Прильпе земли душа моя
- Проспали, продремали
- Небесное Царство!
- Прошел наш век ни за́ что!
- Чем-то нам будет
- Господу Богу подъявиться?
- Чем-то нам будет
- Пред Господом оправдаться?
- . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Уж и нонече на сем свете
- Все книги сгасли;
- Одна книга не угасла:
- Святое Его Евангелие.
- Уж и чтет эту книгу
- Иван да Креститель;
- Он чтет ее, а сам плачет:
- «Господи, Господи!
- Прости души грешные,
- Многогрешные, беззаконные!»
Стих о трех дарах(«Русские народные песни, собранные П. Киреевским»)
Наталья Горбаневская. Москва, июнь 1992.
Автор Владимир Перельман.
«Огонь в печи почти погас…»
- Огонь в печи почти погас,
- чуть-чуть чуть-чуть трещат поленья.
- Еще не про́бил правды час,
- еще не смыто преступленье.
- Еще над сонными горами
- не протрубили судный день,
- и в город всё идут с дарами
- от обнищалых деревень.
- Холодный синий дым над домом
- в прозрачном воздухе стоит,
- и по знакомству незнакомым
- Господень ангел говорит:
- Еще не смыто преступленье,
- еще не про́бил правды час,
- еще трещат в печи поленья,
- хотя огонь уже угас.
«Колокола и купола…»
- Колокола и купола,
- и ранним-ранним утром
- уходят те, кому пора
- в далекую дорогу.
- Колокола подвязаны,
- и купола подрезаны,
- и возле пристани во льду
- черные лодки.
«Свело мне руки водою ледяной…»
- Свело мне руки водою ледяной,
- за красным солнцем, в колодце отраженным,
- спускаюсь в полдень, и небо надо мной
- дрожит, дрожит и кажется тяжелым.
- За первым кругом откроется второй,
- но я пройду их девять раз по девять,
- чтоб вычерпать березовой корой,
- что суждено мне в этой жизни сделать.
- Летит бадейка, цепью прогремев,
- и кверху подымается пустая,
- моя свобода, прощальный мой припев,
- колодезная песенка простая.
«Смиренно опущу глаза…»
- Смиренно опущу глаза
- перед чужими чудесами
- на полчаса, и полчаса
- стою, как мальчик под часами.
- Не отведу притихший взор
- от краешков своих ботинок,
- в руке цветы сомну, и сор
- войдет в неравный поединок
- с летящим ветром, лепестки,
- со мной расстаться не желая,
- на тыльной стороне руки
- зацепятся, как неживая
- рука цепляется за то,
- что ухватила перед смертью, —
- за руку друга, за пальто,
- за пуговицу, за бессмертье.
- Так с непокрытой головой,
- обсыпанная лепестками,
- я срок свой получасовой
- стою, как мальчик под часами.
- Выстаиваю полчаса,
- покрытая цветочным сором,
- разглядываю чудеса
- полуприкрытым сонным взором.
- И, как ладошка неживая,
- уже лишенная тревог,
- еще лишенная свечи,
- еще откинутая косо,
- отбывши под часами срок,
- уже чудес не ожидаю,
- и кто-то задает вопросы,
- а кто-то шепчет мне: – Молчи.
«О жизнь моя, междометие…»
- О жизнь моя, междометие,
- о нечленораздельная,
- о смерть моя незаметная
- осеннего растения.
- Что, дорывалась распятия?
- Что, добивалась плахи?
- Оборванная и смятая
- нитка из рук у пряхи.
- О пряжа Господа Бога,
- священная паутинка,
- растоптана и убога,
- на подошве чьего ботинка?
- О жизнь моя – не выговорить!
- О смерть моя – ну и что?
- А вы говорите, это вы говорите,
- что ничто ни из чего и в ничто…
«От возраста дошкольного…»
- От возраста дошкольного
- до звона колокольного,
- до звона погребального
- от вас я не избавлена,
- советчики, попутчики,
- раскормленные лучники,
- худые арбалетчики,
- с меткою на плечике,
- дьявола разведчики.
- Но в звоне том, но в том году
- я дымом к небесам взойду,
- взойду, как дым, в небесный храм,
- а вы долой, домой, к котлам,
- к своим котлам, несчастный хлам.
«Сверчок поет в Сочельник…»
- Сверчок поет в Сочельник,
- в январский понедельник,
- и звон колоколов
- плывет среди сугробов,
- едва-едва затронув
- их краешки крылом.
- Поет сверчок в Сочельник,
- молчит мой гость случайный,
- а звон колоколов
- в глубоком снеге тонет,
- в высоком небе тает,
- в пространстве без углов.
- Зато в углу у печки
- сверчки, как человечки,
- стрекочут, а кругом
- и тает звон, и тонет,
- но на прощанье тронет,
- коснется нас крылом.
«Не сокруши меня Ты, Господи…»
- Не сокруши меня Ты, Господи,
- не проиграй меня в очко,
- не прогони бродягой по свету
- идти, не веря ни во что.
- Ты, что по морю яко по суху
- прошел, ступая широко,
- не опусти меня без посоха
- в земных страданий решето.
- Ты, Боже, Сыне Человечий,
- коли решил на эти плечи
- ярмо с бубенчиком надеть,
- не отпусти меня свободной,
- не попусти в ночи холодной
- душе моей заледенеть.
«Горсточку воды…»
- Горсточку воды
- в форточку плесну,
- мокрые следы
- к нецветному сну,
- легких горемык
- одинокий сон,
- вдруг ужасный крик
- изо всех окон,
- изо всех дверей
- пеши, на конях
- девушка, еврей,
- конюх и монах,
- мальчик на осле,
- клоун колесом,
- и по всей земле
- прерван тихий сон,
- и со всех сторон,
- изо всех окон,
- как последний стон,
- благовеста звон.
- Изо всех окон
- благовеста глас,
- и со всех икон
- выцветает Спас,
- попроси, проси:
- «Господи, спаси,
- на святой Руси
- мимо пронеси!»
- Но иконный лик
- изо всех ворот,
- словно восьмерик
- на восемь сторон,
- словно четверик
- на восьмерике,
- где безглавый крик
- на одном крюке,
- где везде окрест,
- с четырех сторон
- на незримый крест
- карканье ворон.
- Крест-то кто-то сдал
- на металлолом,
- стал его металл
- скошенным крылом,
- белый бомбовоз
- над землей кружит,
- а земля без слез,
- ти́хонько дрожит,
- а земля без слез,
- как побитый пес,
- а по ней враскос
- тень его колес.
- Что́ вам нелегко?
- Просто Страшный суд,
- просто никого
- больше не спасут,
- тень его хвоста,
- круче высота,
- нет на вас креста,
- и земля пуста.
- Ветер свысока,
- с напряженных скул,
- горсточку песка
- в форточку плеснул.
«Что́ навсегда? Что значит навсегда…»
- Что́ навсегда? Что значит навсегда?
- В часах античных капает вода,
- в других пересыпается песок,
- а мой будильник целится в висок
- и пробудит – уж это навсегда —
- от краткого, раскрашенного сна
- меня, тебя и каждого, мой друг,
- для вечности, для новых, вечных мук.
«Опять собирается вещий Олег…»
- Опять собирается вещий Олег
- продлить усеченный кудесником век,
- себя от коня отрывая.
- Но снова заплачет над черепом князь,
- и выползет снова, шипя и смеясь,
- змея между тем гробовая.
- Так будь ты сторук и стоуст и столик,
- а встретится лживый, безумный старик —
- не спрашивай, право, не стоит.
- Все косточки в горсточке Господа спят,
- ковши круговые запенясь шипят
- и шипу змеиному вторят.
«А завтра здесь не сыщешь и следа…»
- А завтра здесь не сыщешь и следа
- от тени, что вдоль стен за мной скользила.
- Я улыбаюсь, горькая слеза,
- как льдинка, на зрачке моем застыла.
- Как в домике игрушечном слюда
- не позволяет глянуть сквозь оконце,
- так ничего нельзя прочесть с лица,
- в котором прежний день уже окончен,
- а новый загорится не теперь,
- и след слезы не слышен и не виден,
- и лишь метель раскачивает дверь,
- в которую мы все когда-то выйдем.
«Возьми разбег и с полдороги…»
- Возьми разбег и с полдороги
- не воротись, не поверни.
- Какие горькие тревоги.
- Какие солнечные дни.
- Какое небо! Листопадом
- не захлебнись в разливе рощ,
- последним юношеским взглядом
- не согласись, что мир хорош.
- В полете легкого движенья,
- в тени осенней тишины
- да не сойдет успокоенье
- в твои видения и сны.
«Приснись под утро лествичка…»
- Приснись под утро лествичка,
- не весть, хотя бы весточка,
- хотя б нивесть о чем.
- Но издалёка, с вечера,
- все сны твои засвечены
- негаснущим лучом.
- И ты, из зоны в зону грез
- замысливший побег,
- что над тобою произнес
- твой просвещенный век?
- И чем сегодня он сверлит
- покой дрожащих век?
- Тебя и ночь не веселит,
- не осушает слез.
- Но сквозь – но сквозь бессонницу,
- сквозь узкую оконницу
- дано тебе пробресть,
- чтоб, на решетке распятым,
- увидеть в небе аспидном
- не весточку, но Весть.
«Когда, коснувшись утренней звезды…»
- Когда, коснувшись утренней звезды,
- зажгутся белым пламенем сады,
- где нет тебя, и нет, и не бывало,
- когда кругом ты станешь неправа,
- когда сорвутся с горьких губ слова,
- но не слова, а смутный гул обвала,
- когда в дрожащем зеркале реки
- ты отразишь, но не свои, зрачки
- и, как в разлуку, погрузишься в омут,
- когда простишь и другу, и врагу,
- всем, кто на этом замер берегу
- и кто стремится к берегу другому,
- когда, как на бегу, печаль стряхнешь,
- когда придешь к тому, кто не похож,
- кто не стоял у твоего порога,
- тогда, но нет, еще и не тогда,
- и что́ тогда? Затягивает мгла
- грядущее…
«Когда, доставши до звезды…»
- Когда, доставши до звезды,
- зажгутся белые сады,
- где нет тебя и не бывало,
- когда кругом ты неправа,
- когда сорвутся с губ слова,
- но не слова, а гул обвала,
- когда – но не свои – зрачки
- в дрожащем зеркале реки
- ты отразишь и канешь в омут,
- прощая другу и врагу,
- всем, кто на этом берегу
- и кто отплыл уже к другому,
- когда печаль с плеча стряхнешь,
- придешь к тому, кто не похож,
- кто не стоял под этой дверью,
- тогда, но что же, что тогда?
- Бог весть, затягивает мгла
- грядущее…
«Засуха, злая мачеха…»
- Засуха, злая мачеха
- угасающего лепестка,
- запах востока в пыли одуванчика,
- плоские волны песка.
- Засветло зачитайте, что значится
- на скрижали, свисающей свысока…
- Мать честна́я, заступница-троеручица,
- смой засохшую кровь с виска.
«Спи, кузнечиков хор…»
- Спи, кузнечиков хор!
- Лес восходит на холм.
- Бес проехал верхом.
- Я не верю стихам.
- Ложь, мелодия, сон.
- Звон глагола времен.
- Смех, признание, стон.
- Что за жребий мне дан!
- Слов не выпить с горсти.
- Строк в тюрьму не снести.
- Ни согреть, ни спасти
- от властей и страстей.
- Тронь струну – вся в крови.
- Трень да брень оборви.
- СВЕТ И СЛОВО ЛЮБВИ.
- Спи, кузнечиков хор.
«Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос…»
- Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос,
- а просто в том, колючий, мягкий мох ли,
- а ты ни в сон, ни в чох, и только охни,
- когда росток сквозь позвонок пророс.
- Так, прирастая к стенкам бытия,
- в небытие, в траву, хвощи и стланик
- ты прорастаешь, приуставший странник,
- и эта пристань предпоследняя твоя
- всё ярче, всё сильнее зеленеет,
- покуда небо звездное бледнеет.
«Цвет вереска, чернильный блеск…»
- Цвет вереска, чернильный блеск
- мохнатых моховых снежинок,
- букет, подброшенный под крест,
- как складывалось, так сложилось,
- как загадалось, так в ответ
- аукнет, не на что, пожалуй,
- пожаловаться, как бежалось,
- так и припасть придет к траве
- моей дырявой голове.
«Который час? (Какая, кстати, страсть…)»
- Который час? (Какая, кстати, страсть
- разрыв пространства исчислять часами,
- как будто можно, как часы, украсть
- часть света, что простёрта между нами…)
- Который час? (Междугородный звон
- меня, как трубку с рычага, срывает,
- в который мир проплыть? в который сон?
- в который миг нас память оставляет?)
- Который час? (Кровит кирпичный Спас,
- и чье же на моей крови спасенье?
- и соль из глаз в селедочный баркас,
- и соль земли – прости, который час? —
- уже забыла привкус опресненья.)
«Пора подумать не…»
- Пора подумать не
- о наслажденьях плоти
- и услажденьем духа тоже пренебречь.
- Пора накопленную горечь
- пересчитать по зернышку
- и в ладанку зашить.
«Взлетаю вверх усильем слабых плеч…»
- Взлетаю вверх усильем слабых плеч
- и, колотя по воздуху кистями,
- в туман стараюсь, в облако облечь,
- что одевалось мясом и костями,
- да говорят, игра не стоит свеч,
- и дружескими, милыми горстями,
- пока я набираю высоту,
- сырая глина скачет по хребту.
- Из теплых туч не выпаду росою,
- и стебельком асфальт не прорасту,
- смерзается дыхание густое
- в колючий столб и хвалит пустоту…
- Чего я сто́ю? Ничего не сто́ю,
- но всё как на столпе, как на посту
- в пыли морозной висну без опоры,
- взирая слепо книзу на заборы,
- на изгороди, проволки, плетни,
- на разделенье мира, на раздоры,
- извечные колодца и петли
- бесплодны за меня переговоры,
- и, вытолкнута из-под пят земли,
- я все лечу, лечу туда, где скоры
- расправы и суды, где, скомкав речь,
- на вечной койке разрешат прилечь.
«Но чем мы себя мним…»
- Но чем мы себя мним,
- когда целый мир – мним
- и даже реален ли прах,
- когда, отражаясь в воде,
- видение, кто ты и где? —
- и призрачен даже страх.
- Наверное, только смиренье
- спасает кого-то из нас,
- отдавшего смертное зренье
- за трижды единственный глаз…
«Мы верим, что умрем, мы верим, но не знаем…»
- Мы верим, что умрем, мы верим, но не знаем,
- пока не проплеснет заря крылом сухим,
- покудова на грудь горячим горностаем
- не кинется печаль, взывая Элохим.
- Как об косяк висок, дыханье рассечется,
- а в этой трещине бесцветная, без звезд
- зияет бездна… Ляг, она с тобой сочтется,
- она тебе под свой расчет подгонит рост.
«Господи Исусе, Пресвятая Богородица…»
- Господи Исусе, Пресвятая Богородица,
- что за народец от нас народится?
- Как свернутый в трубочку листок смородины,
- гонимый ветром через колдобины,
- через овраги и буераки,
- где подвывают одни собаки.
- Что за народец, что за отечество
- и что за новое человечество?
- Как перестоявшая, запрошлогодняя,
- верба виле́нская, богоугодная,
- верба раскрашенная, верба сухая,
- песок лепестков на меня осыпая…
«А ты вообрази…»
- А ты вообрази,
- что там, на тех высотах,
- прислушаются, кто так
- расплакался в грязи.
- Вообрази, что там,
- на тех высотах звездных
- тот плач – и хлеб и воздух
- бесслезным существам.
- Но не воображай,
- что все снято́ и свято,
- что тут и вся расплата
- под смертный урожай.
«Не лань и не олень, даже не тень оленя…»
- Не лань и не олень, даже не тень оленя,
- даже не гончей тень, летящей сверх полей,
- над вымерзшей стерней, сквозь мертвые селенья,
- да по-над ельником. Не тень ее, не лай,
- не голос, и ничей не голос – ни животный
- истошный смертный крик, ни залп, ни ловчих клик,
- ни нечленораздельный и немотный
- мой вой. Молчишь – молчи. Как лик
- столикий с образо́в ни слова не проронит,
- стоустый не вздохнет, стоглазый не прольет
- ста слёз, и в темный лес ста голосов погони
- не вышлет, и в поля ни пули не пошлет.
«Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке…»
- Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке,
- это стать антиподами пода земного и чада,
- это больше не каяться и закоснеть в несознанке,
- и забыть различать, кто сестра, и любовник, и чадо.
- Умереть – это просто как спичка, летящая с моста,
- уплывает в Атлантику, хоть бы упала в Вилейку…
- Кто не умер, еще не умеет, и всё понимает непросто,
- и подносит ко рту то дырявый стакан, то худую жалейку.
«О тяжесть безвоздушного паренья…»
- О тяжесть безвоздушного паренья,
- о легкость угасающего плеска.
- У райских врат мы обрастаем в перья,
- дрожит свеча, трепещет занавеска.
- О радуга дождливого терпенья,
- о наледь на тропинке перелеска.
- У райских врат мы отрясаем перья,
- парит полуизмятая повестка
- на Страшный суд, замри у райских врат,
- у райского блаженства на пороге,
- здесь долги сроки, колки проволо́ки,
- как проволкой опутанный стократ
- Уральских гор заворожённый клад —
- легкое перышко в завьюженной берлоге.
«Смотри, сегодня Сена – серо…»
- Смотри, сегодня Сена – серо-
- буро-зеленая, а я,
- иссиня-бледная, весенне
- гляжусь в течение ея.
- Когда нехватка витаминов
- дрожит в слабеющей скуле
- улыбочкой псевдоневинной,
- скользящей ангельскою миной,
- едва заметной, еле видной,
- землисто-бледной половиной
- Царства Господня на земле,
- тогда уткни и лоб, и плечи
- в перила Нового моста,
- не отразясь ни в том, что плещет
- под ним, ни в том, что так трепещет
- над нами, там, где ловчий кречет
- простор сурового холста
- рвет с треском. Поклянись немногим,
- своим имуществом убогим,
- своим истертым кошельком,
- полуразвеянной подушкой,
- полупровальной раскладушкой,
- затоптанным половиком,
- но поклянись, что этот день
- в жемчужной сырости февральской,
- как свою собственную тень,
- до самой подворотни райской
- ты донесешь, до тех сеней,
- до той ни в свет, ни в цвет прихожей,
- куда одни лишь души вхожи,
- одни, не только что без кожи
- и глаз, но даже без теней.
«Раствори же засне́женные веки…»
- Раствори же засне́женные веки
- в восходящем сиянии дня,
- глянь-ка, около калитки
- перехожие калики
- стих о Божьем человеке
- завели, веригами звеня.
- Ты не слушай, не прислушайся – услышь,
- натекла в сенях седая лужа с лыж,
- не в пол-уха, в полуужасе, не в полу-
- глухоте, прижав другое плотно к полу.
- Переливчато накрапывает с крыш,
- та и оттепель теплее, что не в пору,
- ты не слушай, не прислушайся – услышь
- хрипло-сладкий скрип лыжни по косогору.
«Господи Боже мой…»
- Господи Боже мой,
- Свете во мгле!
- Мокрого крошева
- в черном стекле,
- мокрого месива
- под колесом,
- оклика бесьего
- в некрепкий сон,
- марева дымного
- от сигарет,
- друга единого,
- коего нет,
- зверя столицего
- именем Труд —
- дай нам сторицею,
- пока мы тут.
«Пламя тысячи свечей…»
- Пламя тысячи свечей
- опрокинуто в ручей,
- и ручейная Мадонна
- улыбается бездомно
- по дороге в Вифлеем,
- обхватив живот руками,
- воск шипит, вода кругами,
- вем ли, Он ли, иль не вем,
- но, лелеемая плоть
- под лилейным шелком мышцы,
- крепкой ножкой бьет Господь,
- свечку надвое сломивши
- в прислонившейся руке,
- отразившейся в реке,
- в море, в океане, в небе,
- в белой соли, в черном хлебе.
«Плавленое золото дождя под фонарем…»
- Плавленое золото дождя под фонарем,
- явленное торжество листвы запрошлогодней,
- волглой и слежавшейся, но этим январем
- веемой по сквознякам околицы Господней.
- Давняя стремительность подкидывает вверх,
- сдавленная диафрагма щелкает наружу,
- видимо, обыденный, непраздничный четверг
- высвободил из подвала скованную душу.
- Ставнями прихлопнешь только ящерицын хвост,
- черенок надламывая, не удержишь силой
- тенью раскружившийся вдоль тротуара лист.
- …И становится оставленность почти что выносимой.
«Тише, выше, ближе, круче…»
- Тише, выше, ближе, круче,
- полегонечку дойдем
- до ходячей в небе тучи,
- там и выстроим свой дом.
- Четко, твердо, аккуратно,
- стены – воздух, небо – свод,
- но внезапно, непонятно
- мы запросимся обратно,
- хоть бы даже безвозвратно,
- в хляби глин, трясин и вод.
- Потому что этот облак,
- этот воздух, эта синь —
- не для наших тяжких лёгких,
- не для наших слабых сил.
- Тише, ниже, скольже, круче,
- кочки, тропочки – возврат.
- А вверху над нами тучи,
- отчужденны и колючи,
- насылают неминуче
- мелкий дождик, крупный град.
«Облетает одуванчик, дав рожденье целой стайке…»
- Облетает одуванчик, дав рожденье целой стайке,
- молодую травку нянчит прошлогодний лист опавший,
- уступая место ночи, отползает день вчерашний,
- молодая травка точит прошлогодний день лужайки.
- И целый свет —
- лишь суета сует,
- и всяческая суета
- всегда животвореньем занята,
- смолчите «нет»
- и отвечайте «да»,
- и диалектика тучнеет на престоле…
- Мне столько лет уже, что эта ерунда
- слаба, чтоб порешить мою свободу воли.
«Воздыхатели вздыхали…»
- Воздыхатели вздыхали,
- кланялись поклонники,
- а цветы стояли в зале,
- как на подоконнике.
- В белом платье, в туфлях черных,
- как в системе знаковой,
- чтобы кто-нибудь ученый
- рюмками позвякивал.
- Воздыхатели вздыхали,
- поклонники плакали,
- а цветы не засыхали,
- как живые на поле.
- В белом платье, с черным бантом,
- с челюстью подвязанной,
- чтоб наемным музыкантам
- заработать на зиму.
- Воздыхатели взлетали
- легче пуха летнего,
- выше Леты, над цветами,
- к дню Суда последнего.
«Основа жизни, основанье сил…»
- Основа жизни, основанье сил
- на выживанье, белая надежда
- слепых очей, остатняя одежда
- плечей спины и темени могил,
- корявый посох, голая ладонь
- на посохе, нечуткая к занозам,
- и, вопреки сугробам и заносам,
- путь пеший на мерцающий огонь.
- Не тронь меня, пока я шевелю
- губами, вычисляя расстоянье
- до таянья снегов, до расставанья
- души и тела и пока листаю
- губами теплыми снежинок стаю,
- стремящуюся к вечному нулю.
- Взгляну вокруг, но Имени… Шагай
- и дальше вдоль по занесенным вешкам,
