Три тетради стихотворений
Книга составлена и выпущена в самиздат в 1974-м. В 1975 вышла в изд. «K-Presse» (Бремен). Без перевода из Бачинского вошла в сб. «Ангел деревянный» (Анн-Арбор, «Ардис», 1982), полностью – в книгу «Не спи на закате» (СПб., 1996).
солнце – на лето, зима – на мороз
август 1972 – январь 1973
* * *
- Протяжная вечерняя трава,
- прижми лицо к лицу и стебель к стеблю,
- над степью
- предвестие зимы виденьем Покрова.
- Заря звезды висит, как будто в петлю
- продела голову, кровавы дерева,
- но первая роса по-прежнему права,
- но лик земли с заоблачностью сцеплен.
- А белый чад, застлавший горизонт,
- болота иссушённого исчадье,
- какое он еще сулит несчастье,
- любви погибель, городу разгром,
- или в пыли дорожной легкий след
- сотрет навеки, до скончанья лет?
* * *
- Но что на этом темном этаже,
- где даже лифт боится задержаться,
- что там за дверью, в глубине, в душе,
- где даже пятна света не ложатся,
- где капелька по капельке течет
- ночная тишина и поволока,
- где проволока тонкая сечет,
- едва коснешься звездного порога,
- где повилика вьется по стене,
- холодная и влажная на ощупь,
- и палевых ресниц не видно мне,
- и не проникнет голос твой извне.
- Площадка этажа пуста, как площадь,
- как площадь в некончающемся сне.
* * *
- Не выплыву, не доплыву.
- На облаках, как наяву,
- роняют чайки плач в Неву,
- и этот сизый хрип,
- и эти капельки свинца,
- где нет ни смерти, ни конца,
- где целят в бедные сердца,
- но не достанут их.
- Когда высокая роса
- печаль возносит в небеса,
- когда осталось полчаса
- до солнечных ворот,
- на тинистом холодном дне,
- в зеленой вязкой глубине
- воронку прокрутил во мне
- крутой водоворот.
- Я ж знала, что не может быть,
- что не дана мне ваша прыть,
- что мне не выплыть, не доплыть,
- я же сказала вам!
- Но, как болванчик неживой,
- вы покачали головой,
- и я мелькнула над Невой,
- и я осталась там.
- Всплывают ловкие пловцы,
- любови легкие ловцы,
- срезают пену с волн – с овцы
- так состригают пух.
- В последней жалкой наготе,
- не на кресте, не на гвозде,
- полу в песке, полу в воде -
- чей взор навек потух.
* * *
- На вечной сцене,
- на сцене века
- не гаснут огни.
- Два человека,
- четыре тени,
- мы не одни.
- Бросает в дрожь
- закулисный холод,
- нездешний сквозняк,
- и мир расколот,
- раздет, разъят,
- ни на что не похож.
- Тянуть напрасно
- ладонь к ладони,
- пустота густа.
- У смерти в лоне
- рождается та,
- что жизнью зовется прекрасной.
* * *
- Кто бросает веревку
- в вечную бездну колодца,
- где укололась о веретенце
- осиротелая птаха?
- Камень пробьет воронку
- и вызовет долгие кольца,
- и отразится солнце,
- холодное, словно плаха.
- Штихелем вырыто
- в медной доске,
- отпечатано
- в сто листов
- все, что выла ты,
- лежа в песке,
- вся печаль твоя,
- весь твой стон -
- и тихая пауза
- между двумя
- молчаниями…
- И лодка парусная
- глядит на меня,
- отчаливая.
* * *
Т.Борисовой
- Что там за шорох?
- Это шоссе обо мне скучает.
- Что там за шелест?
- Это ветер осину качает.
- Это в Апшуциемсе
- шепчутся волны залива.
- Это небо над Балтикой
- ждет моих глаз,
- чтобы дождь со слезами смешался.
* * *
- Москва моя, дощечка восковая,
- стихи идут по первому снежку,
- тоска моя, которой не скрываю,
- но не приставлю к бледному виску.
- И проступают водяные знаки,
- и просыхает ото слез листок,
- и что ни ночь уходят вагонзаки
- с Казанского вокзала на восток.
* * *
- Всё о любви, всё только о любви
- безумные клокочут соловьи,
- лови, лови пронзительные трели!
- В апреле предпоследняя метель
- на всех ветрах стелила нам постель,
- а пух и перья, как в погром, летели.
- Но к соловьям уже взошла трава,
- и между нами пролегли слова,
- как пресловутый обоюдоострый
- тот сказочный и тот реальный меч,
- и не в траву теперь, а в землю лечь…
- Но летний луг – не чересчур ли пестрый
- наряд для тех, кто тихо метит в гроб?
- Не чересчур ли громок летний гром,
- и похоронный марш за ним не слышен.
- И жажда жить страшней страстей иных,
- и соловей, ударенный под дых,
- не только о любви отныне свищет.
* * *
- Мы меняемся день ото дня
- и, на шаг от себя отойдя,
- зеркала протираем несмело,
- и, стеклянной касаясь черты,
- уходящие ловим черты…
- Только ты неизменна, измена.
- Только ты, изумительный змей,
- в тех извечных изгибах ветвей
- извиваешься жалом измятым,
- и встает у тебя за плечом
- ангел огненный, ангел с мечом,
- с автоматом.
* * *
- Сон – это сонная, вязкая река,
- где в водорослях вёсла не лёгки и не звонки,
- это пажеская рука
- на груди королевы-самозванки,
- это – когда он невесом,
- неуловим, недоступен,
- а твои ступни налиты свинцом
- и твой путь, как сон, спутан.
- И, спутавшись, не знаешь, то ли сбилась с пути,
- то ли просто спуталась с кем-то,
- кто и хотел бы тебя спасти,
- да сбивается с темпа,
- и не попадает сон в сон,
- и не совпадают своды,
- и повисает несведенным мостом
- бессмысленная тень одинокой свободы.
дожди, и засуха, и новые дожди
февраль-декабрь 1973
Габриэлю Суперфину
* * *
- В аквариум света вплывешь, поплывешь близорукою тенью
- и влажной рукой проведешь по границе незримой
- задернешь завесу и горько предамся и тьме и смятенью
- пронзая рыданьем родимый пейзаж полузимний
- Раскатаны полосы черного льда на промокших аллейках
- алеют полоски зари в бахроме абажура
- скамеечка скользкая слезная полночь немолчная флейта
- все дергает за душу как за кольцо парашюта
- И к этим до дна промороженным и до горячки простывшим
- впотьмах распростертым убогим моим Патриаршим
- прильну и приникну примерзну притихну поймешь ли простишь ли
- сбегая ко мне по торжественным лестничным маршам.
* * *
- На воде, все равно что нигде,
- я пишу спотыкаясь и наспех
- и не глядя, остался ли след,
- и не помня о колком дожде
- и о том, что на белых запястьях
- защелкнётся прощальный браслет.
- Я пишу, ваше дело – прочесть
- или мимо проплыть на байдарке
- и другие подарки моим предпочесть,
- что мне слава, что честь,
- все равно что гашеные марки.
- Я сама
- никому не отправлю письма,
- никому
- не пошлю телеграмму во тьму.
* * *
- Приснись под утро лествичка,
- не весть, хотя бы весточка,
- хотя б нивесть о чем.
- Но издалёка, с вечера,
- все сны твои засвечены
- негаснущим лучом.
- И ты, из зоны в зону грез
- замысливший побег,
- что́ над тобою произнес
- твой просвещенный век?
- И чем сегодня он сверлит
- покой дрожащих век?
- Тебя и ночь не веселит,
- не осушает слез.
- Но сквозь – но сквозь бессонницу,
- сквозь узкую оконницу
- дано тебе пробресть,
- чтоб, на решетке распятым,
- увидеть в небе аспидном
- не весточку, но Весть.
* * *
- Сотру со лба соленый след работы.
- Слепа, и слепну, слов не нахожу.
- Да не судимы… Я и не сужу,
- но вам бы наши, ваши нам заботы.
- А балагур гоняет анекдоты
- и ходит по смертельному ножу,
- а я в кулак сожмусь и удержу
- и хохот, и рыданье до икоты.
- Глухая и незрячая толпа,
- как тяжесть атмосферного столба,
- но толща океана тяжелее.
- Во всю свою недолгую длину
- я как моллюск, придавленный ко дну,
- и все еще о ком-то сожалею.
* * *
- Когда, коснувшись утренней звезды,
- зажгутся белым пламенем сады,
- где нет тебя, и нет, и не бывало,
- когда кругом ты станешь неправа,
- когда сорвутся с горьких губ слова,
- но не слова, а смутный гул обвала,
- когда в дрожащем зеркале реки
- ты отразишь, но не свои, зрачки
- и, как в разлуку, погрузишься в омут,
- когда простишь и другу, и врагу,
- всем, кто на этом замер берегу
- и кто стремится к берегу другому,
- когда, как на бегу, печаль стряхнешь,
- когда придешь к тому, кто не похож,
- кто не стоял у твоего порога,
- тогда, но нет, еще и не тогда,
- и что́ тогда? Затягивает мгла
- грядущее…
* * *
- Когда, доставши до звезды,
- зажгутся белые сады,
- где нет тебя и не бывало,
- когда кругом ты неправа,
- когда сорвутся с губ слова,
- но не слова, а гул обвала,
- когда – но не свои – зрачки
- в дрожащем зеркале реки
- ты отразишь и канешь в омут,
- прощая другу и врагу,
- всем, кто на этом берегу
- и кто отплыл уже к другому,
- когда печаль с плеча стряхнешь,
- придешь к тому, кто не похож,
- кто не стоял под этой дверью,
- тогда, но что же, что тогда?
- Бог весть, затягивает мгла
- грядущее…
* * *
- Между явью и сном,
- между боем кукушки
- и стуком машинки
- на пруду жестяном
- жестяные кувшинки.
- За китайской стеной
- ты скончаешься там же, где за́чат,
- где мишени кружок жестяной
- или солнечный зайчик.
- Где качается лист
- театрального грома,
- где ты дома
- и где ты не дома,
- где твой путь, как и прежде, кремнист.
Кшиштоф Камиль Бачинский
Дожди
(1943)
Перевод с польского
- Дождь – седые осоки, серый шум,
- у окна печаль и близость смерти.
- Этот дождь любишь, этот шелест струн,
- дождь – к миру милосердье.
- Идут эшелоны. Без тебя. Доколе?
- До ранних рос? До первых гроз?
- В леса воды, в озера скорби,
- в листья, в сады стеклянных роз.
- А ты все ждешь? А ты заждался?
- А дождь как жалость – все размоет:
- и туч беззвучных вопль ужасный,
- и след людской, и кровь побоищ.
- А ты все грезишь в мокрой раме,
- надгробный камень. Надпись века
- то ли дождем, то ли слезами
- сползает по незрячим векам.
- И то, что любим – как не любим,
- и то, что пуля на излете
- и бьет не на смерть, а погубит,
- и то, что плач, а весь из плоти.
- И то, что нет вине прощенья
- и что вина вину приводит,
- и точно с паперти приходит
- в твой одинокий сон виденье.
- И слышу в шелесте стеклянном,
- как из-под ног земля сбегает.
- Все милые в тумане канут,
- под тяжестью креста сгибаясь,
- одни за хлябью вод растают,
- другие в вечном мраке сгинут,
- за тем стеклом, что крепче стали,
- неузнанные, минут, минут.
- И дождь косою полосою,
- как острой по́ сердцу косою,
- и тенью скрыты, тенью смыты…
- А я с мольбой, с любовью, с боем
- выйду к бездонному истоку,
- руки воздев под небо боен:
- как пес под хлыст пустых побоев.
- Не убиенный, не любимый,
- несовершенный, несерьезный,
- услышу дождь – дождь или слезы,
- что Богу нынче все впустую.
- Один смотрю во тьму пустую.
- И только капли свыше, свыше,
- все безболезненней и тише.
* * *
- И знойно, и пыльно, и пух тополиный
- ложится удушливой пухлой периной
- на горло, на год и на город.
- И полузадушенный, полуразбитый
- над высохшим руслом иссохшей ракитой
- и алчет и жаждет мой голос.
* * *
- Спеши насладиться касательной негой слепого дождя,
- покуда не ссохлась земля и не высохло небо,
- покуда бегут в берегах полноводны Нева и Онега
- и порох подмокший не стронулся с лона ружья.
* * *
- Засуха, злая мачеха
- угасающего лепестка,
- запах востока в пыли одуванчика,
- плоские волны песка.
- Засветло зачитайте, что значится
- на скрижали, свисающей свысока…
- Мать честна́я, Заступница-Троеручица,
- смой засохшую кровь с виска.
* * *
- Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом,
- это я, это я, и вине моей нет искупленья,
- будет наглухо заперт и проклят да будет мой дом,
- дом зла, дом греха, дом обмана и дом преступленья.
- И, прикована вечной незримою цепью к нему,
- я усладу найду и отраду найду в этом страшном дому,
- в закопченном углу, где темно, и пьяно́, и убого,
- где живет мой народ без вины и без Господа Бога.
* * *
- Всё. С концами. Не в этой жизни
- островной
- повстречаешься въяве и вживе
- ты со мной,
- только парус кружит и пружинит
- над волной
- Ахерона.
- Раскачайся, ладья,
- на стигийской воде,
- вот и я в ладье
- отплываю в нигде,
- только парус дрожит
- и скрипит ненадежная пристань.
- Оттолкнись
- от занозящих душу досо́к,
- размахнись,
- под весло примеряя висок,
- и, с подошв отрясая песок,
- наклонись -
- но привстань,
- оглянись -
- но оставь
- этот остров и этот острог.
* * *
- В ладоши ладожские льдины
- хлопочет юная Нева,
- дитя Удела и Ундины
- и всех удильщиков вдова.
- Слезою сладкой солодимы
- апрельские как лед слова,
- где ни конца, ни середины
- и всё мольба или молва.
- Под полкуплета, полприпева,
- восток направо, запад влево,
- когда линяет всякий зверь,
- приотвори и выглянь в дверь,
- не верь, не верь поэту, дева,
- но и сама себе не верь.
* * *
- В исследовании селедочной головки
- голландцев, голытьба, общеголял кубист,
- клубы махры, кошмары голодовки,
- съестно пропахли клейстером листовки
- со списками предутренних убийств.
- Такого не придумаешь в бреду,
- в буржуйке жги Брокгауз бестолковый,
- предупреди: «Заутра не приду»,
- пожни свою судьбу и череду,
- как в очередь за воблою пайковой.
- В о т эти годы, голода и годы
- (угодливая память – помело),
- мело метелью, и заря свободы,
- оскалив зубы, возводила своды,
- где духу туго, плоти не тепло.
* * *
- Спи, кузнечиков хор!
- Лес восходит на холм.
- Бес проехал верхом.
- Я не верю стихам.
- Ложь, мелодия, сон.
- Звон глагола времен.
- Смех, признание, стон.
- Что за жребий мне дан!
- Слов не выпить с горсти.
- Строк в тюрьму не снести.
- Ни согреть, ни спасти
- от властей и страстей.
- Тронь струну – вся в крови.
- Трень да брень оборви.
- СВЕТ И СЛОВО ЛЮБВИ.
- Спи, кузнечиков хор.
наука расставанья
март – май – июнь – июль 1974
* * *
- Это голос мой, голос мой – или
- слабый рокот на ранней заре?
- Но милей мне межзвездной медлительной пыли
- эта пыль тополей во дворе,
- этот сгорбленный, кривоарбатский
- сонный запах запрошлых лет,
- летний день, летний город, почти азиатский,
- летний вечер и летний рассвет.
* * *
- Пейзаж – как страж в дверях моей души,
- всё, всё отдашь – карандаши и перья,
- любовь, надежду, веру и доверье,
- как тот, что за щепотку анаши
- не то что кошелек, а наизнанку
- себя сейчас же вывернуть готов.
- А весь пейзаж – чета кривых крестов
- да серый мужичок, что спозаранку
- на драный крест накладывает дранку.
«новая волна»
- Фрегат обрастает ракушками и побрякушками
- и целится в пусто давно проржавевшими пушками,
- бессмертные души на суше сухими лежат завитушками,
- и мы говорим: – Бедный высохший выцветший бледный коралл!
- В протяжных лучах своего на песке отражения
- исчахла висячая лампочка в полнапряжения
- в сознаньи не бега по кругу, но вечного бездвижения,
- которым когда-то как будто Коперник ее покарал.
- Так что же, мой до смерти друг, позапозавчерашний возлюбленный,
- густой сухостой на ноже оставляет зазубрины,
- за дюной таится и тает костер, и дымок подголубленный
- лазоревым облачком, обликом юга колеблет балтийский свинец.
- Послушай, не слушай ничьих, ни моих уговоров, ни плача и право же -
- не слушай, как ветер вцепился в сосёнок колючие клавиши,
- не слушай, навеки натянем купальные шапочки на уши,
- нырнем под волну и, как щепки, взлетим над волною,
- и кто мы, когда начинают стихии творенье иное,
- и как добрести среди соли, песка и нежданного зноя
- до синей полоски, где сходятся с хлябью земною
- небесные тверди, до хлопанья кресел на титре «Конец».
* * *
- Как циферблат, неумолим закат,
- пылая, розовея и бледнея.
- Последний луч, последняя надея,
- а дальше тьма, разлука и распад.
- Не лучше ли проспать последний луч,
- не записать навязчивую строчку,
- и ни на чьем плече, а в одиночку,
- в кольце клубящихся летящих тяжких туч
- в кольцо луны, как в потные очки,
- уставить равнодушные глазницы
- и не гадать, приснилось или снится,
- что зренье – там, а тут – одни зрачки.
стихи о славянской взаимности
1
- Полонянка, полунянька
- полоумных близнецов,
- приграничная полянка,
- травы смяты брюхом танка,
- раскроши-кроши, тальянка,
- мать их братьев праотцов.
- Всхлипнет, ухнет тихим эхо
- взбитый в щепки березняк,
- в землях Руса, Чеха, Леха
- сметена межа и веха
- и сострелена застреха,
- ледяной свистит сквозняк.
- Годовщины с дармовщины
- пухнут, как в голодный год,
- под сухим кустом лещины,
- прилепив к щекам личины,
- пляшет мой неизлечимый,
- мой неназванный народ.
2
- Иссякнет оно, иссякнет,
- иссохнет оно, иссохнет,
- и череп его размякнет,
- и лоно его заглохнет,
- но, каиновою печатью
- клейменые в даль поколений,
- мы той же чеканим печалью
- свои неоплатные пени,
- и те же славянские плачи
- мы правнукам завещаем,
- путь покаянья, как путь греха,
- нескончаем.
* * *
- Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос,
- а просто в том, колючий, мягкий мох ли,
- а ты ни в сон, ни в чох, и только охни,
- когда росток сквозь позвонок пророс.
- Так, прирастая к стенкам бытия,
- в небытие, в траву, хвощи и стланик
- ты прорастаешь, приуставший странник,
- и эта пристань предпоследняя твоя
- все ярче, все сильнее зеленеет,
- покуда небо звездное бледнеет.
* * *
- Не в крыле самолета,
- зоревых облаках,
- ощущенье полета
- в деревянных быках,
- в неподвижных опорах,
- вбитых в глину на треть,
- в тех, мимо которых
- в речку навзничь лететь.
* * *
- Печальное не более, чем прочие,
- прощание двоих через порог.
- Так эти ночи вас не обморочили?
- Прощайтесь. Только прочен ли залог
- от обмороков? С досточки порога
- какими петлями пойдет дорога
- по обе сто́роны воздвигнутой черты?
- В каких ухабах слез не сдержишь ты?
- И на какой – бетонной ли, проселочной -
- в сияньи фар, в тумане, как во сне,
- ему, как свет в лицо, ударит голос твой:
- «Прощай, прощай, да помни обо мне».
* * *
- Укрыться в детство, в светомаскировку,
- в неведенье, в нетопленый подвал…
- О время, время, сделай остановку,
- чтоб час двенадцатый не про́бил, не позвал
- на помощь. Ну, какая с меня помощь?
- Как фонари, угашенные в полночь,
- как шлюзами зажатая волна,
- я над собою нынче не вольна.
- О время, время, поверни порядок,
- связующее раздели звено,
- о время!.. Но безмолвствует оно,
- в убежище колдунчиков и пряток
- нам никому вернуться не дано.
* * *
- О ком ты вспомнила, о ком ты слезы льешь
- (и, утираясь, говоришь, что слезы – ложь)
- в бетонной скуке станции Ланская,
- в хлопках автоматических дверей,
- где небо с пылью склеено… – Какая
- тоска и гарь! – Так едем поскорей!
- И вот поехали, и вот последний крик,
- как стронулся, таща тяжелый след, ледник,
- теряя валуны в межреберных канавах,
- в мельканьи пригородов, загородов, дач,
- в желтоволосых придорожных травах
- и в полосах удач и неудач.
- Когда что плоть, что дух, как лед, истаяли,
- куда ж нам плыть, мой друг? Куда и стоит ли?
- На перестуках шпал, на парусах обвислых,
- на карликовых лодочках берез
- куда ж нам плыть? В каких назначить числах
- отход от пристани, не утирая слез…