БОРИС ЗАКОВИЧ. ДОЖДЬ ИДЕТ НАД СЕНОЙ (Париж: Альбатрос, 1984)
- Мы шли домой, но вдруг сообразили,
- Что забрели как будто не туда…
- Места вокруг страшны и чужды были,
- А древний путь потерян навсегда.
«Дождь идет над Сеной…»
R.G.
«Дремлет сад, вдали трамвай шумит…»
Р.Ю. Герра
«Только простые слова…»
«Чего бояться, для чего…»
«Весною хочется поговорить…»
Р.Ю. Герра
«Не надо говорить усталому о том…»
С.И. Шаршуну
«Свежи в предутреннем тумане…»
Ю. Фельзену
«Увы, не испытали вы…»
Р.Ю. Герра
«Несправедливо мучимые роком…»
В. Мамченко
«Есть непонятная услада…»
«Я узнаю подчас на глубине…»
Р.Ю. Герра
«Последний гусь похаживал среди…»
Б. Божневу
«Вражий стон за дымкой синеватой…»
К. Новосёлову
«Есть о детях тайное сиянье…»
«Возвратившись ночью, однажды…»
Б. Поплавскому
«С любителями слов “о добром и о вечном”…»
Л. Червинской
«На бой часов, гласящих — “никогда”…»
«Мы верим тьме, что в ней — начало света…»
Б. Поплавскому
«Зима, зима… Рождественские дни…»
А. Штейгеру
«В часы дороги, суеверно…»
- Так суеверные приметы
- Согласны с чувствами души.
А. Пушкин
«Мы шли домой, но вдруг сообразили…»
Н.Д. Татищеву
«Весь день, всю ночь в палате слышен плач…»
«Пахло кошатиной, скукой…»
«Я шарил долго, скучно, деловито…»
Дорис А.
«Для детищ нашей матери — Цереры…»
«Между тем, как в окне розовее…»
«В окне — луна. Под нею — черный дом…»
«Мы играли в карты до утра…»
А. Гингеру
«Наша фауна и флора…»
«Был он пьян и потому…»
«Пошел гулять; домой не возвратился…»
«Кто думать смел? Жду слова: кто здесь думал?..»
«Через тысячи лет на земле…»
«Туманный день. Ненастье за окном…»
«Какой судьбы избрали мы дорогу?..»
«Вблизи неслышны были звуки…»
Ю. Одарченко
«В то утро, по свидетельству жены…»
«Хоть жизнь прожить — не поле перейти…»
В. Шеметилло
«Осенний день. Кленовый предо мною…»
«Я помню, хороша была ты молодою…»
«Люблю я здесь и горные громады…»
«В деревню я приехал наугад…»
«Он в гости шел, а рядом с ним — Она…»
«Мне хорошо. Ты тихо предо мною…»
Дорис А.
«Когда вдали открылся океан…»
- Туда душа моя стремится,
- За мыс туманный Меганом.
О. Мандельштам
«Я слушал Баха. Эту партитуру…»
«Проснулся он в тот час, еще неверный…»
«Видал ли ты, как ветер в непогоду…»
«Я шел к востоку путаницей улиц…»
«Считают годы, месяцы, недели…»
«Ноябрь, ноябрь. Последний перелет…»
«Дома табунами уснувшими…»
«В деревне хорошо в начале дней осенних…»
«Не Гамлет я: слов “быть или не быть”…»
«В пустыне звезд песчинка есть — земля…»
С.З.
«Да, есть порог! А за порогом этим…»
Р.Б.
«Пошептывает дачный самовар…»
«Темный зал, задумчивые лица…»
Памяти моей жены
- Мы с тобой в Адажио Вивальди
- Встретимся опять.
Анна Ахматова
Ренэ Герра. Вместо послесловия
- Есть бытие, но именем каким
- Его назвать? — ни сон оно, ни бденье.
Баратынский
Давно уже стали достоянием истории русской литературы, прекрасными тенями, имена тех, кому посвящены стихотворения этой книжечки. И вот аз — неприметный, русской словесности в изгнании «случайный пасынок», беру в руки перо, чтобы сказать несколько слов о самом авторе, одном из последних ныне здравствующих поэтов «парижской ноты», живущем в Париже по сей день, и до конца сохранившем верность взятой тональности. А тональность «парижской школы», если использовать для курьеза строку из стихотворения Г. Адамовича — «и голубое la-la-la…» была «ля-минор».
Поплавский, Штейгер, Одарченко, Божнев, которым посвящены многие стихи, давно уже более или менее полностью изданы, известны и на Западе, и, каким-то чудом, в СССР. Борис Закович, увы, такой известности до сих пор не имеет, — разве только вспомнятся кому-нибудь, что ему посвящен первый из посмертно изданных сборников Поплавского «Снежный час» (1936 г.), или, что менее вероятно, придут на память кому-нибудь строки его стихов, попадавшихся тридцать-сорок-пятьдесят лет тому назад в журналах и антологиях, но вряд ли.
Борис Григорьевич Закович лишь теперь, накануне своего восьмидесятилетия, решил выпустить сборник своих стихотворений. Он родился в Москве 8 ноября 1907 года. Россию покинул вместе со своей семьей в 1920 г., сперва попал в Литву, а осенью 1923 года приехал в Париж. Здесь же начал писать, а с 1930 года и печататься — первая публикация состоялась в сборнике «Союза молодых поэтов», потом его печатали «Числа», «Воля России», «Круг» и «Русские записки».
Приведенный Поплавским, Закович стал бывать постоянно на «Воскресеньях» у Мережковских. Ирина Одоевцева в своей книге «На берегах Сены» вспоминает случай, когда Мережковский назвал Заковича, скромного и застенчивого молодого поэта, «Тертуллианом». Сначала как член «Союза Молодых Поэтов и Писателей» Закович бывал и на поэтических собраниях в кафе «Ла Болле», а позже стал членом литературного объединения «Кочевье», созданного 1928 г. по инициативе М. Слонима редактора журнала «Воля России». Кочевье, объединяло поэтов формально более левых, чем, например, «Перекресток», стремившийся к нео-классицизму и тяготевший к Ходасевичу, — хотя современному читателю эту «левизну» приходится выявлять уже глядя через увеличительное стекло. В первое входили помимо Б. Заковича — Б. Поплавский. М. Струве, В. Андреев, В. Познер, Д. Кобяков, Е. Евангулов, А. Ладинский, С. Шаршун, А. Гингер и др. — во втором — участвовали В Смоленский, Г. Раевский, Ю. Терапиано, Д. Кнут, Е. Таубер и Голенищев-Кутузов и др. Сколько имен и сколько несхожих судеб! Все они, по крылатому и уже заезженному выражению В. Варшавского, принадлежали к «Незамеченному поколению». Одни из них, впрочем, приобрели известность в советской литературе, но не как поэты (Ладинский, Голенищев-Кутузов), другие как Довид Кнут, (и не он один — нужны ли примеры?) вообще отвергли, в конце своего пути, даже самый русский язык, третьи слишком рано ушли из жизни, чтобы можно было строить догадки об их дальнейшем творческом пути (Поплавский, Штейгер), четвертые — уж этих человеколюбия ради по именам перечислять не будем, ибо исписались они до точки, но все-таки и они — поэты того странного, многими изруганного, для многих неприемлемого, но, вместе с тем, значительного явления, получившего название «парижской ноты». Среди наиболее «парижских» из всех парижских поэтов нужно назвать, сразу после Г. Адамовича, Б. Поплавского и Л. Червинской, имя Бориса Заковича.
Ни славы, ни даже архива у этого поэта, несомненно одаренного, нет. Для того, чтобы составить этот сборник стихотворений пришлось их буквально «наскрести» по одному со страниц эмигрантской периодики за последние полвека, в частности, со страниц ранних и несомненно лучших антологий русской зарубежной поэзии: «Якорь» (1936 г.), «Эстафета» (1948 г.), «На Западе» (1953 г.). Эта последняя, к слову сказать, не только для Заковича, но и для других талантливых, но забытых поэтов (К. Гершельман, Н. Муравьев и др.), увы, стала последним, по сей день, напоминанием читателю: «мы — были! Не забудьте нас!». Ни в «Музе диаспоры», ни в «Содружестве», ни во «Вне России», Борис Закович, в частности, представлен уже не был — несмотря на то, что продолжал, хоть и немного, писать. В послевоенные годы стихи Заковича были напечатаны только в сборниках «Встреча» и в журнале «Новоселье». Но уже треть века, как в печати не появляется ни строчки. Лишь теперь изданием этого сборника устраняется несправедливое забвение.
Поплавский, чье посвящение на книге «Снежный час», создало на сей день единственную сколько-нибудь заметную славу Заковичу, сыграл в судьбе последнего большую
роль и оказал на него несомненное творческое влияние. Если читать дневники Поплавского, то не мало отыскивается в них строк о совместных блужданиях по спящему Парижу, о ночных бдениях в Монпарнасских кафе, о том, что «О, сколько раз после бессонной ночи мы молча проходили по пустым и чистым улицам, наблюдая медленное рождение света, медленное возвращение к грубой жизни…».
Но не только для того, чтобы еще раз напомнить о прекрасной эпохе русского довоенного поэтического Парижа, собрана и издана сегодня эта книга избранных стихотворений Б. Заковича. Эта книга — еще одна страница поэзии русского зарубежья двадцатого века, явления огромного и разнообразного, пренебрегаемого и одновременно служащего
предметом преклонения и изучения, явления которым, быть может, вообще оправдывается само существование русской эмиграции.
Г Федотов писал в свое время на страницах «Нового Града», что трехсот читателей, для книги, функция которой — уберечь искры культуры для грядущих поколений, вполне достаточно, — и был прав. Пусть пока триста читателей, пусть пятьсот — пока. Не навеки же. Глянув из грядущего столетия в наше, хочется верить, что к тому времени литература русского Зарубежья будет уже, если не оценена по-настоящему, то хотя бы собрана и издана. Будущий читатель заметит в ней хоть и немногие, но поистине одухотворенные строки поэта Бориса Заковича.
Ренэ Герра, сентябрь 1984 г.
