на Самосе поддерживают приход к власти олигархов.
Ф е р а м е н. Да, чтобы Алкивиад мог вернуться на родину.
К р и т и й. Я и написал сам постановление о возвращении Алкивиада из изгнания и подписал. Однако, как я понял со слов вестника, Алкивиад, возглавив афинский флот и войско, наши основные силы, которые базируются на Самосе, не поддержал нас. Вестник не пожелал выступить перед Советом 400, а намерен сделать сообщение на агоре, будет нами созвано Народное собрание или нет.
Ф е р а м е н. Если ему приказано не делать тайны из его сообщения, он имеет право на это. Очевидно, недаром прислали вестником Фрасибула, громкоголосого смельчака. Мы не можем не выслушать его.
К р и т и й. Все хотят его выслушать! Я бы убил его прежде, чем он заговорит.
Ф е р а м е н. Вестника мы должны выслушать прежде всего. В наших же интересах это. Открывай собрание, Критий!
Фрасибул со знаком вестника выходит к трибуне.
Ф р а с и б у л. Мужи афиняне! Я Фрасибул. Я выступаю перед вами с сообщениями как вестник и от своего имени, если позволите.
Гул одобрения, голоса: "Говори! Держи речь, Фрасибул!"
То, что я скажу, вряд ли понравится тем, кто ныне у власти. Но и то, что произошло здесь, знайте, взволновало и возмутило весь афинский флот и войско на Самосе. Была допущена явная и прискорбная несправедливость с ограничением числа афинских граждан до 5000, с исключением из их числа многих среди матросов и в войске, исконных афинян, защитников отечества. Возмутило всех и введение олигархии, что лишь в угоду Спарте, что в условиях войны нельзя воспринимать иначе, как предательство. Не возмущайтесь! Таково было настроение у флота и войска. На общем собрании было решено пригласить Алкивиада, избрать стратегом и тотчас плыть к Пирею, чтобы уничтожить тиранию.
Шум и волнение. Голос: "Лишить его слова!"
Я выступаю как вестник, слушайте пока без излишнего возмущения. Можно было ожидать, что Алкивиад, как человек, который выдвинулся в свое время благодаря расположению массы, будет угождать во всем тем, кто сделал его из бездомного изгнанника начальником и стратегом множества кораблей и войска. Однако он держал себя, как подобает великому вождю: он выступал против всех, действовавших под влиянием гнева, удерживал их от ошибок и таким образом на этот раз спас город; ибо если бы они, снявшись с якоря, отплыли домой, противники тотчас захватили бы без боя всю Ионию, Геллеспонт и острова, а афиняне в это время сражались бы против афинян, перенеся войну в свой город. Помешал этому случиться один только Алкивиад, не только убеждая и поучая массу, но прося и порицая каждого в отдельности.
Волнение и гул удивления. Голос: "Да он-то и организовал переворот, чтобы вернуться на родину!"
Мужи афиняне! Как бы кто из вас ни относился к Алкивиаду, каков он есть, надо признать, он поступил прекрасно. Он спас не только город от гражданской войны, но и афинский флот. Он не допустил соединения спартанских кораблей с финикийскими. Случись это, а это неизбежно случилось бы, афинский флот потерпел бы такой же разгром, как в Сицилии. Алкивиад принял все меры, мыслимые и немыслимые, и приказал отплыть, а Тиссаферн не привел эскадры, уже появившейся у Аспенда, выходит, обманув лакедемонян, либо обманутый Алкивиадом.
Г о л о с. Спасшись обманом и бегством, нельзя это считать за победу!
Ф р а с и б у л. Слушайте дальше. Вскоре стало известно, что Миндар плывет со всем спартанским флотом в Геллеспонт, - мы встретились и вступили в большое сражение при Абидосе. Хотя варвары - пехота Фарнабаза - защищали спартанские корабли с берега, афиняне победили, взяв тридцать неприятельских кораблей.
Радостный гул на площади.
Миндар ушел в Кизик вместе с Фарнабазом. Алкивиад убедил воинов в необходимости для них сразиться с врагом и на суше и на море, говоря, что если они везде не победят, то не будут иметь денег. О подробностях сражения поговорим как-нибудь на досуге. Миндар убит, Фарнабаз бежал. Афинянам досталось множество трупов, оружие и весь спартанский флот. Овладев Кизиком, афиняне прочно укрепились на Геллеспонте, а лакедемонян вовсе изгнали из моря.
Праздничное настроение овладевает всеми; многие обнимаются, вытирая слезы.
Г о л о с а. Увенчать Фрасибула венками! Фрасибул, что ты хотел сказать от своего имени?
Ф р а с и б у л. Теперь я скажу несколько слов от своего имени. Афиняне! Неужели те воины, принесшие свои жизни и победу после стольких поражений, не достойны быть гражданами Афин, каковыми они были? Я думаю, вы вправе исправить эту несправедливость и основанную на ней другую - ограничение числа членов Совета до 400, видно, ярых сторонников олигархии больше не нашлось в Афинах.
Г о л о с. Фрасибул! Когда мы увидим Алкивиада? Или он стал небожителем, о котором все говорят, а никто из смертных не видит?
Ф р а с и б у л. Как вы убедились, вместо вмешательства в борьбу партий, он занят восстановлением владычества Афин на море, я думаю, в ожидании, когда вы придете на помощь ему и самим себе ради свободы и могущества Аттики.
Восторженный гул одобрения.
Сцена 3
Агора. Часть площади: скамейки в тени платанов, свободные пространства и трибуна; граждане Афин собираются к началу Народного собрания, стоят кучками или сидят на скамейках.
Почтенный старец увенчивает Алкивиада золотым венком; женщины несут венки с лентами и цветы.
И, как нарочно, наплывают тучи на Акрополь, гремит гром, сверкают молнии, и обрушивается ливень.
Гетеры, продолжая пляску, увлекают за собой Алкивиада, к смеху и досаде его родственников и друзей, среди которых и Сократ.
АКТ IV
Сцена 1
Крепость на берегу Геллеспонта. Зал, украшенный коврами, щитами и оружием; постель под пологом, массивный стол с серебряной посудой и золотыми кубками. Алкивиад, погруженный в мрачные раздумья, сидит неподвижно за столом; флейтистка и его верный раб Тиресий.
Входит Тиресий, за ним вестник.
Спустя несколько месяцев. Поспешные сборы. Алкивиад и раб.
Небеса и море проступают перед ними.
Сцена 2
Дом Крития. Во двор входит Сократ, его встречает Платон, высокого роста и крепкого телосложения, 24 лет, атлет и поэт.
С о к р а т. Платон, ты здесь!
П л а т о н. А ты зачем сюда пришел?
С о к р а т. Меня вызвал Критий. Не бойся за меня, юноша. Все самое худшее, что могло случиться с нами и со страной, случилось.
П л а т о н. Одна несправедливость порождает другую, хуже первой, ты сказал, когда народ, воздав всяческие почести Алкивиаду, не простил ему поражения ничтожной части флота в его отсутствие, и назначил новых стратегов, которых Лисандр, спартанский военачальник, сокрушил хитростью и пришел в Афины; приказав срыть Длинные стены и укрепления Пирея, он передал власть тридцати тиранам во главе с моим дядей Критием. И тут таилась, по всему, несправедливость, ибо афиняне принялись казнить афинян, сторонников демократии, как Лисандр пленных.
С о к р а т. Милый, не шуми. Я все это знаю. Что ты хочешь мне сказать?
П л а т о н. Ведь я был убежден, что они отвратят государство от несправедливости и, обратив его к справедливому образу жизни, сумеют его упорядочить. Поэтому я усиленно наблюдал за ними: что они будут делать? И вот я убедился, что за короткое время эти люди (из моих же родственников и хороших знакомых) заставили нас увидеть в прежнем государственном строе золотой век!
С о к р а т. Ты увлекаешься, Платон, но это тебе положено и по возрасту, и по благородству души.
П л а т о н. Если они, придя к власти, вознамерились чинить расправу направо и налево, это их дело. Но как им пришло в голову послать тебя, справедливейшего из людей, вместе с другими за Леонтом Саламинским, чтобы насильно привести его и затем казнить? Конечно, с той целью, чтобы и Сократ принял участие в их деяниях, хочет ли он того или нет. Но он не послушался их, предпочитая подвергнуться любому риску, чем стать соучастником их нечестивых деяний. Я заявил Критию, что гонений на Сократа я не потерплю, они множат несправедливость, которая их самих погубит.
С о к р а т. Теперь мне ясно, почему Критий послал за мной.
П л а т о н. Из-за меня, думаешь? Я еще юн, мои слова не принимают всерьез. Но что несомненно, афиняне с утратой гегемонии и свободы вновь стали понимать, что из всех заблуждений и ошибок наибольшим должно считать вторичный гнев на Алкивиада: негодуя на кормчего, постыдно потерявшего несколько кораблей, сами поступили еще постыднее, лишив государство самого мужественного и самого воинственного из стратегов. И даже в теперешнем положении оставалась слабая надежда, что дела афинян не погибли окончательно, пока жив Алкивиад. Эти мечты народа не кажутся уж столь невероятными, поскольку Критий заявил Лисандру, что лакедемоняне не могут безопасно властвовать в Элладе, пока у афинян будет существовать демократия и пока жив Алкивиад.
С о к р а т. Жив ли он? Недавно мне снился сон, будто бы из комедии Аристофана "Облака", где его Сократ устроил себе думальню и ее в конце поджигают, и тут из огня выпрыгивает лев...
С улицы входит Критий в сопровождении юношей, вооруженных кинжалами, которые остаются у входа.
К р и т и й. Сократ! Ты никогда не был сторонником демократии, более того всякая твоя речь звучала, как высмеивание такого способа управления государством, когда крестьяне и ремесленники, искусные в своем деле, призываются для решения вопросов, в которых они ничего не смыслят.
С о к р а т. Вот здесь, возможно, все правда.
К р и т и й. Правда, как и твоя справедливость, которая никому никогда не поможет, потому что жизнь основана на несправедливости, хотим мы того или нет.
С о к р а т. И в этом благо?
К р и т и й. Спорить мне с тобой не досуг, Сократ. Я позвал тебя попросить об одном одолжении. Что ты сотворил из Алкивиада, может статься, из нас, из молодежи его поколения, теперь всем известно. Что ты еще хочешь сотворить из моего племянника Аристокла, прозвав его Платоном, - к нему это имя уже пристало, - скажи мне, Сократ? С тех пор, как он встретил тебя, он забросил занятия гимнастикой, борьбу забросил, это победитель на Истмийских и Пифийских играх; его трагедии и сатировская драма уже были архонтом предназначены к представлению, он их забрал и сжег, как и поэмы, и стихи, - теперь он только тебя слушает и для знатного юноши, ведь он царского происхождения, потомок последнего афинского царя Кодра, он слишком серьезно занимается одной философией и только философией, глядя на тебя, - хорош пример! Он же не богат, философия его не прокормит.
П л а т о н. Критий, скажи, о каком одолжении ты просишь у Сократа?
К р и т и й. Чтобы он оставил тебя в покое, чтобы он не отвлекал тебя от государственных дел, к которым тебе самое время приступить, имея мою поддержку, иначе я, пожалуй, не сумею защитить его от гонений. Ведь он ослушался приказа Тридцати.
С о к р а т. Критий, ты упиваешься властью, не думая о последствиях. Я не говорю о казнях сторонников демократии, для смутного времени это обычное дело. Но вы взялись казнить теперь любого без всякой вины, чтобы захватить имущество и земли, что не понравилось не одному Ферамену, который первый вступил в переговоры с Лисандром и вызвал тебя из изгнания. Ферамен - самый рассудительный среди вас, но ты его не хочешь слушать. Теперь ты угрожаешь мне. Оставь ты в покое и меня, и Платона и тем, может быть, спасешь и его, и меня. А тебе же думать о спасении поздно.
К р и т и й. Поздно? Что ты хочешь сказать? Фрасибул, который с горсткой своих приверженцев захватил Филу, будет окружен и уничтожен.
С о к р а т. Там крепость в горах, а сейчас зима, вести осаду очень трудно. А, знаешь, что будет ближе к весне? Фрасибул соберет всех, кто недоволен тиранией Тридцати, а ею в стране мало кто доволен. Ведь вы, лучшие, сильные, разумные, сделали все, чтобы люди возненавидели тиранию, которая никогда не была в почете в Афинах. Я могу уйти, или велишь юношам арестовать меня?
К р и т и й. Сократ, слушая тебя, я всегда понимал, что ты прав, как и Алкивиад, но не в жизни, а в сфере разума. Платон, проводи Сократа. А мне предстоит сразиться с Фераменом, пока он не вступил в тайные сношения с Фрасибулом и не предал нас
Круглая палата (зал заседаний Совета); члены Совета; у кафедры Критий.
К р и т и й. Теперь я напомню вам обо всех делах Ферамена, чтобы вы убедились, что он меняет свои убеждения не впервые, что предательство впитано им с молоком матери. Он начал свою деятельность с того, что вступил в число вожаков демократии.
Ф е р а м е н (с места). Как многие из присутствующих здесь, как Софокл, - тут нет преступления.
К р и т и й. И он же, по примеру своего отца, стал ревностным сторонником переворота, поставившего на место народовластия правление четырехсот, и даже играл руководящую роль в этом правительстве.
Ф е р а м е н. Опять-таки, как многие из присутствующих здесь.
К р и т и й. Но затем тот же Ферамен, проведав, что против господствующей олигархии растет сильная оппозиция, оказался в числе первых вождей народного движения против правителей.
Ф е р а м е н. Необходимо было избежать гражданской войны! Если бы не я, многие из присутствующих были бы убиты, а быть изгнанным - значило спасти жизнь.
К р и т и й. Ты обвиняешь нас в том, что мы казнили слишком много народу, но никто из нас не повинен в таком количестве смертей, как ты сам: действительно, всякий политический переворот приносит с собой ряд смертных казней; без тебя же не обходится ни один переворот, и потому ты повинен как в смерти олигархов, погибших от рук демократии, так и в смерти демократов, погибших от рук знати.
Ф е р а м е н. Стало быть, ты судишь также и самого себя, и всех присутствующих.
К р и т и й. Члены Совета! Зная о его политических метаморфозах, можем ли мы не принимать предосторожностей, чтобы он не мог поступить и с нами так же, как поступил с другими? Ведь, если он избегнет казни, это даст повод поднять голову многим нашим политическим противникам, а его гибель отнимет последнюю надежду у всех мятежников как скрывающихся в нашем городе, так и перешедших границу Аттики у Филы.
Ф е р а м е н (выходя к кафедре). О мужи! Только в одном я согласен с Критием: если кто-либо злоумышляет лишить вас власти и содействует усилению злоумышляющих против вас, он должен по справедливости подвергнуться высшей мере наказания. Но кто из нас так поступает, вы прекрасно рассудите, я в этом не сомневаюсь, если сравните все мое поведение - в прошлом и в настоящем - с поведением того же Крития. Зачем было арестовывать и казнить Леонта Саламинца или богача Никерата, сына Никия? Только для того, чтобы создать враждебное настроение к правительству в кругах богатых и благонамеренных граждан! Много народу удалено в изгнание. Но мне показалось нецелесообразным присуждать к изгнанию Фрасибула, Анита или Алкивиада. Это наилучший способ для усиления противников: народ получал таким образом надежных вождей.
К р и т и й. Если бы мы казнили Фрасибула, он бы не явился с оружием руках против нас.
Ф е р а м е н. Заметьте, что правление четырехсот было установлено голосованием самого народного собрания, которому удалось внушить, что лакедемоняне охотнее заключат мир и вступят в союз при каком угодно другом строе, только не при демократическом. Но расчет оказался ошибочным тогда, лакедемоняне ничуть не стали снисходительнее при переговорах, зато теперь - при нашем полном поражении - именно мы спасли Афины, заключив союз с лакедемонянами. Критий говорит о моих метаморфозах. Но скажите, бога ради, как же назвать того, который не нравится всем? Ведь ты, Критий, в демократическом государстве был злейшим врагом демократии, а в аристократическом - злейшим врагом добрых граждан. Я же, Критий, все время неустанно борюсь с крайними течениями: я борюсь с теми демократами, которые считают, что настоящая демократия - только тогда, когда в правлении участвуют рабы и нищие, которые, нуждаясь в драхме, готовы за драхму продать государство; борюсь и с теми олигархами, которые считают, что настоящая олигархия - только тогда, когда государством управляют по своему произволу несколько неограниченных владык. Я всегда - и прежде и теперь - был сторонником такого строя, при котором власть принадлежала бы тем, которые в состоянии защитить государство от врага, сражаясь на коне или в тяжелом вооружении. Ну же, Критий, укажи мне случай, когда бы я пытался устранить от участия в государственных делах добрых граждан, став на сторону крайних демократов или неограниченных тиранов!
Одобрительный гул. Критий, переговорив с двумя его соправителями, не ставит вопрос о Ферамене на голосование, но дает знак юношам с кинжалами встать на ограде, так, чтобы они были видны членам Совета.
К р и т и й. Члены Совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей, кто, видя, что они вовлечены в обман, приходят им на помощь и не позволяет, чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же образом; ведь, стоящие там люди говорят, что они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего олигархию.
Ф е р а м е н (вскочив на алтарь Гестии). Я прекрасно знаю, клянусь богами, что и этот священный алтарь мне не принесет никакого спасения; я припал к нему только для того, чтобы показать, что наши правители не только бессовестнейшие нарушители человеческих установлений, но и величайшие безбожники.
Входит коллегия одиннадцати (исполнительная власть в городе) в сопровождении служителей.
К р и т и й. Вот мы передаем вам Ферамена, осужденного по закону. Схватите этого человека, отведите его куда следует, и поступите с ним так, как полагается вслед за приговором.
Ф е р а м е н. Почтеннейшие граждане! Молчанием вы не защитите ваши собственные интересы и интересы государства! Критий, я поделюсь с тобой цикутой из моего кубка! (Его выводят из зала и уводят через агору.)
К р и т и й. Члены Совета! Теперь, не опасаясь предательства в нашем стане, мы выступим против Фрасибула, который, как сообщают, со своим отрядом, возросшим от семидесяти человек до семисот, двинулся в Пирей.
Сцена 3
Агора. Круглая палата, деревья, трибуна украшены оливковыми ветками и гирляндами цветов. Флейтистки играют то марши, то мелодии для пляски, под которые юноши и девушки то маршируют, то пляшут. Всюду кучки афинян, сидящих на скамейках под платанами или разгуливающихся; многие украшены венками, как в праздники. Все обращают взоры в сторону Акрополя, где Фрасибул приносит жертвоприношения Афине.
Показывается Фрасибул; афиняне сбегаются; Анит открывает собрание и предоставляет слово Фрасибулу.
Ф р а с и б у л. Афиняне! Нам всем есть о чем подумать. Я очень рекомендовал бы вам, занимавшим прежде город, дать себе отчет в вашем образе действий. Для этого прежде всего рассудите, пожалуйста: какие такие заслуги дали вам право быть настолько самонадеянными, чтобы претендовать на власть над нами? Не считаете ли вы себя более справедливыми, нежели мы? Но ведь народ, будучи беднее вас, никогда не причинял вам обид с целью выгоды, вы же, будучи самой богатой частью населения города, учинили целый ряд гнусностей корысти ради. Итак, вы нас нисколько не превосходите в справедливости.
Одобрительное оживление.
Теперь рассмотрим, не может ли, чего доброго, ваше самомнение основываться на храбрости. Но разве мог быть лучший случай убедиться в том, кто из нас храбрее, чем та борьба, которую мы вели друг с другом? Или, может быть, вы скажете, что вы превосходите нас разумом? Но ведь вы имели в своих руках и крепость, и оружие, и деньги, и союзников-пелопоннесцев, - и тем не менее вашей власти положили конец люди, лишенные всего этого! Или ваше самомнение основано на расположении к вам лакедемонян, - тех самых лакедемонян, которые теперь спокойно ушли, выдав вас обиженному вами народу, как выдают пострадавшему укусившую его собаку, предварительно посадив ее на цепь?
Веселое оживление.
Вы же, занимавшие Пирей, несомненно не только никогда не нарушали своих клятв, но, в дополнение к прочим душевным качествам, доказали, что вы верны слову и благочестивы. И вы поймете меня правильно, если я скажу: не следует устраивать никаких переворотов, но надо исполнять старые афинские законы. Выбрать должностных лиц мы соберемся в другой раз, а сегодня мы можем повеселиться в мире, как в те времена, когда в празднествах мы находили согласие и счастье!
Флейтистки играют плясовую мелодию, и всякий, кто хочет, пляшет. В стороне Аристофан, Анит и Сократ.
Сократ с недоумением усмехается, Аристофан хохочет, а вокруг веселье с плясками и пеньем все возрастает.
Музыка и танцы продолжаются с факелами в ночи.
АКТ V
Сцена 1
Ликей. У храма Аполлона с видом на Акрополь. Платон беспокойно расхаживает, выглядывая в сторону Пирея; подходит Левкиппа, оставив сопровождающих ее мужчин в стороне, где среди деревьев и на лужайке прогуливается публика.
Платон и Сократ встречаются у храма; за ними наблюдает Левкиппа, как между тем ее окликают ее подруги и спутники, беспечные и веселые.
В наступающей ночи ярко вспыхивают мириады звезды.
Сцена 2
Царский портик. Вход, коридоры, зал суда. Публика всюду; трибуна; часть зала, где сидят судьи числом в 500 человек. Архонт-базилевс ведет заседание; перед судьями выступает Мелет, худощавый молодой человек; на скамье обвиняемого Сократ.
М е л е т. Заявление подал и клятву произнес я, Мелет, сын Мелета из Питфа, против Сократа, сына Софроникса из Алопеки. Я утверждаю: Сократ повинен и в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за это - смерть.
Шум в местах, где сидит публика.
Я не буду пространным, ибо мое обвинение основано на том, что всем в нашем городе хорошо известно, настолько хорошо, что Сократ давно стал излюбленной мишенью для шуток комических поэтов и даже персонажем комедий. Но то, над чем мы все смеемся, слушая комических поэтов, не столь безобидно, как кажется. Мы смеемся, когда Сократ в комедии Аристофана "Облака" внушает своему ученику Фидиппиду, в котором, говорят, можно узнать молодого Алкивиада, что Зевса нет, а гром производят облака, и дети этому верят, а юноши горделиво это повторяют, тот же Критий, один из учеников Сократа, ставший затем самым жестоким из всех Тридцати тиранов.
Смех и шум в зале.
Сократ утверждает, что он слышит голос демона, который удерживает его якобы от опрометчивых шагов. Что за это демон, который ему служит, а другим нет?
Пауза.
А что его сбило совершенно с толку, забросить даже домашнее хозяйство и ходить летом и зимой в одной и той же накидке и босой, как нищий раб, и ко всем приставать с вопросами, самому же никак не отвечая на них, заставляя отвечать и поэтов, и ремесленников, и ораторов, и делая их глупцами при этом, не способными быть ни судьями, как вы, ни управлять государством, заседая в Совете и выступая на собраниях, так это изречение оракула в Дельфах, полученное его учеником Херефонтом, якобы он, Сократ, мудрее всех людей. Софокл мудр, Еврипид мудрее, Сократ мудрее всех людей! Каково? И вот он ходит по рынкам, стоит у меняльных лавок, сидит в палестрах, доказывая всякому, кто вообразит себя рассудительным, что он глупец и ничего не смыслит ни в науках, ни в искусствах, ни в войне и не в управлении государством, что якобы и видно в смутах, охвативших Афины, и в поражениях, понесенных нами. А настоящий виновник всех наших бедствий-то он, Сократ, вкупе с его знаменитыми учениками, от которых наш славный город понес потери и лишения больше, чем от лакедемонян с их союзниками и персов!
Какое же наказание для Сократа можно придумать лучше, чем смерть? Я все сказал.
В зале устанавливается тишина. Архонт предоставляет слово третьему обвинителю - Аниту.
А н и т. Афиняне! Я не выдвигаю против Сократа, как и оратор Ликон, выступавший здесь перед Мелетом, другого обвинения, а поддерживаю всецело обвинения Мелета. Он молод, и поэтому, может быть, вы не совсем доверяете ему. Я же знаю Сократа всю жизнь, и он остался таким же, каков был смолоду. Он всегда насмехался над лучшим государственным устройством - демократией, чем славен наш город, благодаря чему достиг могущества и процветания, поколебленного теми, из самых знатных и богатых семей, кто с юности всего охотнее слушал речи этого софиста, который по глупости даже не брал денег за свои поучения, как другие, чтобы жить достойно и подавать достойный юношеству пример.
Смех проносится по залу.
Он ни во что не ставит ни богов, ни богатство, ни власть, будь то демократия или тирания. Это Сфинкс, чьи загадки отгадывать - значит, подвергаться опасности и преступать все человеческие и божеские законы, как Эдип. Добро бы, это все претерпели лишь Алкивиад или Критий, а все Афинское государство расшаталось, с началом войн между греками, с приходом чумы, и снова война, вплоть до гражданской войны...
Бедствиям, постигшим Фивы из-за преступлений Эдипа, пришел конец с его изгнанием. Сократу вообще не следовало приходить сюда, ибо тщетна его надежда оправдаться, а уж если пришел, то невозможно не казнить его.
Шум в зале.
Афиняне! Вам надо подумать вот о чем: если Сократ уйдет от наказания, то ваши сыновья, занимаясь тем, чему учит Сократ, как мой несчастный сын Анит, развратятся уже вконец все до единого. И тогда что же останется от былого могущества Афин? Снова придут варвары или лакедемоняне с их союзниками, и тогда точно продадут всех афинян в рабство, а город сравняют с землей для пастбищ овец. Спасение наше - в возвращении к старинному отеческому строю. И не слушайте Сократа, он лишь посмеется над вами! Я все сказал.
Шум в зале. Сократ перед судьями.
С о к р а т. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами.
Пауза.
Страшны нынешние обвинители, но еще страшнее давнишние, пустившие молву, что существует некий Сократ, который исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. Их и назвать по именам нельзя, кроме сочинителей комедий. Вы и сами видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в котором я ничего не смыслю, и все, что говорили Анаксагор, Протагор и софисты, все он приписал мне.
Смех и шум в зале.
Но, спрашивается, чем же я занимаюсь? Дельфийский оракул своим изречением заставил меня призадуматься, в чем мудрость, не моя, Сократа, а человеческая, я и отправился, подвигнутый богом Аполлоном, испытывать всех и каждого, кто претендовал на мудрость, не находя ее у самого себя, но и у других, с кем вступал в беседы, отчего сделался многим ненавистным. Вот откуда клеветы!
Сократ и Мелет.
С о к р а т. Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне, не правда ли, для тебя очень важно, чтобы молодые люди были как можно лучше?
М е л е т. Конечно.
С о к р а т. В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто именно делает их лучшими? Очевидно, ты знаешь, коли заботишься об этом. Развратителя ты нашел, как говоришь, привел сюда меня и обвиняешь; а назови-ка теперь того, кто делает их лучшими, напомни им, кто это. Вот видишь, Мелет, ты молчишь и не знаешь что сказать. И тебе не стыдно? Однако, добрейший, говори же: кто делает их лучшими?
М е л е т. Законы.
С о к р а т. Да не об этом я спрашиваю, любезнейший, а о том, кто эти люди, что прежде всего знают их, эти законы.
М е л е т. А вот они, Сократ, - судьи.
С о к р а т. Что ты говоришь, Мелет! Вот эти самые люди способны воспитывать юношей и делать их лучшими?
М е л е т. Как нельзя более.
С о к р а т. Все? Или одни способны, а другие нет?
М е л е т. Все.
Смех среди публики.
С о к р а т. Хорошо же ты говоришь, клянусь Герой, и какое множество людей, полезных для других! Ну и вот они, слушающие, делают юношей лучшими или же нет?
М е л е т. И они тоже.
С о к р а т. И члены Совета, и те, кто участвуют в Народном собрании?
М е л е т. И те тоже.
С о к р а т. По-видимому, кроме меня, все афиняне делают их добрыми и прекрасными, только я один порчу. Ты это хочешь сказать?
М е л е т. Как раз это самое.
С о к р а т. И богов не признаю?
М е л е т. Вот ничуточки!
С о к р а т. Это невероятно, Мелет, да, мне кажется, ты и сам этому не веришь. Да и кто бы стал тебя слушать, если бы за тобой не стоял Анит? (Обращаясь к Аниту и к каждому из присутствующих.) О лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь? Так, как и прежде, я буду вопрошать всех...
Шум среди судей.
Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу.
Не шумите, мужи афиняне... Я намерен сказать вам и еще кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать... Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше повредите себе, нежели мне.
Шум в зале усиливается.
О мужи афиняне! Я не стал заискивать перед вами, как вы к тому привыкли, не стал обвинять себя в том, что не почитаю богов. Я почитаю их больше, чем кто-либо из моих обвинителей, и предоставляю вам и богу рассудить меня, как будет всего лучше и для меня, и для вас.
Публика выходит из зала; Сократа окружают его друзья, среди них Критон, Платон, Федон.
К р и т о н. Сократ! Где твоя кротость? Ты выступал не как обвиняемый, а как обвинитель.
С о к р а т. Когда бы я знал свою вину, Критон.
К р и т о н. Ты говорил прекрасно, но тем не менее лишь восстановил судей против себя.
С о к р а т. За один день трудно снять великие клеветы, которые укоренились во мнении людей. Я, откровенно сказать, и не надеялся на это.
К р и т о н. Анит в одном прав, тебе не следовало приходить сюда. Теперь поздно. После обвинительного приговора, - каким он будет, будем готовы к худшему, - тебе дадут слово, в котором ты можешь сказать по закону, какого наказания ты заслуживаешь. Назначить себе изгнание ты не хочешь.
С о к р а т. Нет, мой друг.
К р и т о н. Пусть подвергнут тебя крупному штрафу, деньги мы собрали, 30 мин серебра.
С о к р а т. Критон, я скажу, коли вы хотите этого, только, думаю, делу это не поможет, а скорее повредит.
К р и т о н. Как?
С о к р а т. А, увидим!
Зал суда.
А р х о н т. Голосование судей показало: с перевесом в 31 голос поддерживается обвинение Мелета, Анита и Ликона против Сократа, а под наказанием они называли смерть. Сократ, по своему разумению, можешь пожелать себе иного наказания.
С о к р а т. Хорошо. Какое же наказание, о мужи афиняне, должен я положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Чему по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то, что не старался ни о чем таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни о домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в стратеги, ни о том, чтобы руководить народом, вообще не участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог частным образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние, стараясь убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом, - как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее?
Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым? Что же подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи афиняне, нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели победителям на Олимпийских играх.
Г о л о с а с у д е й. Да он смеется над нами! Почестей себе ищет, вместо казни!
С о к р а т. В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? С какой стати? Если бы я был достоин хоть какого-либо наказания! Будь у меня деньги, тогда бы я назначил уплатить деньги сколько полагается, в этом для меня не было бы никакого вреда, но ведь их же нет, разве если вы мне назначите уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу уплатить мину серебра; ну столько и назначаю.
Шум среди судей.
А вот они, о мужи афиняне, - Платон, Критон и другие, - велят мне назначить тридцать мин, а поручительство берут на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в уплате денег будут у вас надежные.
Публика выходит из зала; друзья окружают Сократа, совершенно подавленные.
П л а т о н. Все пропало!
С о к р а т. Платон, на тебе лица нет. Успокойся, друг. Никакой неожиданности нет, все идет своим чередом.
Ф е д о н (заливаясь слезами). Как это страшно и нелепо, Сократ, быть невинно осужденным на смерть!
С о к р а т (теребя его кудри). Федон, а ты бы хотел, чтобы я был повинен в чем-то?
К р и т о н. Сократ, ты не хочешь, чтобы мы, твои друзья, тебя спасли!
С о к р а т. От смерти уйти нетрудно, а вот что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, - тем, что идет проворнее, - нравственною порчей.
В зале суда после оглашения смертного приговора.
И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они - при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно.
Тягостная тишина воцаряется в зале.
Сцена 3
Академия, пригород Афин с рощей и храмом, посвященных мифическому герою Академу; гимнасий и сад, обнесенный стеной, с жертвенниками Музам, Прометею и Эроту. Платон идет по дороге, обрамленной стелами в честь героев с изображением сражений и именами погибших, а также гробницами знаменитых афинян, и углубляется в рощи, в излюбленные места для прогулок, где впоследствии откроет школу, получившую название местности.
Соскочив с лошади, подбегает весь в слезах Федон, юноша с прекрасными вьющимися волосами.
Опускается ночь со сверкающими в небе звездами.
ЭПИЛОГ
Мраморная стела с рельефным, слегка раскрашенным изображением Силена в окружении нимф с надписью "Быть лучше. Сократ". Венки и цветы. Платон в сопровождении гетер и раба, несущего корзину и амфору. Светит изумительно яркий и чистый весенний день, видно далеко - все небо, море, острова и вдали Парфенон, словно осененный радугой.
2001 год.
АФИНСКИЕ НОЧИ
комедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ФРИНА, гетера.
ПРАКСИТЕЛЬ, скульптор.
ГИПЕРИД, оратор.
ЕВФИЙ.
БРОМИЙ.
КЛИНИЙ, знатный афинянин.
ЕЛЕНА, его племянница.
ПАРИС, его юный друг.
ФОТИДА, кормилица Фрины.
ХОР девушек, а также гетер и прислужниц царицы Елены.
ГЕРМЕС.
ГЕРА.
АФИНА.
АФРОДИТА.
АФИНЯНЕ, ЖЕНЩИНЫ, РАБЫ.
Место действия - Афины IV века до н.э.
ПРОЛОГ
Выходит ХОР ДЕВУШЕК с комическими масками в руках.
В глубине сцены на миг, пока Хор пляшет, возникают берег моря и выходящая из волн Фрина(как Афродита).
АКТ I
Сцена 1
Дом Фрины. Часть внутреннего двора; сад в отдалении; в одной из комнат Фрина одевается в окружении служанок. Стук в наружную дверь. Показывается раб.
РАБ. У ворот Гиперид, оратор. С ним молодой Евфий.
ФРИНА. Молодой Евфий? Мне надоел старый. Но Гиперид с ним пришел, думаю, недаром. Пусть примет их кормилица, заго-ворит и выпроводит. Я жду Праксителя.
Раб впускает Гиперида и Евфия. Входит Фотида.
Прибегают служанки узнать, что за шум. Входит Фрина.
Сцена 2
Двор дома Фрины с садом, где колонны высятся выше деревьев, обвитых плющом и виноградом; цветут купами розы, нарциссы, фиалки; порхают птицы, в бассейне плавают лебеди, важно прохаживается павлин. В галерее вдоль одной из стен сада статуи и картины.
Фрина и Пракситель выходят из одной из комнат.
ФРИНА. Сколько можно говорить на одну и ту же тему и спо-рить? Я служу не любовным страстям мужчин, а богине, как сама Афродита - своей природе и сущности.
ПРАКСИТЕЛЬ. Клянусь Эротом, и он не во всем одобряет свою мать!
ФРИНА. Если я у кого-то вызываю похоть, не моя вина. Я этих гоню взашей от себя, как ты сам тому неоднократно был свидете-лем.
ПРАКСИТЕЛЬ. Свидетелем? Заступником!
ФРИНА. Если же я кого привечаю, беру деньги, запрашивая значительно больше, чем все гетеры и флейтистки Эллады, вместе взятые, это вовсе не всегда означает, что я отдаюсь, да к тому же за деньги. Ведь и ты, Пракситель, работаешь над своими статуями за деньги. И за большие деньги. Еще не один скульптор не был богат, как ты.
ПРАКСИТЕЛЬ. Я богат? Богат Клиний, твой поклонник, он весь купается в роскоши, как ты, а я весь в трудах, как раб. Ведь также будет верно сказать, что еще не одна гетера не была столь богата, как ты. О красоте я не говорю, именно она не дает мне покоя ни днем, ни ночью и приходится спешить запечатлеть ее, постичь...
ФРИНА. А я говорю о красоте. Ведь многие, кто домогается моей любви, испытывают великое наслаждение, видя мое тело, изучая с изумлением и трепетом, воистину священным, все его части и целое, все изгибы благодатные и линии неуловимые, как в твоей статуе, только нежданно-негаданно ожившей, поэтому и прикоснуться к ней страшно, и в обладании либо нет уже смысла, как статуей обладают всецело через созерцание, либо просто ока-зываются не на высоте.
ПРАКСИТЕЛЬ. Фрина! Что ты хочешь сказать?!
ФРИНА. Ведь я весьма крупнотелая, и со мной справиться без моей помощи, без моего участия, без моего потворства, без моей нежности и ласки, без моей любви, которой я одаряю лишь тебя, мой друг, никому вполне не удается, и я никому не принадлежу, кроме тебя, пока я люблю тебя, по воле Эрота и его матери.
ПРАКСИТЕЛЬ. А я-то думал, что именно со мной ты так об-ходишься, поскольку любишь и знаешь, что любима.
ФРИНА. Лишь красота моя доступна вполне тому, кто покупа-ет у меня ночь, как она доступна всем во время Элевсинских мис-терий или Посейдоний, когда я раздеваюсь для всех равно, купаюсь в море и выхожу из воды, как Афродита. А что касается таинств любви, то они доступны лишь для посвященных, то есть влюбленных, как ты да я.
ПРАКСИТЕЛЬ. Я никогда не бываю до конца уверен, что я посвященный и в таинства любви, и в таинства искусства.
ФРИНА. В таинствах, мой друг, потому они называются таин-ствами, никогда нельзя быть до конца уверенным.
ПРАКСИТЕЛЬ. И в любви твоей?
ФРИНА. Красота моя принадлежит всем, кто ценит ее, восхи-щается ею, любит, а моя любовь - одному тебе, Пракситель, пото-му что ты обессмертил меня своим искусством и прославил навеч-но. Ну, да, через мою красоту, постигнув ее природу и сущность.
ПРАКСИТЕЛЬ. А Апеллес?
ФРИНА. Картина на холсте или на доске недолговечна; краски блекнут, выгорают, трескаются; на картину Полигнота "Разорение Трои" страшно смотреть. А твои статуи вечны. Я состарюсь, сойду в Аид, стану тенью, но вечно молодой, как сама богиня Афродита, буду возвышаться над несметными поколениями людей, стекаю-щихся в Книд лицезреть меня. Как же не любить мне тебя, Пракси-тель?
ПРАКСИТЕЛЬ. И денег не брать!
ФРИНА. Смеешься? Ничего. В накладе я не останусь.
ПРАКСИТЕЛЬ. Фрина, что у тебя на уме?
ФРИНА. За твою любовь я попрошу у тебя однажды твою луч-шую скульптуру.
ПРАКСИТЕЛЬ. Хорошо, на твой вкус.
ФРИНА. Нет! Ту, которую ты больше всего ценишь.
ПРАКСИТЕЛЬ. Но я редко бываю доволен своими работами.
ФРИНА. Вот поэтому я могу довериться только на твой взыс-кательный вкус.
ПРАКСИТЕЛЬ. А ты не боишься, что я тебя обману?
ФРИНА. Нет! Мне очень легко вывести тебя на чистую воду. Не уходи! Идем в сад. Я хочу побыть с тобой, Пракситель. Ты так редко заглядываешь ко мне. А я не люблю бывать у тебя в мастер-ской, где ты не меня хочешь видеть, а богиню во всей ее прелести и величии. Легко ли смертной женщине являться Афродитой, когда она жаждет лишь любви и ласки? И наблюдать, как весь пыл тво-его восхищения переходит от меня в очертания богини в мраморе?
ПРАКСИТЕЛЬ. У тебя здесь чудесно.
ФРИНА (рассмеявшись). Первый раз видишь?
ПРАКСИТЕЛЬ. Я только тебя вижу. В красоте твоей я заме-чаю новые черты.
ФРИНА. Что же это?
ПРАКСИТЕЛЬ. Совершенная зрелость плода и открытость взора с ласковой детскостью.
ФРИНА. Значит, я на пределе и так люблю тебя.
ПРАКСИТЕЛЬ. Но к чему в таком случае этот Евфий или Клиний?
ФРИНА. Пракситель! У тебя был один достойный соперник - Апеллес, все остальные служат мне и богине Афродите.
ПРАКСИТЕЛЬ. Достойный соперник?
ФРИНА. Не ревнуй! Ведь я говорю о художнике, а не о любов-нике. Я позволяла ему лишь целовать мне ступни ног, не выше ко-лена.
ПРАКСИТЕЛЬ. Апеллес молод. Он может вернуться в Афины и увезти тебя, как Парис Елену. Я удивляюсь, как он, едва окон-чив картину "Афродита Андиомена", уехал, да и куда? В Македо-нию!
ФРИНА. Именно потому что молод, за славой своей погнался. А в Македонию, недавно еще варварскую страну, теперь все едут. У царя Филиппа, говорят, растет сын Александр, воспитанием ко-торого занимается Аристотель, то есть вся Эллада, себе же на по-гибель, по утверждению прорицателей.
ПРАКСИТЕЛЬ. Мне одному позволено целовать тебя всю?
ФРИНА. Конечно. Только закрывай глаза, не отвлекайся ни на цветы, ни на небо, ласкай и люби. Любить надо вслепую, недаром все это проделывают впотьмах, а Эрот прилетает с факелом, иначе все это игра...
ПРАКСИТЕЛЬ. За что платят деньги и большие.
ФРИНА. ... а я люблю тебя, Пракситель, по-настоящему, как приучил ты меня любить, изучая подолгу мое тело в своей мастер-ской с полным самозабвением, отрешенно созерцая прелести и до-стоинство самой богини Афродиты.
ПРАКСИТЕЛЬ. Прости! Я все принимаю тебя за Афродиту Пандемос, когда ты давно превратилась в Афродиту Уранию.
ФРИНА. Ты смеешься. А над кем? Я буду такою, какою ты меня видишь и воспроизводишь в мраморе. Постой. Ты очень мил и бываешь страстно-нежным бесконечно.
ПРАКСИТЕЛЬ. Я и люблю тебя бесконечно.
ФРИНА. А статуи, над которыми ты готов трудиться целыми днями?
ПРАКСИТЕЛЬ. В них продолжение моей любви к тебе; в них та доля бессмертия, какая отпущена нам, смертным.
ФРИНА. Увы!
ПРАКСИТЕЛЬ. Увы!
Сцена 3
Царский портик (здание суда). На ступенях Евфий, внизу афиняне, среди которых Гиперид и Парис.
Проносится смех.
Афиняне, глядя на обкусанного пчелами Евфия, весело смеются.
АКТ II
Сцена 1
Двор дома Фрины. Пракситель только что вошел, к нему выходит Фрина, одетая празднично.
Стук в наружную дверь. Входит раб.
Все смеются, что задевает Праксителя, и он уходит.
Сцена 2
Дом Клиния. Двор с портиком и галереей, сад имеют более простой, старинный вид, чем у Фрины. Клиний, плотный мужчина лет сорока, и раб.
Входит Парис.
По саду пролетают пчелы, их больше, чем обычно; Парис пугается и замирает, пчела садится на пушок над губой; Елена как завороженная смотрит на пчелу.
Стук в наружную дверь. Входит Фрина в сопровождении Бромия с посохом.
Парис и Елена в глубине сада; за ними наблюдает Бромий.
Клиний хватается за голову; Елена уводит за собой Париса.
Входят флейтистки и гости, среди которых две гетеры(на роли Геры и Афины); начинается праздничное веселье с песнями и пляской, нечто вроде интермедии к будущему представлению.
Сцена 3
Мастерская Праксителя: павильон с террасой в саду со стенами ограды; мрамор, цистерна с водой, кусты, цветы. Пракситель за работой над изваянием сатира (крупнотелый юноша с копной волос в вольной позе). На стук в ворота показывается раб.
АКТ III
Сцена 1
Дом Клиния. Двор уставлен скамейками, на которых усаживаются входящие гости, коих встречают слуги. В саду выделена, как сцена, лужайка на склоне гор. Суд Париса. Солнечные лучи под вечер ярко освещают явление богинь и Гермеса.
Парис протягивает золотое яблоко Афродите, что публика с удовлетворением приветствует аплодисментами.
Парис носится по сцене, как танцовшик, превращаясь из пастуха в царского сына в пышном восточном одеянии, перед которым возникает образ стартанской царицы Елены; вот он на берегу моря, где проступает корабль.
Сцена 2
В саду выделена, как сцена, часть дворца Менелая и сад. В покои царицы входит Елена в сопровождении девушек, несущих кифару и флейты.
Из сада несется звук флейты, а затем и голос Париса, который показывается в полутьме звездной ночи.
Елена в сопровождении девушек с факелами выходит в сад. Парис словно пугается яркого света.
Ярче вспыхивают факелы, освещающие сад, и, словно с небес, явля-ется Афродита. Публика и актеры взволнованны донельзя.
Елена, как зачарованная, глядит на богиню; Парис берет ее за руку и уводит вслед за Афродитой. Сцена пуста. Публика с изумлением приходит в себя.
Гости разбегаются. За садом под звездным небом мелькают факелы, звуки флейт и тимпанов, возгласы разносятся.
Сцена 3
Там же. Скамейки убраны. Раннее утро. Бромий и Фотида выходят из сада.
Парис и Елена выходят из сада.
Из сада показывается Клиний в сопровождении раба.
АКТ IV
Сцена 1
Царский портик. На ступенях, на площади афиняне, гетеры; показывается Евфий. Хор девушек с комическими масками в руках..
Показывается Фрина в сопровождении Фотиды, Праксителя, Гиперида, Клиния, Париса и Елены; Фрина, одетая в пеплос, струящийся складками по ее телу, на верхней ступени, обернувшись, застывает на миг с радостным взглядом влажных и блестящих глаз, в которых сияет вся прелесть ее тела, грации и красоты, как в Афродите Праксителя, увезенной в город Кос. Все с восхищением взирают на нее, - ее уже нет, она вошла в зал суда, а тишина длится, словно световой ее образ, как статуя, высится на фоне колонн Царского портика.
Сцена 2
Часть зала суда - скамьи амфитеатром, в вышине одна, как бы в тени, сидит Фрина, ниже - публика, напротив, предполагается, - судьи; внизу скамья, на которой восседают архонт-базилевс и два его помощника, рядом трибуна. К ней то и дело выходят то Евфий, то Гиперид.
ЕВФИЙ. По поводу моего иска в Афинах смеются, что это Евфий поднял руку на женщину. Я обвиняю не женщину, не гетеру, а воцарившееся в городе нечестие, которое - сознает она это сама или нет - Фрина культивирует, к восторгу и восхищению афинских юношей, да и людей постарше, воображая себя богиней Афродитой, выходящей из моря, да еще совершенно обнаженной, как изобразил ее в своей знаменитой картине Апеллес, назвав ее "Афродита Андиомена", когда все узнают в ней гетеру Фрину.
ГИПЕРИД. Евфий! По поводу картины обращайся к Апеллесу.
ЕВФИЙ. Что это такое, как не поругание и не оскорбление богини Афродиты, которую едва ли кто из смертных видел обнаженной, а если и видел, предположим, хотя это и невозможно, то должен хранить в тайне такое происшествие во имя целомудрия и святости, иначе это и есть нечестие, которое карается законом.
ГИПЕРИД. Изощряться в красноречии похвально, Евфий, но не в случае, когда речь идет о нечестии.
ЕВФИЙ. И так попустительством властей это зло давно укоренилось в Афинах, начиная с работ Фидия, осужденного за святотатство, и кончая безбожными речами софистов. Афиняне оскорбили богов поношеньями и смехом, и боги отвернулись от нас, - здесь первопричины всех бедствий, постигших Афины от нашествия персов до наших дней, когда Афины подчинились сначала Спарте, а затем Македонии, утратив могущество и свободу.
ГИПЕРИД. Евфий! При чем тут гетеры? Ты впал в безумие.
ЕВФИЙ. Но и при этих прискорбных обстоятельствах мы не вспомнили о богах, не угомонились, не вернулись к старинному отеческому строю, а утопаем в роскоши, почитая богатство и самих себя больше, чем богов. И к этой роскоши и расточительству подвигает афинян больше всех кто? Конечно же, она, гетера Фрина, столь знаменитая по всей Элладе, что за одну ее ночь выкладывают целое состояние. В старое доброе время афиняне, имея богатство, делали подношения городу на строительство Длинных стен, кораблей или устройство Панафинейских празднеств в честь Афины, совершали жертвоприношения богам, а ныне все несут одной гетере, будто в самом деле она и есть богиня Афродита.
ГИПЕРИД. Понес и ты, Евфий! Я свидетельствую.
ЕВФИЙ. Гиперид, не перебивай меня, а то и я не дам тебе говорить. Очевидно, необходимо очистить город от этой нравственной порчи. Какое же наказание, по моему разумению, следует назначить гетере Фрине за нечестие? Поскольку она приезжая, естественно бы подумать, ее следует подвергнуть изгнанию, а имущество ее - конфискации в пользу государства. Но ее ведь станут чествовать всюду, смеясь над Афинами! Остается одно: подвергнуть ее смерти - пусть ужас охватит всех греков и очистит нас от скверны, как в театре Диониса, когда ставят трагедии наших великих трагиков.
Публика с недоумением озирается; к трибуне выходит Гиперид.
ГИПЕРИД. Мужи афиняне! Когда Евфий говорит о бедствиях, постигших Афины, мы сетуем вместе с ним, ибо все мы любим наш город, некогда столь прославленный и ныне самый знаменитый, ведь не Спарта, не Коринф, не Фивы, а Афины, по известному изречению, и есть Эллада, Эллада в Элладе. Но каким образом одна из гетер, которыми тоже знаменит наш город, потому что все самые красивые девушки, где бы они ни родились, как Аспасия в Милете, Лаида в Коринфе или Фрина в Фесбиях в Беотии, мечтают приехать в Афины, где они обучаются не известному ремеслу, - тут учиться им нечего, природа и Афродита всюду равно заботятся о них, - а обретают свободу и знание, чтобы быть не просто предметом вожделений и похоти, но любви, стремления к красоте, как учит Платон устами Сократа. И та молодая женщина, которую ты, Евфий, обвиняешь в нечестии, воплощает красоту, влекущую всех нас, мужчин и женщин, юношей и девушек, детей; это видно в том, как все рады ее видеть на улицах города, где она ходит одетой, как все женщины, можно сказать, скромно и просто, почти без украшений и румян, но красота ее тела, лица, глаз, ее грация словно светом озаряют ее платье и все вокруг сияет негой и прелестью. И если мы, глядя на нее, думаем: "Богиня!", как Психею принимали за саму Афродиту, за что та разгневалась на ни в чем неповинную девушку несравненной красоты, то в чем вина Фрины, как не в ее красоте? Но разве красота вообще и именно женская - это вина? Нет, это источник и первопричина любви, стало быть, всего сущего. Но если красота повинна, допустим, то это вина не гетеры Фрины, а самой богини Афродиты, прародительницы всего живого в мире. Вот до какого нечестия ты дошел, Евфий! Ты учинил иск не Фрине, а богине любви и красоты, что сделать тебе смолоду не пришло бы в голову, но думать, что женщины будут к тебе благосклонны и в старости, как к Софоклу, - это глупость. А глупость схожа с безумием. И я утверждаю, ты впал в безумие.
ЕВФИЙ. Не обо мне речь, Гиперид! У глупца или безумца архонт-базилевс не принял бы иска и не стал бы назначать заседание суда. Говори по существу. Кого представляла Фрина, выходя голой из моря в праздник Посейдона?
ГИПЕРИД. Боги! В праздник Посейдона все купаются в море, все выходят из воды обнаженными, как иначе и купаться? Здесь нет стыда, здесь таинство, посвященное Посейдону. Когда все нагие, наготы не замечают. Зачем? Море и солнце всех увлекают. В том радость празднества. И никто не воображает себя Посейдоном или Афродитой. Но если все взоры обращены на красоту Фрины, когда она, как в статуе Праксителя, спускает с плеч, все ниже и ниже пеплос, глядя влажным взором вдаль, и у всех, кто видит ее вблизи или издали, замирает дыхание, и мы полны тишайшего восхищения, не слыша ни гула моря, ни голосов, будто окунулись глубоко в воду, - это же чудо!
ЕВФИЙ. И никакое это не чудо, а срам и гордыня!
ГИПЕРИД. Несчастный, что с тобой приключилось! И явись в это время с высот Олимпа или с берегов Кипра сама Афродита с ее божественной, нетленной красотой, ты знаешь, Евфий, увидя Фрину, она бы вознегодовала, как на Психею. А почему? Из зависти к ее земной красоте, к красоте женского тела, пленительного, нежного, благоухающего весенним цветением земли, с прелестным взором любви и счастья, этой человечности, какой нет ни у зверей, ни у богов. Все это - пленительные линии, вибрация света и тени, весь трепет неги и любви - сумел каким-то чудом запечатлеть в мраморе Пракситель, превзошедший в мастерстве самого Фидия. Красота сама по себе божественна, и Фрина в его изображении предстает богиней по совершенству и прелести, с нежной человечностью во взоре. Но все высшее мы, смертные, связываем с богами. И в статуе Праксителя все узнают Афродиту, одета она или обнажена впервые, как в той, что увезена в Книд. В чем тут можно усмотреть святотатство?
ЕВФИЙ. Д а, в том, что Фрина выдает себя за богиню Афродиту!
ГИПЕРИД. Евфий! Если бы ты стал выдавать себя за Аполлона, ну, сбрив бороду, или Посейдона, дуя в раковину, как тритон, стали бы тобой восхищаться?
Смех в зале.
Не мы ли сами, восхищаясь Фриной, принимаем ее за богиню?
ЕВФИЙ. То-то и оно.
ГИПЕРИД. Что ты хочешь сказать? И ты, Евфий, принимаешь Фрину за богиню?
ЕВФИЙ. Принимал по глупости, по безумию, ибо любовь - безумие, не нами сказано.
ГИПЕРИД. Так повинись сам, принеси жертвоприношения Афродите. Возьми иск обратно. Может быть, суд не подвергнет тебя крупному штрафу, если повинишься перед афинянами, мол, задумал неблагое дело сдуру, со зла, из любви, сила которой сродни безумию.
ЕВФИЙ. Будь я помоложе, может, так бы и поступил, Гиперид. Но я пекусь здесь не о своей страсти, а о судьбе Афинского государства, о чем сказал в обвинительной речи, думаю, с полным основанием.
ГИПЕРИД. Нет, нет, Евфий, ты все-таки путаешь причину и последствия. Если по справедливости сказать, не Фрина выдает себя за богиню, - такое тщеславие у женщин, пока они молоды и красивы, извинительно, - а те, кто ее изображение на холсте или в мраморе называют Афродитой Андиоменой или просто Афродитой Книдской.
ЕВФИЙ. Выходит, в святотатстве повинны и они, Апеллес и Пракситель.
ГИПЕРИД. Не только они, все те, и мы в том числе, кто поклоняется статуе Праксителя в Книде. Ты готов подать иск и на Праксителя, ибо Апеллес не проживает в Афинах, и на всех нас?
Движение в зале. Пракситель поднимается с места и знаками просит у архонта разрешения сказать слово. Архонт объявляет перерыв, и публика выходит из зала.
Сцена 3
Там же. Теперь место, где сидит Фрина, ярко освещено солнцем. Все те же; у трибуны Пракситель.
ПРАКСИТЕЛЬ. Мужи афиняне! Это хорошо, что в споре между Евфием и Гиперидом выяснилось со всей очевидностью, что если кто и повинен в оскорблении богини Афродиты, то это я, а не Фрина, которая с прилежанием служила мне моделью. А это ведь далеко не легкое дело, не праздное занятие, как думают, оно сродни работе скульптора, успеху которой всячески способствует, если есть понимание важности дела. Рождается из мрамора не просто статуя, изображение женского лика, женского тела во всей его жизненности и прелести, а идея красоты, впервые явленная в Киприде, как гласят мифы. И когда модель прекрасна, и статуя выходит из глыбы белого, сияющего изнутри мрамора совершенной, в идеале, если хватает мастерства и прилежания у ваятеля, вдохновенного богами, ибо они сами совершенны и любят все самое совершенное, а потому и бессмертны, в идеале перед нами предстает не просто прекрасная женщина, а сама Афродита, какой она, пеннорожденная, однажды вышла из моря на благословленный берег острова Кипр. Где же здесь кощунство и святотатство?
ЕВФИЙ. А в том самом.
ПРАКСИТЕЛЬ. В красоте, как и во всех явлениях и вещах в мире, есть своя иерархия. Как повелось издревле, мы ценим красоту женского тела, но это лишь первая ступень в восхождении к красоте нравов и к красоте, какая она есть сама по себе. Это идея красоты, она явлена во всем, как свет небес и моря, она явлена и в женском теле, хотя исключительно редко, ибо всякая женщина чем-то прекрасна, статью, руками, глазами, в профиль или в фас, но прекрасна с головы до ног, во всяком движении и повороте редко кто бывает, и даже среди богинь прекраснейшей признана одна Афродита, и вот Фрина - одна из немногих самых совершенных женщин, какой была, возможно, Елена, дочь Зевса и Леды. Но в ее судьбу вмешались боги, сама Афродита, чтобы в споре за золотое яблоко с Герой и Афиной восторжествовать, обещала Парису в жены прекраснейшую из смертных женщин. Здесь первопричина Троянской войны, которая принесла столько бедствий народам Греции и закончилась разрушением Трои. Но, подумайте, афиняне, наши предки вступились с оружием в руках за неверную жену, достойную смерти или изгнания? Нет! Они вступились с оружием в руках за красоту Елены, в которой просияла идея самой красоты, какая она есть, при этом в обличье земной женщины, воистину божественной по совершенству и грации. Поэтому в Троянской войне принимали участие и боги, как поведал о том Гомер в "Илиаде", на которой воспиталась, по утверждению Аристотеля, Эллада. Поэтому мы ценим превыше всего героизм, свободу и красоту.
ЕВФИЙ. Все это всем известно и к делу не относится.
ПРАКСИТЕЛЬ. Еще как относится. Но, потерпев поражение в Пелопоннесской войне, что же учинили наши отцы и деды? Увидели виновника бедствий Афинского государства в бесстрашном воине и мудреце Сократе и осудили его на смерть, чтобы тотчас горько раскаяться и в гневе наказать как обвинителей Сократа, так и судей. А ныне, утратив могущество и свободу не только Афин, а всей Греции неразумением правителей и народов, мы готовы изгнать из Афин красоту?!
ЕВФИЙ. О гетере мы говорим здесь.
ПРАКСИТЕЛЬ. Ради благочестия, ради старческого скудоумия и немощи, в которые впал Евфий? Мужи афиняне! Речь уже идет не о гетере, пусть самой знаменитой в Греции, не о Фрине, не о красоте женского тела, а о красоте, стремлением к которой живет все живое, что воспел в "Илиаде" Гомер, что воспряла вся Эллада.
ЕВФИЙ. Опять твердит о Гомере!
ПРАКСИТЕЛЬ. Из поклонения женской красоте во всей ее прелести и изяществе рождается не просто любовь(она проявляет себя, как стихийная сила, как Эрос), а человеческая любовь, человечность, что отличает нас как от зверей, так и богов. Красота гуманна и самоценна. Обычно она воплощена лишь частично во многих людях, прежде всего в детях и женщинах, а есть женщина, чья красота близка к идее красоты, и вот она, Фрина, воплощает ее, как Афродита среди богов. Она достойна не хулы и гонений, а восхищения и почитания.
Фрина спускается на свободное пространство перед судьями.
ГИПЕРИД. Поскольку женщине на суде запрещается выступать в свою защиту, Фрина изъявила желание просто предстать перед вами, мужи афиняне.
ПРАКСИТЕЛЬ. О, нет, Фрина!
Фрина выглядывает вдаль, словно перед нею море, и спускает с плеч пеплос, спадающий до бедер, - еще миг, кажется, богиня сделает шаг, освобождаясь от одежды; никто не смеет нарушить ее уединения, ей далеко видно, она одна, сама женственность и изящество, божественная человечность, - это Афродита Праксителя, увезенная за море в Книд. Публика и судьи в немом восхищении.
ЕВФИЙ (с торжеством). Вот это я и называю кощунством и святотатством!
Архонт останавливает его жестом.
ПАРИС. Красота Греции!
Публика выходит на ступени Царского портика в ожидании решения суда. Клиний, Парис и Елена; Пракситель остается рядом с Фриной в коридоре суда.
Фрина выходит на площадь в сопровождении Праксителя, Фотиды и других. Публика радостно приветствует Фрину, поднося ей венки и цветы.
АКТ V
Сцена 1
Дом Фрины - часть двора, сада и комнат. После праздничного ужина в комнатах, гости выходят во двор, где Пракситель совершает возлияния богам и особо Афродите; при этом Клиний непосредственно обращается к Фрине, как к богине; Парис и Елена продолжают выяснять отношения в саду.
Стук в наружную дверь.
Фотида уходит; в саду Елена и Парис.
В галерее у статуй и картин Пракситель, Фрина и Клиний.
Подходят Парис и Елена, заметив, что речь идет о них. Клиний, подвигаемый знаками Праксителя и Фрины, берет руку Елены и уводит ее в сад для объяснения, что в пантомиме, совершенно ясной, обыгрывается, к великой грусти Париса.
Пракситель и Фрина, смеясь, переглядываются, и в это время раздается стук в наружную дверь с криками "Пожар! Пожар!" Прибегает Фотида, за нею раб.
Все выбегают вслед за Праксителем.
Сцена 2
Мастерская Праксителя. Вбегают Пракситель и Парис, запыхавшиеся от бега.
Парис осматривает изваяние мальчика, почти отрока, и юноши в вольной позе, с копной волос.
Входит Бромий со стороны сада.
Входят Фрина, Елена и Клиний, веселые, переглядываясь со смехом, вслед за ними Фотида и раб, который прячется за кормилицу.
Елена и Парис у статуи сатира.
В быстро наступающих сумерках проступают звезды, и соловьиная трель разносится с реки.
ЭПИЛОГ
Книд. Портик, открытый со всех сторон, в котором в центре на пьедестале установлена Афродита Праксителя. Среди паломников Парис и Хор девушек с комическими масками в руках.
. 2001 г.
ОЧАГ СВЕТА
Трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Л о р е н ц о Медичи Великолепный, поэт, правитель Флоренции.
Д ж у л и а н о Медичи, его младший брат.
П ь е р о Медичи, сын Лоренцо.
К о н т е с с и н а Медичи, дочь Лоренцо.
Марсилио Ф и ч и н о, глава Платоновской академии, каноник.
Анджело П о л и ц и а н о, поэт.
П и к о делла Мирандола, молодой красавец, граф, метафизик.
С а н д р о Боттичелли, художник.
Л е о н а р д о да Винчи, художник.
М и к е л а н д ж е л о Буонарроти, юноша, впоследствии скульптор.
Я к о п о Пацци, богатый и знатный флорентиец.
Ф р а н ч е с к о Пацци, его племянник.
Д ж о в а н Б а т т и с т а де Монтесекко, папский кондотьер.
Сальвиати, а р х и е п и с к о п Пизанский.
А н т о н и о да Вольтерра.
С т е ф а н о, священник.
Джироламо С а в о н а р о л а, настоятель монастыря Сан Марко.
Д о м е н и к о Буонвичини, монах.
Сильвестро М а р у ф ф и, монах.
Пьеро да Б и б б и е н а, секретарь Лоренцо Медичи.
М о н а Л и з а, флорентийка лет 30.
Х о р мужчин и женщин в карнавальных костюмах и масках (Поэт, Художник, Богослов, Монах, Сивилла и другие).
Художники, ученики, музыканты, певцы, слуги, граждане Флорентийской республики, монахи, куртизанки и др.
Место действия - Флоренция в конце XV- начале XVI веков.
ПРОЛОГ
Площадь с очертаниями дворца Синьории с башней и церквей вдали. Выходит Хор в карнавальных костюмах и масках. Звучат отдельные голоса, а Хор то пляшет, то изображает нечто вроде пантомимы.
Хор, закружившись в танце, удаляется.
АКТ I
Сцена 1
Дворец Пацци. Кабинет Якопо Пацци. Якопо, крепкий старик весьма благообразного вида, но резкий в движеньях, расхаживает в раздумье и то и дело молится.
Входит Франческо Пацци.
Стук в дверь. Франческо выглядывает и впускает Джован Баттисту.
Сцена 2
Дворец Медичи. Гостиная с картинами и скульптурами. Лоренцо, Полициано, Фичино, Сандро у картины, выставленной для обозрения. Входит Джулиано.
Сандро прохаживается в отдаленьи, словно бы в беспокойстве, впрочем, простодушный и веселый.
Сандро весело смеется.
Лоренцо уходит вслед за Джулиано в соседнюю комнату.
Д ж у л и а н о. Послушай, Лоренцо! Поскольку Италия разделилась на два союза государств: в одном - папа и король Неаполитанский, в другом - Флоренция, герцог Миланский и Венеция, а по сути папа прежде всего враждует с нами...
Л о р е н ц о (усаживаясь и протирая колено). Поскольку мы не даем Сиксту IV творить беззакония, как бог на душу положит.
Д ж у л и а н о. Что касается наших интересов и интересов всей Италии, правильно. Но ты слишком увлекаешься.
Л о р е н ц о. Ты снова о Пацци?
Д жу л и а н о. Поскольку Пацци знатны и богаты, они, естественно, хотят играть какую-то роль в управлении Флоренцией, а ты их держишь в стороне, как бы в изгнании.
Л о р е н ц о. Да, они рады вырвать власть из наших рук. Но знатность и богатство - это еще не все, это не разум, не искусство, необходимые для процветания Флоренции.
Д ж у л и а н о. С этим я согласен. Я только хочу сказать, что ты поступил дерзко, приказав Франческо Пацци не предоставлять папе заем на приобретение Имолы для его непота графа Джироламо.
Л о р е н ц о. Да, Имола в пределах интересов Флоренции, что Сикст IV прекрасно знает. Он решил ослабить нас и одарить за счет церкви своего сына. Праведно ли это? Но Франческо ослушался и пожаловался папе. Благородно ли это?
Д ж у л и а н о. А как он должен был поступить, проживая почти постоянно в Риме, как в изгнании?
Л о р е н ц о. Синьория велела ему вернуться, чтобы не быть изгнанным. Он думает прежде всего о себе, а не о Флоренции.
Д ж у л и а н о. А папа лишил тебя должности депозитария апостолической камеры.
Л о р е н ц о. Бог с ней.
Д ж у л и а н о. Но Пацци ты не оставил в покое.
Л о р е н ц о. О чем ты говоришь?
Д ж у л и а н о. Джованни Пацци женился на дочери Борромео..
Л о р е н ц о. Борромео очень богат, а все состояние завещал дочери, обделив племянника Карло, поскольку тот близок к нам. Я не мог спокойно смотреть, как семейство Пацци удвоит свое состояние, чтобы еще больше заважничать. У Карло были права на семейное наследство и больше, чем у дочери Борромео, что и признал суд.
Д ж у л и а н о. Без твоего участия вряд ли суд признал это.
Л о р е н ц о. Что, лучше, если бы Якопо Пацци, глава дома, повлиял на суд в их пользу?
Д ж у л и а н о. Ты будешь действовать, как находишь необходимым. Твои решения спонтанны, а потом уж находишь разумные объяснения, с которыми трудно не согласиться. Ты все-таки поэт, а не правитель.
Л о р е н ц о. И слава Богу!
Д ж у л и а н о. Но можно потерять все, желая приобрести слишком много.
Л о р е н ц о. Джулиано! Разве мы стремимся еще что-то приобрести? Нам бы суметь сохранить то цветущее состояние, в каком пребывает Флоренция, - и не только в смысле богатства, но и развития искусства и мысли, благодаря чему она выступает, как светоч Италии.
Д ж у л и а н о. Но кому-то этот свет застит глаза.
Л о р е н ц о. Что поделаешь? Что касается Джоан Баттисты, я вижу, у него что-то на уме. Но он не глуп и с удивлением не находит во мне тирана - ни в мыслях, ни в повадках.
Д ж у л и а н о. Еще более удивляет меня приезд новоиспеченного кардинала Рафаэлло Риарио, племянника графа Джироламо Риарио, племянника папы. Сколько здесь греха и неправды, что освящается саном и титулом и возвеличивается! Да еще кардинал приезжает в сопровождении архиепископа Пизанского, занявшего кафедру против воли Синьории, и папского кондотьера с отрядом арбалетчиков. Тебе не кажется все это странным?
Л о р е н ц о (поднимаясь на ноги и слегка разминая ногу). Я принимал кардинала в Кареджи. К нам все едут. Что же тебя не было? Говорят, ты не отходишь от своей подружки. Меня это удивляет. Ведь она беременна.
Д ж у л и а н о. Ты не поверишь, у меня весьма дурные предчувствия. Она боится родов. Я сел на коня и помчался было в Кареджи, но свернул в сторону и вернулся.
Л о р е н ц о. Ты так к ней привязан?
Д ж у л и а н о. К ней, разумеется. А еще я привык к мысли, что у меня будет сын.
Л о р е н ц о. Между тем во Флоренции все уверены, что твоя возлюбленная - Симонетта Веспуччи.
Д ж у л и а н о. Я по-прежнему влюблен в нее, но в девушку, не в замужнюю женщину.
Л о р е н ц о. Как Сандро? Вы оба не от мира сего.
Д ж у л и а н о. Разве мы не из Платонической семьи? Идея для нас более реальна, поскольку предвечна.
Л о р е н ц о. Все это прекрасно, но вернемся на грешную землю. Флорентийцы задают пир в честь кардинала...
Д ж у л и а н о. Я обещал быть, но не приду. Мне не до празднеств. У меня масса мыслей, какие просятся на бумагу.
Л о р е н ц о. Счастливец! Отдайся вдохновению. Музы стоят пиров.
Джулиано и Лоренцо выходят в гостиную, где обсуждение картины Боттичелли продолжается на вольном заседании Платоновской академии.
Сцена 3
Дворец Пацци. Кабинет Якопо Пацци. Входит Якопо в сильном волнении.
Я к о п о. Случай был удобный. На празднестве в воскресный день, во время пиршества... Но вдруг, нет, кстати, доносят, что на приеме Джулиано не будет. Странно. Он не приехал на виллу в Фьезоле, где должен был он быть у брата. Никак прознали? Уже слишком много народу вовлечено в тайну, и она, если не раскрыта уже, может быть раскрыта не сегодня-завтра. Как медлил я с решением, теперь сгораю от нетерпения, как Франческо.
Входят Джоан Баттиста, архиеипскоп Пизанский, Бернардо Бандини, Антонио да Вольтерра, Франческо Пацци, священник Стефано.
Ф р а н ч е с к о. Больше откладывать дело невозможно. Кардинал прибудет в собор Санта Репарата вскоре на мессу, где обязательно должны быть братья Медичи. У нас нет иной возможности, как расправиться с ними там.
С т е ф а н о. В церкви?
Ф р а н ч е с к о. Теперь решим, кто непосредственно участвует в деле. Я и Бернардо берем на себя Джулиано, а вы, прославленный воин, - Лоренцо...
Д ж о а н Б а т т и с т а. Упаси, Боже! У меня есть прямые обязанности военачальника папы. Я привел отряд арбалетчиков и им буду командовать там, где было решено нас поставить, - у одного из ворот города. По чести, я не скрою и того, что есть весьма важные причины, чтобы я отказался от вашего предложения.
Я к о п о. Понятно. Лоренцо очаровал вас.
Д ж о а н Б а т т и с т а. Вы все очень мужественные люди, к каковым я полон уважения. Но прямо скажу: я никогда не осмелюсь совершить убийство в церкви и к предательству прибавить святотатство.
Тягостная пауза.
А н т о н и о. А мы осмелимся. Вольтерра унижена, разграблена по приказу Лоренцо ради сохранения монополии его семьи на разработку и продажу квасцов.
Я к о п о. А, черт! Стефано, ты поможешь Антонио?
С т е ф а н о. Как прикажете, мессер Якопо. Примкнув к вам, я уж пойду до конца. Медичи сеют разврат. Господь простит меня.
Ф р а н ч е с к о. Отлично! Кинжалами вы оба владеете. Удар в шею или в грудь. Внезапный и потому безошибочный.
А н т о н и о. По какому знаку?
С т е ф а н о. Когда священник, служащий мессу, переходит к совершению таинства евхаристии, - самый удобный момент.
А р х и е п и с к о п. Да будет так. В это время я займу дворец Синьории, чтобы склонить членов Совета волей или неволей признать совершившееся.
Ф р а н ч е с к о. Сойдемся в церкви в пределах получаса. Просить ли благословление у Бога или дьявола, я не знаю.
С т е ф а н о (взглянув на архиепископа). Дьявол не благословляет, а шлет проклятья. В церкви помолимся.
Я к о п о. С Богом!
Все уходят.
Сцена 4
Собор Санта Репарата. В большом пространстве народу, кажется, не очень много. Неподалеку от алтаря кардинал, Лоренцо Медичи, Анджело Полициано, Антонио да Вольтерра, Стефано и другие.
У входа показывается Джулиано в сопровождении Франческо Пацци и Бернардо Бандини.
Звучит церковное пение.
Франческо и Бернардо переглядываются между собою и с другими заговорщиками. Пение хора, возносясь все выше, затихает. Священник, ведущий мессу, приступает к совершению таинства евхаристии. Бернардо наносит удар кинжалом в грудь Джулиано, тот, сделав несколько шагов, падает; раздаются вскрики.
Некий флорентиец бросается на помощь Джулиано.
В это же время Антонио и Стефано набрасываются на Лоренцо; Полициано отталкивает священника, Лоренцо хватает Антонио за руку, происходит короткая схватка; Бернардо подскакивает к Лоренцо, его сбивают с ног, и убийцы спасаются бегством, а кардинал поспешно прячется в алтарь с помощью священнослужителей. Крики, слезы, смятение. Многие с ужасом выбегают из церкви, им кажется, что она рушится, как от землетрясения.
Лоренцо уводят его друзья в ризницу.
В ризницу вносят тело Джулиано, затем еще одно тело.
2-й ф л о р е н т и е ц (только что вошедший). А там вот что, ваша светлость! Видели, как архиепископ Сальвиати с Якопо Поджо в сопровождении друзей своих и нескольких перуджинцев вошли во дворец Синьории. Что там произошло, неведомо. Никто не выходит и никого не впускают.
Л о р е н ц о. Они решили, помимо всего, завладеть Синьорией?
2-й ф л о р е н т и е ц. Но это им вряд ли удалось сделать, по всему. На верхнем этаже в окнах висят теперь архиепископ и Якопо Поджо.
П о л и ц и а н о. Повешенные?!
2-й ф л о р е н т и е ц. Уж явно, как мертвые.
3-й ф л о р е н т и е ц (входя). Ваша светлость! Эти висят, и это зрелище собрало много народу на площади. И тут объявился мессер Якопо Пацци на коне в сопровождении сотни вооруженных сторонников. Мессер Якопо обратился к народу, призывая оказать ему помощь и добыть свободу. Но народ лишь расхохотался, указывая пальцами на архиепископа и Якопо Поджо, висящих в окнах. А члены Синьории сверху бросали камни, и мессер Якопо в великом страхе удалился со своим отрядом. И тогда народ ворвался во дворец Синьории, перебил всех, кто явился туда с архиепископом. Весь город провозглашает имя Медичи. А заговорщиков поносят и клянутся найти их всех, куда бы они ни укрылись.
В сопровождении друзей и сторонников Лоренцо покидает ризницу и церковь. Толпа на улице встречает его, скандируя "Шары! Шары!", эмблему дома Медичи.
Сцена 5
Дворец Синьории. Зал Большого совета. За кафедрой собираются члены Совета, а в зале, совпадающем с театральным, именитые граждане Флоренции в количестве трехсот человек.
У кафедры внизу несколько граждан.
1-й г р а ж д а н и н. А Франческо Пацци удостоился чести быть повешенным в окне Синьории рядом с архиепископом!
2-й г р а ж д а н и н. Еще бы! И Бернардо Бандини, смельчак редкий, сыщется, как Якопо Пацци, которого привели горцы.
1-й г р а ж д а н и н. Бедняга! Не нашел успокоения ни в семейном склепе, ни в могиле за городской стеной.
2-й г р а ж д а н и н. Но зрелище не из приятных. Зачем полуразвалившийся труп волочить по улицам города, чтобы затем сбросить в воды Арно? Как бы чума не случилась!
1-й г р а ж д а н и н. Поистине ярчайший пример превратностей судьбы, когда человек с высоты всяческого благополучия оказался столь позорно низвергнутым в бездну величайшего злосчастья!
3-й г р а ж д а н и н. Его обвиняли во множестве пороков, особенно в склонности к игре и сквернословию, уму не постижимому. Никак понравился дьяволу - и пропал человек!
1-й г р а ж д а н и н. Однако он все искупал милостыней и пожертвованиями богоугодным заведениям. И, как честный купец, перед кровавым воскресеньем, чтобы никто не пострадал от возможной его неудачи, уплатил все свои долги.
4-й г р а ж д а н и н. Что ни говори, смерть Джулиано Медичи была мгновенна и прекрасна. Вся Флоренция и поныне оплакивает его.
1-й г р а ж д а н и н. Ведь он был, как никто, щедр и человеколюбив. И Господь Бог вознаградил его - рождением сына у его возлюбленной, которого взял к себе Лоренцо.
3-й г р а ж д а н и н. Но если бы смута на этом и закончилась! Нет, папа отлучил от церкви город и отрядил с королем войско против Флоренции, уверяя нас, что враг его - один Лоренцо.
1-й г р а ж д а н и н. Что же, он думает, мы его выдадим?
4-й г р а ж д а н и н. Вот он идет, сам пожелав выступить перед именитыми гражданами республики.
Все занимают свои места; Лоренцо выходит к кафедре.
Л о р е н ц о. Высокие синьоры и вы, достопочтенные граждане! До чего довела злая судьба наш дом, если даже среди друзей, среди родичей, даже во святом храме члены его не могут чувствовать себя в безопасности. Перед кем мы так провинились, чтобы заслужить столь яростную жажду мщения? Нет, те, кто проявил к нам такую враждебность, никогда не были лично нами обижены, ибо если бы мы что-либо сделали против них, они уже не имели бы возможности нанести нам ответного удара.
Члены Совета переглядываются.
Если же они приписывают нам угнетение, причиненное им государством, о чем, впрочем, ничего не известно, то вам они наносят большее оскорбление, чем нам, этому дворцу и вашей высокой власти - большее, чем нашему дому, утверждая тем самым, что ради нас вы незаслуженно ущемляете сограждан. Но ничто так не далеко от истины, ибо если бы мы могли нанести им обиду, то не стали бы этого делать, а вы не допустили бы этого, если бы даже мы захотели. Их побуждала к действиям только жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись вооруженной толпой на площади, и деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение. Если же они действовали из ненависти и зависти к нашему влиянию в делах государства, то покусились не столько на нас, сколько на вас, ибо вы даровали нам его. Ненавидеть следует ту власть, которую захватывают насилием, а не ту, которой достигают благодаря щедрости, человеколюбию и свободолюбию. И вы сами знаете, что никогда дом наш не восходил на какую-либо ступень величия иначе, как по воле этого дворца и с вашего общего согласия. Козимо, дед мой, вернулся из изгнания не благодаря силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию. Мой отец, старый и больной, уже не мог стать на защиту государства от врагов, но его самого защитила ваша власть и ваше благоволение. Я же после кончины отца моего, будучи еще, можно сказать, ребенком, никогда бы не смог поддержать величие своего дома, если бы не ваши советы и поддержка. И этот наш дом никогда не смог бы и сейчас не сможет управлять государством, если бы вы не правили и раньше и теперь совместно с ним.
Слышны вздохи умиления и согласия в зале.
Поэтому я и не знаю, откуда может явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли вызвать у них сколько-нибудь справедливую зависть. Но пусть даже мы нанесли им тягчайшие обиды и они имеют все основания желать нашего падения, - зачем же нападать на этот дворец? Зачем вступать с папой и королем в союз, направленный против свободы отечества? Зачем нарушать мир, так долго царивший в Италии? В этом им никакого оправдания нет.
Оживление в зале.
Пусть бы нападали они на своих обидчиков и не смешивали частных раздоров с общественными. Вот почему теперь, когда они уничтожены, попали мы в еще большую беду, ибо под этим предлогом папа и король обрушились на нас с оружием в руках, заявляя, что войну они ведут лишь против меня и моего дома. Дал бы бог, чтобы слова их были правдой. Тогда делу можно было бы помочь быстро и верно, ибо я не оказался бы таким дурным гражданином, чтобы личное спасение свое ценить больше вашего и не погасить кровью своей грозящий вам пожар.
Г о л о с а. О, нет! О, недаром к нему приросло прозвание "Ве-ликолепный"!
Л о р е н ц о. Но сильные мира всегда прикрывают свои злодеяния каким-нибудь более благовидным предлогом, вот и они придумали этот предлог для оправдания своего бесчестного замысла. Однако, если вы думаете иначе, я всецело в руках ваших. От вас зависит - поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы мои и защитники, и что бы вы ни повелели мне сделать, то я с готовностью сделаю, даже если бы вы сочли нужным войну эту, начатую пролитием крови моего брата, закончить, пролив мою кровь. (Отходит от кафедры в сторону.)
5-й г р а ж д а н и н (старик, суровый на вид, выходя к кафедре). Сын мой! Ты все правильно сказал, лучше не скажешь. Мы, мужчины, от слез далеки, нас не легко растрогать, как женщин, и то многие из нас плакали. Господь Бог, никогда не оставлявший милостью своей вашего дома, еще раз проявил к нам милосердие и защитил наше правое дело. Республика благодарна тебе и вашему дому. Как ты не потерял мужества в минуту опасности для себя лично, так и теперь не теряй его, ибо, как не преминули мы со всей поспешностью, без чьего-либо зова и повеления, защитить твою жизнь и отомстить за смерть твоего брата, так же постоим за твое влияние и власть, чего лишишься ты лишь тогда, когда мы потеряем свое отечество. А этому не быть. Мы отстоим, как бывало много раз, нашу свободу.
Все вскакивают с мест и приветстуют Лоренцо.
АКТ II
Сцена 1
Дворец Медичи. Приемная. На стенах карта Италии, карта мира; в шкафах вазы, изделия из слоновой кости, книги Данте и Петрарки в багряных кожаных переплетах, Библия в переплете из красного бархата. Большой стол, кресла. Входят мессер Пьеро да Биббиена и Фичино.
М е с с е р П ь е р о. Сейчас придет молодой художник, впрочем, он и скульптор, и изобретатель, и музыкант, который смастерил лиру собственной конструкции.
Ф и ч и н о (усаживаясь). Да, слыхал, в форме черепа лошади.
М е с с е р П ь е р о. А звучание, его игру слышали?
Ф и ч и н о. Нет. Этот художник очень красив и статен, но, говорят, избегает женщин.
М е с с е р П ь е р о. Да, на этом основании был составлен донос, каковой опускают в урну в церкви, с обвинением его в содомии, да и с кем? С учителем. Было два разбирательства. Слава Богу, у его учителя Верроккио, у которого учился и Сандро, - достойная репутация. Сандро и устроил так, чтобы Лоренцо услышал игру его собрата. А поскольку у молодого художника особых заказов нет во Флоренции, да о них он как будто не заботится, занимаясь изучением природы, Лоренцо решил его отправить в Милан - с его лирой и с его талантами, которым, быть может, он найдет применение при дворе герцога.
Ф и ч и н о. Вослед за посольством, которое предпринял Лоренцо Великолепный в Неаполь ради устанавления мира в Италии...
М е с с е р П ь е р о. О, да! Заговор Пацци дорого обошелся Флоренции. Враг стоял, можно сказать, у стен города.
Ф и ч и н о. И тут Лоренцо безусловно проявил и мужество, и мудрость. Он не пошел на поклон папе, а вступил в переговоры с королем Ферранте как равный, приехав в Неаполь, в самое логово врага один и безоружным.
М е с с е р П ь е р о. Нет сомнения, Ферранте весьма долго колебался, как поступить с Лоренцо, и удерживал три месяца, как в плену, ожидая, что в его отсутствие во Флоренции произойдет переворот.
Ф и ч и н о. Ферранте - страшный человек. Данте поместил бы его в аду среди убийц и клятвопреступников.
М е с с е р П ь е р о. Но трагические события возвышают героев. И не только король, весь Милан принял Лоренцо с великим почетом и интересом. Ведь война была предпринята для того, чтобы погубить его, и величие врагов Лоренцо лишь содействовало его собственному величию. Когда же он явился к королю, то заговорил о положении всей Италии, о стремлениях ее государей и народов, о надеждах, которые могло бы возбудить всеобщее замирение, и опасностях продолжения войны, и речь его была такой, что король, выслушав Лоренцо, стал больше дивиться величию его души, ясности ума и мудрости суждений, чем раньше изумлялся тому, как этот человек может один нести бремя забот военного времени.
Ф и ч и н о. К счастью, Флоренция не предала Лоренцо, хотя и устала от тягот войны и ужасов чумы, и он, заключив союз с королем, к величайшей досаде папы, вернул утраченные земли и то положение, какое она занимает в Италии и в Европе.
М е с с е р П ь е р о. Но и в Рим мы отправили посольство из флорентийских художников для росписи Сикстинской капеллы для замирения с папой.
Ф и ч и н о. Не во славу же Сикста, а Флоренции.
Входят с разных сторон Лоренцо и Леонардо да Винчи с лютней в футляре, красивый молодой человек с изысканными движениями, но с особинкой, а именно левши, что сказывается прежде всего в жестах.
Л о р е н ц о. Леонардо, я рад тебя видеть. Красив, как Аполлон! Только наш бог не с золотой кифарой, а с серебряной лирой собственного изобретения. Здесь Фичино. Ты знаешь, он не только читает лекции с кафедры в соборе под видом проповедей, но и прекрасно играет на лире.
Ф и ч и н о. Лира - высокое слово; играю я на лютне, Лоренцо.
Л о р е н ц о. Да, конечно. Леонардо, можно ли попросить тебя показать нам твою лиру.
Л е о н а р д о. С удовольствием, ваша светлость! Всякий мастер жаждет проделать это. (Вынимает из футляра лютню в форме лошадиного черепа.)
Л о р е н ц о. Но ты и мастер-музыкант.
Л е о н а р д о. Да, ваша светлость, я охотно сыграю на лютне для столь взыскательной публики, как Феб у богов Олимпа. (Играет.)
Ф и ч и н о. Звучание очень звучное и чудесное. А музыка, что это?
Л е о н а р д о. Импровизация.
Ф и ч и н о. Это же песня! Не хватает только слов.
Ф и ч и н о. И слова - импровизация?
Л о р е н ц о. Похоже, что так!
Все смеются, и Леонардо тоже.
Л е о н а р д о. Ваша светлость, поскольку вы повелели мне явиться ко двору герцога Миланского, с лютней, я подумал, что учился я не только музыке, но и ваянью, и живописи, и наукам, и вот я написал письмо его светлости, чтобы предстать не только в звании придворного музыканта. Можно ли мне показать его вам?
Л о р е н ц о (поднявшись, берет в руки письмо и просматривая его внимательно). Хорошо. Что ты изобретатель изумительный, в том мы убедились. Что касается всевозможных военных машин, у нас и армии нет, чтобы думать о них. Но существенно заключение. (Читает.) "В мирное время, надеюсь, удовлетворить вашу светлость в зодчестве, в сооружении частных и общественных зданий, в устройстве каналов и водопроводов. Также в искусстве ваяния из мрамора, меди, глины и в живописи могу исполнить какие угодно заказы не хуже всякого другого, кто бы ни был". Вот это дело! Вероятно, из-за смуты и войны мы упустили возможность дать тебе проявить свои таланты здесь, но ты будешь достойным посланцем Флоренции. С Богом!
Ф и ч и н о. Разве мы еще не послушаем игру и импровизации Леонардо? Тем более что он уезжает, как Сандро уехал в Рим.
Музыцирование продолжается.
Сцена 2
Мастерская Сандро Боттичелли. Ученики Биаджо и Якопо устанавливают тондо с изображением Мадонны в окружении ангелов в рост высоко на стене, другие, сидя за длинным столом, наблюдают.
Я к о п о. Да, не суетись, Биаджо, еще упадешь.
Б и а д ж о. Я и не думаю суетиться. Видишь, я уже не мальчишка. Мою картину учитель не просто одобрил, а продал за шесть флоринов золотом. Небось, расхвалил, а ему верят, в почете и славе небывалой вернулся из Рима.
Я к о п о. От папы получил изрядную сумму денег, да не волновался так, как ты из-за шести флоринов.
Б и а д ж о. И шесть флоринов не мало. Не смейся надо мной, Якопо, а то я скажу, что язвишь меня из зависти.
Я к о п о. Так оно и есть. А Сандро, по своему обыкновению, живя, как придется, еще из Рима не выехал, как потратил все деньги. Он не станет волноваться из-за того, есть у него деньги или нет.
Б и а д ж о. Нет, деньги счет любят. К ним нужно относиться с почтением, иначе нищим умрешь, Якопо.
Я к о п о. О ком ты это?
Б и а д ж о. Ну, я же не о тебе!
Я к о п о. О ком же? (Подбегает к половине учителя и слегка откидывает покрывало с картины на подставе, и там возникает обнаженная женщина изумительной красоты и прелести, как живая.)
Б и а д ж о. Не трогай!
Я к о п о. Тот, кто пишет такие вещи, может не считать денег. Таковы истинные художники, а ты лучше бы подался в купцы.
Б и а д ж о. Я ничего не говорю. Это Венера. Страшно на нее взглянуть. Она вся голая, а лицом похожа на ту же юную девушку, что изображала собой Весну.
Я к о п о. Известно, на кого она похожа.
Б и а д ж о. На ту, в кого влюблен Сандро?
Я к о п о. Во всех женщинах он видит только ее.
Б и а д ж о. Или для нее нет женщины, кроме нее, как Данте прославил Беатриче? Недаром все читает "Божественную Комедию", рисуя без конца.
Я к о п о. Это он думает о спасении души.
Голоса за дверью. Ученики опускают покрывало. Входит Сандро.
С а н д р о. Биаджо, повесил тондо? Хорошо. А теперь зайди к гражданину, с которым ты видел меня вчера у его дома, пусть придет посмотреть твою работу.
Б и а д ж о. О, как хорошо вы сделали, учитель! (Уходит.)
С а н д р о. Якопо, ты вырезал из картона то, о чем я тебя просил давеча?
Я к о п о. Да, учитель. Все восемь штук. А для чего это?
С а н д р о (прилаживая один из кусков вокруг шеи). Это капюшоны, в каких заседают граждане в Синьории. Белым воском мы их прикрепим над головами восьми ангелов Биаджо.
Ученики догадываются, что затеял учитель, и дружно помогают ему и Якопо, поднявшись на лестницу, укрепить капюшоны.
Я к о п о (спустившись вниз). Глазам своим не верю.
Сандро, рассмеявшись, уходит в свою половину и с беспокойством сбрасывает покрывало с картины "Рождение Венеры", и, словно стены исчезли, море, богиня на раковине.
С а н д р о. Все не так - и так. Иначе не выходит. Но это же лучше, чем "Весна". Она здесь, как в сказке, а это там. (Набрасывает покрывало на картину, заслышав шаги.)
Входят гражданин и Биаджо.
Б и а д ж о. Вот то самое тондо, о котором вам говорил мой учитель. (В изумлении таращит глаза.)
Г р а ж д а н и н (переглянувшись с Сандро). Да, да, узнаю совершенно по описанию.
Б и а д ж о. Ай! (Хлопает глазами, трясет головой.)
Я к о п о. Биаджо, ты что?
Г р а ж д а н и н. Рад и я приобретению, как и вы - продаже. Как ни хороша картина, она обретает цену, лишь будучи проданной, не так ли? (Порывшись в кармане.) К сожалению, я забыл дома кошелек. Идемте, молодой человек, я расплачусь, а картину вы вставите в другую раму, Сандро знает, и принесете позже.
Б и а д ж о. О, как вам будет угодно! (Не смея поднять глаз, уходит с покупателем.)
Сандро, Якопо и ученики сообща и быстро снимают капюшоны, превращая членов Синьории вновь в ангелов вокруг Мадонны. Как во сне, входит Биаджо.
С а н д р о. Биаджо, ну, что, получил деньги?
Б и а д ж о. Да, получил. (Робко поднимает глаза на тондо.) Ай! Учитель, не знаю: сон ли мне снился, или все это правда. У этих ангелов, когда я пришел сюда с покупателем, оказались на головах красные капюшоны, а теперь их нет: что все это означает?
С а н д р о. Ну, не знаю. Уж не помутилось ли у тебя в голове? Эти деньги, видимо, сбили тебя с толку.
Б и а д ж о. Деньги? Деньги здесь, все шесть флоринов. Я не сплю. А капюшоны тоже ведь были.
С а н д р о. Если бы это случилось на самом деле, неужели ты думаешь, что этот гражданин купил бы картину?
Б и а д ж о. В самом деле. Ведь он мне ничего не сказал. Я видел, вместо ангелов вокруг Мадонны, членов Синьории в красных капюшонах, а он все-таки ангелов, выходит? И вы ничего такого не заметили?
Сандро, Якопо и другие ученики, смеясь, словно бы над недоумением Биаджо, отрицательно качают головами.
Б и а д ж о. Я вам верю. А все-таки странная вещь мне привиделась. И чтобы совсем придти в себя, не следует ли мне всех вас пригласить на пирушку?
Я к о п о. О, да!
Сандро отпускает развеселившихся учеников и остается один у картины "Рождение Венеры"; словно не решаясь приступить к работе, беспокойно расхаживает.
Сцена 3
Вилла Кареджи. В одной из комнат висит картина Сандро Боттичелли "Рождение Венеры". Лоренцо и Фичино; входят Полициано и Микеланджело, ученик школы скульпторов в Садах Медичи, юноша лет 16, принятый Лоренцо в свою семью, как сын.
Л о р е н ц о. Микеланджело! Хорошо, что ты приехал.
М и к е л а н д ж е л о (раскланиваясь ради приличия, но не очень умело). Да, меня вытащил Полициано, уверив, что в эти дни нельзя работать.
Ф и ч и н о. Мой юный друг, ты учишься или работаешь?
М и к е л а н д ж е л о. Бертольдо, мой учитель, немногословен, утверждая, что в работе и состоит учеба. Особенно для скульптора.
Л о р е н ц о. Но здесь собираются как раз те, кто весьма словоохотлив.
М и к е л а н д ж е л о. Ваша светлость, мне кажется, я умею и слушать, то есть учиться, не держа в руках молотка и резца.
Ф и ч и н о (переглянувшись с другими). Прекрасно! Лоренцо не ошибся, взяв тебя в семью.
Л о р е н ц о. Это как мой дед Козимо не ошибся в тебе, Фичино!
Ф и ч и н о. О, да! Теперь мой юный собрат входит в Платоническую семью.
М и к е л а д ж е л о. Заниматься философией вряд ли я буду. Я не знаю языков.
Ф и ч и н о. У искусства свой язык. Ты это знаешь. Мы живем в храме всемогущего архитектора; каждый должен внутри его круга проводить свой собственный круг, восславляя Бога.
П о л и ц и а н о. Наговорившись всласть друг с другом, мы рады новому слушателю.
Л о р е н ц о. Тсс! Марсилио, как поэт, ощутил приближение бога.
Ф и ч и н о. Человек стоит на вершине творенья не потому, что он может постичь его механику и его гармонию, но прежде всего благодаря своему собственному творческому динамизму. Великая божественная игра находит свое повторение в человеческой игре и труде, которые с точностью подражают Богу и соединяются с ним. Человека тоже можно определить как вселенского художника.
М и к е л а н д ж е л о. Мне это нравится.
Входит Пико делла Мирандола, молодой человек изумительной красоты, но в печали и грустный.
П и к о. О, други! Да простит нам Бог наши сборища! (Идет по комнатам, словно не находя себе места.)
П о л и ц и а н о. Да, что с ним? Когда красавица, привлекая мой взор, со смехом отворачивается от моего уродства, я кисну, это понятно. А он-то чем обделен? Правитель Мирандолы, граф, золотая красота, гениальность, знает все языки, как дьявол, всех мудрецов, какие были на свете!
Ф и ч и н о. Золотая голова!
Л о р е н ц о. С золотой красотой Феба золотая голова метафизика!
Ф и ч и н о (Микеланджело). Благословенна ваша юность! Если мы должны говорить о золотом веке, то это, конечно, век, который производит золотые умы. И что наш век именно таков, в этом не может сомневаться никто, рассмотрев его удивительные изобретения: наше время, наш золотой век привел к расцвету свободные искусства, которые почти было погибли, грамматику, поэзию, риторику, живопись, архитектуру и древнее пение лиры Орфея. И все это - во Флоренции!
П и к о. Милый каноник, поклоняющийся равно Христу и Платону! Почему бы и нет? По мне достойны поклонения и Будда, и Магомет, и Гермес Трисмегист, и Фома Аквинский. Впрочем, тут нет новости. А мы же восславим человека. Хотите послушать мою "Речь о достоинстве человека"? Ох, нет, нельзя. Она запрещена. И гореть бы мне в аду, то есть воздыхать от плетей палача до сошествия в ад, если бы не вы, ваша светлость, не вырвали бедного школяра из рук святой инквизиции.
Л о р е н ц о. Пико, тебя еще увенчают лаврами, как Петрарку.
П и к о. Увы! Я сжег все свои стихи. Философу, как и монаху, возбраняется грезить и петь о любви.
Л о р е н ц о. Пико, ты шутишь.
П о л и ц и а н о. Сжечь свои стихи, это значит, подняться на новую ступень совершенства. Пико, из новых песен!
Ф и ч и н о. Друзья, Пико обратился. И я обратился, вступил в духовный сан, но песни пою те же, как птицы божьи по весне.
Л о р е н ц о. Пико еще очень молод, друзья, его все бросает в крайности. Сочинить для диспута, вместо десяти тезисов, девятьсот - это надо размахнуться. Неудивительно, некоторые из них слегка отдавали ересью. Но если же таким же пылом обратиться, то остается только пойти в монахи.
П и к о. Ваша светлость даже шутя угадывает правду. На исповеди, - но только никто не смеет и подумать, что я испугался пыток и суда инквизиции, все бы я вынес, как сын Божий, я это и делаю теперь через пост и самобичевание, - на исповеди я покаялся не только в греховных помышлениях о всемирной славе и стихах, но и в любовных историях, когда за женщину я вступал в поединки, в настоящее сражение, так что погибли однажды восемнадцать из моих людей, а за что? За один неверный поцелуй моей возлюбленной.
Л о р е н ц о. Если уж дело обстоит столь серьезно, шутки в сторону. Недаром еще совсем юным ты привлек мое внимание к Савонароле и посоветовал мне пригласить его в монастырь Сан Марко. Не он ли обратил тебя?
П и к о. Если я к кому прислушиваюсь, то к Богу, который во мне. А Савонарола чуток к веяниям времени. Он выступил против папы, честь ему и хвала.
Л о р е н ц о. Савонарола заговорил вслух о том, что всем известно. Но папа обрушит свой гнев прежде всего против Флоренции.
П и к о. Вот я уже не могу смотреть на картину Сандро "Рожде-ние Венеры", как прежде, с восхищением и любовью. И Сандро слышать не хочет о ней.
Л о р е н ц о. Тоже обратился?
Ф и ч и н о (Микеланджело). Идем со мной. Ты еще юн, тебе рано думать о конце земного пути.
М и к е л а н д ж е л о. Но и Пико молод.
Ф и ч и н о. Он из молодых да ранних, видно. Боюсь, сгорит, как свеча. Ты в самом начале пути. (С лоджии глядя на склоны гор и долину.) Дивную речь о достоинстве человека произнес бы на диспуте Пико, если бы не рассеял свое внимание на защите множества тезисов. Но я на свой лад сужу вот как. Повсюду человек обращается со всеми материальными вещами мира так, как если бы они находились в его распоряжении: стихии, камни, металлы, растения. Он многообразно видоизменяет их форму и их вид, чего не может сделать животное; и он не обрабатывает только одну стихию зараз, он использует их все, как должен делать господин всего. Он копает землю, бороздит воду, он возносится к небу на громадных башнях, не говоря уже о крыльях Дедала и Икара. Он научился зажигать огонь, и он - единственный, кто постоянно употребляет для своей пользы и удовольствия огонь, потому что лишь небесное существо находит удовольствие в небесной стихии. Человеку нужно небесное могущество, чтобы подняться до неба и измерить его... Человек не только использует стихии для служения ему, но, чего никогда не делает животное, он покоряет их для своих творческих целей. Если божественное провидение есть условие существования всего космоса, то человек, который господствует над всеми существами, живыми и неживыми, конечно, является некоторого рода богом.
М и к е л а н д ж е л о. Богом?
Ф и ч и н о. Он - бог неразумных животных, которыми он пользуется, которыми он правит, которых он воспитывает. Он - бог стихий, в которых он поселяется и которые он использует; он - бог всех материальных вещей, которых он применяет, видоизменяет и преобразует. И этот человек, который по природе царит над столькими вещами и занимает место бессмертного божества, без всякого сомнения, также бессмертен.
М и к е л а н д ж е л о. О, какую премудрость вы вложили в мою душу! Я возносился ввысь в небо, как Икар.
Ф и ч и н о. Не дай Бог опалить тебе крылья, мой юный друг!
М и к е л а н д ж е л о. Как Пико?
Ф и ч и н о. Ну, тут я не уверен, что дело обстоит так. Пико должен выстрадать то, что получил даром, свое знатное происхождение, свою красоту и гениальность, чтобы стать истинным философом, как Платон, который тоже ведь выстрадал свое всеобъемлющее и глубочайшее знание, наблюдая крушение золотого века Перикла и пережив смерть Сократа.
М и к е л а н д ж е л о. Нас, кажется, зовут.
Ф и ч и н о. Собрались на прогулку. Идем!
М и к е л а н д ж е л о. А почему фра Савонаролу называют феррарским Сократом? Что общего между ними?
Ф и ч и н о. Очевидно, они оба увлечены философией морали. А это не всегда безопасное занятие. Идем!
Все выходят с оживлением.
Сцена 4
Сады Медичи. Вдоль всех четырех стен ограды открытые лоджии с античными мраморными бюстами, а также множество изваяний спящих купидонов. Посредине сада небольшой павильон с террасой, где за столами обычно работают ученики. Прямая дорожка, ведущая к павильону от ворот, обсажена кипарисами. От всех четырех углов сада, обсаженных деревьями, к павильону тянутся тропинки вдоль широких лужаек. В одном ряду с павильоном пруд с фонтаном и мраморной статуей на пьедестале: мальчик, вытаскивающий из ноги занозу.
Входят Лоренцо и Контессина; они прогуливаются то об руку, то отдаляясь друг от друга.
У рельефа с изображением битвы кентавров Лоренцо усаживается и дает знак не мешать ему.
Входит Пьеро Медичи, красивый молодой человек.
Входят Пико и Полициано.
П и к о. Это уже не душеспасительные проповеди и молитвы. О, прости меня, Лоренцо!
Л о р е н ц о. Да, это уже очень серьезно. А о чем ты?
П и к о. Не я ли первый услышал Савонаролу и предложил тебе пригласить его во Флоренцию, в монастырь Сан Марко, коего украшением он будет, мне мнилось. И не мы ли сделали его настоятелем монастыря и предоставили кафедру в Соборе, откуда его услышала вся Италия? Да вне Флоренции монах, выступивший против кардиналов и папы, сгинул бы, едва успев открыть рот.
Л о р е н ц о. Да, Пико, чудесными рассуждениями Фомы Аквинского о красоте и свете Савонарола очаровал тебя и нас тоже. С папами Флоренция в вражде, и он запел ту же песню, чтоб его услышали. Но монах есть монах, не развращенный, как весь клир, а хоть самый чистый. "Битва кентавров" - непристойность и кощунство, как вся красота Греции.
П о л и ц и а н о. Рельеф Микеланджело?
М и к е л а н д ж е л о. В монастыре, оказывается, прослышали о моем рельефе. Здесь был мой брат-монах. Они хотят, чтобы я подарил его Господу Богу. Но как я могу это сделать? Оказывается, уничтожив его, вместе с другими непристойными произведениями искусства, собранными уже в монастыре. Будет костер во имя очищения Флоренции.
П и к о. Я сжег свои стихи. Это дело личное. Это была игра, рыцарство в стихах и в жизни. Но будь я великий поэт, как Данте или Петрарка, разве сжег бы свои стихи? Великое всех времен и народов должно свято беречь. Мы не позволим Савонароле запалить Флоренцию. Лоренцо, ты должен принять меры.
М и к е л а н д ж е л о. Простите, ваша светлость, я не все сказал о том, что узнал, со слов брата. Впрочем, с последней проповеди фра Савонаролы это все ясно и так. Речь идет уже не об искусстве. Савонароле было видение. Все Медичи, весь дворец, все бесстыдные, безбожные произведения искусства, какие только есть в этом дворце, - будет уничтожено.
Л о р е н ц о. Что ж, пусть явит свое лицо, как Пацци, и тогда Флоренция, живая, поклоняющаяся красоте во всех ее проявлениях, отвернется от монаха, который вообразил себя мессией.
П ь е р о. Убить его мало.
(Движением руки приглашает приступить к обсуждению "Битвы кентавров" Микеланджело.)
АКТ III
Сцена 1
Дворец Медичи. Кабинет Лоренцо. Он полулежит на низком кресле у камина; на письменном столе бронзовые лампы; полки с книгами, греческие рельефы, ларцы с камеями, - уют и уединенная тишина.
Еще один стол, низкий, со стульями. Здесь Полициано, Пико и Фичино.
Л о р е н ц о. Нас остается все меньше и меньше. Раньше мы съезжались за городом, чтобы на приволье вести беседы, совершать продолжительные прогулки и затевать пирушки, - это были наши заседания и труды.
Ф и ч и н о. О, какая была счастливая мысль устроить жизнь по типу Платоновской академии! И осуществить ее вполне, благодаря Козимо и Лоренцо. Когда старый Козимо подстригал свой виноградник на вилле Кареджи, он приглашал меня, еще совсем юного, читать ему из Платона и играть на лире. С этого все и началось. Увы! На одном из таких чтений из Платона Козимо испустил дух.
Л о р е н ц о. В самом деле? Мне бы так.
П о л и ц и а н о. Да, друзья мои! Какое наслаждение испытывал я всякий раз, когда видел, что ты и мой Пико так сходитесь в чувствах и во вкусах, и когда я думал, что я для вас не менее дорог, чем каждый из вас друг другу. Мы составляли одно, работая из всех наших сил в науке, побуждаемые не корыстью, а любовью. Пико предан церковной науке и сражается против семи врагов церкви; более того, он служит посредником между твоим Платоном, который остается всегда твоим Платоном, и Аристотелем, который остается всегда моим Аристотелем. Ты сумел превосходно облечь Платона в латинское платье, а также всех старых платоников, и ты обогатил их обильными комментариями.
Ф и ч и н о. Не без помощи Лоренцо! И это была больше, чем дружба, это была любовь. Скажу больше: мы любили друг друга в Боге и Платоне.
П и к о. А я вот что могу сказать по этому поводу. Человеческая любовь, то есть любовь к чувственной красоте, у некоторых более совершенных людей приводит к тому, что они вспоминают о некоей совершенной красоте, которую их душа уже видела до того, как была погружена в тело; и тогда в них поднимается невероятное желание вновь увидеть ее, и для того, чтобы достичь этой цели, они отступают, насколько только могут, от тела, таким образом, что их душа приобретает свое первоначальное достоинство, сделавшись во всем владычицей тела и ни в чем ему не подчиняясь... Потом от этой любви, возрастая от совершенства к совершенству, человек достигает и такой ступени, что, соединяя свою душу во всем с умной природой и из человека сделавшись ангелом, весь воспламенившись этой ангельской любовью, - как материя, воспламененная огнем и превратившаяся в пламя, возвышается до самой высшей части, - так и он, очистившись от всей грязи земного тела и превратившись благодаря любовной силе в духовное пламя, воспаряя даже до умопостигаемого неба, счастливо успокаивается в руках первого Отца.
Л о р е н ц о. Боюсь, никто из нас, может быть, кроме тебя, Пико, не превращался в ангела даже в те мгновенья озарений, когда дело доходит до экстаза. Разве что фра Савонарола? Недаром он слышит то, что вещает Господь Бог, как уверяет.
П и к о. Я понимаю вашу иронию, милый мой друг.
Л о р е н ц о. Пико, это не моя ирония и не твоя. Она присутствует в мифологии греков, да и в Священном писании, в аттической трагедии, не говоря о комедии. Да и название поэмы Данте, помимо воли поэта и его почитателей, разве не ироническое, "Божественная Комедия"?
П о л и ц и а н о. Да, здесь чувствуется что-то кощунственное. Не бывает ли так всегда, когда теология излагается языком поэзии?
Л о р е н ц о. Пико, постучи, пусть подадут вам ужин. А я, как видите, не в силах быть ни хозяином, ни есть. Плохи мои дела, без шуток. Я всерьез подумываю об исповеди. Стучи же!
П и к о (отодвинув резной щит, стучит). Навел страху, охота нам будет ужинать.
Л о р е н ц о. Вы здоровы. А здоровый человек даже больше ест, если что-то его беспокоит.
Со скрипом некий механизм подает снизу из кухни блюдца с сыром, хлебом, фрукты, мед и молоко, что гости привычными движениями переносят на столик.
П о л и ц и а н о. Я бы выпил вина, но не стоит нарушать традиций. Фра Савонарола...
Л о р е н ц о. Давайте отдохнем от Савонаролы хоть в этот вечер?
П и к о. Принято.
Входит Микеланджело.
Л о р е н ц о. Кстати ты пришел, Микеланджело. Мне пришла в голову мысль, друзья, очиститься его барельефом "Богоматерь с Иисусом и Иоанном".
Микеланджело уходит и вносит с грумом барельеф, который устанавливается для обозрения.
Ф и ч и н о. О, цели твои высокие, Микеланджело! Садись по ешь, покуда все заняты созерцанием.
М и к е а а н д ж е л о (усаживаясь за столик). Какие же у меня цели, Фичино?
Ф и ч и н о. Мне кажется, я угадываю. Человек старается сохранить свое имя в памяти потомства. Он страдает оттого, что не мог быть прославляем во все прошлые времена, а в будущем не может иметь почести от всех народов и от всех животных. Он измеряет землю и небо, а также исследует глубины Тартара. Ни небо не представляется для него слишком высоким, ни центр земли слишком глубоким... А так как человек познал строй небесных светил, и как они движутся, и в каком направлении, и каковы их размеры, и что они производят, то кто станет отрицать, что гений человека (если можно так выразиться) почти такой же, как у самого творца небесных светил, и что он некоторым образом может создать эти светила, если бы имел орудия и небесный материал...
М и к е л а н д ж е л о. Если бы иметь.
Ф и ч и н о. Человек не желает ни высшего, ни равного себе и не допускает, чтобы существовало над ним что-нибудь не зависящее от его власти. Это - состояние только одного Бога. Он повсюду стремится владычествовать, повсюду желает быть восхваляемым и быть старается, как Бог, всюду.
М и к е л а н д ж е л о. Это я понимаю. Вы напомнили мне мои сны и грезы, что обыкновенно настигали меня летом в деревне.
Л о р е н ц о (с улыбкой). Мы все на этом выросли.
П о л и ц и а н о. В самом деле! Богоматерь, а скульптура твоя, Микеланджело, чисто греческая.
П и к о. Безусловно. Это - как "Битва кентавров". Веков христианства будто не бывало! Как ты этого достиг? В твоей богоматери и героизм, и возвышенность творений древних греков.
П о л и ц и а н о. Да он язычник!
М и к е л а н д ж е л о. Почему язычник? Я просто не думал, не хотел никому подражать - ни древним, ни новым. Я хотел сделать свое.
Л о р е н ц о. Друзья, Микеланджело добился синтеза греческого и христианского начал. По сути, это одно без веков разрыва и вражды. Вы должны это видеть особенно ясно: ведь вы всю жизнь только и старались примирить Платона с Христом.
Ф и ч и н о. А Савонарола снова вносит разрыв и вражду.
Л о р е н ц о (вздохнув). Это как бросить камень на барельеф.
Ф и ч и н о (с раскаяньем). И попасть в тебя.
П и к о. Лоренцо Великолепный, выслушай меня. Я подумал об исповеди... Я бы с особым трепетом исповедовался перед ним, фра Джироламо; он бы прожег мою грешную душу насквозь, зато бы я возродился и вознесся в небо ангелом.
П о л и ц и а н о. И мне в голову приходила подобная мысль. Лоренцо! Если он, зная о тебе все лишь понаслышке, выслушал бы тебя, он бы простил тебя и не просто по сану священнослужителя, который отпускает грехи всем, а постигнув твою душу, как мы, и вы бы помирились?!
Л о р е н ц о. Савонарола - фанатик. Он решит, что одолел меня. А я, каков был, таким и умру. У меня, как у всякого человека, есть прегрешения, но отнюдь не там, где он их видит. Но если я отправился к королю Ферранте, зная, что он, с благословления папы, либо сам по себе, может расправиться со мной, что же мне не сойтись с монахом, в котором видят святого? Только придет ли он?
П и к о. Придет! Я призываю его по вашей воле?
Л о р е н ц о. Сейчас? А я хочу еще повеселиться на карнавале. (Рассмеявшись, вздрагивает.)
Микеланджело и Пико подхватывают его с креслом и уносят в спальню. Полициано и Фичино уходят за ними.
Сцена 2
Дворец Медичи. Спальня. Лоренцо полулежит в постели, опираясь спиной о подушки. Полициано и Фичино сидят в креслах с книгами в руках. Входит Пико.
В соседних комнатах идет подготовка к карнавалу, оттуда слышны смех и голоса.
П и к о. О, как он гордо начинал! Я вижу, как гордыня и суета захлестывает Рим и оскверняет на своем пути все, что ни встретит, - Рим теперь стал размалеванной, тщеславной шлюхой! О Италия, о Рим, о Флоренция! Ваши мерзостные деяния, нечестивые помыслы, ваш блуд и жадное лихоимство несут нам несчастье и горе! Оставьте же роскошь и пустые забавы! Оставьте ваших любовниц и мальчиков! Истинно говорю вам: земля залита кровью, а духовенство коснеет в бездействии. Что им до Господа, этим священникам, если ночи они проводят с распутными женщинами, а днем лишь сплетничают в своих ризницах! Сам алтарь уже обращен ныне в подобие торговой конторы. Вами правит корысть - даже святые таинства стали разменной монетой! Похоть сделала вас меднолобой блудницей. Если бы вы устыдились своих грехов, если бы священники обрели право называть своих духовных чад братьями! Времени остается мало. Господь говорит: "Я обрушусь на ваше нечестие и злобу, на ваших блудниц и на ваши чертоги".
Л о р е н ц о (с усмешкой). Он уже здесь?
П о л и ц и а н о. Савонарола прав. Но, о, бедные женщины!
Ф и ч и н о. Но разве не Бог сотворил Еву, соблазнившую Адама? Правда, с помощью дьявола.
Л о р е н ц о. Наш грех в том, что мы не понимаем Божьего промысла. Но постигает ли его Савонарола?
Раздаются смех и голоса; приоткрываются двери, и входят две фигуры в легких древнегреческих одеяниях, два изваяния - девушки неописуемой красоты и юноши. Пантомима.
П о л и ц и а н о. Галатея и Пигмалион.
Л о р е н ц о (оживляясь). Превосходно!
П и к о (загораясь, обретая всю прелесть своей красоты). Кто эта девушка?
Ф и ч и н о. Галатея, как легко догадаться по пантомиме.
П и к о. Нет, я не об образе, а о девушке. Грация, прелесть, красота, еще мною не виданные нигде!
П о л и ц и а н о. Пико, это ожившая статуя.
Г р у м (показываясь в дверях). Ваша светлость, фра Джироламо Савонарола.
Л о р е н ц о. Пусть входит. А вас прошу удалиться, самые чудесные создания, какие я только видел. Пигмалион, спрячь Галатею подальше от глаз молодого графа, чтобы он не отступился, как Юлиан-отступник.
Две фигуры, застигнутые монахом у входа, застывают на миг и исчезают. Входит Савонарола, в капюшоне словно никого не видя, кроме больного в постели.
С а в о н а р о л а. Ты звал меня, Лоренцо де Медичи?
Л о р е н ц о. Звал, фра Савонарола. Усаживаетесь, святой отец.
Савонарола, откидывая капюшон, открывает лицо: горящие черные глаза, худые щеки, крупные ноздри большого горбатого носа, твердый подбородок с выступающей нижней губой.
С а в о н а р о л а. Чем могу служить тебе?
Л о р е н ц о. Я хочу умереть в мире со всеми. (Жестом руки снова приглашает монаха присесть.)
С а в о н а р о л а (опускаясь на краешек кресла). Много ли у тебя врагов?
Л о р е н ц о. Никогда не знаешь, сколько у тебя друзей и врагов, пока не обрушивается несчастье. Когда Пацци при участии архиепископа Сальвиати и кардинала Рафаэлло, с благословления папы, нанесли удары кинжалами по моему брату Джулиано и по мне, возмущение и гнев обуяли Флоренцию, и я, еще не придя в себя, узнал о расправе над заговорщиками, что, впрочем, в порядке вещей. Если бы Пацци взяли верх, крови пролилось бы еще больше. Кто захватывает власть силой, должен поддерживать ее насилием, то есть стать что называется тираном. Но папа объявил меня тираном, и фра Савонарола повторил те же обвинения.
С а в о н а р о л а. Это не похоже на исповедь.
Л о р е н ц о. Да, конечно. Это прелюдия к исповеди, если вы готовы меня выслушать.
С а в о н а р о л а. Я готов выслушать всякого, а Лоренцо де Медичи прежде всего, поскольку от его воли, ума и сердца зависит благо или беды многих.
Л о р е н ц о. Как ныне, от воли, ума и сердца фра Савонаролы. Скажите, святой отец, разве пророчества не чужды нашей религии?
С а в о н а р о л а. Я было поклялся воздержаться от пророчеств, но голос в ночи сказал мне однажды: "Безумец, разве ты не видишь, что твои пророчества - воля Всевышнего?" Вот почему я не могу, не имею права замолкнуть. И я говорю вам: знайте же, неслыханные времена близки, страшные беды вот-вот грянут!
Л о р е н ц о. О конце света вопиют уже тысячу лет, приурочивая пророчества и всевозможные ужасы к концу всякого столетия. Но самое прискорбное, страшные бедствия обрушиваются то и дело. Вы объявили: "Гнев Божий испытает на себе вся Италия. Ее города станут добычей неприятеля. Кровь рекой разольется по улицам. Убийство будет обычным делом. Заклинаю вас: раскайтесь, раскайтесь, раскайтесь!" Бедная Италия уже много столетий терпит эти страшные беды. Флоренция поднялась, вопреки всевозможным бедствиям, стала светочем всей Италии, а вы призываете кару и на нее. Да, вы призываете кару на этот дом, на все семейство Медичи, на все произведения искусства, какие собраны здесь. Но таких домов во Флоренции две-три сотни, это оплот и украшение города, да это сам город. Это прекрасный город, другого такого нет во всей Италии.
С а в о н а р о л а. Он будет воистину прекрасным, когда мы сделаем его Божьим городом.
Л о р е н ц о. Да, да, вы объявили меня величайшим злом Флоренции и предсказываете скорый крах власти Медичи, более того, свержение римского папы. Кто же будет во главе Флоренции и церкви? Вы, Савонарола?
С а в о н а р о л а. Не я на исповеди, а вы, ваша светлость. Закончим с прелюдией. Но готовы ли вы к исповеди? Вы все еще здесь во всех помыслах, а не перед Господом Богом. Должен объявить, что для прощения необходимы три условия: упование на бесконечную милость и благость Божью, исправление допущенного зла или завещание этого сыновьям и, третье, возвращение флорентийскому народу свободы.
Л о р е н ц о. И вы, святой отец, с прелюдией. Я уповаю, как всякий христианин, на милость и благость Божью. Что касается исправления допущенного зла, я склонен думать, речь идет о кассе Приданого, о деньгах, вносимых бедными жителями в городскую казну с тем, чтобы их дочери всегда располагали приданым, без которого ни одна тосканская девушка не может и мечтать о замужестве, и эти-то деньги, каковые я всегда множил из своего состояния, как множил доход монастыря Сан Марко, по вашему утверждению, я потратил на кощунственные манускрипты и произведения искусства, открыв первую в Европе публичную библиотеку, да еще на устройство омерзительных вакханалий, превращая тем самым народ Флоренции в добычу дьявола, так вы честите веселые карнавалы. Вас ввели в заблуждение, фра Джироламо. А теперь о возвращении флорентийскому народу свободы. А есть у меня власть отнимать свободу у народа или отдавать? Вы, очевидно, предлагаете отказаться мне от права голоса гражданина республики, от своего участия в жизни города, от своего ума и смысла жизни? А кто займет мое место? Вы, фра Савонарола? Да вы первый покуситесь на флорентийскую свободу, в условиях которой Тоскана расцвела, как ее прекрасная природа, и Флоренция превратилась в очаг света для всей Европы!
С а в о н а р о л а (вскакивая на ноги и накидывая на голову капюшон). Тираны неисправимы, ибо объяты гордыней. Не будет тебе, Лоренцо де Медичи, от меня отпущения грехов. Адский огонь тебя ждет. (Выбегает вон.)
Лоренцо, весь обессилев, замирает. Пико, Полициано, Фичино стоят в оцепенении. Входит врач.
Л о р е н ц о (отмахиваясь от него). Не знаешь, плакать или смеяться. Пророк! Не сознает, что, сокрушив Медичи, он окажется в руках тех, кто отправит его на костер. Но, Пико, взовьется ли он в пламени, став ангелом, в небо, сомневаюсь.
Все невольно смеются, что называется с мурашками по коже.
Сцена 3
Сады Медичи, разубранные для карнавала, который уже идет в городе и на площади у Собора, куда ворота открыты.
Входят три женщины в масках в сопровождении двух мужчин в масках.
Два молодых человека, одетых изысканно, в красных масках, в сопровождении свиты.
С площади прокатывается многоголосое "У-у!"
Входят молодые люди в шляпах, украшенных шарами, эмблемой дома Медичи, в синих масках.
Публика, покидая площадь, входит в Сады; из павильона выходит Хор мужчин и женщин в карнавальных костюмах и масках.
Трубы. Музыканты на террасе и на лужайках.
Контессина и Микеланджело изображают статуи Галатеи и Пигмалиона; лица, как и тела, словно мраморные, совершенные по линиям и красоте, они в легких древнегреческих одеяниях.
Две юные девушки, одетые, как знатные испанки, в сопровождении отца и матери.
Контессина и Микеланджело, переглянувшись, мерно, как едва ожившие статуи, идут к лужайке, где танцуют, как все.
В ворота вбегают куртизанки, как от погони.
Входит монах, то семеня ногами, то подпрыгивая, позванивая веригами.
Смех вокруг пугает монаха, и он поспешно удаляется.
Сцена 4
Вилла Кареджи. Две-три комнаты, в одной из них спальня. В камине горят поленья. Лоренцо лежит на кровати, исхудалый и слабый; у его изголовья духовник крестит его и отходит; подходят Полициано и Пико.
Л о р е н ц о (улыбнувшись). Вы здесь? Все здесь. Устали не меньше меня. Да мне легче, уже не держусь за жизнь. Пусть придет Пьеро.
Грум уходит и заглядывает в комнату, где у сестры сидит Пьеро. Безмолвная сцена.
В спальню входит слуга с подносом и поит больного с ложечки теплым бульоном.
П о л и ц и а н о. Я вижу, ты с удовольствием глотаешь бульон. Радует тебя земная пища?
Л о р е н ц о (беззаботно). Как любого умирающего. Мне надо набраться сил, чтобы прочитать лекцию сыну.
Входит Пьеро. Слуга уходит.
П и к о. Лоренцо?
Л о р е н ц о. Нет, друзья, вы оставайтесь. У меня нет секретов. Если я не доскажу, - голос ослабеет, засну на полуслове, мало ли, - вы угадаете ход моей мысли. (Сыну.) Пьеро, сын мой, дом Медичи сохраняет первенство во Флоренции уже три поколения - от Козимо, деда моего, и отца моего Пьеро, деда твоего, величие нашего дома лишь возрастало. Но ты должен помнить, что Флоренция - республика, а это значит, необходимо учитывать интересы всех граждан, а не выгоды какой-то части, какую бы важную роль она ни играла. Собственно в этом единственно заключается наша задача, цель, долг. Обладая богатством и влиянием, у нас есть возможность вносить меру, равновесие, гармонию как в жизнь частную, так и общественную. Медичи стремились не просто к первенству; имея все, мы заботились лишь о благе государства, а не о собственных интересах, но если ты станешь думать прежде всего о себе, то можешь остаться один, без власти, ибо власть тебе дает и при том добровольно Флоренция. Ведь у тебя не будет ни должности, ни титула, ни наследственного права, как у герцогов и королей, - и тираном быть не дадут, поскольку, если где есть свобода, то только во Флоренции, что бы там ни говорили наши недруги. Уф!
П и к о. Прекрасно, Лоренцо!
П о л и ц и а н о. Это в самом деле целая лекция об идеальном государе и идеальном государстве, реально воплощенном во Флорентийской республике.
Л о р е н ц о. Но, Пьеро, боюсь, меня не понял.
П ь е р о (опускаясь на колени у кровати и заливаясь слезами). Мне в самом деле трудно тебя слушать, отец, у смертного одра.
Л о р е н ц о. Прости, сын! В неспокойное время ты остаешься один во главе дома Медичи. Как сестра? Ее свадьба пусть состоится в срок, только без излишней пышности, впрочем, как пожелают Ридольфи, а тебе ведь надо еще утвердиться в том высоком положении, какое занимал наш дом. Флоренция подвержена настроениям, и к скорби с раскаяньем, и к веселью, и к мужеству склоняется всецело, но основной ее тон - созидание, и свободы нет вне созидания. В этом и суть флорентийской свободы, или "революции гуманизма", как я называю. (Закрывая глаза, раскрывает ладонь, словно протягивая руку сыну.)
Пьеро хватает руку отца, вздрагивая от рыданий.
П ь е р о. Отец!
Л о р е н ц о. Поди к сестре. И пришли прислугу, я хочу попрощаться со всеми.
Пьеро уходит, жестом веля груму у двери собрать прислугу, и вновь усаживается в кресле у сестры.
К о н т е с с и н а. Как он?
П ь е р о. Прочел целую лекцию. Слаб только голос, а в глазах свет и ум, что всегда меня в нем пугало.
К о н т е с с и н а (выглядывая в полуоткрытую дверь). Микеланджело! О нем никто не вспомнил.
П ь е р о (поднимаясь на ноги). Отец призвал прислугу попрощаться.
К о н т е с с и н а. Микеланджело - не из наших слуг. Джованни его встретил. (Невольно рассмеявшись.) Боже! Как ему нравится быть кардиналом!
П ь е р о. Он вообразил почему-то, что непременно станет папой.
К о н т е с с и н а. Почему бы и нет? Он моложе меня. У него еще целая жизнь, чтобы подняться до престола.
П ь е р о. Там все собрались у двери.
К о н т е с с и н а (выбегая). Он умер!
П о л и ц и а н о. Он умер. Он умер, как жил.
П и к о. Светоч Флоренции погас!
М и к е л а н д ж е л о. Контессина.
К о н т е с с и н а. Микеланджело.
Пьеро заступает ему дорогу, оборачиваясь к нему спиной, и Микеланджело, сделав шаг назад, уходит.
АКТ IV
Сцена 1
Вилла Пико делла Мирандолы. Обширный кабинет с окнами на склоны гор и долину: шкафы для книг и несколько столов, заваленных книгами и рукописями. У камина с горящими поленьями на кушетке в изнеможении лежит Пико в белой рубашке и красных рейтузах.
П и к о. В конце концов, мне показалось, я понял, почему человек самый счастливый из всех живых существ и достойный всеобщего восхищения и какой жребий был уготован ему среди прочих судеб, завидный не только для животных, но и для звезд и потусторонних душ. Невероятно и удивительно! А как же иначе? Ведь именно поэтому человека по праву называют и считают великим чудом, живым существом, действительно достойным восхищения. (Со вздохом.) Все те же мысли, какие мне не дали высказать. Я затоптался на месте.
Входит горничная, которую Пико зовет Диотимой.
Д и о т и м а. Граф, вы велели никого не впускать к вам; говорить, что вас нет дома, уехали во Флоренцию или в Болонью. Но пришли ваши старинные друзья.
П и к о. Мои старинные друзья. О, премудрая!
Д и о т и м а. Они обеспокоены тем, что вы не отвечаете на их письма, а посыльные нам не верят, что вас нет дома. Научите, как получше мне соврать, чтобы они поверили.
П и к о (приподнимаясь). Соврать? Моим лучшим друзьям?
Д и о т и м а. Вы прекрасно понимаете, это я сказала нарочно. Вы вконец истощили тело, и душа уже еле-еле держится в нем.
П и к о. Я к этому и стремился, пусть душа улетит в небо.
Д и о т и м а. Это непременно случится рано или поздно, для этого и стараться не надо. Иногда мне кажется, что вы вконец истощили душу, а телом вы по-прежнему молоды и прекрасны.
П и к о. О, премудрая! Что ты хочешь сказать?
Д и о т и м а. Здесь противоречие. Я не хочу сказать, что вам лучше бы по-прежнему наслаждаться всеми радостями жизни, но вам больше пристало быть философом, чем монахом.
П и к о. Заглядываться на тебя?
Д и о т и м а. Женщине всегда приятно, когда на нее заглядываются. Да и приняли меня в горничные разве не потому, что вам приятно видеть мое лицо, мое тело, мои руки?
П и к о. Я допустил тебя в свои покои для испытания себя. Если мне случалось следить невольно за твоими движениями, исполненными грацией и искушением, если мне случалось в полудреме от усталости помышлять о прелестях и соблазнах твоего молодого тела, я принимался бичевать себя.
Д и о т и м а. Было бы из-за чего! Вот и довели вы себя, граф, до такого состояния, когда у вас нет сил ни заглядываться на хорошенькую девушку, ни помышлять о чем-то большем. Вам лучше? Лучше вашей душе? Я не говорю о теле, оно ослабло до последней степени. Вы уже очень больны, как говорит доктор, и долго, простите за откровенность, не протянете.
П и к о. Как долго?
Д и о т и м а. Если прямо, а вы сами приучили говорить меня начистоту, совсем не долго, совсем ничего, еще до снега.
П и к о. А снег в горах уже выпал.
Д и о т и м а. Значит, совсем ничего не осталось. Попрощайтесь с друзьями.
П и к о (усаживаясь на кушетке). Пусть подадут нам ужин сюда. И самый отменный!
Д и о т и м а. А вам?
П и к о. Будет пирушка!
Горничная вспыхивает от радости, Пико, поднявшись, осторожно обнимает ее, любуется ее смущением и целует в лоб. Та выбегает и впускает Полициано и Фичино, весьма озадачив и развеселив их своим видом.
П о л и ц и а н о. Пико!
Ф и ч и н о. Ваше сиятельство!
П и к о (опускаясь на кушетку в изнеможении). Простите, что я заставил вас ждать.
П о л и ц и а н о. Ты еще не отвечал на наши письма.
П и к о. Простите! Труд моей жизни "О Сущем и Едином" поглощает все мои силы, а времени уже не остается. Уже совсем ничего.
П о л и ц и а н о. Кажется, Диотима изо всех сил помогает тебе?
Ф и ч и н о. Она подняла тебя на ноги! А сказала, что дела твои плохи.
П и к о. Что вы подумали? Любовное томление, даже помысел о том утомляет меня больше, чем болезнь тела.
Ф и ч и н о. Пико, ты болен? А я думал, все это шутка, - пост и истезания плоти. Я, помимо прочего, врач по образованию. Я вижу, друг мой, ты болен. Какое лечение назначил тебе доктор?
П и к о. Стану я его слушать. Он знает мое тело не лучше, чем мой духовник - мою душу. Если он мне предложит драгоценнейшее средство - толченый алмаз и жемчуг, как Лоренцо Великолепному прописали, приму, конечно, чтобы в алмазном венце предстать перед Господом Богом.
Диотима с помощью служанок вносит столик, уставленный яствами и вином.
П о л и ц и а н о. Да ты, Пико, решил задать пир, как в благословенные времена!
П и к о. Разве сегодня не 7 ноября?
П о л и ц и а н о (переглянувшись с Фичино). День рождения Платона!
Ф и ч и н о. Или смерти. Но этот день мы всегда отмечали со дня основания Платоновской академии.
П и к о (поднимая бокал). Один запах вина мне кружит голову. О, божественный Платон!
Ф и ч и н о. Ты воистину бессмертен!
П о л и ц и а н о. Как и Аристотель!
Все, развеселившись, закусывают.
П и к о. Что в мире происходит? По правде, я давно не выходил из дома.
Ф и ч и н о. А говорили, что ты уехал в Болонью.
П о л и ц и а н о. В Болонью уехал Пьеро.
П и к о. Пьеро?
П о л и ц и а н о. Пьеро де Медичи, если ты не знаешь, изгнан из Флоренции. Дворец Медичи разграблен толпой.
П и к о. Как?!
Ф и ч и н о. Два года, как умер Лоренцо Великолепный. Пьеро возбудил против себя всех - и Савонаролу, и партию Веспуччи, то есть "бешеных" из знати. А все началось с празднества, со свадьбы Контессины, пышность которой превзошла все мыслимые границы, будто Пьеро - великий государь, более великий, чем его отец. Народ не принял этой безумной роскоши, а Савонарола лишь подливал масла в огонь.
П о л и ц и а н о. А тут король Франции Карл VIII перевалил через Альпы со своей армией, чтобы утвердить свои наследственные права на Неаполитанское королевство.
П и к о. Об этом я слышал.
П о л и ц и а н о. Пьеро отказался пропустить французскую армию через наши земли. Такое решение он принял самолично. Карл в отместку принялся разорять наши земли, обещая дойти до Флоренции.
П и к о. Да, это же еще весной было.
П о л и ц и а н о. Весной все началось. А Пьеро до осени не предпринял ничего для защиты наших земель, а затем отправился к Карлу на поклон. Он обещал уступить ряд крепостей по побережью, Пизу и Лехгорн и заплатить 20 тысяч флоринов, если Карл минует Флоренцию со своей армией. Народ возмутился, Синьория объявила об изгнании Медичи пожизненно и отправила к Карлу делегацию, в которую вошел и Савонарола.
П и к о. И фра Савонарола?
Ф и ч и н о. Он уже давно вмешивается в дела государства.
П о л и ц и а н о. Карл в начале, я думаю, лишь пугал флорентийцев. Зачем ему воевать еще и с нами, когда ему предстоит завоевывать Неаполитанское королевство? Но, видя раздоры во Флоренции, потребовал уже 120 тысяч флоринов контрибуции и две крепости по побережью, с чем пришлось смириться флорентийцам. Зато Медичи изгнали, Флоренция обрела свободу.
П и к о. Да здравствует свобода! (Поднимаясь на ноги, пошатывается и роняет бокал, который, опрокинувшись, разбивается.)
Полициано подхватывает Пико и усаживает на кушетку.
Ф и ч и н о. Боюсь, со свободой обстоит также. Партия Веспуччи, как и Пьеро, лишилась поддержки народа, и теперь сторонники Савонаролы задают тон в Синьории.
П и к о (подавленный). Разве это плохо?
Ф и ч и н о. Что бывает в Италии всякий раз, когда папа, набирая войско, вмешивается в мирские дела?
П о л и ц и а н о. Наш милый каноник переменил свое отношение к фра Савонароле.
Ф и ч и н о. Он поступил бесчеловечно, не по-христиански с Лоренцо Великолепным. Разве вы это не видели? Он не мог его спасти, но ускорил его смерть. Теперь он торжествует победу. Но, подумайте, над кем? Над бедным Пьеро? Нет, над прекрасной Флоренцией, красоту и достоинство которой он не любит. И над тобой, Полициано. Пико, он хочет поступить в монастырь Сан Марко чернецом.
П и к о. Это я понимаю.
Ф и ч и н о. Как это ты понимаешь, Пико? Ты искал единую истину во всех религиях и философских учениях всех времен и народов, но замкнул свою жизнь в узких пределах проповедей Савонаролы, христианского благочестия и покаяния, где нет места твоей гениальности. Здесь ли истина? Или вся истина?
П и к о. Истина в Боге.
Ф и ч и н о. Богов много. Истина - в разуме, который присутствует во всем, и в нас.
П и к о. С этим я согласен.
Ф и ч и н о. Ты еще говорил: "Вне философии - нет человека". Разве ты не поставил себя вне философии, замкнувшись в религии со своим покаянием? А насколько было бы плодотворнее и веселее для тебя и для всех, если бы ты наслаждался жизнью, как прежде, как молодость и красота велит, и писал за несколькими столами одновременно великий труд "О Сущем и Едином"!
П и к о (хватаясь за голову). О, дьявол! Замолчи! У меня уже нет сил выбраться из этой бездны немощи и смирения перед разложением и тленом. Мне говорят, я истезал не тело, а свою бессмертную душу, и вот она изнемогла. (Дергает за шнур звонка.)
Входит Диотима. Полициано и Фичино встают.
Д и о т и м а (шепотом). Оставьте нас. Пусть позовут доктора. Впрочем, не надо.
П и к о (улегшись на кушетке с помощью Диотимы). Не уходите, мои старинные друзья! Никакого непотребства не увидите, кроме смерти. О, как ты прекрасна, мадонна! (Не находит себе места.) Приподними меня. Сядь рядом.
Диотима усаживается на кушетке, Пико мечется на ее коленях.
П и к о (как в бреду). Пусть наполнит душу святое стремление, чтобы мы, не довольствуясь заурядным, страстно желали высшего, а также добивались (когда сможем, если захотим) того, что положено всем людям. Отвергая земное, пренебрегая небесным и, наконец, оставив позади все, что есть в мире, поспешим в находящуюся над миром курию, самую близкую к высочайшей божественности.
Полициано и Фичино слушают со слезами на глазах. Диотима поднимается, укладывая Пико, как ребенка, красота его вновь проступает, но уже пугающая своей безжизненностью.
Сцена 2
Площадь Синьории. На фоне дворца Синьории с башней восьмигранная пирамида, сколоченная из досок, с пятнадцатью ступенями. Среди собирающейся публики Сандро Боттичелли и Леонардо да Винчи.
Л е о н а р д о (отпустивший бороду). Сандро! Я едва тебя узнал, дружище!
С а н д р о. Да, я похудел и состарился. А ты, Леонардо, все также красив, а годы наложили печать величия. Это значит, по-прежнему живешь в свое удовольствие, весь в трудах.
Л е о н а р д о. А что здесь происходит?
Дети в белых одеяниях и монахи-доминиканцы складывают на первой ступени шутовские маски, маскарадные наряды, парики, бороды и другие принадлежности карнавала.
С а н д р о. Давно же ты не был во Флоренции!
Л е о н а р д о. Я думал, попаду на карнавал.
С а н д р о. Флоренция, как красавица, весело проведшая молодость, замаливает свои грехи.
Л е о н а р д о. Как же Савонарола одолел Медичи? Разве все во Флоренции состарились и сделались набожными?
На следующих трех ступенях складываются вольнодумные книги. Голоса: "Книги Овидия! "Морганте" Пульчи! "Декамерон" Боккаччо!" Вздохи и смех.
С а н д р о. Не знаю, если бы не французский король, который свалился на нас, как снег на голову, знать сговорилась бы с папой и выдала Риму фра Савонаролу. Но случилось иначе, никак по Божьему соизволению. Пьеро изгнан. Синьория приняла проект демократизации управления, предложенный фра Савонаролой. Теперь он фактически правитель Флоренции.
Л е о н а р д о. Оно и видно.
С а н д р о. Дружище, если ты держишься в стороне, воздержись от замечаний.
Над книгами вырастает груда женского убора, зеркал и косметики под смех и улюлюканье публики.
Л е о н а р д о (миролюбиво и снисходительно). Сандро, ради Бога!
С а н д р о. Говорят, ты не веришь в Бога и поклоняешься Сатане. Я не думаю, что это так...
Л е о н а р д о. Помнишь, кто-то, кажется, Альберти, начинал свое сочинение или главу: "Бог, или природа..."? Не одно ли это то же, Сандро? Перед загадками природы я полон изумления.
С а н д р о. Нет, христианин истинный не скажет так.
Выше на ступенях складываются нотные листы, лютни, мандолины, карты, шахматы, мячики. Голоса: "О, зачем? Да, это все игры, которыми люди радуют беса!"
Л е о н а р д о. Сандро, ты разве не художник?
С а н д р о. С обращением я забросил живопись.
Л е о н а р д о. А чем же ты занимаешься?
С а н д р о. Я рисую, воспроизвожу видения Данте.
Выше на ступенях - соблазнительные картины, рисунки, портреты красивых женщин.
Л е о н а р д о. Сандро, у тебя есть деньги? Мне кажется, ты голоден и весь замерз.
С а н д р о. Леонардо, твоя картина "Леда", которой я некогда восхищался. Узнаешь?
Л е о н а р д о. "Леда".
С а н д р о. Я принес для костра анатомические рисунки. Пусть. А тебе не жаль?
Л е о н а р д о. Это не моя собственность. Мне жаль вот чего: я мог бы написать и Леду, и божественного лебедя куда лучше. Тогда кто бы отдал картину монахам.
На самом верху пирамиды - лики языческих богов, героев и философов из воска и дерева, покрытые краской под мрамор.
С а н д р о. Может быть, никто не отдавал, Леонардо, а дети забрали.
Л е о н а р д о. Дети?
С а н д р о. Вот эти в белых одеяниях из юношеской армии фра Савонаролы. Они сами решали, что греховно, а что нет.
Л е о н а р д о. Вряд ли это они знают. Грех не в вещах и явлениях, грех в нас.
На острие пирамиды при кликах публики устанавливается чучело - изображение дьявола, чудовищно размалеванное, мохнатое, козлоногое, похожее на Пана. Уже вечер. Звучат духовные гимны.
Голоса: "Идут! Идут!" Дети в белых одеяниях молча несут на руках изваяние младенца Иисуса. Голос: "А младенец Иисус одною ручкою указывает на терновый венец, а другою - благославляет народ, нас". Идут монахи, клир, члены Совета, трубачи и булавоносцы.
На каменный помост, где собрались именитые граждане, поднимается фра Савонарола.
С а в о н а р о л а (высоко поднимая распятие). Во имя Отца и Сына и Духа Святого - зажигайте!
Четыре монаха подходят к пирамиде с горящими смоляными факелами и поджигают ее с четырех концов. Дым, пламя. Трубачи трубят. И над Флоренцией разносится колокольный звон. Пламя разгорается мгновенно, разлетаются обрывки листов, уносится в темное небо накладная борода, вызывая всеобщий хохот.
С а н д р о (весь в слезах, как многие вокруг). Леонардо, "Леда" в пламени воистину прекрасна и греховна, сгорает от стыда.
Л е о н а р д о. Рожать детей не стыдно. Что еще они там затевают?
Монахи устанавливают черный крест посредине площади; взявшись за руки, образуют три круга во славу троицы и пускаются в пляску, сперва медленно, потом все быстрее.
Публика невольно и вольно тоже пускается в пляску.
Чучело беса на вершине костра возгорается. Брюхо, начиненное порохом, лопается с оглушительным треском. Столп огня и дыма взмывает в небо, а дьявол на горящем троне рассыпается. Крики, вой, смех.
Л е о н а р д о. Сандро! Вот это карнавал. Что ж ты плачешь?
С а н д р о. Ты не понимаешь, Леонардо. Мы блаженны во Христе.
Трубы и литавры. Колокола. Толпа издает неистовый вой и со смехом разбегается.
Сцена 3
Монастырь Сан Марко. Келья фра Джироламо Савонаролы. По углам груда книг и картин. Савонарола молится перед распятием. Раздается стук в дверь.
С а в о н а р о л а. Кто там? Это ты, Доменико? Входи.
Входит фра Доменико.
Д о м е н и к о. Монастырь осаждает толпа. Бросают камни.
С а в о н а р о л а (весь в своих мыслях). Что случилось? Испытание огнем затеяли францисканцы. Фра Джульяно первый предложил тебе войти в огонь вместе. Кто не сгорит, тот прав.
Д о м е н и к о. Да, я верил и верю: церковь Господня обновится, но после его кары; после кары Флоренция также обновится и возвеличется над всеми народами; неверные обратятся; отлучение Савонаролы от церкви папой Александром VI недействительно и неприемлющие отлучения сего не согрешают. С этой верой я бы вошел в огонь смело.
С а в о н а р о л а. Я все спрашиваю себя, что же случилось. Мы пришли на площадь Синьории, где был сооружен костер особым образом; ты собрался без малейшего колебания пройти через огонь, а Джульяно не явился. Синьория, одобрившая проведение испытания огнем, должна была привести его силой либо засадить в тюрьму, а народ между тем начал кричать и смеяться над нами.
Д о м е н и к о. То бешеные, то есть знать, которая любит все то же, что и Медичи, кроме самих Медичи, подговорила толпу.
С а в о н а р о л а. Изгнав Медичи с моей помощью, они уж думали, что пришли к вожделенной власти.
Д о м е н и к о. Они вновь взяли верх в Синьории, и теперь, используя возмущение народа, что чуда ему мы не явили, приняли решение изгнать вас из Флоренции. Вот принесли бумагу с приказом немедленно покинуть Флоренцию ради прекращения смуты и беспорядков.
С а в о н а р о л а. И в довершение всего разразился гром, и небо обрушилось на город ливнем. Разве это было не чудо? Почему? Брат Доменико, почему народ, те же две тысячи человек, которые записались еще третьего дня пройти через огонь, как и ты, вдруг притихли либо тоже превратились в бешеных?
Д о м е н и к о. Они надеялись на чудо, какое явите вы.
С а в о н а р о л а. Я?! Это я должен был пройти через огонь?
Д о м е н и к о. Вы писали папе, что можете сотворить чудо с воскресением из мертвых. Все ожидали от вас чуда спасения. А его не произошло.
С а в о н а р о л а. Нет, нет, постой, что ты сказал?
Д о м е н и к о. Синьория приказывает вам покинуть город немедленно.
С а в о н а р о л а. Покинуть? А почему они не передают меня папе, как тот велит, угрожая Флоренции отлучением от церкви?
Д о м е н и к о. Как слышно, из благородства. Но если мы не уйдем втайне, не исчезнем, нас либо растерзает толпа, что осаждает сейчас монастырь, либо арестует власть за ослушание.
С а в о н а р о л а. И выдаст папе?
Д о м е н и к о. Теперь их больше всего заботит пустая казна. Просят у папы согласия ввести вновь трехпроцентный налог на церковное имущество.
С а в о н а р о л а. Брат Доменико, покинуть Флоренцию - значит оказаться в руках святейшей инквизиции? Купцы есть купцы. Пусть нас судят во Флоренции. Народ вступится за нас.
Входит без стука фра Сильвестро Маруффи.
М а р у ф ф и. Идет настоящее сражение! Нас побивают каменьями, а мы их - горящими свечками и крестиками.
Д о м е н и к о. Ну, ты, избранный сосуд благодати Божьей!
С а в о н а р о л а. Брат Доменико, зачем ты с ним так? Не время вам препираться.
Д о м е н и к о. Напрасно вы прислушивались к его бредням о землетрясениях и потопах. Ведь в Библии сказано, что потопа другого Бог не обещал. И кардинальскую шапку, предложенную вашей милости папой ради замирения, надо было принять, а не с гневом отвергать, - с тем, чтобы положить конец череде нечестивых кардиналов и пап. Иначе как с ними справиться и думать об обновлении церкви. А он, Маруффи, понес свою околесину, и вы ему поверили.
С а в о н а р о л а. Я должен был поверить Александру Борджиа, чтобы он меня в кардинальской шапке приласкал и отравил?
Д о м е н и к о. Бог бы спас.
С а в о н а р о л а (Маруффи). Братец, чем ты озабочен? Душа моя тоскует смертельно. Помолись Богу, да помоги мне.
М а р у ф ф и. А я знаю, что видения мои от Бога, а не от дьявола?
С а в о н а р о л а. Ну, ну.
М а р у ф ф и. А Сивилла сказала, что видит меня в пламени с веревкой на шее. Огонь! Огонь!
Д о м е н и к о (выбегая вон). Подожгли монастырь!
С а в о н а р о л а. Ну, ну, что еще там видишь?
М а р у ф ф и. Видит Бог, большущий крест, и висят на нем Мессия и два монаха.
С а в о н а р о л а. Мессия? Нет, кого там видишь?
М а р у ф ф и (рассмеявшись). Тебя! Ой! Горим! (Выбегает вон.)
Входят фра Доменико и стражники.
С т р а ж н и к. Фра Джироламо Савонарола и фра Доменико, по решению Синьории, вы арестованы. Вам лучше поспешить, иначе народ сокрушит монастырь и перебьет монахов, которые ценою жизни защищают вас, виновников смуты и беспорядков.
С а в о н а р о л а (перед распятием). Сподобимся Господу Богу Иисусу Христу, нашему спасителю, во всем - и в жизни, и в смерти. Аминь!
Стражники уводят арестованных; слышны озлобленные возгласы толпы: "Сотвори чудо, святой черт! На костер его! На костер!" и смех и плач.
Сцена 4
Вилла Марсилио Фичино в Кареджи. Летний вечер. В саду в беседке за столом сидит Фичино, тщедушный, невысокого роста, по летам старик, с живыми глазами и басисто-звучным голосом. Показывается девушка.
Входит Сандро Боттичелли с видом нищего, с посохом.
Девушка приносит поднос с ужином. Сандро, улыбнувшись, усаживается за стол и приступает к еде с беззаботным видом.
АКТ V
Сцена 1
Двор дома во Флоренции с навесом, где Леонардо да Винчи устроил себе мастерскую для работы над портретом Моны Лизы, с фонтаном, ниспадающие струи которого, ударяясь о стеклянные полушария, вращают их, производя при этом тихую музыку; вокруг фонтана растут ирисы. Перед креслом ковер, на нем свернувшись, лежит белый кот редкой породы, тоже для развлечения молодой женщины.
Леонардо, заслышав голоса, уходит; входят два музыканта, поэт, три актера.
Музыканты, один с виолой, другой с лютней, настраивают инструменты.
Входит Леонардо, пропуская вперед Мону Лизу, миловидную женщину лет 30, в сопровождении монахини.
М о н а Л и з а (усаживаясь в кресле, вполголоса). Снова музыканты? Я говорила, развлекать меня не нужно.
Л е о н а р д о (снимая покрывало с картины на поставе). Они уж напросились сами. Играть готовы ради собственного удовольствия.
М о н а Л и з а. А актеры?
Л е о н а р д о. Заезжие комедианты. Им нужно заработать хоть что-то, чтобы не протянуть ноги в их странствиях по Италии.
М о н а Л и з а (поэту). Как поживаете? Послушна ли, как прежде, ваша Муза?
П о э т. О, Мона Лиза, благодарю за доброе слово. И вы угадали, вернулась Муза. Я вновь пишу, а не просто пою свои старые песни.
М о н а Л и з а (взглянув на художника). Я замолкаю, а вы говорите.
П о э т. Вся Флоренция словно очнулась от наваждения и колдовства Савонаролы. И это не только мои впечатления, а говорит гонфалоньер Пьеро Содерини. Он заявил, что заказ Микеланджело изваять Давида был первым единодушным решением Синьории со времен Лоренцо Великолепного.
Л е о н а р д о. И это великолепно.
П о э т. Заказ мессеру Леонардо расписать стену в зале Большого совета за 10 тысяч флоринов и вовсе громадное дело.
Л е о н а р д о. О, да! Особенно, если Микеланджело в вечном соперничестве со мной возьмется расписать там же другую стену.
П о э т. О, это было бы в самом деле великолепно!
Л е о н а р д о. Микеланджело меня не взлюбил почему-то.
П о э т. Он молод, он жаждет самоутверждения.
Л е о н а р д о. Это понятно. Он сердится на меня за то, что я смотрю на скульпторов как мастеровых. Работать с мрамором в самом деле тяжкий, изнурительный труд. То ли дело живопись. Ни пыли, ни пота. Но "Давид" не изваяние мастерового. Ни в древности, ни в наше время ничего подобного никто не создавал.
П о э т. Воистину так. А флорентийцы вот как отзываются о статуе Микеланджело. Проходя через площадь Синьории, я всегда прочитываю бумажки, какие приклеивают на пьедестале. Хотите знать, что там было сегодня?
Л е о н а р д о. Конечно.
П о э т (вынимая лист из книги). Я записал эти послания, разумеется, к Микеланджело. (Читает.) "Мы вновь стали уважать себя". "Мы горды оттого, что мы флорентийцы". "Как величественен человек!" "Пусть никто не говорит мне, что человек подл и низок; человек - самое гордое создание на земле". "Ты создал то, что можно назвать самой красотой". Ну, о бумажках с "Браво!" не говорю. А на днях висела записка с подписью.
М о н а Л и з а. Я слышала о ней.
Л е о н а р д о. Чья?
П о э т. "Все, что надеялся сделать для Флоренции мой отец, выражено в твоем Давиде. Контессина Ридольфи де Медичи".
Л е о н а р д о. Она же в изгнании.
М о н а Л и з а. Живет неподалеку от города в имении мужа. Не удержалась, повидимому, и тайно приходила в город.
Л е о н а р д о. И оставила записку за своею подписью. Обычная женская непоследовательность.
П о э т. Восхитительная непоследовательность!
М о н а Л и з а. Смелость! Записка звучит интимно, не правда ли? А не побоялась ни мужа, ни властей. Она достойна восхищения.
Л е о н а р д о. Мы ценим в людях те качества, какие ощущаем в себе, как возможность или необходимость. Вы смелы, Мона Лиза?
Поэт отходит в сторону и дает знак музыкантам. Звучит музыка в унисон со странными звуками стеклянных полушарий фонтана и воды.
Актеры начинают некое представление.
Сцена 2
Там же. Леонардо да Винчи входит в дорожном плаще и с сумкой. Ковра и кресла нет, фонтан безмолвен, цветут лишь ирисы.
Из-за кустов появляется лань.
Леонардо снимает плащ, пускает фонтан, выносит во двор кресло, ковер, картину под покрывалом.
Входит Мона Лиза, оглядывается и всплескивает руками. Леонардо встречает ее, как всегда, с удивлением, не сразу узнавая ее такою, какой она уже жила в его картине. Приласкав лань, Мона Лиза опускается в кресло, и белый кот вскакивает на ее колени. Поскольку сияет солнце, Леонардо задергивает полотняный полог, и воцаряется нежный полумрак, придающий лицу молодой женщины таинственную прелесть.
Поскольку Леонардо медлит, она протягивает руку; он молча целует ей руку, она, наклонившись, касается губами его волос.
Выпрямившись, Леонардо обнаруживает себя во дворе дома, где нет ни кресла, ни ковра, ни портрета Моны Лизы. Лань пугливо убегает в кусты. Входит один из учеников.
У ч е н и к. Вы вернулись, учитель!
Л е о н а р д о. Ты не рад.
У ч е н и к. Я-то рад, да у вас горе.
Л е о н а р д о. У меня горе? Какое?
У ч е н и к. Так и думал. Не ведает. Нет Моны Лизы.
Л е о н а р д о. Как нет?
У ч е н и к. Она умерла где-то в пути.
Л е о н а р д о. Нет, нет, она здесь.
Ученик поспешно выносит кресло и усаживает Леонардо, затем выносит подставу с портретом, снимает полотняное покрывало, и Мона Лиза взглядывает на него с улыбкой, а за нею пейзаж расширяет двор до необозримых далей пространств и времени.
Сцена 3
Просторная комната с окнами на Арно и со стеной, на которой висит огромный картон "Битва при Кашине" Микеланджело для росписи в зале Большого совета во дворце Синьории: купающиеся, выбегающие на берег, одевающиеся полуголые солдаты, застигнутые внезапным нападением врага, - в самых неожиданных ракурсах, на лицах страх, ужас, отвага вынужденных вступить в сражение при столь неудачных обстоятельствах и побеждающих. В прекрасный солнечный день каждый, вдруг оказавшись на грани жизни и смерти, выказывает в эту трагические мгновенья свой характер и волю.
Входит целая группа молодых художников, одни впервые, другие с рисовальными принадлежностями, деловито приступающие к изучению отдельных эпизодов и срисовыванию.
Входит Микеланджело, отпустивший бороду, со вспыхивающими, как янтарь на солнце, небольшими глазами, крепкого сложения, в сопровождении двух художников, своих друзей.
Среди молодых художников Микеланджело замечает Рафаэля Санти, который отличается от всех и молодостью, и живым, простодушным взором, и изысканностью одежды и движений.
Художники приветствуют Микеланджело.
ЭПИЛОГ
Церковь Сан Лоренцо. Капелла Медичи, еще не завершенная, но в определенном ракурсе обретшая вполне законченный вид. Входит Микеланджело крадучись из-за полумрака или втайне от всех; вдруг свет солнца из окон, его окружает Хор в карнавальных масках.
Хор кружится вокруг него, изображая пляску и пантомиму.
Разносится гул пушечной пальбы.
Пушечная пальба. И тишина. И возгласы: "Нас предали! Погибла Флоренция!"
Хор карнавальных масок, в смятеньи кружась вокруг Микеланджело.
Капелла Медичи возникает во всем ее совершенстве и благодатной тишине.
2000 г.
ДОН ЖУАН Комедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ДОН ЖУАН..
ФЛОРЕС, его слуга.
ДОН ФЕРНАНДО ДЕ РИВЕРА, командор ордена Калатравы.
ДОН ЭНРИКЕ его сын, поэт.
ДОНЬЯ АННА, двоюродная сестра Энрике.
ФЕЛИСА, ее служанка.
ЛУИС, шут, играющий роль дьявола.
ИСАБЕЛЬ, актриса.
СТАТУЯ командора.
РЫБАЧКА, ГОРОЖАНЕ, АКТЕРЫ, СЛУГИ, МОНАХИ.
Действие происходит в Испании XVI века.
ПРОЛОГ
Море в тучах. Молния ударяет о корабль, который вспыхивает, разламываясь на части. На берег выбирается дон Жуан, волоча за собой слугу.
Меж туч прорываются лучи солнца.
Флорес возвращается с рыбачкой, которая берется постирать им одежду и высушить.
В просвете облаков закатные лучи солнца теперь освещают горы Испании со строениями монастырей.
АКТ I
Сцена 1
Мадрид. Площадь перед церковью в глубине сцены, с подмостками, на которых идет представление ауто в день праздника Тела Господня. Вокруг публика; королевская семья и знать сидят на скамейках на особом помосте, издали кажется, что это всего лишь изображение в духе картин Веласкеса. На паперти церкви Хор певчих.
Публика, пугаясь дьявола, смеется и готова пуститься в пляску.
Сцена 2
Там же. На переднем плане Исабель в окружении молодых людей и донья Анна со служанкой, между ними дон Энрике; показываются дон Жуан и Флорес.
Исабель, Энрике, донья Анна, глядя издали на дон Жуана.
Представление завершается прибытием ковчега на новую землю, где расцветают цветы, бегают пары животных, летают птицы, каковых изображают ряженые, вокруг которых пляшет публика. Между тем король, королева в окружении свиты и инфант в одиночестве удаляются.
Сцена 3
Гостиная в доме Исабель. Исабель, Луис, Энрике и два-три кабальеро, закончив ужин, переходят в гостиную.
Рукоплещущих гостей выпроваживает с нетерпением, заметив дон Жуана на балконе. Исабель и дон Жуан.
С улицы доносится музыка, и сцену заполняет южная звездная ночь.
АКТ II
Сцена 1
Дворец Командора. Покои доньи Анны. Донья Анна и Фелиса.
Входит Энрике.
Вбегает Фелиса.
Входит Командор, крупнотелый, высокого роста.
Энрике в полном отчаянии выбегает вон.
Сцена 2
Там же. Донья Анна, одетая нарядно, не находит себе места; с фатой возится Фелиса, укладывая ее в коробку.
Слышны топот копыт и стук колес со двора.
Вбегает Фелиса.
Сцена 3
Кабинет в доме, в котором остановился дон Жуан. Дон Жуан за столом что-то пишет; то и дело впадая в раздумья, вскакивает на ноги.
Входит Луис.
Входит Флорес, при виде Луиса пугается.
Сцена 4
Дворец Командора. Покои доньи Анны. Донья Анна выглядывает в окна, там проступает часть сада у подъезда и ворот; входит Фелиса.
В саду у окон шум и голоса, слуги с факелами; дон Жуан, скрывающий часть лица краем плаща, и Командор, полуодетый, с обнаженной шпагой.
Командор падает, дон Жуан, отогнав слуг, выбегает за ворота, открытые для стражи. Выбегает в сад донья Анна и замирает с глазами, полными слез.
АКТ III
Сцена 1
В горах. Видны вдали, или это всего лишь кажется, селения, города и море с кораблями, плывущими словно бы поверх облаков. Дон Жуан в дорожном плаще и Флорес с ослом.
На повороте дороги внизу показываются кареты и повозки бродячей труппы актеров; Луис, узнав дон Жуана, поднимается наверх. Снизу все время слышны музыка и пенье.
Спустившись на дорогу, уходят.
Сцена 2
Мадрид. Часовня с гробницей Командора и с его статуей. Луис корчит рожи и всячески потешается перед Командором, пока тот в гневе не вскидывает голову. Затем он открывает потайную в стене дверь, впускает дон Жуана с его слугой и уходит.
Входит монах, показывая знаками, что просит посторонних удалиться.
Сцена 3
Там же. Входит донья Анна в трауре в сопровождении Фелисы; за решеткой в глубине дон Жуан и Флорес.
Дон Жуан, выйдя из укрытия, опускается на колени у гробницы и смиренно молится.
Из сада с удивлением заглядывают Фелиса и Флорес.
Донья Анна с Фелисой в недоумении уходят.
Дон Жуан, рассмеявшись, удаляется.
Сцена 4
Гостиница. Апартаменты дон Жуана. В столовой лакеи и Флорес накрывают стол к ужину; на антресолях музыканты пробуют свои инструменты.
Дон Жуан выходит из соседней комнаты.
Хор в несколько голосов под музыку повторяют некоторые куплеты из сонета дон Жуана.
Стук в наружную дверь. 1-й лакей выходит и не возвращается. Стук повторяется. 2-й лакей выходит и не возвращается. Слышны тяжелые шаги. Стук у двери. 3-й лакей открывает дверь и с криком бросается прочь.
Командор хохочет, подмигивая дон Жуану.
Командор в гневе вскидывает голову.
Обмениваются рукопожатием, и Командор мерным шагом удаляется. Дон Жуан вне себя.
АКТ IV
Сцена 1
Дворец Командора. Гостиная, где собираются гости, среди них Исабель и Луис с музыкантами, и покои доньи Анны. Энрике проходит в комнату, где донья Анна, одетая для вечера, в нерешительности примеривает черную шаль.
Вбегает Фелиса.
Сцена 2
Там же. Донья Анна и Фелиса
Входит дон Жуан, пребывающий в приподнятом настроении.
Входит Энрике.
Дон Жуан следует за Энрике в гостиную, при виде дон Жуана музыканты в страхе разбегаются.
Сцена 3
Дорога среди деревьев неподалеку у монастыря. Топот копыт. С дерева выпрыгивает Энрике, сбивая с коня дон Жуана. Оба вскакивают на ноги, обнажая шпаги. Голос Флореса за сценой: «Разбойники!»
Скрываются за деревьями.
Сцена 4
Часовня. У двери, открытой в сад, дон Жуан и Флорес.
Входят в часовню. Тишина, свечи, на стене Распятие.
Выходят лакеи в виде привидений.
С улицы доносится музыка; двери открываются; монахи вносят гроб с телом Энрике; его сопровождают священнослужитель, донья Анна с домочадцами и музыканты, среди которых Луис и Исабель. Установив гроб под Распятием, монахи с домочадцами доньи Анны удаляются. У изголовья усопшего священнослужитель читает, что следует, из Библии, но голос его внятно звучит лишь изредка; также и с музыкантами, музыка и пение прорываются и затихают.
Луис дает знак играть музыкантам.
Часовню сотрясает удар грома, в открытые двери в сад видны молнии, проливается ливень.
Статуя и дон Жуан проваливаются.
Донья Анна, вскочившая было, словно отброшенная адским пламенем, падает навзничь.
Луис, Исабель, священнослужитель и музыканты выбегают в сад, где идет дождь и светит солнце.
ЭПИЛОГ
Подмостки на площади. Актеры, по всему, заканчивают представление о дон Жуане.
2001 г.
© Петр Киле
