Предисловие

Сейчас расскажу, а потом подумаю над сказанным. А чему вы удивляетесь? У нас все так делают. Правда, не все думают.

Наступил исторический момент, когда публичный патриотизм снова вошел в моду. Вроде так…

Кино, эстрада, печатные издания, телевидение — штормят от патриотизма. Всё и все поднимают нам дух, напоминают нам — кто мы есть и кто чего наследники. Нам это всё жутко нравится! Мы бьём себя в грудь, орём, как «тарзаны», машем флагами, ходим колоннами и не хотим другого вождя. Для подавляющего большинства патриотизм — это веление души, часть национального менталитета. Для избранных патриотизм — работа. Хорошо оплачиваемая и престижная. Понял я это не сразу. А когда понял, прекратил орать, отдал флаг рядом идущему, влюблённо посмотрел на портрет президента и примкнул к избранным. Правда, они об этом ещё не знают.

Мы, то есть русские, очень остро и правильно реагируем на фразу, пусть даже не внятно произнесённую: «…Наших бьют!!!». А услышав её, бросаем всё и бежим… не допив пиво, не доев шашлычок, не вытерев руки, не доцеловав, не уяснив зачем и не выяснив сколько их! Это не главное! Главное добежать, успеть… и вдарить! Чтобы вместе с «нашими» били и тебя. До звона в ушах, до хруста в костях, до ярко-красных брызг (обязательно) на белом (снегу, песке, рубашке).

Полгода тупо смотрел «ящик», звонил друзьям в Донецк, пил за «Крым — наш!», «сдавал укропам» Славянск и Красный Лиман, ковырял карандашом карту восточной Украины, матерился и ждал чего-то от Одессы и Харькова. Не дождался… Хотелось быть там, в гуще. Самому всё понять, непосредственно поучаствовать и написать что-то об этом стоящее. А когда понял, что без меня там ну никак, взял и поехал. Конечно, не сразу, не вдруг, и никто меня там не ждал. Звонил я, тираня друзей, принимающих решения. Звонили друзья-«решалы» своим друзьям, ручаясь за меня, тем незнакомого. Объясняли, какой я известный (в определённых кругах) и крутой писака. И, что своим творчеством, мол, могу влиять на общественное сознание. А для этого меня и нужно погрузить в это самое общество. Обещали поддержку, в основном моральную. В конце концов кому-то надоело, кто-то махнул рукой, закусил лимончиком и сказал: «Достал, бл…! Пусть едет!».

Разрешите представиться

Для начала залез в шкаф и выволок на свет божий свою «афганку», которую в последний раз одевал лет семь назад, 2 августа на день ВДВ. На полевой форме ещё советской эмалью поблёскивали значки и позвякивали правительственные награды. Правда, большинство наград были юбилейными медальками, но зато как блестели. Моей гордостью были: медаль «За боевые заслуги», знак «Гвардия» и значок парашютиста с цифрой 10 на подвеске. Честно говоря, прыгал то я всего два раза, но цифра 2 была какой-то несерьёзной, поэтому и…

Двадцать пять лет назад я проходил действительную воинскую службу в рядах Советской Армии и почти шесть месяцев служил в рядах нашего ограниченного воинского контингента в Демократической Республике Афганистан в должности механика-водителя БТРа отдельной бригады ВДВ. В конце 1988 года нашу бригаду выводили на большую землю и во время движения колонна попала в засаду. Но наш комбат не растерялся, силами одной роты обошёл «духов» с тыла и уничтожил врагов, наверное, не знавших, что война уже почти закончена. Я был в составе той роты.

Потом учёба в литературном институте, куда, естественно, поступал при полном параде, поблёскивая и позвякивая всем, чем наградила меня Родина. Таких «героев» принимали практически без экзаменов, такие герои министерству образования позарез были нужны. Поступающих «афганцев» было трое. Мы мужественно и гордо ходили по паркету аудиторий, поскрипывая надраенными берцами и пуская солнечные зайчики от эмали значков на хмурые лица классиков в пыльных рамах. И на этот скрип, как осы на малиновое варенье, слетались юные и трепетные литературные таланты в ярких открытых летних платьишках. Во время учёбы работал «внештатником» в трёх «жёлтых» журналах, поэтому на шее у стариков не сидел. На пиво и бутерброд с варёной колбаской зарабатывал сам. На всех значимых праздниках сидел в президиумах, подмигивая смущённым первокурсницам, то и дело поправляя сползающий с длинной творческой шевелюры голубой берет воздушного десантника.

А после института — жизнь. Публикации — под заказ жирноплатящих клиентов и по заданию редакций. Это на благо семьи и материальных амбиций. Ну и ночные бдения по ночам, в ожидании где-то заблудившейся музы, кратковременные творческие запои. Муки творчества, так сказать. Как следствие, признание самому себе в отсутствии какого-либо таланта привели к тому, что я был принят в Союз писателей России и другие престижные творческие союзы. Написал полку книг, а также довольно высокую стопку сценариев и пьес. Неоднократно был лауреатом и победителем, номинантом и соискателем. Ну и мелькал в периодике. Вот кем я был до сего момента. В общем, ничего интересного. Собственно и зацепиться не за что. Да! Был женат, развёлся. Дочь — Ксюха, уже взрослая породистая кобылица. Закончила универ, работает в налоговой. Мамашин характер.

Решительно сунул руки в рукава «афганки»… чуть суставы не вывернул. От пуговицы до ближайшей петельки оказалось сантиметров десять свободного мущинского тела. Плечи, грудь и всё, что ниже — не помещались. Нет, явного живота не было, всё-таки в дорогой зал хожу, фитнес-инструктора, то да сё…Просто заматерел мужичонка! Это вам не двадцатилетний лопоухий пацанчик с острыми кадыком и коленками. Восемьдесят кг от груди пять раз и полтора часа подряд бега на кардиотренажоре. А? Ну, пусть шага. Мужик! Из всей формы подошёл только голубой берет. И на том спасибо. Съездил в охотничий магазин и купил замечательный «натовский» камуфляж с кучей нужных карманчиков, молний и липучек. А ещё новенькие берцы и нашу родненькую тельняшечку с бело-голубыми полосками правильного размера. Личное оружие, по моему разумению, мне должны на передовой выдать. Купил купейный до Ростова-на-Дону, позвонил дочке и наплёл что-то про творческую командировку за Полярный круг, где нет интернета и мобильной связи. Присел «на дорожку» и поехал.

Из машины выходим, документы показываем

Ростов-папа встречал хорошей, почти летней, погодой. Немного побродив между кафешками и закусочной с замечательным названием «Раковарня», я нашёл то, что мне было нужно. А именно бывалого вида «Газель» с неровной надписью «УсПЕНкА» на лобовом стекле. Ещё в поезде, созвонившись со своим донецким приятелем, редактором местного телевидения, я получил подробную инструкцию: на чём, куда и за сколько. Народ в маршрутку набился довольно быстро. Кроме меня и ещё двух молодых парней, пассажирами были женщины разных возрастов, но с одинаково огромными баулами в мелкую клеточку. «Предприниматели», — с улыбкой подумал я, поднимая свой рюкзак на колени и поджимая ноги под сидение. Ехали небыстро и долго. Вокруг всё кашляло, сморкалось, громко общалось, жалуясь на времена, проклиная «укропов» и не понимая, чего ждёт Путин. Зажатый со всех сторон больно бьющимися баулами и потными тётками, я, будучи не в состоянии достать платок из внутреннего кармана, потел солидарно вместе со всеми, вытирая физиономию о грубую ткань рюкзака.

— Долго ещё? — спросил я у худенькой девушки, прильнувшей носом к стеклу окна.

— Скоро «хвост» увидим, — ответила та, так и не отлипнув от окна.

Я понял, что «хвостом» называли действительно хвост автомобильной очереди перед погранпунктом «Успенка». Нет, ну не такой уж и «хвост». Вместе со всеми прохожу все эти «накопители», «зоны» и турникеты. Всё доброжелательно, цивилизовано, кондиционировано и без задержек. Короткие вопросы, короткие ответы.

— Кто? Куда? Цель?

— Я. Туда. Творческая командировка.

Согласно порученным из Донецка инструкциям, захожу в «голову» очереди перед «сарайчиком» погранслужбы и таможни ДНР. Звоню.

— Здравствуйте, Насонов Владимир Григорьевич, журналист из Москвы.

— Ждите, за вами пошли, — отвечает мне голос, недовольного судьбой человека.

Не знаю, откуда он шёл, но за мной пришли минут через тридцать. За это время «сарайчик» таможни можно было обежать раз двести.

— Москвич? — спросил меня молодой парнишка в камуфляже без знаков различия, но с затёртой кобурой на ремне.

— Насонов… — попытался уточнить я, протягивая паспорт.

— За мной иди, — ответственно перебил меня паренёк, кинув в рот семечку.

Мы молча шли, продираясь через очередь потных тёток-«предпринимателей», орущих от жары и невнимания детей, переступая и перепрыгивая через чужие сумки и баулы. Пройдя через «внутренности сарайчика», парнишка, отвлёкшись от семечек, выдернул из моих рук паспорт и зашёл в какую-то ободранную дверь. Мою спину щекотали любопытствующие взгляды моих бывших попутчиц. Я невольно пожал плечами, мол, «сам не знаю, что происходит» и на всякий случай улыбнулся курносой худенькой соседке. Мой проводник вышел вместе с пожилым мужиком «по гражданке» и буркнув:

— Поедешь с ним, паспорт у него, — исчез за дверью.

Мужик, смерив меня доброжелательным понимающим взглядом, протянул руку.

— Михалычем меня зовут. Велено до места доставить. Трансфер, так сказать, ежели по грамотному. Вон тудой идём, — показал направление новый знакомый, махнув рукой в сторону стоящей невдалеке голубого цвета «Нивы».

— Владимир Григорьевич, — представился я своему новому знакомому.

— Ты, Володьк, рюкзачок свой на заднее сидение брось, в багажник не надо. А то на каждом блокпосту будешь мне тут багажником хлопать, а у меня там замок тугой —, распорядился Михалыч, открывая дверки видавшей виды «пожилой» «Нивы».

Сразу за самой Успенкой мы воткнулись в ещё один «хвост» очереди. На этот раз хоть и выборочно, но машины останавливали и проверяли вооружённые люди. Первый блокпост Донецкой народной республики. У кого просто документы смотрели и пропускали дальше, но были и такие, чьи машины просто выворачивали наизнанку, а их хозяева растеряно стояли рядом, беззвучно открывая рты и нервно жестикулируя. Нашу «Ниву» остановили. К машине подошли двое бойцов, один из них глухо бросил:

— Из машины выходим, документы показываем.

Михалыч достал из внутреннего кармана своей жилетки мой красный российский паспорт, свои синего цвета «корочки» и протянул в открытое окно. А мне, сразу засуетившемуся, спокойно сказал:

— Сиди, Вова, сиди.

Боец на пару секунд открыл «корочки» Михалыча, два раза моргнул, читая, и тут же вернул документы. Потом, молча, кивнул в сторону второго бойца и тот снял стопор с конца шлагбаума. Красно-белая труба тяжело поднялась, поддаваясь противовесам и наш голубой отечественный «проходимец» энергично рванул, согласно указателю, в сторону столицы республики городу Донецку.

— Не волнуйся, Володь. Паспорт отдам, когда все блокпосты проедем, так будет правильно, — закуривая, сказал Михалыч.

— И много их ещё?

— Хватает. ДРГ жить мешают. Это диверсионно-разведывательные группы по-военному. А чего у тебя, Вова, глаза такие красные? Пьющий, что ли? — улыбнулся сквозь прокуренные усы Михалыч.

— Да, нет! — усмехнулся я проницательности своего сопровождающего —, сосед в купе храпел, как вепрь, всю ночь. Да и мысли в голову лезли всякие. Сам понимаешь… не к тёще на блины.

— Понял тебя. Так ты сидушку то откинь и кимарь себе на здоровье. А я, ежели чего, разбужу, — участливо посоветовал Михалыч.

А я так и сделал. Сон был неглубокий. Я бился головой о борт «Нивы» на поворотах, слышал, как негромко матерится Михалыч, объезжая колдобины и жуткие выбоины на асфальте. Даже сон приснился. Снилось мне, будто сижу я за длинным свадебным столом. Оказывается дочка моя — Ксюха, замуж выходит. А одет я в камуфляж и на столе передо мной «калаш» лежит с двумя перемотанными синей изолентой спаренными рожками. А вокруг все в бальных платьях, смокингах. Шикарно всё так, музыка торжественная. Хрустальные бокалы с шампанским поднимают за здоровье молодожёнов. А у меня почему-то в руке кружка эмалированная, а в кружке спирт! Ну, я встаю и ищу глазами молодых. И вижу рядом с моей роднулькой, рядом с кровиночкой моей, стоит какой-то негр и мама её. То есть жена моя бывшая. Отомстила, таки, гадюка. А негр тёщу обнимает, бутерброд с чёрной икрой жрёт и скалится так в мою сторону, сволочь кучерявая! Негр?! А тут кто-то, видно из его родственников, как заорёт:

— Горька-а-а-а! Давайте выпьем за новую семью! Семью Петренко!

— Что? Негр, да ещё и хохол? — ору я, передёргивая свой «калашников».

— Володя! Володьк, просыпайся, подъезжаем уже, — хлопает меня по коленке Михалыч.

— Фу, ты, Михалыч! Спасибо, что разбудил, а то б я там… — трясу головой, окончательно просыпаясь.

Через блокпост перед самим городом мы проехали, не останавливаясь, видно там голубую «Ниву» и её водилу знали хорошо. Михалыч достал из внутреннего кармана мой паспорт и протянул мне. Зазвонил мобильный.

— Да, Вадик. Владимир Григорьевич рядом со мной. Выспавшийся, но голодный. Хорошо, привезу его к тебе, на Куйбышева. Ладно, сочтёмся. Время подлёта двенадцать минут. Передам.

— Вадик беспокоился? — спросил я.

— А чего ему беспокоится? Ты ж со мной. Сейчас едем на улицу Куйбышева, там у нас республиканский телецентр. Вадик сейчас там. Привет передавал. Что дальше вам делать, будете обсуждать уже с ним, Владимир Григорьевич, — неожиданно перешёл на «вы» Михалыч, — читал ваши книжки про Афган. Понравилось. По-человечески написано.

— Да? Спасибо. Мы с Вадимом Сергеевичем учились вместе на одном курсе.

— Я знаю, Вадим рассказывал о вас. Как поступали, как учились и как в Афгане служили. Ну и про вашего третьего товарища-сокурсника тоже знаю, — немного помрачнев, ответил Михалыч.

Ну, да! А кто не знает эту медийную морду? Третьим нашим, тогда ещё другом, был Димон. Димыч. Митька. Душа любой компании, КВНщик, бухарь и бабник. Поднимавший первый тост за «Афганское братство» и Русь-матушку. А теперь это тупой и мерзкий рупор украинской нацисткой хунты, вещающий со всех украинских телеканалов. «Забуревший», холёный, с личным водителем и целой командой, держащих нос по ветру, таких же холуёв киевской власти. Свидомый украинец с русской фамилией, стесняющийся на свои новые национальные праздники надевать медаль «За Отвагу», честно заработанную в Афгане. Сволочь!

Так за воспоминаниями и редкими репликами мы и доехали до бывшего областного, а ныне республиканского телецентра.

— Ничего себе! — удивился я, глядя на монументальное здание с мощными колоннами, — прямо целый дворец!

— А шахтёры, Владимир Григорьевич, глобалисты, — весело ответил Михалыч, — это под землёй все узкое, низкое и, как правило, в серо-чёрных тонах. А на поверхности мы вот такие дворцы строим!

У кованых ворот въезда на территорию блестел очками и улыбался металлокерамикой мой старинный друг Вадька. Нынешний приезд в Донецк, обеспечение беспрепятственного передвижения, а в будущем обустройство моего быта и осуществление запланированного, — было его заслугой, а где-то и инициативой. Для того чтобы покрепче обнять своего друга, пришлось преодолеть довольно упругое препятствие ниже третей пуговицы на его рубашке.

— Ну и куда это нас несёт? А? Михалыч, а ведь Вадька когда-то двадцать пять раз подтягивался! — тряс я лишний вес друга обеими руками.

— Двадцать семь, Вовчик, двадцать семь! Как сказать… работа сидячая… кабинетная. Опять же Танюха у меня кулинар ещё тот, — мягко улыбаясь, мямлил, смущаясь, Вадим Сергеевич.

— Ладно, друзяки, — протянул руку Михалыч, — скоро темнеть будет, а мне ещё до Горловки добраться нужно.

— Спасибо, Фёдор Михалыч! Мы тут с Володей определимся, и я ещё раз тебя побеспокою, если не возражаешь, — прощаясь, сказал Вадим.

— Это, как договаривались, Вадим, как договаривались, — ответил Михалыч, громко хлопая дверкой «Нивы».

— Вадим, а Михалыч, он кто? Я как-то сразу понял, что он не простой водила, — спросил я, провожая взглядом исчезающую за поворотом голубую машину.

— Это ты правильно заметил. Раньше военную форму носил, а теперь — военный по гражданке. Работает в аппарате собственной безопасности. Кем, не спрашивай, не знаю, — слукавил мой приятель, — мне нужно часик ещё, чтобы на работе меня не искали и ко мне поедем. Танюха борща украинского наварила с пампушками, судачка запекла, салатики разные, — почти теряя сознание, перечислял мой упитанный одногруппник.

Борщ, коньяк и война на горизонте

Почти молча доев тарелку ярко красного борща, да со сметанкой, да с зеленушкой, да с пампушками, натёртыми салом и чесноком, я задал хозяйке всего один вопрос:

— Извините, пани, а можно на завтрак вместо чая борща повторить?

После пятого тоста, который произнесла Танюша:

— Чтобы всё это быстрей закончилось и мужики живыми вернулись, — ужин подошёл к логическому завершению.

Мы с Вадиком помогли хозяйке убрать со стола, налили по рюмочке коньяка и вышли посидеть во дворе на свежем воздухе. Они жили в родительском доме в Куйбышевском районе Донецка, недалеко от работы и центра. Район был смешанной застройки. Здесь пятиэтажные «хрущёвки» чередовались с частными домами и их дворы утопали в зелени посадок.

— Слушай, а дети то ваши где? — вспомнил я о Сашке и Наташке.

— Сашка в Киеве, в университете на пятый курс перешёл. Пока не дёргают, что дальше будет, не знаю. А Наташку, от греха, к Таниным родителям перевезли, в Краснодар. В этом году школу заканчивает и поступать будет. Хочет в медицинский. Говорит — кукол всех вылечила, теперь хочу людей лечить. А мы вот с Татьяной на боевом посту. Она тоже на ТВ работает, своя программа у неё.

— А в целом, как обстановка? Стреляют?

— Стреляют, Володя, стреляют. Они по нам, а наши их мочат. Вот стемнеет, выйдем с тобой вон на ту горку, оттуда всё и увидишь. Это сейчас хоть есть чем воевать, а по началу… С охотничьими ружьями в окопах мужики сидели, в нациков дробью заячьей стреляли. Ну, а в Москве, что говорят? — спросил меня Вадик, как мне показалось, не ожидая честного ответа.

— Что в Москве? А в Москве, Вадик, говорят! Всё говорят и говорят… Кулачками машут и машут! Слюнками брызжут с экранов, пукают от натуги и опять говорят, говорят…

— Понял тебя. Ну, это у нас, у русских, любимое занятие…

— Пукать?

— Да, нет! — улыбнулся друг, — потрындеть! Действовать начинаем, когда кто-то на лапу больно наступит. Один раз наступили, Крым прибрали. А дальше? Что дальше, Вадик? Мишка лапы поджал? Вчера вон, по Старомихайловке из 82-х и 120-х миномётов полночи гасили. А это уже практически Донецк, Володя. Сейчас наши чуть ли не насильно эвакуируют из зон обстрела мирных жителей. Тяжело идёт. МЧСовцы после таких операций иногда с побитыми мордами возвращаются. А не хочет народ дома бросать. Куда скотину, припасы? Хозяйство, нажитое ещё дедами? Сидят до последнего. А старики, которым вообще ехать некуда? Вот и гибнут ни за что и ни за кого! — свирепел по нарастающей Вадим Сергеевич.

Так, разогревая себя коньяком, мы и подошли к теме, которая меня интересовала, а Вадима Сергеевича настораживала. Потихоньку мы поднялись на возвышенность, с которой очень хорошо просматривалась часть большого города. К моему удивлению, зажглись уличные фонари, освещая прямые зелёные улицы столицы Донбасса. Никакой тебе светомаскировки. Город то считай прифронтовой. По дорогам мирно «паслись» троллейбусы и трамваи, «толкались» маршрутки и носились легковушки. Город жил нормальной жизнью… до 22–00. До начала комендантского часа!

— Вон, смотри! — сказал Вадим, показывая на северо-запад и отпивая из коньячной бутылки.

То, что я увидел, было похоже на майские грозовые зарницы. По горизонту, в указанном направлении, шли алые и ярко-оранжевые всполохи. Правда звуков выстрелов и разрывов слышно не было. Их поглощало расстояние и «глотал» сам город.

— Мне туда нужно, Вадик! — твёрдо сказал я, положив руку на плечо друга.

— Ага! А на танк тебя не посадить? Ты ж у нас танкист! — съехидничал Вадим Сергеевич.

— Путаешь, старик. Я — механик-водитель БМП. Могу на БТРе или БМД. Только вспомнить надо, — серьёзно ответил я, пережёвывая лимончик.

— Вова! Ничего вспоминать не нужно. Ты приехал сюда материал собирать. Я тебя рекомендовал и за тебя, прозаика, поручился. Твои функции расписаны, кому надо задачи поставлены. В руках диктофон, блокнот и «лейка». Или, что там у тебя? Так что никакой отсебятины. Тут этого не любят. Шаг в сторону и пеняй на себя!

— Испугал драматурга! И, что будет, очкарик? — насупился я.

— Привяжу тебя к батарее у себя на кухне, а Танюха будет тебя своим борщом с пампушками пытать, пока у тебя такой, как у меня, живот не вырастет, — хохотнул весело Вадик, разбалтывая остатки коньяка в пузатой бутылке.

— Не, я серьёзно, старик! Можешь объяснить, что меня ожидает? А то может я напрасно припёрся? Нет! Танюхиного борща это не касается. Только из-за него стоило приехать! — пролил я капельку бальзама на любящее сердце женатого человека.

— Всё просто, Вован! Подъём в 6-30, завтрак в 7-00, а с 8-00 до 9-00 нас ждут по одному известному адресу.

— На блокпост? В окопы? — попытался я угадать наши дальнейшие действия.

— Для начала в пионерлагерь. Я серьёзно. Там сейчас доукомплектовывается батальон имени товарища Котовского, — улыбаясь, сказал телевизионный редактор, — где-то на следующей неделе у них ротация. Будут батальон переводить на передовую. Я комбата знаю, попрошу направить тебя на самый сложный и опасный участок. Будешь пули с осколками вёдрами ловить! — издевался над московским мажором мой донецкий покровитель.

— Нет, ну ни сволочь?! — печально глядя на пустую коньячную бутылку, произнёс я.

Бессонная ночь в поезде, выматывающая дорога в маршрутке, многократные контузии при езде на голубой «Ниве»… Ночью мне приснилась огромная тарелка Танькиного борща, но вместо капусты и шкварок там, почему-то, плавали ржавые патроны. «К добру», — подумал я, переворачиваясь на другой бок.

Батальон имени Котовского

После Танюхиных сырников, со сметаной и мёдом на завтрак, было комфортно внутри туловища и расслабляло снаружи. Видавший виды «Фольксваген» Вадика весело подскакивал на дорожных выбоинах, погрохатывая заезженной ходовой. В правом нижнем углу лобового стекла была приклеена красивая бумажка, где на фоне флага ДНР было в цвете написано: «Пропуск. Государственное телевидение Донецкой народной республики». Но было такое впечатление, что на блокпостах или никто не умел читать, или совсем не уважали слово «Пропуск». Нас с Вадиком дружно вытаскивали из машины на каждом блокпосту, проверяли её внутренности и наши документы, задавая два вопроса: «Куда? Цель?», — и, недослушав ответ, отпускали. Во время крайней остановки бородатый дядька с «калашом» на плече к традиционным вопросам добавил: «К кому?»

Зелёные ворота с нарисованной на них жирной белой чайкой с хищным клювом открылись, и мы въехали на территорию бывшего детского лагеря отдыха «Чайка». Вадим знал куда ехать, видно не раз бывал в этом бывшем детском «доме отдыха». По территории лагеря ходили строем, бегали и перемещались пешим ходом, одетые в разномастную военную форму, вооружённые серьёзно озабоченные люди. Машина остановилась у двухэтажного административного корпуса, между замызганным БМД и статуей пионера с отбитым горном. Позже мужики мне рассказывали, что вместо отбитого у двухметрового пионэра горна, к его поднятой руке присобачили пустую бутылку из-под портвейна. Так он простоял пару дней, пока на электронную почту комбата не пришло групповое фото его бойцов в компании пионэра-алкоголика. Крику было много, но кара так никого и не настигла.

Ещё до въездных ворот, Вадим позвонил и коротко сказал, что мы на месте. Так, что нас уже встречали. Это были: мой вчерашний попутчик Михалыч, на этот раз одетый в камуфляж российской армии, и небольшого роста, коренастый военный, возрастом под полтинник, в знакомой мне ещё по Афгану, пятнистой форме «дубок». Поздоровались.

— Володя, Фёдора Михайловича ты уже знаешь, а это командир батальона особого назначения Донецкой народной республики Котовский Григорий Павлович, — представил мне незнакомого мужчину Вадим.

— Котовский, — коротко представился военный, крепко стиснув мою интеллигентную длань.

— А это Владимир Насонов. Думаю, долго представлять живого классика не нужно? — ехидно поинтересовалась знаменитость республиканского масштаба.

Встречающие понимающе улыбнулись, пропуская нас вперёд, а я про себя решил, что в Вадькиной телепрограмме участвовать не буду, как обещал. Фиг ему, а не известный московский журналист и писатель! Поднялись на второй этаж и вошли в небольшой светлый кабинет. «Хата бывшего директора пионерлагеря», — пронеслось в моей голове. Сели в низкие, продавленные тощими задами пионервожатых кресла, расставленные вокруг журнального столика. Я машинально достал из внутреннего кармана куртки диктофон и поставил на запись. Комбат щёлкнул тумблером чайника и на правах хозяина задал первый вопрос:

— Владимир… Можно по имени? — и после моего кивка продолжил, — мне Вадим рассказывал о вашем желании приехать к нам и поучаствовать, так сказать, в живом деле. Именно в живом. Не по окопам ходить и идиотские вопросы пацанам задавать, как некоторые папарацци с центральных каналов. А самому в дозор, в разведку. Так? Мы тут с Михалычем до вашего приезда перекинулись мнениями, и я хочу для начала задать вам вопрос. Понимаете ли вы до конца, куда вы попали и в кого вам придётся стрелять, если что?

— Понимаю, Григорий Иван… простите, Палыч! Думаю, Михалыч с Вадимом Сергеевичем, наверное, успели вам рассказать, что я участник боевых действий и своих от врага отличить смогу. Несмотря на преклонный возраст, жировых отложений не имею, — сказал я, скептически задержав свой взгляд на животе Вадика, — и последним в марш-броске не прибегу. Разобрать и собрать АКС могу хоть сейчас, — начал горячится я, не понимая, откуда ждать подвоха.

— Тут дело не в физических кондициях, Володя. И не в умении собрать, прицелиться и выстрелить. Тут дело в другом. Извини, но в Афгане было всё ясно. Враг — это тот, кто не так одет, не так выглядит, не так говорит и так далее. Здесь же всё по-другому. Ты понимаешь? Здесь хлопец, сидящий в окопе по ту сторону и одет также, и говорит на твоём языке, и горилку с салом трескает, а вот думает… Да, кто его знает, что он думает! Вот в такого выстрелишь? — лихо завернул с вопросом Михалыч.

Возникла непредвиденная пауза. Я тупо смотрел на диктофон, подбирая слова для ответа. А пока три пары глаз под разными углами высверливали мой мозг, Котовский открыл огромный сейф и достал оттуда литровую бутылку «Перцовки». Разливал по непрозрачным чайным чашкам, молча расставляя их на журнальном столике. Неожиданно громко прозвучал мой голос:

— Если будут стрелять в меня или в моего товарища, убью не задумываясь!

— Это называется — боевое братство. А за него и выпьем! — поднял изящную фарфоровую чашку комбат Котовский.

Неожиданно стукнув два раза в дверь, в кабинет вошёл боец и, не смущаясь, гаркнул:

— Палыч, там мины к восемьдесят вторым привезли. Куда выгружаем?

— Под навес к сто двадцатым, — невозмутимо ответил Палыч, отпивая маленькими глотками из чайной чашки.

— Ага! — выпалил как бы военный, и скрылся за дверью.

Смеялись минуты три. И не от бравого вояки с минами, а от товарища Котовского, отхлёбывающего горилку, как горячий чай.

— Ты б ещё подул на неё! — хлопал себя по коленкам Михалыч.

В итоге было принято решение для начала поставить меня на довольствие и зачислить бойцом в первый взвод разведроты батальона имени Котовского. Прощаясь, я не удержался и спросил:

— Палыч, а Котовский это совпадение или как?

— Да, это всё Александр Владимирович придумал. Когда меня на комбата утверждали, он возьми и скажи, мол, у Котовского и батальон должен быть имени героя Гражданской войны. Пусть «укропы» головы поломают! Так и назвали. А фамилия настоящая, конечно.

Моторика при сборке АК-74

По пути в расположение разведроты меня просветили, что Котовский Григорий Павлович, которого мне очень хотелось назвать Григорием Ивановичем, как настоящего героя Гражданской войны, — бывший мент, хотя оные бывшими не бывают. До войны был начальником уголовного розыска одного из районов Донецка. Естественно, что в основном костяк батальона состоял из бывших сотрудников МВД. Правда, командиром разведроты был профессиональный военный. Бывший прапорщик, замкомвзвода штурмового батальона морской пехоты ВСУ Кочетков Виталик (позывной «Морпех»). Мужик достаточно послуживший, чтобы понять, на чьей стороне правда. Вся, так сказать, разведрота состояла из трёх взводов. Общей численностью человек 50–55. Взвод, в свою очередь, делился на группы-отделения, по 4–5 человек. Вот в такой группе мне и предстояло встать на защиту, отражать, вести разведку боем, брать «языков» и не отдать ни пяди земли. Тогда я ёрничал. Но, как выяснилось, по сути, во многом я оказался прав!

Рота располагалась в актовом зале бывшего пионерского лагеря. В помещении находились человек 20, одетых в летний камуфляж различных типов и расцветок. Они стояли вдоль длинного, грубо сколоченного деревянного стола и занимались сборкой-разборкой, чисткой и ремонтом оружия. На расстеленной клеёнке горками лежали детали АКМов, ПКМов, СКСов и прочего железа, при правильной сборке способного совершать непредсказуемые изменения в живом человеческом организме. К нам с Вадиком и Михалычем подошёл худой мужик с блестящей от пота лысиной, где-то моего возраста. Вытирая о ветошь серые от смазки руки, представился:

— Командир роты, Кочетков. Мне звонил комбат, сказал, что пополнение ведут. А тут не просто ведут, а почти «за ручку», — как-то почти ехидненько получилось у командира разведроты.

Вадик с Михалычем переглянулись, как мне показалось, сочувственно, а я попытался представиться:

— Сержант запаса Насонов. Гвардии сержант.

— Да ты шо?! Теперь нас двое на всю роту. Гвардейцев, я имею в виду. Морпех? — с надеждой спросил комроты.

— ВДВ, — коротко ответил я неожиданным для себя басом.

— Понятно. Ну, что? Рюкзак бросай вон на ту коечку, боец. Обнимай «папу-маму» и к столу, как говорится. Будем вспоминать «с чего начинается Родина» и твою новенькую «натовскую» форму к русскому оружию адаптировать, — уже приказным тоном распорядился Морпех и, пожав руки Михалычу и Вадику, пошёл продолжать занятия.

— Чувствую, весело тебе тут будет, братан, но ты же сам хотел «окунуться», так сказать, — как-то виновато промямлил Вадик, прощаясь.

— Володя, телефон мой знаешь, — коротко пожав мне руку, Михалыч взял под локоток Вадика и потащил его к выходу.

— Спасибо вам, мужики. Танюхе, при… — скрип пружины закрывающейся двери уничтожил мои слова благодарности ко всем людям, принявшим участие в моей беспонтовой затее.

Я положил свой красивый охотничий рюкзак и сумку с ноутбуком на матрас кровати, нажал кнопочку «запись» на диктофоне, лежащем в нагрудном кармане и, как было приказано, подошёл к длинному столу.

— Внимание! В нашем полку прибыло. Представляйся, боец, — повысил голос ротный, обращаясь ко мне.

— Насонов Владимир. Москвич. Сержант запаса. Служил в ВДВ, был в Афгане.

Краем глаза заметил, как закивали и одобрительно загалдели мужики, мол, кого зря Морпеху в роту не пришлют.

— А кто по гражданской профессии? — решил кто-то уточнить мой социальный статус.

— Писатель. Книжки пишу там, сценарии… — немного помедлив, ответил я, но тон получился какой-то извиняющийся.

Все как-то замерли. Первое, что пришло в голову, было: «…Дурак, надо было соврать, что-нибудь проще придумать… водитель маршрутки там или охранник в супермаркете…»

— Так ты стрелять приехал или писать? — спросил кто-то из мужиков.

— Попробую совмещать, для этого и приехал, — честно ответил я.

— «Калаш» давно в руках держал? Помнишь? — решил разрядить обстановку ротный.

— Честно говоря, лет семь назад. Снимали фильм по моему сценарию про Афган. Правда, держать держал, но стрелял холостыми.

— А, как фильм назывался? — спросил один из ребят.

— «Последний караван». В кинотеатрах шёл, и по телику показывали, — вспомнил я.

— Мужики, а я его помню, — оживился дядька с седой бородой.

— И я смотрел. Классный, — оживился молодой парень.

— Короче! Кинопанораму мне здесь устроили, — жёстко остановил взлёт моего авторитета командир роты, — собрать АК-74 сможешь, десантник?

— У нас АКСы укороченные были, но в принципе, думаю, что смогу, — как-то самоуверенно ответил я, не подумав, что заняться этим нужно будет прямо сейчас.

— Дрон, разбросай, — обратился ротный к парню, «фанату» моего фильма, показывая на АК-74, лежащий на столе.

Парень, как-то с хитрым прищуром посмотрел на меня, и быстро раскидал «калаш», разложив детали на клеёнке стола. Это была так называемая «неполная» разборка. Двадцать пар глаз, кто с интересом, кто с усмешкой, смотрели на «пожилого десантника», глупо хлопающего глазами и потеющего, как первокурсник. Я понимал, что от этого «смогу — не смогу» зависит не только мой авторитет, но и место в современной русской литературе. «Последовательность… главное последовательность, — стучали маленькие человечки крошечными молоточками по моим мозгам, — как разборка, только наоборот». Я подошёл к столу и уставился на разбросанные детали «калаша». «Одиннадцать», почему-то выдал цифру мозг прозаика. Невольно посчитал детали на столе, получилось десять. Чего-то не хватало. Не понял! Чего?

— Насонов, готов? — громко спросил меня ротный, глядя на секундомер и подняв для отмашки правую руку вверх.

— Нет, — ответил я, тупо глядя на разложенные передо мной железяки, — одной детали не хватает.

— Да, ладно, — как-то недоверчиво ответил Морпех, — и какой, я извиняюсь?

— Тормоза.

— Чего-чего? — изумился ротный.

— Дульного тормоза-компенсатора, — как-то само у меня вырвалось наружу, — с него сборка начинается.

— Зачёт! Дрон, отдай писателю тормоз, — первый раз за всё общение улыбнулся ротный.

Дрон разжал кулак и протянул мне дульный тормоз-компенсатор. Я положил его ближе к краю, вот теперь всё на месте.

— Готов? — рявкнул Морпех.

Я смахнул с носа каплю пота и кивнул.

— Вперёд! — махнул рукой неугомонный ротный.

Не поверите, но пальцы сами начали делать работу, от них требующуюся. Что-то закручивали, нажимали, вставляли и щёлкали, постукивая железом о железо. Жаль, что я не видел своего лица, потому что напряжение было такое, будто от того, получится у меня или нет, зависит издание моего полного собрания сочинений в золочёной обложке в честь столетия творческой деятельности.

— Готов! — крикнул я, вгоняя магазин в слот и подняв руку.

— Есть! — щёлкнул секундомером Морпех и посмотрел на меня удивлённо уважительным взглядом, — по нормативам ещё армии Союза, сборка автомата «калашникова» на оценку «хорошо» — 30 секунд, а на оценку «отлично» — 25 секунд. У тебя, Насонов, получилось 27, то есть «пять с минусом» или «четыре с плюсом». Так, что выбирай, боец!

— Хрен с ним, пусть будет «четыре с плюсом», — весело ответил я под общий хохот.

— Вот ведь, парни, человек 26 лет, как с войны вернулся, а руки помнят. Кинетическая память называется. Насонов, а прапорщика, который тебя по оружию натаскивал, помнишь?

— Ещё бы! Забудешь такого. Конечно, помню! Старший прапорщик Захожий Николай Иванович. Рост 2 метра 2 сантиметра! Кулак в ведре застревал, — смеясь, вспомнил я.

— О! Все слышали? Имена этих людей будут вписаны золотыми буквами… — наморщив лоб, задумался Морпех, но так и не придумал, куда бы вписать золотом имя моего боевого прапорщика.

Честно говоря, мы своему прапору обидный стишок придумали за то, что тот гонял нас до седьмого пота: «Прапор Захожий, на хрен похожий!» Он знал об этом и гнобил нас ещё яростнее. Зато в Афгане в нашем взводе боевых потерь не было.

— А ещё наш прапор говорил, и я думаю, все наши ребята до сих пор помнят его слова: «Оптимисты учат английский, пессимисты — китайский, а реалисты — автомат Калашникова!» — под занавес сказал я любимое выражение нашего мудрого незабвенного Николая Ивановича Захожего, которому было во время афганской компании всего-то 32 года.

Нос! Прикрывай!

Ближе к ужину в расположение роты вернулась вторая половина личного состава после стрельб на полигоне. Морпех подвёл меня к группе ополченцев, переодевающихся после «войнушки» на стрельбище, и представил.

— Мужики, у вас пополнение. Владимир Насонов, москвич. Доброволец. Вместо Корнева Серёги. Он, я думаю, уже не вернётся. Володя не новичок, воевал в Афгане. Несмотря на седые волосы, думаю, обузой не будет. Знакомьтесь, вводите в курс дела, — коротко представил меня ротный и пошёл по своим делам.

Молча пожали друг другу руки. Ребята все были молодые, с приятными открытыми лицами, а один так вообще мне в сыновья годился. Он и начал:

— Дядь Вов, а в каких войсках в Афгане служили? А ордена есть? А воевали долго? — забрасывал он меня своими вопросами.

— В ВДВ…

— Ух ты! А приёмчики покажете? Камуфляж у вас козырный! Дорогой?

— Медаль «За боевые»…

— А у нас у Деда тоже «Георгиевский крест»…

— Да хорош, Пуля! Пристал к человеку! Давайте так, после ужина сядем и познакомимся основательней. Думаю, так правильно будет, — спокойно и внушительно как-то сказал тот, которого Пуля называл Дедом.

А Пулю я уже ни с кем не перепутаю. Худой, маленького роста, белобрысый и весь острый какой-то. Точно Пуля!

Ужин особого впечатления не произвёл. Одно скажу: было много, жирно и сытно. Служба, брат! Пока ели, я понял, что старшим в группе был Дед. Вторым был квадратного типа парень, с широченными плечами и руками, похожими на совковые лопаты. Все звали его Кирпич. Похож. Ну, а третьим был Пуля, которого я ни с кем не перепутаю. После ужина было «личное время». Кто вцепился в мобильный телефон, в сотый раз, спрашивая типа: «…Ну, как ты там без меня?». Кто гонял мяч по «пионерскому» футбольному полю. А кто, задрав ноги и покусывая длинную сухую соломинку, валялся на травке, подставляя лицо уходящему солнцу. Мы сидели в курилке, принципиально «растопырившись» и заняв обе лавки вокруг врытой бочки для окурков. Курил только один. Самый дохлый. Самый молодой. Пуля. Включив диктофон, я первый рассказал о себе и ответил на вопросы парней. А дальше было интересно.

Дедов Пётр Иванович, позывной «Дед», 35 лет, учитель физкультуры в горном техникуме, родом из Макеевки. Женат, двое детей. Семья проживает в Донецке. Очень хорошо знает область, отлично ориентируется на местности. Награждён знаком отличия «Георгиевский крест» 4-й степени. Командир группы. По характеру спокойный, рассудительный, честный.

Кирпич Василий Иванович, позывной «Кирпич», 27 лет, бывший сержант дорожно-постовой службы, родом из Донецка. Женат, есть сын. Мастер спорта Украины по гиревому спорту, очень сильный физически. Пошёл в ополчение после того, как диверсанты ВСУ подорвали патрульную машину с его лучшим другом. В армии срочную служил в сапёрных войсках, знает на практике минно-взрывное дело. По характеру инициативен, сообразителен, непримирим к врагам.

Сотник Юрий, позывной Пуля, 17 лет от роду, хотя всем говорит, что ему давно 19, типа молодо выглядит. Шкет! Бросил учёбу и сбежал с последнего курса ПТУ, готовящего специалистов для шахт Донбасса. Учился на электрика. Сирота. Бабушку, деда и родную тётку убило во время обстрела окраин Горловки. Два реактивных снаряда «Града» упали на дом, похоронив под стенами дома Юркину семью. Тела даже не извлекали. Что там могли найти? С измальства дед таскал Юрку с собой на охоту, малец отлично стрелял. Поэтому парнишка долго не горевал. Сам себя назначил снайпером, доказав свою меткость в тире. Прибавив пару лет, Юрка достал всех и выцарапал себе почти списанную, старенькую СВД. Сам привёл её в порядок, пристрелял, испытал на передовой и имел три «подтверждения». Ни для кого не тайна, что и позывной он сам себе придумал, отказавшись от красивого позывного — собственной фамилии. Весёлый, добрый малый. Хвастун, но это возрастное.

— Мужики, а, что случилось с этим… с Серёгой? Вместо которого я тут… — поинтересовался я, хотя понимал, что от ответа мало, что зависит.

— С Корневым? Не переживай, живой Серёга. На растяжку «укроповскую» налетел, хотя Кирпич предупреждал его, барана, — ответил Пуля.

— В Ростове в госпитале прохлаждается, ноги посекло ему здорово. Морпех звонил, сказали, что ходить будет на своих, — добавил Дед, невольно вспоминая, как тащили они Корня на себе три километра по лесопосадке, а потом по свежеубранному кукурузному полю.

— Дядь Вов, надо ж тебе позывной придумать. У нас так положено, — задумался вместо меня Пуля.

— А чего думать, у меня в армейке был позывной — «Гвоздь», — честно ответил я.

— Да какой ты «гвоздь» уже, Григорьич? Ты себя видел? Скорее «дюбель»! — хохотнул Вася Кирпич, — старый, гнутый «дюбель»!

— Ну, если у нас позывные от фамилий, то пусть и у него так будет, — оживился Дед, — Насонов значит «Нос». А что? Коротко и понятно.

— Ну, ты придумал, Дед. Был бы у меня нос… — попытался обидеться я, — а то нос, как нос.

— А мне нравится! — авторитетно заявил Пуля и заорал во всё своё детское горло для примера:

— Н-о-о-о-с! Прикрывай!!!

Проходившие мимо курилки ополченцы остановились и внимательно посмотрели в нашу сторону, а ротный даже присел и кобуру расстегнул.

— Да хрен с вами! Пусть будет Нос. Тем более, что меня так в институте звали, — согласился я, понимая на собственном детском опыте, что из моей фамилии, да при хорошей фантазии можно такого понапридумывать.

Дед по секрету сказал, что через три, максимум четыре дня, нас перебросят на передовую. Сначала думали — ротация, а ни фига. На укрепление. Видно что-то затевается. У нас или у них. А у нашей разведроты будет какое-то особое задание. Всё это было сказано под грифом «смотри, никому!». Я наблюдал за Пулей. Тот молча шевелил губами, повторяя услышанное. Видно уже прикидывал в чьи «надёжные» уши можно загрузить эту «секретную» информацию.

Три дня пролетели быстро. Я получил личное оружие — новенький АК-74, ещё в консервирующей смазке, и старенькую «разгрузку» с бурыми пятнами вокруг трёх отверстий. В Афгане у меня ещё был пистолет «Макарова», но тут не дали, хотя я точно знал, что у моих ребят стволы были. Ротный сказал:

— Рядовому составу не положено.

— Не переживай, Нос. Пойдём на задание, добудем тебе «макара», — «успокоил» меня Дед.

Во второй половине дня к административному зданию «пионерлагеря» подъехали три тентованных «Урала», один ГАЗ-66 и два БТРа. Первой начала погрузку разведрота.

Вперёд на передовую

На передовую нас привезли, когда уже совсем стемнело, соблюдая звуко- и светомаскировки. Роту выгрузили в двух километрах от первой линии окопов, под прикрытием полуразрушенных стен то ли станции водозабора, то ли гидроузла. Недалеко слышался шум бурлящей воды. Справа доносилась далёкая канонада тяжёлой артиллерии. Оранжево-жёлтые всполохи на горизонте напоминали — передовая рядом. Неожиданно, почти над нашими головами, пролетело несколько коротких трассирующих очередей, а вслед за ними догнал звук выстрелов крупнокалиберного пулемёта. В ответ две короткие серии из АГСа. Дук-дук-дук! Я понял, что память войны возвращается, начинаю вспоминать звуки. По взводам прокатился ропот. Морпех собирал взводных для целеуказаний. Побежал и наш Дрон. Посовещались быстро, Пуля еле успел сигаретку выкурить. Теперь к Дрону побежали старшие групп-отделений. Пуля решил ещё одну прикурить, но получил несильную оплеуху от Кирпича и передумал.

— Ждём проводников, нашу роту переводят в сторону второй лесопосадки вдоль канала, а мы идём на «укрепление» блокпоста. Пацанам достаётся в последнее время. За неделю два «200-х» и один «300-й» тяжёлый, — объяснил подошедший Дед.

Проводник появился скоро. Какой-то заспанный мужик средних лет в драной «афганке», с заброшенным за спину «калашом» стволом вниз. Он ходил среди «кучкующихся» по группам ополченцам и что-то нудно спрашивал, пока его не подтолкнули в нашу сторону.

— Вы, что ли на «виригинский» блокпост? — каким-то замученным голосом спросил он.

— Ну, мы! А ты чего, дядька, пятку натёр или геморром страдаешь? Чё то перекосило тебя, — попытался пошутить Пуля.

— А другие варианты есть? — зло спросил ополченец, но потом поморщился и страдальческим голосом произнёс, — зуб, сука, замучил, окаянный! А, Виригин — мудак, в тыл не отпускает. Говорит, скоро ротация, солью полощи. У меня уже язык от соли не ворочается. Пошли, что ли?

Мы шли, вытянувшись в колонну, невольно вбирая голову в плечи и приседая, от пролетающих высоко над головами трассирующих пуль. Если не знать, что ты на войне, что всё это убивает или калечит, то можно было бы себе представить, что все мы находимся на фееричном файер-шоу. Выпущенные из раскалённых стволов боеприпасы, сначала укладываются в пулемётные ленты в особом порядке: патрон с трассирующей пулей со свинцовым сердечником, потом патрон с осколочно-зажигательной пулей и, наконец, патрон с бронебойно-зажигательной пулей. Вся эта «красота» летит каждая по своей траектории, со своим индивидуальным свечением и неповторимым звуком. Летит, выбирая себе цель, и… пробивает, разрывает в клочья и поджигает! Красиво?

Красиво по телевизору и в кино у Тарантино и Спилберга! А тут идёшь, нагруженный, как пакистанский ишак, спотыкаешься всеми копытами в этой кромешной тьме. Ориентир — тяжёлое дыхание впереди идущего Кирпича, прущего на плече станину АГСа. И у самого за спиной рюкзак с неправильно уложенными запасными магазинами, страшно давящими на рёбра. Мои старые, сорокапятилетние, твою мать, рёбра. И этот ещё проводник долбаный с больным зубом! Забыл, видишь ли, анальгин на блокпосту, поэтому идём без остановок, потому что он сейчас кончит от боли. Падла! Думаю, так мыслят все десять человек, пробирающиеся по каменистым оврагам, чудом не заваливаясь в глубокие воронки и перелезая через неизвестно что огораживающие заборы. Кроме нашей группы шла ещё одна компания неизвестных нам военных личностей. Одеты они были, как все, и оружие у них было невыдающееся, но что-то от нас их всё же отличало. Чуть позже я понял. Мы были гражданскими мужиками, переодетыми в военную форму. А они её носили, как свою кожу.

— Стоять… пароль, — икнув, произнёс нетрезвый, но жутко грозный голос откуда-то из-под ног.

— Шахта! — крикнул наш проводник куда-то в траву, — всё бухаешь, Киря?

— Нэ твого ума, проходь швыдче, — отозвалась тёмная кочка в высокой траве.

Отойдя метров сто от дозора, проводник обернулся и сказал:

— Неделю назад у Кири брата младшего «укропы» убили, вот он и бухает. И где только самогон берёт? — завистливо пробормотал боец.

Ещё метров через двести тонким размытым лучом в нашу сторону моргнул фонарик. Пришли. По деревянным ступеням спустились в полнопрофильный окоп и молча пошли за новым сопровождающим, вернее за лучом его фонаря. Придерживая висящий вместо двери кусок брезента, вошли внутрь довольно просторного помещения. Что-то щёлкнуло и вместе с отдалённым звуком заработавшего генератора, включилось освещение. Перед нами стоял среднего роста полной комплекции мужчина лет пятидесяти, ширины плеч необычайной. Одет он был в застиранную солдатскую гимнастёрку времён Второй мировой войны, линялую пилотку с красной звёздочкой и синие милицейские брюки галифе с розовыми лампасами, заправленные в берцы. Смотрелось очень смешно. Пуля попробовал хохотнуть, но тут же получил под ребро от Кирпича и спрятался за его гигантской спиной, насупившись. Нереально длинные для военного волосы на голове «красноармейца», завязанные в хвост и пышные «будёновские» усы, довершали краткое описание этого оригинала.

— Виригин Иван, можно «Вира», что на языке такелажников означает — «вверх», — неожиданно громко и чётко произнося каждое слово, начал представление мужчина, — являюсь командиром этого узла обороны. Блокпоста, так сказать. Предлагаю располагаться. К сожалению, ужин — сухпайком. Остальное всё завтра. Честь имею.

А уже завтра мы от «местных» узнали, кто такой был Иван Виригин. Вира был цирковым и работал до войны в областном цирке администратором, откуда и внешность такая незаурядная и одежда из одного патриотичного циркового номера. Иван в отпуске помогал матушке огород сажать и сад опрыскивать от всякой заразы, когда в село вошёл нацбатальон. И Ване, бывшему силовому жонглёру, так не понравилось поведение радикально настроенных самоуверенных мародёров, что он немного вышел из себя. Для начала он вычислил, кто у них старший и решил взять его в плен. Но плена, к сожалению, не получилось. Пришлось закопать под вишней, пока «старэнька маты нэ почула». Этой же ночью спеленал троих нациков, искавших своего пропавшего без вести командира, слегка что-то им поломав и отобрав оружие. Потом реквизировал военный джип, загрузил всё это «добро» и поехал в Донецк записываться в ополчение. Мама сказала, что курчат и козочек она «ни в жисть» не бросит. Поэтому перекрестив Ваню и радикалов-хулиганов, отправила их с Богом.

«Виригинский» блокпост

Слух о том, что на блокпост, как обычный рядовой боец, прибыл известный русский писатель, написавший кучу книжек и ещё большую кучу сценариев к отечественным фильмам, распространился ещё до завтрака. Со мной уважительно и как-то напряжённо здоровались, мягко пожимали руку, знакомясь, и даже прекращали материться, как при учительнице начальных классов. Увидев счастливую рожу Пули, я понял, кто здесь является моим творческим агентом. Все посветлели лицами и тепло посмотрели в мою сторону только тогда, года тот же самый Пуля пролил горячий чай вместо кружки мне на руку. Мной брошенное короткое, но ёмкое и всем славянам знакомое слово, как бы сблизило и объединило «великого прозаика» и «рядового читателя».

Виригин совещался и вводил в курс дела старших групп у себя в закутке, который он называл значительным словом «штаб». Я наглым образом увязался с Дедом и включил диктофон на запись. Остальным, вновь прибывшим, всё то же самое рассказывали местные аборигены. И ещё неизвестно, у кого информация была полней.

— Последнюю неделю, практически каждый день, с разницей в полчаса, не больше, в одно и то же время из лесополосы со стороны позиций ВСУ, выползает на дорогу, которую контролирует наш блокпост, танк Т-64, — рассказывал Вира, — в течении семи-десяти минут делает четыре-пять выстрелов в сторону блокпоста фугасными снарядами, затем выстреливает три дымовые гранаты, ставит дымзавесу и уходит.

— Интересно, а чего это он бронебойно-кумулятивными по вам не шмаляет? — спросил Дед со знанием дела, — большого вреда осколочно-фугасными такой бетонной защите не причинишь.

— Вира, а когда танк начинает по вам работать, куда весь народ прячется? — спросил Кот, командир второй группы, прибывшей вместе с нами.

— Так куда… все сюда и сбегаются, за бетоном то безопаснее. Снаряд, как рванёт, осколки аж траву подстригают. Ты посмотри вокруг. Издолбал всё, сволочь! — нервно ответил Виригин, — и никакого с ним сладу. Что я сделаю? Нашим докладывал. Говорят — держитесь, думаем.

— Слышали, у вас потери были. Танк? — продолжал выяснять Кот.

— Он, тварь несусветная! В первый день врасплох всех застал. Двое наших парней возвращались из лесопосадки, за дровами ходили. А тут этот… Первым выстрелом их. Одного насмерть, а второго ранило. В голову тяжело. В госпитале, без сознания пока. А во втором случае я себя виню. Не уберёг мальчишку.

— А, что случилось то? — спросил Дед.

— У меня тут два брата службу несли. Вот после третьего дня танкового обстрела решил младший брат Сашка Киреенко подбить, значит, эту сволочь. Взял РПГ-7, два запасных выстрела к нему и ночью сам пошёл лесопосадкой. Чтобы ближе к танку подобраться, значит, когда тот на следующий день на прямую наводку выползет. Танк то километра за полтора, а то и больше на дорогу из лесополосы выходил. А РПГ, что? Максимум метров до семисот его взять может. Да и то… Вот и пошёл наш Сашка. Никто о его плане не знал, правда, Кирю, брата своего предупредил. Тот отговаривал, но разве этого малого отговоришь? Дозорного как-то обманул, минное поле сам прошёл, он же его и ставил, правда. Днём, когда танк снова попёр, услышали мы несколько автоматных очередей, но откуда ж нам было знать, что это Сашку нашего «укропы» в плен берут. Киря только вечером признался, стервец. А на следующий день, после того, как танк отстрелялся, с него Сашкино тело скинули. Отдали, значит, нам парня. Киря сам, в полный рост пошёл прямо по дороге и Сашку забрал. «Укропы», правда, не стреляли. Целый день не стреляли, дали похоронить спокойно. Вот такие наши потери, братцы, — глухим голосом закончил свой рассказ Вира.

— Я тебе, Иван Иваныч вот что скажу. В тот день Сашка ценой своей жизни ваши спас. Ты думаешь, для чего этот урод вас десять минут за бетоном держит? Да ещё, наверное, вы и не сразу выползаете. Так, что у «укропов» минут пятнадцать, как минимум есть, чтобы добежать до вашего блокпоста и забросать его гранатами, пока вы прячетесь. Повторяю, как минимум. А обстрелы эти танковые, у вас рефлекс вырабатывали. Танк вышел, — вы попрятались. А конечной целью их было — продвинуться на этом участке на два километра и «сломать» линию фронта, — серьёзным тоном подвёл итог Кот и добавил: — Они в тот раз выслали диверсантов по ваши души, а те на Сашку напоролись. Сашка их не пустил, получается. Ну и не пошли дальше, побоялись.

— Так получается, что Санёк наш — героем погиб! — торжественным голосом произнёс Вира.

— Точно, герой! Нашу группу прислали сюда, чтобы устранить вероятность прорыва и диверсии против вашего блокпоста. Ну, и танк сожжём к едрёной матери. Операцией руковожу я, вы и ваши люди подчиняетесь моим приказам. Полномочия есть. Вопросы?

— Всё понял, командир. Вопросов нет, — повёл могучими плечами Виригин.

— Когда ждём выхода «коробочки»? — улыбнувшись, спросил Кот.

— В четырнадцать пятнадцать — четырнадцать тридцать, получается, через три часа.

— Тогда, один ДШК переносите ближе к началу лесопосадки. Где устанавливать, покажут мои люди. Боезапас по максимуму. Возле лесопосадки дозор есть? Прогуляемся, покажете, — быстро и чётко отдавал распоряжения Кот.

Заткнись, студент

Я попросил разрешения пойти вместе с ними. Хотелось посмотреть, где находится передовой дозор, их сектор наблюдения и как ребята маскируются. Конечно, и диктофон не выключался. Из полнопрофильного окопа мы перешли в окоп помельче. Пришлось сгибаться в три погибели, а Вира заставил всех, в приказном порядке, ещё и каски нахлобучить. Довольно густая лесополоса была шириной метров 100–110 и тянулась за горизонт, разделяя выжженное кукурузное поле от земли «под парами». С обустроенного пулемётного гнезда хорошо просматривалась вся свободная от растительности местность, а так же минное поле, начинающееся ещё в лесопосадке. В дозоре находились три человека с личным оружием, а также ручной пулемёт (ПКМ) и АГС с двумя ящиками гранатных лент. Именно на этом участке должны были установить и крупнокалиберный пулемёт ДШК, дабы усилить огневую мощь на прорывоопасном участке блокпоста. Навстречу командирам вышел боец. Поздоровались.

— Как обстановка, Студент? Докладывай, — обратился Вира к улыбчивому молодому парню, лет двадцати-двадцати трёх.

— Та ничего, дядь Вань. Постреливают «укропчики», но движухи нет. На открытые участки не суются, а если чё, мы посадку всю гранатами исковыряем, — ответил Студент, широко улыбаясь.

— А ты, что и правда, студент? — спросил я.

— Ну, да! Четвёртый курс «горного» почти закончил, — ответил парнишка.

— Мы сейчас дадим команду и в течение полутора часов сюда перенесут ДШК на треноге и люди подойдут на подкрепление. Поможешь обустроиться с позициями, Студент.

Вдруг лицо Студента изменилось, сморщилось. Держась за живот, он обратился к Вире:

— Командир, с утра животом маюсь. Все кусты в округе окучил. Разрешите, пока вы здесь, на блокпост сбегать, у меня там активированный уголь есть. Я быстро, дядь Вань, — виноватым голосом запросился Студент.

— Ну, давай, что с тобой делать. А мы пока с позициями прикинем, — с упрёком отозвался Вира, — пошли вон тот овражек посмотрим.

Мы поднялись чуть выше «секрета», Кот достал бинокль, и они с Вирой стали прикидывать перспективу установки крупнокалиберного пулемёта.

— Кот, а как тебе…

— Бойся! Мины!!! — почти мне в ухо заорал Кот, что есть силы, толкнув вниз, в овраг, и сам покатился вслед за мной.

Падая, я краем глаза увидел, как надо мной навис Кот, а на Кота валится Вира с открытым от ужаса ртом. Сначала послышался жуткий, нарастающий вой, высверливая мерзким звуком барабанные перепонки. А потом за спиной Виры, со страшным грохотом, к небу поднялись два огромных смерча из огня, дыма и маслянистых глыб чёрной земли.

Кот очухался первым. Он толкнул меня рукой в плечо, но, увидев, что я в порядке и пытаюсь выколачивать из ушей землю, переключился на Виру. Тот сидел и держался рукой за затылок. По пальцам руки и по растрёпанным длинным волосам текла кровь. Второй рукой он держал только что снятую каску и внимательно рассматривал её, беззвучно матерясь. Заднюю её часть порвало осколками и закрутило, как букли у дворецкого.

— А я вам, черти, говорил… — что-то пытался сказать Вира.

Кот стоял на вершине оврага и смотрел вниз. Я поднялся к нему и увидел страшную картину. Дозорная точка была раскурочена прямыми попаданиями двух стодвадцати миллиметровых мин. Из-под земли воронки торчали разбитая голова и нога бойца. Второго видно не было, как не было видно и пулемёта с гранатомётом. Пошатываясь, поднялся к нам на горку и Вира.

— Твою ж мать! Как же так? А? Кот? — промычал он.

Кот молча достал из кармана на рукаве камуфляжа запечатанный бинт, разорвал его зубами и протянул мне, кивнув в сторону Виры:

— Перевяжи. Здесь будьте. Отройте, что сможете. Я людей пришлю. А мне нужно срочно со студентом перетереть. У них тут всё пристреляно, до сантиметра… Позицию нужно срочно менять.

Он достал из кармана мобильный и набрал номер.

— Михай, там должен к вам прибежать «местный» из дозора, якобы за активированным углём. Погоняло «Студент». По-тихому отведи в сторону, разоружи и обыщи. Главное найди и сохрани до моего прихода его мобилу. Я уже бегу! Взрывы? Расскажу.

Через десять минут Кот прибежал на позиции блокпоста. Ситуация была непростая. На дне окопа в положении «мордой в землю» лежал Студент. На нём, упирая коленку между лопаток, сидел Михай. Перед ним и за ним стояли бойцы группы Кота, заслоняя от орущих «местных», возмущённых их действиями. Кот успел вовремя. Прерывисто дыша, закричал:

— Стоять, мужики! Ваш Студент — предатель. Сейчас докажу, отошли все!

— Хорош фуфло толкать, мы со Студентом ещё со Славянска вместе. Пацан проверен порохом и кровью! — прорывался к Коту Киря-старший.

— Михай, телефон! — протянул руку Кот.

Михай отдал ему мобильник Студента. А тот, вдруг, засучил ногами, вывернул голову и заорал:

— Мужики, что вы их слушаете? Вы ж меня знаете! Это СБУшники засланные. Мочи их!

После этих слов кто-то дёрнул затвор, в сердцах, кто-то положил руку на рукоять ножа, но тут вперёд вышел Дед и, оттолкнув Кирю, громко сказал:

— Охренели? Какие СБУшники? Если бы это было так, они б нас уже сто раз положили. Все заткнулись, слушаем Кота.

Кот коротко рассказал о случившемся ЧП в дозоре у лесополосы. О точных попаданиях вражеских мин. Разрывы слышали все. Рассказал и о подозрительном поведении Студента с больным желудком. О погибших бойцах, которых ещё предстоит частями откапывать, о раненом их командире. А когда рассказ дошёл до возможного звонка по мобильному, Студент снова попытался артачиться.

— Кого слушаете? Братцы, мы ж с вами…

— Заткнись, Студент, разберёмся. Давай мобилу посмотрим, — предложил Дед.

Кот уже нашёл последний звонок, который был сделан Студентом 32 минуты назад. А адресат обозначался, как «Брат».

— Это кто? — спросил у Студента Кот.

— Читать не умеешь? Написано же «брат». Брату звонил, спрашивал, что делать, когда желудок болит. Он разбирается. Нельзя что ли? — огрызнулся Студент.

Всё выглядело довольно правдоподобно и бойцы опять зароптали. А Киря, глотнув из фляги «огненной» воды, мудро изрёк:

— Звоним брату и ставим точку. Так, мужики?

— Правильное предложение. Только я попрошу всех успокоиться, нужна тишина. А я на «громкую связь» включу, — ответил Кот и нажал кнопку, подняв телефон над головой. Пошли ясные гудки набора. И вдруг:

— Ну, что братан? Как мои «свинки» легли? Покрошило твоих ватных командиров? Ты то, успел? — весело спросил бодрый голос, — Ало, Витёк? Дальше по плану?

— Всё по плану! — крикнул в трубку Кот и отключил телефон.

Наступила неестественная тишина. Только Студент начал подвывать под коленкой у Михая. К группе бойцов подошёл пожилой мужик в замызганном цветастом переднике и как-то буднично сказал:

— Это хорошо, что все здесь, ни за кем бегать не надо. Обед через 15 минут. Не опаздывать. Стынет.

— Падаль, — прервал кто-то общее молчание.

— Чего? — не понял возмущённый кашевар, но потом увидел дёргающегося на земле Студента, попятился назад и негромко сказал: — Подогрею, если что.

— Это, что получается? Студент нацикам закладывал про нас? — удивлённо кто-то спросил из бойцов.

— Кончить его и концы в воду, — сказал кто-то мрачно.

— Это получается, что все ваши позиции с помощью Студента давно пристреляны ВСУшной артиллерией. И в назначенное время вас здесь просто закопали бы. А когда Вира отпустил его с дозора за якобы лекарствами, он позвонил своим и дал координаты поста. Две мины и нет у вас командиров. Студент — очень грамотный корректировщик. «Отличником» в институте был, а Студент? С ним наши особисты в штабе разберутся. Ребята, времени мало. Про план слышали? Сегодня полезут. Дед, ты здесь за старшего. Выделяй шесть человек, снимаете ДШК и бегом в район «секрета» у лесополосы. Только вокруг, по балочке. Нацики не должны видеть у нас передвижение. Там Вира всё расскажет.

— Кот, с этим, что? — спросил Михай.

— Этого бы срочно в штаб нужно. И телефон его спецам отдать, чтобы по горячему наковыряли что-нибудь.

— Я могу этого фашиста доставить. Мы с братом местные… дорогу короткую знаю, быстро обернусь, — предложил Киря-старший, забрасывая автомат за спину.

— Добро, пакуйте. По готовности, выдвигайся, — минуту подумав, сказал Кот, — Михай, давай на позицию. Маскируйтесь конкретно! Я вызываю «Гром».

Киря вытащил из рюкзака небольшую бухту капронового шнура, отмерял метра три и отрезал. Потом, перехватив у Михая руки Студента, ловко и надёжно связал их сзади. «У такого не сбежит», — подумал Кот.

— Я во ФСИНе служил, прапорщиком в СОБРе. Сбежавших ловили, бунтарей усмиряли, — мрачным голосом объяснил на всякий случай Киря, дохнув вчерашним перегаром.

— Давай, прапор. Удачи, — махнул рукой Кот и пошёл в сторону лесопосадки, куда уже перетаскивали железо крупнокалиберного пулемёта.

Платные снаряды, часы «Касио» и уха из толстолобика

Поднявшись на небольшой пригорок и присев за куст шиповника, Кот набрал номер телефона Михая и сказал одно слово:

— Аквидук.

Потом набрал номер телефона командира батареи гаубиц и тоже произнёс:

— Аквидук.

Всё это означало, что связь между тремя адресами будет осуществляться через радиостанции комплекса «Аквидук». Этот комплекс портативных радиостанций обеспечивает помехозащищённую и разведзащищённую связь в УКВ диапазоне.

— Гром, я Кот. Прошу на связь.

— Здесь Гром.

— Сегодня будем работать. Достал, что нужно?

— Есть кое-что, но мало. Достали противотанковых-кумулятивных — 4 выстрела и бронебойных-кумулятивных — 2. Больше не было. Зато осколочно-фугасных аж два ящика. Пали, не хочу. Так, что всё зависит от Михая.

— Я понял. Михай постарается. А где бронебойные раздобыл?

— Что купил, что поменял… будешь должен, Кот!

— Сочтёмся. Открыл тут частную лавочку! Время «подлёта» один час. До связи.

— Давай.

Группу Кота сформировали три месяца назад. Основной «костяк» мобильного подразделения состоял из бывших сотрудников ОМОНа и СОБРа украинской милиции, перешедших на сторону Народного ополчения ДНР. Подчинялась группа непосредственно оперативному отделу штаба народной армии. Неместными в группе были только двое. Командир группы Кот и его заместитель Михай. Два молодых, явно военных парня, «прикомандированных» из совсем другой армии и назначенных старшими. Или нет? Приехавших в отпуск к родственникам…

Остро отточенным ножом Виры я обрезал практически до черепа его длинные волосы вокруг раны на голове. Для дезинфекции пошёл дефицитный дагестанский коньяк из фляги самого раненого. Во время перевязки Вира сидел смирно и только повторял одну и ту же фразу:

— Твою ж мать… твою ж мать… твою ж мать…

В этих трёх словах было всё! И непонимание создавшейся ситуации, и скорбь о погибших ребятах, и злость на сволочей-нациков, и жалость к испорченной шевелюре, дырке в башке, и коньяку, пролитому не по назначению. После перевязки решили начать откапывать тела погибших ребят. Лопат не было. Я копал найденной крышкой от ящика с гранатами к АГС, а Вира куском ДСП, служившей полом в окопе. Осторожно потащили на себя торчащую из земли ногу в старом берце. Тело сначала шло тяжело, но потом что-то хрустнуло и мы с Вирой по инерции откинулись назад, не выпуская ноги бойца. Из земли резко «вышла» нижняя половина туловища с разматывающимися из-под куртки кишками, с налипшим на них красным от крови чернозёмом. Вторая нога была только по колено, нижнюю часть ещё предстояло искать. Вира резко отвернулся, его широкие плечи вздрагивали от внутренних спазмов. Внутри что-то клокотало, сжималось и с глухим рыком выходило наружу. Разобрать можно было только одно:

— Твою ж мать…. Твою ж мать…

Как ни странно, увиденное я перенёс не то, чтобы без содрогания… Наверное, всё же «афганская память» об увиденных собственными глазами смертях, ранах и увечьях не дали мозгам «потечь». Подошли ребята с блокпоста, поднесли ДШК и боезапас к нему. Вира умылся и хлебнул из фляги янтарной жидкости. Полегчало. Приняли решение замаскировать пулемётное «гнездо» между кустов шиповника, подальше от минного поля, которое могло сдетонировать во время артобстрела, и старых, уже пристрелянных позиций дозора. Метрах в пятидесяти от наших работ взорвалась мина-одиночка восемьдесят второго калибра.

— Проверяются, — сказал Вира, — наверное, суету нашу заметили.

Тем временем я с парнями, пришедшими на помощь, расковыряли позиции дозора после почти прямого попадания двух мин. Происходило это примерно так:

— Парни, а не помните у кого часы «Касио» были? Тут левая рука с часами…

— Вправо неси. У Кольки такие были, жена на сорок лет…

— А ничего, если я тут это… прикопаю? В руки брать страшно…

— Прикопай. И хорош ныть, всем тошно.

— Мужики, а можно я нож Турка себе заберу? Турка нет, а нож ещё поработает!

— Слышь, Нос. Что нашли, собрали. Главное разобрались, где есть кто. Дальше, что?

— В брезент каждого отдельно заверните. Вира сказал, на завтра машину вызвал. Вывезем. Может АГС собрать можно?

— Шутишь? Кабздец АГСу.

Прибежал Кот, коротко, по моей просьбе, наговорил на диктофон о произошедшем на блокпосту. Посмотрел на завёрнутые в брезент фрагменты тел, молча кивнул и пошёл к зарывающимся в землю пулемётчикам ДШК. Я отпросился у Виры и побежал по оврагу в сторону блокпоста. Именно там, по моему мнению, должны были развернуться самые важные события. И прибежал то вовремя. Обед был в самом разгаре.

— Жируете! — констатирую факт, но без тени зависти. Кирпич, с закрытыми от удовольствия глазами нюхал миску с янтарной от жира ухой с большим куском толстолобика.

Недалеко от позиций проходил зарыбленный оросительный канал. И, взявший на себя обязанности кашевара, Петрович, каждую ночь ставил сети и довольно удачно. Иногда удавалось путём натурального обмена выменять свежую рыбу на другие продукты у соседей. Так, что такой приварок был для ополченцев очень даже кстати. Я достал из рюкзака свою «ещё пахнущую мамкиными щами» миску и, заискивающе улыбаясь, подошёл к «начальнику» обеда Петровичу. Мне достался хвост. Если кто не знает, самая жирная часть толстолобика.

— Нос! Мы здесь, — гнусавым тенором пропищал Пуля, махая над головой куском хлеба.

Я, лавируя между обедающими бойцами, пробрался к своим и понял, — есть нечем. Нет главного инструмента — ложки! Ну, то есть совсем про неё забыл. В Москве. Присел за перевёрнутый вверх дном деревянный ящик и замер, задумавшись.

— Ложку забыл? — не отрываясь от ухи, спросил экстрасенс-Кирпич.

— Как бы да… — кто-то ответил у меня изнутри голодным голосом.

Кирпич молча достал большой туристический нож, раздвинул его, и на свет появилась небольшая по размеру, но всё же ложка. Я, счастливо улыбаясь подвалившему счастью, обрадованно протянул руку, но тут же получил по ней этой же самой ложкой.

— Не так быстро, голодающий. Договариваемся. Я тебе ложку, а ты мне хвост! — предложил мне сделку Кирпич, — кстати, там ещё и вилка есть.

Ответ пришёл как-то сразу. То ли от голода, то ли от злости. Тоже мне, товарищ называется!

— А хрен там! Подожду, пока остынет, юшку я и так выпью. А хвост руками. Чай, не баре! — зло ответил на предложение известный в определённых кругах прозаик. Тогда и в голову не приходило, что после увиденного пять минут назад, можно ещё шутить.

Через пару секунд в голос ржали все, кто слышал наш диалог, а те, кто не слышал, просили рассказать и тоже ржали. Через минуту у кого-то нашлась запасная ложка и была подарена мне безвозмездно. По просьбе Кирпича я рассказал о событиях, произошедших в дозоре у лесополосы. Я заметил, как все трое переглянулись между собой, и Дед сказал вполголоса, мрачно сдвинув брови:

— С этого момента запрещаю любые перемещения без моего ведома.

— Так я вроде…

— Кирпич, Пуля, меняйте дозорных, пусть обедать идут. А посуду Нос помоет, — распорядился Дед, со звоном бросив ложку в пустую миску и, взяв бинокль, пошёл в сторону первой линии обороны.

— Самого молодого нашли что ли? — чуть слышно спросил я, обращаясь к спинам уходящих парней, в надежде, что меня никто не услышит.

Жареный танк с укропом

Через полчаса все бойцы блокпоста, одев бронежилеты и каски, у кого они были, сидели плечо к плечу в самой защищённой части бетонного укрытия. На поверхности находились только четверо. Двое были в дозоре, но при начале танкового обстрела и они должны были спуститься в укрытие. А вот где был Михай со своим напарником, никто не знал. Хотя практически всем было понятно, какая военная специализация была у этого парня, похожего на цыгана. Не зря он «местным» задавал одни и те же вопросы, касающиеся танка. Когда по времени? Сколько выстрелов? Интервал? С ходу или стоячий? Где остановка? Ориентиры? Примерная дистанция? Корректировщиком был наш Михай. Профессиональным и очень грамотным корректировщиком артиллерии. Дальней артиллерии.

В четырнадцать пятнадцать было тихо. В четырнадцать тридцать забежал один из дозорных, попросил огонька, прикурил и на вопрос:

— Ну, как? — молча мотнул головой и убежал на пост.

На позициях возле лесополосы успели кое-как закопаться и замаскироваться. Все ждали.

— Кот, я Гром! Давай на связь, слющай! — изображая акцент лица кавказской национальности, пробасил артиллерист.

— Здесь Кот. Тихо пока.

— Слющай, Котик! Совсэм тебя не уважяют эти сушёные укропи!

— Не знаю. Может у них обед, а может планы изменились. Но вы там не расслабляйтесь. До связи!

Через часа полтора курящие взбунтовались и Дед разрешил по двое выходить на свежий воздух и испортить его своей «Примой» и «Шахтёрскими» с фильтром. Пришёл Вира с перевязанной головой и в хреновом настроении. Приказал группе Деда по-тихому собираться и выдвигаться на усиление к лесополосе. Но тут из окопа в наш бетонный бункер покатились с выпученными глазами курящие:

— Выполз, сука!

Я, было, рванулся наверх, но железная рука Кирпича мёртвым якорем зафиксировала мой ремень.

— Нос, не высовывай свой нос! — зло сказал этот доморощенный поэт, сажая меня на место.

А тем временем:

— Гром, я Михай.

— Здесь Гром.

— Вышла «коробочка». Два пристрелочных.

— Есть, два пристрелочных!

— Бронебойные не трать, «мочи» фугасами.

— Ежу понятно, начальник!

Позже я узнал, что батарея гаубиц, знакомых мне ещё по Афгану, Д-30, стояла и ждала команды нашего корректировщика-наводчика в восьми с половиной километрах от наших позиций. Пригодных для стрельбы по средним танкам снарядов было всего шесть. Два из них Жорик Громов, командир гаубичной батареи, выменял у соседей за малую толику этилового спирта, а вот четыре пришлось покупать. А что? Такая нынче война! Жорик не был профессиональным военным. Георгий Иванович Громов был преподавателем математики в техникуме шахтёрского города Горловка. Правда, срочную служил в артиллерии и дослужился до звания старшего сержанта — командира орудия. Свою военную специальность математик вспомнил, когда обнаглевшие бандеровцы попёрли на Донбасс свои порядки устанавливать. На бывшем военном артиллерийском складе «консервации» собрал из ржавеющего там арсенала четыре гаубицы Д-30 и заново научил их стрелять. И теперь Громова Г. И. с большим уважением звали — комбат Гром.

Оба дозорных, неуклюже ворочаясь в бронежилетах в узком коридоре бетонных апартаментов, рухнули к нашим ногам вместе с разрывом первого фугаса, выпущенного по нам вражьим танком. Бетонные блоки чуть вздрогнули, и из щелей посыпался сухой раствор. Было видно, что мужики привыкли к таким «играм» противника и чувствовали себя в относительной безопасности. Никто из них не слышал, как орёт в микрофон Михай:

— Прицел — 224, уровень — 323, основное направление — правее 1/20…

И через двадцать секунд из двух стволов гаубиц Д-30, по сути моих ровесниц, с грохотом вылетели два осколочно-фугасных снаряда 122 калибра. Пристрелочные. В это время Т-64, с ярко жёлтой полосой через всю башню, успел долбануть второй раз. Тридцать пять секунд для нормального человека вроде и немного. А вот для артиллерийского корректировщика это вечность. За тридцать пять секунд, что летит «медленный» гаубичный снаряд, с целью может, что угодно произойти. Об этом знают и артиллеристы, и танкисты, а лучше всех — корректировщики. Мы не слышали, как «прошуршали» над нашим бетонным укрытием два гаубичных снаряда. Но, как они рванули, почувствовали собственными седалищами.

Снаряды разорвались практически одновременно в 10–15 метрах от танка, подняв вверх два чёрно-серых «букета» из асфальта, щебня и земли. Один снаряд упал прямо перед мордой танка, забросив в открытый люк потерявшего страх механика пару лопат дорожного покрытия и, пахнув, на и без того чумазую рожу жаром горящего тратила. А второй рванул слева, звонко отбарабанив осколками по броне и гусеницам.

«А вот тут спешить не надо. Укропы в танке, конечно, охренели. Откуда, мол, прилетело? Не ожидали такого приёма и что делать дальше, не знают. Совещаются», — думал Михай, сжимая в руках «Аквидук».

— Гром, всё отлично. Заряжай все. Поправку дам.

— Я готов, Михай. Жду поправок.

Внезапно взревел танковый движок, выпустив густой сизый клуб дыма. Машина дёрнулась назад, но её, почему-то, начало разворачивать вправо. Правая гусеница остервенело грызла старый асфальт, а левая судорожно дёргалась и не крутилась. Танк беспомощно «вальсировал» на одном месте, смещаясь в сторону второй воронки. «Осколком каток заклинило», — понял Михай.

— Гром! Цифры те же. Без поправок. Огонь!

— Михай, я правильно пон…

— Огонь, твою маму…

Танк Т-64, производства Харьковского завода имени Малышева, лязгая правой гусеницей, надрывно грохоча полумёртвым, страшно чадящим двигателем «ёрзал» на месте, как свинья на льду.

— Идиоты! Рвите когти! Вылезайте и в кусты, пацаны! — орал в голос украинским танкистам, привстав на одно колено и размахивая биноклем в руках Михай.

Первый же снаряд разорвался за башней, в задней части танка, разворотив двигатель. Машина замерла, просела, обречённо зачадив горящим топливом, как бы ожидая тот последний… «контрольный в голову». Второй и третий снаряды разорвались практически в одной точке, выкопав общую большую воронку прямо по ходу предполагаемого отступления танка. Михаю даже показалось, что он увидел, как откинулся люк аварийного выхода, но тут прилетел четвёртый снаряд. Тот самый. Контрольный! И поставил «жирную», 122-миллиметровую точку прямо в центре верхней части башни Т-64. Рвануло так, что, даже стоя за километр с небольшим от взрыва, парни почувствовали толчок горячей волны воздуха в грудь.

— Боекомплект в башне рванул, — радостным голосом сказал напарник, — там больше двадцати снарядов.

— Двадцать восемь!

— Чего? — не понял напарник.

— Двадцать восемь снарядов в башне у Т-64. В нашем случае — двадцать шесть, два он успел стрельнуть, — объяснил Михай, щёлкнув тангеткой радиостанции.

— Гром, я Михай. Цель уничтожена. Спасибо за работу.

— Как учили, дарагой, как учили! — радостно коверкая слова, ответил Громов, — спасибом нэ отделаетэсь, господа спецы. Я на вас два литра «шила» извёл. До связи!

Из бетонного «убежища» повалил народ. Их лица были такими, как после демонстрации на 1 Мая! Типа: «Скорей бы флаг отдать и по соточке!» На дороге горело и чадило то, что ещё минуту назад хотело их вкатать в асфальт, размазать, растоптать… Взрывались от высокой температуры разного калибра пулемётные и автоматные патроны внутри раскалённого корпуса. Глухо «хлопнула» ручная граната. От взрыва боекомплекта, башню сорвало со штатного места, и она лежала рядом с корпусом, воткнув деформированный ствол в щебень обочины. Где-то там, внутри, горели, «выполнив свой долг» молодые пацаны с русскими и украинскими фамилиями. Кто-то из ополченцев зло и цинично сказал:

— Пожалуйте к столу, господа бандеровцы! Жареный танк с укропом!

Попытка прорыва

Неожиданно справа от лесополосы донеслась длинная автоматная очередь. Через секунду ещё и ещё. Потом резанул слух резкий звук двух очередей ДШК и взрыв мины. Мимо пробежали Михай с напарником, что-то крича в микрофон рации.

— Разведка, за мной мужики. Вира, к бою! — крикнул Дед, и низко пригибаясь, побежал в сторону предполагаемого прорыва.

Я бежал за Михаем и слышал, как тот кричал в микрофон радиостанции:

— Гром, я Михай! Не спать! У нас — прорыв. Готовь свои фугасы.

— Михай, я Гром. Никто не спит. Обедаем.

Из лесополосы резанула пулемётная очередь. Явно по нам. Упали. Михай с напарником, смешно перебирая одной рукой, бежали «по-собачьи», «ныряя» в зарослях высокого бурьяна. Мы переглянулись и тоже рванули на трёх конечностях. Во всяком случае, так было быстрее, чем ползком и почти не заметно за буграми и кустарником, росшим по краю оврага. На позиции прибежали почти одновременно с Михаем. Залегли. Кот коротко объяснил Деду обстановку и поставил задачу нашей группе.

Как и ожидали, прикрываясь густой растительностью лесополосы, на позиции дозора вышла разведка ВСУ. Увидев движение с нашей стороны, разведчики открыли огонь. Большим сюрпризом для них была жёсткая работа нашего ДШК в ответку, своими очередями срезавшего стволы молодых деревьев. Они шарахнулись вправо и налетели на первую мину заградительного минного поля. Рвануло, но от своей затеи парни не отказались. Видно подкрепление подошло, и задача была поставлена конкретная и жёсткая. Пуля достал из рюкзака какую-то невероятного покроя сетчато-лоскутовую рвань и напялил на себя. Потом отполз от нас метров двадцать и замер.

— Всем лежать! Дед, уводи своих в овраг! — вдруг, надрывая голосовые связки заорал Кот.

Не успели мы скатиться вниз, как чётко услышали приближающийся звук. Он был похож на звук упавшего на раскалённую сковороду сырого яйца, стократно усиленного. Потом два оглушительных взрыва, совсем недалеко. Это пристрелочные. Значит, секунд через сорок-пятьдесят прилетит по-настоящему.

— Нос, а где Пуля? — толкнув меня, спросил Кирпич, — где эта маленькая, худощавая сволочь? — уже кричал Вася, багровея лицом и карабкаясь вверх на бугор.

Уже через тридцать секунд сверху на нас с Дедом летел, распластав свои руки-крылья, весь в рыболовных сетях с привязанными к ним лоскутами от старой одежды, наш горе-снайпер. За ним спустился на «пятой точке» Вася Кирпич, прижимая к груди СВД и свой «калашников». А над нами, разрывая молекулы воздуха, уже шелестела вторая «порция гостинцев» от Грома. А потом была третья, четвёртая. Опомнились на «той» стороне. «Завыли» в разных тональностях мины, засыпая нас землёй и не давая поднять головы. Между разрывами иногда доносился совсем сорванный голос Михая, на матерном языке переговаривающегося с артиллеристами.

— Гром, сволочь, ты куда… меняй, бл…, уровень, падла!

И через минуту, снова:

— Жорик, сучий потрох! Кто вас так стрелять учил? Сам уровень проверь… Да, в жопу твою серию, по нам две миномётные батареи херячат, дублёра моего накрыло! Повторяю цифры…

Видно, «боженька» войны на этот раз всё понял правильно. Гаубичные снаряды по-прежнему шуршали у нас над головами, но разрывы слышались далеко впереди. Вскоре из лесополосы огонь прекратился. Перестали «прилетать» и мины. Услышал несколько последних фраз Михая, он прощался с Громом.

— Предпоследней серией ты их накрыл, а последняя опять улетела хрен зна куда, — еле сипел в микрофон Михай, — не, Сашка живой, но зацепило здорово. Будем в больничку пацанчика отправлять. Да вернём мы тебе эти два литра, вот заладил, алкаш. Да, шучу я, шу… Всё, не засерай эфир!

Осторожно поднялись на бугор. Лунный ландшафт. Исковерканные разрывами мин и гаубичных снарядов поля и сопки. Как будто вырубленный тупым топором участок лесополосы, совсем недавно скрывавший разведчиков ВСУ. Ещё дымящиеся воронки, звенящие под ногами пустые гильзы. Стон раненого Сашки, сидящего в неглубоком окопе с перевязанной головой и шеей. Труп заряжающего расчёта ДШК, накрытый с головой плащ-палаткой. Всё это говорило: «Парни, это война. Там — вороги! Здесь — братаны! Мы победим». Только вот интересно, а, что думают по ту сторону «соприкосновения»? Те парни, носящие такие же фамилии, как и мы. Отзывающиеся на: Серёгу, Сашку, Витьку и Ваньку. Говорящие на моём родном языке… Да, наверное, и думают так же.

Зачистка

— Судя по характеру раны, заряжающего ДШК снайпер снял. Входное под правым глазом. Под срез каски стрелял, — сказал Кот, пробуя понять откуда стрелял вражий снайпер, — Дед, пока не стемнело, бери людей и проведи «зачистку» лесополосы. Дальше ста пятидесяти метров не углубляйтесь. Раненых и убитых сюда сносите. Там оставлять нельзя. Жарко, а ночью лисы набегут. Попортят. Доля покажет, как минное поле обойти.

Ополченец Доля, он же и «местный сапёр», сказал нам, чтобы шли «след в след». Проход был несложный, видно минировали дилетанты в этом деле. Нас пошло шесть человек, наша группа и двое «местных». Шли настороженно. Мёртвые, конечно, не стреляют, а вот раненые могут. Да и могли растяжки оставить при отходе. Первых нашли сразу. Двое бойцов лежали рядом. Вернее один лежал на другом, как бы прикрывая его своим телом. В руке белел и трепыхался на ветру размотанный рулончик бинта. Видно перевязать хотел товарища, а тут и его пуля достала. Судя по «развороченным» выходным отверстиям, их «отработал» ДШК. Метров через тридцать, почти на краю воронки от гаубичного снаряда, нашли фрагменты тела ещё одного. Дед присел на корточки и показал на две борозды на земле.

— Это от каблуков берцев. Наверняка раненого волокли. А может убитого. Выносили, кого смогли. Сколько ж их было?

Чуть в стороне нашли ещё одни следы волочения. Обратили внимание на часто попадающиеся упаковки от бинтов и пустые шприц-тюбики от обезболивающих средств. Значит, не бросают своих, если есть, кому вытащить. А то у нас тут «бешенные пропагандисты» в нелюдей «укропов» превращают. А как насчёт: «Русские своих не бросают»?

— Нос, Пуля пройдите ещё метров сто, но не больше. И назад. Под ноги смотрите. Старший — Нос, — отдал команду Дед.

А тем временем ребята начали собирать брошенное оружие, сносить тела и останки погибших в одно место. Мне почему-то казалось странным, что после такой интенсивной стрельбы с обеих сторон, потери, в общем, не такие значительные. Стреляли суматошно и плохо? Или не старались стрелять хорошо?

Мы с Пулей медленно пошли вперёд, держа друг друга на прямой видимости. Ничего интересного, кроме уже виденного раньше, не попадалось. Срезанные осколками ветки молодых дубков и осинок хрустели под ногами, демаскируя нас. Я было, уже хотел свистнуть Пуле, что пора возвращаться назад, но неожиданно и ясно услышал, как лязгнул металлом передёрнутый затвор. Услышал звук и Пуля, мягко сняв с предохранителя свою СВД. Я махнул рукой, чтобы тот спрятался, а сам присел и, вглядываясь в густую зелёную поросль, крикнул:

— Видим тебя. Снайпер держит твою голову на мушке. Бросай автомат и выходи с поднятыми руками. Иначе будем стрелять на поражение.

— Дядьку, нэ стриляйтэ! Я нэ можу выйты, бо пораненый. Кулэмэт бросыв, — крикнул высокий, дребезжащий мальчишеский голос.

— Нос! Вижу его. Он у меня в прицеле! Могу стрелять! — радостным голосом крикнул Пуля.

— Я тебе стрельну! Я тебе сейчас по ушам… опусти ствол, — заорал я на этого засранца, — слышь, малой! Оружие в сторону, я иду к тебе. Всё нормально будет, не дёргайся.

Пока ещё не видя этого раненого хохла, я краем глаза заметил, что винтовку Пуля не опустил и всё так же смотрит куда-то вперёд через оптический прицел. А вот и он! На земле сидел, оперев спину на пенёк, большой, упитанный мальчишка лет семнадцати — восемнадцати. Круглая, стриженная под «ноль» белобрысая башка, бледные от ранения и страха полные щёки, еле заметный пушок под носом и полные слёз огромные голубые глаза. Он, не моргая, испуганно смотрел на меня, облизывая сухие губы. Разведчик, твою мать! Штанина на правой ноге парня была разрезана от паха до лодыжки и туго перевязана выше колена грязным бинтом, пропитанным кровью. Рядом лежал ручной пулемёт ПКМ, с отстёгнутым магазином. Я встал так, чтобы перекрыть своей спиной «линию огня» нашему неугомонному снайперу. Но через минуту уже услышал его недовольное сопение у себя за правым плечом.

— Сынок, идти сможешь? Скоро будет темно и тебя уволокут злые бабайки, если не пойдёшь с нами! — попробовал пошутить я с раненым «бойцом добровольческого батальона», — Как зовут тебя, хлопчик?

Неожиданно лицо мальчишки сморщилось, и он тихонько заплакал, пуская из носа пузыри и причитая:

— Евгэном мэнэ звуть. Ой, дядьку, нэ чипайте мэнэ! Я бильшь нэ буду! Пораненый я, до дому поиду.

— Не трогайте его! — неожиданно возмутился Пуля, — а какого хрена сюда припёрся? А, Евген? Ты откуда вообще?

— Из Луцька я. С другом Тарасыком на вийну пишлы. Его вже вбылы… — опять заныл наш хохол.

— Заткнись, гад! — для порядка щёлкнул затвором Пуля, — вставай и пошли, тебе говорят. Или шлёпну прямо здесь!

Я вдруг начал понимать, что ребята передо мной — абсолютные ровесники. Только один, пухлый недоросль, «пийшов на вийну клятих кацапив та москалив вбывать» за компанию с уже убитым здесь другом Тарасиком. А второй, недоученный ПТУшник, здесь мстит за невинно убитую родню и защищает свой дом от «скачущих фашистов — тарасиков».

— Нэ можу я идты, братыку. Артерию перебило на нози, еле кров зупынылы, — хлюпал носом Евген.

— Какой я тебе братик, сучья рожа? Вставай, давай! — прикрикнул Пуля, несильно пнув по здоровой ноге пленного Евгения.

Поняв, что с ровесником не договориться, Евген снова переключился на меня:

— Дядичку, мэнэ Игнат на соби тягнув. Алэ я дуже важкий для нёго. Вин казав, шоб я тут чекав, а воны ночью за мной прыйдуть. Отпустыть мэнэ, будь ласка. Я никого нэ вбывав. У мэнэ маты… — разрыдался, недоговорив фразы, «грозный» разведчик Евген.

Для себя я давно уже решение принял. Забираем пулемёт и уходим. А Евгена? А раненого мальчишку Женьку оставляем здесь. Пусть этого стокилограммового украинского подсвинка такие же как он и прут на себе. И дай ему Бог пережить этот стресс, вылечиться и стать настоящим мужчиной. И не дай ему Бог забыть всё это и вернуться!

Я поднял пулемёт, поставил на штатное место магазин с патронами и сказал, обращаясь к Пуле:

— С военной точки зрения пленный Евгений из славного города Луцка ценности не представляет. Посмотри на него. Он же всю тюремную кухню обожрёт, пока его обменяют. Украинский доброволец остаётся здесь ждать своих товарищей для эвакуации на лечение по месту постоянного жительства. Вопросы есть? Вопросов нет, а если всё-таки есть, обсудим по дороге. Вперёд, снайпер.

Пуля шёл впереди, недовольно футболя, попадающиеся на пути грибы поганки. Он был явно недоволен моим решением и обдумывал свои дальнейшие действия. Я тоже понимал, что скажи я Деду, Коту или Вире, что отпустил сдавшегося врага, могут возникнуть неоднозначные вопросы по поводу моей лояльности. Я догнал Пулю, остановил его и спросил:

— На вопрос ответь. Только честно, можешь даже подумать.

— Ну? Задавай, — шмыгнул носом Пуля.

— Кто кого первый обнаружил? Мы его или он нас?

— Ну, он, — честно ответил парень.

— А теперь смотри, — я отстегнул от пулемёта рожок с патронами и показал его Пуле. На месте были все 45 патронов, калибра 7,62 мм.

— И, что? — всё ещё не понимал меня мальчишка.

— А, как думаешь? Если он заметил нас первым, имея в руках пулемёт с полным магазином патронов, мог он нас обоих положить?

— Мог… — опустив голову, и поняв, к чему я клоню, ответил Пуля.

— А ведь не стал! А, Пуля? Мог, а не стал. Значит, не всё человеческое вытравили у этого пацанёнка. И мы с тобой это поняли и поверили ему, — поставил я точку в этом эпизоде военных действий.

— Ладно, Нос. Давай шагу прибавим. Петрович обещал ещё ухи наварить, а за нашими мужиками хрен успеешь, — повеселевшим голосом отозвался Пуля, перепрыгивая через небольшую воронку. Он всё понял. И я понял, что вопросительные знаки в его голове поменялись на знаки восклицательные.

Жив будь, Иван Виригин

Машина пришла только утром. Забрали в госпиталь, но в разные отделения, убитых и раненых бойцов с блокпоста Вириги. С ними уехала и наша группа, приказ пришёл. А бойцы Кота ушли ночью своими ногами. Куда? Чего? Никто не знает, кроме конечно тех, кому положено всё знать.

Утром того же дня от блокпоста на дорогу вышел человек без оружия. В руках он держал длинную палку с привязанной к ней белой наволочкой. Это был командир ополченцев Виригин. Он шёл медленно по дороге, держа в вытянутой вверх руке им же смастерённый белый флаг. Минут через пять за ним на дорогу спустилась группа людей. Они по двое несли завёрнутые в куски брезента тела погибших бойцов ВСУ во вчерашнем бою. Оружия ни у кого не было. Пройдя метров двести пятьдесят, Вира остановился, продолжая высоко над головой держать свой белый флаг. Подошли ополченцы со своей ношей, по жесту командира положили тела в ряд метрах в десяти впереди него. Назад они не шли, они бежали. Мужикам было не по себе от того, что из окопов, дотов и лесопосадки на них были направлены десятки стволов, а у них даже ножи Вира позабирал, чтобы не провоцировать. На дороге остался только командир в тёмно-синих ментовских галифе с флагом и три мёртвых тела с жёлто-голубыми шевронами на рукавах.

Зачем он остался? А он и сам объяснить не мог. Потом, правда, говорил, шутя, что хотел посмотреть на «живых укропов». А то — или издалека, или мёртвые… Через некоторое время из лесопосадки на дорогу выполз БМП с жёлтой полосой по корпусу с тремя бойцами на броне. Машина пехоты, лязгая гусеничными траками, подъехала ближе к уложенным на асфальт телам, развернулась поперёк дороги и остановилась между Виригиным и тремя «посылками». Башня БМП медленно повернулась на 90 градусов, ствол пушки дёрнулся, ища цель, и замер, почти упершись в грудь бледного, как бинт на его седой голове, мужика. С брони спрыгнули два парня, быстро и молча подали три «200-х» наверх. Потом к Вире подошёл один из бойцов, видимо, старший. Вира отбросил палку с белым флагом и рефлекторно протянул ему руку… Нет, «укроп» её не пожал. Только коротко кивнул, тяжело посмотрев в глаза.

— Раненые были? — спросил он.

— Нет, ваши всех забрали, — ответил Вира.

Старший «хмыкнул», посмотрев на чудные галифе Виры, поднялся на машину и коротко ударил прикладом автомата по броне. БМП газанул, разворачивая башню и по прежнему держа Виру на прицеле, осторожно, объезжая воронки и бугры на дороге, покатился в сторону позиций добробата. Позже, рассказывая этот эпизод, Виригин, поседевший уже в сорок лет, признался, что поседел ещё раз!

Про Кирю-старшего, который повёл предателя Студента, помните? В штаб бригады Киря пришёл один. Принёс документы и мобильный телефон Студента. В протоколе военного следователя, с его слов, со слов Кири то есть, записано, что предатель Студент убит бойцом Кирей при попытке к бегству. Убит и похоронен в овраге у дороги. Ну, убит и убит. Сам виноват. А зачем убегал? Только на «виригинском» блокпосту все всё поняли. За младшего брата Сашку Киря рассчитался. Поняли и… воевали дальше.

«Язык» из Европы

Наш тентованный ГАЗ-66-ой ехал медленно, объезжая воронки и выбоины на дороге. В кузове, кроме нашей группы, находился «деликатный» груз. В госпиталь везли, завёрнутые в плащ-палатки, мёртвые тела двух наших погибших товарищей. А в кабине грузовика полулежал раненый в голову и шею Саня, дублёр корректировщика Михая. От постоянной тряски, край плащ-палатки съезжал с головы одного из убитых, обнажая обезображенное маской смерти молодое веснушчатое лицо. И каждый раз Пуля съёживался, прятал свою голову у меня за спиной, а я наклонялся и поправлял край прорезиненного «савана». Убитый парнишка был приятелем нашего Пули. Антохой его звали.

В семнадцать лет тяжело воспринимается слово «был» в невозвратно прошедшем времени. Тем более, когда ещё вчера сидели на одном ящике из-под патронов, смеялись и, обжигаясь, хлебали уху, надеясь на добавку. Вечером вместе, открыв рты, слушали бывалых мужиков, травящих байки за взрослую жизнь. А потом спали рядом, натянув по самые уши одну на двоих плащ-палатку.

А потом был бой! И лежит сейчас мальчишка — Антоха, качая мёртвой головой на ухабах и выбоинах, под той самой плащ-палаткой, убитый метким выстрелом в лицо с веснушками украинским дядькой-снайпером. Он был десятым подтверждённым «сепаром» на его счету. Должны деньгу отвалить, а может даже медальку дать. Ох, как же будет гордиться своим батькой где-то там, в Закарпатье, его единственный сын одиннадцатиклассник Антоха…

В пгт Александровка нас забросили к полудню. Здесь располагался штаб «котовцев», то есть нашего батальона. ГАЗон повернул на Донецк, по пути прихватив ещё одного «200-го» и двух «300-ых», с сопровождающим санитаром. Найти штаб батальона было проще простого. Нам сказали:

— Ищите клуб!

Небольшой, но с обязательными облупленными колоннами и стенами клуб, построенный, конечно, ещё при Союзе, находился в центре посёлка городского типа. Мы с Кирпичом остались посмотреть, как «глубоко затягивается импортной сигаретой» в курилке Пуля, а Дед пошёл разузнать обстановку. Обстановочка, видно, была так себе, потому, что Дед вернулся очень скоро с обрывком бумаги в руке. Это был адрес нашего расквартирования. По пути Дед рассказал, что после обеда в штабе наш ротный собирает командиров трёх разведгрупп на совещание. В это время там был и мой знакомый — Михалыч, который сказал Деду:

— И этот твой… Писатель пусть приходит. Ему интересно будет.

— Нос, что ли?

— Какой нос? — не понял Михалыч.

— Ну, наш москвич. Нос он теперь, — терпеливо пояснил Дед.

— Хорошо не Ухо, — усмехнулся Михалыч, — Нос, так Нос. С ним приходи.

Я был страшно рад видеть Михалыча. Вроде и время то прошло всего ничего, а увидел и на душе потеплело. Долго тряс его руку, извинялся, что не звонил и обещал исправиться. Оказывается, он был в курсе событий на блокпосту Виригина. Ну да! Не каждый день танкам «башни сносит»!

В небольшом кабинете клуба, с портретом Тараса Григорьевича в вышиванке на стене, нас было семеро. На столе лежала карта Донецкой области с прилегающими соседними районами образца УССР. Правда, карта была жирно изрисована фломастерами и истыкана флажками, показывающими где «они» наступают и где «мы» обороняемся. Поздоровались. Ротный немного «передержал» мою руку, но рассмотрев мою рожу, не до конца отмытую от пороховых газов, удовлетворённо улыбнулся. Докладывал Михалыч. Сначала это было похоже на политинформацию и «захотелось на воздух», но очень скоро я услышал такое, что был вынужден быстро включить на запись свой диктофон.

— Все, наверное, помнят информацию, как во время чеченских войн, из всех щелей на территорию России полезли так называемые «добровольцы». Африканские и азиатские арабы, наши бывшие братья по Союзу: татары, айзера, таджики. Ну и конечно, прибалты. А куда без «белой» кости? Кто, якобы, единоверцам помогать, а кто откровенно за «долярами». Нет, мы не скрываем, что нашим молодым республикам помогают. И не только продовольствием и товарами первой необходимости. Есть и добровольцы, приехавшие к нам на помощь практически со всех континентов. Мы, не скрывая, о них говорим, пишем, показываем. В большинстве случаев, к сожалению, это не носит массовый характер. ДНР справляется с военными задачами собственными силами. А что делает Украина? Вернее, что делают с Украиной?

По нашим разведданным в настоящее время только на её территории находится шесть учебно-тренировочных баз, где обучение ведут иностранные инструкторы стран НАТО. Мало того, офицерский состав проходит переподготовку и обучение на базах НАТО в Западной Европе и Штатах. Но и это ещё не всё. Наверное, слышали об официально заявленных чеченских батальонах и о «грузинском легионе»? Правда, они малочисленны и вряд ли повлияют на обстановку на линии соприкосновения. Появились и начали действовать частные военные компании из Польши, Прибалтики и даже из скандинавских стран.

— Поляки есть точно! Сам слышал, — не выдержал один из командиров групп.

— Вот! Вот сейчас самое главное. Мы говорим представителям ОБСЕ, типа: «Ребята, с нами вся Европа воюет. Получается, что вы с нами воюете». А они, типа: «Ничего не знаем, не видели, не слышали!» Достаньте мне этого поляка, шведа, хорвата… та хоть чёрта лысого, но иностранно-подданного! Достаньте и приволоките его мне, а уж я его… очень вежливо спопрошу. А вежливым людям ведь не отказывают? А? Нос! Что скажешь? Пишешь всё!

— Согласен, Михалыч! Очень трудно возразить вежливому человеку. Особенно, если он весь в зелёном, — ответил я под общий хохот.

— Вот собственно я вам задачу и поставил. «Языки» нам нужны. Не «укропы», мы их и так слушаем. «Языки» импортного производства. Чтобы Европе их показать, на Минских переговорах представить, да и Россее-матушке информация не помешает. Вот тогда Европа не отвертится. А то строит из себя целку-невидимку евросоюзного масштаба. Маршруты поиска и все детали операции до вас доведёт Морпех. Руководство надеется на вас, разведка.

Михалыч пожал всем нам руки, потом отвёл меня в сторону и тихо спросил:

— Володь, не навоевался?

— Михалыч…

— Ладно. Может, что Вадиму передать?

— Ага, — улыбнулся я, — пусть Танюхиного борща пришлёт!

— Начинаем! — нарочито громко выпалил Морпех, «прожигая» между моими лопатками дыру своим колючим взглядом.

Ротный пристроил нас на пару ночей в заброшенном доме недалеко от центра посёлка. Часть дома обрушилась от попадания «Града», но веранда с печкой и одна комната были целы. Ребята, жившие до нас, заложили дыру в стене, подлатали крышу, восстановили электроснабжение и старенький дом ожил. По пути из штаба зашли на временные склады и получили на всех сухой паёк на три дня и пополнили боекомплект. Наконец и мне досталась пара гранат. Даже выбрать дали. Выбрал РГН. Самые лёгкие, если мне память не изменяет. Зашли в маленький местный магазинчик. Дед купил два рулона скотча, польского производства и вполголоса сказал:

— Поляков будем вязать польским скотчем. Им будет приятно, наверное.

После ужина Дед разложил на столе почти чёрного цвета ксерокопию Марьинского района Донецкой области и предложил нам разобраться с деталями. Все детали были у меня записаны на диктофон, поэтому мы просто ещё раз послушали Морпеха:

— «Дед, район поиска твоей группы от Красногоровки до Марьинки. Разрешили углубиться до Курахово. Дальше нельзя, радиостанция маломощная, не возьмёт. Предупреждаю: брать только живого. Не донесёте, как в прошлый раз, побежите ещё раз».

— А мне не понятно. Почему Морпех говорит, что операция рассчитана на 3–5 дней, а харчи только на три выдали? — возмущённо спросил Пуля.

— Сказали, чтобы у сочувствующих ополчению хлебца попросили, — попытался пошутить я, — сказали, что местные посочувствуют и дадут.

— Ага, догонят и ещё дадут! — взбеленился, вдруг, Пуля, — мы вон с Кирпичём залезли в погреб за картошкой. Думали, ничей, да и картоха вся сморщенная, проросшая. А тут дедок, столетний, откуда ни возьмись. Да, как треснет Кирпича клюкой своей. Кирпич ему, мол, ты чё, старый? Мы ж тебя защищаем, дай пару кило супчик сварганить! А дед, мол, защищать то защищай, а картоху не трогай. Угля, говорит, привези, тогда и картоху получишь. Вот такие рыночные отношения.

Весь вечер и всю ночь жила своей мерзкой жизнью линия фронта. Отбирала жизни, калечила, оставляла семьи без отцов, братьев, сыновей и женихов. Фронт был совсем рядом, порой казалось, что стрельба идёт на соседней улице. Фасады большинства домов, заборы и калитки были истерзаны залетавшими осколками и пулями от крупнокалиберного стрелкового оружия. Жизнь переместилась под землю: в подвалы, погреба, выкопанные на скорую руку, и укреплённые, как ДЗОТы времён войны, глубокие землянки. Команда была подготовиться к рейду и отоспаться. А, как тут выспаться, когда вот только, что во двор залетела на излёте трассирующая очередь крупнокалиберного пулемёта и срезала толстенную ветку яблони под окном?! Завтра ночью сапёры делают проходы, и мы просачиваемся на сопредельную территорию. Язык не поворачивается назвать её «чужой». Неспокойно как-то.

Утром недосчитались Пули. Куда мог исчезнуть этот стервец, оставалось только гадать. Во время завтрака забежал боец из нашей роты, принёс нам усиление к вооружению — РПГ-7 и четыре выстрела к нему. Два кумулятивных и два осколочных.

— Справишься? — почему-то спросил у меня Дед.

— Не вижу проблем, штука знакомая, — ответил я, на всякий случай, посчитав пороховые заряды.

Три выстрела с зарядами Вася Кирпич забрал себе, а «трубу» и один осколочный я разместил у себя в ранце, вспомнив, как их носили наши пацаны — разведчики. Днём на передовой стрельба заметно ослабевала. Только иногда двумя-тремя короткими очередями предупреждал о своём присутствии ПКМ, да агрессивно ему отвечал в ответ двумя-тремя гранатами АГС. Неожиданно шумно в хату вошёл возбуждённый Пуля с чёрными от чернозёма коленками и локтями. На его плече болталась расчехлённая СВД.

— На запах пришёл, бродяга? — спросил парня Кирпич и, взяв Пулю за тонкую шею, посадил за стол.

На большом круглом столе стояла ещё тёплая большая чугунная сковорода с жареным салом и яйцами, густо присыпанными зелёным лучком.

— А вы? — сглотнув слюну, спросил Пуля, шумно выпустив из груди воздух, набранный для важного сообщения.

— Твоя доляха, ешь пока не остыло, а потом сам понимаешь… — грозным тоном сказал Дед, отрезая большой кусок белого хлеба для паренька.

Это я потом понял, что означали слова бывшего учителя физкультуры. Завтракал Пуля очень долго. Навернув сало с яичницей, он долго и тщательно протирал сковороду хлебным мякишем. Потом шумно цедил чай из эмалированной кружки, с грохотом вылавливая ложкой плавающие чаинки. Все понимали — тянет время поросёнок. После того, как Дед убрал со стола оставшийся хлеб и чайник с кипятком, Пуля подскочил и весело предложил:

— А давайте я посуду за всех помою? Мне не трудно.

— Нос помоет, он сегодня дежурный. Исходное положение принять! — рявкнул Дед, зачем-то расстёгивая свой брючный ремень.

Пуля молниеносно сбросил с себя курточку, ремень, выбросил всё из карманов и принял положение для отжимания от пола. Ах, вот, что означали многозначительные слова Деда «…сам понимаешь…». Начал Пуля довольно бодро, но уже при счёте «тридцать» его острые локти перестали полностью разгибаться, а на пол со лба упали две первые капли пота.

— А не надо было жрать столько, — ухмыльнулся Кирпич, заглядывая в ствол своего АКМа.

— Сколько ему? — шёпотом спросил я у Василия.

— Ерунда! Полтинничек! — весело ответил Кирпич, — он у нас скоро качком будет.

После полтинничка Пуля откинулся на спину и, тяжело дыша начал свой рассказ:

— Дед, я конечно виноват, но, если честно, хотел вернуться до вашего подъёма. Я на «передок» ходил. У меня здесь дядька Славка воюет, батин брат двоюродный. Думал, найду, поговорим. Он же до сих пор ничего о моих не знает. Ну, и хотел посмотреть, как тут у них вообще. Мужики, тут война настоящая! Каждый день убитых и раненых вывозят. Кровища… Меня там один дядька прихватил, говорит, типа, — давай помогай грузить «200-х». А я ему, типа, — ты чё, дядя, я — снайпер, на войну иду. А он, как врежет мне по загривку, винтовку отобрал и заставил трупаки в кузов машины подавать. Я чуть не обделался со страху. Так до первой линии окопов и не добрался.

— Вот будешь знать, как приказы старших нарушать, — поучительно произнёс Дед.

— Ага! И мне спасибо скажи, что завтрак тебе оставил, а то были у нас тут охотнички… — улыбаясь, заметил я, поглядывая на вечно голодного Васю Кирпича.

— Спасибо дядя Вова, я вам позже ещё расскажу, а сейчас посплю маленько, — ответил совсем умаянный, сонным голосом Пуля, поднимаясь с пола и падая на продавленный диван.

До выхода на задание оставалось двенадцать часов или в другом измерении: один раз плотно поесть и раза три чайком побаловаться.

Краснознамённый отряд

На передовую мы пришли ещё засветло, чтобы разузнать обстановку и проникнуться, так сказать. Окопы на удивление были пустые. На заданный вопрос нам ответили с юмором:

— А, что вы хотели? Ужин! И у нас и у «укропчиков». Стараемся не нарушать и аппетит друг другу не портить.

Было видно, что позиции здесь оборудованы очень основательно и, я бы даже сказал, «по-домашнему». Окопы выкопаны в полный профиль, стенки обшиты «горбылём», а землянки имеют деревянные полы и стены, обшитые ДСП. В самих землянках три-четыре лежанки в два яруса, столы с лавками и обязательно печь, которая и еду готовит, и одежду сушит, и жильцам замёрзнуть не даёт.

— Как всё профессионально сделано! — восторгался я.

— А, что ты хотел? Шахтёры, народ рукастый. Всё делают основательно. И под землёй, и здесь от того, как они всё обустроят — их жизни зависят, — ответил мне Кирпич.

— Кстати, у нас же не все шахты стоят, есть и работающие. Попроси, чтобы тебя хоть на одну смену спустили. В забое лопатой помашешь, будет, что вспомнить! — подтвердил Дед.

В сумерках к нам пришёл заместитель командира батальона и уточнил наши дальнейшие действия:

— Через час двадцать мы начнём нациков кошмарить в полукилометре отсюда, чтобы бошки меньше высовывали, а вы могли пройти, как можно дальше. Разрешили даже залп «Градами» лупануть. По опыту, после «Градов» нацики тоже начнут наши позиции «тяжёлыми» охаживать. Так вот, план такой. Через минное поле вас поведут с началом нашего отвлекающего манёвра, так сказать. Пройти нужно быстро, чтобы с первыми снарядами РСЗО вы начали форсировано пересекать неубранное поле подсолнухов. Показываю ориентир.

Замкомбата взял бинокль и начал по очереди каждому из нас показывать, виднеющуюся за холмом полуразрушенную водонапорную башню.

— К самой башне не подходите, там у них что-то вроде промежуточного поста. Хотя мои парни говорили, что там ещё снайпер сидит какой-то суперовый. Говорят, у него дальнобойная винтовка на три км лупит. Но, думаю, врут от страха. Мы не проверяли, честно скажу. По нам, сука, пока не стрелял, но нервничать заставляет.

Дед с Кирпичом переглянулись, а Пуля только завороженно сказал:

— Три км — брехня…

— По подсолнухам не идите, лучше по краю поля. Подсолнух — сухой, много шума. Да и сверху движение даже ночью по полю угадать могут. В километре за водонапорной башней хутор Первомайский, двенадцать дворов. По нашим данным — пустой, жители разъехались, кто успел. Раздолбали хутор. Сначала добробаты долбали, потом мы… Там можете укрыться. Вы же на Марьинку? Понял. Сейчас сопровождающий подойдёт, его Серым зовут. Связь через «Акведуки», перед выходом будем проверять. Ни пуха вам, мужики!

Замкомбата пожал нам руки и, прижимая к груди АКС, быстро побежал в обратную сторону инструктировать ещё одну группу. Через минут пять подошёл мужичок лет под сорок, сухощавый, небольшого роста. Это и был Серый. Поздоровавшись, он протянул Деду тетрадный листок с вычерченными на нём линиями, обозначениями и расписанными ориентирами.

— Схема прохода через минное поле, — пояснил Серый, — мало ли, что может случиться? Может, вы раньше выходить будете, может связи не будет, а может и меня убьют. Я всем даю. На всякий случай.

Дед аккуратно свернул листок со схемой и показал всем нам, в какой карман он его кладёт. Опять же, на всякий случай. Длинная очередь ПКМа разукрасила ночь короткими оранжевыми пунктирами трассирующих пуль. Началось. Пять силуэтов, по удобно устроенным ступеням, выбрались из глубокого окопа и, низко пригибаясь, быстро побежали в сторону полусожжённого поля подсолнечника. Бежали друг за другом, практически уткнувшись физиономиями в рюкзак впереди бегущего. Крутых поворотов в проходе было мало, так что я долбанулся рожей о жёсткий ранец Деда всего один раз, не успев затормозить. Из правой ноздри потекло… Немного успокоило то, что тут же на мой рюкзак налетела башка Кирпича и он что-то невнятное сказал по поводу моих родственников. Справа не прекращалась перестрелка. «Такали» «калаши», «дукали» АГСы и подвывали мины. За то, что минное поле мы «пробежали» успешно, говорили два факта. Ну, первый это всё же то, что мы все живы. А второй:

— Всё парни. Дальше вы сами. Вдоль подсолнухов, потом башню оставляете справа и через яблоневый сад к хутору. Встречать буду здесь же.

— Спасибо, Серый, — хлопнул парня по плечу Дед.

— В саду яблок полно, вкусные. Но вы их по тёмному не жрите, червивые. Никто ж в этом году не опрыскивал, — откуда-то уже из темноты прокричал Серый.

Но из-за собственного топота, шелеста сбиваемых чёрных головок подсолнуха, как наждаком обдирающих открытые участки тела, мы его уже не слышали. Минут через пять, откуда-то из нашего тыла через линию фронта потянулись, заставляя вбирать голову в плечи и чаще перебирать ногами, яркие жирные нити летящих реактивных снарядов. «Град» пошёл! Очень хотелось остановиться. Посмотреть. Запомнить.

Как работает «Град» я видел в Афгане всего один раз. Днём. Обрабатывали склон горы. Большой отряд душманов закрепился в кишлаке. Большой кишлак. Большая отара овец. Всё вместе, в одном котле…

После узкой лесополосы, отделяющей поле, мы забежали в сад. По инерции пробежали ещё метров сто и остановились отдышаться. Из-за недалёких разрывов, буханья собственных сердец и хриплого сопенья курильщика Пули, прислушиваться к чему-либо было бесполезно. Мы все завалились в высокую траву, росшую между деревьями, и с открытыми глазами и ртами уставились на редкие звёзды, пробивающиеся сквозь тучи и густые кроны яблонь. Было понятно — прошли. Через минуту что-то громко хрустнуло. Мы с Дедом дёрнулись от резкого близкого звука, передёрнув затворы на АКМах.

— Пуля, ты, что ли? — возмущённо прошипел Кирпич, — Дед, он яблоки уже жрёт!

— Куда немытые? — тихо засмеялся Дед, — испугал нас с Носом, засранец.

— Они вокруг нас валяются. Сладкие, прям мёд, — похрустывая, сопел Пуля.

Дальше шли молча, распределившись цепью по рядам между деревьями. По карте после сада мы должны были выйти на дорогу, которая ведёт к Первомайскому. За спиной справа перестрелка практически прекратилась. Наши, видно, устали палить куда попало, но вот добробаты никак не хотели приходить в себя. Видно план по расходованию боеприпасов ещё выполнен не был. Неожиданно вышли к разрушенному небольшому домику на краю сада. Видно «бригадирский» был когда-то. Стояла одна стена, возле которой мы и остановились оценить обстановку. Дед достал из ранца «бинокль ночной», образца ещё прошлого века и, забравшись на стену, осмотрелся. Оказывается, первое строение Первомайского было уже метрах в трёхстах от нас. В разведку пошёл Кирпич. Нам нужно было найти более надёжное укрытие, чем одна стена «бригадирского» домика.

Вася пришёл через минут сорок. Пуля, опережая командира, очень серьёзным голосом спросил:

— Ну, как? Что видел?

— Кошку, — так же серьёзно ответил Кирпич.

Оказалось, что Кирпич обошел пять дворов. Целыми, то есть хотя бы с крышами, им были обнаружены три объекта. Это: курятник, маленький и низкий, летняя кухня с выбитыми стёклами и собачья будка. Голосовать не стали, пошли устраиваться в летнюю кухню, а конкретно осмотреться уже при дневном свете. Первым в дозор стал Дед. Решили меняться через два часа.

Меня разбудили перед самым рассветом. Кирпич протянул мне БН и показал направление. Строго на востоке, на фоне голубеющего рассвета над яблоневым садом возвышалась полусбитая снарядом или миной кирпичная водонапорная башня.

— Григорьич, присмотрись к башне. Не хочу утверждать, но, по-моему, я пару раз видел голубой огонёк там, — сказал, позёвывая, Кирпич.

— Точно голубой? — подозрительно переспросил я, прикидывая, что это могло быть.

— Нос, я не дальтоник. К тому же я его видел не один раз, а два. Ты сам понаблюдай. Утром обговорим, но, я думаю, эту башню нужно брать в оборот.

Что-либо отвечать Кирпичу уже не имело смысла, так как последнюю фразу он говорил уже во сне. Мне не повезло, я так и не увидел до конца своего дежурства, как моргает голубоглазый дьявол. Зато петуха услышал! Да! Настоящего хуторского петуха. Дед подскочил первым. Вдвоём мы на спиртовке вскипятили воду и приготовили вполне съедобный завтрак. От запаха растворимого кофе начали шевелиться и наши коллеги.

За завтраком все поделились своими ночными наблюдениями. Кирпич рассказал о синем огоньке на башне, а я о петухе. Как ни странно, новость о петухе заинтересовала Деда больше всего.

— Если этого деревенского будильника до сих пор никто не подстрелил, значит, у него есть хозяин. Нос, пойдёте вместе с Пулей, посмотрите. Наверняка кто-то из местных остался. Расспросите. Только помягче. Народ озлоблен. У них все виноваты, и «наши» и «ваши». Согнали с обжитых мест, разорили, поубивали… — объяснял нам задачу Дед.

На десерт Пуля предложил нам яблоки, которые он собрал ночью под яблонями. После первого же укуса Кирпич шумно выплюнул то, что попытался съесть и, далеко зашвырнув огрызок, сказал:

— Яблоки, фаршированные мясом, не ем!

Плоды были буквально нашпигованы жёлто-белыми гусеницами с чёрными головками.

— Твою маму, — плаксивым голосом отозвался Пуля, — а я вчера ночью штук пять с голодухи схрумкал!

Мы передвигались короткими перебежками, прячась за полуразваленными стенами построек, вдоль невысоких деревенских заборов и палисадников, засаженных бывшими хозяевами яркими цветами. Я шёл первым, а за мной, иногда прикладываясь к снайперской оптике, на некотором расстоянии семенил Пуля. Куда точно идти я не знал, топали в направлении утренней «трели» деревенского будильника — одиночки.

— Ну и куды вас черти несуть, сукины диты? — неожиданно и зло прозвучал вопрос откуда-то слева от нас.

На деревянной скамеечке, прислонившись спиной к покосившемуся облупленному забору, сидел дед. Одет он был в старые затёртые, видно внуковы, джинсы и выцветшую зелёную футболку с импортными буквами. В правой руке он держал за корявый черенок вилы, а из подмышки его левой руки на нас с интересом посматривал огненно-рыжий петух.

— Дед, а ну, бросай вилы! — неожиданно тонким голоском крикнул Пуля, выставляя обмотанную мешковиной снайперскую винтовку.

— А по сопатке? — как-то по-домашнему предложил грозным голосом дед, — я вот щаз штаны тебе, стервец, сыму, да крапивой отхожу, шоб знал, как со старшими разговаривать.

— Пуля, заткнись! Дед, мы свои, — попробовал я найти общий язык с уважаемым человеком, забрасывая автомат за спину.

— Ага, много вас тут «своих». Последнюю курицу спёрли, уроды! — почему-то ставя ударение на «у», не унимался дед, — шастают тут, жить людям не дают.

— Ты тут чё, сам? А почему с другими то не ушёл? — сев на краешек скамейки, спросил Пуля, пытаясь смягчить тон деда.

— А куды ж я уйду, вояка ты сопливый? Почитай семьдесят два года на одном месте. Садоводы мы. Бригадиром работал. Старый яблоневый сад видели? Я сажал… Это уже второй. Теперь вот с «петей» в погребе живём. Летом не жарко, зимой не холодно.

— Перебрался бы к родственникам. Наверняка есть к кому, — дальше пытался я разговорить деда.

— Ну, как же… внук у меня есть, Серёга. В Москве… жил. Теперь в Магадане. Не добраться мне туда, — упавшим голосом ответил дед.

— Так ты ему напиши там… позвони. Пусть он за тобой приедет и заберёт, — нашёл «неожиданный» выход Пуля.

— Ага! Щаз! Приедет… заберёт! В тюрьме он сидит, в Магадане то! Вот ты балбес, малой! — осерчал дед на Пулю, заставившего вспомнить то, что вспоминать совсем не хотелось.

Как же я жалел тогда, что диктофон «зарыт» в рюкзаке, тут такой материал… Одна надежда — память.

— А зовут тебя как, дедуль? — пробовал напроситься в родственники Пуля.

— Иван Василичем, как ещё… А ты можешь дедом Ваней, — поглаживая петуха, разрешил дед.

— А меня Юркой зовут, а его Владимиром Григорьевичем. Он писатель из самой Москвы, — представил нас Пуля.

— Исть хотите? — уже миролюбиво спросил дед.

Есть не хотелось, но для поддержания контакта мы с Пулей дружно мотнули головами. Дед встал, воткнул вилы у скамейки и махнул рукой, предлагая идти за ним. Мы зашли во двор полностью разваленного, когда-то добротного дома, и подошли к невысокому холму с дверью. Погреб, понял я. Вниз вели около десяти ступеней. Дед опустил на землю петуха и взял в руки керосиновую лампу, стоящую на полке при входе. Первым запрыгал вниз «петя», за ним дед с еле тлеющей лампой и мы. Только намного позже, вспоминая этот эпизод, я удивлялся, что мы с Пулей даже не вспомнили о собственной безопасности. Так было спокойно и умиротворённо рядом с этим хозяином петуха и сада с червивыми яблоками.

Для погреба помещение было довольно просторным, метров семь-восемь квадратных. Дед подкрутил посильнее фитиль, и мы увидели: стол, стоящий в центре помещения, накрытый красной скатертью, деревянную лежанку с матрасом и огромной подушкой, и крепкий, на толстенных ножках, табурет. В углу тумбочка с чайником, кастрюлями и сковородкой. А по всем стенам были развешены «могучие» полки, со стоящими на них: банками, баночками, коробками, паками, бочонками и другими объёмными, и не очень, ёмкостями. В помещении было сухо и, по-своему, комфортно.

— Ещё мой батя строил, — гордо пробасил хозяин, — вы, сидите, я сейчас.

Потом обернулся и строго сказал:

— За мной не ходить! И не подсматривать, а то голодными выгоню!

Дед вышел, мы сели. Под ногами по-хозяйски суетился напарник деда — последний петух этого хутора. Петруша что-то по-деловому загребал, долбал орлиным клювом по бетонному полу и косил на нас своим рыжим глазом, смешно наклоняя голову. Понятно было, что мы — под присмотром.

— Такой свод и 122-й фугас выдержит, — восхищённо глядя на залитый бетоном потолок, авторитетно сказал Пуля.

— А, как всё здесь по-хозяйски обустроено. Заметил? Молодец, дедок —, подтвердил я.

Неожиданно Пуля взял за край красную скатерть, лежащую на столе, и восторженно произнёс:

— Нос, смотри. Это ж знамя!

Действительно, на столе лежало ярко красное бархатное знамя с жёлтой бахромой по периметру, с золотом вышитым гербом УССР в центре и такими же словами — ПОБЕДИТЕЛЮ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СОРЕВНОВАНИЯ!

— Ты смотри, раритетная вещь! — восхитился я неожиданным дизайном скатерти.

— Вещь! Красотища! — только и смог произнести Пуля.

К нам в погреб неспешно спустился дед, позвякивая баночками и постукивая фаянсом чашек.

— Я ж тут один. Вот и прошёлся по дворам, когда все разъехались. Всё ж добро не увезёшь. Вот и наскрёб. А, что мне одному… Вот лепёшки сам пеку, мука есть. Теперь уж без яиц. Спёрли, суки, мою хохлатку.

Чай с малиновым и смородиновым листом, да с яблочным вареньем, свежие хрустящие лепёшки с тем же вареньем не показались нам лишними после завтрака сух-пайком. Наливая вторую чашку ароматного чая, я решил осторожно начать опрос населения:

— И без яиц ничего так… Вкусные лепёшки у тебя, папаша!

— Так чего уж… почитай восьмой год без бабы. Научился. — Дед Вань, а ты тут чужих не видел? Ну, совсем чужих. Чтоб даже по-русски не говорили? — вдруг, в лоб выпалил Пуля.

— Да, как не видел… Видел! Они ж, черти, у меня курицу то и упёрли! Шо б у них повылазило! — вдруг, встрепенулся Иван Васильич.

— Поляки? — с надеждой спросил Пуля.

— Та можэ и поляки! Чёрные такие! Абреки, короче, совсем сбил с толку нас дед.

— Ну, говорили то, на каком языке?

— Та ясно на каком. На нерусском! — поставил точку в наших сомнениях дед Иван.

— Ага! А пошли они куда? Может, видел? — не унимался Пуля.

— Та никуда они не пошли! Они вон на водонапорной башне сидят. Схрон у них там, хай им грэць!

Мы с Пулей переглянулись и довольные собой, дедом и вторым завтраком решили собираться к своим. На прощанье Пуля, неожиданно прижав руки к груди, жалобным голосом обратился к старику:

— Дедушка Ваня, родненький! Подари мне этот флаг!

Христом Богом тебя про…

— Хрен! — жёстко и коротко ответил дед. И, для порядка и убедительности, скрутил дулю из своих негнущихся, рыжих от табака, пальцев, сунув Пуле под нос.

— Гранату дам! — шмыгнув носом, серьёзно пообещал Пуля.

— Две! — начал торг дедушка Ваня.

— Одну и зажигалку! — прибавил Пуля, — газовую!

— Забирай! — сдался дед, прикинув, что газовая зажигалка тоже не помешает.

На прощанье дед Иван завернул нам прямо в знамя на дорожку пару своих лепёх и банку яблочного повидла. Прощались тепло. Мы не обещали вернуться с победой, но очень хотелось верить, что наш дед доживёт до логического завершения и дождётся своего непутёвого украинского внука из российского Магадана. По пути к своим, я спросил у Пули:

— Юр, а флаг то тебе зачем?

— Не знаю, дядь Вов. Красивый! Пригодится! — ответил мне, улыбаясь Юрка Сотник, даже не подозревая, как он был тогда прав.

Придя к своим, мы в красках рассказали о деде Иване, петухе, о чёрных абреках-поляках, умыкнувших курицу и о внуке в «солнечном» Магадане. Наш Дед с Кирпичём ели лепёшки, густо намазывая на них яблочное повидло, и обсуждали план вечерней операции в районе водонапорной башни. Пуля вытащил из ранца красное знамя и торжественно сказал:

— Теперь у нашего отряда есть собственное знамя! Мы теперь — краснознамённый отряд!

Спорить с ним никто не стал.

По неподтверждённым данным

Пришлось «Точку», то есть штаб батальона имени Котовского, вызывать на два часа раньше запланированного срока. Я, на удивление, узнал голос Михалыча. Дед рассказал ему о нашей разведке, о предположениях по поводу снайпера на водонапорной башне, о голубом огоньке, о нерусской речи солдат. На что Михалыч задавал вопросы, на которые мы пока ответить не могли.

— Сами снайпера или хотя бы группу обеспечения видели? Речь иностранную сами слышали? И на каком языке? Группа большая?

— Расскажи ему про курицу, которую иностранцы упёрли! — пытался подсказать умную мысль Пуля.

— Короче, ваши данные считаю неподтверждёнными. Работайте дальше. Моя помощь нужна? — заканчивал разговор Михалыч.

— «Точка» нам нужно, чтобы по моему сигналу по башне с интервалом в 15–20 секунд долбанули миномётом 82-м. Пусть 10 минут поработают, но с обязательным интервалом и недолётом. Мне нужно, чтобы снайпер, если он есть, конечно, спустился с башни и спрятаться успел. А мы его вычислим. Как дела у наших соседей?

— По первому вопросу понял, сделаем. По второму — неважно. Отбой.

Связь была отвратительной по качеству, каждый раз приходилось додумывать сказанное абонентом. Видно нас засекли, пытались слушать, а не удавалось. Поэтому и врубили глушилку. Позже мы узнали о соседях. Вторая наша ДРГ случайно, а может, и нет, налетела на такую же диверсионно-разведывательную группу ВСУ. Досталось им здорово. Сразу потеряли одного разведчика, а второго бойца ранило. К тому же их загнали на своё же минное поле… Вытаскивали парней очень тяжело и тоже с потерями. А мы ещё тогда удивлялись — почему нам в помощь никого не дали. Оказалось — некого было.

Выдвинулись по самому пеклу. Решили не обедать, чтобы легче было передвигаться. Водонапорную башню нужно было обойти с северной стороны по яблоневому саду. Сад был брошенным и неухоженным каким-то, с сильно заросшими междурядьями. Было видно, что им давно никто не занимается и он жил самостоятельной жизнью, кормя собой долгоносиков, гусениц, короедов и прочих Божьих тварей.

Вася Кирпич шёл метрах в ста впереди от основной группы. Он был в дозоре, одновременно осуществляя разведку местности. Но так как Вася роста был небольшого, то получалось, что местность скорее изучала и издевалась над ним самим, запутывая его в своих зарослях амброзии и лопуха обыкновенного. Так, что Вася сначала честно пытался «красться», но уже через двести метров остановился и попросил его подменить, так как он терял направление. Первым пошёл я, гордо рассекая густые заросли диких сорняков ста девяносто сантиметровым туловищем.

Через сорок минут меня догнала основная группа, и Дед предложил осмотреться. Осматриваться пошёл Кирпич, тут его метр с кепкой были, как нельзя кстати. Минут через пятьдесят, раздвигая лопухи, вернулся наш разведчик. Оказалось, что мы практически чётко вышли на башню. Ещё Вася рассказал, что видел двух бойцов, шедших от башни к кирпичному сарайчику. В сарайчике было два окна и дверь. В метрах тридцати от сарайчика стоял деревянный туалет на деревенский манер. Предположили, что сарайчик это бывшая насосная, которая в лучшие времена обеспечивала полив нашего сада.

— Кирпич, а речь ты их слышал? На каком языке те двое разговаривали? — поинтересовался неугомонный Пуля.

— Ну, то, что они о чём-то говорили, это точно. Но до них метров пятьдесят было… не слышал я их, — виновато ответил Кирпич.

Дед поделился с нами своим планом:

— Через час выдвигаемся. Занимаем позиции на расстоянии пятидесяти метров от строений. Я перекрываю правое окно, Кирпич — левое. Юрка, ты выбираешь позицию на дистанции сто метров, чтобы видеть всех. Повтори!

— Да, понял. Сто метров, — кивнул головой Пуля.

— Ты должен лечь таким образом, чтобы видеть меня, Кирпича, Носа и всё, что творится вокруг. Понял? Ты прикрываешь всех нас своей пукалкой.

— Нос, ты ложишься так, чтобы было удобно стрелять и по башне и по насосной. РПГ заряжай сразу осколочным. И смотрите все. Наши начнут их пугать минами с недолётом, чтобы из башни их выкурить в укрытие, но и вы головы берегите! После артподготовки мы с Кирпичом начинаем первыми. Нос, ты херячешь только по моей команде. А там, как пойдёт, братцы!

— Парни, я вспомнил, — вдруг, встрепенулся Кирпич, — на одном из «укропов» камуфляж был, как у Носа и на правом рукаве шеврон непонятный. Я такого ещё не видел. На белом фоне — красные крестики.

— Точно поляк! Его и будем брать, — довольно потёр руки Пуля.

— Не поляк это, Пуля. У Грузии такой флаг. На белом фоне пять красных крестов, — прояснил ситуацию я.

— А этим, что здесь нужно? — удивлённо спросил Кирпич.

— Я читал в интернете, что в 15-ом году под Донецком появился так называемый «Грузинский легион» как самостоятельная боевая единица, — вспомнил я свои ещё домашние изыскания, так, что снайпера у них вполне могут быть.

— И чего теперь делать? Нам же сказали поляка брать, а тут грузины какие-то, — обиженно засопел Пуля.

— Вот тебе и — гамарджоба, панове! — весело сказал Вася Кирпич.

— Это ты сейчас на каком? — любознательно, с образовательной целью спросил Пуля.

— Значит так! — подвёл черту Дед, — берём импортного, а там разберутся. Вася, только желательно целого, чтоб на себе не тащить. Понял? После артподготовки все ждут моей команды. Расходимся.

«Курва, мама…» или «шени деда…»

Осторожно продираясь сквозь густые заросли амброзии мы начали занимать каждый свои позиции. Так получилось, что моя располагалась близко от деревянного объекта современного зодчества с сердечком на двери. Соседство, конечно, не радовало, но место было практически идеальным для засады. Стоя на коленях, я абсолютно чётко видел Деда, а до кирпичного сарая и развален водонапорной башни было метров пятьдесят — шестьдесят. Что позволяло прицельно стрелять по ним из РПГ. С минуты на минуту Дед должен был связаться с «Точкой» и дать отмашку на начало артобстрела.

Чуть изменилось направление ветра и со стороны сарайчика потянуло дымком, а потом и ароматом кофе, издеваясь над сознанием интеллигентного человека. «Отужинали. Кофе пьют, суки,» — почти с нежностью подумал я. Неожиданно хлопнула дверь сарайчика и по тропинке к деревянному сооружению пошёл мужик в точно таком же камуфляже, как у меня, то есть НАТОвском. На рукавах и карманах никаких шевронов и шилдиков, говорящих что-либо о хозяине, не было. Он шёл без оружия, на ходу расстёгивая и стягивая с себя разгрузку. «Ага! Приспичило. Видно присесть собирается, засранец», — логично подумал я. Посмотрел в сторону Деда. Помните, есть такая игра, когда по жестам и мимике нужно отгадать действие или предмет? Дед зачем-то широко открывал рот, делал страшные глаза, размахивал руками, показывая то на небо, то на землю. Потом, как бы обнимал себя, тыкал в воздух указательным пальцем, а в конце концов поднял автомат и прицелился в деревянный туалет.

Я понял, что наш план в корне меняется. Что будем брать этого, а артподготовка отменяется. А самое главное… брать «евроязыка» буду я. «Объект» прошёл мимо меня, что-то насвистывая и, повесив на плечо снятую разгрузку, на ходу пытался вскрыть рулон туалетной бумаги. Первой была мысль — долбануть его сзади прикладом… Но честно говоря, смутила лёгкость походки и ширина плеч «оппонента». Наверняка, в хорошей форме и подготовлен. Услышит. «Возьму сидячего. Без штанов», — подумал я и на четвереньках пополз параллельным курсом к туалету поближе.

Парень повесил на дверь туалета свою разгрузку, снял кепку и тоже повесил на угол крыши туалета, потом спустил штаны и, пятясь назад, прикрыл за собой дверь. Я, судорожно проигрывая в голове свои дальнейшие действия, вскочил на ноги, передёрнул затвор АКМа и подбежал к туалету. Но тут… Длинная автоматная очередь нарушила мой план. А затем срывающимся голосом Дед объявил ультиматум:

— Внимание! Вы окружены спецназом Донецкой народной республики! Сдавайтесь и выходите по одному с поднятыми руками без оружия. В противном случае вы все будете уничтожены!

— Э-э-ф-ф-ф-к-а-а-а!!! — дико заорал Кирпич, и через две секунды рванула ручная граната Ф-1, брошенная из окна кирпичного сарая в его сторону.

Я не знаю, что заставило меня упасть на землю. На «моей» войне так о брошенной гранате не предупреждали. Незабвенный прапор Захожий приучил нас к команде: «Бойся!» Буквально над моей головой хриплыми звоночками «пропели» несколько осколков и ударились в дверь туалета. Ещё через пару секунд две автоматные очереди разнесли трухлявые рамы окон кирпичного сарайчика в пыль. Внутри сарая кто-то заорал от боли и в сторону Деда открыли огонь пулемёт и автомат. Хлёстко ударила винтовка Пули. Я подскочил на ноги и, держа наготове автомат, резко рванул на себя деревянную дверь туалета. На деревянном «унитазе», как на троне, со спущенными штанами, откинувшись назад, сидел парень. Его белобрысая голова и грудь были залиты кровью. «Осколки гранаты достали», — понял я. Он смотрел на меня широко открытыми глазами, изо рта тонкой струйкой текла кровь, а его губы что-то беззвучно произносили.

— Встать! На выход, — громко сказал я, сделав два шага назад.

Парень шевельнулся, хрипя, набрал полную грудь воздуха и на выдохе негромко сказал:

— Курва, твоя мама…

Я услышал щелчок. Парень разжал огромный кулак, и я увидел, как подскочила предохранительная скоба ручной гранаты. Инстинктивно палец нажал на спусковой крючок, автомат содрогнувшись, выпустил две пули в грудь поляка. Прыгая в сторону от туалета, я, разрывая рот, закричал только, что выученное:

— Э-э-ф-ф-ф-к-а-а-а!!!

От близкого разрыва я вжался в землю. Продолжая в ужасе что-то орать, чувствовал, что ртом хватаю землю, траву… Сверху на меня что-то падало, ляпало… Но уже через секунд пять, чувство самосохранения подбросило меня и понесло в сторону оставленного РПГ. И оказалось вовремя. «Поляки» выходить не хотели, и нужно было вмешательство более мощного оружия, чем «калаши».

— Нос! Под крышу! Под крышу стреляй! — издалека, перекрикивая выстрелы, орал Кирпич.

— Б-о-о-о-й-с-я-я!!! — закричал я, и реактивная граната полетела к цели, сшибая листья со старой яблони.

Взрыв был довольно ощутимым. Строение было настолько хлипким и старым, что вместе с черепичной крышей и балками перекрытия, внутрь сарая обрушились две стены, подняв красное облако кирпичной пыли.

— Кирпич, Нос, посмотрите! Пуля, прикрывай, — скомандовал Дед.

Я на ходу накрутил пороховой заряд на выстрел, перезарядил РПГ и подбежал к разрушенному мной сараю. Мы с Кирпичём начали медленно пробираться по куче битого красного кирпича внутрь. Стоны услышали сразу. Под деревянной балкой, лицом вниз, лежал, подёргивая ногами, первый, дальше, прижимая к груди ручной пулемёт, сидел второй. Из его головы торчал толстый кусок глиняной черепицы, признаков жизни он не подавал. В углу, под грудой кирпича кто-то шевелился и стонал. Приняли решение — Дед, Кирпич и я откапываем мужиков и вытаскиваем их на травку, а Пуля — страхует нас.

Первым вытащили пулемётчика с черепицей в башке. Парень был мёртв, но руки так крепко вцепились в ПКМ, что отодрать его было просто невозможно. Потом начали разгребать кирпич в углу сарая. Оказалось, что там двое. Один был готов, у него было пулевое, в районе кадыка. Я так понял, что это Пуля его… А второй оказался более-менее жизнеспособным. Обвалившейся стеной, конечно, его подрихтовало, но было видно, что жить будет, и собственно, жить он хотел. Его вывели, усадили у ног Пули, под присмотр. Последним вытаскивали черноголового парня из-под балки. Дед с Кирпичём приподняли её, а я, как мог аккуратно, за руки отволок раненого в сторону. Было понятно, что с позвоночником у бедолаги большая проблема. Его положили на живот, как лежал, на широкую доску и медленно, волоком вытащили из сарая. Брюнет был в сознании. Он страшно вращал белками глаз и зло цедил сквозь зубы, разбрызгивая розовую слюну, что-то типа:

— Шени деда…

А дальше я не запомнил. Но, думаю, ругался. На его камуфляже выделялся белый прямоугольный шеврон в виде грузинского флага и эмблема с головой рычащего волка с надписью по периметру на английском языке. Моих познаний хватило, чтобы перевести: «Грузинский национальный легион». Дед вытащил из ножен финку и аккуратно срезал у раненого грузина обе цветные тряпочки. И мы опять услышали:

— Шени деда…

— Слышь, кацо… может, хватит уже? Мужики, он, по-моему, нашу маму поминает! Мы его с того света… а он, — возмутился Вася Кирпич.

— Дед, можно я ещё раз сарай посмотрю? — попросил Пуля, — говорили — снайпера, а винтовок то и нет.

Кирпич присел у раненого, вытащенного из-под кирпича. Он снял с него разгрузку, расстегнул камуфляж и начал легонько тискать рёбра. Этот грузин не матерился, а только стонал, понимая, что вреда ему уже не сделают, а вот помочь могут. Дед отошёл в сторону и пытался связаться с нашими по ту сторону фронта. Пуля отложил свою винтовку и ползал, разгребая кирпичи, перетаскивая какие-то ящики внутри сарая и перетряхивал драные матрасы. А я пошёл на то место, где ещё недавно гордо стоял, слегка зеленея вековой краской, деревенский туалет. Нет, не хотел… просто хотел посмотреть.

Посмотрел… На «деревянном» унитазе, со спущенными брюками и согнутыми в коленях ногами… никто не сидел. Всё, что было выше пояса, отсутствовало. Рядом лежала, оторванная по локоть рука, без кисти… И кровь, дерьмо, трухлявые доски, с висящими на них, уже облепленные мухами кишки… и опять дерьмо с кровью. Честно говоря, хотел поискать какие-нибудь документы. Какие на хрен, документы? Неслышно подошёл Дед, отвёл меня в сторону, развернул к себе спиной и молча начал огромным листом лопуха оттирать мне спину.

— В дерьме ты, дядя Вова, — стараясь ко мне не принюхиваться, изобразив дикую гримасу, сказал Дед.

— В полном… — согласился я, отдирая от плеча какой-то слизкий кусок красного цвета.

— Ладно. Пока лучше не будет. Держи, это тебе, — Дед протянул мне рыжего цвета подмышечную кобуру с ремнями, — «Вальтер» — мечта поэта! Восьмизарядный. Трофей.

Действительно мечта! Я такие только в кино видел.

Действительно кино! И мы играем в нём главные роли!

В хорошем цвете и с чудным стереозвуком. С талантливой драматургией. С потрясающей режиссурой. И с абсолютно чокнутым продюсером!

Авторское отступление

Уважаемый читатель! Некоторые мои, так сказать, собратья по «перу» делают мне замечания и критикуют за «упрощённый слог». Мол, уделяю внимание только конкретике. «Скупо» или «вообще» не обращаю внимания читателя на окружающий мир, природу. Не детализирую описание того или иного действия. Есть такие, которые усомнились, «…а могу ли я?» Даже один «дядька» замахнулся на мой «неглубокий внутренний мир». «Дядька», что ж вы так машите? Вы так себе руку сломаете!

Может быть, Вы заметили? Я о войне пишу. Какой окружающий… какая приро… Хотя! Стоит, наверное, попробовать. А закончу-ка я предыдущую главу, обращая внимание на «детали и окружающий мир». Итак!

…Неслышно подошёл Дед, отвёл меня в сторону, развернул спиной к себе и молча начал огромным листом лопуха оттирать мне спину. Ещё не успевшее засохнуть на моей спине дерьмо и куски человеческой плоти, почти идеально счищались, ярко-зелёного цвета, мясистым, бархатистым на ощупь листом. Лопух стирался до белёсых волокон, оставляя на камуфляже, почти незаметные на пятнистом фоне, сочно-зелёные полосы. Всё бы ничего, но запах… он будет ещё долго преследовать меня. Да, что там меня… всех нас.

Вечерело. Старый неухоженный сад, брошенный бывшим колхозом имени Ильича ещё десять лет назад, до сих пор обильно плодоносил. Ярко-красными, перезрелыми плодами буквально были усыпаны все деревья. Издалека казалось, что это не яблоки… это капли крови на гнущихся ветках. Толстые сытые гусеницы жадно вгрызались в ароматную мякоть плодов, оставляя после себя грязные тоннели. Они жрали, случайно натыкаясь друг на друга, спаривались и опять жрали. От лёгкого ветерка, нашпигованные гусеницами плоды падали на землю и разбивались. Гусеницы, почувствовав себя астронавтами в спускаемых капсулах, получали сотрясение мозга и становились лёгкой добычей птиц, мышей-полёвок и богомолов.

Ярко красное солнце село прямо в большое белое облако. Оно барахталось в его белоснежной марле, просачиваясь яркими каплями сукровицы и окрашивая закат в алый цвет. А издалека всё это напоминало глубокую кровоточащую рану, наспех перебинтованную санитаром-неумехой. Под кустом шиповника второй день лежал и уже начинал пованивать старый дохлый ёжик. Вчера в сад случайно залетел гаубичный снаряд 152-го калибра. Упал и не разорвался, а только развалился на куски, засыпав небольшую воронку артиллерийским «семидырчатым» порохом. Старый ёж то ли сослепу, то ли по глупости нажрался этого пороха, посчитав его сушёными червячками. Долго, правда, старина не мучился. Вот вам и ещё одна жертва тяжёлой гаубичной артиллерии!

Может, хватит? Товарищ, прекратите улыбаться, я про войну пишу. Так, что слушайте дальше!

Запасной вариант

Пока мы с Дедом пытались вывести мой внешний вид из «дерьмового» состояния, Кирпич почти закончил оказание первой медицинской помощи при переломах и ушибах рёбер нашему грузинскому «товарищу». А заодно задал ему вполне мирным тоном несколько вопросов по существу. Оказалось, что мы находились на верном пути. Гамлет, а именно так звали грузина, не то чтобы охотно, но всё же отвечал на вопросы.

— Поляки на фронте уже два месяца. Профессионалы. Сколько групп не знаю. У каждой группы — своя задача. В группе три — четыре человека. Снайпер, дублёр и прикрывающие. Меня и Гурама из «Грузинского национального легиона» прислали на стажировку к ним. Поляки привезли партию дальнобойных снайперских ружей, нам сказали учиться у них. Мы ещё не стреляли и никого не убивали, — заучено отвечал, потухшим голосом, Гамлет.

— Так что поляк из гальюна и был нашим главным «героем», — с сожалением констатировал Кирпич.

Из-за полузавалившейся стены сарая вышел Пуля, с ног до головы покрытый красной кирпичной пылью. Он что-то волок на спине, завёрнутое в камуфляжного цвета мягкий чехол. Даже в сумерках было видно, как сияет лицо этого босяка.

— Посмотрите, что я нашёл! Это же «Волк»! Настоящий «Волк»!

— Ни хрена себе, животное. Да тут целый пуд! — взвесил снайперскую винтовку в своих могучих руках Кирпич.

— Как же его таскать то? Тяжесть неимоверная, — попробовал прицелиться из польского ружья Дед.

— А его не таскают, оно почти стационарное, как ДШК на блокпосту у Вириги, — начал рассказывать Пуля, — дальность эффективной стрельбы — 2000 метров, калибр 12,7 мм, патрон «Магнум». Стреляет почти без отдачи! Я всё про него знаю! А оптика! Ты посмотри, какая оптика! Немецкая! Двенадцатикратная!

Даже Гамлет, который всю эту информацию не смог запомнить и с третьего раза, не выдержал и спросил, удивлённым голосом:

— Э! Пацан! Откуда всё знаешь?

— От верблюда, урод! Есть такая хрень, интернет называется, — ответил Пуля, любовно поглаживая свою новую «игрушку».

Подошёл Дед, всё это время разговаривавший с «Точкой» и озабоченным голосом сказал:

— Нужно уходить. Сообщили, что дрон засёк движение брони в нашу сторону. Видно «пшеки» успели связаться со своими кураторами. Зараза! Не ожидал, что так быстро среагируют. Наш старый проход закрыли. Будем уходить по запасному варианту.

— А, что за вариант? И где Серый? — не удержался и спросил я.

— Серый? Нет Серого. А вариант придумаем на ходу. Идём на Красногоровку. В дозоре Нос. Кирпич, за «принца датского» головой отвечаешь. Пуля, бросай ты эту гаубицу, бери свою СВД и вперёд, то есть назад. Прикрываешь нас, — быстро отдавал распоряжения Дед.

Значительно позже я узнал, что Серый принимал участие в выводе нашей второй группы, попавшей в засаду. Парень проявил себя настоящим героем, вытаскивая раненых разведчиков с минного поля. Но, к сожалению, самому не повезло. Во время обстрела вражеская мина оторвала парню стопу правой ноги. Он ещё в госпитале шутил, что «укропы» опять не угадали и что у него толчковая — левая, как у Высоцкого. Ребята, которых он вытащил на себе с минного поля, скинулись ему на хороший немецкий протез. Теперь бегает, не догонишь.

— «Волка» не брошу, сам понесу, — сердитым голосом отозвался Пуля.

— Давай сюда, — Кирпич отобрал у Пули его тяжеленную ношу и забросил себе за спину.

Гамлет наклонился к лежащему на животе Гураму и что-то сказал на грузинском языке. Потом, изловчившись, достал какой-то предмет из кармана товарища и сунул ему в рот.

— Ты, что сделал, собака бешеная? — дёрнул его за воротник Кирпич.

— Э! Просто попрощался с другом и электронную сигарету в рот ему сунул. Курить Гурам бросает, а сейчас нервничает, — суетливо ответил Гамлет и прибавил шаг, натянув привязанную к его рукам верёвку.

Изо рта Гурама торчал какой-то чёрный предмет похожий на большой мундштук, на кончике которого горели четыре голубые огонька индикатора. «Нервный» грузин лежал с закрытыми глазами и через нос пускал еле заметный дымок. Так вот какой огонёк видел ночью глазастый гаишник Кирпич. Вот тебе и «голубоглазый дьявол!»

Со стороны Первомайки послышался отдалённый рокот приближающейся брони. По верхушкам сада полоснул жёлтый луч прожектора. Нужно было уходить. Конечно, до рассвета они сюда вряд ли сунутся. Побоятся мин — ловушек, засад и прочих сюрпризов. Да и разобраться, что тут случилось и куда мы пошли, удастся не сразу. А за это время мы придумаем «запасной вариант» и доставим Гамлета в «независимое королевство». Мы так думали…

Почти два часа наша группа шла, не сбавляя темп, благо один сад заканчивался и начинался другой. Потом были длинные лесополосы, позволяющие не выходить на открытые участки. «Линия соприкосновения» то приближалась совсем близко, и казалось, ещё чуть-чуть и мы упадём в чужие окопы. А то уходила за поле и приходилось прислушиваться к ночным звукам. Перед рассветом остановились передохнуть. Только присели на мокрую от росы траву… та-та-та-та-та… отработал по нам крупнокалиберный пулемёт БТРа. Срезанные, будто пилой «Дружба», пулями 14,5 мм калибра, нам на спины попадали ветки и стволики молодой поросли лесополосы. Мы быстро скатились в небольшой овраг.

— Ни хрена себе! Они за нами идут, как телок за коровой. Видно, прибор ночного видения у них классный. Как же так? А? — удивлённый быстрым приближением «укропов» сокрушался Дед.

— А я, кажется, догадываюсь, в чём дело. Ты, сволочь черножопая, сказал своему напарнику в каком направлении мы пойдём! — перекрикивая уже автоматные очереди, гаркнул в бешенстве Кирпич и со всего маху въехал Гамлету по печени.

Грузин сложился пополам и, беззвучно глотая ртом воздух, с ужасом смотрел, как Кирпич вынимает из ножен свой тесак. Честно говоря, лично я бы его не стал останавливать. Но с нами был Дед.

— Кирпич, отставить! Уходим! Быстро! — морщась от боли, приказал командир.

Никто из нас и не заметил в темноте, как шальная автоматная пуля попала в Деда, когда он смотрел в сторону приближающегося БТРа в ночной бинокль. Пуля попала в радиостанцию «Акведук», висевшую у него в районе левой ключицы, чтобы было удобно разговаривать. Пробив пластмассовую коробочку с крошечными микросхемами, она надломила ключицу и благополучно вылетела со спины, к счастью, не задев лопатку. Дед попробовал отбиться, ссылаясь на пустяковую рану, но было видно, что парню очень худо. Я стащил с Деда разгрузку и куртку, уже пропитанные кровью, а Кирпич сначала «вкатил» дозу промедола, а потом профессионально наложил повязку. По-другому нельзя было, белый бинт, наложенный сверху камуфляжа, был бы далеко виден. Неожиданно Кирпич взял инициативу на себя. Он повесил чехол с польской снайперской винтовкой на спину пленного грузина, взял у меня РПГ и перезарядил его на бронебойную гранату.

— Так, мужики. Двигайтесь на выход, а я сделаю дело и догоню вас. Иначе не уйдём, — тоном, не терпящим возражения, сказал он.

— Всё правильно. Только я, Вася, с тобой пойду. Без меня ты сам понимаешь… Гамлет, потеряешь «волка»… сам… лично… — засобирался Пуля, снимая с оптики СВД мягкий бархатный чехол.

— Согласен, — кивнул головой Дед, — направление нашего движения вы знаете, ну и вас мы услышим, я надеюсь. Встречаемся в правом углу последнего сада. Удачи!

Кирпич с Пулей, о чём-то быстро переговорив, пошли назад, на звук двигателя БТРа. А мы двинулись в сторону громких всполохов и ярко-рыжих пунктирных линий трассирующих очередей пулемётов. В утренней полудрёме пулемётчики с обеих сторон, нажимая на гашетку, как бы говорили: «Пацаны, мы не спим. Мы на чеку! Только рыпнитесь…» Где-то там была Красногоровка, запасной переход линии соприкосновения.

Морская пехота против гаишника и птушника

Светало. Наступило такое время суток, которое охотники и рыбаки называют «темно-светло». То есть вроде уже не темно, но ещё и не светло. Силуэт виден, но ещё слабо распознаваем. Внезапно «замолчал» движок БТРа. Кирпич остановился и дёрнул за рукав Пулю, жестом показав, чтобы тот присел. А сам протяжно высморкался, поднял лицо вверх и стал, медленно раскачиваясь, нюхать воздух. Его широкие ноздри раздувались и он, как легавая перед стойкой на фазана, искал тот, самый нужный ему, запах.

— Вась, ты чего?… — непонимающе спросил Пуля шёпотом.

Кирпич присел рядом с Пулей и, улыбнувшись, сказал:

— Я ж «гаишник». Откуда несёт горелым маслом и солярой, определю за сто вёрст. У них в движке кольца маслосъёмные залегли, мотор масло жрёт. Небось, литрами заливают. Нам вон туда.

Они шли по шею в тумане и по пояс в мокрой от росы траве. Один раз даже им показалось, что как будто уловили движение у себя за спиной. Но остановившись и прислушавшись, пошли дальше. Нюх «гаишника» не подвёл Васю Кирпича и на этот раз. БТР-80 тёмной глыбой стоял в междурядье яблоневого сада. На броне сидели двое. В утренней тишине было слышно, как один из них шумно грызёт яблоко. Пуля, вспомнив, как прошлой ночью сам ел эти яблоки, нашпигованные жирными гусеницами, злорадно улыбнулся и тихо прошептал себе под нос:

— Гурман, бля… мясо с фруктами любишь?

— Держи левого на прицеле. Бьём по моей команде, — касаясь губами уха Пули, прошептал Кирпич, положив трубу РПГ себе на плечо.

Тот, который «левый», встал, потянулся, забрался на башню и, глядя в туман, негромко сказал своему напарнику:

— Слышь, Сашко. Шо то наших довго нэмае. Попробую ще раз вызвать.

Что ответил ему напарник, он не услышал из-за крика Кирпича:

— Огонь!

Через секунду он был убит точным выстрелом семнадцатилетнего мальчика Сотника Юрки из СВД, калибра 7,62х53, выпуска 1976 года, производства Ижевского оружейного завода. Пуля попала ему в центр груди. Пробила бронежилет 2-го класса защиты, пластмассовую пуговицу камуфляжной куртки, старенький серебряный крестик на чёрной нитке, сломала ребро, обожгла сердце и, раздробив позвоночник, вылетела… Через сто метров деформированная пуля вращаясь и шипя вошла в ствол старой яблони. Яблоня чуть вздрогнула и с самой верхней ветки, сшибая листья, на землю со звоном упало огромное спелое красное яблоко. Брызнув прозрачным соком, оно развалилось на две почти одинаковые части, обнажив бледно розовую мякоть и четыре коричневые семечки. И ни единого червячка, ни единой червоточинки…

А ещё через секунду бронебойно-кумулятивная граната, как горячий нож масло, прошила броню и разорвалась под башней крупнокалиберного пулемёта БТРа. Бронетранспортёр содрогнулся от внутреннего взрыва, из всех щелей и люков с воем вырвалось пламя, закручиваясь в огненную спираль. Зачадило, вырываясь из развороченного бака дизтопливо, поджигая огромные колёса БТРа. Криков было не слышно. Или кроме этих двоих бедолаг никого не было, или все погибли сразу. Кирпич с Пулей лежали в высокой траве, уткнувшись лицами в давно не паханную, твёрдую, как асфальт землю. От больших осколков брони их спасла густая крона старой яблони, под чьим стволом они лежали. Железо с диким хрустом рубило и рвало на части толстые ветки прямо над головами ребят. Но один… маленький всё же прорвался. Небольшой острый осколок вспорол правую штанину и влетел в икроножную мышцу Пули.

— Больна-а-а-а! — в голос орал пацан, демаскируя всё на свете.

Кирпич, для порядка и начального обезболивания, отвесив Пуле оплеуху, быстро перевернул его на живот и ножом вспорол штанину, пропитанную кровью. С перепугу Пуля замолчал, только лежал, что-то мычал и ел траву, чтобы не орать. Кирпич посветил на рану фонариком и увидел торчащий из раны острый край осколка брони БТРа. Для верности постучал по нему лезвием ножа, от чего Пуля жалобно выдавил из себя:

— Вась, а может хрен с ним? Он потом сам выйдет.

— Да, лежи ты, трусло! Вот только дёрнись у меня! — гаркнул Василий, продумывая план медицинского вмешательства.

А дальше всё было быстро и просто. Кирпич наклонился к ране, сначала языком, а потом зубами нащупал край осколка и стал медленно вытаскивать его наружу. Анестезия была одна — огромный кулак перед носом Пули. Через пять минут кусочек железа размером 25х18 мм уже лежал в кармане потерпевшего, рана была обработана и перевязана. На раненую ногу наступать было больно, но идти надо было, и идти очень быстро. Уже почти рассвело. Они возвращались по своему следу, по следу сбитой росы. Эту тёмную полосу очень хорошо было видно в первых лучах восходящего солнца. Она не блестела.

Внезапно Кирпич притянул снайпера к себе и очень сильно стиснул лицо Пули своей лапищей, пригнув его к земле. От боли и непонимания у парня аж слёзы из глаз брызнули.

— Слушай… — одними губами прошелестел Кирпич.

Юрка вдруг услышал явный шелест сохнущей травы и хруст раздавленного яблока. А, приподняв голову, увидел, что прямо по их следу, им навстречу быстрым шагом идут три вооружённых человека. До них было метров двадцать. Отползать или придумывать что-то оригинальное времени не было. Кирпич резко вскочив, махнул рукой и упал, накрывая спину Пули. Через две секунды рвануло… Потом были две автоматные очереди в их направлении. Через минуту ещё одна, но уже где-то в стороне и дальше…

Пуля попытался выбраться из-под могучего торса Кирпича, но получив по уху, притих. Кирпич медленно приподнял «калаш» в одной руке над головой и дал короткую очередь в сторону взорвавшейся гранаты. В ответ тишина.

— Не вставай, Юрка, — негромко, но жёстко скомандовал Кирпич.

Позже, уже в Донецке, за рюмкой чая Кирпич рассказал мне о своём страхе:

— Я ведь когда гранату под ноги этим трём морпехам бросил, у меня мысль промелькнула… трое… и наших трое. Ты, Дед и Гамлет… А вдруг это они нам на помощь идут? А я, с перепугу, гранату! Ещё ж не совсем рассвело, только тёмные силуэты видно на фоне восхода. Я Юрке говорю, типа, лежи, не вставай! А самого колотит… Веришь, Григорьич? А потом, когда подходить начал, опять силуэты вспомнил. Знаешь, как фото в мозгу отпечаталось. Э, брат! У нас же Нос под два метра, а тут все среднего роста были. Одинаковые, то есть! А уже когда раненых увидел… Давай ещё по одной!

На расстоянии трёх метров друг от друга лежали два бойца с белыми тряпками на левых рукавах. Оба были ранены. Одному здорово посекло ноги, но кости, вроде, не задело. Он лежал, вытянув нашпигованные осколками ноги, головой облокотившись на ствол дерева и, подняв вверх окровавленные ладони. Он часто-часто моргал красными от слёз глазами, жалобно повторял:

— Мужики, не надо… Не надо, мужики!

— «Калаш» твой где?

Автомат лежал далеко, видно отбросил, поняв, что приближается «кирдык». Со вторым было хуже. Несколько осколков влетели в мягкие ткани таза и два осколочных ранения были в брюшную полость. Парень лежал, скрючившись от боли, и молчал, понимая всю серьёзность своего положения. Для начала Кирпич с Пулей отобрали оружие и все магазины с патронами. Потом, достав из ранцев «укропов» аптечки, начали оказывать им помощь. Нужно было спешить.

— Вы добробаты или регулярные? — спросил Кирпич.

— Мы морпехи, контрактники, — жалобно всхлипнув от боли, сказал раненый в ноги.

— Ни хрена, вас занесло! Где мы, а где ваше море! Ничего не попутали, пацаны? — поинтересовался Пуля.

— Третий где? Я видел, вас трое было, — спросил Кирпич, туго перетягивая живот раненого.

— Та хрен его знает. Це наш сержант. За подмогой пишов… а може обосрався…

— Во-во, скорее обосрался ваш сержант. Всё парни, нам идти надо. Извиняйте, ежели, что. Днём вас подберут, — беззлобно сказал Кирпич, разбивая приклады «калашниковых» о стволы деревьев.

— Слышь, пехота. Если после госпиталя сюда вернётесь, лично кончу —, зло процедил Пуля, похлопав ладонью по прикладу своей СВД.

Уже отойдя метров десять от раненых, наши ребята услышали:

— Парни! Там на выходе… у дороги, что на Красногоровку, засада. Наши пацаны на «бетере» стоят. Отделение разведки. Наверное, вас ждут.

— Понял, — коротко бросил Кирпич.

— Этот точно не вернётся, — улыбнулся про себя Пуля.

Кто под красным знаменем…

Шумных украинских вояк мы услышали ещё на подходе. В кустах, у обочины дороги стоял «заглушенный» БТР. Его башня была развёрнута в сторону сада, то есть в нашу сторону. Возле техники суетились люди. Что они делали, понятно не было. Долетали обрывки фраз, в основном матерных. Залегли. Спрятаться было где, благо оконечность сада была раздолбана тяжёлой артиллерией, а может и «Градом». Изрытое воронками, выжженное поле со сгоревшей техникой, мрачно действовало на нервы. Видно, «красиво» накрыли. Только вот кого? Их? Наших? И кто и откуда стреляли? Мы? Они? Как идентифицировать врага, если он говорит на твоём языке, носит такую же форму, стреляет из оружия с выдавленной прессом надписью: «сделано в СССР»?

Чтобы избежать лишних проблем, Дед из куска портянки свернул кляп и завернул его в рот Гамлета. А я сверху ещё и скотчем обмотал для верности.

— Дед, как думаешь, грузин не обидится, что я его польским скотчем? — спросил я.

— Извинись и скажи, что грузинского скотча в магазине не было, — в таком же духе ответил мне Дед.

Гамлет что-то мычал, мол, что осознал, что будет нем, как рыба… Но мы решили, что так будет спокойней. Честно сказать, пока мы шли, проблем с ним не было. Парень был физически здоровым, и мы использовали его, как мула. Мало того, что он пёр за плечами трофейную снайперскую винтовку с весом в пуд, мы ему ещё для противовеса на грудь повесили наши рюкзаки. Потому, как Дед хоть и хорохорился, но идти ему было очень тяжело, и приходилось иногда поддерживать парня. Пока ещё окончательно не рассвело, я решил поближе подобраться к БТРу и по возможности прояснить ситуацию. Дед согласился и, морщась от боли, тихо попросил:

— Зря не рискуй!

Идея была простая. Нужно было подобраться как можно ближе к противнику и выяснить, какого хрена им тут надо. Ничего сложного… Пока была возможность прятаться за сгоревшими и искорёженными фрагментами когда-то боевой техники всё шло по плану. Я скрытно перемещался, радуясь за свой импортный камуфляж, скрывающий моё уже не молодое и совсем не военное туловище. После «кладбища» сгоревших БМП, «УРАЛов» и полевых кухонь начиналась редкая лесополоса, ведущая к обочине дороги. Короткими перебежками, прячась в воронках и за редкими кустами шиповника, я пробирался всё ближе к обочине дороги. В какое-то мгновение я даже услышал несколько обрывков фраз, типа:

— Из-за тебя, урод…

— Пусть сам и убивается…

— А, шо тут идти? И пожрать визмем…

— Грошей нэма…

— Без грошей визмем…

Неожиданно небольшой камешек больно тюкнул меня между лопаток.

— Что за…

Из-под куста на меня смотрела улыбающаяся физиономия Кирпича. Он приложил палец к губам и показал направление, куда мне нужно было смотреть. Я обернулся и невольно вжался в высокую, покрытую сантиметровой дорожной пылью, траву. Указательный палец самопроизвольно снял мой «калаш» с предохранителя. В метрах десяти от меня, по дороге в сторону Красногоровки, неспешно шли четыре бойца с шевронами морской пехоты ВСУ. Стволы их АКСов были опущены вниз, они шли, пританцовывая и растянувшись цепью поперёк дороги, о чём-то возбуждённо говорили, смеялись. Я обернулся в сторону Кирпича, но на том месте его уже не было.

— Пьяные, — вдруг, отчётливо услышал я голос Кирпича справа от себя.

— С чего ты взял? — шёпотом спросил я.

— Трезвые на войне так себя не ведут, — мрачно ответил Вася, — предлагаю подождать минут десять, а потом двинуть в сторону «бетера». Нам в любом случае с ним что-то решать надо. Обойти не сможем.

— А с первым, как получилось? — поинтересовался, проснувшийся во мне прозаик.

— Как надо получилось. Григорьич, а давай я тебе позже всё расскажу на твою «балалайку» под запись, — почему-то тихо засмеявшись, глядя на меня, ответил Кирпич.

Он только вкратце поведал, как они нас искали, как не смог идти дальше Пуля из-за открывшейся на ноге раны. Как пришлось садить «подранка» Юрку себе на закорки и перебежками петлять по развороченному артобстрелом яблоневому саду. Как обрадованно махал им сломанной веткой Дед, привлекая внимание и как начал громко икать Гамлет, косясь на ручку тесака, торчащую из ножен на ремне у Кирпича. А узнав, что я пошёл в разведку, усадил Пулю рядом с грузином и пошёл меня догонять. Вот такой Вася! Вот такой Кирпич!

Мы беспрепятственно смогли подойти на предельно допустимую дистанцию к боевой машине. В основном благодаря тому, что первым шёл и выбирал дорогу Кирпич. Остановившись, мы услышали негромкие разговоры двух — трёх человек. Иногда кто-то мелькал, скрипел люк десантного отделения, тяжело бухал молот по чему-то металлическому и опять кто-то зачем-то бежал. Пролежав минут пятнадцать, мы поняли, что мужики пытаются снять колесо и поменять его на запаску. По диалогам и суете вокруг БТРа нам удалось их посчитать. А по разожжённому костру и густому табачному дыму мы поняли, что у наших вояк ни черта не получается с этим «долбаным» колесом. Кирпич предложил действовать, то есть брать в плен эту ремонтную бригаду. Первым должен был выйти я, а он будет меня прикрывать. При этом он почему-то добавил:

— Ты не волнуйся, Нос! Ты страшный, они сразу сдадутся! «Страшный? Когда это я успел? Но вопросов нет. Я, так я!» — подумал я, быстро вскочив на ноги, и передёргивая на ходу затвор, быстро побежал в сторону сидевших на запаске у костра бойцов с криком:

— Вы окружены! Все на землю, твари!

По пояс раздетые пацанята с застывшими от ужаса лицами молча сползли задницами с колеса на землю и подняли руки. Потом один из них, не отрывая от меня жалобного взгляда, лягнул стоящий у колеса на прикладе АКМ, отбросив его в сторону, и срывающимся голосом крикнул:

— Не стреляйте, дяденька! Мы сдаёмся! — а потом зачем-то виновато добавил, — мы больше не будем.

В это время к нам подошёл Кирпич, от чего настроение у парней совсем «обнулилось». Минуту Вася стоял молча, сосредоточенно стругая палочку своим «легендарным» тесаком. Пацаны завороженно смотрели, как быстро заканчивается деревянная «смертница». На вид всем троим было не больше двадцати. Обращаясь к старшему солдату (по нашивкам), парню первому подавшему голос, Кирпич начал спрашивать:

— Коротко отвечай. Морская пехота?

— Да.

— Контрактники?

— Ни, мы срочные…

— Остальные где?

— В Красногоровку пошли… за самогоном и пожрать чего…

— Какую задачу выполняете?

— Командир отделения знает, а он ушёл…

— Ещё раз… — щёлкнул затвором Кирпич.

— Мы в засаде. Должны блокировать отход ДРГ сепаров. Задача — взять в плен или уничтожить, — быстро и испуганно затараторил старший солдат, почему-то с ужасом глядя, как я заматываю его сослуживцам руки и рты польским скотчем.

— С колесом то, что?

— Да… с вечера понапивалысь… я — механик-водитель. Командир дороги перепутав, не туда повернулы… на обочину, а там мина противопихотна. Вот нам правое переднее и розирвало. Компрессор пашет, а колесо всё одно пустое. Вот тут нас оставили колесо менять, а сами опять горылку жрать пишлы.

Мы с Кирпичём переглянулись. Было видно, что парень всё это рассказывает с некоторой обидой на старших товарищей, оставивших его с «молодыми» уродоваться с колесом. А сами пошли «трошки помородёрствовать».

— Слышь, механик. А БТР на ходу? — спросил Кирпич.

— На ходу и соляры полбака. Только вот колесо. Болты «прикипели», снять не можем.

Кирпич отвёл меня чуть в сторону и спросил:

— Нос, ты понимаешь, о чём я? Идеальный выход из нашего положения. До линии соприкосновения километра три. Садимся и с ветерком через пятнадцать минут будем уже у своих.

— Ты думаешь, этот ушлёпок доедет? — с сомнением спросил я.

— Ушлёпок нет, а ты — да! Ты ж танкист?

— Да, не танкист я! Я на БТРе служил, хотя у меня «семидесятка» была, а этот поновей. Но думаю — какая хрен разница! — почему-то глядя на свои руки, ответил я. «Помнят ли?»

— А колесо? — вдруг, засомневался Кирпич, — на семи колёсах поедет?

— У меня кореш в Афгане на шести колёсах полсотни вёрст по пересеченке отмахал. Жить захочешь, впереди себя носом толкать будешь. Главное, чтобы пара ведущих колёс целыми были, а у «бетера» первые два колеса с каждого борта — ведущие, — вдруг, начал вспоминать я технические данные боевой машины.

— Я понял тебя, Нос! — ответил Кирпич и, подойдя к механику — морпеху, начал развязывать ему руки, — жить хочешь, герой? Давай, запускай движок. Будем прогреваться. Боезапас есть?

— А я причём до боезапасу? Вчера последние две ленты крупнокалиберных… продали. Я ж говорю, пили всю ничь.

— Вот же ж вояки! А кому продали?

— А хрен его знае, товарищ командир. Добробатам чи вашим. Так, шо? Я запускаю?

— Запускать будешь вместе с ним, — Кирпич показал на меня, отчего лицо морпеха опять перекосилось.

В БТР я залез через люк командира экипажа. Первое, что вспомнил мой организм, был запах. Стойкий запах тёплого железа, солярки, горелого масла, выхлопных газов и… человеческой плоти. Именно. Внутренности «рабочего БТРа» пахли его обитателями. Сидеть на командирском месте было непривычно, но почётно. Старший солдат, устроившись на своём месте, робко посмотрел на меня.

— Врубай! — неожиданно для себя громко рявкнул я.

Как ни странно, БТР вздрогнул и 260 сильный КАМАЗовский двигатель, пустив густую сизую шапку из выхлопных труб, ровно зарокотал, радуя слух чёткой работой клапанов и газораспределительной системы.

— Ни чё так! — крикнул я в сторону механика.

— Ага! Сам ТНВД настраивал, — сбрехал нагловатый механик.

— Та ладно… — заговорил во мне механик-водитель второго класса —, вылезай, дальше я.

Солдатик вылез, удивлённо глядя на меня, а я переполз на привычное место. Минуту посидел молча с руками на коленках. А потом руки, как-то сами… правая на рычаг коробки передач, левая на руль. Ноги быстро нашли все три педали. Дальше… правая рука пошла за спину… стояночный тормоз, противоскатка, рычаг управления передними мостами… А это? Тьфу, ты! Раздатка! А дальше лебёдка. Как будто и трёх десятков лет не было. Мой батя на флоте рулевым-сигнальщиком служил. Сейчас ему под семьдесят. До сих пор помнит азбуку Морзе, флажный семафор и знает силуэты всех военных кораблей.

По броне долбанули чем-то тяжёлым. К люку подошёл Кирпич и коротко распорядился:

— Григорьич, ты пакуй всех, и пусть грузятся. С собой возьмём. Не знаю, что они из себя представляют как «языки», но нас собой прикроют, если что. Через полчаса отчаливаем. Оставайся, я за нашими пошёл. Да! И полосы эти затри чем-то.

— 0017-й, на связь! 017-й, на звязок, маму вашу! — неожиданно ожила бортовая радиостанция БТРа.

— Не отвечай, пусть подёргаются, — на ходу бросил Кирпич.

Василий убежал, а я вытащил старшего солдата из люка и заставил его затирать две белые продольные полосы на корпусе БТРа. Чтобы не путать «своих» с «чужими», на всей технике «укропы» рисовали две параллельные белые, а иногда и жёлтые, линии. Солдат надрал на обочине большие, зелёные листья лопуха, сворачивал их и зелёным соком затирал белые полосы. Правда, когда сок высох, полосы опять проявились. Осторожно придерживая наших раненых и подгоняя «добрым» словом Гамлета, подошёл Кирпич. Отвёл меня в сторону и сообщил тревожную новость:

— Дед совсем расклеился. Как бы заражение не пошло. Торопиться надо. Как думаешь, проскочим?

— Будем стараться, Вася. Вот только думаю, что по нам долбить будут все, кому не лень. И эти, и наши, если мы не покажем, что мы свои. Надо что-то придумать, — предложил я.

— А чего тут думать? Я ж сказал, — берём этих гавриков, садим на броню и привязываем. Свои по ним палить не будут, а наши в бинокли рассмотрят, что да как, — предложил Кирпич.

— Ага, не будут! Ещё, как будут! Эти отморозкам всё по хрен! Тут добробаты и «правый сектор» стоят, — осмелел вдруг старший солдат.

— Тебе кто слово то давал, морпех? Дядь Вов, ну ты распустил их тут без меня! И правда, ужас какой страшный, — тыкая мне в лицо пальцем, засмеялся Пуля.

Я подошёл к левому, не разбитому, зеркалу заднего вида и посмотрелся в него. На меня смотрел негр средних лет, с торчащими во все стороны слипшимися угольного цвета волосами. Чуть позже я, конечно, обратил внимание и на то, что впереди мой замечательный «натовский» камуфляж — был блестяще-чёрного цвета и издалека походил на модный смокинг. Кисти рук были такими же. Эдакий солист негритянского джазового оркестра. Зато, как выгодно смотрелась металлокерамика у меня во рту. Правда, когда я высморкался… чуть не потерял сознание! Было впечатление, что через две ноздри из моего черепа вышел весь мозг вместе с серым веществом. А всё это было результатом моих перебежек и «поползновений» через выгоревшие кукурузные поля и чёрную от пожара стерню поля неубранной пшеницы. Вот почему шарахались от меня морпехи и называли «страшным» Пуля и Кирпич.

— Та какой я морпех? Я моря николы ни бачив! Мужики, вы нас тут не оставляйтэ, сгнобят нас. Вы нас с собой визьмить. Мы вам уси тайны расскажемо, — не унимался парнишка, с уважением глядя на СВД в руках Пули.

— Дед, я знаю, что делать! — крикнул Пуля, стаскивая с шеи Гамлета свой рюкзак.

Он достал из него бархатное красное знамя с кисточками и золотистой бахромой по периметру. Большие золотистые буквы «ПОБЕДИТЕЛЮ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СОРЕВНОВАНИЯ» и герб УССР были далеко видны.

— Нужно повесить, чтобы все видели. Пусть только попробуют по красному знамени кто-то выстрелить!

Пуля сказал это так уверенно, а флаг был таким необыкновенно красивым, что и мы все поверили… Ни одна падла не посмеет выстрелить в Красное знамя. Что делать дальше, знал я. Я залез на командирское место и развернул башню со стволом крупнокалиберного пулемёта на 90 градусов вправо. Во-первых, всё равно все патроны морпехи пропили, а во-вторых, так всё было хорошо видно. Кирпич взял скотч и очень красиво и надёжно примотал флаг к стволу пулемёта. Ну, а дальше? Дальше поехали…

Связанных мальчишек-морпехов и патриота «грузинского национального легиона» Гамлета уложили на пол десантного отсека. Раненые Дед и Пуля сели по бортам и выставили через лючки свои автоматы. Вася, с заряженным РПГ-7, сидел на командирском кресле, наполовину высунувшись в люк и готовый поддержать наш бросок своей артиллерией.

— С Богом! — как мог решительно крикнул я, неожиданно почувствовав боль под левой лопаткой. «А это откуда?» — подумал я и отпустил стояночный тормоз.

— Со второй трогайтесь! Со второй! — крикнул водитель «бетера».

— Без сопливых… — огрызнулся механик-водитель второго класса, выжал сцепление и врубил вторую передачу.

Дизель взревел, передние ведущие колёса провернулись вместе со щебнем и кустами обочины. БТР как-то прыгнул, дёрнулся и… остановился.

— Я ж говорил — со второй! — заистерил морпех.

— Вот же сука неугомонная, — ругнулся Пуля и со всего маху саданул по заднице механика ногой.

— Всё нормально, всё нормально… забыл, что у нас одного колеса нет. Вправо затянуло… газовать нужно, — сам себя успокаивал я, запуская движок ещё раз.

— Ты потренируйся, Григорьич, куда нам спешить? — пытался успокоить меня и Вася Кирпич, тихонько перекладывая с места на место магазины с патронами и ручные гранаты.

— Может, покурим? — пытался разрядить обстановку Пуля.

— Дома покуришь, — как-то очень уверенно сказал я, пытаясь совладать с тремором в правой ноге.

Отсутствие первого ведущего колеса сказывалось, машину постоянно тянуло вправо и приходилось силой удерживать её на курсе. БТР медленно выполз с обочины на дорогу. Попробовал разогнаться до четвёртой. Идёт! Хорошо идёт, собака. Боковым зрением заметил, как посветлело квадратное лицо Васи Кирпича. Он в меня верил. Огромный, как на старом «Икарусе» руль, помогал справляться с желанием «бетера» улететь в правую обочину. Глаза понемногу привыкли к «оригинальному» расположению датчиков на панели приборов. Смешно, но мне показалось, что я такое видел на асфальтоукладчике или на компрессоре, который этот самый асфальт долбит. А рычаг переключения передач? Это о нём говорил Архимед? Типа, дайте мне рычаг и я переверну весь мир!? А нате вам рычаг от БТРа и попробуйте тронуться со второй передачи! Кочергу «русской» печки видели? Значит, вы поняли, о чём я.

— Дядя Вова, впереди блокпост! Скорость не снижай! — закричал Кирпич, протискиваясь в люк с трубой РПГ на плече.

— Дядя Вова, через блокпост нельзя! Там дорога заминирована! Противотанковые ставили. Уходи налево и по подсолнухам, так к вашим ближе, — орал в голос наш пленный старший солдат морской пехоты.

Кого слушать на скорости 50 км/час под рёв турбо-дизеля и буханье развороченного миной правого переднего ведущего колеса? Кого слушать под прицелом, стоящих за бруствером пушек БМП? Что удивительно, но я увидел, как, стоящие на обочине бойцы добробата, вдруг, начали медленно снимать с плеч РПГ, зачарованно глядя на наше развивающееся красное знамя.

— Нос! Влево уходи, — переорав шум движка, отдал команду Дед.

Метров за семьдесят до блокпоста, резко руль влево… Прыжок через небольшой ров обочины и мы на поле с неубранным подсолнухом. Неожиданно «хрюкнула» бортовая радиостанция:

— 017-й, ты куда, твою мать?

— Пошёл ты в жопу! — заорал в микрофон Вася Кирпич и так рванул за провод, что он вылетел «с мясом» из коробки радиостанции.

Смеялись все! Даже «принц грузинский» Гамлет. Ответ «прилетел» через минуту! Сначала где-то по корме рванула граната РПГ, потом дружно начали «дукать» автоматические пушки БМП. По броне зацокала длинная очередь ручного пулемёта. «Шлёп-шлёп-шлёп» — ляпали по корпусу оторванные головки пересушенных подсолнухов! «Дзынь-бух-гах-жах» — рикошетили осколки и автоматные пули от «жиденькой» брони нашего БТРа. «Трахх-трахх!!!» — это два прямых попадания 30-ммилиметровых снарядов пушек БПМ по нашей корме. И сразу заелозила задница, разворачивая машину вправо. Десантный отсек начал наполняться едким дымом, а стрелка давления масла начала нервно дёргаться. Скорость падала, а поле с подсолнухами заканчивалось.

— Держи, дядя Вова! — подбадривал меня сопляк-морпех.

— Газку, Григорьич, газку! — советовал бывший гаишник Вася Кирпич.

— Чего наши-то молчат? — с обидой в голосе закричал Пуля, — они, что флаг не видят?

Наконец, и наши очнулись! Пару раз «гупнули» миномёты, бешено выдал длинную очередь крупнокалиберный спаренный ДШК, «затрещали» «калаши» и дружно «задукали» от лесополосы АГСы. Неожиданно закончилось поле с чёрными головёшками подсолнухов и наш БТР выкатился на сравнительно чистое пространство. Я увидел, как на бугор вылез какой-то мужик в белой майке, в правой руке он держал, что-то красное и махал вправо.

— Нос, он тебе вправо уходить говорит, — продублировал Кирпич.

— Я это понял, только, как это сделать? Нас крутит! — налегая на руль, орал я, чувствуя, как бешенно молотит сердце и выворачивает от боли правое плечо.

Я видел, что до первых окопов было метров тридцать. Ещё чуть-чуть! Но «бэтэр» упорно загребал не туда, куда я крутил руль. Это после остановки я увидел, что, по сути, с правого борта из четырёх у нас осталось целым только одно. Первое и четвёртое были разорваны в клочья, в третье залетело несколько крупных осколков, и в него постоянно компрессор забивал воздух, с шумом выходящий через огромные дыры. Вот так мы и ползли почти параллельно окопам ещё метров сто, пока линия укреплений не «вильнула» и мы оказались на своей стороне.

Вытаскивали нас быстро. «Укропы» сильно рассердились, что упустили нас. Обстрел начался бешенный. В суете вокруг БТРа громче всех орал Пуля, требуя отправить с ним в госпиталь снайперские винтовки. И СВД, и «Волк»! По дороге Деда растрясло, открылась рана, и он пару раз терял сознание. И, уже из госпитальной «таблетки», тарабаня в окно, орал Юрка:

— Нос! Знамя! Знамя забери, дядя Вова!

Я быстро рванул обратно к БТРу, а там уже какая-то находчивая личность быстро срезала ножом скотч со ствола и нашего знамени. Стащив с башни бронетранспортёра бойца вместе со знаменем, я резко рванул бархат на себя и, грозно глядя в лицо мужика, коротко бросил:

— Наше!

А уходя, за спиной услышал недоумённое:

— Мужики, это кто?

— Разведка Котовского, — очень уважительно ответили ему.

Через час по нашим позициям «укропы» сделали залп дивизионом «Градов». Короче, жаль… Жаль, что наша группа так и не смогла записать себе в «актив» БТР-80, как трофей. Даже не знаю, как бы всё обернулось без него. После обстрела, между первой и второй линией окопов, на пригорке, весело чадил жирным чёрным дымом горящих колёс и разлитой по земле солярки, БТР морской пехоты ВСУ, уничтоженный артиллерией ВСУ. Как говорится: «Ни себе, ни людям!» Или: «Нэ зъим, так понадкусую!» Хотя, это может и из другой оперы.

Сердце, тебе не хочется покоя?

Нас встречал командир нашей разведроты. Ему мы и передали пленных морпехов ВСУ и грузинского легионера Гамлета, за которыми тут же приехали особисты из Донецка. Морпех долго тряс руку Кирпича, похлопывая по широченной спине, а вот со мной, как-то прохладно получилось… Вроде обнял, хлопнул по спине и… отскочил, скорчив страшную рожу. А потом просто спросил у меня:

— Ты чего, десантура? В говне?

— Морпех, нам бы в баньку, — разряжая обстановку, попросил Вася, пряча улыбку в недельной небритости.

— Это уже на базе, парни. За вами сейчас приедут.

Надо сказать, что чувствовал я себя не очень удобно. Во мне начал развиваться комплекс «вонючки». Мало того, что от меня все шарахались, так ещё и не стеснялись в выражениях. В головушке истерично колотились две мысли: «Только бы об этом в Москве не узнали. Только бы в Союзе писателей не принюхались!» А тем временем Морпех не унимался:

— Чуйка у меня была. Связь с вами пропала, а чуйка нет. Знал, что вернётесь! Я сразу понял, что первым проходом возвращаться не будете. Слишком нашумели вы там. Вот я тут вторые сутки и торчу. А с флагом вы, как… С флагом вы просто гениально! Да мы охренели все тут! Блин, как на параде! А «укропы»… Прямо «психическая» атака какая-то получилось. Писатель, ты это в книжку обязательно. Обязательно про это напиши. Если бы вы сегодня не вышли, послал бы ещё одну группу. Думаю, по запаху бы вас нашли! — заржал этот урод, тыкая в меня своим пальцем.

Мы с Кирпичём быстро шли за ним по извилистым полнопрофильным окопам, изредка останавливаясь для того, чтобы ротный, показывая на нас, с гордостью объяснял всем:

— Мои вернулись! Все живы… и языков толпу приволокли! А воняет от этого!

Наконец, мы зашли в большой блиндаж, построенный из бетонных ФБСов, накрытых плитами перекрытия. В этом бункере нас уже ожидали. Михалыч. А именно его я и ожидал увидеть. Слава Богу, Михалыч нас не обнимал. Он сказал:

— С благополучным возвращением, бойцы, — а потом, шмыгнув носом, добавил, — для начала, в баньку.

Пока ехали на базу, Михалыч скормил нам весь свой обедо-ужин, заботливо приготовленный для него женой Валюшей. Вопросов не задавал, только глазами улыбался, глядя, как мы жадно уплетаем бутерброды с варёной колбаской.

Перед баней две пожилые тётеньки без лишних разговоров отобрали у нас форму для «прожарки, проварки, стирки и дезинфекции». Спросили у Михалыча, мол, сколько у нас времени? Тот только махнул рукой. Парились и мылись долго. После каждого моего захода из парилки под душ, я просил Кирпича придирчиво обнюхать меня. Тот ржал и нюхал, благо кроме нас в баньке на тот момент никого не было. Сколько же я тогда на себя моющих средств извёл! К нашему большому удивлению и радости, через два с лишним часа, в предбаннике на столе уже лежали аккуратно сложенные вещички. Даже труселя с носками. Чистые и сухие! Я придирчиво обнюхал свою куртку и штаны, потом заставил сделать тоже самое и Васю. Синдром «вонючки» медленно уходил из моей жизни. После баньки был наваристый гороховый супчик и макароны по-флотски. «Фронтовые» сто грамм не налили, сославшись на предстоящее совещание.

На совещании с нами никто не совещался. Нас слушали, задавая вопросы. Кроме нас, за столом сидели: Михалыч с комбатом Котовским и двое любопытных мужчин «по гражданке». Долго нас не мучали. Дали сутки, чтобы описать всю нашу работу в тылу противника в рапортах. На прощание, пожимая нам руки, товарищ Котовский сказал:

— Лично буду ходатайствовать о награждении вас правительственными наградами ДНР.

Прощаясь с Михалычем, я аккуратно спросил о двух мужчинах с колкими взглядами.

— Аналитики! — загадочно ответил Михалыч, почему-то подняв вверх указательный палец.

Вечером мы с Кирпичём засели за рапорта. Но уже через час с небольшим Вася измождённо потянулся, откинулся на спинку стула и, повернувшись ко мне, объявил:

— Я всё, дядь Вов!

Я не поленился, взял его исписанный «гаишными» протокольными каракулями листок, и прочитал. Ну, так-то всё верно. И кратко. Типа: «…пришли, вышли… на разведку… открыли огонь… захватили… с боем вернулись в расположение». Исправив восемнадцать грамматических ошибок и расставив знаки препинания, я отдал рапорт Кирпичу.

— Ну, чё? — спросил Вася.

— Да, нормально всё. Ёмко, — успокоил я.

Другое дело — я. Писать было моей профессией. Правда, ловил себя на мысли, что иногда я теряюсь и начинаю писать не рапорт-доклад о разведывательном рейде в тыл противника, а что-то художественное… В общем суток мне еле хватило.

К концу следующего дня Михалыч рапорта наши забрал. Васин прочитал тут же. А моей небольшой стопкой исписанных листов похлопал себя по коленке и сказал, как-то озадаченно:

— Пожалуй, перед сном почитаю.

— Михалыч, вопрос есть, — неожиданно отойдя в сторону, сказал Кирпич.

— Что случилось, Вася? — спросил Михалыч.

— Проблемы у меня. Личные. Мамане звонил. Говорит — приезжай. Мол, чудит Лизка моя. Пацана матери забросит, а сама сутками дома не появляется. Разобраться хочу, Михалыч, не спокойно как-то. Мне бы дней десять. А?

— Я понял, Вася. Сегодня Котовскому позвоню. Думаю, решим твой вопрос, заслужили вы. Завтра с утра в строевую часть заскочи, приказ на краткосрочный отпуск будет готов, документы заберёшь.

— Спасибо, Михалыч, — как-то грустно поблагодарил Вася.

— У меня тоже вопрос, как к старшему по возрасту, — обратился к начальнику и я.

— А тебе, Володь, чего?

— На «Корвалол» не богат, старина? — извиняющимся тоном спросил я.

— Оппаньки! А что случилось? Сердце, молодой человек?

— Да вот, что-то не отпускает, — потирая левую сторону груди, ответил я.

— Значит так. Вот тебе пластинка «Валидола», а завтра после завтрака я за тобой заеду. В госпиталь проедем, специалистам тебя покажем. С сердцем не шутят, дорогой. А сейчас просто полежи.

На следующий день после завтрака Вася Кирпич пошёл в строевую часть за документами на краткосрочный отпуск, а за мной заехала голубая «Нива». Так что мы с ним и не попрощались. Я сдал оружие и боезапас в оружейку и налегке поехал сдаваться в госпиталь. Признаюсь честно — свой восьмизарядный «Вальтер» я «зажал». Подарю его Вадику или на худой конец обменяю на тарелку Танюхиных вареников с картошкой и со шкварками.

Для начала из меня выкачали пару пробирок кровушки и повели на обследование. Честно говоря, я был приятно удивлён уровнем оснащения и профессионализмом медперсонала госпиталя. Вполне себе столичный уровень. Часа через три измывательств над моим туловищем, меня всё же отпустили погулять, пока у них там всё «срастётся» по показаниям обследования. Конечно, я помчался искать своих.

Первым нашёл Пулю. Ему уже «почистили» и зашили ногу, и он во весь голос требовал, чтобы ему принесли костыль. Я невольно вспомнил Васю Кирпича и его безоговорочное влияние на психику молодого человека при помощи магических оплеух. Юрка очень мне обрадовался, тут же начал громко жаловаться на «… вон ту рыжую медсестру с волосатыми ногами», которая его унижает «уткой», не давая самостоятельно сходить в туалет. Потом перевёл разговор на снайперские ружья и начал заговорщицки подговаривать меня каким-то образом спереть из оружейки его «Волка». Заткнулся только тогда, когда я достал из целлофанового пакета наше красное знамя, простреленное в семи местах. Сначала Юрка оцепенел от восторга, потом разложил его на своих коленях и стал нежно гладить, приговаривая:

— Досталось тебе от сучьих бандер! Это ж надо… в Красное Знамя стрелять! Но мы прорвались. Благодаря тебе прорвались. Спасибо, дядь Вов! Дядь Вов, я его в музей отдам. Ведь будет же у нас свой музей после войны? А? Как думаешь?

— Сто пудово будет, Юрка! — ответил я.

Возле нас уже начали собираться «ходячие» и с ближних коек тянули шеи «не ходячие».

— Так! Что там у нас? — гневно спросила рыжая медсестра, нервно перебирая, и правда, небритыми ногами.

— Да, так! Ко мне известный писатель в гости пришёл! — с гордостью в голосе ответил Юрка, пряча свой флаг под матрас.

С Дедом встретиться не удалось. В реанимацию не пускали. Со слов хирургической медсестры, операция прошла штатно, пациент в сознании. Состояние — стабильное, средне-тяжёлое. Написал короткую записку: «Привет. Пуля лежит в палате № 8. Кирпича отпустили домой в отпуск на 10 дней. Я на обследовании. Сердце. Но уже не воняю. Обнимаю. Нос». Невольно представил себе лицо медсестры, если она прочитает этот текст. А ведь прочитает!

Через десять минут сестричка повела меня на оглашение вердикта кардиологов. С деланно скучающим видом я прослушал сольное выступление заведующего кардиологическим отделением. Конечно, половины из сказанного я не понял. После оглашения приговора, Михалыч, улыбаясь, тряс руки врачам, собирая листочки с результатами обследования и анализов в отдельную, уже не тоненькую, папочку. Вышли на солнышко. Михалыч щурясь от яркого солнца, спросил:

— Может, пообедаем? Тут Вадик насчёт борща заикался.

При магическом слове «борщ» у меня начинала кружиться голова, как у восьмиклассницы после первого стакана портвейна, а в животе начали толкаться кишки, как у беременного минимум двойней. Таня, Таня, что ты со мной делаешь? Так что «заикание» Вадика было, как нельзя, кстати.

Пока Танюшка натирала пампушки чесночком и резала сало с прослоечкой, мы с Вадиком и Фёдором Михайловичем уединились на скамеечке в палисаднике. Михалыч, вдруг, прекратил улыбаться и со всего маху треснул папкой с моими анализами о стол. Ей Богу, там всё должно было перемешаться!

— Что ж ты, подлец, не предупредил, что ты сердечник, мать твою! — взбеленился Михалыч.

— Да, какой я… с чего ты взял то? — возмутился я.

— С чего взял? Да вот, как-то доктору наук поверил, знаешь ли! Иван Петрович сказал, что у тебя ишемия, что ты в шаге был от инфаркта. В шаге, Вова!

— Ну, знаете… кольнуло пару раз. Подумаешь! А ишемия лечится? — как-то уже обречённо спросил я.

— Разведчик, блин! Снимай камуфляж и чтоб я тебя близко у передовой больше не видел. Твоим командирам всё расскажу, объясню. Если захочешь, заедешь, попрощаешься. Лечиться тебе нужно, Володя. Очень серьёзно лечиться, — постепенно успокаиваясь, закончил Михалыч.

Танюшка позвала к столу. Мужчины пили водку, а мне и Тане налили коньяку. Для расширения больных сосудов.

Послесловие или после борща с пампушками

Перед моим отъездом собрались на базе у комбата Котовского. Я выставлялся по поводу отъезда и награждения. Комбат своё слово сдержал и теперь на левой груди у меня гордо красовался «Георгиевский Крест 4-й степени». Наградили всю нашу разведгруппу:

Дедов Пётр Иванович награждён «Георгиевским крестом 3-й степени».

Кирпич Василий Иванович награждён медалью «За боевые заслуги».

Сотник Юрий Иванович награждён медалью «За боевые заслуги».

Прикалывая к моей груди награду, комбат Котовский негромко, чтобы слышал только я, сказал:

— Честно говоря, писатель, не ожидал и не думал… Рад, что ошибся! Спасибо, что парней спас. Носи с гордостью!

А вот командир разведроты Виталик Кочетков («Морпех»), был другого мнения. Он поднял за меня тост и сказал простыми словами:

— Я верил в тебя, десантура! «Гвардия», она везде «Гвардия»!

Домой не отпускали врачи. Две с половиной недели я провалялся в стационаре под капельницами, подставляя вены и задницу для болючих уколов, пока угроза инфаркта не миновала.

Через месяц, уже в абсолютно мирной Москве, сидя в кожаном кресле своего модного кроссовера, я узнал, что погиб Вася Кирпич. Дед позвонил. Двадцатисемилетний мальчишка, бывший сержант ДПС города Донецка пал смертью храбрых.

С домашней проблемой он разобрался быстро. Его жена, Лизка, устроилась на работу в полевой госпиталь медсестрой. Там хоть что-то платили. Случались и дежурства ночные, а иногда и суточные. А дура-свекровь всё сомневалась и сыну на мозги капала. Село, где жила Васина родня, находилось в так называемой «серой» зоне. На третий день отпуска, рано утром, Вася выбежал в сад с лопатой червей накопать. Обещал с сынишкой поутру на рыбалку сходить. Тут он их и увидел. По соседней улице, пригнувшись, шла диверсионно-разведывательная группа. «Правый сектор», — прочитал Вася на шевроне рукава. Двух разведчиков он положил сразу. Лопатой. Но силы были не равны. Напоролся Васька на гранату. А потом, оставшиеся в живых «нацики» на глазах у матери, пятилетнего сына и соседей разрядили в него, уже в мёртвого, по рожку патронов. Но дальше не пошли. Зассали!

Сколько будет ещё идти эта война? Я не знаю. Но я знаю, когда она закончится. А закончится она, когда Юрка Сотник («Пуля») откроет свой МУЗЕЙ! И в центре этого музея будет гордо стоять наше КРАСНОЕ ЗНАМЯ. Простреленное в семи местах!