Посвящается вам
Арбатское вдохновение,
или воспоминания о детстве
Посвящаю Антону
- Упрямо я твержу с давнишних пор:
- меня воспитывал арбатский двор,
- всё в нем, от подлого до золотого.
- А если иногда я кружева
- накручиваю на свои слова,
- так это от любви. Что в том дурного?
- На фоне непросохшего белья
- руины человечьего жилья,
- крутые плечи дворника Алима…
- В Дорогомилово из тьмы Кремля,
- усы прокуренные шевеля,
- мой соплеменник пролетает мимо.
- Он маленький, немытый и рябой
- и выглядит растерянным и пьющим,
- но суть его — пространство и разбой
- в кровавой драке прошлого с грядущим.
- Его клевреты топчутся в крови…
- Так где же почва для твоей любви? —
- вы спросите с сомненьем, вам присущим.
- Что мне сказать? Я только лишь пророс.
- Еще далече до военных гроз.
- Еще загадкой манит подворотня.
- Еще я жизнь сверяю по двору
- и не подозреваю, что умру,
- как в том не сомневаюсь я сегодня.
- Что мне сказать? Еще люблю свой двор,
- его убогость и его простор,
- и аромат грошового обеда.
- И льну душой к заветному Кремлю,
- и усача кремлевского люблю,
- и самого себя люблю за это.
- Он там сидит, изогнутый в дугу,
- и глину разминает на кругу,
- и проволочку тянет для основы.
- Он лепит, обстоятелен и тих,
- меня, надежды, сверстников моих,
- отечество… И мы на все готовы.
- Что мне сказать? На все готов я был.
- Мой страшный век меня почти добил,
- но речь не обо мне — она о сыне.
- И этот век не менее жесток,
- а между тем насмешлив мой сынок:
- его не облапошить на мякине.
- Еще он, правда, тоже хил и слаб,
- но он страдалец, а не гордый раб,
- небезопасен и небезоружен…
- А глина ведь не вечный матерьял,
- и то, что я когда-то потерял,
- он в воздухе арбатском обнаружил.
1980
«Как время беспощадно…»
* * *
- Как время беспощадно,
- дела его и свет.
- Ну я умру, ну ладно —
- с меня и спросу нет.
- А тот, что с нежным пухом
- над верхнею губой,
- с еще нетвердым духом,
- разбуженный трубой, —
- какой счастливой схваткой
- разбужен он теперь,
- подкованною пяткой
- захлопывая дверь?
- Под звуки духовые
- не ведая о том,
- как сладко все впервые,
- как горько все потом…
«Чувствую: пора прощаться…»
* * *
- Чувствую: пора прощаться.
- Всё решительно к тому.
- Не угодно ль вам собраться
- у меня, в моем дому?
- Будет ужин и гитара,
- и слова под старину.
- Я вам буду за швейцара —
- ваши шубы отряхну.
- И, за ваш уют радея,
- как у нас теперь в ходу,
- я вам буду за лакея
- и за повара сойду.
- Приходите, что вам стоит!
- Путь к дверям не занесен.
- Оля в холле стол накроет
- на четырнадцать персон.
- Ни о чем не пожалеем,
- и, с бокалом на весу,
- я последней раз хореем
- тост за вас произнесу.
- Нет, не то чтоб перед светом
- буйну голову сложу…
- Просто, может, и поэтом
- вам при этом послужу.
- Был наш путь не слишком гладок.
- Будет горек черный час…
- Дух прозренья и загадок
- пусть сопровождает нас.
«С последней каланчи, в Сокольниках стоящей…»
Б. Сарнову
* * *
- С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,
- никто не смотрит вдаль на горизонт горящий,
- никто не смотрит вдаль, все опускают взор.
- На пенсии давно усатый брандмайор.
- Я плачу не о том, что прошлое исчезло:
- ведь плакать о былом смешно и бесполезно.
- Я плачу не о том, что кануло во мгле,
- как будто нет услад и ныне на земле.
- Я плачу о другом — оно покуда с нами,
- оно у нас в душе, оно перед глазами,
- еще горяч и свеж его прекрасный след —
- его не скроет ночь и не проявит свет.
- О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело —
- душа полна утрат, она не отскорбела.
- И как бы ни лились счастливые слова —
- душа полна потерь, хоть, кажется, жива.
- Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,
- сидели мы рядком, и красные бокалы
- у каждого из нас — в изогнутой руке…
- Как будто бы пожар — в прекрасном далеке.
- И на пиру на том, на празднестве тягучем
- я, видно, был один, как рекрут, не обучен,
- как будто бы не мы метались в том огне,
- как будто тот огонь был неизвестен мне.
Воспоминание о Дне Победы
- Была пора, что входит в кровь, и помнится, и снится.
- Звенел за Сретенкой трамвай, светало на Мясницкой.
- Еще пожар не отгудел, да я отвоевал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Живые бросились к живым, и было правдой это,
- любили женщину одну — она звалась Победа.
- Казалось всем, что всяк уже навек отгоревал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Он нашей собственностью был, и мы клялись Арбатом.
- Еще не знали, кто кого объявит виноватым.
- Как будто нас девятый вал отныне миновал
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
- Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,
- когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились —
- и тот, что пули избежал, и тот, что наповал,—
- в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.
«Поздравьте меня, дорогая: я рад, что остался в живых…»
* * *
- Поздравьте меня, дорогая: я рад, что остался в живых,
- сгорая в преддверии рая средь маршалов и рядовых,
- когда они шумной толпою, в сиянии огненных стрел,
- влекли и меня за собою… Я счастлив, что там не сгорел.
- Из хроник, прочитанных мною, в которых — судьба и душа,
- где теплится пламя былое условно, почти не дыша,
- являются мне не впервые, как будто из чащи густой,
- то флаги любви роковые, то знаки надежды пустой,
- то пепел, то кровь, а то слезы — житейская наша река.
- Лишь редкие красные розы ее украшают слегка.
- И так эта реченька катит, и так не устала катить,
- что слез никаких и не хватит, чтоб горечь утрат оплатить.
- Судьба ли меня защитила, собою укрыв от огня!
- Какая-то тайная сила всю жизнь охраняла меня.
- И так все сошлось, дорогая: наверно, я там не сгорел,
- чтоб выкрикнуть здесь, догорая, про то, что другой не успел.
«Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал…»
* * *
- Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал.
- А может, это школьник меня нарисовал:
- я ручками размахиваю, я ножками сучу,
- и уцелеть рассчитываю, и победить хочу.
- Ах, что-то мне не верится, что я, брат, убивал.
- А может, просто вечером в кино я побывал?
- И не хватал оружия, чужую жизнь круша,
- и руки мои чистые, и праведна душа.
- Ах, что-то мне не верится, что я не пал в бою.
- А может быть, подстреленный, давно живу в раю,
- и кущи там, и рощи там, и кудри по плечам…
- А эта жизнь прекрасная лишь снится по ночам.
«После дождичка небеса просторны…»
* * *
- После дождичка небеса просторны,
- голубей вода, зеленее медь.
- В городском саду — флейты да валторны.
- Капельмейстеру хочется взлететь.
- Ах, как помнятся прежние оркестры,
- не военные, а из мирных лет!
- Расплескалася в улочках окрестных
- та мелодия… А поющих нет.
- С нами женщины. Все они красивы.
- И черемуха — вся она в цвету.
- Может, жребий нам выпадет счастливый:
- снова встретимся в городском саду.
- Но из прошлого, из былой печали,
- как ни сетую, как там ни молю,
- проливается черными ручьями
- эта музыка прямо в кровь мою.
Душевный разговор с сыном
- Мой сын, твой отец — лежебока и плут
- из самых на этом веку.
- Ему не знакомы ни молот, ни плуг,
- я в этом поклясться могу.
- Когда на земле бушевала война
- и были убийства в цене,
- он раной одной откупился сполна
- от смерти на этой войне.
- Когда погорельцы брели на восток
- и участь была их горька,
- он в теплом окопе пристроиться смог
- на сытную должность стрелка.
- Не словом трибуна, не тяжкой киркой
- на благо родимой страны —
- он все норовит заработать строкой
- тебе и себе на штаны.
- И все же, и все же не будь с ним суров
- (не знаю и сам, почему),
- поздравь его с тем, что он жив и здоров,
- хоть нет оправданья ему.
- Он, может, и рад бы достойней прожить
- (далече его занесло),
- но можно рубаху и паспорт сменить,
- да поздно менять ремесло.
1974
Песенка
- Совесть, благородство и достоинство —
- вот оно, святое наше воинство.
- Протяни ему свою ладонь,
- за него не страшно и в огонь.
- Лик его высок и удивителен.
- Посвяти ему свой краткий век.
- Может, и не станешь победителем,
- но зато умрешь как человек.
Работа
- Жест. Быстрый взгляд. Движение души.
- На кончике ресницы — влага.
- Отточены карандаши,
- и приготовлена бумага.
- Она бела, прохладна и гладка.
- Друзья примолкли сиротливо.
- А перспектива так сладка
- в зеленом поле объектива.
- Определяю день и час,
- события изобретаю,
- как ворон, вытаращив глаз,
- над жертвою очередной витаю.
- Нелепо скрючена рука,
- искажены черты и поза…
- Но перспектива как сладка!
- Какая вызревает проза!
- Уж целый лист почти совсем готов,
- и вдруг как будто прозреваю:
- как нищ и беден мой улов,
- не те цветы ищу я и срываю.
- И жар ловлю не от того огня,
- и лгу по мелочам природе…
- Что стоит помолиться за меня?
- Да нынче вам не до молитвы вроде.
- И вновь: Я. Злость. И трепет у виска.
- И пот… Какой квартет отличный!
- А перспектива так близка,
- и сроки жизни безграничны.
«В день рождения подарок преподнес я сам себе…»
* * *
- В день рождения подарок преподнес я сам себе.
- Сын потом возьмет, озвучит и сыграет на трубе.
- Сочинилось как-то так, само собою
- что-то среднее меж песней и судьбою.
- Я сижу перед камином, нарисованным в углу,
- старый пудель растянулся под ногами на полу.
- Пусть труба, сынок, мелодию сыграет…
- Что из сердца вышло — быстро не сгорает.
- Мы плывем ночной Москвою между небом и землей.
- Кто-то балуется рядом черным пеплом и золой.
- Лишь бы только в суете не доигрался…
- Или зря нам этот век, сынок, достался?
- Что ж, играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи,
- пусть ее подхватят следом и другие трубачи.
- Нам не стоит этой темени бояться,
- но счастливыми не будем притворяться.
«У Спаса на кружке забыто наше детство…»
* * *
- У Спаса на кружке забыто наше детство.
- Что видится теперь в раскрытое окно?
- Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться,
- все больше мест в Москве, где пусто и темно.
- Мечтали зло унять и новый мир построить,
- построить новый мир, иную жизнь начать.
- Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,
- все больше мест в Москве, где есть о чем молчать.
- Куда-то все спешит надменная столица,
- с которою давно мы перешли на «вы»…
- Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица,
- все больше мест в Москве, где и без нас правы.
«Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем…»
* * *
- Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем,
- у каждой эпохи свои подрастают леса…
- А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем
- поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.
- Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью.
- Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль…
- А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,
- хотя б одного, и не будет отныне… А жаль.
- Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,
- разумный свой век, многоопытный век свой любя…
- А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему
- и мы до сих пор все холопами числим себя.
- Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,
- мы все обрели: и надежную пристань, и свет…
- А все-таки жаль — иногда над победами нашими
- встают пьедесталы, которые выше побед.
- Москва, ты не веришь слезам — это время проверило.
- Железное мужество, сила и стойкость во всем…
- Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,
- ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.
- Былое нельзя воротить… Выхожу я на улицу.
- И вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот
- извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…
- Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет.
1964
Краткая автобиография
- Не укрыть, не утаить, а напротив, пусть несмело,
- тайну сердца, тайну жизни вам доверить я хотел,
- откровенный свой рассказ прерывая то и дело,
- ночь пока не отгорела, дождь пока не отшумел.
- Но за этот подвиг мой без притворства и коварства
- и за это вдохновенье без расчета и вранья
- слишком горькая на вкус, как напрасное лекарство,
- эта поздняя надежда отказалась от меня.
- И осталось, как всегда, непрочитанное что-то
- в белой книге ожиданий, в черной книге праздных дел…
- Тонких листьев октября позолота. Жить охота,
- жизнь пока не облетела, свет пока не отгорел.
Мой отец
- Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив,
- и к жесткому чубчику ежеминутно его пятерня прикасалась.
- Он так и запомнился мне на прощанье, к порогу лицо обратив,
- а жизнь быстротечна, да вот бесконечной ему почему-то казалась.
- Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.
- Все те же леса, водопады, дороги и запах акации острый.
- А кто-то ж кричал «Не убий!» одинокий… И в это поверить легко,
- но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.
- И время отца моего молодого печальный развеяло прах,
- и нету надгробья, и памяти негде над прахом склониться рыдая.
- А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже все в небесах.
- И там, в вышине, их безвестная стая кружится, редея и тая.
- В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля, и пламя, и плеть,
- но чье-то перо уже пишет и пишет о том, что пока безымянно.
- И нам остается, пока суд да дело, не грезить, а плакать и петь.
- И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен… Как странно!
1987
«Убили моего отца…»
* * *
- Убили моего отца
- ни за понюшку табака.
- Всего лишь капелька свинца —
- зато как рана глубока!
- Он не успел, не закричал,
- лишь выстрел треснул в тишине.
- Давно тот выстрел отзвучал,
- но рана та еще во мне.
- Как эстафету прежних дней
- сквозь эти дни ее несу.
- Наверно, и подохну с ней,
- как с трехлинейкой на весу.
- А тот, что выстрелил в него,
- готовый заново пальнуть,
- он из подвала своего
- домой поехал отдохнуть.
- И он вошел к себе домой
- пить водку и ласкать детей,
- он — соотечественник мой
- и брат по племени людей.
- И уж который год подряд,
- презревши боль былых утрат,
- друг друга братьями зовем
- и с ним в обнимку мы живем.
1966
Письмо к маме
- Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
- Голова кружится от слепой тоски.
- На окне — намордник, воля — за стеной,
- ниточка порвалась меж тобой и мной.
- За железной дверью топчется солдат…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь — он за весь народ.
- Следователь юный машет кулаком.
- Ему так привычно звать тебя врагом.
- За свою работу рад он попотеть…
- Или ему тоже в камере сидеть?
- В голове убогой — трехэтажный мат…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь — он за весь народ.
- Чуть за Красноярском — твой лесоповал.
- Конвоир на фронте сроду не бывал.
- Он тебя прикладом, он тебя пинком,
- чтоб тебе не думать больше ни о ком.
- Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд.
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь — он за весь народ.
- Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.
- У него от страха паралич руки.
- Он не доверяет больше никому,
- словно сам построил для себя тюрьму.
- Всё ему подвластно, да опять не рад…
- Прости его, мама: он не виноват,
- он себе на душу греха не берет —
- он не за себя ведь — он за весь народ.
1975
«Стоит задремать немного…»
* * *
- Стоит задремать немного,
- сразу вижу Самого.
- Рядом, по ранжиру строго,
- собутыльнички его.
- Сталин трубочку раскурит —
- станут листья опадать.
- Сталин бровь свою нахмурит —
- трем народам не бывать.
- Что ничтожный тот комочек
- перед ликом всей страны?
- А усы в вине намочит —
- все без удержу пьяны.
- Вот эпоха всем эпохам!
- Это ж надо — день ко дню,
- пусть не сразу, пусть по крохам,
- обучала нас вранью.
- И летал усатый сокол,
- целый мир вгоняя в дрожь.
- Он народ ценил высоко,
- да людей не ставил в грош.
- Нет, ребята, вы не правы
- в объясненьи прошлых драм,
- будто он для нашей славы
- нас гонял по лагерям.
- С его именем ходили
- (это правда) на врага,
- но ведь и друг дружку били
- (если правда дорога).
- А дороги чем мостили?
- А за все платили чем?
- Слишком быстро все простили,
- позабыли между тем…
- Нет, ребята, хоть упрямы
- демонстрации любви,
- но следы минувшей драмы
- все равно у нас в крови.
- Чем история богата,
- тем и весь народ богат…
- Нет, вы знаете, ребята,
- Сталин очень виноват.
1961
«Ну что, генералиссимус прекрасный…»
Ю. Карякин
* * *
- Ну что, генералиссимус прекрасный,
- потомки, говоришь, к тебе пристрастны?
- Их ни угомонить, ни упросить…
- Одни тебя мордуют и поносят,
- другие все малюют, и возносят,
- и молятся, и жаждут воскресить.
- Ну что, генералиссимус прекрасный?
- Лежишь в земле на площади на Красной…
- Уж не от крови ль красная она,
- которую ты пригоршнями пролил,
- пока свои усы блаженно холил,
- Москву обозревая из окна?
- Ну что, генералиссимус прекрасный?
- Твои клешни сегодня безопасны —
- опасен силуэт твой с низким лбом.
- Я счета не веду былым потерям,
- но, пусть в своем возмездье и умерен,
- я не прощаю, помня о былом.
1981
«Собрался к маме — умерла…»
* * *
- Собрался к маме — умерла,
- к отцу хотел — а он расстрелян,
- и тенью черного орла горийского
- весь мир застелен.
- И, измаравшись в той тени,
- нажравшись выкриков победных,
- вот что хочу спросить у бедных,
- пока еще бедны они:
- собрался к маме — умерла,
- к отцу подался — застрелили…
- Так что ж спросить-то позабыли,
- верша великие дела:
- отец и мать нужны мне были?..
- …В чем философия была?
1983
«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»
* * *
- Не слишком-то изыскан вид за окнами,
- пропитан гарью и гнилой водой.
- Вот город, где отца моего кокнули.
- Стрелок тогда был слишком молодой.
- Он был обучен и собой доволен.
- Над жертвою в сомненьях не кружил.
- И если не убит был алкоголем,
- то, стало быть, до старости дожил.
- И вот теперь на отдыхе почетном
- внучат лелеет и с женой в ладу.
- Прогулки совершает шагом четким
- и вывески читает на ходу.
- То в парке, то на рынке, то в трамвае
- как равноправный дышит за спиной.
- И зла ему никто не поминает,
- и даже не обходят стороной.
- Иные времена, иные лица.
- И он со всеми как навеки слит.
- И у него в бумажнике — убийца
- пригрелся и усами шевелит.
- И, на тесемках пестрых повисая,
- гитары чьи-то в полночи бренчат,
- а он все смотрит, смотрит, не мигая,
- на круглые затылочки внучат.
1966
Звездочет
- Что в подзорные трубы я вижу,
- поднимаясь на башню во мгле?
- Почему так печально завишу
- от чего-то былого во мне?
- И, смотря с высоты виновато
- на уснувшую пропасть Арбата,
- отчего так поспешно и вдруг
- инструмент выпускаю из рук?
- Спят в постелях своих горожане,
- спят с авоськами, спят с гаражами,
- спят тревожно на правом боку…
- Изготовилось тело к прыжку.
- Вон из пятен ночного тумана
- появляется вдруг вдалеке
- моя стройная старая мама —
- чемоданчик фанерный в руке.
- Он, пожалуй, минувшая мода,
- но внутри, словно в дебрях комода,
- что давно развалиться готов,
- фотографии прежних годов.
- Память, словно ребенок, ранима
- и куда-то зовет и зовет…
- Все печально, что катится мимо,
- все банально, что вечно живет.
- И живу я вот с этой виною
- на двадцатом ее этаже
- между тою и этой войною,
- не умея спуститься уже.
«Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать…»
* * *
- Как мне нравится по Пятницкой в машине проезжать
- Восхищения увиденным не в силах я сдержать.
- Кораблями из минувшего плывут ее дома,
- будто это и не улица — история сама.
- Но когда в толпе я шествую по улицам Москвы,
- не могу сдержать отчаянья, и боли, и тоски.
- Мои тонкие запястья пред глазами скрещены,
- будто мне грозят несчастья с той и с этой стороны.
- Как нелепа в моем возрасте, при том, что видел я,
- эта странная раздвоенность, растерянность моя,
- эта гордая беспомощность как будто на века
- перед этой самой Пятницкой, счастливой, как река.
«Переулок Божественным…»
* * *
- Переулок Божественным
- назван мной для чего?
- Чтобы слогом торжественным
- возвеличить его?
- Для того, чтоб из вымысла
- на московскую твердь
- как волной его вынесло
- посиять, пошуметь?
- Видно, прозвище прежнее
- без опоры в судьбе:
- так, пустое, небрежное,
- ни тебе — ни себе.
- Видно, прежнее прозвище —
- как чужак меж людьми:
- у него не допросишься
- ни воды, ни любви…
- А в сегодняшнем имени
- есть сиянье из тьмы,
- что-то доброе, сильное,
- что утратили мы.
- Просто есть в нем для города
- не на год, не на час
- что-то вечное, гордое,
- словно это про нас.
«Гомон площади Петровской…»
О. В. Волкову
* * *
- Гомон площади Петровской,
- Знаменка, Коровий вал —
- драгоценные обноски…
- Кто их с детства не знавал?
- Кто Пречистенки не холил,
- Божедомки не любил,
- по Варварке слез не пролил,
- Якиманку позабыл?
- Сколько лет без меры длился
- этот славный карнавал!
- На Покровке я молился,
- на Мясницкой горевал.
- А Тверская, а Тверская,
- сея праздник и тоску,
- от себя не отпуская,
- провожала сквозь Москву.
- Не выходят из сознанья
- (хоть иные времена)
- эти древние названья,
- словно дедов имена.
- И живет в душе, не тая,
- пусть нелепа, да своя,
- эта звонкая, святая,
- поредевшая семья.
- И в мечте о невозможном
- словно вижу наяву,
- что и сам я не в Безбожном,
- а в Божественном живу.
Сентябрь
- Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства,
- тем голубей вода, тем ближе к небесам.
- Гармоники лесной завидно постоянство,
- и гармониста чуб склоняется к басам.
- Мелькают пальцы в ряд, рискованно и споро,
- рождается мотив в сентябрьском огне,
- и синие глаза как синие озера…
- Но бремя тяжких дум на их песчаном дне.
- Как сладко в том краю, чужих невзгод не зная.
- Чем ближе к небесам — тем ненаглядней твердь.
- И плачет о своем гармоника лесная,
- и на ее слезу попробуй не ответь.
«В чаду кварталов городских…»
* * *
- В чаду кварталов городских,
- среди несметных толп людских
- на полдороге к раю
- звучит какая-то струна,
- но чья она, о чем она,
- кто музыкант — не знаю.
- Кричит какой-то соловей
- отличных городских кровей,
- как мальчик, откровенно:
- «Какое счастье — смерти нет!
- Есть только тьма и только свет
- всегда попеременно».
- Столетья строгого дитя,
- он понимает не шутя,
- в значении высоком:
- вот это — дверь, а там — порог,
- за ним — толпа, над ней — пророк
- и слово — за пророком.
- Как прост меж тьмой и светом спор!
- И счастлив я, что с давних пор
- все это принимаю.
- Хотя, куда ты ни взгляни,
- кругом пророчества одни,
- а кто пророк — не знаю.
1963
«Я умел не обольщаться…»
* * *
- Я умел не обольщаться
- даже в юные года.
- Но когда пришлось прощаться,
- и, быть может, навсегда,
- тут уж не до обольщений
- в эти несколько минут…
- Хоть бы выпросить прощенье,
- знать бы, где его дают.
- Не скажу, чтоб стал слезливей
- с возрастом, но всякий раз
- кажется, что мог счастливей
- жребий выпросить у вас.
- Впрочем, средь великолепий,
- нам дарованных судьбой,
- знать, и вам не выпал жребий
- быть счастливее со мной.
«Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?..»
* * *
- Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?
- Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда
- кто-то властный наши души друг от друга уводил?..
- Чем же я вам не потрафил? Чем я вам не угодил?
- Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены,
- словно я вам что-то должен… Мы друг другу не должны.
- Что мы есть! Всего лишь крохи в мутном море бытия.
- Все, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя.
- Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору,
- со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру
- и на гордых тонких ножках семеню в святую даль.
- Видно, все должно распасться. Распадайся же… А жаль.
Мой почтальон
Ю. Давыдову
- Всяк почтальон в этом мире, что общеизвестно,
- корреспонденцию носит и в двери стучит.
- Мой почтальон из другого какого-то теста:
- писем ко мне не приносит, а только молчит.
- Топчется в темной прихожей в молчании строгом,
- круг оттоптал на пороге у самых дверей…
- Радостный день и объятия там, за порогом,
- горестный мрак и утрата в пещере моей.
- Мой почтальон презирает меня и боится,
- жаждет скорей от меня отбояриться, плут…
- Там, за порогом, мелькают счастливые лица,
- там ни о чем не жалеют и писем не ждут.
- Вот наконец, изгибаясь и кланяясь, что ли,
- словно спасаясь, бежит по обратной тропе…
- Как он вздыхает легко, очутившись на воле!
- Как ни о чем не жалеет, теряясь в толпе.
«Сестра моя прекрасная, Натела…»
* * *
- Сестра моя прекрасная, Натела,
- прошли года, а ты помолодела —
- так чист и ясен пламень глаз твоих…
- Возьми родную речь, горбушку хлеба,
- и эти облака, и это небо
- и раздели на нас, на шестерых.
- Вот заповедь ушедшего поэта,
- чья песня до конца еще не спета.
- Сестра моя, всё — только впереди!
- Пускай завистникам пока неймется…
- Галактион когда-нибудь вернется,
- он просто задержался по пути.
- Средь океана слов и фраз напрасных,
- не столь прекрасных, сколько безопасных,
- как острова лежат его слова,
- спешит перо как будто пред грозою…
- Его глаза подернуты слезою:
- поэты плачут — нация жива.
1967
Детство
- Я еду Тифлисом в пролетке.
- Октябрь стоит золотой.
- Осенние нарды и четки
- повсюду стучат вразнобой.
- Сапожник согнулся над хромом,
- лудильщик ударил в котел,
- и с уличным гамом и громом
- по городу праздник пошел.
- Уже за спиной Ортачала.
- Кура пролегла стороной.
- Мне только лишь три отстучало,
- а что еще будет со мной!
- Пустячное жизни мгновенье,
- едва лишь запомнишь его,
- но всюду царит вдохновенье,
- и это превыше всего.
- В застолье, в любви и коварстве,
- от той и до этой стены,
- и в воздухе, как в государстве,
- все страсти в одну сведены.
- Я еду Тифлисом в пролетке
- и вижу, как осень кружит,
- и локоть родной моей тетки
- на белой подушке дрожит.
Оловянный солдатик моего сына
- Земля гудит под соловьями,
- под майским нежится дождем,
- а вот солдатик оловянный
- на вечный подвиг осужден.
- Его, наверно, грустный мастер
- пустил по свету невзлюбя.
- Спроси солдатика: «Ты счастлив?»
- И он прицелится в тебя.
- И в смене праздников и буден,
- в нестройном шествии веков
- смеются люди, плачут люди,
- а он все ждет своих врагов.
- Он ждет упрямо и пристрастно,
- когда накинутся трубя…
- Спроси его: «Тебе не страшно?»
- И он прицелится в тебя.
- Живет солдатик оловянный
- предвестником больших разлук
- и автоматик окаянный
- боится выпустить из рук.
- Живет защитник мой, невольно
- сигнал к сраженью торопя.
- Спроси его: «Тебе не больно!»
- И он прицелится в тебя.
1964
Из фронтового дневника
- В этом поле осколки как розги
- по ногам атакующих бьют.
- И колючие ржавые розы
- в этом поле со звоном цветут.
- И идет, не пристроившись к строю,
- и задумчиво тычется в пыль
- днем и ночью, верста за верстою
- рядовой одноногий Костыль.
- У полковника Смерти ошибки:
- недостача убитых в гробах —
- у солдат неземные улыбки
- расцветают на пыльных губах.
- Скоро-скоро случится такое:
- уцелевший средь боя от ран,
- вдруг запросит любви и покоя
- удалой капитан Барабан.
- И не зная, куда и откуда,
- он пойдет, как ослепший на свет…
- «Неужели вы верите в чудо?!» —
- поперхнется поручик Кларнет.
- Прав ли он, тот Кларнет изумленный,
- возвышая свой голос живой
- над годами уже не зеленой,
- похоронной, сожженной травой?
- Прав ли он, усомнившись в покое,
- разрушая надежду окрест?..
- Он, бывало, кричал не такое
- под какой-нибудь венский оркестр.
- Мы еще его вспомним, наверно,
- где-то рядом с войною самой,
- как он пел откровенно и нервно…
- Если сами вернемся домой.
- Мы еще его вспомним-помянем,
- как передний рубеж и обоз…
- Если сами до света дотянем,
- не останемся здесь, среди роз.
«От войны войны не ищут…»
* * *
- От войны войны не ищут.
- У войны слепой расчет:
- там чужие пули рыщут,
- там родная кровь течет.
- Пулька в золотой сорочке
- со свинцовым животом…
- Нет на свете злей примочки,
- да кого спросить о том?
- Всем даруется победа,
- не взаправду — так в душе.
- Каждый смотрит на соседа,
- а соседа нет уже.
- Нас ведь создал бог для счастья
- каждого в своем краю.
- Отчего ж глухие страсти
- злобно сводят нас в бою?
- Вот и прерван век недолгий,
- и летят со всех сторон
- письма, словно треуголки
- Бонапартовых времен.
«Земля изрыта вкривь и вкось…»
* * *
- Земля изрыта вкривь и вкось.
- Ее, сквозь выстрелы и пенье,
- я спрашиваю: «Как терпенье?
- Хватает? Не оборвалось
- выслушивать все наши бредни
- о том, кто первый, кто последний?»
- Она мне шепчет горячо:
- «Я вас жалею, дурачье.
- Пока вы топчетесь в крови,
- пока друг другу глотки рвете,
- я вся в тревоге и в заботе.
- Изнемогаю от любви.
- Зерно спалите — морем трав
- взойду над мором и разрухой,
- чтоб было чем наполнить брюхо,
- покуда спорите, кто прав…»
- Мы все — трибуны, смельчаки,
- все для свершений народились,
- а для нее — озорники,
- что попросту от рук отбились.
- Мы для нее как детвора,
- что средь двора друг друга валит
- и всяк свои игрушки хвалит…
- Какая глупая игра!
«Все утрясается мало-помалу…»
В Женеве установлен памятник генералу Дюфуру, не пролившему ни одной капли солдатской крови.
* * *
- Все утрясается мало-помалу,
- чтобы ожить в поминанье людском.
- Невоевавшему генералу
- памятник ставят в саду городском.
- О генерал, не видны твои козни,
- бранные крики твои не слышны.
- Что-то таится в любви этой поздней
- к невоевавшему богу войны.
- В прошлое бронзовым глазом уставясь
- сквозь пепелища, проклятья и дым,
- как ты презрел эту тайную зависть
- к многим воинственным братьям своим?
- Или клинки в поединках ослабли?
- Или душой, генерал, изнемог?
- Крови солдатской не пролил ни капли,
- скольких кормильцев от смерти сберег!
- Как же ты, сын кровожадного века,
- бросив перчатку железной войне,
- ангелом бился за жизнь человека,
- если и нынче она не в цене!
- Я не к тому ведь, что прочие страны
- зря воспевают победы свои,
- но согласитесь: приятны и странны
- в этом краю вожделенья сии.
- Может быть, в беге столетий усталых
- тоже захочется праведней жить,
- может, и мы о своих генералах,
- о генерал, будем так же судить.
Медсестра Мария
- А что я сказал медсестре Марии,
- когда обнимал ее?
- — Ты знаешь, а вот офицерские дочки
- на нас, на солдат, не глядят.
- А поле клевера было под нами,
- тихое, как река.
- И волны клевера набегали,
- и мы качались на них.
- И Мария, раскинув руки,
- плыла по этой реке.
- И были черными и бездонными
- голубые ее глаза.
- И я сказал медсестре Марии,
- когда наступил рассвет:
- — Нет, ты представь: офицерские дочки
- на нас и глядеть не хотят.
1957
«Строка из старого стиха слывет ненастоящей…»
* * *
- Строка из старого стиха слывет ненастоящей:
- она растрачена уже да и к мольбам глуха.
- Мне строчка новая нужна какая-нибудь послаще,
- чтоб начиналось из нее течение стиха.
- Текут стихи на белый свет из темени кромешной,
- из всяких горестных сует, из праздников души.
- Не извратить бы вещий смысл иной строкой поспешной.
- Все остальное при тебе — мужайся и пиши.
- Нисходит с неба благодать на кущи и на рощи,
- струится дым из очага… И колея в снегу…
- Мне строчка новая нужна какая-нибудь попроще,
- а уж потом я сам ее украшу, как смогу.
- Текут стихи на белый свет, и нету им замены,
- и нет конца у той реки, пока есть белый свет.
- Не о победе я молю: победы все надменны,
- а об удаче я молю, с которой спроса нет.
- Пугает тайною своей ночное бездорожье,
- но избежать той черной мглы, наверно, не дано…
- Мне строчка новая нужна какая-нибудь построже,
- чтоб с ней предстать перед Тобой мне не было б грешно.
- Текут стихи на белый свет рекою голубою
- сквозь золотые берега в серебряную даль.
- За каждый крик, за каждый вздох заплачено любовью —
- ее все меньше с каждым днем, и этого не жаль.
«Как наш двор ни обижали — он в классической поре…»
* * *
- Как наш двор ни обижали — он в классической поре.
- С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен.
- Там Володя во дворе,
- его струны в серебре,
- его пальцы золотые, голос его нужен.
- Как с гитарой ни боролись — распалялся струнный звон.
- Как вино стихов ни портили — все крепче становилось.
- Кто сначала вышел вон,
- кто потом украл вагон —
- все теперь перемешалось, все объединилось.
- Может, кто и ныне снова хрипоте его не рад,
- может, кто намеревается подлить в стихи елея…
- Ведь и песни не горят,
- они в воздухе парят,
- чем им делают больнее — тем они сильнее.
- Что ж печалиться напрасно: нынче слезы лей не лей,
- но запомним хорошенечко и повод, и причину…
- Ведь мы воспели королей
- от Таганки до Филей,
- пусть они теперь поэту воздают по чину.
«Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик?..»
Ю. Киму
* * *
- Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик?
- Едва твой гимн пространства огласит,
- прислушаться — он от скорбей излечит,
- а вслушаться — из мертвых воскресит.
- Какой струны касаешься прекрасной,
- что тотчас за тобой вступает хор
- таинственный, возвышенный и страстный
- твоих зеленых братьев и сестер?
- Какое чудо обещает скоро
- слететь на нашу землю с высоты,
- что так легко, в сопровожденье хора,
- так звонко исповедуешься ты?
- Ты тоже из когорты стихотворной,
- из нашего бессмертного полка.
- Кричи и плачь. Авось твой труд упорный
- потомки не оценят свысока.
- Поэту настоящему спасибо,
- руке его, безумию его
- и голосу, когда, взлетев до хрипа,
- он неба достигает своего.
«Под Мамонтовкой жгут костры…»
* * *
- Под Мамонтовкой жгут костры
- бродяги иль студенты…
- Ах, годы детства так пестры,
- как кадры киноленты!
- Еще не найдена стезя
- меж адом и меж раем,
- и все пока в живых друзья,
- и мы в войну играем.
- Еще придет пора разлук
- и жажда побороться.
- Еще все выпадет из рук —
- лишь мелочь подберется.
- Но это все потом, потом,
- когда-нибудь, быть может.
- И нету сведений о том,
- что Время нам предложит.
- Еще придет тот главный час
- с двенадцатым ударом,
- когда добром помянут нас
- и проклянут задаром.
- Еще повеет главный час
- разлукой ледяною,
- когда останутся у нас
- лишь крылья за спиною.
«Я выдумал музу Иронии…»
* * *
- Я выдумал музу Иронии
- для этой суровой земли.
- Я дал ей владенья огромные:
- пари, усмехайся, шали.
- Зевеса надменные дочери,
- ценя первородство свое,
- каких бы там умниц ни корчили —
- не стоят гроша без нее.
«Шарманка старая крутилась…»
* * *
- Шарманка старая крутилась,
- катилось жизни колесо.
- Я пил вино за вашу милость
- и за минувшее за все.
- За то, что в прошлом не случилось
- на бранном поле помереть,
- а что разбилось — то разбилось,
- зачем осколками звенеть?
- Шарманщик был в пальто потертом,
- он где-то в музыке витал.
- Моим ладоням, к вам простертым,
- значенья он не придавал.
- Я вас любил, но клялся прошлым,
- а он шарманку обнимал,
- моим словам, земным и пошлым,
- с тоской рассеянной внимал.
- Текла та песня как дорога,
- последних лет не торопя.
- Все звуки были в ней от бога —
- ни жалкой нотки от себя.
- Но падали слова убого,
- живую музыку губя:
- там было лишь одно от бога,
- все остальное — от себя.
Державин
- Запах столетнего меда,
- слова и золота вязь…
- Оды державинской мода
- снова в цене поднялась.
- Сколько ценителей тонких,
- сколько приподнятых крыл!..
- Видишь, как зреет в потомках
- имя твое, Гавриил?
- Будто под светом вечерним
- встало оно из земли…
- Вот ведь и книжные черви
- справиться с ним не смогли.
- Стоит на миг оглянуться,
- встретиться взором с тобой —
- слышно: поэты клянутся
- кровью твоей голубой.
- Мнился уже обреченным
- утлый огарок свечи…
- Золото резче на черном.
- Музыка звонче в ночи.
- Гуще толпа у порога,
- тверже под ними земля…
- Нет, их не так уж и много.
- Да ведь и всё от нуля.
«Приносит письма письмоносец…»
М. Козакову
* * *
- Приносит письма письмоносец
- о том, что Пушкин — рогоносец.
- Случилось это в девятнадцатом столетье.
- Да, в девятнадцатом столетье
- влетели в окна письма эти,
- и наши предки в них купались, словно дети.
- Еще далече до дуэли.
- В догадках ближние дурели.
- Все созревало, как нарыв на теле… Словом,
- еще последний час не пробил,
- но скорбным был арапский профиль,
- как будто создан был художником Лунёвым.
- Я знаю предков по картинкам,
- но их пристрастье к поединкам —
- не просто жажда проучить и отличиться,
- но в кажущейся жажде мести
- преобладало чувство чести,
- чему с пеленок пофартило им учиться.
- Загадочным то время было:
- в понятье чести что входило?
- Убить соперника и распрямиться сладко?
- Но если дуло грудь искало,
- ведь не убийство их ласкало…
- И это все для нас еще одна загадка.
- И прежде чем решать вопросы
- про сплетни, козни и доносы
- и расковыривать причины тайной мести,
- давайте-ка отложим это
- и углубимся в дух поэта,
- поразмышляем о достоинстве и чести.
«Читаю мемуары разных лиц…»
* * *
- Читаю мемуары разных лиц.
- Сопоставляю прошлого картины,
- что удается мне не без труда.
- Из вороха распавшихся страниц
- соорудить пытаюсь мир единый,
- а из тряпья одежки обветшалой —
- блистательный ваш облик, господа.
- Из полусгнивших кружев паутины —
- вдруг аромат антоновки лежалой,
- какие-то деревни, города,
- а в них — разлуки, встречи, имянины,
- родная речь и свадеб поезда;
- сражения, сомнения, проклятья,
- и кринолины, и крестьянок платья…
- Как медуница перед розой алой —
- фигуры ваших женщин, господа…
- И не хватает мелочи, пожалуй,
- чтоб слиться с этим миром навсегда.
Дерзость, или разговор перед боем
- — Господин лейтенант, что это вы хмуры?
- Аль не по сердцу вам ваше ремесло?
- — Господин генерал, вспомнились амуры —
- не скажу, чтобы мне с ними не везло.
- — Господин лейтенант, нынче не до шашней:
- скоро бой предстоит, а вы всё про баб!
- — Господин генерал, перед рукопашной
- золотые деньки вспомянуть хотя б.
- — Господин лейтенант, не к добру все это!
- Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать…
- — Господин генерал, будет нам победа,
- да придется ли мне с вами пировать?
- — На полях, лейтенант, кровию политых,
- расцветет, лейтенант, славы торжество…
- — Господин генерал, слава для убитых,
- а живому нужней женщина его.
- — Черт возьми, лейтенант, да что это с вами!
- Где же воинский долг, ненависть к врагу?!..
- — Господин генерал, посудите сами:
- я и рад бы приврать, да вот не могу…
- — Ну гляди, лейтенант, каяться придется!
- Пускай счеты с тобой трибунал сведет…
- — Видно, так, генерал: чужой промахнется,
- а уж свой в своего всегда попадет.
«Черный ворон сквозь белое облако глянет…»
* * *
- Черный ворон сквозь белое облако глянет —
- значит, скоро кровавая музыка грянет.
- В генеральском мундире стоит дирижер,
- перед ним — под машинку остриженный хор.
- У него — руки в белых перчатках.
- Песнопенье, знакомое с давешних пор,
- возникает из слов непечатных.
- Постепенно вступают штыки и мортиры —
- значит, скоро по швам расползутся мундиры,
- значит, скоро сподобимся есть за двоих,
- забывать мертвецов и бояться живых,
- прикрываться истлевшею рванью…
- Лишь бы только не спутать своих и чужих,
- то проклятья, то гимны горланя.
- Разыгрался на славу оркестр допотопный.
- Все наелись от пуза музыки окопной.
- Дирижер дирижера спешит заменить.
- Те, что в поле вповалку (прошу извинить),
- с того ворона взоров не сводят,
- и кого хоронить, и кому хоронить —
- непонятно… А годы уходят.
- Все кончается в срок. Лишней крови хватает.
- Род людской ведь не сахар: авось не растает.
- Двое живы (покуда их вексель продлен),
- третий (лишний, наверно) в раю погребен,
- и земля словно пух под лопатой…
- А над ними с прадедовых самых времен —
- черный ворон, во всем виноватый.
Старый король
- В поход на чужую страну собирался король.
- Ему королева мешок сухарей насушила
- и старую мантию так аккуратно зашила,
- дала ему пачку махорки и в тряпочке соль.
- И руки свои королю положила на грудь,
- сказала ему, обласкав его взором лучистым:
- «Получше их бей, а не то прослывешь пацифистом,
- и пряников сладких отнять у врага не забудь!»
- И видит король — его войско стоит средь двора:
- пять грустных солдат, пять веселых солдат и ефрейтор.
- Сказал им король: «Не страшны нам ни пресса, ни ветер!
- Врага мы побьем и с победой придем, и ура!»
- И вот отгремело прощальных речей торжество.
- В походе король свою армию переиначил:
- веселых солдат интендантами сразу назначил,
- а грустных оставил в солдатах — авось ничего.
- Представьте себе, наступили победные дни.
- Пять грустных солдат не вернулись из схватки военной,
- ефрейтор, морально нестойкий, женился на пленной,
- но пряников целый мешок захватили они.
- Играйте, оркестры! Звучите, и песни и смех!
- Минутной печали не стоит, друзья, предаваться:
- ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться,
- и пряников, кстати, всегда не хватает на всех.
1961
«Мне не хочется писать…»
* * *
- Мне не хочется писать
- ни стихов, ни прозы,
- хочется людей спасать,
- выращивать розы.
- Плещется июльский жар,
- воском оплывает,
- первой розы красный шар
- в небо уплывает.
- Раскрываются цветы
- сквозь душные травы
- из пчелиной суеты
- для чести и славы.
- За окном трещит мороз
- дикий, оголтелый —
- расцветает сад из роз
- на бумаге белой.
- Пышет жаром злая печь,
- лопаются плитки,
- соскользают с гордых плеч
- лишние накидки.
- И впадают невпопад
- то в смех, а то в слезы
- то березы аромат,
- то дыханье розы.
- То раскидистая тень,
- то крови кипенье,
- рифма «лень» и рифма «пень»
- пенье и терпенье…
«По какой реке твой корабль плывет…»
* * *
- По какой реке твой корабль плывет
- до последних дней из последних сил?
- Когда главный час мою жизнь прервет,
- вы же спросите: для чего я жил?
- Буду я стоять перед тем судом —
- голова в огне, а душа в дыму…
- Моя родина — мой последний дом,
- все грехи твои на себя приму.
- Средь стерни и роз, среди войн и слез
- все твои грехи на себе я нес.
- Может, жизнь моя и была смешна,
- но кому-нибудь и она нужна.
Дунайская фантазия
Оле
- Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг очутиться!
- Там — каналы, там — гондолы, гондольеры.
- Очутиться, позабыться, от печалей отшутиться:
- ими жизнь моя отравлена без меры.
- Там побеленные стены и фундаменты цветные,
- а по стенам плющ клубится для оправы.
- И лежат на солнцепеке безопасные, цепные,
- показные, пожилые волкодавы.
- Там у пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки:
- сыновей своих в солдаты провожают.
- Всё надеются: сгодятся для победы, для атаки,
- а не хватит — сколько надо, нарожают.
- Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит.
- Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.
- И объятья наши жарки, и над нами ангел кружит
- и клянется нам, что счастливы мы будем.
- Как бы мне сейчас хотелось очутиться в том, вчерашнем,
- быть влюбленным и не думать о спасенье,
- пить вино из черных кружек, хлебом заедать домашним,
- чтоб смеялась ты и плакала со всеми.
- Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда, в начало,
- к тем ребятам уходящим приобщиться.
- И с тобою так расстаться у дунайского причала,
- чтоб была еще надежда воротиться.
«От нервов ли, от напряженья…»
* * *
- От нервов ли, от напряженья,
- от жизни, что вся наугад,
- мне слышится крови движенье,
- как будто далекий набат.
- Мне слышится пламени рокот.
- Пожар полыхает земной.
- И тут ни багры не помогут,
- ни струи воды ледяной.
- Сокрытый от праведных взоров,
- разлит, словно море, в душе,
- и бравая брань брандмайоров,
- увы, бесполезна уже.
- Он с каждой минутой все пуще,
- все явственней он и слышней
- над лесом, над лугом, над пущей,
- над улицей жизни моей.
«Сижу на опушке лесной…»
* * *
- Сижу на опушке лесной,
- гляжу на цветы луговые.
- Вот венчик ромашки резной,
- ее лепестки роковые.
- Отсчитаны нечет и чет,
- и силы земные початы,
- и грозное время течет,
- не зная ни сна, ни пощады.
- Вот знойный горит горицвет.
- Осоки блистанье стальное…
- В душе моей горе и свет,
- а там уж — и все остальное.
«Все забуду про тревогу…»
* * *
- Все забуду про тревогу,
- про пожары и про лед.
- Все припомню понемногу,
- когда времечко придет.
- Все оставлю за порогом,
- чтоб резвиться без хлопот.
- Все сойдется в доме строгом,
- когда времечко придет.
- Все, что, кажется, бесплодно
- разбазариваем мы,
- когда времени угодно,
- вдруг проявится из тьмы.
- Никому уже не вычесть
- из реестра своего
- пусть ничтожных тех количеств,
- что пришлись на одного.
- Пусть, хоть много или мало,
- составляющих судьбу,
- без которых не пристало
- место занимать в гробу.
«Все глуше музыка души…»
* * *
- Все глуше музыка души,
- все звонче музыка атаки.
- Но ты об этом не спеши:
- не обмануться бы во мраке,
- что звонче музыка атаки,
- что глуше музыка души.
- Чем громче музыка атак,
- тем слаще мед огней домашних.
- И это было только так
- в моих скитаниях вчерашних:
- тем слаще мед огней домашних,
- чем громче музыка атак.
- Из глубины ушедших лет
- еще вернее, чем когда-то, —
- чем звонче музыка побед,
- тем горше каждая утрата,
- еще вернее, чем когда-то,
- из глубины ушедших лет.
- И это все у нас в крови,
- хоть этому не обучали:
- чем выше музыка любви,
- тем громче музыка печали,
- чем громче музыка печали,
- тем чище музыка любви.
Мое поколенье
- Всего на одно лишь мгновенье
- раскрылись две створки ворот,
- и вышло мое поколенье
- в свой самый последний поход.
- Да, вышло мое поколенье,
- усталые сдвоив ряды.
- Непросто, наверно, движенье
- в преддверии новой беды.
- Да, это мое поколенье,
- и знамени скромен наряд,
- но риск, и любовь, и терпенье
- на наших погонах горят.
- Гудят небеса грозовые,
- сливаются слезы и смех.
- Все — маршалы, все — рядовые,
- и общая участь на всех.
Черный «мессер»
- Вот уже который месяц
- и уже который год
- прилетает черный «мессер» —
- спать спокойно не дает.
- Он в окно мое влетает,
- он по комнате кружит,
- он как старый шмель рыдает,
- мухой пойманной жужжит.
- Грустный летчик как курортник…
- Его темные очки
- прикрывают, как намордник,
- его томные зрачки.
- Каждый вечер, каждый вечер
- у меня штурвал в руке,
- я лечу к нему навстречу
- в довоенном «ястребке».
- Каждый вечер в лунном свете
- торжествует мощь моя:
- я, наверное, бессмертен.
- Он сдается, а не я.
- Он пробоинами мечен,
- он сгорает, подожжен.
- Но приходит новый вечер,
- и опять кружится он.
- И опять я вылетаю,
- побеждаю, и опять
- вылетаю, побеждаю…
- Сколько ж можно побеждать?
1961
«Ах, оркестры духовые…»
* * *
- Ах, оркестры духовые,
- голоса победные!
- Наши судьбы роковые,
- а надежды бедные.
- Ах, оркестрики-оркестры,
- мы на все готовы.
- Провожают нас невесты,
- а встречают вдовы.
Примета
А. Жигулину
- Если ворон в вышине,
- дело, стало быть, к войне.
- Чтобы не было войны,
- надо ворона убить.
- Чтобы ворона убить,
- надо ружья зарядить.
- А как станем заряжать,
- всем захочется стрелять.
- Ну а как стрельба пойдет,
- пуля дырочку найдет.
- Ей не жалко никого,
- ей попасть бы хоть в кого,
- хоть в чужого, хоть в свово…
- Во и боле ничего.
- Во и боле ничего.
- Во и боле никого.
- Кроме ворона того:
- стрельнуть некому в него.
Проводы у военкомата
Б. Биргеру
- Вот оркестр духовой. Звук медовый.
- И пронзителен он так, что — ах…
- Вот и я, молодой и бедовый,
- с черным чубчиком, с болью в глазах.
- Машут ручки нелепо и споро,
- крики скорбные тянутся вслед,
- и безумцем из черного хора
- нарисован грядущий сюжет.
- Жизнь музыкой бравурной объята —
- все о том, что судьба пополам,
- и о том, что не будет возврата
- ни к любви и ни к прочим делам.
- Раскаляются медные трубы —
- превращаются в пламя и дым.
- И в улыбке растянуты губы,
- чтоб запомнился я молодым.
«Старики умирать не боятся…»
* * *
- Старики умирать не боятся.
- Им геройски погибнуть не труд.
- Только нечего зря распаляться:
- все равно их на фронт не берут.
- Умирают в боях молодые,
- хоть не хочется им умирать, —
- лишь надежды свои золотые
- оставляют меж нами витать.
- И бесшумная их эскадрилья
- наводняет и полдень и мрак…
- Тени черные, белые крылья,
- и от глаз не укрыться никак.
«He сольются никогда зимы долгие и лета…»
* * *
- He сольются никогда зимы долгие и лета:
- у них разные привычки и совсем несхожий вид.
- Не случайны на земле две дороги — та и эта,
- та натруживает ноги, эта душу бередит.
- Эта женщина в окне в платье розового цвета
- утверждает, что в разлуке невозможно жить без слез,
- потому что перед ней две дороги — та и эта,
- та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез.
- Хоть разбейся, хоть умри — не найти верней ответа,
- и куда бы наши страсти нас с тобой ни завели,
- неизменно впереди две дороги — та и эта,
- без которых невозможно, как без неба и земли.
Памяти брата моего Гиви
- На откосе, на обрыве
- нашей жизни удалой
- ты не удержался, Гиви,
- стройный, добрый, молодой.
- Кто столкнул тебя с откоса,
- не сказав тебе «прощай»,
- будто рюмочку — с подноса,
- будто вправду невзначай?
- Мы давно отвоевали.
- Кто же справился с тобой?
- Рок ли, время ли, молва ли,
- вождь ли, мертвый и рябой?
- Он и нынче, как ни странно —
- похоронен и отпет —
- усмехается с экрана,
- а тебя в помине нет.
- Стих на солках Магадана
- лай сторожевых собак,
- но твоя большая рана
- не рубцуется никак.
- и кого теперь с откоса
- по ранжиру за тобой?..
- Спи, мой брат беловолосый,
- стройный, добрый, молодой.
1984
«Хочу воскресить своих предков…»
А. Кушнеру
* * *
- Хочу воскресить своих предков,
- хоть что-нибудь в сердце сберечь.
- Они словно птицы на ветках,
- и мне непонятна их речь.
- Живут в небесах мои бабки
- и ангелов кормят с руки.
- На райское пение падки,
- на доброе слово легки.
- Не слышно им плача и грома,
- и это уже на века.
- И нет у них отчего дома,
- а только одни облака.
- Они в кринолины одеты.
- И льется божественный свет
- от бабушки Елизаветы
- к прабабушке Элисабет.
«Сколько сделано руками удивительных красот!»
* * *
- Сколько сделано руками удивительных красот!
- Но рукам пока далече до пронзительных высот,
- до божественной, и вечной, и нетленной красоты,
- что соблазном к нам стекает с недоступной высоты.
«Витя, сыграй на гитаре…»
В. Фогельсону
* * *
- Витя, сыграй на гитаре,
- на семиструнной такой,
- если, конечно, в ударе,
- если она под рукой.
- Дай я чехол с нее скину
- и как букет поднесу…
- Было: свистели нам в спину,
- будто бы в позднем лесу.
- Этого долгого свиста
- нету в помине уже.
- Нынче мы все гитаристы —
- не наяву, так в душе.
- Пальцы притронулись к первой,
- тихо откликнулась медь…
- …Только бы нотки неверной
- нам невзначай не пропеть.
- Пальцы касаются баса,
- будто в струне той изъян…
- …И до последнего часа
- буду я верен друзьям.
- Пальцы по всем заскользили,
- трели сливая и гром…
- …Тех, что добры с нами были,
- брат мой, помянем добром.
- Витя, сыграй на гитаре,
- на семиструнной такой,
- если, конечно, в ударе,
- если она под рукой.
«Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет…»
Ф. Искандеру
* * *
- Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.
- Что назначено судьбою — обязательно случится:
- то ли самое прекрасное в окошко постучится,
- то ли самое напрасное в объятья упадет.
- Так не делайте ж запасов из любви и доброты
- и про черный день грядущий не копите милосердье:
- пропадет ни за понюшку ваше горькое усердье,
- лягут ранние морщины от напрасной суеты.
- Жаль, что молодость мелькнула, жаль, что старость коротка.
- Все теперь как на ладони: лоб в поту, душа в ушибах…
- Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок —
- только ровная дорога до последнего звонка.
Кабинеты моих друзей
- Что-то дождичек удач падает не часто.
- Впрочем, жизнью и такой стоит дорожить.
- Скоро все мои друзья выбьются в начальство,
- и, наверно, мне тогда станет легче жить.
- Робость давнюю свою я тогда осилю.
- Как пойдут мои дела — можно не гадать:
- зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю,
- и на сердце у меня будет благодать.
- Зайду к Белле в кабинет, скажу: «Здравствуй, Белла!»
- Скажу: «Дело у меня, помоги решить…»
- Она скажет: «Ерунда, разве это дело?..»
- И конечно, сразу мне станет легче жить.
- Часто снятся по ночам кабинеты эти,
- не сегодняшние, нет; завтрашние, да:
- самовары на столе, дама на портрете…
- В общем, стыдно по пути не зайти туда.
- Города моей страны все в леса одеты,
- звук пилы и топора трудно заглушить:
- может, это для друзей строят кабинеты —
- вот построят, и тогда станет легче жить.
1974
«На полотне у Аллы Беляковой…»
* * *
- На полотне у Аллы Беляковой,
- где темный сад немного бестолковый,
- где из окна, дразня и завораживая,
- выплескивается пятно оранжевое,
- где все имеет первозданный вид
- и ветви как зеленая оправа,
- где кто-то бодрствует, а кто-то спит
- в том домике, изображенном справа, —
- там я бываю запросто в гостях,
- и надобности нет о новостях
- выспрашивать дотошно и лукаво.
- По лесенке скрипучей в сад схожу
- и выгляжу, быть может, даже хмурым;
- потом сажусь и за столом сижу
- под лампою с зеленым абажуром.
- Я на виду, я чем-то удручен,
- а может, восхищен, но, тем не мене,
- никто, никто не ведает, о чем
- я размышляю в данное мгновенье.
- совсем один в той странной тишине,
- которою вселенная объята…
- И что-то есть, наверное, во мне
- от старого глехо[1] и от Сократа.
«Что-то знает Шура Лифшиц…»
А. Володину
* * *
- Что-то знает Шура Лифшиц:
- понапрасну слез не льет.
- В Петербургский смог зарывшись,
- зерна истины клюет.
- Так устроившись удобно
- среди каменных громад,
- впитывает он подробно
- этих зерен аромат.
- Он вонзает ноги прочно
- в почвы лета и зимы,
- потому что знает точно
- то, о чем тоскуем мы.
- Жар души не иссякает.
- Расслабляться не пора…
- Слышно: времечко стекает
- с кончика его пера.
Гимн уюту
А. Пугачевой
- Слава и честь самовару —
- первенцу наших утех!
- Но помяну и гитару —
- главную даму из всех.
- Вот он — хозяин уюта,
- золотом светится медь.
- Рядом — хозяйка, как будто
- впрямь собирается спеть.
- Он запыхтит, затрясется,
- выбросит пар к потолку —
- тотчас она отзовется
- где-нибудь здесь, в уголку.
- Он не жалеет водицы
- в синие чашки с каймой —
- значит, пора насладиться
- пеньем хозяйки самой.
- Бог не обидел талантом,
- да и хозяин, как бог,
- вторит хозяйке дискантом,
- сам же глядит за порог:
- там, за порогом, такое,
- что не опишешь всего…
- Царствуй, хозяин покоя:
- праведней нет ничего.
- Слава и честь самовару!
- Но не забудем, о нет,
- той, что дана ему в пару,
- талию и силуэт.
- Врут, что она увядает.
- Время ее не берет.
- Плачет она и сгорает,
- снова из пепла встает.
- Пой же, и все тебе будет:
- сахар, объятья и суд,
- и проклянут тебя люди,
- и до небес вознесут.
- Пойте же, будет по чести
- воздано вам за уют…
- Вот и поют они вместе,
- плачут и снова поют.
«Благородные жены безумных поэтов…»
* * *
- Благородные жены безумных поэтов,
- от совсем молодых до старух,
- героини поэм, и молвы, и куплетов,
- обжигающих сердце и слух.
- Вы провидицы яви, рожденной в подушках,
- провозвестницы света в ночи,
- ваши туфельки стоптаны на побегушках…
- Вы и мужнины, вы и ничьи.
- Благородные жены поэтов безумных,
- как же мечетесь вы, семеня
- в коридорах судьбы, бестолковых и шумных,
- в ожидании лучшего дня!
- И распахнуты крылья любви вековые,
- и до чуда рукою подать,
- но у судеб финалы всегда роковые,
- и соперницы чуду под стать.
- Благородных поэтов безумные жены,
- не зарекшись от тьмы и сумы,
- ваши души сияют, как факел зажженный,
- под которым блаженствуем мы.
- в этом мире, изученном нами и старом,
- что ж мы видим, спадая с лица?
- Как уродец, согретый божественным даром,
- согревает и ваши сердца.
- Но каким бы он в жизни ни слыл безобразным,
- слышим мы из угла своего,
- как молитвы возносите вы ежечасно
- за бессмертную душу его.
- И когда он своею трепещущей ручкой
- по бумаге проводит пером,
- слышу я: колокольчик гремит однозвучный
- на житейском просторе моем.
«Восхищенность вашим сердцем, вашим светом…»
* * *
- Восхищенность вашим сердцем, вашим светом,
- нерастраченным теплом
- мне вручило провиденье этим летом,
- как последний мой диплом.
- Ах, не очень торопливо (не взыщите,
- что пути иного нет)
- я готовился к последней той защите
- пять десятков с лишним лет.
- Но за окнами — все новые пейзажи
- и природа уж не та!..
- Все уходит. Исчезают даже
- голос ваш и красота.
- Лишь трамвай, в свои пространства уползая,
- в новом видится окне.
- Он оставлен с тех времен как память злая
- и о вас, и обо мне.
«Дама ножек не замочит…»
* * *
- Дама ножек не замочит,
- друг мараться не захочет,
- и на свалку спишут старый двор.
- Защитите его, струны,
- от изменчивой фортуны.
- Наша жизнь — короткий разговор.
- Что ж вы дремлете, ребята:
- ведь осколки — от Арбата!
- А какая улица была!
- Разрушители гурьбою
- делят лавры меж собою.
- Вот какие в городе дела.
- Ни золота и ни хлеба
- ни у черта, ни у неба,
- но прошу я без обиняков:
- ты укрой меня, гитара,
- от смертельного удара,
- от московских наших дураков.
- Пусть мелодия простая,
- но, из сердца вырастая,
- украшает наше ремесло.
- Ты прости меня, гитара,
- может, я тебе не пара,
- просто мне с тобою повезло.
«Над глубиной бездонных вод…»
* * *
- Над глубиной бездонных вод,
- над атлантической громадой
- взлетает солнечный восход,
- рожденный райской канонадой.
- Внизу — Европа в облаках,
- а тут — пушкарь. Он знает дело:
- горит фитиль в его руках —
- и птица райская взлетела.
- Гордись, пушкарь, своей судьбой
- глашатай света и свободы, —
- покуда спорят меж собой
- внизу эпохи и народы.
- Пока твой свет с собой зовет,
- пока чисты твои одежды…
- Ведь что мы без твоих щедрот,
- без покаянья и надежды?
«Распахнуты дома. Безмолвны этажи…»
* * *
- Распахнуты дома. Безмолвны этажи.
- Спокойным сном охвачены квартиры.
- Но к зимней печке ухо приложи —
- гудят за кладкою мортиры.
- Гуляет тихий вечер по земле,
- беспечный… Но в минуту роковую
- толченый перец в склянке на столе
- готов напомнить пыль пороховую.
- Стоит июль во сей своей красе.
- За поворотом женщина смеется,
- но шаг — и стратегическим шоссе
- тропинка к дому обернется.
- По улицам, сливая голоса,
- неотличимы брат от брата,
- текут и строятся полки и корпуса,
- которым не даровано возврата.
- Где родились мы? Под звездой какой?
- Какие нам определяют силы
- носить в себе и ярость, и покой,
- и жажду жить, и братские могилы?
Памяти Обуховой
Е. Камбуровой
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- я верил бы, что проживу и без вас,
- и вы бы по мне не печалились и не страдали.
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- откуда нам знать, кто счастливей из нас?
- И наша фортуна завиднее стала б едва ли.
- И вот вы запели тот старый романс,
- и пламень тревоги, как свечка, угас.
- А надо ли было, чтоб сник этот пламень тревоги?
- И вот вы запели тот старый романс,
- но пламень тревоги, который угас,
- опять разгорелся, как поздний костер у дороги.
- Зачем же вы пели тот старый романс?
- Неужто всего лишь, чтоб боль улеглась?
- Чтоб боль улеглась, а потом чтобы вспыхнула снова?
- Зачем же вы пели тот старый романс?
- Он словно судьба расплескался меж нас,
- всё, капля по капле, и так до последнего слова.
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- о чем бы я вспомнил в последний свой час,
- ни сердца, ни голоса вашего не представляя?
- Когда б вы не спели тот старый романс,
- я умер бы, так и не зная о вас,
- лишь черные даты в тетради души проставляя.
«На полянке разминаются оркестры духовые…»
* * *
- На полянке разминаются оркестры духовые
- и играют марш известный неизвестно для чего.
- Мы пока еще все целы, мы покуда все живые,
- а когда нагрянет утро — там посмотрим кто кого.
- И ефрейтор одинокий шаг высокий отбивает,
- у него глаза большие, у него победный вид…
- Но глубоко, так глубоко, просто глубже не бывает,
- он за пазухою письма треугольные хранит.
- Лейтенантик моложавый (он назначен к нам комбатом)
- смотрит в карту полевую, верит в чудо и в успех.
- А солдат со мною рядом называет меня братом:
- кровь, кипящая по жилам, нынче общая для всех.
- Смолкли гордые оркестры — это главная примета.
- Наготове все запасы: крови, брани и свинца…
- Сколько там минут осталось… три-четыре до рассвета,
- три-четыре до победы… три-четыре до конца.
«О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой…»
* * *
- О чем ты успел передумать, отец расстрелянный мой,
- когда я шагнул с гитарой, растерянный, но живой?
- Как будто шагнул я со сцены в полночный московский уют,
- где старым арбатским ребятам бесплатно судьбу раздают.
- По-моему, все распрекрасно, и нет для печали причин,
- и грустные те комиссары идут по Москве как один,
- и нету, и нету погибших средь старых арбатских ребят,
- лишь те, кому нужно, уснули, но те, кому надо, не спят.
- Пусть память — нелегкая служба, но все повидала Москва,
- и старым арбатским ребятам смешны утешений слова.
1957
«Поэтов травили, ловили…»
* * *
- Поэтов травили, ловили
- на слове, им сети плели;
- куражась, корнали им крылья,
- бывало, и к стенке вели.
- Наверное, от сотворенья,
- от самой седой старины
- они как козлы отпущенья
- в скрижалях земных учтены.
- В почете, и все ж на учете,
- и признанны, но до поры…
- Вот вы рядом с ними живете,
- а были вы с ними добры?
- В трагическом их государстве
- случалось и празднествам быть,
- и все же бунтарство с мытарством
- попробуй от них отделить.
- Им разные тракты клубили,
- но все ж в переделке любой
- глядели они голубыми
- за свой горизонт голубой.
- И слова рожденного сладость
- была им превыше, чем злость.
- А празднества — это лишь слабость
- минутная. Так повелось.
- Я вовсе их не прославляю.
- Я радуюсь, что они есть.
- О как им смешны, представляю,
- посмертные тосты в их честь.
«Почему мы исчезаем…»
* * *
- Почему мы исчезаем,
- превращаясь в дым и пепел,
- в глинозем, в солончаки,
- в дух, что так неосязаем,
- в прах, что выглядит нелепым, —
- нытики и остряки?
- Почему мы исчезаем
- так внезапно, так жестоко,
- даже слишком, может быть?
- Потому что притязаем,
- докопавшись до истока,
- миру истину открыть.
- Вот она в руках как будто,
- можно, кажется, потрогать,
- свет ее слепит глаза…
- В ту же самую минуту
- Некто нас берет под локоть
- и уводит в небеса.
- Это так несправедливо,
- горько и невероятно —
- невозможно осознать:
- был счастливым, жил красиво,
- но уже нельзя обратно,
- чтоб по-умному начать.
- Может быть, идущий следом,
- зная обо всем об этом,
- изберет надежней путь?
- Может, новая когорта
- из людей иного сорта
- изловчится как-нибудь?
- Все чревато повтореньем.
- Он, объятый вдохновеньем,
- зорко с облака следит.
- И грядущим поколеньям,
- обожженным нетерпеньем,
- тоже это предстоит.
«Над площадью базарною…»
* * *
- Над площадью базарною
- вечерний дым разлит.
- Мелодией азартною
- весь город с толку сбит.
- Еврей скрипит на скрипочке
- о собственной судьбе,
- а я тянусь на цыпочки
- и плачу о себе.
- Снует смычок по площади,
- подкрадываясь к нам,
- все музыканты прочие
- укрылись по домам.
- Все прочие мотивчики
- не стоят ни гроша,
- покуда здесь счастливчики
- толпятся чуть дыша.
- Какое милосердие
- являет каждый звук,
- а каково усердие
- лица, души и рук,
- как плавно, по-хорошему
- из тьмы исходит свет,
- да вот беда: от прошлого
- никак спасенья нет.
«Давайте придумаем деспота…»
* * *
- Давайте придумаем деспота,
- чтоб в душах царил он один
- от возраста самого детского
- и до благородных седин.
- Усы ему вырастим пышные
- и хищные вставим глаза,
- сапожки натянем неслышные,
- и проголосуем все — за.
- Давайте придумаем деспота,
- придумаем, как захотим.
- Потом будет спрашивать не с кого,
- коль вместе его создадим.
- И пусть он над нами куражится
- и пальцем грозится из тьмы,
- пока наконец не окажется,
- что сами им созданы мы.
«Отчего ты печален, художник…»
* * *
- Отчего ты печален, художник —
- живописец, поэт, музыкант?
- На какую из бурь невозможных
- ты растратил свой гордый талант?
- На каком из отрезков дороги
- растерял ты свои медяки?
- Все надеялся выйти в пророки,
- а тебя занесло в должники.
- Словно эхо поры той прекрасной,
- словно память надежды былой —
- то на Сретенке профиль твой ясный,
- то по Пятницкой шаг удалой.
- Так плати из покуда звенящих,
- пот и слезы стирая со щек,
- за истертые в пальцах дрожащих
- холст и краски, перо и смычок.
«Клубничины сорваны с грядки…»
* * *
- Клубничины сорваны с грядки.
- Они треугольны и сладки.
- Белеют внутри семена —
- придут еще их времена.
- Но, прежде чем кануть в забвенье,
- свершают они омовенье
- под каплями чистой росы
- в рассветные эти часы.
- Душисты бока их тугие,
- мундиры на них дорогие,
- расшиты они в пух и прах
- с узорами на обшлагах.
- Их жаркая почва рождает,
- их музыка сопровождает,
- вливает в них пламя свое…
- Да жаль: мы не слышим ее.
«Мне не в радость этот номер…»
* * *
- Мне не в радость этот номер,
- телевизор и уют.
- Видно, надо, чтоб я помер —
- все проблемы отпадут.
- Ведь они мои, и только.
- Что до них еще кому?
- Для чего мне эта койка —
- на прощание пойму.
- Но когда за грань покоя
- преступлю я налегке,
- крикни что-нибудь такое
- на грузинском языке.
- Крикни громче, сделай милость,
- чтоб на миг поверил я,
- будто это лишь приснилось:
- смерть моя и жизнь моя.
«По Грузинскому валу воинственно ставя носок…»
* * *
- По Грузинскому валу воинственно ставя носок,
- ты как будто в полете, и твой золотой голосок
- в простодушные уши продрогших прохожих струится.
- Но хотя он возвышен, и ярок, и чист, и высок,
- не успеешь моргнуть — а уже просочился в песок,
- и другими уже голосами гордится столица.
- Как чиновна она, неприступна она, брат, с крыльца,
- и не сходит уже позолота с ее, брат, лица,
- так что в тесном квадрате двора поспевай, брат, вертеться.
- Где уж годы беречь, если сыплются дождичком дни,
- и тяжки и горьки, как свинцовые пульки они,
- и ложатся один за другим возле самого сердца.
- И фортуна твоя, подбоченясь, глядит из окна,
- ослепленная мыслью, что ей перспектива видна
- меж домов и дворов… Будто это и есть перспектива
- И дорога твоя от рожденья — то мир, то война,
- и привычные с детства горят вдоль нее письмена:
- то «Вернись!», то «Ступай!», то «Прости!»,
- то «Прощай!», то «Счастливо!»
- По Грузинскому валу к финалу рабочего дня,
- заломив козырек, ошалев от обид и вранья,
- независимый облик храня, прогуляться неплохо…
- Навостриться бы мне разводить своих братьев плечом,
- научиться бы мне, чтобы так не жалеть ни о чем,
- да, как видно, уже не успеть до последнего вздоха.
«Вот музыка та, под которую…»
* * *
- Вот музыка та, под которую
- мне хочется плакать и петь.
- Возьмите себе оратории,
- и дробь барабанов, и медь.
- Возьмите себе их в союзники
- легко, до скончания дней…
- Меня же оставьте с той музыкой:
- мы будем беседовать с ней.
«В нашей жизни, прекрасной и странной…»
* * *
- В нашей жизни, прекрасной и странной,
- и короткой, как росчерк пера,
- над дымящейся свежею раной
- призадуматься, право, пора.
- Призадуматься и присмотреться,
- поразмыслить, покуда живой,
- что там кроется в сумерках сердца,
- в самой черной его кладовой.
- Пусть твердят, что дела твои плохи,
- но пора научиться, пора
- не вымаливать жалкие крохи
- милосердия, правды, добра.
- Но пред ликом суровой эпохи,
- что по-своему тоже права,
- не выжуливать жалкие крохи,
- а творить, засучив рукава.
«У поэта соперников нету…»
* * *
- У поэта соперников нету
- ни на улице и ни в судьбе.
- И когда он кричит всему свету,
- это он не о вас — о себе.
- Руки тонкие к небу возносит,
- жизнь и силы по капле губя.
- Догорает, прощения просит:
- это он не за вас — за себя.
- Но когда достигает предела
- и душа отлетает во тьму…
- Поле пройдено. Сделано дело.
- Вам решать: для чего и кому.
- То ли мед, то ли горькая чаша,
- то ли адский огонь, то ли храм…
- Все, что было его, — нынче ваше.
- Всё для вас. Посвящается вам.
1 Глехо — крестьянин (груз.).
