В. Ф. РАЕВСКИЙ И ДЕКАБРИСТСКАЯ ПОЭЗИЯ

Вступительная статья

Первая треть прошлого века — время необычайного расцвета поэтического искусства. Поэзия тех лет ставит и решает важнейшие вопросы эпохи — художественные, морально-этические, общественно-политические. И по каждому из этих вопросов она говорит свое смелое и новое слово.

Время огромного общественного подъема, ломки старых устоев и старого взгляда на мир особенно полно отразилось в поэзии. На смену рационалистическому XVIII веку с его нормативностью во всем, от планировки парков до интимных мыслей и чувств, приходит XIX век с его скептицизмом и индивидуализмом, с его верой в новые движущие силы истории.

Разумеется, переход этот не был внезапным, и последние десятилетия XVIII века были не чем иным, как подготовкой новой эпохи с новым сознанием.

Личность, индивидуальность со всей ее неповторимостью становится предметом искусства. Не должное, пусть прекрасное, идеальное, но невозможное в жизни, а реально существующее, хотя бы мрачное, гнетущее, отталкивающее, — вот что становится интересным и важным.

Рубеж двух веков — время перестройки общественного сознания — характеризуется в искусстве бурным развитием множества групп и течений, подчас острой борьбой между ними. И все-таки из многочисленных, часто исключающих друг друга течений можно вывести одну равнодействующую силу, ведущую их к отражению реально существующего мира через постижение конкретных его проявлений.

От поэзии, воспевающей общее и вечное, поэты постепенно переходят к изображению частного, индивидуального, преходящего, подчас останавливаясь в этой своей устремленности и иногда не подозревая даже, что только через это частное можно показать нечто очень важное, многозначительное, находящееся в глубинных пластах бытия.

В лирике описание нормативных мыслей, чувств и страстей заменяется изображением души только одного человека. И на этом пути, казавшемся вначале не главным, а некоторым — даже ложным, и ожидали поэзию ее величайшие победы. Интересно, что стремление к выражению индивидуальности охватывает всех поэтов. Одни осуществляют его сознательно, другие — вопреки теоретическим установкам, но в той или иной степени делают это все.

Рассматривая поэзию декабристов, поэзию гражданского романтизма, для которой характерно обращение к высокому, общему, социально значимому, мы не можем не заметить в этой поэзии тенденции к изображению конкретного, индивидуального, что осложняет и обогащает гражданские темы, создает живой образ человека той эпохи.

Декабристская поэзия — это поэзия политическая, свободолюбивая, поэзия, отражающая мнения организации. Не случайно в своей художественной практике декабристы исходят из того, что высшим и самым значительным родом творчества является поэзия гражданская. В этом их отличие от других поэтов эпохи. Гражданские стихи писали и Вяземский, и Пушкин, и даже Жуковский; но для этих поэтов вольнолюбие — одна из возможных тем. Ценность поэзии измеряли они не только гражданской направленностью. Поэтому рылеевская формула «я не поэт, а гражданин» казалась им неприемлемой, даже просто парадоксальной.

Декабристы, конечно же, писали и элегии, и любовные стихи, но высшей, наиболее значительной и потому наиболее прекрасной считали поэзию гражданскую[1].

Казалось бы, такое положение не ново. Эстетика классицизма также видела в оде, развивающей гражданские темы, высший, по сравнению с элегией, вид поэзии. Сходство здесь в сохранении иерархических представлений о духовных ценностях, связанных с рационализмом мышления и характерных не только для декабризма. Однако отличие декабристской поэзии от поэзии XVIII века весьма существенно. Первое, чисто внешнее отличие связано с разной трактовкой одних и тех же тем. Гражданская поэзия XVIII века была зачастую официальной, она защищала и укрепляла существующий государственный порядок, несмотря На Довольно грозную критику отрицательных явлений этого порядка, особенно ощутимую, например, в поэзии Державина[2].

Гражданская поэзия декабристов, наоборот, противостояла официальным воззрениям и была направлена против существующего порядка, даже если и не содержала сильных критических выпадов (например, в некоторых «легальных» одах).

Но есть, конечно, еще более глубокое отличие декабристской поэзии от поэзии XVIII века, связанное с самим методом творчества, с эстетическими идеалами, с иным способом мышления, характерным для нового века.

Героем гражданской поэзии может быть теперь не только полководец, вождь, святой, вообще государственный деятель, а обыкновенный человек, высоких постов не занимающий и к ним не стремящийся. Мир такого человека — достойная тема поэзии. Героем декабристской поэзии становится современник поэта, его друг, сам поэт или лицо, в какой-то степени находящееся в оппозиции. С традиционной точки зрения, это не герои, достойные прославления. С точки зрения романтической эстетики — интересен мир каждого человека. Поэтому декабристы столько пишут о собственных гражданских чувствах, причем лирическое «я» автора как бы становится героем произведения.

Таким образом, декабристская поэзия в какой-то мере синтезировала рационалистические представления классицизма о высоком и низком в искусстве с представлениями сентиментализма и романтизма о значительности частного, конкретного, индивидуального.

Собственно декабристская литература, в том числе и поэзия, охватывает период около десяти лет. Она возникает после 1815 года и развивается до 14 декабря 1825 года. Произведения, созданные поэтами-декабристами в тюрьмах, на каторге и в ссылке, или повторяют старые мотивы, или переосмысляют их в связи с веяниями нового времени. В эти годы созревает талант А. А. Бестужева и А. И. Одоевского, к этому же периоду относится и большая часть произведений В. К. Кюхельбекера.

Однако если говорить об активной роли декабристов в общественной жизни, об их влиянии на литературный процесс, то следует иметь в виду прежде всего десятилетие 1816–1825 годов, в течение которого декабристская поэзия, как и вся русская литература, претерпевает бурную эволюцию. В ее развитии на протяжении этого периода отчетливо выделяются две стадии: приблизительно с 1816–1817 до 1820 года (первый этап) и с 1820 по 1825 год (второй этап).

Поэзия первого этапа создавалась такими деятелями декабристского движения, как уже вполне сложившиеся, зрелые мастера: П. А. Катенин и Ф. Н. Глинка, как примыкавший к декабризму П. А. Вяземский. И конечно же, исключительная роль в формировании гражданской поэзии нового типа принадлежала Пушкину.

В эти же годы развивается и поэтическое творчество Владимира Федосеевича Раевского (1795–1872), стоящего несколько особняком, как бы на грани двух периодов.

Будучи ровесником таких литераторов второго этапа декабристской поэзии, как Рылеев, Бестужев, Кюхельбекер, Раевский быстрее и раньше оформился и созрел как политический деятель. Раньше оборвалась и его революционная деятельность. Поэтическое творчество Раевского, находясь в неразрывной связи с его агитационно-пропагандистской работой, относится хронологически почти целиком к первому периоду. В то же время Раевский обращается к темам, вскоре получившим более углубленную разработку в творчестве таких поэтов, как Рылеев и Кюхельбекер.

Раевский занимает особое место в декабристской поэзии еще и потому, что, в отличие от Федора Глинки, Катенина, Рылеева и Кюхельбекера, постоянно сотрудничавших в журналах и альманахах 20-х годов, принимавших самое непосредственное участие в литературном движении эпохи, он как поэт был почти неизвестен. Свои стихи и прозаические сочинения он писал для немногих, для ближайших друзей, и почти не выступал в печати. При жизни Раевского всего несколько стихотворений увидело свет: «Послание H. С. Ахматову», «Князю А. И. Горчакову», «Подражание Горацию», «Бесплодная любовь», «Песнь невольника», «Картина бури» и некоторые другие. Стихи эти, не отличаясь оригинальностью, почти не выходили за рамки обычной элегической поэзии, хотя они все же не были ниже среднего уровня журнальных стихотворений.

Обозревая рукописное наследие Раевского, мы приходим к заключению о большой требовательности поэта. Судя по его работе над стихами и многочисленным поправкам, можно с уверенностью сказать, что не одни цензурные условия удерживали Раевского от печатания. Его не удовлетворяли стихи, написанные как дань литературной моде, как упражнения начинающего. Он добивался воплощения в поэзии своего мировоззрения борца, общественного деятеля. Для того чтобы найти это новое слово в поэзии, нужно было упорно работать, а жизнь, каждодневные занятия не давали передышки, и из-под пера Раевского лишь изредка выливались стихи, вполне достойные его. Таковы некоторые из его посланий, сатиры и сатирические элегии. Лучшие стихотворения Раевский написал в Тираспольской крепости, — это знаменитое послание «К друзьям в Кишинев» и «Певец в темнице». Наряду с вольнолюбивыми стихотворениями Пушкина, Рылеева и других революционных поэтов, его «тюремные» стихотворения распространялись в списках и в конечном итоге составили «золотой фонд» декабристской потаенной литературы. Поэзия не была для Раевского лишь увлечением молодости. Он продолжал писать и в сибирской ссылке, но до нас дошли лишь те немногие его произведения, которые он, по-видимому, желал сохранить в семейном архиве как исповедь декабриста, как обращение к потомству. Это — «Послание к К…ву», «Предсмертная дума», «Дума» и послание к дочери («Мой милый друг, твой час пробил..»).

Поэтическое творчество Раевского, как говорилось, носит в основном незавершенный характер. Оно отмечено печатью упорных поисков, экспериментов, подражаний. Те проблемы, которые поэт затронул в своих стихах, получили художественно более убедительную трактовку в творчестве поэтов-декабристов второго призыва. И тем не менее стихотворное наследие Раевского — примечательный литературный и общественный документ, интересный прежде всего тем, что он запечатлел в себе личность человека с необычной биографией и судьбой. Исследователь декабризма П. Е. Щеголев назвал Раевского «первым декабристом», ибо он первый принял на себя удар наступавшей реакции. В то время, когда поэт уже стал жертвой политического доноса, был насильственно вырван из жизни, томился в тюрьмах, декабристское движение еще набирало силу, приближаясь к своему апогею. Стихи Раевского тем и любопытны, что в них отразились настроения пострадавшего декабриста в условиях нарастания революционно-освободительного движения.

С другой стороны, в тесной связи творчества «первого декабриста» с его биографией по-своему преломилось характерное для литературы того времени стремление выразить личность в своеобразии ее индивидуального облика. Всем этим и определяется место и значение стихов Раевского в декабристской поэзии.

Совсем недавно о поэтическом наследии Раевского судили исключительно по стихам, написанным в Тираспольской крепости (они были опубликованы в 1890 году), и по тем немногим стихотворениям, которые относятся к периоду сибирской ссылки. В настоящее время наши представления о творчестве Раевского значительно расширились. То, что сейчас мы можем предложить вниманию читателя — целый сборник стихотворений, — является результатом разысканий советских историков и литературоведов, время от времени публиковавших и комментировавших произведения поэта-декабриста.

Накануне 1812 года семнадцатилетний Раевский, сын курского помещика средней руки, был выпущен из кадетского корпуса Дворянского полка. Раевский принимал непосредственное участие в войне с Наполеоном и за отвагу, проявленную в Бородинском сражении, был награжден золотою шпагою с надписью: «За храбрость».

Отечественная война 1812 года и заграничные походы были для Раевского, как и для многих других будущих декабристов, прекрасной школой политического воспитания. Русский народ, в 1812 году отстоявший свою независимость и спасший родину от иноземного порабощения, после победы над наполеоновской Францией снова попал под палки помещиков, получил вместо наград военные поселения. Впоследствии, из ссылки, в письме к сестре Вере (1868) Раевский вспоминал о России времен Аракчеева: «Армия, избалованная победами и славою, вместо обещанных наград и льгот, подчинилась неслыханному угнетению. Военные поселения, начальники такие, как Рот, Шварц, Желтухин и десятки других, — забивали солдат под палками; крепостной гнет крестьян продолжался, боевых офицеров вытесняли из службы… усиленное взыскание недоимок, увеличившихся войною, строгость цензуры, новые наборы рекрут и проч. и проч. — производили глухой ропот… Власть Аракчеева, ссылка Сперанского, неуважение знаменитых генералов и таких сановников, как Мордвинов, Трощинский, сильно встревожили, волновали людей, которые ожидали обновления, улучшения, благоденствия, исцеления ран своего отечества… И вот причины, которые заставили нас высказаться так решительно и безбоязненно: дело шло о будущности России, об оживлении, спасении в настоящем»[3].

Раевский рано вступил на путь политической борьбы. Еще в 1816 году, служа в Каменец-Подольске, он был членом политического офицерского кружка и в знак «священной» дружбы носил особое железное кольцо — символ политического союза. Кроме Раевского железные кольца носили адъютант корпусного командира Горчакова штабс-капитан Приклонский, подполковник Кисловский, отставной штабс-капитан Губин, губернский доктор Диммер. Трудно судить из-за отсутствия материала о практической деятельности этой офицерской артели, но в нашем распоряжении послания Раевского к Приклонскому и Кисловскому, которые свидетельствуют о том, что в Каменец-Подольске существовал кружок молодых вольнодумцев.

Не выдержав аракчеевского режима, Раевский 30 января 1817 года уходит в отставку, подобно ряду других офицеров, настроенных вольнолюбиво и оппозиционно. Однако отставка Раевского продолжалась недолго. В июле 1818 года он снова вернулся в армию, сначала служил в 32-м егерском пехотном полку в Бессарабии, затем в Малороссийском кирасирском полку. Раевский возвращается в армию, чтобы бороться с аракчеевскими порядками. В 1820 году в Тульчине он был принят капитаном Комаровым, старым товарищем по кадетскому корпусу, в члены Союза Благоденствия. «В Тульчине, — писал Раевский в записках, — находилась главная квартира 2-й армии… у меня было много знакомых, товарищей по университетскому благородному пансиону. В главной квартире было шумно, боевые офицеры еще служили… Аракчеев не успел еще придавить или задушить привычных гуманных и свободных митингов офицерских. Насмешки, толки, желания, надежды… не считались подозрительными и опасными…»[4]

К этому времени созревают политические взгляды Раевского. В тайное общество он вступает сложившимся человеком и убежденным борцом, что позволяет ему сразу начать активную деятельность.

1820 год можно считать во многих отношениях переломным. Хотя ликвидация Союза Благоденствия формально происходит позднее, а революционные Южное и Северное общества возникают в 1821 и 1822 годах, именно с 1820 года начинается новая фаза в развитии декабризма. Для этого было несколько причин и международных и внутренних. К первым следует отнести ряд европейских революций и восстаний, происшедших в 1820 году (в январе началась революция в Испании, в июне восстал Неаполь, в августе началась португальская революция). Вести о них не могли не будоражить умы русских вольнолюбцев. В то же время в России к 1820 году вызревают элементы революционной ситуации. 1820 год был «рекордным» по количеству затяжных крестьянских волнений[5]. В том же году происходит восстание Семеновского полка, которое производит необычайно сильное впечатление. Более откровенный характер начинает носить правительственная реакция. В частности, высылка Пушкина на юг воспринимается всеми как событие политического характера.

Намечается дифференциация среди декабристов. В 1820 году состоялось петербургское совещание членов Союза Благоденствия, участники которого единогласно голосуют за республику как будущую форму правления в России. Но после этого съезда происходит раскол. Умеренные отходят от движения, революционеры продолжают его уже на новом этапе. Больший демократизм характеризует деятельность декабристов второго периода.

Время перелома в развитии декабризма совпадает с кишиневским периодом в жизни Раевского — периодом необычайно интересным. Кишинев, куда осенью 1820 года съехались Орлов, Пушкин, Раевский и Охотников, являлся одним из центров революционного движения на юге России. С конца 1820 года тревожная обстановка в Кишиневе обострилась столь очевидно, что, по словам хорошо осведомленного подполковника Ф. П. Радченко, следовало в то время ожидать «не пришествия турок, но внутреннего мятежа»[6]. Пробуждению революционных настроений в Кишиневе способствовали вспыхнувшее в 1820 году восстание гетеристов и национально-освободительная борьба за освобождение Греции от турецкого ига. Кишиневские декабристы лично общались с греческими «вольнолюбивыми патриотами». «Восторг умов, — по словам Пушкина, — дошел до высшей степени»[7]. Пушкин собирался покинуть «благословенную Бессарабию» и присоединиться к восставшим. В апрельском послании В. Л. Давыдову он приветствовал греческих повстанцев и одновременно выражал надежду на революцию в России:

В бессарабской группе декабристов Раевский играл выдающуюся роль. Он вместе с Михаилом Орловым фактически возглавлял филиал тайного общества. Надо учесть, что Раевский проявил себя как декабрист в эпоху Союза Спасения и Союза Благоденствия и сразу же после ликвидации последнего, в 1821 году и в самом начале 1822 года, когда ни в Петербурге, ни в Тульчине не было создано взамен распущенного прежнего Союза нового политического декабристского центра.

1821 год в Бессарабии — одна из интереснейших страниц в истории декабристского движения на юге России. В Тульчине передовая офицерская молодежь объединялась вокруг Пестеля, в Кишиневе — вокруг Орлова. Пестель бывал в Кишиневе и, конечно, общался с кишиневскими декабристами. Дом Михаила Орлова, командира 16-й дивизии, популярного генерала и авторитетного общественного деятеля, был превращен в своеобразный политический клуб. Реакционер Ф. Ф. Вигель в своих мемуарах называет по фамилиям тех, кто посещал этот дом и разделял воззрения его хозяина. «Два демагога, два изувера — адъютант Охотников и майор Раевский, — говорит Вигель, — с жаром витийствовали. Тут был и Липранди… На беду попался тут и Пушкин, которого сама судьба совала в среду недовольных»[8].

В январе 1821 года кишиневские декабристы послали на московский съезд Орлова и Охотникова. Орлов, требовавший на съезде от общества решительных действий, не встретил поддержки. Союз Благоденствия был распущен. Однако южные последователи Орлова, среди которых видное место занимал Раевский, не прекратили своей деятельности. В бумагах Раевского, отобранных при аресте, обнаружены наброски публицистических сочинений и стихотворения, тесно связанные по темам и настроению с этой публицистикой. Раевский был автором записок «О рабстве крестьян» и «О солдате». В первом из этих документов Раевский выступает резким противником крепостного права. «Откуда взят этот закон торговать, менять, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе человеков?» — спрашивает он. Раевский с гордостью говорит о наших «свободных предках» и с ненавистью — о современных помещиках, которые «вспоены слезами и кровавым потом своих подданных». Крепостное право подлежит уничтожению. «Какое позорище для каждого патриота видеть вериги, наложенные на народ правом смутных обстоятельств и своекорыстия. Зло слишком очевидно, чтобы самый недальновидный зритель не постигал его». Раевский понимает необходимость революционного вмешательства: «Граждане! тут не слабые меры нужны, но решительность и внезапный удар!»

На заметку «О рабстве крестьян» оказало несомненное влияние «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. И цепь рассуждений, и система доказательств, и идеализация прежней свободы, и вся фразеология этого документа (например, характеристика русского помещика), и, главное, революционные выводы сближают трактат Раевского со знаменитой книгой Радищева.

Декабристские взгляды Раевского сказались и в его рассуждении «О солдате». Внимание, которое Раевский уделяет положению солдат, стремление изменить это положение типичны для офицера-революционера, делающего основную ставку на выступление вооруженных войск.

Демократизм взглядов Раевского сказывается не только в его публицистике, но и в практической деятельности. Раевский — один из немногих декабристов, который вел непосредственную пропагандистскую работу среди солдат при помощи занятий по методе взаимного обучения. Содержание этих занятий, пронизанное вольнолюбивым декабристским духом, и навлекло на Раевского подозрения, приведшие к слежке.

6 февраля 1822 года Раевский был арестован в Кишиневе, а через 10 дней переправлен в Тираспольскую крепость и заточен в самую крепкую и изолированную камеру. У него были отобраны перья, чернила и бумага, был учрежден строгий внутренний и наружный караул. «Но сколько ни силен был сей приказ, — говорит Ф. П. Радченко, современник и участник кишиневских событий, — он не ослабил души его, несчастье или этот удар самовластья не только не повредили слабому его здоровью, но через неделю он совершенно успокоился, и самые стражи удивлялись тому равнодушию, с которым смотрел он на меры злодейской власти… Я видел майора Раевского после 14-месячного заточения, он столь же покоен и равнодушен, как был в минуты своего счастья… Надо было видеть, с какою твердостью все время боролся Раевский против своего утеснителя, против Комиссии и ложных свидетелей»[9].

Многочисленные факты, свидетельства современников, ответы Раевского на вопросные пункты членов Военно-судной комиссии, его «Протест» и «Дополнение к „Протесту“» говорят о мужестве и несгибаемости Раевского, благодаря чему арест декабриста не повлек за собой других арестов, и ни Орлов, ни другие его единомышленники не пострадали в этот период.

Характер Раевского, его целеустремленность и железная воля, его вера в свое дело, его твердость и надежды на скорую революцию в России отражены в стихах, которые поэт-декабрист писал, находясь в заточении, и переправлял друзьям на волю. Сидя в одиночной камере тюрьмы, Раевский никак не осознавал себя побежденным, а борьбу свою законченной. Он продолжал свое дело поэта-агитатора, и его стихотворные обращения к друзьям-единомышленникам полны наставлений и призывов.

Среди адресатов тюремных посланий Раевского первое место, несомненно, занимает Пушкин. История общения Раевского и Пушкина — интереснейшая страница в биографии обоих поэтов. Раевский познакомился со ссыльным Пушкиным в Кишиневе. Между ними происходили частые встречи, постоянные разговоры и горячие споры. «Здесь не было карт и танцев, — рассказывал в своих воспоминаниях И. П. Липранди, — а шла иногда очень шумная беседа, спор, и всегда о чем-либо дельном, в особенности у Пушкина с Раевским, и этот последний, по моему мнению, очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей и в особенности географией. Я тем более убеждаюсь в этом, что Пушкин неоднократно после таких споров на другой или на третий день брал у меня книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь. Пушкин как вспыльчив ни был, но часто выслушивал от Раевского под веселую руку обоих довольно резкие выражения — и далеко не обижался, а, напротив, казалось, искал выслушивать бойкую речь Раевского»[10].

Раевский был резок в выражениях, но Пушкин всегда спокойно выслушивал его «бойкую речь». Пылкий Раевский и не менее пылкий Пушкин нашли общий язык. Они даже сочиняли вместе стихи (памфлетную песню о Мальбруке, посвященную смерти полковника Адамова, командира учебного батальона при штабе 2-й армии)[11].

Характер кишиневских бесед и споров запечатлен в незаконченном прозаическом сочинении Раевского «Вечер в Кишиневе». Там речь идет о стихотворении Пушкина «Наполеон на Эльбе», которое в 1822 году было перепечатано в «Собрании образцовых сочинений и переводов в стихах». Раннее лицейское стихотворение Пушкина вызывает строго-критическое отношение Раевского, которого не удовлетворяют прежде всего неточность языка, романтические преувеличения и вольности. Вероятно, Раевского не устраивала и данная в стихотворении трактовка образа Наполеона, о котором сам декабрист отзывался с большим уважением (об этом свидетельствуют грамматические таблицы, составленные им для ланкастерской школы). Споры о Наполеоне не нашли непосредственного отражения в незаконченном «Вечере в Кишиневе», но, вполне вероятно, происходили в действительности. Смерть Наполеона (16 июля 1821 года) была предметом оживленных диспутов и размышлений, и стихотворение Пушкина «На смерть Наполеона», написанное в это время, содержит уже иную оценку бывшего императора и полководца, нежели «Наполеон на Эльбе». Новая оценка Наполеона, надо думать, соответствовала воззрениям Раевского.

Наивно думать, что в спорах с Пушкиным Раевский всегда выходил победителем. Пушкин прислушивался к Раевскому, дорожил его мнением, но можно не сомневаться, что и Раевский дорожил мнением своего собеседника: диспуты обогащали того и другого.

Пушкин в это время был охвачен общим настроением кишиневских декабристов и в какой-то мере являлся соучастником их общих замыслов. Именно поэтому, вспоминая о друзьях, живущих «еще в полусвободной доле», заточенный Раевский думает прежде всего о Пушкине, его огромном поэтическом таланте, его способности продолжить дело революционной поэзии и передает ему свой «лавр».

Кишиневские декабристы не могли осуществить своих намерений. «Решительный и внезапный удар», о котором мечтал Раевский, не был превращен в действие. Победили не Орлов и Раевский, а аракчеевские генералы Сабанеев и Вахтен. В итоге декабристское бессарабское гнездо было уничтожено, солдатское движение подавлено, Орлов смещен с должности дивизионного командира, Раевский, как главный вольнодумец в армии, арестован.

За четыре года до восстания на Сенатской площади в деятельности Орлова и Раевского проявилось основное противоречие дворянской революционности. При всем желании поднять солдат 16-й дивизии на восстание и опереться на их штыки в первом акте борьбы Орлов и Раевский были и оставались далекими от народа, политическими романтиками, а их попытка противопоставить одну дивизию, хотя и орловскую, вооруженному российскому самодержавию была утопичной. Они пережили декабристскую трагедию за несколько лет до 14 декабря 1825 года. И все же их опыт не прошел бесследно. Не случайно Пестель в своих показаниях признавался: «Ежели бы действительно мы нашлись в готовности и в необходимости начать возмутительные действия, то я полагал нужным освободить из-под ареста майора Раевского, находившегося тогда в Тирасполе в корпусной квартире генерала Сабанеева»[12]. Пестеля и Раевского объединяла не личная дружба (они если и встречались, то один или два раза, когда Пестель был проездом в Кишиневе), а политическая позиция, вера в революцию.

Свыше пяти лет Раевский находился в одиночном заключении, его бросали из крепости в крепость, над ним произвели четыре военно-судных дела, его судили в трех разных комиссиях. В 1826 году, находясь в крепости Замостье и давая ответы судьям, Раевский с гордостью говорил:. «Если патриотизм преступление — я преступник! Пусть члены суда подпишут мне самый ужасный приговор — я подпишу приговор… Под именем патриотизма подразумеваю я любовь к своему отечеству, основанную на своих обязанностях!»[13] 15 октября 1827 года он спокойно выслушал приговор Николая I: «Лиша чинов, заслуженных им… и дворянского достоинства, удалить, как вредного в обществе человека, в Сибирь на поселение»[14].

Сосланный на поселение в село Олонки Иркутской губернии, Раевский свыше сорока лет прожил в Сибири. В конце 1829 года он женился на местной олонской крестьянке Евдокии Моисеевне Середкиной. Жизнь ссыльного декабриста протекала в напряженной борьбе за существование, в постоянном труде: он занимался хлебопашеством, огородничеством, разводил парники, где выращивал арбузы и дыни, купил мельницу, завел лошадей, работал от крестьянского общества на поставке чая и вина.

В Олонках Раевский открыл постоянную школу, в которой обучались крестьянские дети. В одном из писем к Г. С. Батенькову он назвал себя «олонским крестьянином». Из декабристов Раевский, пожалуй, ближе всего сошелся с простым народом. Оглядываясь на пройденный путь, Раевский писал в письме к Батенькову от 25 июля 1861 года: «Я помню, когда я был призван в комитет 1826 года. После моих ответов на вопросы великий князь Михаил Павлович спросил у меня: „Где вы учились?“ Я ответил: „В Московском Унив<ерситетском> благородном пансионе“. — „Вот что я говорил… эти университеты. Эти пансионы!“ Я вспыхнул. Мне было только 30 лет. „Ваше Вы<сочест>во, Пугачев не учился ни в пансионе, ни в университете…“ Настоящие события доказывают, что для правительства всегда Пугачев опаснее Пестеля и Рылеева»[15].

Раевский до самых последних дней своей жизни сохранил кипучую энергию и постоянный интерес к насущным политическим проблемам. В 60-х годах он обрушивался на «куликообразных либералов». В письме к тому же Батенькову от 6 октября 1860 года Раевский писал о современном состоянии России: «Относительно настоящего и будущности России, я с сожалением смотрю на все. Сначала я с жадностью читал журнальные статьи, но наконец уразумел, что все эти вопросы, гласность, советы, стремления, новые принципы, прогресс, даже комитеты — игра в меледу. Государство, где существуют привилегированные и исключительные касты и личности выше законов, где частицы власти суть сила и произвол без контроля и ответственности, где законы практикуются только над сословием или стадом людей, доведенных до скотоподобия, там не гомеопатические средства необходимы. В наше время освобождение крестьян было ближе к делу. Прежде всего следует крепостному рабу возвратить человеческие права, а потом толковать о поземельном праве или о наделении землею. Человек, не имеющий права быть свидетелем против господина, у которого жена и дети, и сам он, и все его имущество принадлежит по праву помещику, человек, которого господин имеет право отдать в солдаты, сослать в Сибирь, даже засечь без посторонних свидетелей, этот человек — человек ли? Конечно, он доведен уже до бессмыслия, скотоподобия, одеревенения и не чувствует своего несчастного и безвыходного положения. Тем более что положение казенных, или государственных, крестьян ничем не лучше в настоящее время крепостного состояния»[16]. Таким образом, Раевский остается сторонником революционных мер, когда говорит о бесполезности «гомеопатических средств», и романтиком, когда уповает на «человеческие права», которые следует возвратить крестьянину в первую очередь, а поземельное право, «наделение крестьян землею» представляется ему уже делом вторым. Верность прежним взглядам и убеждениям, сознание того, что декабристы находились на правильном пути, характерны для Раевского. В письме старому кишиневскому приятелю А. Ф. Вельтману Раевский писал (3 февраля 1864 года): «Мы по непременному закону оставляем в наследство идею для руководства новому поколению, и эта идея растет, будет и должна расти, и никакие препятствия не сожмут ее»[17].

Жизнь Раевского в Сибири была полна бедствий и превратностей. Получив отказ А. X. Бенкендорфа на прошение «перевести на службу с канцелярским званием», Раевский около октября 1840 года писал графу П. Д. Киселеву, министру государственных имуществ и бывшему начальнику 2-й армий, с прежней откровенностью и резкостью: «Третий год, как я страдаю изнурительной болезнью без надежды к исцелению. После утраты так давно всех общественных и наружных достоинств для меня, собственно, нет уже ни почестей, ни вознаграждений, но я имею четырех детей: двух дочерей и двух сыновей от 9 до 2-летнего возраста. Я женился здесь, в Сибири. Ни жена, ни дети не могли разделить давно прошедшей вины моей. Но с отказом графа Бенкендорфа я вижу в облитом сердце кровью, что они должны разделить со мною при жизни и получить в наследство: мою сентенцию и титул ссыльного. Мне жить недолго, и хотя сыновья мои еще не в ревизии, но со смертью моей переход от этого сословия жене моей с детьми будет невозможен…»[18]

Только в 1856 году особым манифестом царя декабристам было разрешено возвратиться в европейскую Россию. Но немногие к тому времени уцелели из них. В 1858 году, после шестилетнего тюремного заключения и тридцатилетней ссылки, Раевский совершил путешествие в Россию, побывал в Москве, Петербурге и Нижнем Новгороде, встретился с прежними кишиневскими друзьями (Вельтманом, Горчаковым, Липранди), посетил Курскую губернию, где жили его сестры и братья. После этого Раевский прожил еще четырнадцать лет и умер в Сибири 8 июля 1872 года.

Первые свои стихотворения Раевский сочинял на дорогах войны 1812 года. Такова «Песнь воинов перед сражением». Это патриотическая ода, являющаяся как бы ответом «Певцу во стане русских воинов» Жуковского. Основная цель песни состоит в патриотическом назидании:

Раевский, подобно Жуковскому, воспевает прежние победы русского народа, но в противоположность «певцу во стане русских воинов» будущий декабрист ничего не говорит о царе Александре I, он славит Кутузова.

Время формирования Раевского — это период 1816–1820 годов, характеризующийся подъемом вольнолюбивых настроений, усилением оппозиционного отношения к правительству при отсутствии, однако, подлинной революционности: в декабристское движение оказались втянутыми широкие круги либерально настроенного дворянства.

Поэты, создававшие в эти годы вольнолюбивые произведения и заложившие основы декабристской поэзии, не отличались единством эстетических установок. У них были различные литературные симпатии и учителя. И благодаря этому они, объективно делая общее дело и решая сходные проблемы, не осознавали себя подчас представителями одного литературного лагеря.

В гражданской поэзии этих лет особенно ощутима связь с метафизическими представлениями XVIII века и рационалистическими установками просвещения. Традиционное деление на высокое и низкое, общее и частное является живой эстетической нормой литературы 1810-х годов. Десять — пятнадцать лет спустя подобные взгляды кажутся уже архаичными.

Рационалистический подход к поэзии в 1810-е годы закреплен и декларирован в теоретических документах декабристов, в частности в Уставе Союза Благоденствия («Зеленой книге»). В трактовке вопросов искусства, данной в «Зеленой книге», обращает на себя внимание постоянное подчеркивание и выделение нескольких основных положений: 1) декабристы утверждают примат мысли, идейного и нравственного содержания над красотой и изяществом выражения; 2) «изящное» в литературе и искусстве понимается ими как «полезное»; 3) цель искусства — воспитание достойных людей, «состоящее не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного существа нашего»[19], иными словами, воспитание личности цельной, деятельной, чуждой раздвоенности, слабости и праздной мечтательности.

Во всех этих положениях гораздо больше от эстетических представлений классицизма, чем от романтической эстетики, а декабристский идеал личности, чуждой всяких противоречий, выглядел ещё довольно абстрактным.

В своих толкованиях вопросов искусства авторы «Зеленой книги» исходили из того, чем располагала русская вольнолюбивая поэзия. Опыт гражданских произведений XVIII и начала XIX века несомненно ими учитывался. В то же время декларации устава стали программой для всех поэтов — членов тайного общества. Именно в соответствии с этими установками создавали свои гражданские произведения П. А. Катенин и Ф. Н. Глинка.

Декабристские гражданские стихотворения 1817–1820 годов характеризуются тираноборческими настроениями, выраженными иносказательно. Поэтам-декабристам необходимы исторические декорации. Они не прямо пишут о современности, а изображают иные эпохи, в которых стараются подчеркнуть общее с современностью. При этом и изображаемая эпоха, и герои, и их идеалы рисуются весьма абстрактно.

Таковы «Опыты двух трагических явлений» Ф. Глинки, напечатанные в 1817 году в «Сыне отечества». Этот отрывок, «не принадлежащий ни к какому целому», как отметил Ф. Глинка в специальном примечании, предельно абстрактен и в то же время предельно аллюзионен. Никаких указаний на место и время действия здесь нет. Но изображение страждущей отчизны, покоренной тираном, воздвигшим «свой железный престол» на «выях согбенных под гнетом рабов», безошибочно связывалось в представлении читателей с современностью, с положением в России. Изображая политических заговорщиков, призывающих к борьбе за свободу отчизны, Глинка создает образы идеальных героев, не знающих сомнений и колебаний, одержимых одной страстью — любовью к родине и свободе.

Если положительным героям чужды всякие противоречия, то тиран показан как человек, полный противоречивых чувств, сломленный бременем страстей. Изображение человека как раба страстей в декабристской поэзии обычно характеризует отрицательного героя. Таковы позднее Тимофан в «Аргивянах» Кюхельбекера, Святополк, Самозванец, Мазепа у Рылеева и другие. Положительный же герой подавляет все колебания и страсти. Таков Катон, изображенный в «Отрывках из „Фарсалии“» (1817) Ф. Глинки. Сближение образа Катона с русскими тираноборцами подчеркивается еще и тем, что Катон, далеко не уверенный в своей победе над Цезарем, считает тем не менее борьбу с ним неизбежной.

Сходные мотивы звучат и в вольнолюбивых произведениях Катенина этой поры. В 1818 году в «Сыне отечества» напечатал он «Отрывок из Корнелева „Цинны“», который представлял собой революционное, антимонархическое произведение. Отрывок является вольным переводом монолога Цинны из 1-го действия трагедии Корнеля. Катенину, как и Глинке, понадобились определенные декорации для выражения своих политических настроений. По сравнению с Глинкой Катенин более тщательно воссоздает в своем произведении исторический колорит, стремясь следовать не столько оригиналу, сколько духу любимой им античности. При всем том аллюзионность отрывка была несомненной. Однако на современников, надо думать, наибольшее впечатление произвели не отдельные намеки, большинству непонятные[20], а самый тираноборческий пафос «Рассказа Цинны». Заговор против императора здесь представлен как дело законное и даже добродетельное, так как монарх привел страну и народ к неисчислимым страданиям.

«Рассказ Цинны» Катенина, так же как и глинковские «Опыты трагических явлений» и «Отрывки из „Фарсалии“», — типичный при мер гражданской поэзии раннего декабризма.

Слог их возвышен и декламационен, словарь и фразеология в большой степени традиционны и условны. Авторский голос, который должен был бы придать произведениям особую индивидуальную окраску, приглушен. В них к тому же явно преобладает драматическое начало.

Даже обращаясь к лирическим жанрам, Катенин создает произведения, полные обобщенных деклараций и звучащие, при всей их политической смелости, отвлеченно. Таковы строки из не дошедшего до нас целиком знаменитого гимна «Отечество наше страдает…» (1816–1818). Он близок по духу народным гимнам эпохи французской революции и не прикреплен к конкретному месту и времени.

Предельная обобщенность катенинского гимна особенно отчетливо выступает, если сравнить его с таким лирическим произведением, как послание «К Чаадаеву» Пушкина (1818). Здесь поэт не только скорбит о страданиях отечества, не только призывает к борьбе за свободу, не только верит в победу над тираном (все это есть и у Катенина) — он создает конкретный образ человека своей эпохи с присущими ему сомнениями, порывами и надеждами. Такое слияние вольнолюбивых помыслов и раздумий с личными настроениями и переживаниями героя было в тот период недоступно другим поэтам.

Обращаясь же к традиционным, чисто лирическим жанрам (элегия, послание, романс и т. п.), поэты-декабристы обычно не затрагивали гражданских политических мотивов. Они изображали картины природы, раннее увядание героя, его неудовлетворенность жизнью, грусть и тоску. Таково большинство лирических стихотворений Ф. Глинки этого периода. Герой этих стихотворений проповедует довольство малым, утверждает, что истинному счастью противопоказаны роскошь, блеск губительной славы и т. п. Поэт утверждает,

В таком же духе его стихотворения «Мотылек», «Осенняя грусть», «К снегирю», «Дитя и птичка», «К соловью в клетке» и многие другие.

Не только образ героя и идеалы автора в этих стихотворениях отличны от гражданских произведений Глинки. Вся система изобразительных средств, весь стиль их иные. Здесь и свойственное карамзинистской поэзии изображение чувств на фоне природы, и традиционные для той же поэзии образы (мотылек, фиалка, соловей, «прелестна Хлоя», которая «без затей легко одета»), и вся система изобразительных средств (сизый сумрак, серебряный поток, роза пышная, море наслажденья, нектар забвенья, милый голос Филомелы, тихое сияние луны, бедная хата, шалаш укромный и т. д. и т. п.).

Таким образом, четкому разделению на темы, жанры и стили в поэзии 1810-х годов соответствовал тот или иной тип героя.

Однако некоторые поэты уже в эпоху раннего декабризма идут к сближению интимно-лирических и гражданских, публицистических тем и жанров. Особенно интересны в этом плане произведения Вяземского и молодого Пушкина.

Вяземский, подобно другим поэтам раннего декабризма, в большинстве своих стихотворений выдерживает четкое разделение тем, жанров и стилей. Но в его творчестве этой поры появляется стремление создать интимное лирическое произведение, в котором политические вольнолюбивые настроения сочетаются с изображением личных переживаний автора. Такова элегия «Уныние» (1819), которую Пушкин считал лучшим стихотворением Вяземского.

«Уныние» — во многом типичная элегия карамзинской школы. И прославление уныния как лучшего человеческого чувства, и скорбь об «угасшей младости», и рассуждения о тщете славы, призрачности счастья и т. п. связывают элегию Вяземского с подобными произведениями Жуковского и его учеников. Однако «Уныние» — стихотворение гражданское. Герой его не смиряется под бременем невзгод и разочарований, не уповает на чистые радости любви, природы и искусства, не отказывается от житейской борьбы. Герой «Уныния» — это принципиальный и твердый человек, в чью душу «слава» вдохнула «свободную отвагу»,

который

«Уныние» не содержит более никаких выпадов против самодержавия и рабства. Оно интересно прежде всего сложным, многогранным образом лирического героя — поэта и правдолюбца.

К эпохе раннего декабризма относятся и многие политические стихотворения Пушкина. Наиболее близка произведениям декабристов, конечно, его ода «Вольность» (1817). Но в других политических стихотворениях этого периода («К Чаадаеву» —1818, «Деревня» — 1819) Пушкин идет уже по пути широкого синтеза тем и настроений, хотя и сохраняет жанровые признаки. Герой «Деревни» при всей политической его наивности, характерной для эпохи Союза Благоденствия, — образ, который в творчестве поэтов-декабристов появляется лишь несколькими годами спустя. Пушкин, как известно, уже к началу 20-х годов использовал плодотворные возможности гражданского романтизма и перешел к новому методу, между тем как декабристы вплоть до 1826 года более подробно и обстоятельно развивали гениально намеченное Пушкиным в его ранних произведениях.

К 1816–1820 годам относится большая часть написанного Раевским. Почти все его стихотворения этого периода в той или иной мере подражательны. Это еще поиски самостоятельного пути, самостоятельного голоса в поэзии. Самые первые произведения Раевского, как уже отмечалось, связаны с войной 1812 года и проникнуты патриотическим чувством. Кроме «Песни воинов перед сражением» тема войны и победы над Наполеоном отражена в «Песне» («Полно плакать и кручиниться…») и отчасти в «Послании H. С. Ахматову». Разумеется, здесь еще нет оппозиционных настроений, а служба «родине священной» ставится наравне со службой «кроткому царю». Однако очень рано Раевский отказывается от верноподданнических настроений в поэзии. Он обращается к интимным темам, прославлению любви и дружбы, противопоставлению свободы и независимости — «славе шаткой», «блеску пустых честей», скромной жизни на лоне природы — светской суете. Темы эти трактуются в батюшковском духе. Эпикурейские мотивы в любовных стихах и дружеских посланиях чередуются с не менее традиционными меланхолическими настроениями, мотивами разочарования, усталости и уныния («Час меланхолии», «Сетование», «Меналк» и другие). Однако стихи эпикурейского звучания, несомненно, преобладают в ранней лирике Раевского. Будучи прилежным учеником «новой поэтической школы», которую современники связывали с именами Жуковского и Батюшкова, Раевский в то же время не довольствуется разработкой традиционных для этой школы тем. Собственный голос все явственнее звучит в его стихах. И связано это с размышлениями об окружающей действительности, с ростом критических настроений, с осмыслением своей роли в жизни.

Как и другие декабристы, Раевский не удовлетворяется воспеванием интимных радостей и наслаждений. Мысли о высоком, благородном призвании человека, о необходимости борьбы с существующими пороками появляются во многих его стихотворениях. Это и прославление разума, который «нас высит превыше ничтожных сует» («Ода другу»), и восхищение другом, идущим честным и прямым путем (послания к Г. С. Батенькову), и сознание своей ответственности перед людьми, необходимости служить «любви и нравственной свободе», а не предаваться беспечной жизни на лоне природы («Пришлец! здесь родина твоя!..»).

Уже в некоторых ранних стихотворениях лирический герой Раевского обогащается чертами гражданина-вольнолюбца, не приемлющего окружающую жизнь. С этим связан и мотив предчувствия своей трагической судьбы, тех испытаний и невзгод, которые неизбежны в жизни борца за справедливость. Даже любовь, воспеванию которой молодой Раевский посвятил столько прочувственных стихов, на рубеже 20-х годов становится для него лишь временным отдохновением. Поэт говорит о перенесенных страданиях. Он глубоко благодарен любимой за то счастье, которое она дала ему:

Но испытания и разлука ждут впереди:

Таким обращением Раевский закончил любовную элегию «К моей спящей» (1820). Строки этого произведения посвящены, казалось бы, одной цели — выразить нежное сочувствие поэта любимой женщине. Но знаменательно окончание: поэт не смеет отдаться мирным радостям, у него другая забота, его ждут труд и подвиг, он готовит себя к «бурному дню судьбины», ибо настоящая жизнь сулит суровые испытания и борьбу, она спорит с личным счастьем, и уступок ему быть не может.

Примечательно, что традиционный жанр дружеского послания у Раевского в какой-то мере также превращается в своеобразную гражданскую проповедь: «частное» поэтическое обращение приобретает значение общественного документа. Среди рукописей поэта сохранилась «Ода другу», датированная 1816 годом. На первый взгляд, это обычное дружеское послание, проникнутое эпикурейским духом. Но поэт внушает своему другу, что опасно идти на поводу личных страстей, что человек существует для иной, более высокой цели, нежели мир личных утех. Смысл жизни состоит в служении обществу и в постоянной заботе о своем нравственном совершенстве. В «Послании П. Г. Приклонскому», написанном через год, содержится резкая критика невежд и глупцов, хотя бы они и были «с титулом княжеским»:

«Сословие невежд, гордящихся породой», вызывает у Раевского гордое презренье:

Раевский не жалует царей, вельмож и их льстецов, он предпочитает независимость («Лишь независимость есть мудрого черта»), он понимает, что в современном обществе нет и не может быть равенства, но «жить для пользы ближнего» есть «сладкая мечта», и Раевский призывает своего друга идти по пути гражданской добродетели, а не ожидать «у моря погоды». В «Послании П. Г. Приклонскому» ясно обнаруживается переход от дружеского послания к философским элегиям («Элегия I», «Элегия II»), о которых речь пойдет несколько ниже.

Гражданским, патриотическим пафосом проникнуты и послания к Г. С. Батенькову. Еще в кадетском корпусе Раевский и Батеньков целые вечера проводили в «патриотических мечтаниях» и «развивали друг другу свободные мысли»[22], как признавался Батеньков в показаниях Следственному комитету. Послания Батенькову имеют характер интимных дружеских признаний, но эта интимность особого толка. Воспоминания о 1812 годе и постоянное напоминание о тернистом пути, которым должен идти человек, избравший высокую цель в жизни, прославление дружбы и «свободной души» делают эти послания гражданскими стихотворениями. В утраченных письмах Раевского к Батенькову политические мотивы звучали, видимо, еще более открыто. Батеньков показывал на следствии: «В 1819 году, сверх чаяния, получил я три или четыре письма от Раевского. Он казался мне как бы действующим лицом в деле освобождения России и приглашал меня на сие поприще»[23]. И в поэтических посланиях Раевский постоянно касался политических предметов, он приглашал Батенькова вернуться к общественной деятельности.

Спокойной, мирной судьбе своего друга Раевский противопоставлял свой путь, «твердый, каменистый», полный опасностей. В первой редакции своего послания он писал:

Однако:

В другом своем послании он спрашивал Батенькова:

И здесь же высказывалась надежда:

Дружеские послания Раевского в офицерской среде, в кружке единомышленников имели уже не частное, но важное общественное значение: они агитировали и убеждали, включались в общий поток декабристской литературы.

В стихах Раевского, написанных до ареста, мы, таким образом, можем проследить основные пути развития всей декабристской поэзии. С одной стороны, это разный стилистический подход к разным темам (стихи, посвященные природе, любви и наслаждениям, создаются в стиле «легкой поэзии», стихи, раскрывающие философские и гражданские темы, — в высоком, архаизированном стиле), с другой стороны, — намечающаяся к концу периода едва заметная тенденция к слиянию тем, проявившаяся прежде всего в более сложной обрисовке образа лирического героя.

Общий процесс сближения русской литературы с действительностью оказал глубокое воздействие на состояние декабристской поэзии уже в 1810-е годы.

Как отмечалось, в поэзии раннего декабризма образ героя — защитника справедливости и борца за свободу — был не только отодвинут от личности своего творца, но зачастую и выведен за пределы национальной истории, так что связь с нею имела чисто аллюзионный характер. Этим, в частности, объясняется абстрагированная объективизация малых форм поэзии — широкое использование в них эпических и драматических приемов изображения (например, катенинский монолог Цинны, «Опыты трагических явлений» Ф. Глинки).

В конце 1810-х — начале 1820-х годов ситуация явно меняется. Образ положительного героя приобретает более конкретную лирическую выразительность, он явно и непосредственно преломляет в себе личность самого поэта. В то же время образ героя все чаще разрабатывается на материале национальной истории (например, «Думы» Рылеева) или современной русской жизни.

Именно последним путем пошел Раевский. От обличения абстрактного зла, деспотизма и несправедливости вообще он переходит к сокрушительной критике конкретных явлений русской действительности. Показательно для его эволюции различие между одой «Глас правды» и сатирическими произведениями конца 10-х — начала 20-х годов.

Ода Раевского, исполненная тираноборческого пафоса, близка (местами почти текстуально) рылеевской сатире «К временщику». Интересно, что произведение Рылеева Раевский впоследствии переписал из журнала «Невский зритель», намереваясь использовать его на уроках поэзии в юнкерской школе. Подобно Рылееву, автор «Гласа правды» говорит о тиране:

А в черновых набросках «Гласа правды» обличение деспотизма, обращение к царям и вельможам звучит совсем как в сатире «К временщику»:

При всем том нельзя не заметить, что стихи Раевского лишены конкретно-исторического колорита, а фигура тирана выглядит крайне условной и почти ходульной.

Иные приемы критики действительности в таких произведениях, как «Элегия I», сатира «Там далее: провинциал Минос…», стихотворение «Смеюсь и плачу» и других.

«Элегия I» представляет собой своеобразный род философско-политической медитации, наиболее характерной для творчества Раевского. Поэт оплакивает безвременную смерть юного друга. К той же теме, между прочим, проявил особый интерес Жуковский. Однако элегическое стихотворение поэта-декабриста во всех отношениях противостоит меланхолическим размышлениям автора «Теона и Эсхина».

Конкретность социальных обличений, критический пафос в элегии Раевского невольно напоминают гневные монологи Чацкого в комедии Грибоедова. Герой элегии — жертва режима, окружающей среды. Возрастные характеристики в ней символичны. Юное — это новое, которое загублено старым, консервативным. Юноша противопоставлен миру, где молодым силам нет места. Он не желает быть на пиру «корысти» и «тиранства», он загублен «правительства рукою». Понятно, что ни о каком взаимном влиянии двух поэтов (Грибоедова и Раевского) говорить не приходится. Речь идет о совпадении в их произведениях и сатирических объектов, и методов критики социального зла.

Оплакивая смерть безвременно погибшего юноши, Раевский напоминает о повсеместных жертвах самодержавия:

Куда бы поэт ни направил свой взор — везде «картина преступлений». Отсюда вывод — необходимость продолжения борьбы, отказ от домашнего затворничества, требование выхода на общественную арену.

Примером острой социальной сатиры Раевского является также отрывок «Там далее: провинциал Минос…», написанный в форме дружеского послания. Поэт обращает внимание друга на «злобу и разврат», «безумцев круг» и сонмище царедворцев «с предлинными ушами». Современное общество Раевский клеймит и в отрывке «Сатира на нравы», и в стихотворении «Смеюсь и плачу». В первом затрагивается характерная для декабристов тема борьбы за национальную самобытность:

Эти стихи звучат как цитата из комедии Грибоедова. В сатире «Смеюсь и плачу» Раевский, словно предваряя пламенные инвективы Чацкого, обращается ко всей официальной России, высмеивая «визирей», «пашу» «с подлою душой», «вертопраха», который

Он клеймит «безумцев», мракобесов, под стать Скалозубу, которые «гнетут ум» и «знать право воспрещают», весь тот порядок, при котором всегда гибли и продолжают гибнуть лучшие представители человечества.

«Элегия I», «Элегия II», «Смеюсь и плачу» и другие сатирические произведения, по всей вероятности, написаны в годы деятельности Раевского в Союзе Благоденствия и отражают влияние на его творчество этой декабристской организации. Все эти стихи были захвачены при аресте поэта и дали Следственной комиссии дополнительный материал для обвинений «первого декабриста» в преступной деятельности и недозволенном образе мыслей.

В творчестве Раевского элегия заняла видное место. Поначалу он писал элегии, не отступая от общепринятых канонов этого жанра. Традиционные названия элегий: «Свидание», «Обет», «Ропот», «Сетование», «Час меланхолии» — характеризуют поэтическое ученичество Раевского.

Интимная элегическая лирика начала XIX века противостояла официозной и дидактической поэзии. В этом смысле роль элегий была положительной для развития новых видов прогрессивной поэзии. На основе традиционной элегии выросли новые виды философской, гражданской и исторической элегии. В творчестве Раевского любовные и «унылые» элегии в духе Батюшкова постепенно были вытеснены особым родом гражданственных элегий, вобравших в себя элементы политической и философской лирики. Весьма показательна в этом отношении «Элегия II». Политические рассуждения здесь переплетаются с картинами природы. От внимания комиссии, ведущей следствие по делу арестованного Раевского, не ускользнули следующие стихи:

Раевский объяснял написание этих строк мрачным расположением духа. Однако мятежный пафос приведенных строк был настолько разительным, что оправдания Раевского не удовлетворили следователей[25].

Картина осенней бури в «Элегии II» явно отмечена чертами политической аллегории. В стихотворении без труда просматривается нечто большее, нежели «грозный осенний день», а именно мысль о неизбежности и закономерности социальных потрясений: «И в бездну упадет железный злобы трон». Да и вся стилистическая окраска стихотворения, типично гражданская лексика («свобода», «добродетель», «устройство», «неустройство» и т. п.) — все это составляло художественный арсенал декабристской поэзии.

Картины мирозданья, изображенные в «Элегии II», натурфилософские и космологические идеи находятся в прямой зависимости от революционно-просветительских взглядов Раевского. Он изображает вечное развитие жизни — развитие, полное борения, драматизма, вулканических сил. Прославляя человеческий разум, вечное движение материи и объективные законы природы, поэт-декабрист в то же время внушает мысль о том, что природа наградила человека свободой, но тираны похитили ее, надев на человека цепи рабства. Самодержавная власть, как темная сила, нависла над людьми, но и эта сила падет:

Создавая свои «высокие» стихи, полные гражданских и философских идей, Раевский, подобно другим поэтам-декабристам, обращается к традициям русской поэзии XVIII века. Ломоносов, Державин, Радищев по-разному используются и учитываются в его гражданских стихах. От Ломоносова в его стихах идет тема природы, от Радищева — тема человека и человеческого разума. Державин для Раевского, как и для других поэтов-декабристов, — крупнейший гражданский лирик XVIII века, певец-обличитель. Ссылкой на обличительные мотивы в поэзии Державина Раевский даже пытался оправдать собственные сатирические стихи перед Следственной комиссией.

Вместе с тем Раевский использует и достижения старших своих современников, прежде всего Н. И. Гнедича, стихотворение которого «Перуанец к испанцу» (1805) он читал воспитанникам дивизионной ланкастерской школы. Раевский, несомненно, отправлялся от него, когда создавал свое стихотворение «Плач негра», также направленное против европейских варваров, подвергавших нещадной эксплуатации нецивилизованные народы. С Гнедичем поэзию «первого декабриста» роднит суровая, гражданственная патетика, передающая особую эмоциональную напряженность. Подобно Гнедичу, Раевский рисует «кровавые» ситуации, полные огня и мести. Вслед за нагнетением страшных, «жестоких», «свирепых» слов у Гнедича («кровь», «свирепство», «адский», «изнуряя», «окровавленная», «насильственная рука», «мщение», «подлость», «хитрость», «коварство», «мрачное смертей ужасных царство», «жесточайшая», «злодейска» и т. п.) Раевский использует подобные же приемы: «струится кровь рекою», «омывшися в крови», «кровавая стезя», «свирепствуй», «адские дела», «адская тьма», «железная злоба», «ярость стихий», «свирепый океан», «бездонная пропасть» и т. д. и т. п. Г. А. Гуковский, говоря о стихах Гнедича, справедливо отмечал: «Это была романтическая напряженность, поэзия бури и натиска, поэзия борьбы, самым стилем своим, противопоставленным спокойствию, разумной уравновешенности классицизма, выражавшая нетерпеливое стремление к разрыву уз механического рационализма, к свободному разливу человеческой „гениальности“, беззаконного вдохновения»[26].

Эта характеристика относится и к стилю Раевского, и к стилю других поэтов-декабристов, например Кюхельбекера в его гражданских и «библейских» стихах начала 20-х годов. При всем том Раевский в большей степени, чем другие декабристы, поэт-рационалист, тяготеющий к поэзии дидактической. Философский и дидактический пафос приводит Раевского к фразеологии выспренней, к сложному синтаксису и архаизированной лексике, что, как уже отмечалось, не было исключением в высокой поэзии 1810-х годов. Однако шероховатость стиха, сложные периоды, длинные, затрудненные обороты речи составляют особенность поэтического стиля Раевского, стремившегося к выражению своей индивидуальности, к поискам яркого, броского слова, которое вызывало бы эмоциональный эффект, пробуждало общественное сознание. Эта борьба Раевского за обретение своего голоса была мучительной и долгой. Ученический период его творчества затянулся. Лишь впитав в себя, творчески переработав и усвоив разнообразные поэтические традиции, Раевский смог подойти к созданию стихотворений, ставших в одном ряду с лучшими достижениями революционной гражданской поэзии 1820-х годов.

Переход декабристской идеологии в новое качество отражается и на литературной деятельности поэтов-революционеров. Более решительная постановка многих литературных проблем — несомненное следствие обострения политической борьбы в начале 1820-х годов.

В истории декабристской литературы это время характеризуется приходом целого ряда молодых поэтов, вступивших на литературное поприще в 20-е годы или незадолго перед тем. В 1820 году заявляют о себе два крупнейших поэта декабризма: Рылеев, напечатавший в октябрьском номере «Невского зрителя» сатиру «К временщику», и Кюхельбекер, выступивший 22 марта в Вольном обществе любителей российской словесности с программным стихотворением «Поэты». Именно с этого времени Рылеев и Кюхельбекер становятся на путь революционной поэзии и высоко несут ее знамя.

Ученический, подражательный период в творчестве этих поэтов-декабристов не прошел для них бесследно. Обогащенные опытом новой поэтической школы (изображение интимного настроения человека, а также достижения в области языка и стиха), они затем обращаются к проблемам, поставленным иными литературными группами, и пытаются по-своему решать их.

Принятое декабристской поэзией в эпоху ее формирования традиционное прямолинейное противопоставление частного — общественному, личного — государственному в значительной мере усложняется или снимается в поэзии зрелого декабризма.

Борьба идет как за новое содержание поэзии (активный герой, патриотический сюжет), так и за самобытную форму ее.

Образ героя декабристской поэзии 20-х годов во многом определил ее политическую направленность, ее идейное и литературное своеобразие. От гражданской поэзии XVIII века и вольнолюбивой поэзии начала XIX века декабристы восприняли образ свободолюбивого патриота — выразителя высокой мысли, одержимого одной страстью — любовью к родине или ненавистью к тирании. Такой образ — цельный и прямолинейный — характерен и для гражданских произведений раннего декабризма. Со временем образ этот меняется, делается постепенно все многограннее и конкретнее. Об этом, в частности, красноречиво свидетельствует творческий путь Рылеева. Поначалу в его думах герои даются как люди целеустремленные, страстные, одержимые одним чувством. Рогнеда одержима чувством мести, Дмитрий Донской и Иван Сусанин — любовью к родине, Волынский — свободолюбием, Наталья Долгорукова — преданностью мужу.

То же характерно и для отрицательных образов. Святополк, Глинский, Дмитрий Самозванец даны как рабы страстей, что характерно вообще для декабристской трактовки отрицательного героя. Однако в «Думах» Рылеева, созданных в основном в 1821–1822 годах, как и в «Опытах священной поэзии» Глинки, намечается образ героя противоречивого, сложного, характерного для романтической поэзии. Это Курбский, Борис Годунов, Мазепа.

Положительный герой декабристской поэзии — чаще всего идеализированный человек прошлого (исторические и мифологические персонажи) или идеализированный образ современника. В последнем случае он тоже изображается как высокий герой, освобожденный от частных подробностей. Таковы Мордвинов и Ермолов у Рылеева, Ермолов у Кюхельбекера и т. д. Часто таким высоким героем является образ поэта. Катенин, например, видел такого героя в лице Гомера, Софокла и легендарных певцов древности. У Рылеева это Баян и особенно Державин, а также Байрон. Высокий герой Кюхельбекера, как правило, — всегда поэт. Декабристские представления о роли поэзии, о назначении поэта, об искусстве «высоком и прекрасном», представления в равной степени романтические и просветительские, находят яркое отражение в созданных ими образах.

Поэт в стихотворениях декабристов выступает и как образ автобиографический, как лирический герой произведения, выражающий чувства и мысли автора. Этот образ также претерпевает заметную эволюцию в декабристской лирике 20-х годов. Эволюция эта очень интересна.

Лирика сентиментализма и раннего романтизма по преимуществу изображала не комплекс чувств и настроений, а отдельные чувства и настроения. Это или горечь разлуки, или страдание от измены возлюбленной, или радость любви взаимной, или тоска по отцветающей молодости и т. п. Стихотворение (элегия, послание, романс) описывает одно чувство и настроение, которое дается в традиционном плане (сходные образы, терминология, набор традиционных поэтических декораций для описания каждого чувства).

В лирике зрелого романтизма возникает изображение человека как неповторимой индивидуальности, как единство различных, часто противоречивых, чувств и страстей. В этом же направлении развивается и поэзия декабристов.

Герой в их элегиях, посланиях (жанрах не гражданских, посвященных описанию частных, интимных переживаний человека) обогащается чертами гражданского, общественного деятеля. На первых порах происходит соединение каких-то черт общественного и частного, причем соединение пока что не вполне органичное. В работе Л. Я. Гинзбург «О проблеме народности и личности в поэзии декабристов» говорится: «В тревожной, напряженной обстановке, в атмосфере противоречий, неизбежно присущих сознанию дворянских революционеров, оторванных от народа, возникают черты по-новому понятого современного героя. Расторгнутые рационализмом сферы деятельности человека (общественный человек и частный человек) тяготеют теперь к слиянию в единство — еще метафизическое — героической, „избранной“ личности революционного романтизма»[27].Это метафизическое слияние происходит уже в начале 20-х годов и проявляется в «Думах» Рылеева. Путь, которым шла декабристская поэзия к этому своеобразному синтезу, любопытен и показателен.

Индивидуализированный лирический герой возникает у поэтов гражданского романтизма раньше всего в камерных интимно-лирических жанрах, которым они не придавали существенного значения, поскольку по-прежнему видели свою цель в создании поэзии агитирующей, воспитывающей, поучающей. Показательно, что стихи, отражающие свои собственные переживания и сомнения, поэты-декабристы часто вовсе не предназначали для печати.

Стихи эти — род дневниковых записей в виде размышлений, писем, беглых зарисовок. А между тем именно этот путь, побочный, как считали декабристы, оказался чрезвычайно плодотворным для развития русской лирики. Не достигнув на этой дороге больших творческих побед, декабристская поэзия тем не менее отразила одну из важнейших закономерностей поэтического движения 1820-х годов. Интересно в этом плане проследить эволюцию образа героя в лирике крупнейших декабристских поэтов.

Так, у Кюхельбекера герой в ранних стихах условен и традиционен. В элегиях 1817–1820 годов — это унылый мечтатель, стремящийся к небесной «отчизне», оплакивающий свои жизненные разочарования и увядшую молодость («Осень», «Элегия», «Отчизна», «Ночь», «Пробуждение», «Седой волос»[28] и другие). Примерно с 1820 по 1821 год в лирике Кюхельбекера начинает преобладать иной герой — восторженный юноша, пламенный поклонник свободы, мечтающий сражаться за нее и даже погибнуть. Таким представляется он в «Греческой песне», «К Ахатесу» и в некоторых других стихотворениях, написанных за границей в 1821 году. Образ высокого мужественного героя создает Кюхельбекер в посланиях Ермолову и Грибоедову, а также в трагедии «Аргивяне», над первым вариантом которой работает в 1821–1822 годах.

Понятия «поэт» и «революционер» у Кюхельбекера отождествляются. Таков образ Байрона в его оде, написанной по случаю смерти британского поэта. При некоторых формальных просчетах (стремление выдержать все приемы канонической оды, что в 1824 году было уже анахронизмом) ода «Смерть Байрона» — яркое произведение декабристской гражданской поэзии, воссоздающее образ высокого положительного героя.

Что касается лирического образа, отражающего мысли и настроения самого автора, то в стихах Кюхельбекера 1822–1824 годов он отделяется от идеального героя и в какой-то степени противопоставляется ему.

Жизненные испытания, разочарования, уже не вымышленные, как в элегиях 1817–1819 годов, а подлинные, накладывают отпечаток на образ лирического героя, которого тяготят вечные скитания, отсутствие пристанища и покоя. Его омрачают сомнения в своих силах, в значительности собственного поэтического дарования. Такого рода настроения звучат в послании Грибоедову, в «Пророчестве», «К Вяземскому».

Как известно, Кюхельбекер выступил против унылой элегии, противопоставив ей оду как жанр, способный вместить темы государственного, общенародного значения. Однако в собственной поэтической практике он от элегии не отказался. В 1823–1824 годах им написан целый лирический цикл, тематически связанный с пребыванием в имении Закуп, Смоленской губернии, у сестры.

Стихотворения эти во многом продолжают элегическую традицию. Здесь мы находим изображение природы, камерного мира, интимных чувств героя. Однако они отличны от элегических настроений раннего Кюхельбекера своей внутренней сложностью. Уютный быт дворянской усадьбы, который описывает поэт, — только временное прибежище для него. За его порогом — огромный неустроенный мир, и в этот мир должен вернуться герой Кюхельбекера, вернуться добровольно. Он не может быть здесь счастлив, у него иные мерки счастья, чем у обитателей Закупа. Это, несомненно, декабристская тема, нашедшая отклик в таких стихах Раевского, как «Пришлец! здесь родина твоя…».

В послании «Криштофовичу» Кюхельбекер противопоставляет себя своему успокоившемуся от жизненных тревог приятелю-домоседу (вспомним, что подобные мотивы отражены в одном из вариантов «Послания Батенькову» Раевского):

Эта бесприютность и смятенность героя (черты, несомненно, автобиографические) подчеркнуты в его закупских элегиях.

Лирический герой Кюхельбекера, похожий на героя Раевского своей неуспокоенностью, в то же время отличен от него. Певец Кюхельбекера — человек мятущийся, ищущий места в жизни, это скиталец прежде всего. У Кюхельбекера больше, чем у других поэтов-декабристов, заметно внимание к внутренней противоречивости человеческого характера, к дисгармоничности современного человека[29].Так корректируется созданный ранее гражданской поэзией прямолинейный образ героя, лишенный противоречий и психологической конкретности.

Более цельный образ революционного героя мы находим в лирике Рылеева. Герой его поэзии — гражданин, в лирических жанрах — поэт-гражданин. Образ этот развит в посвящении «Войнаровского» Бестужеву, в послании Бестужеву («Хоть Пушкин суд мне строгий произнес…»), в элегии «Ты посетить, мой друг, желала…» и особенно в «Гражданине».

Основная тема стихотворения — противопоставление Гражданина «изнеженным», «переродившимся славянам», влачащим «свой век младой» в «постыдной праздности». Эта тема уже намечена в «Отрывках из „Фарсалии“» Ф. Глинки, она звучит в тюремных стихах Раевского и в полемических статьях Кюхельбекера. Эта тема в «Гражданине» развита и продолжена.

В «Гражданине» нет мотивов жертвенности, обреченности, свойственных некоторым другим произведениям Рылеева. Исторический оптимизм, вера в то, что все будет так, как должно быть, характеризуют эту поэтическую прокламацию.

Образ целеустремленного и высокого героя, нарисованного с проникновенным лиризмом, не отменяется, а уточняется в интимных элегиях Рылеева, связанных с любовной темой. Усложняя изображение человеческого чувства, показывая противоречие в душе героя, Рылеев, несомненно, исходит из своего жизненного опыта, из пережитого и перечувствованного в действительности.

Так, совершенно новое освещение получила тема любовного страдания в элегии «Ты посетить, мой друг, желала…». Мотивировка отказа от счастья, от любви говорит о большой смелости Рылеева-лирика, тесно связывающего интимные и гражданские, политические темы. Знаменитые слова:

неоднократно цитировались в подтверждение ригоризма героя, который отвергает все личное ради достижения своей высокой цели. Думается, однако, что элегия отражает более сложное состояние человека.

Во-первых, героиня далеко не безразлична герою. Он говорит о ней с нежностью и благодарностью. Ее любовь могла бы принести счастье и успокоение. Но герой отрекается от нее. Причина — «несходство характеров» — мотив, широко распространенный в позднейшей лирике, но совершенно неожиданный в элегии 20-х годов:

Причина расхождения — не измена возлюбленной, не охлаждение к ней героя, а различие их взглядов на мир, то, что женщина «чужда» устремлениям героя. Вероятно, общность целей и интересов могла бы стать залогом прочной и счастливой любви. Гражданину Рылеева свойственно ожидать и от любимой женщины гражданских чувств.

Стремление к психологизму дает себя знать и в творчестве такого поэта, как Ф. Глинка, несмотря на то, что герой его лирики по-прежнему остался фигурой условной, мифической. Речь идет о библейских стихах Ф. Глинки начала 20-х годов — «Опытах священной, поэзии», с их образом пророка как лирического героя всего цикла. Показательно, что образ этот дан в различных поворотах: грешник, мучимый сознанием своей слабости, несовершенства и одиночества, человек, начинающий постигать истину, обретший надежду, и, наконец, суровый библейский праведник[30], образ которого Глинкой несколько переосмыслен. «Муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста», превращается в борца, национального героя — «небесного гражданина»: «Он будет памятен отчизне, Благословит его народ…»

Изображение сложности и противоречивости душевного состояния героя показывает, что психологизм, рефлексия, свойственные позднему романтизму, проникают и в поэзию декабристов. И все-таки у декабристов акцент делается не на изображении противоречий, из которых нет выхода, а на показе того пути, по которому следует идти. Внутренний разлад, борьба с самим собой, слабости и сомнения — это, по их мнению, зло, которое не только нужно, но и можно преодолеть. Здесь и отголоски наивных рационалистических представлений прошлого о добре и зле как категориях абсолютных и не смешивающихся, здесь и исторический оптимизм, связанный с эпохой возникающей революционной ситуации, здесь и романтическое сознание своей избранности и глубокой правоты. Во всяком случае, поэзии декабристов чуждо самоцельное изображение сложной человеческой натуры, они никогда не могли бы присоединиться к словам Лермонтова: «Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!» (предисловие к «Герою нашего времени»). Нет, они были убеждены, что способы исцеления будут открыты и проведены в жизнь. И хотя они вносят в поэзию свои страдания, размышления и сомнения, хотя герои их часто не просто целеустремленные люди «без страха и упрека», а образы, осложненные чертами реальных людей, — их поэзия непременно подводила итог, давала оценки, учила и направляла. Часто осознавая обреченность дела, которому они служили, декабристы видели великий смысл в той великой жертве, которую они должны принести родине и народу, и «радостно благословляли» «свой жребий».

Если в поэзии Рылеева и Кюхельбекера индивидуализация в изображении героической личности достигалась, как мы видели, в основном посредством психологического усложнения, то другой, хотя и родственный способ конкретизации героя определился в стихах Раевского. Это путь прямого отражения в лирике своей биографии, непосредственного отклика на события и факты собственной жизни. Надо сказать, что из всех поэтов-декабристов именно у Раевского в те годы было больше всего оснований для подобных художественных откровений.

В то время как свершение героического подвига для Рылеева, Кюхельбекера, А. Бестужева и других декабристов было насущной жизненной потребностью, еще не нашедшей практического применения, у Раевского она в значительной мере реализовалась. Его революционно-пропагандистская работа в армии, арест, следствие, тюремное заключение, борьба с опаснейшим врагом, прибегавшим к угрозам, шантажу, лжесвидетельствам, — все это уже сообщило его жизни героический характер. Она приобрела высокий смысл и эстетическую значимость.

Тема высокого подвижничества, целеустремленности, выполнения своего долга, тяжелого, но неизбежного, нашла последовательное выражение в лирике Раевского начала 20-х годов. От условного героя-эпикурейца и героя-мечтателя Раевский идет к изображению человека с высокими интересами, интеллектуально развитого, не находящего в силу этого покоя и удовлетворения в жизни. Личное и общественное приходит в нем к слиянию. Человек этот способен одновременно переживать и кончину друга, и скорбь при виде существующих общественных «неустройств» («Элегия I»). Насыщение образа лирического героя реальными автобиографическими чертами приводит к его конкретизации, к большей убедительности и правдивости. По этому пути Раевский идет еще дальше в своих стихах, написанных в 1822–1824 годах в Тираспольской крепости (послание «К друзьям в Кишинев», «Певец в темнице»).

Примечательно, что в его стихотворениях появляется множество конкретных автобиографических деталей — рассказ об аресте и следствии, такие подробности, как упоминание о двух подставных свидетелях, пересказ собственных рассуждений и ответов на вопросы Военно-судной комиссии. Вместе с тем Раевский дает здесь и обобщенный образ борца, узника, который не покорился судьям, который мужественно продолжает свое дело.

Эта самохарактеристика удивительно совпадает с характеристикой Раевского, данной Ф. П. Радченко и приводившейся выше. Упоминание Орлова также подчеркивает автобиографизм этих строк. Так конкретизирует Раевский образ своего героя, отходя от общих мест и традиционных положений, к которым он прибегал в более ранних стихах. Целеустремленность, суровость — главные черты героя Раевского, и мы не можем сомневаться в искренности и правдивости его, когда он говорит о себе:

И хотя эти строки не согласуются с признаниями ранних стихов Раевского, в которых воспевались и «нега», и «нежная страсть», и «дружба», трудно усомниться в их программном значении для поэта Раевского. Он переосмысляет здесь свой взгляд на счастье, провозглашает свой идеал героя и поэта. Он требует отказаться от легкой поэзии, эпикурейских тем, «оставить другим певцам любовь». Этот известный призыв, обращенный к Пушкину, перекликается с прозаическим отрывком Раевского «Нет, не одно честолюбие увлекает меня…», где сказано: «Любовь есть страсть минутная, влекущая за собой раскаяние. Но патриотизм, сей светильник жизни гражданской, сия таинственная сила, управляет мною. Могу ли видеть порабощение народа, моих сограждан, печальные ризы сынов отечества, всеобщий ропот, боязнь и слезы слабых, бурное негодование и ожесточение сильных — и не сострадать им?»[31]

Эта тема, характерная для декабристов, стала, как мы помним, центральной в элегии Рылеева «Ты посетить, мой друг, желала…»

Тюремные стихотворения Раевского и прежде всего два послания 1822 года являются в известном смысле итогом его поэтического творчества.

Тема наслаждения, радостей и утех, воспевание «дев, как май прекрасных», «вин Вакха», «сладкой неги», «душистой розы», «лазоревых небес» и т. п. присутствует в значительной степени в тюремных стихах. Однако темы эти пересмотрены. Вся эта праздничная сторона жизни воспринимается теперь как нечто эфемерное, противостоящее реальной, подлинной жизни. В послании «Друзьям в Кишинев» собственная трагическая судьба рассматривается еще как обидное и противоестественное исключение. Поэт надеется, что участь его друзей не будет омрачена, он только призывает их к деятельности, к борьбе. Однако в стихотворении «Певец в темнице» Раевский уже говорит о неизбежности и известной закономерности страданий в этом несправедливом мире. Все радости и утехи прекрасны, но они не могут дать человеку счастья, так как подлинная жизнь — это цепь мучений и несправедливостей. Единственное, что может принести счастье и наполнить жизнь высоким значительным содержанием, — это борьба за справедливость. Сам Раевский вступил на этот путь, и это дает ему право поучать своих друзей. Здесь развивается та агитационная тема декабристской поэзии, которая нашла наиболее яркое и законченное выражение в «Гражданине» Рылеева.

Увлечение национальным, народным, повышенный интерес к отечественной истории заметно сказывается в декабристской литературе уже в начале 20-х годов. Это явление, несомненно, находится в связи с отказом декабристских писателей от условного, абстрактного изображения русской действительности. Раевский — один из первых поэтов декабристского лагеря, отбросивших в своих стихах римские и прочие иноземные декорации, — был в числе убежденных ревнителей национального своеобразия и народности поэзии. По свидетельству И. П. Липранди, Раевский «утверждал, что в русской поэзии не должно приводить имена ни из мифологии, ни исторических лиц древней Греции и Рима, что у нас и то и другое — свое, и т. п.»[32] Судя по «Воспоминаниям» того же Липранди, Пушкин обратил внимание на реализацию этих положений Раевского в его «Певце в темнице». «Начав читать „Певца в темнице“, он <Пушкин> заметил, что Раевский упорно хочет брать все из русской истории, что и тут он нашел возможность упоминать о Новгороде и Пскове, о Марфе Посаднице и Вадиме…» [33]

Конечно, особый интерес для Раевского, как и для других декабристов, представляли те эпизоды отечественной истории, в которых ярко проявлялась приверженность русских людей к свободе и народовластию. В послании «К друзьям в Кишинев» Раевский напоминает о «веке полночной славы», о «священных временах» Новгорода и Пскова, «когда гремело наше вече». Новгородская тема, возникшая еще в литературе XVIII века, была, как известно, широко использована декабристами. Причем Раевский — один из первых декабристов, воскресивших ее. Он упоминает Марфу Борецкую и Вадима, говорит о свободном вече, которое «сокрушало… царей кичливых рамена». Если в стихах Раевского, как и ранее в парижской лекции Кюхельбекера (1821), новгородская тема поставлена, но подробно не раскрыта, то в последующем творчестве революционных и вольнолюбивых поэтов тема эта подвергается значительно более обстоятельной разработке.

Замысел трагедии «Вадим» Пушкина[34], думы Рылеева «Вадим» и «Марфа Посадница», повесть Кюхельбекера «Адо», стихотворение В. Н. Григорьева «Берега Волхова», стихотворения А. И. Одоевского, написанные уже после 1825 года, — во всех этих произведениях история вольного Новгорода и Пскова трактуется как прекрасные и великие страницы русской истории. Обращаясь к ним, Раевский приходит к печальным размышлениям о ходе русской истории, о судьбе русского народа, который он называет «немым», «дремлющим в тайном страхе» («Певец в темнице»). В другом месте Раевский говорит о «народном сне» и «дремлющей свободе». Образ спящего народа необычайно выразителен. Он — свидетельство горьких мыслей декабриста о настоящем и в то же время надежды на будущее. Народ проснется. Эта мысль заканчивает оба тюремных послания Раевского. Он видит новую зарю на востоке, он слышит «валкальный звон», «поколебавший подземные своды» и пробудивший народ. Речь здесь идет о начавшемся освободительном движении в Греции, получившем огромный общественный резонанс во многих европейских странах. В России тема борющейся Греции проходит через всю гражданскую поэзию начала 20-х годов и особенно подробно разрабатывается декабристами. Вольнолюбивые идеи здесь находят непосредственную связь с историческими и этнографическими интересами молодых романтиков. Раевский ставит эту тему только в плане политическом. Он видит в начавшемся движении противодействие страшным силам европейской реакции и говорит о долге, зовущем «под тень священную знамен, на поле славы боевое». Призывы участвовать в освободительной борьбе характерны и для стихотворений других декабристов (Кюхельбекера, Рылеева), связанных с греческой темой. Но Раевский, при всем своем оптимизме, вообще характерном для декабристов до 14 декабря 1825 года, все-таки прекрасно понимает и силу самовластья, и трудности борьбы с ним. Его собственная судьба — яркий тому пример.

В посланиях из Тираспольской крепости говорил человек с вполне сложившимся политическим мировоззрением, декабрист-республиканец, твердо веривший в успех революционного дела, хотя и понимавший, что народ к этому делу еще не подготовлен. Раевский не просто разоблачал существующий строй, но призывал к прямому действию, к продолжению борьбы, он выдвигал революционно-политические идеалы и указывал средства для достижения их. В то же время поэт находил суровые клеймящие слова для обличения деспотизма и крепостничества. Династию царей Раевский называет «бичей кровавый род».

Послания Раевского произвели большое впечатление на Пушкина. И. П. Липранди рассказывает в «Воспоминаниях» о чтении Пушкиным стихов Раевского и его оценке отдельных мест и образов. Пушкин проявил особый интерес к изображению народа и тирана у Раевского. «Как это хорошо, как это сильно, — говорил Пушкин, по словам Липранди, — мысль эта мне никогда не встречалась, она давно вертелась в моей голове; но это не в моем роде, это в роде Тираспольской крепости, а хорошо». На вопрос Липранди, что ему так понравилось, Пушкин, окончив чтение, повторил строки:

«Он повторил последнюю строчку, присовокупив: — Никто не изображал так сильно тирана:

Хорошо выражение и о династии: „Бичей кровавый род“, — присовокупил он и прибавил, вздохнув: „После таких стихов не скоро же увидим этого спартанца“»[35].

Одновременно с восторженным отношением к стихам, обличающим тиранию, Пушкин высказал много критических замечаний, отметив, что наряду с отдельными смелыми образами в целом «стихи нехороши, а притом это не ново» (речь шла о темах любовных, эпикурейских в посланиях Раевского). Пушкин видел, что Раевский находится в поисках нового, «гражданского» стиля, — он добивается энергии стиха, вводя смелые и даже рискованные образы, подчас не решаясь еще порвать с устаревшими традициями и штампами. Оттого он и оказался более удачливым в отрывках, в отдельных поэтических речениях, чем в целых стихотворениях. Найдя себя в политической лирике, Раевский не смог развернуть до конца своего дарования. Стихи его интересны как опыт предрылеевской декабристской поэзии.

Пушкин очень удачно назвал Раевского спартанцем; спартанцем Раевский был также и в стихах, которые поражают своей суровой мужественной интонацией убежденного и смелого бойца.

Тираспольские послания Раевского через Пушкина стали известны и другим кишиневским друзьям поэта-узника. Пушкин, например, читал «Певца в темнице» поручику Таушеву, который состоял в кишиневской тайной организации и был предан Раевскому. Интересное свидетельство о широкой распространенности тюремных стихов Раевского находим мы в рукописной тетради Кюхельбекера 1824–1825 годов. Кюхельбекер, живший в эти годы в Москве и Петербурге, наряду с другими выписками из интересовавших его сочинений переписывает близкие ему по духу стихи[36]:

Пушкин, размышлявший над теми же вопросами, которые поставлены в посланиях Раевского, решил ответить поэту-узнику. Первый набросок ответа обрывается начальными строками: «Недаром ты ко мне воззвал Из глубины глухой темницы». Затем Пушкин сделал следующий набросок: «Не тем горжусь я, мой певец…». Основная тема его — размышление о назначении поэта, о его подлинном призвании. Но и этот набросок остался незавершенным. Наконец, Пушкин пишет третий по счету набросок: «Ты прав, мой друг, напрасно я презрел…». Здесь Пушкин как бы отвечает на вопросы Раевского, поставленные в «Певце в темнице» («Ты знал ли радость?..», «Ты знал ли дружества привет?..» и т. д.). Пушкин говорит, что он, в отличие от героя Раевского, «знал» «дружбу», «любовь», «труд и вдохновенье», «досуг», «клики радости» и «лепетанье славы шумной». Однако познав все это, герой пушкинского стихотворения приобрел печальный жизненный опыт и понял, что все это не дает счастья. К тому же выводу, как мы помним, был близок и Раевский, однако если поэт-декабрист полон оптимистических надежд и видит смысл жизни в борьбе, то Пушкин приходит к иному выводу, не разделяя иллюзий Раевского. Пушкин с горечью признается:

Мысль поэта осталась незаконченной, он еще не разобрался во всей сложности совершившихся событий, а торжество реакции все более усугубляло мрачные размышления о безрезультатности той борьбы, которой были отданы лучшие чувства и силы. От незавершенного послания Раевскому через другие незавершенные стихотворения идет Пушкин к грустной притче «Сеятель»[37]. Пушкин очень тяжело пережил подавление национально-освободительного движения в Европе и разгром кишиневских декабристов. Стихи о «Сеятеле» отражают трагедию одинокого борца, вышедшего на посев «до звезды», слишком рано, и потому потерпевшего неудачу в своей пропаганде. Может быть не сознавая того, Пушкин в «Сеятеле» совсем близко подошел к трагедии сурового республиканца Раевского, томившегося в Тираспольской крепости.

Раевский был не единственным поэтом среди южных декабристов. В Тульчине был свой кружок поэтов, куда входили А. П. Барятинский, В. П. Ивашев, братья Павел и Николай Бобрищевы-Пушкины. Все они были, правда, менее преданы поэзии, чем Раевский, и обладали меньшим поэтическим дарованием, однако дошедшие до нас произведения этих декабристов говорят об идейной и художественной близости их творчеству Раевского. Тульчинские поэты объединялись вокруг Пестеля. Все они были ему лично близки, и в послании Пестелю Барятинского говорится о частых дружеских собраниях, беседах о литературе, о стихах и т. п. Барятинский писал свои стихи по-французски. В 1824 году в Москве вышла книжка его стихов. Послания Пестелю и Ивашеву в ней особенно интересны. Павел Бобрищев-Пушкин выступал как баснописец (басни он писал и до 14 декабря 1825 года и после, в Читинском остроге). Николай Бобрищев-Пушкин еще в 1816–1817 годах в альманахе «Каллиопа» опубликовал несколько своих стихотворений, философских элегий, среди которых наиболее интересна «Бессмертие». Павел Бобрищев-Пушкин, как и Барятинский и Раевский, обнаружил явную склонность к философским темам. Подобно другим декабристам, они оперируют словами высокого гражданского стиля, придающими их поэтическим размышлениям политическую окраску.

В истории декабристской поэзии тульчинско-кишиневская группа поэтов должна занять свое место.

Раевский продолжает писать стихи и в Сибири. Правда, дошедшие до нас произведения немногочисленны (трудная жизнь и постоянные заботы почти не оставляли места для творчества), но в них Раевский развивает основные темы и настроения своей поэзии. Главная тема сибирских стихотворений Раевского — раздумье о прожитой жизни, осмысление своего пути, подведение итогов. В жизни своей Раевский не раскаивается. Эта мысль проходит через все его произведения. Нежелание смириться, подчиниться своим врагам, обменять свою «жестокую долю» на «цепь приманчивой неволи» — одна из тем «Послания к К…ву» (1828). О правильности своего пути говорит Раевский в послании к дочери — «Мой милый друг, твой час пробил…» (1846–1848), в «Предсмертной думе» (1842). Тем не менее встречаются в стихах поэта и настроения подавленности, какого-то душевного оцепенения, особенно в начале ссыльной жизни («Послание к К…ву», «Она одна казалась мне мила…», отчасти «Дума»).

В образе героя сибирской лирики Раевского все больше проступают автобиографические черты, которые подчеркивают то основное в его характере, что было уже намечено в посланиях из Тираспольской крепости, — волю, несгибаемость, внешнюю суровость.

Интересно автобиографическое стихотворение «Она одна казалась мне мила…» (1829), в котором поэт воспроизводит историю своих отношений с будущей женой Е. М. Середкиной. Традиционная романтическая коллизия: он — охладевший к жизни, печальный узник, разочарованный во всем страдалец; она — дева робкая, невинная, горячо преданная ему, — переводится в план реальных взаимоотношений и завершается не традиционно литературным, а подлинно жизненным финалом: она не гибнет, отвергнутая им, а становится его женой.

В некоторых стихотворениях Раевского возникает тема экзотической сибирской природы, то как контрастная по отношению к печальному настроению героя («Послание к К…ву»), то как вызывающая соответственно высокие философские размышления («Дума»). Оставаясь исключительно лириком, Раевский не использует сибирскую тему как историческую или этнографическую, подобно другим декабристам (например, «Саатырь. Якутская баллада» А. Бестужева). Однако и на его поэзию новая обстановка оказывает несомненное воздействие. Созерцание мощного водопада Икаугуна, «снежных вершин», «гряды гранитных стен и гор», «дикого леса» приводит к размышлениям о величии и вечности, о будущем времени, о собственной жизни («Дума»).

Подведение итогов — важная тема декабристской поэзии периода тюрем и ссылки. Осмысление всего декабристского дела ведется в лирике, поэмах, исторических драмах Кюхельбекера, в лирике и поэмах А. Одоевского и А. Бестужева. Для Раевского мысль о целесообразности принесенных жертв — главная идея его творчества. В стихах, обращенных к будущему поколению, к своим детям («Когда ты был младенцем в колыбели…», «Мой милый друг, твой час пробил…»), Раевский говорит о том, что они должны следовать путем отца, который первый в их душе «смысл родил» «о вольности и тяжести цепей». Обращаясь к дочери, поэт призывает ее идти «к призванью смело», «любить людей», «дать руку им в пути»:

Стихотворение, обращенное к дочери, — программное и одно из лучших произведений Раевского. Рассказывая о своей жизни, о перенесенных страданиях, поэт-декабрист говорит о своем участии в борьбе как о самом прекрасном; приобщение к освободительным идеям сравнивает со «светом», который «просиял свыше». И в самые тяжелые дни вера в свою правоту поддерживала страдальца:

Раевский достигает большой искренности, проникновенности и выразительности в своих поздних стихах. Рисуя свой жизненный путь и подводя итоги, поэт-декабрист завершает образ целеустремленного героя и борца, побежденного, но не сломленного:

Эти стихи свидетельствуют о росте поэтического дарования Раевского, о достигнутом им уровне художественного мастерства.

Поэтическое творчество Раевского, так же как и политическая его борьба, входит составной частью в гражданскую вольнолюбивую поэзию декабристов. Делая общее с другими поэтами-декабристами дело, ставя и решая сходные вопросы, он был одним из создателей большого и сложного литературного явления — поэзии освободительного движения первой половины XIX века.

А. Архипова В. Базанов

СТИХОТВОРЕНИЯ

СТИХОТВОРЕНИЯ 1812–1821

1. ПЕСНЬ ВОИНОВ ПЕРЕД СРАЖЕНЬЕМ

• Заутра грозный час отмщенья,
• Заутра, други, станем в строй,
• Не страшно битвы приближенье
• Тому, кто дышит лишь войной!..
• Сыны полуночи суровой,
• Мы знаем смело смерть встречать,
• Нам бури, вихрь и хлад знакомы.
• Пускай с полсветом хищный тать
• Нахлынул, злобой ополченный,
• В пределы наши лавр стяжать;
• Их сонмы буйные несчетны,
• Но нам не нужно их считать.
• Пусть старец вождь прострет рукою
• И скажет: «Там упорный враг!»
• Рассеем громы пред собою —
• И исполин стоглавый — в прах!..

• Сей новый Ксеркс стопою силы,
• Как огнь всежгучий, к нам притек
• Узреть Батыевы могилы,
• Сарматов плен и шведов рок,
• Узреть поля опустошенны,
• Прах мирных сел и городов,
• И небо, заревом возжженно,
• И вкруг — изрытый ряд гробов,
• А пред собой — перуны мести
• И твердокаменную грудь
• С хоругвью: «Смерть на поле чести
• Или свершим опасный труд».
• Ужель страшиться нам могилы?
• И лучше ль смерти плен отцов,
• Ярем и стыд отчизны милой
• И власть надменных пришлецов?

• Нет, нет, судьба нам меч вручила,
• Чтобы покой отцов хранить.
• Мила за родину могила,
• Без родины поносно жить!
• Пусть дети неги и порока
• С увялой, рабскою душой
• Трепещут гибельного рока,
• Не разлучимого с войной,
• И спят на ложе пресыщенья,
• Когда их братья кровь лиют.
• Постыдной доле их — презренье!
• Во тьме дни слабых протекут!
• А нам отчизны взор — награда
• И милых по́ сердцу привет,
• Низвергнем сонмы супостата,
• И с славой нам восплещет свет!..
• Краса певцов, наш бард любимый,
• Жуковский в струны загремит,
• И глас его непобедимых
• Венком бессмертья отличит.
• И юный росс, приникший слухом
• К его цевнице золотой,
• Геройским вспыхивает духом
• И, как с гнезда орел младой,
• Взлетит искать добычи бранной
• Вослед испытанным вождям…
• О други! близок час желанный
• И близок грозный час врагам, —
• Певцы передадут потомству
• Наш подвиг, славу, торжество.
• Устроим гибель вероломству,
• Дух мести — наше божество!

• Но, други, луч блеснул денницы,
• Туман редеет по полям,
• И вестник утра, гром, сторицей
• Зовет дружины к знаменам.
• И мощный вождь перед полками
• И с ним вождей бесстрашных сонм
• Грядут!.. с победными громами
• И взором ищут стан врагов…
• К мечам!.. Там ждет нас подвиг славы,
• Пред нами смерть, и огнь, и гром,
• За нами горы тел кровавых,
• И враг с растерзанным челом
• В плену ждет низкого спасенья!..
• Труба, сопутник наш, гремит!..
• Друзья! В пылу огней сраженья
• Обет наш: «Пасть иль победить!»

1812 или 1813

2. ПЕСНЬ («Полно плакать и кручиниться…»)

• Полно плакать и кручиниться,
• Полно слезы лить горючие:
• Честь и родина любезные
• Мне велят с тобой не видеться.

•              О девица, о красавица,
•              Осуши слезу горючую,
•              Дай прижать тебя к груди моей!

• В поле знамя развевается,
• И товарищи любезные
• С кликом радостным волнуются
• В ожиданьи время бранного.

•              О девица, о красавица,
•              Осуши слезу горючую,
•              Дай прижать тебя к груди моей!

• Полно плакать и кручиниться.
• Если любишь друга верного,
• С верой к богу, к другу с верностью
• Дожидайся возвращения.

•              О девица, о красавица,
•              Осуши слезу горючую,
•              Дай прижать тебя к груди моей!

• Не захочет дева русская
• Посрамить стыдом любезного,
• Чтобы он священну родину
• Позабыл для страсти пламенной.

•              О девица, о красавица,
•              Осуши слезу горючую,
•              Дай прижать тебя к груди моей!

• Если я погибну с честию,
• Мы с тобою там обымемся.
• Если я останусь с славою,
• Нам любовь сто раз прелестнее.

•              О девица, о красавица,
•              Осуши слезу горючую,
•              Дай прижать тебя к груди моей!

Между 1812 и 1816

3. ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ЮНОШИ

• Давно ль сей юноша счастливый
• Любовь со славой разделял?
• Друг Лиды, Лене друг любимый
• За чашей светлой ликовал.

• Давно ль на брани невредимый
• Булатный меч в руке сверкал?
• Давно ли конь неутомимый,
• Как вихрь, из строя в строй летал?

• Давно ль его бесстрашные дружины,
• Не изнуренные борьбой,
• Сквозь огнь, сквозь бурные пучины
• Как к пиршеству стремились в бой!

• Изломан меч окровавленный,
• И спутник конь осиротел,
• И ратных голос отдаленный
• От хладной скорби онемел.

• Ужасно над его главою
• Враг лютый стрелы рассыпал!
• Мечом и грудию стальною
• Он путь к победе пролагал.

• Там туча тмит восход денницы,
• Здесь жребий гибельный смежил
• Предвременно его зеницы
• И пламень груди погасил!

• И скоро, скоро весть молвою
• К его любезной долетит,
• И скорбь унылая слезою
• В чужбине гроб не оросит.

• Друзья! а наш обет герою —
• Как жены, слез не проливать…
• Но с первой бранною трубою
• В рядах врагов — наш долг отдать!

Между 1812 и 1816

4. КНЯЗЮ АНДРЕЮ ИВАНОВИЧУ ГОРЧАКОВУ

• Вождь смелый, ратным друг, победы сын любимый!
• Склони свой слух к словам свободного певца:
• Я правду говорю у твоего лица,
•                       Не лестию водимый;
• К поэзии в себе питая смелый жар,
•                      Восторгом вдохновенный,
•             Природою мне данный дар
• Тебе я приношу, как дар определенный
•             Для славы юного певца;
•             Пусть струны скромный цевницы
•             Звучат хвалу тебе сторицей!
• Не лавров я ищу, не почестей, венца;
• Но в поле бранное тобою предводимый,
• Хвалы твоей ищу; и если жребий мой,
•                    О славы сын любимый!
• Велит еще мне раз стремиться за тобой
•             На глас трубы военной —
• Я смерть себе вменю за дар благословенный.
• Не ты ль с Суворовым чрез Альпы проходил?
• Не ты ли презирал опасные стремнины?
• И под державною рукой Екатерины
•             Не ты ль полками предводил?
• Князь духом, россов вождь, и вождь непобедимый,
•                       Хвала тебе стократ!
• С тобой всегда, везде полки твои счастливы,
• С тобой они давно привыкли побеждать
• И поле бранное считать себе забавой,
• На лаврах отдыхать при звуке громкой славы.
•                      Не зверством, не войной
•             Герой бессмертье обретает,
• Тиранов и по смерть потомство проклинает;
• Но правосудие, глас кротости святой
• С победою должны быть вечно неразлучны.
• Не ты ли нам пример являешь днесь собой,
•                     О вождь благополучный!
• Там веки протекут под времени рукой,
• Но славу добрых дел ничто не разрушает,
• Бессмертие по смерть великого встречает!
• Пусть враг дерзнет еще нарушить наш покой,
• Ты снова полетишь чрез бурные стремнины
• Предписывать закон врагам непобедимый!
•                    И свет дивить собой!
•                    Монарх благословенный
• Заслуги, подвиги твои вознаградит,
•                   И, лавром осененный,
• Ты будешь здесь в сердцах, а там —
•                                              в потомстве жить!

30 ноября <1815> Днестр

5. ПОСЛАНИЕ К НИКОЛАЮ СТЕПАНОВИЧУ АХМАТОВУ

• Оставя тишину, свободу и покой,
• Оставя отчий кров, семейства круг любимый,
• Во цвете юных лет, неопытной стопой
• Ты в шумный круг ступил тропой невозвратимой!
• Отчизне, долгу раб, в краю чужом один,
•                               От милых в отдаленьи,
•             Обманчивой Фортуны сын!
• Куда влечет тебя твое воображенье?..
• На утренней заре удел твой испытать
•                             Печали, огорченье,
• Чувствительным сердцам назначено страдать
• И горькою слезой платить за наслажденье.
• Так, должен ты, мой друг! всем общий жребий
•                                                                знать:
• И твой веселый взор покроется слезою,
• И вздохи кроткую улыбку умертвят
•             Зоилов стрелы пред тобою;
• Но жребий низких душ — в презреньи исчезать!
• Воспоминание дней ясных, невозвратных
• Мечты о счастии угасшем возвестят,
•                            Что в изменениях превратных
•             Рассвет твой был… блаженнее стократ
• И славы громкия, и почестей ничтожных,
• И честолюбия, и пагубных страстей,
•                           Предначертаний невозможных,
• Которым нет конца средь тысячи путей.
• ……………………………………
• Но ум возвышенный, тебе природой данный,
• Но сердце нежное и благородный дух,
• Под надзиранием отца образований,
• Тебе откроют путь ко славе, юный друг;
• Для кроткого царя, для родины священной
•             Приятно жертвовать собой;
•             В наш век чудесный, просвещенный
• Примеры славных дел сияют пред тобой!
• Отечество твое, под скипетром священным
• Монарха славного, закон царям дает
• И простирает длань народам угнетенным!
•                            И изумляет свет!
• Колосс надменный пал! Европа в удивленьи
• Зрит победителя, свободу и закон!
• Благословляя мир, повсюду в восхищеньи,
•             Благословляет русский трон!
• Так, юноша! гордись отчизною твоею!
• Спеши ей долг отдать, ее достойным быть;
•             И добродетельной стезею
• Спеши полезным быть и славу заслужить!
• Делами славными героев восхищенный,
•             Ты с благородною душой
• Стремись на путь, тебе судьбой определенный,
•             Неколебимою стопой!
• В кругу общественных всечасных изменений,
• Где в юности твоей всё ново пред тобой,
• Ты будешь зрителем превратных приключений
• И будешь сам судьбы иль случая игрой.
• Приманки хитрых фей, любви обвороженье
• Для сердца нежного опасны могут быть;
• Но времени закон, но опыт размышленья
• Сей пламенный огонь и чувства уменьшит.
• И я на утре дней, страстям порабощенный,
• Цирцее отдал долг, ей жертвы приносил…
• Но, ах! неверными стократно обольщенный,
• Светильник пламенный рассудком погасил.
• Пусть добродетели закон всегда священный
• Тебя к бессмертию ведет среди путей,
• Сокрытых от невежд, где разум просвещенный
• Находит истину и в красоте своей.
• Бессмертие по смерть великим достается:
• Потомство правды глас героя возвестит,
• А истинный талант препон не ужаснется.
• Приятная мечта — в потомстве вечно жить!
• С спокойной совестью и позднею зарею
• Воспоминание приятно усладит
• Дни угасающи под времени рукою;
• Не вечно радости из полной чаши пить!
• Прийдет и твой закат с приметной быстротою,
• Исчезнет светлый луч, и твой веселый взгляд
• Покроется навек определенной тьмою, —
• Не сладостно ль своей отчизне долг отдать?
• И, шуму удалясь, с пенатами, с семьею,
• Протекшие часы ненастья забывать?
• Подчас и с музами и с милою своею
• Дни безмятежные свободно восхвалять?..

<1816> Тульчин

6. ОДА ДРУГУ

•              На лоне ласкательной неги
•             Сбрось иго заботы, мой друг!
•                        Здесь всё ненадолго —
• Спеши, пока еще время, душистые в поле цветы
•             Рукою беспечной срывать…

•             Ах! радости смежны с печалью,
•             Фортуна лелеет тебя,
•                         И злато рекой
• Лиется в обитель твою зарею безбедного дня…
•             Но буря таится во мгле,

•             Ланиты и сердце пылают
•             Любви сладострастным огнем,
•                       И дева прелестна
• Белолилейной рукою на ложе восторгов зовет —
•             Там чашу Киприде пить в дар.

•             Алмазной клубится струею
•             Шампанское в кубках златых,
•                       Сонм юношей резвых
• С тобою разделят вино и яствы роскошных столов,
•             И годы как миг пролетят!

• Но, друг, в упоеньи страшися соделаться жертвой
•                                                                                       страстей,
•             Да гордость с пороком
• Тебя не коснется во тьме под видом змеи золотой;
•             Опасны и взгляды льстецов;
•             Померкнут, как в сумрак денница,
•             И мысли довольства собой;
•                     Душа унывает,
• Когда не стремимся ко благу прямою и верной стезей,—

•             Свобода и совесть твой путь.
•             Жизнь наша есть искра во мраке —
•             Пылает душою она,
•                     А разум нас высит
• Превыше ничтожных сует к Источнику жизни миров
•             И прах сотрясает земной!

1816 или 1817 Днестр

7. ПОСЛАНИЕ ДРУГУ

• Как отшельник, вдалеке
• От сует, затей и славы,
• Сделавшись беглец забавы,
• В красном старом колпаке,
• Я доволен сам собой!
• Без придворной хитрой маски,
• Не прельщаясь мишурой,
• Чужд вельмож надутых ласки;
• Не в числе толпы большой
• Обезьян пустоголовых
• И отъявленных льстецов,
• Кои лижут пыль следов
• Истуканов многославных;
• Без расчетливых друзей,
• Кои в книжку записную
• Вносят дружество князей
• Иль министров речь пустую…
• Я — беглец и тех умов,
• Кои славною стезею,
• Не средь гибели и бою,
• Достигают всех чинов,
• И сатрапу вместо скуки,
• …………………………
• Или, сродни к перемене,
• Уморившись так и сяк,
• Забавляются в триктрак!!
• Ты всё знаешь: nota bene[38],
• Где ж за ними вслед поспеть?
• И с моей ли головою
• Столь чудесною игрою
• В славном подвиге успеть?
• О! их слава — слава мира,
• Подвиг их греми гудок,
• Иль Грицка[39] охрипша лира
• Средь корчмы под вечерок!
• Если б мне, назло природе,
• Кисть свою Рафаэль дал,
• Я бы, верно, весь по моде,
• Мой образчик начертал;
• Или Фидия рукою
• Нимфу, Вакха пред тобою
• В сапогах изобразил,
• И в мундире, в эполетах,
• В шарфе, в шляпе и в штиблетах
• На колени посадил!
• Или, следуя Грессету,
• Лирой нежной очертил
• И с «Vert-Vert»’oм выдал свету!
• Но могу ль за ними вслед
• В храм бессмертия стремиться?
• Надо с вольностью проститься,
• Запереться в кабинет
• И пустить свой дар в оценку,
• Чтоб на смех в съестных рядах
• Стали и в моих стихах
• Продавать пирог в копейку.
• И, о горе! вечный стыд!
• Если князь, венцом покрытый,
• Завернет туда со свитой
• И увидит честь его, дела и славу,
• Зря прильнувших к пирогам,
• Кои в красоте своей
• Едокам дают в забаву
• С пирогом за пять грошей!..
• Но прости — заговорился
• И на рынок с ним пустился,
• Время даром упустил
• И о деле позабыл.
• Там не нужно испытанье
• Мрачных тягостных наук,
• Но приятен тесный круг,
• Где блестит одно познанье.
• (Ах, почто во тьме наук
• Я учением томился
• И премудрости лишился,
• Коей сей славен круг!)
• Интегралы, бомб паденье,
• Логарифмы, уравненье —
• Им не нужны, милый друг!
• Там науки обитают,
• Кои ум не отягчают,
• Но дают иной закон
• Всем делам и направленью,
• Скуке, делу и безделью…
• Вместо Вобана, Кассини,
• Фридриха иль Жомини
• На столе у них лежит
• Календарь vélin[40],
• Возле святец — œuvres[41] Грекура,
• Где близ голого амура
• Голая Венера спит!
• И in-folio[42] картины
• Из пале-рояльских стен,
• Где семнадцать перемен
• Вкруг творит Приап ярливый!

• Друг мой! если всё писать,
• Что я знаю под рукою,
• То, клянуся головою,
• Надо две стопы связать!..
• Там я видел возвышенье
• Инославных подлецов,
• Силу их и униженье
• Заразительных умов[43].
• Видел злых невежд собранье,
• По уму — весь желтый дом,
• По делам — Гомор-Содом.
• И навозных куч сиянье!
• Видел я, как генерал[44]
• Табакерку подымает
• И платочком подтирает,
• Что сатрап ее …
• Видел чудо и слыхал,
• Как превнятными словами
• Некий голос вкруг шептал:
• «Князь с ослиными ушами»,
• Видел, слышал и сказал:
• «Здесь тебе не место чести,
• Ты не знаешь подлой лести
• И к тому ж злой жребий дал
• Тебе странную фигуру:
• Кверху нос, язык ножом,
• Впалый лоб в лице рябом
• И кривую позитуру,
• В двадцать лет оброс брадой,
• В дерзких взорах то сияет,
• Что невольно выражает
• Вид иронии презлой!
• Нет, беги от них скорее!
• Лучше в хижине простой
• Жить с скотами, с простотой,
• Чем с людьми скотов глупее!»
• Дымный воздух и сырой,
• Стены зеленью покрыты,
• Пухлый пол, в местах изрытый,
• И в дверях навоз рекой,
• Друг мой, мне сто раз дороже,
• Чем то с почестями ложе,
• На котором князи спят!
• И в ночи в уединенье,
• Судным прачкам на мученье,
• Без свечей ландкарт чертят.

• Envoi au prince[45]

• Отрасль Мида, россов честь,
• Не прими мой глас за лесть.
• Я цевницей тихострунной
• Не пою всех славных дел,
• Кои я узнать успел!
• Будь спокоен: мир безумный[46]
• Не лишит тебя ума;
• На челе твоем дубовом
• Отрасль Селены взошла
• И свилась с венком лавровым!

• Finis![47] час уже молчать.
• Я пойду в бауле лени
• Пополам с нуждою спать,
• Ты в роскошно-сладкой сени
• Креатур твоих лобзать…

1816 или 1817

8. К МОИМ ПЕНАТАМ

• От отческих полей, от друга отлученный,
• Игра фортуны злой, коварной и страстей,
• Мечтой обманчивой в свет бурный увлеченный,
• Свидетель суеты, неравенства людей,
• Сражаясь сам с собой, — я вижу преткновенье
• На скользком сем пути и бездны пред собой.
• Пенаты милые! услышьте голос мой,
• Внемлите странника бездомного моленье:
• Вы, в юности меня хранившие от бед,
• Теперь от роковых ударов защитите
• И к дому отчему скорее возвратите:
•             Уже я видел бурный свет!
• Как в ясный, тихий день воздушный метеор
• Движеньем мрачных туч свод неба помрачает,
• Так в утро дней моих меня тоска снедает,
• И тщетно в будущность бросаю робкий взор:
• Там новые беды грозят еще цепями…
• О лары кроткие! да будет ваш покров
• Над бедным путником, зовущим со слезами
• На помощь вас одних; услышьте скорбный зов —
• И горести мои на время прекратите…
• Под небом неродным веселий, счастья нет,
• Меня вы к родине скорее возвратите:
•             Уже я видел бурный свет!
• Честь, слава вдалеке взор слабый обольщает,
• Богатство, титулы — совместны с суетой,
• И Крезус пьет фиал тоски и скорби злой,
• Сатрапы гордые средь роскоши скучают.
• Нет, больше не хочу я славы и честей!
• Знаком кровавый путь мне грозныя Беллоны,
• Средь сечи гибельной, средь громов и мечей
• Я слышал славы клич — и жертв невинных стоны.
• Пенаты добрые! Внемлите мой обет —
• И бурю над главой моею отведите,
• И к дому отчему скорее возвратите:
•             Уже я видел бурный свет!

<1817>

9. МОЕ ПРОСТИ ДРУЗЬЯМ К<ИСЛОВСКОМУ> И П<РИКЛОНСКОМУ>

• Друзья! налейте кубки!
• Ударим край о край
• И в скорбный час разлуки
• Запьем свое «прощай!»…

• Не глас иноплеменных,
• Не пушек близкий гром,
• Не клик врагов надменных
• С увенчанным челом,
• Но нежный глас природы,
• Восторги и любовь
• Под верный дружбы кров
• В объятия свободы
• От вас меня зовут.
• О други, между вами
• И мой тернистый путь
• Усеян был цветами.
• Довольно ясных дней
• Близ вас я видел, други!
• Клянусь во дни разлуки
• Вас часто вспоминать,
• В мечтах одушевлять
• Час дружеской беседы,
• Где острых слов победы
• Вы знали замечать
• И в шутках повторять!..
• Где царство и народы
• В кругу прямой свободы,
• За чашей пуншевой,
• При дыме трубок сидя,
• Пристрастья ненавидя,
• Судили пред собой!
• Где тайной скорби силу
• И близкую могилу
• Я с вами забывал
• И радостью счастливой
• В час думы молчаливой
• Мой дух воспламенял!
• Где злобу и пороки
• Бесчувственных людей,
• Тщету заслуг, честей,
• И скрытые дороги
• Искателей, льстецов,
• И страстное сужденье,
• И к истине презренье
• Смешных лжемудрецов,
• Где суд невежд пристрастный
• Дает невеждам путь,
• Ко славе безопасный,
• Где знания безгласны,
• Где ум, талант гнетут, —
• Мы видели — учились…
• И к почестям стремились
• Неробкою стезей!..
• Исчезни, пламень мой,
• Когда я вас забуду,
• Свободные друзья!
• Вот вам рука моя,
• Что свято помнить буду
• Союз сердец святой.
• Скорее луч денницы
• В предвестии гробницы
• Угаснет надо мной!

• Друзья! налейте кубки!
• Ударим край о край
• И в скорбный час разлуки
• Запьем свое «прощай!»…
• Прик<лонский>, нам с тобою
• Еще сквозь мрачных туч
• Блестит надежды луч —
• Быть может, Марс трубою
• Из мертвого покою
• Нас в поле воззовет
• Приманчивыя славы,
• И след войны кровавой
• Нас к цели доведет.
• Быть может (сокровенье
• Кто может предузнать?),
• В пылу огней, сраженья,
• Как к рати двигнет рать
• Погибельной стезею,
• Нам суждено с тобою
• В добычу смерти злой
• Предвременну могилу
• Узреть в земле чужой!..
• Но нет, и мысль унылу
• Забвенью предадим,
• За чашей круговою
• Веселою мечтою
• Свой дух воспламеним!..
• Оставя жизни бурной
• Неласковый прием
• И блеск честей мишурный,
• Ты истинным путем,
• Кис<ловский>, друг свободы,
• Под сень самой природы
• Нетрепетно идешь,
• Где время золотое
• В беспечности, покое
• Ты мирно проведешь…
• Ни громы в отдаленьи,
• Ни ядер звонкий шум
• В минуты сладких дум,
• В часы отдохновенья
• Тебя не воззовут!..
• Под кровлею родною
• Там счастие с тобою!..
• Там дружества приют!
• И дни твои беспечно,
• Но быстро, скоротечно
• В довольстве пробегут.
• Доколе юность с нами
• И огненная кровь
• С свободными сердцами,
• Друзья! дотоль любовь,
• И дружбы глас священный,
• И кубок позлащенный
• С пенящимся вином,
• Честь, истина с добром —
• Нам будет утешеньем
• И долгом в жизни сей!..
• Прямое наслажденье —
• Не блеск пустых честей,
• Не славы шаткой сила,
• Не милости царей,
• Не злато богачей —
• Их ранняя могила
• Во мраке погребет…
• Нет, к счастию ведет
• Путь чести благородной,
• Где ум души свободной,
• Где совести покой
• Упрекам неподвластен,
• С рассудком, и душой,
• И с честию согласен!
• Но, други, час бежит…
• День ясный вечереет,
• И в кубках дно яснеет…

• Всё, кроме нас, молчит,
• И троица стоит
• Коней удалых, рьяных,
• И солнца свет багряный
• За дальнею горой
• Сменился темнотой!
• Природа в неге спит!..
• Луна-путеводитель
• Путь дальний серебрит,
• Да гений-покровитель
• В разлуке вас хранит…
• Итак, нальемте кубки,
• Ударим край о край
• И в скорбный час разлуки
• Запьем свое «прощай!»

1817 Каменец-Подольск

10. ПОСЛАНИЕ ПЕТРУ ГРИГОРЬЕВИЧУ ПРИКЛОНСКОМУ

Qui vit content de rien possède toute chose.

Boileau. V Epitre[48]

• Мой друг! взгляни кругом на наш подлунный свет:
• От трона царского до хижины убогой —
• Везде увидишь след богини быстроногой,
• Но постоянного для ней приюта нет.
• Чем выше здание — тем ближе к разрушенью,
• Опасен скользкий путь титу́лов и честей,
• Опасны милости и дружество царей —
• Кто ближе к скипетру, тот ближе к ниспаденью!
• Как часто видим мы невежду и глупца
• С титу́лом княжеским, в заслугах, уваженьи,
• Который с гордостью бросает взор презренья
• На долю скромную и бедность мудреца.
• Но тратит ли, мой друг, мудрец свои надежды
• Фортуне вопреки покоем обладать?
• Нет, тою же стезей он скрылся от невежды
• Под кров беспечности о слабом сострадать!
• И в рубище Солон дал Крезу наставленье,
• Как смежны счастие и слава с нищетой,—
• Пред Киром на костре от смерти роковой
• Спасло нежданное счастливца предреченье.
• Лишенного очей, в темнице и цепях
• Зри Велизария и с ним превратность рока…
• Давно ль Наполеон, полсвета бич и страх,
• Мечтал оспаривать и власть и силу бога?
• Где ж гром его побед?.. Фортуна за собой
• Триумфы, почести и славу удалила.
• Нет постоянного для смертных под луной,
• Превратность — жребий наш, а верное — могила!..
• Чины, и почести, и всех богатств собор,
• Когда нет мудрости, нас скукой отягчают,
• Прельщается ль резцом и кистью грубый взор?..
• Безумцы остроту в безумце обретают;
• Страшилище ума, они в кругу своем
• Нерона с Августом в величии равняют,
• Херила наших дней Пинда́ром называют
• И восхищаются Беатуса умом!..
• Сословие невежд, гордящихся породой,
• Без знаний, без заслуг, но с рабскою душой,
• Но с знаньем в происках до степени высокой,
• Идет надменною и быстрою стопой…
• Презренные льстецы с коленопреклоненьем
• Им строят алтари, им курят фимиам.
• Напрасно равенства мечтатели желают,
• В природе равенства не может быть и нет:
• Одних смирение, таланты отличают,
• Других — безумие и преступлений след;
• Одним назначено дней миром наслаждаться,
• Другим — убийством жить и в дебрях пресмыкаться.
• Родится гений, ум, родится и глупец —
• Ужель природы дар не должен дать перве́нство?
• Начало всем одно, и всем один конец,
• Но в мире нравственном не может быть раве́нство,—
• Лишь независимость есть мудрого черта;
• Под игом деспота-тирана — он свободен…
• Для пользы ближнего жить — сладкая мечта!
• Тому, кто чувствами, кто духом благороден,
• Он тайно не острит на братий грозный меч,
• Не жаждет для венка бессмертия и славы,
• Неистовой рукой точить ручьи кровавы,
• Жилища мирные в добычу брани жечь
• И доблесть исчислять числом насильств и мести;
• Ему неведом путь покорства, низкой лести
• Пред знатным гордецом — вельможею царя;
• Он в доле средственной нужды ни в чем не знает
• И, прихотям не раб, спокойно засыпает
• С подругою своей до радостного дня!
• Природы добрый сын, в объятиях природы
• Он верно свой покой и благо обретет;
• Не алчен к золоту, он ищет лишь свободы
• И в Новый свет искать сокровищ не плывет.
• Приклонский! Счастие еще не за горами,
• И если от него нас жребий отлучил,
• То опыт гибельный стократно научил,
• Как радости ловить удачными часами,
• Желанье, прихоти и страсти обуздать
• Должны рассудком мы, чтоб в меру наслаждаться.
• Довольно, милый друг, за призраком гоняться,
• Не время у́ моря погоды ожидать!..

1817

11. Г. С. БАТЕНЬКОВУ («Хотя глас дружества молчанью твоему…»)

• Хотя глас дружества молчанью твоему
• Без прекословия и укоризн прощает,
• Но можно ль нежность дать холодному уму,
• Который действие с причиной разбирает?
• Ужели хладная и мертвая Сибирь,
• Где видны ужасы неласковой природы,
• Где вьюги, и мороз, и вихорь-богатырь
• От точки полюса под знаменем свободы
• Стремятся по горам пустынным бушевать,
• Могла твой прежний дух и дружбы уверенья,
• Как кедра сильный ветр главу, поколебать…
• И силлогизма дать софизму заключенья?
•                      Ужель свинцовый час
• Покрыл прошедшее невозвратимой тьмою,
• Ужель он заглушил влеченья тайный глас,
• Который юношей нас съединил с тобою?..
• Конечно, в те часы, как мыслью ты летал
• С Невтоном, с Гершелем в планетах отдаленных.
• Движенья их, часы, минуты исчислял,
• Их жителям давал законы непременны,
•                      Чужд бренности земной,
• О друге забывал, как о пылинке бренной,
•                      И гений добрый твой
• На время оставлял тебя мечтой химерной.
• Иль, долгу верный раб, в союзе с суетой,
• Заботой, нуждами и бедством окруженный,
• Не мог ты жертвовать минутою одной
•                      Для друга ежедневно?

• Но прочь сомнение, ты тот же должен быть:
• Те ж чувства, чуждые и низости и лести,
• И ум возвышенный, способный отличить
• Талант от глупости, дым суеты от чести,
• Те ж мысли правоты, размер во всех делах,
• И поступь, сродная закону протяжений,
• Те ж Эйлер и Лагранж — в сияющих глазах
• По тем же степеням высоких уравнений!..
•                      Прости, мой друг,
• Метафорическим моим уподобленьям!
• С тяжелой головой, с унынием сам-друг,
• Могу ли услаждать приятным песнопеньем
•            Твой к бурям приобвыкший слух?
• К тому ж вожатый мой, Вакх дерзостный и юный,
• Тогда как я пишу, волнуя бурный дух, —
•                      Мои наладил струны!..
• Напрасно б стал тебе забавы воспевать,
• О радостях вещать дрожащими устами
• И подвиги мои с улыбкой исчислять
• На поле боевом не голосом, очами…
• Погибло всё, как сон с младенческой мечтой.
• Любитель некогда военной непогоды,
• С прискорбием теперь меч обнажаю свой,
• Как чадо смелое безвластия, свободы!..
•              Я свет печальный созерцал —
•              И волос дыбом становился!
• Когда же глубину души людей познал,
•                      Я с светом раздружился!..
• Руссо и Тимона невольно оправдал,
•            И, им последовать готовый,
• Чем более людей боялся и бежал,
• Тем делались сносней тяжелые оковы!
• С пустынею в душе, с сомненьем ко всему,
• Не доверяющий сим тварям ослепленным,
• Которы в гордости, в невежестве уму
• Возносят олтари… и гонят ум смиренный…

1817 (?)

12. ПОСЛАНИЕ Г. С. БАТЕНЬКОВУ («Когда над родиной моей…»)

• Когда над родиной моей
• Из тучи молния сверкала,
• Когда Москва в цепях страдала
• Среди убийства и огней,
• Когда губительной рукою
• Война носила смерть и страх
• И разливала кровь рекою
• На милых отческих полях, —
• Тогда в душе моей свободной
• Я узы в первый раз узнал
• И, видя скорби глас народной,
• От соучастья трепетал…
• Как быстро гибнет блеск зарницы,
• Так из разрушенной столицы
• Тиран стремительной стопой
• Вспять хлынул с хищною ордой!
• И вслед ему бог бранный мщенья,
• Во мзду насильств и преступленья,
• Перуны грозные бросал
• И путь гробами застилал…
• Орудие сей грозной мести,
• Я взор печальный отвратил
• От поприща кровавой чести
• И острый меч в ножны́ вложил…
• Но ты, мой друг! при шуме славы —
• Среди триумфов и побед,
• Среди громов борьбы кровавы
• Стремясь за разрушеньем вслед,
• Свидетель россов смелых силы,
• Смиренья их и правоты,—
• Поведай мне, что мыслил ты,
• Зря цель изрытую могилы?
• Скажи, ужель увеселял
• Тебя трофей, в крови омытый,
• Ужель венок, корыстью свитый,
• Рассудка силу заглушал?..
• И мрачная завеса пала!
• Атропа гибельным резцом
• Едва нить жизни не прервала
• Твою под роковым мечом.
• Простясь с неласковой судьбою,
• С печальным опытом, с мечтою,
• Ты удалился на покой
• Туда, где Лена, Обь волной
• В гранитные брега плескают
• И по седым во мгле лесам
• К Гиперборейским берегам,
• Во льдах волнуясь, протекают,
• Где всё в немых пустынях спит,
• Где чуть приметен блеск природы,
• Но где живут сыны свободы,
• Где луч учения горит!..
• Твои там отческие лары,
• Там мир и радости с тобой,
• Туда кровавою рукой
• Войну, убийства и пожары
• Не понесет никто с собой!..
• В беседе там красноречивой
• С тобой великий Архимед,
• Декарт и Кант трудолюбивый,
• И Гершель с циркулем планет!
• И всё в гармонии с душою,
• И чужд клевет и злобы слух…
• Почто ж зовешь меня, мой друг,
• Делить все радости с тобою!
• Могу ль покоем обладать?
• Пловец над пропастью бездонной
• В отчизне милой, но безродной,
• Не ведая куда пристать,
• Я в море суеты блуждаю,
• Стремлюсь вперед, ищу пути
• В надежде пристань обрести
• И — снова в море уплываю.

Между 1817 и 1819

13. НЕПОРОЧНОСТЬ ЛЮБВИ

Идиллия

•            Туманится небо, перун загремел…
•            Сокрылся за тучами луч яркий денницы…
•                      Я страстью горел
•            И чашу восторгов на персях девицы
•            При шуме перуна мгновенно испил…
• Всё смолкло, всё тихо, но нежны ланиты Шарлоты
•                       Румянец покрыл,
•            И локоны зефир волнует развиты,
•            И перси лобзает под дымкой сквозной.
• И грозное небо и громы щадят наслажденье.
•            Друг нежный, Шарлота, любови святой
•            Устав натуральный не есть преступленье!..
•            Нам сердце и совесть порукой с тобой.
•            Взгляни, после бури природа гордится
•                     Творенья красой!
•            И сердце невольно к природе стремится…
•            Пусть снова ударит перун над главой!
•            Пусть небо готовит нам сильное мщенье,
•                     Но, друг мой, с тобой
• Мне жизнь лишь восторги, а смерть — утешенье.

1810-е годы

14. ШАРЛОТЕ

•            Давно ли в неге утопал,
•            Пылая страстью безмятежной?
• Давно ль зари восход блистающей встречал
•                       На груди белоснежной?..

• Шарлота! грозен взор завистливой судьбы —
•                       Она нас разлучила,
•            Не внемля голосу мольбы,
•                       Утехи цвет скосила.

•            Но буря грозная минет,
•                       Мы свидимся с тобою —
•            Душа надеждою живет…
•            Разлука не страшна мечтою!..

•            Пусть верность будет твой закон,
•                       Добро — путеводитель,
•            И спутник верных, Абеон,
•            Нам снова возвратит обитель.

• В замену радостей, забав и страсти милой
• Осталися в удел недуги и печаль..
• И мысль от прошлого, стремясь в безвестну даль,
•             Знакомит нас с безвестною могилой!..

1810-е годы

15. ЕЙ ЖЕ («О, если и тебе назначено судьбою…»)

• О, если и тебе назначено судьбою
• Изведать мрачное томление души,
•                               За сладости любви
• Платить раскаяньем и тайною слезою —
• Скажи, могу ли чтить святым судьбы закон
• И провидению вверять мои надежды?
•                               Могу ль, смыкая вежды,
•              Надеяться на сладкий сон?
• Нет, нет, беги от глаз доверенность и вера.
• Свет мрачный есть цепь зла, избегни цепи сей —
• На выях возлежит блуждающих людей;
• Их радость детская есть страшная химера!

• Забуду ли, когда тебя к груди моей,
• Волнуемый страстей робеющих желаньем
• Прижал я в первый раз и с тайным трепетаньем
• Вкусил сладчайший дар <неспелой> жизни сей,
• И воздремал с тобой, блаженством упоенный.
• Беспечный, я не мог предвидеть бури бед,
• Когда мне в первый раз казался благом свет,
•             Когда, с тобой соединенный,
• Восторгами любви считал мой каждый час;
• Но в тихих облаках таился гром опасный —
• Приметно исчезал жар чувства сладострастный,
• И светлый пламенник желаний вдруг погас!

• Предчувство — жребия превратность возвещало!
• В борьбе с самим собой я мыслить не дерзал
• О следствиях любви. Но глас природы снял
• Со взоров мрачное сомнений покрывало!
• Я вижу, милый друг, причину тайных слез
•                               И тайного томленья;
• Оставь рабам сует пути предрассужденья
• И не страшись молвы бессмысленных угроз:
• Не может зла творить устав святой природы.
• Покорствуй ей, она ведет добра рукой
• От бурь и непогод сокрытою стезей
• Под кров прямой любви и нравственной свободы!

1810-е годы

16. «От ранней юности я жребий мой познал…»

• От ранней юности я жребий мой познал
• Из урны роковой — погибельный, несчастный,
• И взором трепетным и смутным пробегал
•                           Судьбы моей скрижаль!..

• С тех пор денницы блеск и юной девы взоры
•              Я с равнодушием встречал!
•              И муз пленительные хоры,
•              Как песни грубые, внимал
•              И на величие природы
• Взирал, как сквозь туман осенней непогоды!..

1810-е годы

17. СВИДАНЬЕ

• В гроте темном, под горой,
• Между кленов, тополями,
• Где чуть блещет меж листами
• Отсвет солнца золотой,
• Где ручей шумит струей
• Меж зелеными брегами,
• Обречен тот тайный час
• С милой раннего свиданья,
• Где любовь сулит для нас
• Светлый рай очарованья,
• Где я первый поцелуй
• На устах сорвал прелестной
• И вкусил восторг небесный.
• Слышу шорох, торжествуй!
• Как Аврора, на рассвете
• В легком утреннем корсете
• Лиза робкая идет
• И стыдливым ищет взором,
• Где ее друг страстный ждет.
• Свист пернатых встретил хором
• Луч денницы золотой.
• Всё в гармонии со мной,
• Всё вокруг весною дышит,
• Лишь зефир листы колышет,
• Лишь под легкою ногой
• Розмарин с нарциссом гнется, —
• Лиза здесь. Мой дух мятется…
• Лиза! бог свидетель мой,
• Что с тобой любови сила
• В мрачной жизни среди бед,
• Где я зрел лишь скорби след,
• Мне путь к счастию открыла.
• Жизнь пройдет, как легкий сон,
• Рано прелести и радость
• И приманчивую младость
• Унесет несытый Крон.
• Поспешим же, хоть украдкой
• От коварных злых людей,
• На заре счастливых дней
• Насладиться жизнью краткой.
• Слышишь, друг мой, соловей
• Наше счастье воспевает,
• Вся природа прославляет
• Упоенье юных дней;
• Всё приманкой страсти дышит,
• Всё вокруг поет любовь,
• Тайный огнь волнует кровь,
• Лиза слов моих не слышит,
• Взор слабеет, смолкнул вздох.
• Я пью сладостный восторг…

1810-е годы

18. ИДИЛЛИЯ («Как можно свободу на цепи менять?..»)

• Как можно свободу на цепи менять?
• Утехи Амура холодным Гименом
•                 Навеки сковать?
• Восторги и радость, нам данные небом,
• Друг милый, Шарлота, потщимся продлить.
• Здесь всё ненадежно: и прелесть и радость
•                 Как миг улетят.
• Доколе лелеет огнистая младость,
• Доколе несытый Сатурн чередой
• Не сгубит улыбку, румянец весенний,
•                 Доколе с тобой
• Присутствует добрый невидимый гений
• И юноша страстный любовию полн,—
• Дотоле, Шарлота, ликуй безмятежно
•                 И на море челн
• Средь тихой погоды на вал ненадежный
• С неверным желаньем стремись удержать.
• Холодных, коварных людей осужденье
•                 Как можно внимать?
• Их радость — порочить любовь, наслажденье.

1810-е годы

Автограф незавершенного послания А. С. Пушкина к В. Ф. Раевскому (1822). Два рисунка внизу — профили Раевского.

19. К ЛИДЕ

•              Давно ли с мирною душой
•              И с сердцем, в выборе свободным,
•              Я с чувством к красоте холодным,
•              О Лида, говорил с тобой?
•              Среди собраний многолюдных
• Мой взор тебя тотчас от прочих отличил,
•                         И я тебя хвалил,
•              Не зная страсти безрассудной!
•              Где делись радость и покой
•              И равнодушное сужденье? —
•                         Исчезло ослепленье —
•              О Лида! Глас немеет мой,
• И сердце пылкое еще сильнее бьется,
•              От страсти юный дух мятется…
•              Ты всех своею красотой
•              Подруг, о Лида, затмеваешь!
• И юношей собор улыбкой восхищаешь,
•              И все стремятся за тобой…
• Какое для моей души очарованье
• Питать любови жар, с любовью упованье!
•              Взгляни на друга нежных муз
• И цепи разорви прекрасною рукою,
• И награди меня улыбкою одною
•                       В замену тяжких уз!..

1810-е годы

20. К НЕЙ ЖЕ («Что значит взор смущенный твой…»)

• Что значит взор смущенный твой,
• И сердца страстное биенье,
• И непритворное волненье?..
• Скажи, о Лида, ангел мой!
• Давно ль на ложе сладострастья
• Блаженства я испил фиал
• И к груди страстной прижимал
• Тебя, как сын веселый счастья?
• Я зрел румянец алый твой
• И груди белой колебанье,
• Твое смущенье, трепетанье,
• Когда прелестною рукой
• Ты взоры робкие скрывала
• И мне свободы не давала
• Ступить порочною стопой
• На ложе кротости невинной…
• Мой дух любовию пылал,
• Я счастья робко ожидал
• И в страсти сильной, непрерывной
• Нетерпеливою рукой
• Отдернул полог сокровенный
• И розу, полную весной,
• Сорвал — в завет любви святой,
• Мечтой блаженства увлеченный…
• Я полный кубок счастья пил
• Средь неги страстной и волненья,
• На ложе розовом забвенья
• Мой жребий временный хвалил!..
• Но время счастья быстро мчится,
• Денницы быстро луч блеснул:
• Нам должно было разлучиться,
• Ты спала, Лида, я взглянул…
• И прелестей твоих собор,
• При свете слабом обнаженный,
• Лишь дымкой легкой сокровенный,
• Очаровал мой дерзкий взор.
• Но я, как узник страсти нежной,
• Искал свободы от цепей
• Средь роз душистых и лилей…
• На груди страстной, белоснежной.
• Исчез твой тихий сон как миг,
• И ты в объятиях моих
• С невольным ропотом взглянула,
• Слеза в очах твоих блеснула…
• И я, смущенный, робко ждал
• Минуты грозной разлученья
• И в миг счастливый упоенья
• <Давно ль> тебя лобзал?..
• И в неге тайной пресыщенья
• В восторгах страсти утопал?..
• О Лида! Прочь твое роптанье!
• С тобою гений добрый твой!
• Пусть время хладною рукой
• Грозит прервать очарованье
• Любви и счастья юных лет.
• Исчезнет всё, как ранний цвет,
• Исчезнет страсти ослепленье,
• Минутой надо дорожить…
• И непрерывно радость пить
• Из полной чаши наслажденья!

1810-е годы

21. ЧАС МЕЛАНХОЛИИ

• Меня ничто не веселит,
• Я счастья под луной не знаю —
• Средь игр лишь горести встречаю,
• Покой всегда меня бежит.
• Увы! в мечтаниях одних
• Зарю дней ясных представляю,
• Но где она, того не знаю.
• С собою сам, в слезах моих,
• Себе отраду обретаю.
• Ничто мне в мире сем не льстит,
• Средь юности тоской убит.
• Увы! не знаю наслаждений,
• Любви опасных обольщений.
• Для красоты и дев младых —
• Угас мой взор, огнь чувств моих,
• И время медленной рукою
• Длит жизнь. Под тучей громовою
• Удел мой горесть испытать.
• Стремлюсь я к вечному покою,
• Хочу под гробовой доскою,
• Что есть бессмертие, узнать.
• Почто мне в цвете дней моих
• Страдать назначено судьбою?
• Надежда, я забыт тобою,
• Не вижу радостей твоих.
• О друг, товарищ огорченный,
• Почто не вместе я с тобой?
• Почто час грозный, роковой,
• Час гибельных моих мучений
• Делить не можешь ты со мной?
• Сей ад в душе, тоска сердечна,
• Предчувства глас — быть может, вечно
• Я не увижуся с тобой.
• Мой гроб открыт, и червь голодный
• Спешит мой синий труп глодать,
• Скелет останется лежать
• В могиле мрачной и холодной;
• Не буду я тогда роптать
• На рок бесчувственный, жестокий —
• Я буду мертвый, одинокий…
• Но буду ль я тогда страдать?
• Никто винить меня не будет,
• Враги забудут осуждать
• И — следственно — могу ль роптать,
• Что недруг мой меня забудет?
• Я зла не сделал никому,
• И зло казалось мне загадкой,
• Я часто слезы лил украдкой —
• И сердцу верил одному;
• В душе моей явились страсти,
• И счастья свет, как миг, протек,
• Со тьмой явилися напасти,—
• Неумолим жестокий рок!
• Злой яд кипит в душе моей
• И дух унынием томится.
• Ах! Долго ль казнь моя продлится,
• Дождуся ль в жизни ясных дней?..

1810-е годы

22. «Так ложною мечтой доселе ослепленный…»

• Так ложною мечтой доселе ослепленный,
• Напрасно мыслил я о счастливых часах.
• Тебе ль знать радости? Твой разум заблужденный
• Не мог предузнавать о будущих бедах,
• Давно назначенных губительной судьбою;
• Лишь смерть желанная спасительной рукою
• Тебя освободит от горестей твоих!
• Тебе ль переломить судьбы определенье
• И силой Сильного избегнуть назначенье?
• Исчезнули мечты, я счастлив был лишь миг,
• И счастлив только заблужденьем,
• Которое, как вихрь, исчезло мановеньем.
• Ни ласки нежные, ни кротость, ни любовь,
• Ни одинакая текущая в нас кровь —
• Ничто не умягчит дух злобный и враждебный!
• А я, не опытом, безумный, увлеченный,
• Предвидеть будущих несчастий не возмог.
• Кто ж этому виной? Я сам иль сильный бог.

1810-е годы

23. МЕНАЛК

Эклога

• Один, уединясь под дубом наклоненным,
• Где тихий ручеек струи свои катил
• И тихим ропотом к забвенью приводил,
• Меналк задумчивый со взором потупленным,
• Оставя посох свой, овечек и свирель,
•                  Так тайну скорби пел:

• «Жестокая судьба, где дней моих отрада?
• Где радость юных лет, о коей я мечтал?
• Как в тучах солнца луч, мне счастья свет пропал.
• В замену радостей мне слезы лить — награда,
• Напрасно юная Корина милый взор
• Ко мне наедине с улыбкой устремляет:
• Ее старания и нежный разговор
• В груди еще сильней тяжелый вздох стесняет.
• Бесчувственный! Вчера, томимая тоской,
• Печальным голосом она еще сказала:
• „Меналк! Мой милый друг, что сделалось с тобой?
• Ты плачешь? — И слеза из глаз ее упала.—
• Ужель не видишь ты забавы пастухов,
• Их радость общую, шум песней, хороводы,
• Мое томление, мою к тебе любовь?
• Чего недостает тебе, скажи?..“ — Свободы!
•                     Как пленник, средь оков,
• От братий, от друзей в край дальний увлеченный,
• В пустынной Таврии, средь грубых пастухов,
• Жестокою судьбой нежданно занесенный,
•                    Я должен слезы проливать.
• Ни милой родины сияние денницы,
• Ни голос утренний приветливой певицы
• Сюда умерить грусть мою не долетят.
• Жестокий корифей устав моих страданий
• Бесчувственной рукой до гроба начертал
• И отческим полям колючий терн устлал
• Мой путь, лишив меня и самых ожиданий.
• Почто не скрылся я под дружеский покров,
• Когда гремел вдали гром бурный предо мною?
• Почто я тешился обманчивой мечтою
• И тихо ожидал дней ясных средь громов?
• Стада несчетные среди лугов шелковых,
• Сады, где сочный плод деревья бременит,
• Поля, что жатвою Церера золотит,
• Пруды зеркальные, для рыб златых оковы,
• Несут годичный дар тому, кто бед виной.
• Но в доле бедственной сравнюсь ли я с тобою?
• Рука богов хранит страдальца под грозою,
• Ты в счастьи, но страшись их мщенья над тобой!»

1810-е годы.

24. ПЕСНЬ ПРИРОДЕ

• О музы кроткие, простите дерзновенью
• Певца безвестного, летящего на Пинд
• Не лавры пожинать в награду песнопенью,
• Но видеть ваш привет, улыбку пиерид!
• Природе всеблагой слагаю песнь хвалебну.
• В благоговении, с поникшей головой,
• Объемлю таинство и стройность совершенну!
• И духом возношусь — превыше тьмы земной!

1810-е годы

25. СЕТОВАНИЕ

• В младенчестве моем я радости не знал.
• Когда лишь с чувствами, с невинностью знакомый,
• К родителям моим я руки простирал,
•                   Врожденной добротой влекомый,
•                   Я нежной ласки ожидал.
• Увы! Тогда мой взор суровый взгляд встречал.
• Я плакал, но еще несчастия не знал!
• В те дни, как чувствами природой оживленный,
• Я помнить стал себя, предметы различать,
• Стал чувствовать добро, — незнаньем увлеченный,
• Я мнил любезных мне с восторгом обнимать!
• Но, ах! несчастного удел определенный
•                   Лишь горести встречать.
• Я плакал, но еще мог слезы забывать!..

1810-е годы

26. РОПОТ

• Где вы, о призраки счастливых обольщений,
• Куда сокрылися восторги и любовь?
• Я вижу тень одну прошедших наслаждений!..
• Светильник гаснет мой, и леденеет кровь!..

• На то ли Прометей рукою дерзновенной
• Похитил у богов дар жизни, огнь святой,—
• Чтоб житель сей земли, кругом несовершенной,
• Терял сей самый дар с рассветшею зарей?

• Давно ли, девами на играх окруженный,
• Я им, краснеяся, безмолвствуя, внимал!
• И, Терпсихорою в круг шумный увлеченный,
• С прикосновением взор робкий опускал.

• Сколь юность сладостна беспечностью златою!
• Души исполнена восторгов и собой, —
• Ласкала прихотям, невинностью самою,
• Являя всюду рай, блаженство и покой!

• О сладострастие, восторг неизъяснимый!
• Могу ль изобразить сей тихий, сладкий жар,
• Стремленье робкое души нетерпеливой…
• И упоение — богов чистейший дар!

• Я помню первое свиданье, дерзновенье…
• Коснулся… мертвый хлад по членам пробежал.
• И огнь его сменил, и бурных чувств горенье
• Слабело, гаснуло… и дух мой исчезал!

• Но к жаждущим устам коварный сын Киприды,
• Как нектар, страшный яд улыбкой подавал,
• И цепи грозные, под блеском роз сокрыты,
• Со взором радостным на чувства налагал!

• И чувства гаснул и в пучине заблуждений…
• Неопытный, я тек легчайшею стезей
• К причине гибельной минутных упоений
• И жертвой сделался безмерности страстей…

• О Геба юная, услышь мое моленье
• И в чувствах воскреси почти погасший жар!
• Дай силу прежнюю и право наслажденья,—
• Умеренность — тебе мой будет первый дар!..

1810-е годы.

27. К СЕЛЬСКОМУ УБЕЖИЩУ

• Смиренных душ приют, безбедная обитель,
•                   Меня мой гений-покровитель
• Под сень твою сокрыл от сильных бурных бед.
• Я рано жизнию ненастной утомился,
• Встречая пред собой гонений мрачный след,
• И посох путничий в руках моих сломился.

• Оставя для других блеск пагубных честей,
•                   Под кровлею твоей
• Ужель я не найду желанного покою?
• Ужели, брошенный на жертву бурных волн
•                   Бесчувственной судьбою,
• О скалу бедствий злых мой раздробится челн?

• Нет, нет! Здесь счастие прямое обитает,
• Здесь сон предчувствами меня не устрашает,
• Здесь голос петела и трели соловья,
•                   При блеске утреннем природы,
• Приятный, легкий сон уносят от меня
• И с каждым днем мой дух живит огонь свободы.

•                   Фортуна в жизни сей
• В удел мне не дала ни злата, ни честей
• И путь мой иглами терновыми покрыла,
• Зато природа в дар мне тайну стройно петь
•          На лире Фебовой открыла,
•                   Чтоб в ней усладу зреть,
•                   Чтоб ей хвалы греметь.
• Природе-матери мое благодаренье,
• Фортуне, и чинам, и золоту презренье.
• Пускай мечтатели спешат надежд к концу
• И прихотливый рок о благе умоляют,
• Пусть курят фимиам неверному слепцу
• И с трепетом его веленья исполняют, —

•                   В уединении моем
•                   Мне чужд тот гибельный ярем,
• Который тяготит безумцев ослепленных.
• Я видел бурный свет. Я видел в нем людей,
• У коих на сердцах, от злобы закаленных,
• Таится страшный яд для ближних, для друзей.

• Под небом неродным назначено судьбою
•                   Мне примирение с собою
• И след поросший зреть к обители отца.
• Но будь благословен стократ приют смиренный,
• Где нежат радости свободного певца —
•                   Среди природы оживленной!

1810-е годы

28. ОСЕНЬ

Идиллия

•                   Давно ль природа воскресала
•                           Из мертвой тишины
• И юная весна рукою рассыпала
• По бархатным лугам душистые цветы?
•                   Давно ли голос филомелы
• Авроры золотой приветствовал приход
•                   И сельских граций хоровод
• В забавах воспевал природу, май веселый?
• Утихли песни их, пернатых смолкнул хор,
• И птицы стаями в край теплый отлетают,
• Туманы серые долину покрывают,
•                           И листья сбросил бор!
• Свирели стройный звук в полях не раздается,
•                   Ветр буйный с севера несется,
•                           И хладный дождь шумит…
• Усталый селянин под кровлею смиренной,
•                           От шума удаленный,
• Плоды трудов своих с родной семьей делит.
• Цветы поблекшие, деревья обнаженны,
• Сей молчаливый вид природы, скрытой в мгле,
• Изображает путь вечерний утомленных
•                           Страдальцев на земле.
• И нам назначено таинственной рукою
• Премену быструю невидимо узнать,
• Зреть радость и восторг рассветшею зарею,
• Дней в полдень жребия превратность испытать —
• И скользкою стопой стремиться к назначенью!..
• Счастлив, стократ счастлив, кто поздних дней приход
• И солнца ясного последний оборот
• Встречает, не страшась, под дружескою сенью,
• Кто сильных тайных мук на сердце не узнал,
• Чей челн покойно тек вдали подводных скал,
• Вдали от непогод и бурных треволнений,
• Чей кормчий был — устав свободы золотой
• И цель стремления — природа и покой.
• Стезей неровною опасных приключений
• Куда стремимся мы за славою пустой?
• Невольники сует, страстей, предубеждений,
• Дает ли слава нам и благо, и покой,
•                   И право чистых наслаждений?
• Нет, слабый человек родится для забот.
• С издетства от святой природы отвыкает,
• Его на скользкий путь свет пагубно зовет,
• Где ослепление умами управляет,
• И век его как сон невидимый летит,
• Который изредка мечтою сладкой льстит,
• А чаще — мрачные виденья представляет…
• И парки лютые, прервавши жизни нить,
• Его для вечности сокрытой пробуждают!

1810-е годы

29. «Нет, нет, не изменюсь свободною душою…»

• Нет, нет, не изменюсь свободною душою
• И в самой стороне приветливых цирцей,
• Где взоры их горят под дымкою сквозною
• Желаньем, негою и пламенью страстей,
• Где воздух, кажется, любови жар вдыхает.
• Взлелеянный в чаду пороков сибарит
• Пред девой каждою пусть выю преклоняет
• И, низкий раб страстей, душой порочной спит.
• Мой друг, я буду твой, не изменюсь душою.
• И чувства юные, восторг и пламень мой,
• И ложе роскоши не разделю с другою.
• И будет в ревности упрек напрасен твой.

1810-е годы

30. «О милая, прости минутному стремленью…»

• О милая, прости минутному стремленью:
• Желаньем движимый причину благ познать,
• Могу ли, слабый, я всесильному влеченью
• Природы-матери в борьбе противустать?
• И чувства покорить холодному сужденью?
•                 Лауры пламенный певец,
•                              Лаурой вдохновенный,
•                При <плесках> лавровый венец
• В награду получил за свой талант смиренный!
• Поэту юному, мне ль вслед ему парить?
• Бессмертие удел фено́мену поэту!
• Я не могу, как он, быть изумленьем света,
• Но пламенней его могу тебя любить!

1810-е годы

31. ОБЕТ

• Еще румянцы на щеках,
•            Во взорах сладострастье,
• Желанье, роскошь на устах
•            Не погасило счастье.
• Пускай бессмысленный совет
•            Внимает малодушный —
• В ком страсти есть, в том страха нет;
•            Стыдитесь быть послушны
• Рабам, отжившим под луной;
•            Здесь парками забыты,
• Они забыли жребий свой
•            И страшный брег Коциты!..
• Друзья! мы смерть предупредим
•            На ложе упоенья
• И клятвенный обет дадим —
•            Не ждать чредой явленья.
• Скрепим и длани и сердца!
•            С бестрепетной душою
• Испьем фиял утех до дна
•            И ступим в гроб ногою…

1810-е годы.

32. К ЛИРЕ

• Когда под тению отеческих садов
• В часы беспечности и радости счастливой
• Коснусь к твоим струнам и песни звук игривой
• Не будет славы ждать средь будущих годов,—

• О лира! я молю в минуту вдохновенья,
• Когда полет ума, восторг, воображенье
• Ничтожной суеты превыше воспарит,—
• Да сладкогласием твой звук вдали гремит!

• Средь бранных непогод во дни мои младые
• Я Вакха воспевал и ласковых цирцей,
• И взоры страстные, и локоны густые,
• Развиты на плечах Глицерии моей…

•            Не ты ль причина услаждения
• Громодержавного Зевеса на пирах?
• И Феба самого на стройных раменах
•                          Убор и украшенье?

• О верный друг моих задумчивых часов!
• Внимай всегда, внимай певца молящий зов!..

1810-е годы

33. ПОДРАЖАНИЕ ГОРАЦИЮ

• Мой век — как день туманный
• Осеннею порой
• Пред бурей и грозой —
• Средь мрака и забвенья
• Течет без возвращенья,
• Печалью омрачен.

• Ни солнца свет лазурный,
• Ни бледный свет луны,
• Ни радости весны,
• Ни голос филомелы,
• Ни нимфы взор веселый
• Меня не веселят.

• Напрасно к наслажденью
• Прелестный Ганимед
• Меня с собой зовет!
• О юноша счастливый!
• Твой взор полустыдливый
• Опасен, но не мне.

• Ни клич друзей веселых
• В час вакховых пиров,
• При голосе певцов,
• При шуме упоенья,
• Меня на путь веселья
• Опять не воззовет!

• И взор вельможи тихий,
• С улыбкой пара слов
• И вслед ему льстецов
• В приязни уверенье —
• Вселяют лишь презренье
• К невеждам и льстецам!

• От почестей ничтожных —
• Средь марсовых полей,
• Где братий и друзей
• Струится кровь рекою, —
• Мой взор, увы, с слезою
• Далеко отвращен!

• Но, бури уклоненный,
• Я радуюсь мечтой!
• И тихий голос свой
• В минуты вдохновенья
• Сливаю с песнопеньем
• Божественных певцов!

Вторая половина 1810-х годов

34. ПРИЗНАНИЕ

• Хотели знать тому причину,
• Что в возрасте цветущих лет
• Наскучил мне подлунный свет,
• Что я без страха жду кончину?
• Внимайте! Истина пером
• Моим почти всегда водила.
• Еще тоска не изнурила
• Мой дух, пылающий огнем, —
• Огнем счастливым пеонопенья!
• Лиша меня телесных сил,
• Еще Сатурн не истребил
• Восторг и силу вдохновенья!

• Едва шестнадцатой весной,
• Как сын природы сильный, вольный,
• Собой и жребием довольный,
• Я свет увидел пред собой
• И, обольщенный блеском славы,
• Честей наружной мишурой,
• Уже протоптанной тропой
• Спешил на путь войны кровавой.
• Я видел груды падших тел,
• Свист пуль и ядер направленье!
• И сам безумием горел.

• С холодным взором созерцал
• Я рока гибельные кары —
• И стон, убийства и пожары,
• И сам себя не узнавал!
• Прошли минуты заблужденья,
• И я вдали увидел свет;
• Оставя мне несродный след,
• Спешил в пучину наслажденья.
• И вдруг неопытным очам
• Толпа прелестниц появилась,
• И в сердце пылком страсть родилась;
• Я пал к венериным стопам!..

• Итак, осьмнадцатой весною
• Я дань неверным приносил,
• В любви всё благо находил
• И страсти жертвовал собою.
• Не раз в диванной вечерком
• При бледном отсвете лампад,
• Страшась завистливых преград,
• Я рай любови пил тайком.
• Не раз блестящий луч денницы
• Меня с восторгом заставал
• Иль сон роскошный прерывал
• На персях пламенной девицы.

• Не раз пылающая кровь
• Меня томила, волновала
• И к неге новой наклоняла.
• Я пил и счастье и любовь!
• Увы! Почто искать измены?
• Порочный! Я бросаю взор
• На жриц венериных собор
• С желаньем сильным перемены —
• Я с ними страсть мою делил…
• Вдруг гаснет чувство наслажденья,
• Здесь кубок полный пресыщенья,
• Безумный! я до дна испил…

• Мне цвет утехи изменил,
• И я, поблекший, утомленный,
• Болезнью черной изнуренный,
• По свету, как мертвец, ходил
• И, слабые бросая взгляды,
• Повсюду скорбь и мрак встречал,
• Распутниц злобных проклинал,
• И сгибнул самый луч отрады!
• Брожу с полмертвою душой,
• И слабнут ноги, меркнут вежды,
• К возврату счастья нет надежды,
• Я вижу камень гробовой!

• Но вот рукою Эскулапа
• Исторгнут я из-под косы.
• Погибни! Скорбные часы
• Пиров! В обитель приими!
• Природа для меня цветет,
• Я ею снова восхищаюсь
• И снова в замыслах теряюсь:
• Где благо верное живет?..
• То новый <нрзб.> питьем целебным
• Мне жизнь для жизни возвратил;
• Божественный я нектар пил
• Со вкусом, к роскоши врожденном…

• О Вакх! Тебя у ног твоих
• Я полным кубком прославляю!
• С тобой невольно забываю
• Причину беспокойств лихих:
• Твой глас скорбей моих награда!
• Среди собратий, на пирах,
• Я трезвых обращаю в страх!..
• Мой друг, жрецам твоим отрада!
• Отведайте со мною сил
• А<раку> иль вина напиться?
• Мой дух не устыдится, —
• Я, други, мертвой чашей пил!

• Не раз бутылки исчезали
• В одну минуту предо мной,
• Не раз погребщики толпой
• Меня с расчетом штурмовали.
• Где есть вино — там есть и ум.
• Не лез в карман я за словами,
• Простыми, краткими речами
• Я унимал бурливый шум.
• Конечно бы, Катон и Цицерон
• Мне в красноречии дивились,
• Когда вино и пунш струились,
• Когда я слышал рюмок звон!..

• Я пью, и всё рекой струится
• Бордо, рейнвейн и вендеграв.
• Но ух! Средь радостных забав
• Весь свет вокруг меня вертится…
• Итак, я много, много пил
• И до того уже распился,
• Что чувств и разума лишился
• И хуже твари дикой был!
• Ланиты пухлые пылали
• Румянцем синим, тусклый взгляд
• Являл там влитый в сердце яд,
• И члены слабые дрожали.

• Стрельба и сильный лом в ногах,
• От пищи самой отвращенье,
• Средь шуму и забав томленье
• И в сердце мертвом — тайный страх
• Меня к постели проводили.
• И я двадцатою весной
• Проклял и жизнь и жребий злой,
• Когда недуги посетили
• Меня со всех сторон толпой.
• Увы! На костылях согбенный,
• Как старец, веком удрученный,
• Я жил надеждою одной!

• О Аристиппы! Эпикуры!
• Где ваше благо под луной?
• Смотрите, как бегут толпой
• К Харону ваши креатуры!
• Но всё не вечно. От людей
• Сокрыт их жребий неизвестный.
• Какой-то чарою чудесной
• Моих остаток хилых дней
• Врач смелый снова укрепляет.
• Но век забав и игр протек,
• Всему приспел урочный срок:
• Меня ничто не восхищает!

• Я видел часто, как блистает
• Стекло в оправе золотой;
• Я видел, как безумцев рой
• В среду величия ступает!
• Я видел подлость, дерзость, месть,
• Которая в венце сияет!
• И как безумец унижает
• Таланты, разум, правду, честь!
• Презренье им!.. Такой стезею
• Могу ль бессмертье получить?
• Я был моей отчизны щит,
• Теперь пора спешить к покою!

• Под кровом родины святой
• С пером и книгами в беседе
• Я верный путь найду к победе,
• Не льстя наружной мишурой!
• Глупцов оставя рассужденье,
• Льстецов и низких душ содом,
• Где чтут безумие умом
• И ложь — за истинное мненье,
• Где пустословие толпой
• Часы у мудрых отымает!
• Нет! Нет! В отчизне ожидает
• Меня утраченный покой.

Вторая половина 1810-х годов

35. БЕСПЛОДНАЯ ЛЮБОВЬ

• Вдали от милых фей задумчивый брожу
• И силу верного рассудка отвергаю;
• На вакховых пирах потупя взор сижу
• И трезвый, други, вас за чашей оставляю.

• Зельмира гордая признанья нежный глас,
• Как бы из милости, с беспечностью внимала;
• На слезы, на восторг — с насмешкою отказ;
• И двери навсегда безумцу указала…

• О боги радостей! зарею пылких лет
• Пусть я не ведаю страданий и напасти;
• Доступны будьте вы, услышьте мой обет —
• И в девственную грудь вдохните силу страсти!

• Отвергнуты мольбы… и Вакх, вожатый мой,
• Нескладный строй вдохнул в гармонию цевницы,
• И музы прочь бегут, и жребий роковой
• Начертан на челе цитерския царицы!

Вторая половина 1810-х годов

36. ГЛАС ПРАВДЫ

• Сатурн губительной рукою
• Изгладит зданья городов,
• Дела героев, мудрецов
• Туманною покроет тьмою,
• Иссушит глубину морей,
• Воздвигнет горы средь степей,
• И любопытный взор потомков
• Не тщетно ль будет вопрошать:
• Где царства падшие искать
• Среди рассеянных обломков?..

• Где ж узрит он твой бренный прах,
• Сын перси слабый и надменный?
• Куда с толпою, дерзновенный,
• Неся с собою смерть и страх,
• По трупам братий убиенных,
• Среди полей опустошенных
• [Ты вслед стремился за мечтой —
• И пал!.. Где ж лавр побед и славы?]
• Я зрю вокруг следы кровавы
• И глас проклятий за тобой!..

• Полмертвый слабый сибарит,
• Мечтой тщеславия вспоенный
• И жизнью рано пресыщенный,
• Средь общих бедствий в неге спит.
• Проснись, сын счастья развращенный!
• Взгляни на жребий уреченный:
• Тебя предвременно зовет
• Ко гробу смерти глас унылый,
• Никто над мрачною могилой
• Слезы сердечной не прольет.

• Вельможа, друг царя надежный,
• Личина истины самой,
• Покрыл порок корысти злой,
• Питая дух вражды мятежной.
• Каких ты ждешь себе наград?
• Тебе награда — страшный ад;
• Народ, цепями отягченный,
• Ждет с воплем гибели твоей.
• Голодных до́быча червей,
• Брось взор ко гробу устрашенный…

• Тиран, как гордый дуб, упал,
• Перуном в ярости сраженный,
• И свет, колеблясь, изумленный
• С невольной радостью взирал,
• Как шаткие менялись троны,
• Как вдруг свободу и законы
• Давал монарх — граждан отец —
• И цепи рабства рвал не силой,—
• Тебя ждет слава за могилой,
• Любовь детей — Тебе венец!

Вторая половина 1810-х годов

37. ПЛАЧ НЕГРА

• Задумчив, устремя к луне унылы очи,
• Несчастный сын степей под пальмою родной
• Стоял недвижимо в часы глубокой ночи,
• И пращ его и лук с губительной стрелой
• Разбросаны. И конь, товарищ бурной битвы,
• По шелковой траве медлительно бродил.
• И пес — сей верный страж, сей быстрый сын
•                                                               ловитвы —
• Лежал и лай ночной с боязнью притаил.
• И мрак и тишина полуночной природы
• Питали мысль его отчаянной мечтой.
• И он — сей белых бич, сей гордый сын свободы —
• Ланиты оросил горячею слезой!

•               «Нет радости в мире, нет Зоры со мною!
•               Я видел ветрила вдали кораблей,
•               Несущих добычу драгую стрелою
•               Далеко от милых отчизны полей!
•               Ах! мог ли провидеть отмщение рока?
•               Сегодня, зарею, колено склоня
•               Пред ярким сияньем светила востока,
•               Я чувствовал благость небесна огня!
•               От братий веселых чрез дебри и горы
•               Помчался я к милым родным шалашам,
•               Ласкаясь мечтою в объятиях Зоры
•               И в ласках младенца дать отдых трудам!»

Вторая половина 1810-х годов

38. ПУТЬ К СЧАСТЬЮ

•               Шумите, волны! ветр, бушуй,
• И, тучи черные, вокруг меня носитесь!
•               Мой ясен взор, покоен дух,
• И чувства тихие не знают страсти бурной,
•                          И я узнал покой
•                          В свободе золотой!
• Стремитесь на войну, сыны побед и славы!
•               Кровавый меч не нужен мне:
• Храним пенатами, я цену наслаждений
•               Близ милых мне опять узнал;
•                          Под сению родною
•                          Здесь счастие со мною.
•               Опасен свет — и радость в нем
• Подвержена всегда судьбине переменной.
•               Под тенью лип покоюсь я,
• Вкушая сладкий мед, из милых рук налитый;
•                          И мысль и голос слов
•                          Не ведают оков!
• Пусть среди роскоши Лукуллы утопают:
•               Их жизнь — не жизнь, но мрачный сон;
• Их участь славная достойна состраданья;
•               Им чужд покой — и бедствий тьма
•                          Тревожит наслажденья
•                          В минуты сновиденья.
•               Не слышен глас Зоилов мне,
• И пышный, ложный блеск меня не обольщает;
•               Пускай сатрап дает закон
• Искателям честей улыбкою одной!
•                          Здесь с музою моей
•                          Я не зову честей!
• Хотите ль, смертные, путь к счастью сокровенный
•               В сей жизни временной найти?
• Покиньте замыслы к бессмертию ничтожны
•               И бросьте лавр и посох свой —
•                          В объятиях природы,
•                          Пред алтарем свободы.

<1819>

39. РАЗЛУКА

• Денница ли взойдет — она напоминает
• Разлуку горькую и скорбный жребий мой!
• Сей самый луч мою Шарлоту освещает, —
• Гордись, светило дня, безвестной красотой!
• Повеет ли зефир под тению древесной —
• Его мой ищет взор, душа летит вослед…
• Быть может, там ласкал он грудь моей прелестной
• И в резвости своей забыл принесть ответ.
• Быть может, в этот миг взор милыя унылой
• В светиле полночи блуждает, как и мой, —
• И мысль, в один предмет сливаясь тайной силой,
• Живит и прошлое, и будущность мечтой!

<1819>

40. «Пришлец! здесь родина твоя…»

•                Пришлец! здесь родина твоя —
•                Впервые светлая заря
•                           Здесь взор твой озарила,
•                Здесь колыбель твоя была
•                И праотцев твоих могила!
• Здесь первые дары природа излила
• На юношеский ум беспечный, откровенный,
• Здесь в жертву бурных бед, судьбою обреченный,
• Ты самовластия не знал еще страстей —
• Но буря над тобой поникла грозовая…
• И, милые поля отчизны оставляя,
• Оставил навсегда ты мир невинных дней!
• Здесь те ж источника резвящиеся воды,
• Близ коих я в часы туманной непогоды
•                Смотрел на радужный восход
• И взором измерял стремленье туч бегущих
• Иль в утро летнее лазурный небосвод
• Сличал с поверхностью зыбей быстротекущих,
• То ж солнце, тот же дня и вечера обзор,
•         Те ж мирные и рощи и долины…
•                Почто ж унылый взор
• Не видит прежней в них пленительной картины?
• Погибло всё, как сон с младенческой мечтой!
• Утрата сильная душевный свободы
• Разнообразное величие природы
• Слила для чувств под цвет и грубый и простой!

Конец 1810-х годов

41. ЭЛЕГИЯ I («Раздался звон глухой… Я слышу скорбный глас…»)

• Раздался звон глухой… Я слышу скорбный глас,
• Песнь погребальную вдали протяжным хором,
• И гроб, предшествуем бесчувственным собором.
• Увы! То юноша предвременно угас!
• Неумолимая невинного сразила
•                                    Зарею юных дней
• И кров таинственный, неведомый открыла
• Для горести отца, родных его, друзей.
• Ни плач, ни жалобы, ни правое роптанье
• Из вечной тишины его не воззовут.
• Но скорбь и горести, как легкий ветр, пройдут.
• Останется в удел одно воспоминанье!..
• Где стройность дивная в цепи круговращенья?

• Где ж истинный закон природы, путь прямой?
• Здесь юноша исчез, там старец век другой,
• Полмертв и полужив, средь мрачного забвенья
• Живет, не чувствуя ни скорби, ни веселья…
• Здесь добродетельный, гонимый злой судьбой,
• Пристанища себе от бури и ненастья
•                                    В могиле ждет одной…
• Злодей средь роскоши, рабынь и любострастья
• С убитой совестью не знает скорби злой.

• Как тучей омрачен свет ранния денницы,
• Дни юные мои средь горести текут,
• Покой и счастие в преддверии гробницы
• Меня к ничтожеству таинственно ведут…
• Но с смертию мой дух ужель не возродится?
• Ужель душа моя исчезнет вся со мной?
• Ужели, снедь червей, под крышей гробовой
• Мысль, разум навсегда, как тело, истребится?
• Я жив, величие природы, естество
• Сквозь мрак незнания, завесу сокровенну,
• Являют чудный мир, и в мире — божество!
• И я свой слабый взор бросаю на вселенну,
• Порядок общий зрю: течение светил,
• Одногодичное природы измененье,
• Ко гробу общее от жизни назначенье,
• Которые не кто, как Сильный, утвердил.
• Почто же человек путем скорбей, страданья,
• Гонений, нищеты к погибели идет?
• Почто безвременно смерть лютая сечет
• Жизнь юноши среди любви очарованья?
• Почто разврат, корысть, тиранство ставят трон
• На гибели добра, невинности, покою?
• Почто несчастных жертв струится кровь рекою
• И сирых и вдовиц не умолкает стон?
• Убийца покровен правительства рукою,
• И суеверие, омывшися в крови,
• Безвинного на казнь кровавою стезею
• Влечет, читая гимн смиренью и любви!..
• Землетрясения, убийства и пожары,
• Болезни, нищету и язвы лютой кары
• Кто в мире произвесть устроенном возмог?
• Ужель творец добра, ужели сильный бог?..
• ……………………………………………………
• ……………………………………………………
• ……………………………………………………
• Но тщетно я стремлюсь постигнуть сокровенье;
• Завесу мрачную встречаю пред собой —
•                                    И жду минуты роковой,
• Когда откроется мрак тайный заблужденья…
• Никто не вразумит, что нас за гробом ждет,
• Мудрец с унынием зрит в будущем истленье,
• Злодей со трепетом истление зовет,
• Бессмертие души есть страх для преступленья,
• Измерить таинства и Сильного закон
• Не тщетно ль человек в безумии стремится?
• Круг жизни временный мгновенно совершится,
• Там — благо верное, а здесь — минутный сон.

1819 (?)

42. ЭЛЕГИЯ II («Шумит осенний ветр, долины опустели!..»)

• Шумит осенний ветр, долины опустели!
• Унынье тайное встречает смутный взор:
• Луга зеленые, дубравы пожелтели;
• Склонясь под бурями, скрипит столетний бор!
• В ущелья гор гигант полночный ополчился,
• И в воды пал с высот огнекрылатый змий…
• И вид гармонии чудесной пременился
• В нестройство зримое враждующих стихий,
• С порывом в берега гранитные плескает
• Свирепый океан пенистою волной!
• Бездонной пропастью воздушна хлябь зияет,
• День смежен с вечностью, а свет его — со тьмой!..

• Таков движений ход, таков закон природы…
• О смертный! Ты ль дерзнул роптать на промысл твой?
• Могущество ума, дух сильный, дар свободы
• Не высят ли тебя превыше тьмы земной?..
• Скажи, не ты ль дерзнул проникнуть сокровенье?
• И Прометеев огнь предерзостно возжечь?
• Измерить разумом миров круговращенье
• И силу дивную и огнь громов пресечь?
• По влаге гибельной открыть пути несчетны,
• В пространстве целого ато́м едва приметный?
• Взор к солнцу устремя, в эфире воспарить?
• И искру божества возжечь уразуменьем
• До сил единого, до зодчего миров?
• О, сколь твой дух велик минутным появленьем!
• Твой век есть миг, но миг приметен в тьме веков;
• Твой глас струнами лир народам передастся
• И творческой рукой их мрак преобразит,
• Светильник возгорит!.. гармония раздастся!..
• И в будущих веках звук стройный отразит!..

• Но кто сей человек, не духом возвышенный,
• Но властью грозною народа облечен?
• Зачем в его руках сей пламенник возжженный,
• Зачем он стражею тройною окружен?..
• Отец своих сынов не может устрашиться…
• Иль жертв рыдающих тирану страшен вид?
• Призрак отмщения в душе его гнездится,
• Тогда как рабства цепь народ слепой теснит.
• Так раболепствуйте: то участь униженных!
• Природы смутен взор, она и вам есть мать;
• Чего вы ищете средь братий убиенных?
• Почто дерзаете в безумии роптать
• На провидение, на зло и трон порока?..
• Жизнь ваша — слепота, а смерть — забвенья миг;
• И к цели слабых душ ничтожеству дорога;
• …………………………………………………

• Свирепствуй, грозный день!.. Да страшною грозою
• Промчится не в возврат невинных скорбь и стон,
• Да адские дела померкнут адской тьмою…
• И в бездну упадет железной злобы трон!
• Да яростью стихий минутное нестройство
• Устройство вечное и радость возродит!..
• Врата отверзнутся свободы и спокойства —
• И добродетели луч ясный возблестит!..

Конец 1810-х — начало 1820-х годов

43. СМЕЮСЬ И ПЛАЧУ

(Подражание Вольтеру)

• Смотря на глупости, коварство, хитрость, лесть,
• Смотря, как смертные с холодною душою
• Друг друга режут, жгут и кровь течет рекою
•                   За громозвучну честь;
• Смотря, как визири, пошевеля усами,
• Простого спагиса, но подлого душой,
•                   Вдруг делают пашой,
• Дают — луну, бунчук и править областями;
• Как знатный вертопрах, бездушный пустослов
• Ивана à rebours[49] с Семеном гнет на двойку
• Иль бедных поселян, отнявши у отцов,
• Меняет на скворца, на пуделя иль сойку,
• И правом знатности везде уважен он!..
• Как лицемер, ханжа, презря святой закон,
• В разврате поседев, гарем по праву власти
• Творит из слабых жертв его презренной страсти,
•  Когда невинных стон волнует грудь мою,—
•                                             Я слезы лью!
• Но если на меня фортуна улыбнется
• И если, как сатрап персидский на коврах,
•          Я нежуся в Армидиных садах,
• Тогда как вкруг меня толпою радость вьется
• И милая ко мне с улыбкою идет
• И страстный поцелуй в объятиях дает
• В награду прежних мук, в залог любови нежной,
• И я вкушаю рай на гру́ди белоснежной!..
• Или в кругу друзей на вакховых пирах,
• Когда суждение людей, заботы, горе
•                   Мы топим в пуншевое море,
• Румянец розовый пылает на щеках,
•                   И взоры радостью блистают,
•                   И беспристрастные друзья
• Сужденью смелому, шумя, рукоплескают, —
•                            Тогда смеюсь и я!
• Взирая, как Сократ, Овидий и Сенека,
• Лукреций, Тасс, Колумб, Камоэнс, Галилей
• Погибли жертвою предрассуждений века,
• Интриг и зависти иль жертвою страстей!..
• Смотря, как в нищете таланты погибают,
• Безумцы ум гнетут, знать право воспрещают,
• Как гордый Александр Херила другом звал,
• Как конь Калигулы в сенате заседал,
• Как в Мексике, в Перу́, в Бразилии, Канаде
• За веру предают людей огню, мечу,—
• На человечество в несноснейшей досаде,
•                           Я слезы лью!..
• Но после отдыха, когда в моей прихожей
• Не кредито́ров строй докучливых стоит,
• Но вестник радостный от девушки пригожей,
• Которая «люблю! люблю!» мне говорит!
• Когда печальный свет в мечтах позабываю
• И в патриаршески века переношусь,
• Пасу стада в венце, их скиптром подгоняю,
• Астреи вижу век, но вдруг опять проснусь…
• И чудо новое: Хвостова сочиненья,
• Я вижу, Глазунов за деньги продает,
• И, к довершению чудес чудотворенья, —
• Они раскуплены, наш бард купцов не ждет!..
• Иль Сумарокова, Фонвизина, Крылова
• Когда внимаю я — и вижу вкруг себя
• Премудрость под седлом, Скотинина…[50]
•                    Тогда смеюсь и я!

Конец 1810-х — начало 1820-х годов

44. САТИРА НА НРАВЫ

• Мой друг! в наш дивный век — науками, искусством,
• И россов доблестью, и благородства чувством
• Любви к отечеству достойных сограждан,
• В наш новый век, когда властитель и тиран
• Несметных орд к нам внес убийства и пожары
• И провидения испытывал удары,
• Сея́ в триумф побед постыдный бег и страх…
• И трупы хищников рассеялись в полях,
• Когда прошедшее из книги современной
• Мечом росс вырубал и, лавром покровенный,
• Секване начертал постыдный приговор…
•                    Когда вселенной взор
• России <быстрый> бег к величью измеряет
• И подвиги ее в истории читает, —
• Возможно ли! тогда, забыв свой подвиг славы,
• Чудесно исказя и нрав и разум свой,
• Здесь дети робкие с изнеженной душой
• В очах невежества чтут модные уставы,
• И наши знатные отечества столпы
• О марсовых делах с восторгом рассуждают…
• С утра до вечера за картами зевают,
• А жены их, смеясь, в боскетах нежны лбы
• Иноплеменными рогами украшают…
• Но свет орангутанг, и мы живем в том свете,
• Где дым тщеславия рассудок закурил
• И многих мудрецов в паяцы нарядил.
•                   У всякого одно в предмете —
•                   И бедный Ир с клюкой
• Под добрый час себя с Юпитером равняет…
• И кучи золота, и царства рассыпает,
•                   И наслаждается мечтой!..
•                   Всё в свете допустить возможно,
• Но быть игрушкою шутов и обезьян
• В сей славный век для нас постыдно и безбожно.
•                   Напрасно умный наш певец,
• Любовью чистою к отчизне возбужденный,
• И нравам и умам чумы иноплеменной
•                   С войною хочет дать конец!
• Мартышка весь свой век не устает кривляться,
• Для подражания; бесхвостый, без ушей,
• Престанет ли осел кряхтеть и спотыкаться?
• Из всех гражданских зол — всего опасней, злей
• Для духа нации есть чуждым подражанье,
• Но спорить не хочу, смешно в осьмнадцать лет
• В уборе дедовском явиться в шумный свет
• И с важностью начать другое подражанье.
• Но, друг мой! переждем — эпоха началась,
•                   И наше сбудется желанье…
• Орел с одним орлом стремится в состязанье.
•                   Гражданства искра в нас зажглась —
• И просвещение спасительной рукою
• Бальзам свой разольет в болезненных умах,
•                                  И с новою зарею
• Исчезнет, может быть, еще неверный страх.

Конец 1810-х — начало 1820-х годов

45. <ОТРЫВОК> («Там далее: провинциал Минос…»)

•         Там далее: провинциал Минос,
• <Он> указательным перстом чертит законы;
• С улыбкой важною, поднявши красный нос,
• Он проповедует, как межевать законы,
•                               Как Ева и Адам
• В раю поссорились за несогласность мненья,
• Как Гавриил их бил пребольно по плечам;
• Как трудно было им тягаться по судам
• За родовое их отцовское именье;
• Как был когда-то царь, ему прозванье Петр,
• Что первый он завел в России фраков моды;
• Что есть орудие — названьем бароме́тр…
• Что за́ морем живут арабы иль уроды…
• И все в безмолвии, с преклонной головой
• Глаголу мудреца столь важного внимают,
• И изредка, когда он скажет вздор пустой,
• Они с почтением ему рукоплескают.
• И сей великий муж, сей грозный судия,
• Уездный меценат и удивленье света,
• Из милости свой взор бросает на меня
•                 Наместо пышного ответа.
• Представь же, добрый мой и несравненный друг,
• Сей свет, исполненный столь дивными умами,—
• Там злобу и разврат, а здесь безумцев круг,
• Там царедворцев строй с предлинными ушами,
• Здесь женщин, дышащих коварством, суетой,
• И новых мессалин в нимфо́мании злобной…
• ……………………………………………
• Здесь… едва простым пером
• Могу изобразить картину преступлений,
• Насильств и ужасов мегеры модной, злой,
• Терзающей народ жезлом постановлений.
• Кровавый пот с лица, печальный, смутный взор,
• Согбенны рамена и впалые ланиты,
• И дряхлость ранняя, и вкруг детей собор —
•                      Истлевшим рубищем покрыты;
• Шалаш, ни от дождя и зноя и зимой
• От вьюг и холода, от бури и ненастья
• Не защищаемый и кровлею простой,
• И вкруг следы нужды, печалей и несчастья —
• Суть призраки тех жертв, которые в трудах
• Свой век для гордых чад корысти сокращают
• И все сокровища из недр земли, в водах
• Для расточения владельцев извлекают!
• И, в довершение, невинных дочерей
• И юных жен — одно несчастных достоянье —
• Влачит к растлению седой прелюбодей
• И на уста кладет ударами молчанье!
• Но полно, я боюсь, чтоб чувств свободный жар
• Не сделал страшною столь важную картину,
• Чтоб друга твоего несовершенный дар
• Не выразил не так ужасных зол причину!!!
• Льзя ль видеть бед ярмо и духом не страдать?
• Льзя ль в обществе невежд, средь злых
•                                                     и преступленья,
• Где добродетель есть как злоехидный тать,
• Где зависть черная под видом снисхожденья,
• Где воздух заражен пороков смрадной мглою,—
• Льзя ль, говорю, довольным быть судьбою
• Льзя ль мизантропии одежду не носить?
• Дитя и женщины бегут за мишурою,
• А сердце робкое, нетвердый, слабый ум
• Утешен призраком и тешится мечтою;
• Но человек среди своих великих дум
• Зреть должен — истину, прелестну наготою.
• …………………………………………………
•                              О, сколько раз с собой
• Я в изысканиях терялся отвлеченных,
• Здесь видел образец создания смешной,
• А там великое — но с целию презренной!..
• Напрасно б стал тебе систему созидать
• Вслед Канту, Шеллингу и многим им подобным.
•                 Субъект, объект — велит молчать
• О пышной глупости всех тварей земнородных.
• Я знаю цель мою и сей ничтожный дар,
• Дар жизни, связь души с началом разрушенья, —
• И слабый мой талант и песнопенья жар
• Слабеет с мыслию — минутного явленья.
• Никто не вразумил, что нас за гробом ждет,
• Ни тысячи волхвов, ни книги Моисея,
• Ни мужи дивные, гласящи дивный сброд,
• Ни гений Лейбница в листах «Феодицеи».
• И червь, и я, и ты, и целый смертный род
• Для будущих времен пройдет, как блеск Элиды.
• Скажи мне, где народ обширной Атлантиды?
• Вот связь — всех сущих здесь и общий сей закон,
• Не испытающий в движеньях перемены!
• А смертных глупый род, пуская глупый стон,
• В веригах алчности, злодейств, убийств, измены
• Вседневно к олтарю Химеры вопиет…
• И мнит в пустой мольбе обресть свое спасенье,
• Бессмертие то здесь, то там в безвестном ждет
• И гибнет жертвою скорбей и злоключенья…
• ……………………………………………………

Конец 1810-х — начало 1820-х годов

46. <ОТРЫВОК> («Безумцы, оградясь обрядами, мольбой…»)

• Безумцы, оградясь обрядами, мольбой
• И верой, следствием вериг предрассуждения,
•          Чем ближе к крыше гробовой,
• Тем злоба их сильней, тем чаще преступленья.
• В груди с ехидною, с поникшею главой,
• Со взором, алчущим неутолимой мести,
•                         Слепцы под сединой
• Идут порокам вслед, как вслед добра и чести!
• Страшусь и бегаю от обществ и судей,
• Где слышу грозное пифическое мненье,
• Смысл многозначащий бессмысленных речей,
• Где всё против меня кричит с ожесточеньем
• Не верит кошкам он, не верит чесноку,
• Не верит мумии всесильной Озириса,
• Не верить он дерзнул спасителю быку
• И храмы позабыл священные Мемфиса!

Конец 1810-х — начало 1820-х годов

47. КАРТИНА БУРИ

•              Солнце покрылось серою мглой,
•              Тучи, спираясь, быстро несутся…
•              Вихрь, сотрясая листья с дерев,
•              С шумом и силой дол пробегает
•              И воздымает в воздухе прах;
•              Враны над бором стаей виются,
•                         Нивы клубятся волной.
• Подернут горизонт полунощною тьмой,
• И молния вдали из бурных туч сверкает;
• Перун отзы́вами грохочет за горой,
• И эхо гул его в утесах раздробляет!
•              С ветром холодным падает дождь,
•              Сосны и ели со скрипом трясутся,
•              Волны, волнуясь быстрой струей,
•              Пеною желтой в берег плескают,
•              Дикие гуси скрылись в тростник;
•              Шумом внезапным вол устрашенный,
•                         Вкруг озираясь, ревет.

• Гигантов бурных строй по высоте летит,
• И молния, виясь, кругом во мраке блещет!
• Удар удару вслед гром яростный вторит
• И смертоносные перуны долу мещет!
•              Здесь дева робкая дрожит,
•              Взор старца к небу устремился!
•              Пловец в волнах погибель зрит,
•              Оратай в ближний лес сокрылся.
•              Сильней и ветр и дождь шумит,
•              Огнь бледный заревом мерцает;
•              Перун из черных туч летит,
•              И раздробленный дуб пылает!..

<1820>

48. К МОЕЙ СПЯЩЕЙ

•              Ты спишь… и сладостен покой
•                                 Любови нежной,
•                   Сон сладкий, безмятежный
• Не прерывается печальною мечтой!
• В чертах твоих добро с любовию сияют,
• Не дар искусства, нет! — природы дар одной,—
• И локоны, клубясь по раменам волной,
• От смелых взоров грудь стыдливую скрывают.
•              О, сколько счастия с тобой!
• Не знал бы без тебя я в жизни мрачной, бурной,
•              Что значит радость и покой, —
• Из колыбели дней мой жребий пал из урны —
• Печаль, томление, борьбу с собой узнать…
• О прошлом сожалеть, дней будущих страшиться
• И с нетерпением минуты ожидать…
•              Когда мой путь здесь совершится!..
• Но, небо! ты спасло пловца от ярых волн…
• И мой разрушенный до половины челн —
• В цветущей пристани, где ненадолго, может быть…
• Мне суждено сосуд всех радостей испить
• Из рук любви — всегда покорной, легкокрылой.
• Но радость и любовь, как твой минутный сон,
• Цвет юности младой, свирепый скосит Крон;
• Взамену радостей, забав и страсти милой
• Останутся в удел недуги и печаль…
• И мысль от светлых дней, стремясь в безвестну
•                                                                              даль,
•              Знакомит нас <со> хладною могилой…
• Год краток счастия, несносен миг скорбей;
•              Но <мне> приход его не страшен;
• Я милую люблю и милою любим!
• Еще взаимности светильник не угашен
•              Наперекор законам злым.
•                      Спи, милая моя!
•                      С твоим пробудом ясным…
• Я обниму тебя с желаньем сладострастным
•              До бурного судьбины дня!

28 марта 1820

49. ПЕСНЬ НЕВОЛЬНИКА

• Пенаты добрые, отчизны берег милый,
• Поля родимые, где в юности счастливой
• Мой век с беспечностью покойно, мирно тек,
• Простите навсегда! Окованный цепями,
•              Я скорбь делю с слезами,
•              И сир и одинок!
• Страдалец немощный, отец чадолюбивый!
• Кто даст тебе приют покойный и счастливый?
• Увы! изведать скорбь тебе назначил рок
• У гроба хладного вечернею зарею:
•              Твой сын уж не с тобою,
•              Он сир и одинок!
• Давно ль в обители спокойной, безмятежной
• С детьми-малютками и матерью их нежной
• Я радости вкушал?.. Но злобный дух прорек
• Разлуку горькую с супругой, сиротами —
•              И я томлюсь цепями,
•              Я сир и одинок!
• Товарищи-друзья! и с вами разлученный,
• Не буду более под тенью лип смиренных
• Я счастью гимны петь: миг радостей протек!
• На чуждой стороне, игралище судьбины,
•              Я жду бедам кончины
•              И сир и одинок!

Начало 1820-х годов

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПРИМЕЧАНИЯ

ИЛЛЮСТРАЦИИ