Перевод с санскрита С. Липкина.

ВЕЛИКИЙ ЭПОС ИНДИИ

Известны слова Гете, сказанные им в начале прошлого века: «Сейчас мы вступаем в эпоху мировой литературы». Гете имел при этом в виду процесс сближения и даже частичного синтеза западной и восточной литературных традиций, у истоков которого стоял он сам и который, неуклонно расширяясь и углубляясь, продолжается в наши дни. Но слова его в первую очередь были связаны с тем знаменательным в истории литературы фактом, что на рубеже XVIII и XIX веков европейскому читателю стали впервые доступны в переводах многие замечательные произведения восточной классики. Среди них были и древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна», которые у нас в стране, по мере того как растет — особенно за последние два десятилетия — число переложений и переводов из них на русский язык, завоевывают все большие известность и признание. Чтобы литературное произведение пробудило читательский интерес, оно должно обладать двумя на первый взгляд противоположными, но на самом деле дополняющими друг друга качествами: заключать в себе что-то так или иначе знакомое и вместе с тем открывать нечто доселе неизвестное. Если мы не находим в нем ничего нового, необычного, если оно только «повторяет пройденное», то неизбежно покажется нам тривиальным и потому скучным. Если же, с другой стороны, оно никак не соотносится с нашим предшествующим литературным, да и просто человеческим опытом, то психологически и эстетически остается нам чуждым, какими бы объективными достоинствами оно ни обладало. Ввиду этого не случайно, что именно сейчас «Махабхарата» и «Рамаяна» полноправно входят в круг нашего чтения, став для нас словно бы знакомыми незнакомцами. Обе поэмы были созданы около двух тысячелетий тому назад, на санскрите — языке давно уже мертвом, в лоне культуры, отошедшей в далекое прошлое, и, казалось бы, разрыв между нами и тем читателем, кому они предназначались, слишком велик. Таковым он и был долгое время, проявляя себя то в снисходительной трактовке Индии как страны примитивной и полуварварской, то в не менее распространенном, но столь же отстраненном восхищении ее мистической, якобы непостижимой для нас мудростью. Однако в наши дни ситуация резко меняется, Индия перестает быть загадочной страной «чудес и тайн». Мы гораздо лучше узнали Индию современную, а через нее и Индию древнюю. Мы оказались свидетелями крупнейших исторических и археологических открытий в Азии, обогатили свой кругозор памятниками индийской философской и литературной классики, и все это заметно сократило дистанцию между нами и древней цивилизацией Индии, сделало ее для нас понятней и доступней.

В большей или меньшей степени те же изменения происходят в нашем восприятии других стран Востока. Можно сказать, что если в эпоху Возрождения европейцы почувствовали себя наследниками и восприемниками греко-римской античности, то теперь интегральной частью нашей культуры становится духовное наследие уже не только западного, но и восточного континента. Тем самым мировая литература из понятия в известной мере умозрительного и условного превращается в явление естественное и реальное, и среди наиболее выдающихся памятников мировой литературы по праву занимают место «Махабхарата» и «Рамаяна».

Мы только что назвали «Махабхарату» и «Рамаяну» знакомыми незнакомцами, поскольку даже при первом чтении они предстают перед нами на фоне наших постоянно расширяющихся знаний о древнеиндийской истории и культуре. Но для такого названия есть еще одно основание. Обе поэмы относятся к жанру героического эпоса, хорошо знакомому нам по литературам многих народов (прежде всего по его классическим греческим образцам — «Илиаде» и «Одиссее» Гомера), и разделяют с другими эпосами коренные особенности этого жанра.

Подобно большинству произведений героического эпоса, «Махабхарата» и «Рамаяна» опираются на исторические предания и сохраняют в своем содержании память о действительно происшедших событиях. Понятие «историчности» в первую очередь приложимо к «Махабхарате», которая часто именует себя «итихасой»(буквально: «так было на самом деле») или «пураной»(«повествование о древности») и рассказывает о междоусобной войне в племени бхаратов, которая, по мнению историков, происходила на рубеже II–I тыс. до н. э. Менее ясна историческая основа «Рамаяны». Но и здесь специалисты полагают, что поход Рамы на остров Ланку (видимо, современный Цейлон) в поисках жены, похищенной владыкой демонов-ракшасов, в фантастически преломленном виде отражает борьбу завоевателей Индии — индоевропейских племен ариев с аборигенами индийского юга и что события, составившие исторический фон поэмы, следует отнести приблизительно к XIV–XII векам до н. э.

По аналогии с другими национальными эпосами эпоха, вызвавшая к жизни сказания «Махабхараты» и «Рамаяны», получила в научной литературе особое именование — «героический век». Однако между героическим веком и воспевающей его эпической поэзией пролегает обычно немало времени. Так было в Греции, где события Троянской войны относятся, видимо, к XIII веку до н. э., а посвященные ей гомеровские поэмы были созданы четырьмя-пятью столетиями позже; так было с эпосом германских народов, эпическое время которого приходится на IV–VI века, а время литературной фиксации на XII–XIV века; так было и в Индии. Во всяком случае, первые упоминания об эпосе о бхаратах в индийской литературе засвидетельствованы не ранее IV века до н. э., а окончательно, в том виде, в каком она до нас дошла, «Махабхарата» сложилась к III–IV векам н. э. Приблизительно в тот же период — протяженностью в пять-шесть веков — происходит и формирование «Рамаяны». Если принять во внимание этот явно ретроспективный характер индийской эпической поэзии, то становится ясным, почему она доносит от прошлого, которое стремится запечатлеть, лишь весьма искаженное эхо и к тому же причудливо сплавляет ею с историческими реминисценциями последующих веков.

Так, хотя санскритский эпос рассказывает о древнейших племенах эпохи расселения ариев в Индии: бхаратах, куру, панчалах и других, он в то же время знает греков, римлян, саков, тохарцев, китайцев, то есть такие народы, которые стали известны индийцам лишь на рубеже нашей эры. В содержании «Махабхараты» и «Рамаяны» отчетливо ощутимы черты первобытного строя и племенной демократии, описываются родовые распри и войны из-за скота, а с другой стороны, им знакомы могучие империи, стремившиеся к господству надо всей Индией (например, империя Магадхи во второй половине I тыс. до н. э.), а социальный фон эпоса составляет сравнительно поздняя система четырех варн: брахманов— священнослужителей, кшатриев— воинов, вайшьев— торговцев, ремесленников и земледельцев и шудр— наемных работников и рабов. Столица героев «Махабхараты» Хастинапура, так же как столица Рамы Айодхья, изображены в поэмах густонаселенными, хорошо благоустроенными городами, которые украшены многочисленными дворцами и величественными зданиями, укреплены глубокими рвами и крепостными стенами. Между тем, как показали недавние раскопки на месте древней Хастинапуры, в начале I тыс. до н. э. она представляла собою простое скопление хижин всего лишь с несколькими кирпичными домами. Дидактические разделы санскритского эпоса в целом отражают юридические и социальные нормы индийского средневековья, но одновременно «Махабхарата» и «Рамаяна» многократно касаются обычаев, уходящих корнями в глубокую древность и опирающихся на первобытные представления о морали. Только в переведенных в этой книге отрывках читатель прочтет о брачных состязаниях при замужестве Драупади и Ситы, о сваямваре(выборе жениха невестой) Савитри, о левирате — браке с женами умершего брата, об уводе невесты силой, о полиандрии — женитьбе пяти пандавов на Драупади и т. п.

Бог Шива, сражающий демонов. Барельеф из храма Кайласанатха. Индия, VIII в.

Наконец, в непрерывном развитии — от архаических верований до воззрений классической поры — представляет нам эпос идеологические и религиозные учения Индии. В одних разделах эпоса главную роль играют старые ведические (по названию древнейших памятников индийской словесности — вед) боги, из числа которых Индра, Вайю, Ашвины и Сурья становятся божественными отцами героев «Махабхараты» пандавов и их сводного брата Карны. В других разделах — ведические божества оттесняются на второй план и преобладающее значение получает индуистская верховная триада богов: Брахма, Вишну и Шива. Особенно примечательна в поэмах роль Вишну: в «Махабхарате» он выступает в своей земной ипостаси Кришны, а в «Рамаяне» — Рамы. Есть основания думать, что в ранних слоях эпоса и Кришна и Рама были еще лишены божественного ореола. Но в текстах, до нас дошедших, оба они — два главных воплощения бога-спасителя, явившегося на землю ради торжества справедливости, и Вишну уже не просто бог, а «высшее бытие», «высочайший бог», «начало и конец мира». Это изменение непосредственно связано с распространением в Индии в начале нашей эры вишнуизма и культов Вишну-Кришны и Вишну-Рамы. А вместе с новыми религиозными идеалами в эпос проникли и новые философские доктрины (например, кармы— предопределения жизни каждого существа его деяниями в былых рождениях, дхармы— высшего нравственного закона, мокши— освобождения от уз бытия), сыгравшие большую роль в моральном учении эпоса.

Казалось бы, сочетание различных исторических слоев в пределах одного памятника должно было привести к его внутреннему распаду; казалось бы, сказания и мифы героического века, так или иначе, обнаружат свою несовместимость с художественными формами куда более поздней эпохи. Однако этого не произошло с «Махабхаратой» и «Рамаяной» потому, что они, подобно большинству других эпосов, представляют собой по происхождению памятники устной поэзии. Эпос не принадлежит одному времени, но является достоянием многих сменяющих друг друга поколений. Веками складывались «Махабхарата» и «Рамаяна» в устной традиции, и непрерывность этой традиции, органичность и постепенность происходящих в ней изменений обеспечивали художественное и концептуальное единство поэм на каждом этапе их формирования, вплоть до той поры, когда они были записаны.

Об устном своем происхождении оба эпоса свидетельствуют сами. «Рамаяна» сообщает, что ее сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни и что первыми ее исполнителями были сыновья Рамы — Куша и Лава. «Махабхарата», в свою очередь, упоминает имена нескольких своих рассказчиков, причем один из них, Уграшравас, говорит, что искусство сказа он перенял, как это и принято в эпической традиции разных народов, у своего отца Ломахаршаны. Будучи памятниками устной поэзии, «Махабхарата» и «Рамаяна» долгое время не знали фиксированного текста. Лишь на поздней стадии устного бытования, в первых веках нашей эры, когда поэмы достигли колоссального размера: «Махабхарата» — около 100000 двустиший, или шлок, а «Рамаяна» — около 24000 шлок, — они были записаны. Но и после этого они дошли до нас в десятках отличающихся друг от друга рукописях и редакциях, поскольку, возможно, вначале были сделаны не одна, а несколько записей, да и записаны были версии разных сказителей.

Древнеиндийский эпос называет также несколько групп профессиональных певцов, которые исполняли эпические и панегирические поэмы. Среди этих групп выделяются так называемые сутыи кушилавы, в обязанности которых, по-видимому, входило исполнение «Махабхараты» и «Рамаяны». Каждый из певцов эпоса выступал и как наследник сложившейся традиции, и как ее творец-импровизатор. Певец никогда не следовал за своими предшественниками дословно, он сочетал и дополнял традиционные элементы путем и способами, подсказанными ему собственными возможностями и конкретной ситуацией исполнения, но в целом он должен был быть верным традиции, а его рассказ оставаться для слушателей все тем же знакомым им рассказом. Поэтому, хотя в Индии, как и в любой другой стране, создателями эпической поэзии было множество различных сказителей, живших в разных местах и в разное время, она может казаться творением одного поэта. И не случайно, что когда на поздней стадии формирования эпоса в Индии возобладали новые представления о литературном творчестве, «Махабхарата» и «Рамаяна» были приписаны двум определенным авторам — соответственно Вьясе и Вальмики. Вполне возможно, что тот и другой не были мифическими личностями, но не были они и авторами в современном смысле этого слова, а лишь наиболее выдающимися и потому наиболее запомнившимися фигурами в длинной чреде сказителей, передававших поэмы из уст в уста, из поколения в поколение.

Устное происхождение наложило неизгладимый след на внешний облик «Махабхараты» и «Рамаяны». Для успешного и непрерывного исполнения эпоса (тем более такого размера, как древнеиндийский) сказитель должен в совершенстве владеть техникой устного творчества и, в частности, традиционным устным эпическим стилем. Язык «Махабхараты» и «Рамаяны» в этой связи чрезвычайно насыщен устойчивыми словосочетаниями, постоянными эпитетами и сравнениями, всякого рода «общими местами», которые в специальных исследованиях обычно именуются эпическими формулами. Эпический певец хранил в памяти большое число таких формул, умел конструировать новые по хорошо известным моделям и широко пользовался ими, исходя из потребностей метра и в соответствии с контекстом. Поэтому не удивительно, что большинство формул не только постоянно встречается в каждой поэме, но и совпадает в текстах «Махабхараты» и «Рамаяны».

В свою очередь, формулы санскритского эпоса группируются в своеобразные тематические блоки, вообще характерные для эпической поэзии. Такие идентично построенные и стилистически однотипные сцены, как божественные и царские советы, приемы гостей, уход героев в лес и их лесные приключения, воинские поединки и аскетические подвиги, описания вооружения героев, походов армии, пророческих снов, зловещих предзнаменований, картин природы и т. п. — повторяются с заметной регулярностью, и эпический рассказ движется от темы к теме словно бы по заранее расставленным вехам. Та или иная тема может быть разработана в нескольких вариантах, полно или кратко, но в целом сохраняет определенную последовательность сюжетных элементов и более или менее стандартный набор формул.

Так, многочисленные воинские поединки эпоса начинаются обычно с похвальбы воинов и поношения ими друг друга, затем противники поочередно применяют оружие все возрастающей мощи, герой бывает ранен или терпит временное поражение, но в конце наносит решающий удар, повергающий врага наземь или обращающий его в бегство.

Рассказывается, что «между двумя воинами началась битва, яростная, заставляющая подняться волоски на теле», что битва эта была «подобна битве бога и демона» или «Индры и Вритры», что каждый воин был «в сражении равен царю богов» или «Яме, разрушителю времени». Герой нападает на противника, — «словно разъяренный слон на другого слона» или «лев на мелкую тварь»; он «мечет ливни стрел», дротики, «похожие на ядовитых змей», «рассекает надвое его лук», «сбивает с колесницы его возничего». Но «тот, хотя лук его рассечен», а «лошади и возничий убиты», «быстро сойдя с колесницы», «бросается стремительно вперед», «издавая львиный рык», и, «схватив другой лук», «пускает острые стрелы», «с золотым оперением, отточенные на камне». Раненный этими стрелами герой, тем не менее, проявляет «удивительное мужество», он «стоит недвижим, словно скала», а затем, «охваченный жаждой убить» своего врага, швыряет в него копье, «разящее, словно перун Индры», и, «пробив его панцирь», отправляет его «в обитель бога смерти». Когда «тот пал на землю», среди воинов «раздается громкий вопль: «ах! ах!» — и вражеское войско охвачено смятением, «словно коровы, оставшиеся без пастуха».

Несмотря на частные вариации, приблизительно по такой схеме описывается множество эпических поединков; и хотя своим единообразием подобные описания обязаны нормам устного творчества с его «принудительным» арсеналом тем и формул, это единообразие создает и известный эстетический эффект: в значительной мере лишенные индивидуальных характеристик, поединки сливаются в восприятии читателя в обобщенный образ великой эпической битвы.

Специфической чертой композиции древнеиндийского эпоса — и в первую очередь «Махабхараты» — являются также всевозможные вставные истории, иногда как-то связанные с его содержанием (ср. «Сказание о Сатьявати и Шантану», «Бхагавадгиту»), а иногда и вовсе не имеющие к нему отношения (легенды о Кадру, о Винате, о похищении амриты, об Астике и великом жертвоприношении змей и т. д.). Вставные истории могут быть популярными мифами и героическими сказаниями, баснями, притчами и даже гимнами (например, гимн Ашвинам), дидактическими наставлениями и философскими диалогами. Некоторые из них немногословны, а некоторые заключают в себе много сотен стихов и выглядят как поэмы в поэме, причем сами по себе могут считаться шедеврами мировой литературы («Сказание о Нале» или «Сказание о Савитри»). Обилие вставных историй также проистекает из самой сущности эпической поэзии, создаваемой многими сказителями, каждый из которых вправе вводить в поэму отрывки из собственного исполнительского репертуара. И хотя певцы «Махабхараты» пользовались этим правом с особенной широтою (вставные эпизоды занимают в ней не менее двух третей объема текста), в принципе тот же метод характеризует композицию вавилонского «Гильгамеша», гомеровской «Илиады», англосаксонского «Беовульфа» или киргизского «Манаса».

Сходство «Махабхараты» и «Рамаяны» с иными эпосами мировой литературы не ограничивается, однако, только особенностями их генезиса, стилистики и композиции. Сходство это распространяется на некоторые определяющие черты их содержания.

Мы уже говорили о связи героического эпоса с героическим веком, его обычаями и представлениями. Отсюда свойственная эпической поэзии героизация прошлого, которая проявляется в том, что в центре эпоса оказываются идеализированная фигура легендарного богатыря и рассказ о великой битве между героями и их антагонистами.

В «Илиаде» это битва греков под Троей, в «Песни о Роланде» — сражение армии Карла с сарацинами, в «Песни о моем Сиде» — испанцев с маврами, в сербском эпосе — война сербов и турок, в «Манасе» — поход киргизов против Китая и т. д. Такого же рода великая битва (правда, с фантастической окраской, как это нередко тоже свойственно эпической поэзии) составляет кульминацию содержания «Рамаяны» и пространно описывается в ее самой большой шестой книге. А в «Махабхарате» рассказ о битве занимает шесть центральных книг эпоса (из общего числа восемнадцати), и, согласно самой поэме, толчком к ее исполнению послужил вопрос именно о битве, заданный мудрецу Вьясе царем Джанамеджайей:

Изображение битвы в «Махабхарате» и «Рамаяне» распадается на цепь поединков, в которых герои стараются выказать все свое мужество, ловкость, презрение к опасности. Но даже в дни мира мерой величия эпического героя в первую очередь продолжает оставаться его воинская доблесть. Описания детства и юности персонажей «Махабхараты» и «Рамаяны» полны упоминаний о том, как они в совершенстве овладели искусством метания копий и дротиков, борьбы на палицах, управления боевыми колесницами. И пандавы и Рама проводят по многу лет в лесу, в изгнании, одетые в отшельническое платье, но и там они непрестанно вступают в поединки с чудовищами-ракшасами и враждебными царями, обнаруживая неслабеющий воинский дух. Достойнейший жених для дочери — кто, как Арджуна и Рама, одолеет соперников в стрельбе из лука (ср. «Одиссею»), достойнейший советник царя — кто, подобно Бхишме, Дроне или Хануману, лучше всех владеет оружием.

Источником доблести эпического героя, наиболее типической его чертой является неутолимая жажда славы. Для героев санскритского эпоса страшна не смерть, но бесславная жизнь; поэтому «смерть на поле боя… исполнена славы, и человек, умерший такой смертью, наслаждается вечным блаженством». Карна, которому его отец бог Сурья советует во избежание гибели быть благоразумным, говорит:

И слова его напоминают ответ гомеровского Ахилла Фетиде: «Лягу, где суждено, но сияющей славы я прежде добуду», или вавилонского Гильгамеша — Энкиду: «Если паду я — оставлю имя».

На примере Карны мы видим, что воинская отвага, презрение к смерти характеризуют в древнеиндийском эпосе не только главных героев, но и их противников. Даже Дуръйодхана, источник бедствий пандавов и их притеснитель, умирает достойно и величественно. Даже демону Раване воздает хвалу не кто иной, как сразивший его в решающем поединке Рама; он называет Равану «светочем мужества», «не ведающим страха героем», который потерпел поражение не потому, что в чем-нибудь уступал победителю, а потому, что такова была воля судьбы.

Толерантность к противникам составляет особенность, присущую не только «Махабхарате» и «Рамаяне». Она в духе эпической героики, и лишь тогда, когда эпос окрашивается чувствами религиозного либо национального антагонизма (ср. «Песнь о Роланде», «Манас», сербохорватский эпос), уступает место враждебности к оппонентам главных героев. С этой точки зрения показательно, что в «Махабхарате» и «Рамаяне», так же как в «Илиаде», рассказ о битве завершается плачами женщин над телами погибших воинов — причем именно павших врагов: кауравов, Раваны, Гектора, — которые принадлежат к наиболее трагическим и волнующим отрывкам эпоса.

Безусловное мужество, стремление к незапятнанной славе создает неписаный кодекс чести эпического героя. И постоянная забота об охране собственной чести является главным стимулом его поведения. Часто эти стремление и забота ставят героя перед роковой альтернативой, заставляют его выбирать пусть сулящий ему бедствия, но достойный в его понимании жребий. Так, Рама добровольно уходит в изгнание, не желая нарушить слово своего умершего отца; Равана, несмотря на неблагоприятные пророчества, продолжает держать в заточении Ситу; Юдхиштхира — лишь бы его не упрекнули в трусости — соглашается на заведомо несчастную для него игру в кости; Дуръйодхана, задетый в своей гордости, безрассудно мстит пандавам, пренебрегая предостережениями мудрых советников.

Среди оскорблений чести, которые не способен снести эпический герой, худшее — оскорбление его жены. И не случайно посягательство на жену героя или ее похищение часто становится основной пружиной эпического сюжета (ср. оскорбление Драупади кауравами, похищение Ситы Раваной, присвоение Агамемноном пленницы Ахилла, притязания женихов на руку Пенелопы). Даже исторически реальные войны, отражаясь в эпосе, становятся войнами из-за чести, почти всегда вызываются личными причинами. Эпос тяготеет к изображению индивидуума, а не массы, и фигура эпического богатыря, исполненного воинского духа, не терпящего компромиссов, безраздельно господствует в героическом слое эпической поэзии.

Близость эпических сюжетов и отдельных ситуаций, сходство характеров персонажей породили в свое время теорию зависимости одного эпоса от другого и, в частности, древнеиндийского от древнегреческого. Еще во II веке н. э. греческий ритор Дион Хрисостом, познакомившись с содержанием санскритского эпоса, утверждал, что индийцы знали Гомера и «переложили его на свой язык». В XIX веке это утверждение стало достоянием науки: известный немецкий санскритолог А. Вебер и несколько его последователей нашли много общего в образах Агамемнона и Сугривы, Патрокла и Лакшманы, Одиссея и Ханумана, Гектора и Индраджита и предположили, что мотивы похищения Ситы и похода на Ланку скалькированы с похищения Елены и похода под Трою у Гомера. В настоящее время теория заимствования по многим историко-литературным и хронологическим соображениям в применении к древнеиндийскому эпосу справедливо признана несостоятельной, но его родство с другими эпическими памятниками остается неоспоримым. Только объясняется оно не заимствованием и тем более не случайным совпадением, а типологическими параллелями, негласными законами устного эпического творчества, которое развивалось в сходных исторических условиях и с помощью сходных фольклорных мотивов и композиционных моделей.

Сравнение «Махабхараты» и «Рамаяны» с гомеровским эпосом и некоторыми иными эпосами мировой литературы, несомненно, облегчает нам знакомство с санскритскими поэмами и способно даже дать определенный ключ к их интерпретации. Однако ограничиться такой интерпретацией никак нельзя. Древнеиндийский эпос и похож и решительно непохож на другие эпосы. Указанное нами сходство касается в основном героического слоя его содержания. Между тем, как мы уже знаем, «Махабхарата» и «Рамаяна» складывались в течение многих веков, впитывали в себя новые идеи и воззрения, и героический идеал, под влиянием этих специфических для индийской древности воззрений, если и не был полностью снят, то, во всяком случае, был радикально переосмыслен. Оказывается, что понятие «героического эпоса», которым мы до сих пор пользовались, действительно приложимо к «Махабхарате» и «Рамаяне», когда мы рассматриваем их происхождение, их формирование, но оно становится явно узким, когда речь идет об их конечном облике. Художественные концепции санскритских эпопеи отмечены приметами эстетических и духовных запросов, чуждых героическому эпосу, и на основе заботливо сохраненного в устной традиции древнего сказания выросли произведения новые по духу и назначению.

Отличительной и принципиально важной чертой «Махабхараты» является то, что среди ее вставных эпизодов значительное место занимают дидактические и философские отступления, иногда охватывающие (как, например, поучение Бхишмы перед его смертью) целые ее книги. Отступления эти, казалось бы, совершенно независимы от сказания о борьбе пандавов и кауравов и многими специалистами рассматриваются как искусственные интерполяции. Однако обращает на себя внимание, что эти отступления, наряду с другими проблемами, в первую очередь трактуют проблему закона, морали, высшего долга и религиозной обязанности человека, то есть все то, что в индуистской философской традиции объединяется понятием дхармы. А с другой стороны, представление о дхарме является центральным и в повествовательных частях эпоса. Главный герой поэмы Юдхиштхира зовется «сыном дхармы» и «царем дхармы», поле Куру, на котором происходит битва, именуется «полем дхармы», сама битва — «битвой за дхарму», и борьба между героями эпоса ведется, как убеждаешься при его внимательном чтении, не только на материальном, военном уровне, но и на духовном, нравственном: «где дхарма, там победа», — многократно возглашает «Махабхарата». Иными словами, в «Махабхарате» — и в этом состоит ее основная особенность — героический конфликт становится конфликтом этическим, нравственным. И этическое учение эпоса проясняют не одни дидактические интерлюдии, но вместе с ними все повествование эпоса о пандавах и кауравах.

С точки зрения современного читателя, в поведении эпического героя заключено трагическое противоречие. Герой всегда активен, настойчив, деятелен, его индивидуальность не укладывается в рамки общепринятых предписаний и норм (отсюда мотив озорства, буйства или своеволия эпического героя), но, по сути дела, любые его усилия тщетны и бесплодны. Вся его жизнь и едва ли не каждый конкретный поступок заранее предопределены, его возможности ограничены неподвластными ему силами, он не может изменить того, что предназначено ему свыше.

Своеволие, гнев, неукротимая гордость Ахилла оказываются к концу «Илиады» сломленными ударами рока, и, как бы подводя моральный итог своей борьбе, он говорит о неотвратимости судьбы, бессмысленности сопротивления и ропота: «Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит». Элегический мотив всевластия судьбы — «листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков» — постоянно звучит в «Илиаде», но тем не менее герои поэмы — и в этом их эпическое величие — практически пренебрегают велениями судьбы, живут так, как подсказывают им их чувство чести, мужество, решительность.

«Махабхарату», так же как «Илиаду», как большинство других эпосов, пронизывают сентенции о призрачности успеха, бренности жизни. Как в «Илиаде» битва под Троей, предопределена в «Махабхарате» битва на поле Куру и ее исход. Арджуна должен сразить Карну, Бхима — Дуръйодхану, это знают заранее и победители и побежденные, но сражаются, не считаясь с предопределением, предпочитают «смерть со славой» бесславной жизни. Однако при всем том в попытке показать назначение человека, установить границы его возможностей и стремлений «Махабхарата» идет особым путем. Опираясь на религиозно-философские доктрины, которые были распространены в Индии в пору ее создания, «Махабхарата» выдвигает собственную этическую концепцию, концепцию нравственного выбора и сверхличного долга, которая стала этической доминантой эпоса.

Согласно учению «Махабхараты», человек, действительно, не в силах изменить предначертания судьбы, отсрочить смерть или вместо уготованного поражения одержать победу. Но смерть и рождение, поражение и победа — лишь внешняя канва жизни, истинная же ее ценность в другом — в нравственном содержании. А как раз здесь человеку предоставлена свобода выбора. Он может жить лишь ради самого себя и своего успеха, во имя своих страстей и желаний или же может отречься от корыстных целей и подчинить себя служению сверхличному долгу. И в том и в другом случае его жизнь остается подвластной судьбе, но не быть игрушкой в руках судьбы, придать жизни высшие значение и цель человек способен только тогда, когда пожертвует личными интересами, растворит свое «я» в духовной гармонии мира. Поэтому, признавая волю судьбы, «Махабхарата» в то же время признает моральную ответственность своих героев, учит сочетать с послушанием судьбе собственные усилия. Наставляя Бхиму, Кришна говорит:

Все герои «Махабхараты» так или иначе оказываются перед решающим испытанием. В какой-то момент они должны выбрать между личным и общим благом, между собственными интересами и незаинтересованностью в плодах своих действий, между правом сильного и законом, всеобщим долгом, вечной дхармой. Характер этого выбора предопределяет в конечном счете расстановку героев в эпосе, исход битвы на поле Куру.

Пандавы противопоставлены в «Махабхарате» кауравам не столько как обиженные обидчикам или высокие духом малодушным, сколько как поборники справедливости ее противникам. Обижен и Карна — могущественный сторонник кауравов: из-за своего мнимого низкого происхождения он был презрительно отвергнут братьями-пандавами. В благородстве и мужестве — и это также признает «Махабхарата» — Карна не уступит никому на свете, в том числе лучшему среди пандавов воину Арджуне. И все-таки сочувствие творцов эпоса не на стороне Карны. Свой нравственный выбор — союз и дружбу с Дуръйодханой — он сделал по личным мотивам и привязанностям, не желая забыть нанесенного ему оскорбления, пытаясь отомстить своим оскорбителям, из своекорыстных чувств гордости и гнева. Между тем, когда речь идет о борьбе справедливости и несправедливости, утверждает «Махабхарата», следует руководствоваться не личными симпатиями и антипатиями, а внеэгоистическим чувством морального долга, и Карна, пренебрегший им, сам становится виновником своей судьбы в высшем и нравственном ее смысле.

Точно так же никакие ссылки на волю судьбы не могут служить оправданием ни слабовольному царю Дхритараштре, потворствующему своим сыновьям-кауравам, ни старшему среди кауравов Дуръйодхане, на обиду отвечающему большей обидой, на зло еще большим злом. И, напротив, подлинным героем эпоса является Юдхиштхира, который, не превосходя других героев в мужестве и храбрости, превосходит их мудростью и добродетелью, который «никогда не действует, ожидая плодов своих деяний», и, когда ему предлагают нарушить нечестно навязанный пандавам договор и напасть на обидчиков-кауравов, отвечает:

Примечательно, что тема неукротимого гнева, вызванного личной обидой, вообще характерна для эпической поэзии. Так, в «Илиаде» носителем этой темы выступает Ахилл — главный герой поэмы, И хотя его гнев «ахеянам тысячи бедствий содеял», эпический певец воспевает его («Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»), поскольку, продиктованный роком, гнев этот вызван незаслуженным оскорблением. «Махабхарата» же, напротив, утверждает:

Воплощением гнева в санскритском эпосе, вопреки «Илиаде», оказываются, таким образом, антагонисты главных героев. Гнев их, какими бы причинами он ни был вызван, бесповоротно в эпосе осуждается, ибо он противостоит дхарме, как забота о себе и своей выгоде противостоит внеличностному долгу.

Четко и полно этическая доктрина «Махабхараты» изложена в известнейшем из дидактических отступлений поэмы — «Бхагавадгите», замечательном художественном и религиозном памятнике индуизма.

Проблемы смысла человеческой жизни, связи и столкновения личных и универсальных представлений о морали разрешаются здесь в беседе Кришны с Арджуной, колесницей которого Кришна управляет в качестве возничего. Перед началом битвы на поле Куру Арджуна видит среди противников своих «дедов, отцов, наставников, дядьев, братьев, сыновей и внуков» и в ужасе перед братоубийственной резней отказывается сражаться, роняет лук. И тогда Кришна, как верховное существо, как духовный руководитель Арджуны, противопоставляет, казалось бы, благородному отказу своего питомца от битвы учение о моральном долге, вечной дхарме.

Кришна говорит, что, поскольку человеку не дано видеть мир в единстве, различать истинные цели бытия, ему остается лишь по мере своих сил выполнять заповеданный ему долг, не заботясь о видимых последствиях своих поступков. Арджуна — воин, кшатрий, его долг — сражаться, и ему надлежит сражаться, отбросив сомнения и колебания, вызванные тем, что он видит мир фрагментарно, исходит из сиюминутных критериев, забывает, что тела преходящи и бессмысленна скорбь о смертях и рождениях.

Однако Кришна не ограничивается только таким прагматическим наставлением. Он разъясняет Арджуне, как преодолеть индивидуальное, фрагментарное восприятие мира. Освободиться от него можно, лишь добившись отрешенности, отрешенности от жизненных привязанностей, от треволнений бытия, от чувств и объектов чувств. Но подобная отрешенность достигается не бездействием («не действовать человек не может»), а бескорыстным действием, безразличием к «плодам дела», равно и дурным и хорошим. Выделяя три пути праведного поведения: путь незаинтересованного деяния, путь знания и путь любви, почитания божества, — Кришна в «Бхагавадгите» особенно высоко ценит первый, ибо без него оказываются недоступными два других. Свое учение он интерпретирует и поясняет на самых разных уровнях: от обыденного, житейского до метафизического — и в заключение вновь ставит своего ученика перед выбором:

Герой должен знать высший смысл жизни, но он волен поступать «как хочет». По-разному осуществляют свою волю герои «Махабхараты», и столкновение их воль составляет этический конфликт эпоса, в свете которого решаются все частные его конфликты. На поле Куру сплелись сотни и тысячи судеб героев, свободно избранных ими самими, и грандиозная битва мерит эти судьбы меркой сверхличной судьбы, меркой высшей справедливости.

В индийской традиции «Махабхарата» почитается как священная книга, как «пятая веда», в отличие от древних четырех, доступная простому народу и предназначенная для него. Свое учение «Махабхарата» излагает не в виде предписаний и не только как наставление, но на примере памятных героических событий, взятых из легендарного прошлого Индии. Послушные нормам устного творчества, творцы поздних версий «Махабхараты» оставили нетронутым героическое сказание эпоса, но расставили на нем новые акценты. Использовав традиционный эпический сюжет, они насытили его этической проблематикой в духе современных им религиозно-философских принципов. Моральное учение цементирует «Махабхарату», однако она не теряет ни своей художественной выразительности, ни архаического колорита. И только в этом органичном единстве дидактического слоя и собственно эпического повествования раскрываются смысл и глубина содержания первого древнеиндийского эпоса.

Небесное царство Вишну. Индийская миниатюра. Раджастхаиская школа, XVIII в.

Значительные изменения претерпел за время своего формирования и второй древнеиндийский эпос — «Рамаяна». Однако пути трансформации «Махабхараты» и «Рамаяны» были различными. Конечно, и «Рамаяна» впитала в себя новые философские и нравственные идеи, и в «Рамаяне» имеется много рассуждений о долге, законе, праве и т. п., и «Рамаяна» рисует идеального героя — Раму, воплощение Вишну, олицетворяющего добродетель и справедливость, но в целом моральное наставление остается в ней на периферии повествования. Главное, что в «Рамаяне» по праву ценится индийской традицией, — это ее высокие литературные достоинства. У себя на родине она единодушно признана «адикавьей», то есть первым собственно литературным произведением, а ее легендарный творец Вальмики — «адикави», первым поэтом. Если «Махабхарата» из эпоса героического в конечном итоге стала эпосом героико-дидактическим, то «Рамаяна» от героического развивалась к эпосу литературному, в котором и древний сюжет, и способы описания оказались последовательно подчиненными задаче эстетического воздействия.

В первой книге «Рамаяны» рассказана легенда о том, что послужило толчком к созданию поэмы. Однажды Вальмики, странствуя по лесу, увидел пару птиц краунча(род кулика), «преданных друг другу». Вдруг стрела охотника пронзила самца, и самка жалобно зарыдала над телом мужа. Тогда, охваченный состраданием, Вальмики проклял охотника, и это проклятие, неожиданно для него самого, приняло метрическую форму шлоки, после чего бог Брахма повелел Вальмики описать новым размером деяния Рамы. Средневековые индийские комментаторы «Рамаяны» видят в этом эпизоде символический ключ к содержанию «Рамаяны». И действительно, нетрудно убедиться, что насильственная разлука любящих — центральная тема поэмы, а горе от разлуки — ее доминирующая эмоция, или, в терминах санскритской поэтики, — раса.

Показателен с этой точки зрения эпилог «Рамаяны». Вставная поэма о Раме, в основных чертах совпадающая с содержанием «Рамаяны» Вальмики, имеется в «Махабхарате». Здесь поэма заканчивается тем, что после освобождения Ситы из плена Рама возвращается с нею в Айодхью и супруги счастливо царствуют долгие годы. Так, по-видимому, и кончалась древнейшая версия сказания. Однако в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения героев искусственно продолжены. Узнав, что его подданные подозревают Ситу в неверности, Рама отсылает Ситу в лес. Снова долгие годы проходят в разлуке. И даже тогда, когда супруги вновь встречаются, когда сам мудрец Вальмики убеждает Раму в невиновности Ситы, он продолжает колебаться, и Ситу поглощает Мать-Земля, в третий раз и уже навсегда разлучая с мужем. Это настойчивое повторение темы разлуки Рамы и Ситы нельзя признать случайным. Видимо, творцам поздних версий «Рамаяны» благополучный конец казался противоречащим художественному смыслу поэмы, и ради ее эмоционального и композиционного единства они стремились остаться верными этой теме, рискуя даже бросить тень на безупречного главного героя.

Тема разлуки и скорби от разлуки прикреплена в «Рамаяне» не только к образам главных героев. Так или иначе через разлуку с кем-либо близким (и как крайнее ее выражение — смерть) проходят почти все персонажи эпоса. В первой книге царь Дашаратха со страхом расстается с Рамой и Лакшманой, уходящими на борьбу с ракшасами. Во второй — Дашаратха, его жена Каушалья и весь народ Айодхьи печалятся из-за изгнания Рамы, а затем, в свою очередь, Рама, Каушалья и брат Рамы Бхарата оплакивают смерть Дашаратхи. В четвертой книге трагедия одиночества Рамы дублирована рассказом о несчастьях царей обезьян Сугривы и Валина. И даже батальная шестая книга в значительной мере насыщена скорбными монологами героев, удрученных гибелью своих родичей, и в том числе — жен Раваны, которых смерть разлучила с их господином. Вообще всевозможные плачи по погибшим либо пропавшим без вести героям чрезвычайно характерны для «Рамаяны». Такого рода плачи сами по себе составляют один из традиционных тематических элементов эпической поэзии. Но в «Рамаяне» их количество и размеры далеко превышают обычную эпическую норму, и они задают поэме искомую эмоциональную тональность.

Другим средством, усиливающим лирическое звучание «Рамаяны», являются пространные и красочные описания, которыми то и дело прерывается основное повествование и которые функционально сопоставимы со вставными историями «Махабхараты». К такого рода описаниям принадлежат приведенные в этой книге описания городов Айодхьи и Ланки, гарема Раваны, его колесницы Пушпаки, пожара, учиненного на Ланке Хануманом, и т. п. Но особо важную среди них роль играют многочисленные и тщательно детализованные описания природы. Ландшафт Индии, ее горы, леса и озера, времена года и часы суток представлены в «Рамаяне» в десятках живописных картин и зарисовок, почти каждая из которых может рассматриваться как небольшая и независимая от эпического рассказа лирическая поэма (см. описания горы Читракуты, озера Пампы, ашоковой рощи, в которой томится Сита, весны, осени, сезона дождей и т. п.). Вместе с тем любое из этих описаний окрашено мыслями, ощущениями, желаниями героев эпоса (не случайно они, как правило, вложены в их уста), и потому они всегда оказываются созвучными все с тем же горестным чувством разлуки, которое в различных своих оттенках составляет эмоциональный фокус поэмы.

Стремление к эмоциональной выразительности, лиризму поставило творцов «Рамаяны» перед необходимостью прибегнуть к новым изобразительным ресурсам. Стиль «Рамаяны», в отличие от «Махабхараты», в отличие от обычного эпического стиля, изобилует всевозможными тропами, риторическими фигурами, сложными синтаксическими оборотами. В «Рамаяне» значительно чаще, чем в «Махабхарате», встречаются параллельные конструкции, анафоры, эпифоры, ассонансы, аллитерации, рифма и иные приемы звукописи. Буквально каждая страница поэмы пестрит сравнениями, в том числе развернутыми в самостоятельные миниатюры или соединенными друг с другом в длинный иллюстративный ряд. О богатстве и разнообразии изобразительных средств «Рамаяны» читатель получит достаточно полное впечатление по помещенным в книге переводам, но на одной особенности стиля поэмы хотелось бы остановиться подробнее.

Ранее мы говорили, что язык санскритского эпоса насыщен традиционными формулами и, в частности, сравнениями типа: «с лицом, подобным полной луне», «разящий, словно перун Индры», «похожий на ядовитую змею», «быстрый, как ветер», «словно огонь без дыма» и т. д. Такого рода формульные сравнения специфичны для «Рамаяны» не менее чем для «Махабхараты», свидетельствуя об ее устном происхождении. Но в то же время нельзя не заметить, что формулы в «Рамаяне» нередко подвергаются словно бы нарочитому изменению: расширяются, обрастают уточняющими деталями, превращаются в сложные тропы, рассчитанные на эмоциональный эффект.

Так, например, и в «Махабхарате», и в «Рамаяне» часто встречается формула «погруженный в океан скорби». Но вот в жалобе ракшаси Шурпанакхи на оскорбление, нанесенное ей Рамой, эта формула дополняется неожиданной метафорой:

А в одном из плачей Дашаратхи эта же формула разрастается до четырех двустиший, становится развернутым синтетическим сравнением во вкусе средневековой санскритской поэзии:

Приведенный пример — а в подобных ему в «Рамаяне» нет недостатка — показывает, что творцами «Рамаяны» эпическая формула часто уже ощущалась как стертый образ, который следует оживить новым, нешаблонным стилистическим приемом. Такое использование формул, а также некоторые другие особенности стиля и композиции «Рамаяны», которых мы касались, свидетельствуют, что на позднем этапе в ее формировании все большую роль приобретало авторское, индивидуальное начало. Коренные свойства эпического языка и стиля, узловые моменты древнего сюжета остались неизменными, но далеко не все в поэме может быть объяснено безымянной эпической традицией. По всей видимости, сказание «Рамаяны» — по-иному и даже в большей степени, чем «Махабхараты» — подверглось целенаправленной обработке, причем обработке средствами уже не устной, а письменной поэзии. И поэтому именно «Рамаяна» открыла собою новую эпоху литературного творчества в Индии, эпоху, украшенную именами таких поэтов, как Ашвагхоша, Калидаса, Бхартрихари, Бхавабхути.

История создания древнеиндийского эпоса, определившая во многом специфику его внешнего облика и содержания, как мы видим, была длительной, сложной и необычной. Но не менее необычна его судьба уже после того, как он был создан. До сих пор не исчерпано то глубокое и многостороннее влияние, которое «Махабхарата» и «Рамаяна» оказали на литературу и культуру Индии и соседних с нею стран Азии.

Необозримо число произведений древних и средневековых индийских поэтов, прозаиков и драматургов, в которых либо целиком перелагаются «Махабхарата» или «Рамаяна», либо какой-нибудь заимствованный из них эпизод, миф, легенда. Еще более существенно, что вообще едва ли в санскритской литературе найдется такой автор, творчество которого было бы свободно от воздействия идей, образов и стилистики обеих эпопей. Поэтому не будет преувеличением утверждать, что в Индии, как ни в какой другой стране, эпическое наследие послужило непосредственной основой всего развития классической литературы.

Ситуация мало изменилась и тогда, когда санскрит в качестве ведущего литературного языка Индии уступил место живым языкам и диалектам. На каждом из этих языков существует по нескольку переводов и переделок «Махабхараты» и «Рамаяны», сыгравших, как правило, решающую роль в становлении новоиндийских литератур. И теперь еще повсеместно в Индии обе поэмы исполняются народными сказителями, а для современных поэтов сохраняют силу совершенного образца и примера. Вместе с тем не в меньшей степени, чем на литературу, древний эпос влияет в Индии на все сферы культуры и идеологии. Почитаясь священными книгами, «Махабхарата» и «Рамаяна» во многом способствовали оформлению национальной культурной традиции, выработке кардинальных религиозных, философских, нравственных идеалов и принципов. И любое идеологическое и общественное движение в рамках индуизма всегда стремится отыскать в них свои истоки и опереться на их авторитет.

Однако влияние «Махабхараты» и «Рамаяны» не ограничено одной Индией. Тем, чем «Илиада» и «Одиссея» Гомера были для Европы, «Махабхарата» и «Рамаяна» стали для всей Центральной и Юго-Восточной Азии. Камбоджийская надпись от 600 года рассказывает о чтении «Рамаяны» в местном храме. Приблизительно в то же время появились переложения древнеиндийского эпоса в Индонезии, Малайе, Непале и Лаосе. Не позднее VII века «Рамаяна» проникла в Китай, Тибет и затем Монголию, а «Махабхарата» в XVI веке была переведена на персидский и арабский языки.

Повсюду в Азии, так же как в Индии, знакомство с санскритским эпосом стимулировало, наряду с литературой, развитие культуры и искусств, прежде всего — живописи, скульптуры, театра. Содержание поэм, воспроизведенное на фресках многих индийских храмов, отражено и в гигантских скульптурных композициях Ангкор-Вата (Камбоджа), и на яванских барельефах в Прамбанане. Представления на сюжеты «Махабхараты» и «Рамаяны» составляют репертуар южно-индийской танцевальной драмы «катхакали», классического камбоджийского балета, таиландской пантомимы масок, индонезийского театра теней «ваянг».

Во вступлении к «Махабхарате» говорится:

С этими словами перекликается и двустишие из «Рамаяны»:

Хотя подобного рода гордые утверждения обычны в памятниках древних литератур, по отношению к санскритскому эпосу они, как мы убедились, поистине оказались пророческими. И эти пророчества обретают особый смысл в наши дни, когда «Махабхарата» и «Рамаяна» преодолевают новые временные и географические границы.

П. Гринцер.

МАХАБХАРАТА

[СКАЗАНИЕ О СРАЖЕНИИ НА ПОЛЕ КАУРАВОВ]

Подстрочный перевод Б. Захарьина.

«Бхагаватгита» — Божественная песнь, главы 1, 2, 3, 5, 18.

Когда пандавы выполнили все условия проигрыша, когда миновал тринадцатый год их изгнания, они отправили к Дуръйо́дхане посла с требованием возвратить им половину царства. Дуръйодхана отказался. Так началась великая битва кауравов с пандавами. Одни народы Индии стали на сторону пандавов, другие примкнули к кауравам. Кришна, близкий друг и родственник пандавов, земное воплощение бога Ви́шну, стал их советником, колесничим А́рджуны, а войско свое отдал кауравам. Войско пандавов возглавил Дхриштадью́мна, сын Друпа́ды, царя панчалов, а войско кауравов — их дед Бхишма.

Битва на Курукшетре. Фрагмент барельефа из Ангкор-Вата. Камбоджа, XII в.

Битва произошла на необозримой равнине Курукше́тре — на «Поле кауравов», и длилась восемнадцать дней. Войско пандавов состояло из семи ратей, которые возглавлялись Бхимасе́ной, Чеки́таной — сыном царя племени сомаков, и сыновьями Друпады, среди которых выделялись доблестью и военным искусством, помимо Дхриштадьюмны, Шикха́ндин и Сатья́ка. Им помогали в битве юные сыновья Драупади, рожденные ею от пяти братьев-пандавов.

Во главе одиннадцати ратей кауравов стояли великий знаток оружия, ученый Кри́па, царь племени мадров Ша́лья, царь бходжей и андхаков Критава́рман, сын Дро́ны Ашваттха́ман, Карна́, Шаку́ни и другие знаменитые витязи.

Перед началом сражения, когда враждебные войска выстроились друг против друга, Арджуна отказался вести войну против своих родичей и близких. Тогда Кришна раскрыл Арджуне смысл вечной дхармы — высшего морального закона. Поучение Кришны и составило «Бхагавадги́ту» — духовную сущность индийского эпоса.

О том, что происходило на поле боя, рассказал слепому царю Дхритараштре его возничий Санджа́йя.

Бхагавадгита — Божественная песнь

1

• И тот, на чьем знамени знак обезьяний [47],
• Узрев кауравов на поприще брани, —

• Пред тем, как посыплются стрелы в окружье. —
• «О Кришна, — промолвил, вздымая оружье, —

• Меж вражеских ратей, как раз посредине,
• Мою задержи колесницу ты ныне,

• Чтоб воинов мог разглядеть я порядки,
• С которыми биться мне надобно в схватке,

• Кого здесь собрал, ради битвы неправой,
• Царя Дхритараштры потомок лукавый».

• И Кришна, услышав от Арджуны слово, —
• Меж войск, озиравших друг друга сурово,

• Огромную остановил колесницу
• Пред всеми, кто сталью одел поясницу,

• Пред Бхишмой и Дроной, — и молвил: «Кудрявый [48],
• Теперь посмотри, каковы кауравы».

• Предстали пред Арджуной деды и внуки,
• Отцов и сынов увидал сильнорукий,

• И братьев, и родичей, близких по крови, —
• Каленые стрелы у всех наготове!

• Враждой сотоварищей прежних расстроен,
• Высокую жалость почувствовал воин.

• «О Кришна, — сказал, — где закон человечий?
• При виде родных, что сошлись ради сечи,

• Я чувствую — мышцы мои ослабели,
• Во рту пересохло и дрожь в моем теле,

• Мутится мой разум, и кровь стынет в жилах,
• И лук я удерживать больше не в силах.

• Зловещие знаменья вижу повсюду.
• Зачем убивать я сородичей буду?

• Мне царства, победы и счастья не надо:
• К чему мне, о Пастырь [49], сей жизни услада?

• Те, ради кого нам победа желанна,
• Пришли как воители вражьего стана.

• Наставники, прадеды, деды и внуки,
• Отцы и сыны напрягли свои луки,

• Зятья и племянники, дяди и братья, —
• Но их не хочу, не могу убивать я!

• Пусть лучше я сам лягу мертвым на поле:
• За власть над мирами тремя [50], а тем боле

• За блага земные, — ничтожную прибыль! —
• Нести не хочу я сородичам гибель.

• В убийстве сынов Дхритараштры [51]какая
• Нам радость? Мы грех совершим, убивая!

• Ужели мы смерть принесем этим людям?
• Счастливыми, близких убив, мы не будем!

• Хотя кауравы, полны вероломства,
• Не видят греха в истребленье потомства, [52]

• Но мы-то, понявшие ужас злодейства,
• Ужели погубим родные семейства?

• С погибелью рода закон гибнет вместе,
• Где гибнет закон, там и рода бесчестье.

• Там жены развратны, где род обесчещен,
• А там и смешение каст [53]из-за женщин!

• А там, где смешение каст, — из-за скверны
• Мучения грешников будут безмерны:

• И род, и злодеи, что род погубили,
• И предки, о коих потомки забыли,

• Лишив прародителей жертвенной пищи [54], —
• Все вместе окажутся в адском жилище!

• А касты смесятся, — умрет все живое,
• Разрушатся все родовые устои,

• А люди, забыв родовые законы,
• Низринутся в ад: вот закон непреклонный!

• Замыслили мы ради царства и власти
• Родных уничтожить… О, грех, о, несчастье!

• О, пусть без оружья, без всякой защиты,
• Я лягу, потомками Куру убитый!»

• Так Арджуна молвил на битвенном поле,
• На дно колесницы поник, полон боли,

• И, лик закрывая, слезами облитый,
• Он выронил стрелы и лук знаменитый [55].

2

• Познавший высокую боль состраданья,
• От Кришны услышал он речь назиданья:

• «Как можно пред битвою битвы страшиться?
• Смятенье твое недостойно арийца, [56]

• Оно не дарует на поприще брани
• Небесного блага и славных деяний.

• Отвергни, о Арджуна, страх и бессилье,
• Восстань, чтоб врагов твои стрелы разили!»

• Тот молвил: «Но как, со стрелой оперенной,
• Мне с Бхишмой сражаться, с наставником Дроной?

• Чем их убивать, — столь великих деяньем,
• Не лучше ль в безвестности жить подаяньем?

• Убив наших близких, мы станем ли чище?
• О нет, мы вкусим окровавленной пищи!

• Еще мы не знаем, что лучше в сраженье:
• Врагов победить иль познать пораженье?

• Мы жизнью своей наслаждаться не сможем,
• Когда Дхритараштры сынов уничтожим.

• Я — твой ученик. Ты учил меня долго,
• Но в суть не проник я Закона и Долга [57].

• Поэтому я вопрошаю, могучий,
• Ты должен мне ясно ответить: что лучше?

• Мне счастья не даст, — ибо сломлен скорбями, —
• Над смертными власть или власть над богами,

• И вот почему я сражаться не стану!»
• Сказал — и замолк, в сердце чувствуя рану.

• А Кришна, с улыбкой загадочной глянув,
• Ответил тому, кто скорбел меж двух станов:

• «Мудрец, исходя из законов всеобщих,
• Не должен жалеть ни живых, ни усопших.

• Мы были всегда [58]— я и ты, и, всем людям
• Подобно, вовеки и впредь мы пребудем.

• Как в теле, что нам в сей юдоли досталось,
• Сменяются детство, и зрелость, и старость, —

• Сменяются наши тела, и смущенья
• Не ведает мудрый в ином воплощенье.

• Есть в чувствах телесных и радость и горе [59];
• Есть холод и жар; но пройдут они вскоре;

• Мгновенны они… О, не будь с ними связан,
• О Арджуна, ты обуздать их обязан!

• Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин,
• Кто стоек в несчастье, кто в счастье спокоен.

• Скажи, — где начала и где основанья
• Несуществованья и существованья? [60]

• Лишь тот, кому правды открылась основа,
• Увидел границу того и другого.

• Где есть бесконечное, нет прекращенья,
• Не знает извечное уничтоженья.

• Тела преходящи; мертва их отдельность;
• Лишь вечного Духа жива беспредельность.

• Не плачь же о тех, кто слезы недостоин,
• И если ты воин, — сражайся, как воин!

• Кто думает, будто бы он есть убийца,
• И тот, кто в бою быть убитым боится, —

• Равно неразумны: равно не бывают
• И тот, кто убил, и кого убивают. [61]

• Для Духа нет смерти, как нет и рожденья,
• И нет сновиденья, и нет пробужденья.

• Извечный, — к извечной стремится он цели;
• Пусть тело мертво, — он живет в мертвом теле.

• Кто понял, что Дух вечно был, вечно будет, —
• Тот сам не убьет и убить не принудит.

• Смотри: обветшавшее платье мы сбросим,
• А после — другое наденем и носим.

• Так Дух, обветшавшее тело отринув,
• В другом воплощается, старое скинув.

• В огне не горит он и в море не тонет,
• Не гибнет от стрел и от боли не стонет.

• Он — неопалимый, и неуязвимый,
• И неувлажняемый, неиссушимый.

• Он — всепроникающий и вездесущий,
• Недвижный, устойчивый, вечно живущий.

• А если он есть, — и незрим и неявлен [62], —
• Зачем же страдаешь ты, скорбью подавлен?

• Но, если бы даже ты жил с убежденьем,
• Что Дух подлежит и смертям и рожденьям, —

• Тебе и тогда горевать не годится:
• Рожденный умрет, а мертвец возродится.

• И должен ли ты предаваться печали,
• Поняв, что неявлены твари вначале,

• Становятся явленными в середине,
• Неявленность вновь обретя при кончине? [63]

• Кто Духа не видел, подумает: чудо!
• И тот, кто увидел, подумает: чудо!

• А третий о нем с изумленьем внимает,
• Но даже внимающий — не понимает!

• Всегда он бессмертен, в любом воплощенье, —
• Так может ли смерть принести огорченье?

• Исполни свой долг, назиданье усвоя:
• Воитель рожден ради правого боя.

• Воитель в сраженье вступает, считая,
• Что это — ворота отверстые рая,

• А если от битвы откажешься правой,
• Ты, грешный, расстанешься с честью и славой.

• Ты будешь позором покрыт, а бесчестье
• Для воина горше, чем гибель в безвестье.

• Отважные скажут: «Он струсил в сраженье».
• Презренье придет, и уйдет уваженье.

• Издевку и брань ты услышишь к тому же
• От недругов злобных; что может быть хуже!

• Убитый, — достигнешь небесного сада.
• Живой, — на земле насладишься, как надо. [64]

• Поэтому, Арджуна, встань, и решенье
• Прими, и вступи, многомощный, в сраженье!

• Признав, что удача подобна потере,
• Что горе и счастье равны в полной мере,

• Признав, что победе равно пораженье, —
• В сраженье вступи, чтоб не впасть в прегрешенье!

• Услышал ты доводов разума много:
• Внемли же, чему учит светлая йога. [65]

• К законам ее приобщиться готовый,
• Возмездия — кармы — разрушишь оковы. [66]

• На этом пути все усилья успешны, —
• Утешны они, потому что безгрешны,

• И смерть не страшна, если даже досталась
• Тебе этой благости самая малость. [67]

• На этом пути разум целен и прочен,
• У прочих — безволен, расплывчат, неточен. [68]

• Начетчики, веды читая бесстрастно,
• Болтают цветисто: «Лишь небо прекрасно!

• Исполните все предписанья, обряды —
• Достигнете власти и райской отрады!»

• Но разум, что к власти исполнен пристрастья,
• Не знает сама́дхи [69]— восторга и счастья!

• Относятся веды к трем гунам — к трем свойствам
• Природы со всем ее бренным устройством. [70]

• Отвергни три гуны, стань вольным и цельным!
• Избавясь от двойственности, с Беспредельным

• Сольешься и собственности не захочешь,
• Себя, Вечной Сущности предан, упрочишь.

• Нам веды нужны лишь как воды колодца: [71]
• Чрез их глубину Вечный Дух познается!

• Итак, не плодов ты желай, а деянья,
• А ради плодов прекрати ты старанья.

• К плодам не стремись, не нужна их услада,
• Однако бездействовать тоже не надо.

• Несчастье и счастье — земные тревоги —
• Забудь; пребывай в равновесии — в йоге.

• Пред йогой ничто все дела, ибо ложны, [72]
• А люди, что жаждут удачи, — ничтожны.

• Грехи и заслуги отвергни ты разом:
• Кто к йоге пришел, тот постиг Высший Разум.

• Отвергнув плоды, сбросив путы рожденья,
• Достигнешь Бесстрастья и Освобожденья.

• Когда к заблужденьям не будешь причастен,
• Ты станешь, от них отрешенный, бесстрастен

• К тому, что услышишь, к тому, что услышал [73]:
• Из дебрей ты шел и к простору ты вышел.

• Как только твой разум отвергнет писанье,
• Ты к йоге придешь, утвердясь в Созерцанье». [74]

• Сын Кунти спросил: «Есть ли признак, примета
• У тех, кто достиг Созерцанья и Света?

• Какие поступки, слова и дороги
• У мудрого, светлой достигшего йоги?»

• Ответствовал Кришна, мудрец богородный:
• «Когда человек, от желаний свободный,

• Привержен лишь радости, в нем заключенной, —
• Тогда он святой, от всего отрешенный.

• Кто в счастье спокоен и стоек в несчастье,
• Не ведает гнева, и страха, и страсти,

• И не ненавидит, и не вожделеет, —
• Тот к йоге всей сутью своей тяготеет.

• И если, как лапы свои черепаха,
• Вбирает он чувства свои, чтоб от праха

• Отвлечь их, — от вкуса к бездушным предметам, —
• Его ты узнаешь по этим приметам.

• Предметы уходят, предел им назначен, [75]
• Но вкус к ним еще мудрецом не утрачен:

• Он вкус к наслажденьям в себе уничтожит,
• Как только увидеть он Высшее сможет.

• Ведь даже идущий путем наилучшим
• Порой подчиняется чувствам кипучим,

• Но, их обуздав, он придет к Высшей Цели
• И станет свободным, — безвольный доселе.

• Где чувства господствуют — там вожделенье,
• А где вожделенье — там гнев, ослепленье,

• А где ослепленье — ума угасанье,
• Где ум угасает — там гибнет познанье,

• Где гибнет познанье, — да ведает всякий, —
• Там гибнет дитя человечье во мраке!

• А тот, кто добился над чувствами власти,
• Попрал отвращенье, не знает пристрастий,

• Кто их навсегда подчинил своей воле, —
• Достиг просветленья, избавясь от боли,

• И сердце с тех пор у него беспорочно,
• И разум его утверждается прочно.

• Вне йоги к разумным себя не причисли:
• Вне ясности нет созидающей мысли; [76]

• Вне творческой мысли нет мира, покоя,
• А где вне покоя и счастье людское?

• То сердце, что радостей алчет и просит,
• У слабого духом сознанье уносит,

• Как ветер стремительно и невозбранно
• Уносит корабль по волнам океана.

• Так знай же, могучий на битвенном поле [77]:
• Там — разум и мудрость, где чувства — в неволе.

• Все то, что для всех — сновиденье, есть бденье
• Того, кто свое пересилил хотенье,

• А бденье всего, что познало рожденье,
• Для истинно мудрого есть сновиденье. [78]

• Как воды текут в океан полноводный [79]—
• Вот так для желаний есть доступ свободный

• К душе мудреца; он пребудет в нирване,
• Но только не тот, кто исполнен желаний!

• Свободный от самости, верной тропою
• Придет он, поправ вожделенье, к покою. [80]

• Ты Высшего Духа постиг состоянье?
• С ним слитый, отвергнешь дурное деянье.

• Пусть даже к нему ты придешь при кончине, —
• Поймешь, что в нирване пребудешь отныне! [81]»

3

• Сын Кунти сказал: «Если, мне в назиданье,
• Превыше деянья ты ставишь познанье,

• Тогда почему, разуменьем богатый,
• На страшное дело толкаешь меня ты?

• Сознанье мутишь мне двусмысленной речью.
• Ответствуй мне ясно: где благо я встречу?»

• И Кришна сказал: «Для стремящихся к йоге
• Я прежде уже указал две дороги:

• Для жаждущих с Сущностью Вечной слиянья
• Есть йога познанья и йога деянья.

• В бездействии мы не обрящем блаженства [82];
• Кто дела не начал, тот чужд совершенства.

• Однако без действий никто не пребудет:
• Ты хочешь того иль не хочешь — принудит

• Природа тебя: нет иного удела,
• И, ей повинуясь, ты делаешь дело.

• Кто, чувства поправ, вое же помнит в печали
• Предметы, что чувства его услаждали [83], —

• Тот, связанный, следует ложной дорогой;
• А тот, о сын Кунти, кто, волею строгой

• Все чувства поправ, йогу действия начал, —
• На правой дороге себя обозначил.

• Поэтому действуй; бездействию дело
• Всегда предпочти; отправления тела —

• И то без усилий свершить невозможно:
• Деянье — надежно, бездействие — ложно.

• Оковы для мира, — бездушны и мертвы
• Дела, что свершаются не ради жертвы. [84]

• О Арджуна, действуй, но действуй свободный!
• Поведал нам Брахма, творец первородный,

• Людей вместе с жертвой создав: «Размножайтесь
• И, жертвуя, жертвой своей насыщайтесь:

• Себя ублажайте, богов ублажая,
• И будет от жертвы вам польза большая.

• Приняв эти жертвы в небесном чертоге,
• За них наградят вас довольные боги, —

• Иначе предстанут пред вами ворами,
• Когда на дары не ответят дарами!»

• Остатками жертвы питаясь, мы чище
• От этой становимся праведной пищи,

• А люди, которые жертв не свершают,
• Все сами съедая, — греховность вкушают.

• От пищи возникли все твари живые,
• А создали пищу струи дождевые,

• От жертвы — дождя происходит рожденье,
• А жертва — есть действия произведенье,

• А дело — от Брахмы, а Брахма — Всесущий,
• А значит, он в жертве, нам благо несущей.

• Кто этому круговращенью враждебен —
• Игралище чувств, — и кому он потребен?

• Но тот, кого А́тман насытил всецело,
• Кто в Атмане счастлив [85], — свободен от дела.

• В сей бренной юдоли не видит он цели
• В несделанном деле и в сделанном деле,

• Он самопознания выбрал дороги,
• В ничьей на земле не нуждаясь подмоге.

• Итак, делай то, что ты делать обязан.
• Блажен, кто, творя, ни к чему не привязан.

• Тем Джа́нака [86]славен и люди другие,
• Что мудро дела совершали благие.

• И ты, целокупности мира во имя,
• Трудись, делай благо трудами своими.

• Кто лучше других, — тот учитель по праву,
• Он всех своему подчиняет уставу. [87]

• Постиг я три мира, свершил все свершенья,
• Но действия не прекращаю движенья.

• А если б не действовал я, то в безделье
• Все люди бы жить, как и я, захотели,

• Исчезли б миры, если б дел я не множил,
• Все касты смешав, я б людей уничтожил.

• Как действуют в путах деяний невежды, —
• Пусть так же и мудрый, исполнен надежды,

• К делам не привязан, с душой вдохновенной,
• Деянья свершает для блага вселенной.

• Кто черпает мудрость в познанье высоком,
• Незнающих пусть не смутит ненароком:

• Они, оставаясь в своем заблужденье,
• В деяньях пускай обретут наслажденье.

• Природы-Праматери вечная сила, —
• Всё делают гуны; кого ж ослепила

• Гордыня, — решают: «Мы делаем сами».
• Но тот, кто взирает познанья глазами,

• Поймет, что единая сущность — основа
• И чувств и предметов, что снова и снова

• Три гуны вращаются в гунах природы, [88] —
• И, к ним не привязан, достигнет свободы.

• Но кто совершенным познаньем владеет, —
• Познавшего несовершенно не смеет

• Смущать, ибо что разумеет незрячий?
• А ты, о воюющий, действуй иначе.

• От самости, от вожделенья избавлен,
• Ты каждым поступком ко мне будь направлен,

• Будь Высшему Атману предан глубоко,
• Сражайся — и ты не услышишь упрека!

• Разумный, ученье мое постигая
• И веря, что эта стезя есть благая,

• Без ропота действуя долгие годы,
• Одним лишь деяньем достигнет свободы.

• А тот, кто мое отвергает ученье,
• Кто ропщет, к предметам питая влеченье, —

• Погибнет, безумный, познанья лишенный!
• Ты понял ли, Арджуна, эти законы?

• Природе вовек все живое подвластно,
• И даже мудрец поступает согласно

• Природе своей, — так к чему противленье?
• И чувств отвращенье, и чувств вожделенье —

• В предметах телесных; и то и другое —
• Враги; отврати их владычество злое!

• Исполнить, — пусть плохо, — свой долг самолично,
• Важней, чем исполнить чужой сверхотлично.

• Погибнуть, свой долг исполняя, — прекрасно,
• А долгу чужому служенье — опасно! [89]»

• Спросил его Арджуна: «Кто же от века,
• Скажи, побуждает на грех человека, —

• К тому же силком, вопреки его воле?»
• И Кришна, причастный божественной доле,

• Ответил: «То — страсть, что возникла из скверны,
• То — гнев пожирающий, неимоверный.

• Как зеркало — мутью, огонь — темным дымом,
• Как пленкой — зародыш, так ненасытимым

• Желанием все мирозданье одето:
• Желание — недруг познанья и света.

• Враг мудрости — мудрость ввергает в пыланье
• То алчное пламя в обличье желанья!

• В рассудке и в чувствах оно пребывает,
• Людей, ненасытное, с толку сбивает.

• А ты, обуздав свои чувства сначала,
• Врага порази, чья утроба взалкала, —

• Прозренье и знанье пожрать захотела! [90]
• Считают, что чувства важнее, чем тело,

• Познанье важнее всех чувств, но сознанье
• Превыше познанья в моем пониманье.

• А выше сознания — Он, Безграничный. [91]
• Себя утверди в его сути Сверхличной,

• Врага уничтожь, — да обрящет кончину
• Противник, надевший желанья личину!»

4

• Сын Кунти спросил: «Что же выше ты ставишь?
• Смотри: отрешенье от действий ты славишь,

• Но хвалишь, о мудрый, и действия йогу.
• Что лучше? Развей мою, Кришна, тревогу».

• Ответствовал Арджуне праведник строгий:
• «К высокому благу ведут обе йоги,

• Но йоги деянья важнее значенье:
• Она превосходит от дел отреченье.

• Тот стал Отрешенным, кто, делая дело,
• И зло обуздал, и желания тела. [92]

• «Две йоги различны», — глупец поучает, —
• Но знай, что, достигший одной, получает

• Обеих плоды, ибо слиты даянья
• И йоги познанья, и йоги деянья.

• Без йоги достичь отрешенья труднее, [93]
• И праведник, преданный йоге, скорее

• С Великим и Сущим достигнет слиянья:
• Себя победив и отринув желанья,

• Сольется он с духом существ, с Вечным Светом,
• И, действуя, не загрязнится при этом.

• Кто, истину зная, добро насаждает, —
• «Не делаю я ничего, — рассуждает, —

• Касаясь, вкушая, внимая, взирая,
• Дыша, говоря, выделяя, вбирая».

• Встает ли с восходом, ко сну ли отходит, —
• Он, праведный, ведает, что происходит:

• «То чувств и предметов телесных общенье,
• А я не участвую в этом вращенье». [94]

• Кто, действуя, с Духом Всесущим сольется,
• Того вековечное зло не коснется, —

• Не так ли, скатившись, от пыли очистив,
• Вода не касается лотоса листьев?

• Свободный, с предметами чуждый общенья,
• Во имя благого самоочищенья,

• Лишь разумом, чувствами, сердцем и телом
• Пусть действует, дело избравший уделом. [95]

• Отвергший плоды обретает отраду,
• Кто жаждет плодов, попадает в засаду.

• Счастливец в покое живет благодатном,
• Не действуя в городе девятивратном. [96]

• Не делает Бог — властелин совершенный —
• Ни делателей, ни деяний вселенной,

• Дела с их плодами творец не связует, —
• Природа сама по себе существует. [97]

• Ни зло, ни добро не приемлет Всевластный.
• Окутало мудрость, как мглою ненастной,

• Неведенье, распространив ослепленье.
• Но те, кому Бог даровал просветленье,

• Разрушили знанием это незнанье,
• И Высший, как солнце, явил им сиянье.

• Постигнув его и себя в Нём, Высоком,
• Ушли они, выиграв битву с пороком. [98]

• В слоне и в корове, в жреце и в собаке,
• И в том, кто собак поедает во мраке,

• И в том, что дряхлеет и что созревает, —
• Единую сущность мудрец прозревает.

• Чей разум всегда в равновесье, в покое, —
• Сей мир победил, победил все земное,

• И не умирая, и не возрождаясь,
• Пребудет он, в духе святом утверждаясь,

• Не станет, достигнув покоя, бесстрастья,
• От счастья смеяться, страдать от несчастья.

• Он Высшего Духа постигнет главенство,
• И, преданный Духу, вкусит он блаженство, —

• Затем, что предметов телесных касанье
• Не даст наслажденья, а только терзанье:

• Они преходящи, в них — бедствия лоно,
• Безгрешный отверг их душой просветленной.

• Лишь тот, кто, еще не дождавшись кончины,
• Равно и отрады презрел и кручины,

• Свой гнев пересилил и чувств самовластье, —
• Обрел настоящее, прочное счастье!

• Кто светится внутренним счастьем, — не внешним! —
• Тот с Высшим и в мире сливается здешнем.

• Подвижник, живя ради блага людского,
• Избавясь от двойственности и сурово

• Свой гнев обуздав, уничтожив обманы,
• Грехи, заблужденья, — достигнет нирваны:

• Мудрец, от земных отрешенный желаний
• И с Атманом слитый, — приходит к нирване.

• Отринув предметы, презрев суесловье,
• Направив свой взор напряженный в межбровье,

• В ноздрях уравняв с выдыханьем дыханье, [99]
• Стремлений и чувств погасив полыханье,

• Избавясь от страха, — мудрец безупречный
• Приходит к свободе и высшей и вечной.

• Познавши меня, всех миров господина [100], —
• Того, кто есть подвига первопричина,

• Кто жертвы вкушает, любя все живое, —
• Мне предан, подвижник пребудет в покое!»

• И Арджуна молвил: «Светла твоя милость, —
• Исчезла незрячесть; душа озарилась;

• Я стоек; не знаю сомненья былого;
• Твое, о наставник, исполню я слово!»

На рассвете враждующие войска вступили в битву. Бхимасена напал на кауравов — сыновей царя Дхритараштры. Ему на помощь поспешили близнецы На́кула и Сахаде́ва, и сыновья Драупади, и предводитель войска Дхриштадьюмна. Царь кауравов Дуръйодхана и его братья оказались достойными противниками пандавов. Арджуна вступил в упорный поединок с Бхишмой, Юдхиштхира — с Шальей, Шикхандин — с Ашваттхаманом. Погибли в битве сыновья Вираты, царя матсьев, — Уттара и Швета. Пандавы потеряли в первый день сражения сотни тысяч воинов. Кауравы, имея численное превосходство, стали теснить пандавов. Могучий Бхишма, дед кауравов и пандавов, истреблял войско Юдхиштхиры.

[Смерть Бхишмы]

Та же книга, главы 107, 114, 119.

[Рассказ возничего Санджайи слепому царю Дхритараштре]

[Бхишма открывает тайну своей смерти]

• Санджайя сказал [101]: «И как только стемнело,
• И поле сражения скрылось всецело,

• Увидел Юдхиштхира сумрак беззвездный,
• Увидел, что Бхишма преследует грозный

• Владельцев его колесниц средь потемок,
• Увидел, о Бхараты славный потомок,

• Что войско, оружие бросив, не бьется,
• А в страхе бежит от того полководца,

• Что со́макам трепет внушил грознолицый:
• Они повернули свои колесницы.

• Подумав, Юдхиштхира принял решенье:
• «Отступим, в бою потерпев пораженье».

• И в этот же час, о властитель державы,
• Войска отвели и твои кауравы,

• И воины стали на отдых желанный,
• Чтоб зажили за ночь тяжелые раны.

• Пандавы не спали: в душе у них смута,
• Измучил их Бхишма, воюющий люто,

• А Бхишму, дивясь его доблестной силе,
• Твои сыновья в это время почтили.

• Так было, — и тьма наступила ночная,
• Рассудок всех тварей земных затемняя.

• Пред ликом той тьмы, ненавистницы света,
• Пандавы с друзьями сошлись для совета.

• Юдхиштхира Кришне сказал поздней ночью:
• «Я мужество Бхишмы увидел воочью.

• Он войско мое и мертвит и кровавит:
• Так слон тростниковые заросли давит.

• Смертельно он войско мое поражает:
• Так пламя сухую траву пожирает.

• На Бхишму, разящего нас, погляди ты:
• Он страшен, как Такша́ка, змей ядовитый!

• Бывает, что трудно в сражении Яме,
• Трепещет и Индра, играя громами,

• А с ним — и Кубе́ра, сокровищ владетель,
• Вару́на, владетель раскинутых петель:

• Все боги познали в бою униженье, —
• Один только Бхишма всесилен в сраженье!

• Со мною связал себя Бхишма обетом:
• «Попросишь — всегда помогу я советом,

• Но в сече, — какая бы ни была, — всюду
• Сражаться для блага Дуръйодханы буду».

• Так пусть он поведает, — нам во спасенье, —
• Как можем его уничтожить в сраженье.

• О Кришна, могучий блюститель завета,
• Пойдем и попросим у Бхишмы совета.

• Услышим благие, полезные речи:
• Как скажет мне Бхишма, так сделаю в сече.

• Губительный в битве, он помыслом кроток,
• Как добрый отец, нас взрастил он, сироток…

• О воинский долг, ты проклятья достоин:
• Убийцей отца должен сделаться воин!» [102]

• Ответствовал Кришна: «О Правды Основа! [103]
• Люблю я тобой изреченное слово!

• Пойдем — и да Бхишма найти нам поможет
• То средство, что в битве его уничтожит!»

• Приняв на совете такое решенье, и
• Оставив доспехи и вооруженье,

• Пять братьев-пандавов с блистающим Кришной
• Отправились к Бхишме тропою неслышной.

• Пред Бхишмой склонились они, почитая
• Того, чья всесильна отвага святая,

• Опоры ища у него и защиты, —
• И так их приветствовал муж знаменитый:

• «О Кришна, не знающий лицеприятства!
• О Арджуна, Завоеватель Богатства! [104]

• Сын Долга Юдхиштхира, и Бхимасена,
• И два близнеца, чье бесстрашье бесценно!

• Для вашего блага что сделать мне надо?
• Для вас потрудиться — всегда мне отрада!»

• Промолвил Сын Долга, познавший мытарства:
• «О, как нам опять обрести свое царство!

• О, как победить, — помоги нам советом, —
• Но подданных не истребляя при этом!

• Скажи нам, лишь правде избравший служенье:
• Как можем тебя уничтожить в сраженье?

• Средь множества стрел и окутанный дымом,
• Всегда остаешься ты неуязвимым.

• Нет слабого места в тебе, — так поведай:
• Как битву с тобою закончить победой?»

• Ответствовал отпрыск Реки и Шантану:
• «От вас, о пандавы, скрывать я не стану,

• Воистину вам говорю: во вселенной
• Никто не сильней меня силой военной.

• Ты прав, утверждая, что даже и боги,
• Ведомые Индрою и при подмоге

• Бесовской, как только нагрянут войною, —
• Бессильны окажутся передо мною.

• Покуда со мною мой лук, — я спокоен:
• В бою ни один не сразит меня воин,

• Но если оружья лишусь боевого,
• Я быструю смерть обрету от любого.

• Кончаю всегда с неприятелем сечу,
• Как только я признак дурной запримечу:

• Оружье ли выпадет; будут ли сбиты
• Доспехи и знамя; пощады, защиты

• Попросит ли недруг испуганным взглядом;
• Окажется ль слабая женщина рядом,

• Иль женское имя носящий мужчина,
• Иль муж, одного лишь имеющий сына, —

• При этих приметах неблагоприятных
• Я битв не желаю и подвигов ратных.

• Есть в войске твоем властелин колесницы,
• Отважный владетель могучей десницы,

• Шикха́ндин [105], что в битве крушит все преграды,
• Родившийся девочкой отпрыск Друпады.

• Сменил он свой пол, — нам известна причина,
• А все же был женщиной этот мужчина.

• Пусть Арджуна двинется бранной тропою,
• Поставив Шикхандина перед собою.

• При этой неблагоприятной примете
• Из лука стрелять я не стану, о дети.

• Тогда-то пусть Арджуна, мощный и смелый,
• Вонзит в мое тело смертельные стрелы.

• Лишь двое меня уничтожить способны:
• То Кришна и Арджуна богоподобный.

• Пусть Арджуна, воин с великой судьбою,
• Поставив Шикхандина перед собою,

• Повергнет меня: ты совету последуй
• И в царство свое возвратишься с победой.

• Увидишь ты снова свое возвышенье,
• Разбив сыновей Дхритараштры в сраженье».

• Почтительно воины с Бхишмой простились,
• Воздав ему славу, назад воротились».

[Арджуна сражается с Бхишмой, прикрываясь Шикхандином]

• «Построилось войско Юдхиштхиры к бою
• Поставив Шикхандина перед собою,

• Напали пандавы на Бхишму седого,
• Разили воителя снова и снова

• Секирой, и палицей, и булавою,
• И дротиками, и стрелой боевою.

• Вот эта стрела — с золотым опереньем,
• Вот эта — страшна своим мощным пареньем,

• А эти похожи на зубы теленка,
• А эти, пылая, несутся вдогонку,

• А эти — всех прочих острее, длиннее,
• Ты скажешь: то кожу сменившие змеи!

• Но, кровью облитый, страдая от боли,
• Сын Ганги не бросил военное поле.

• Зажглись его стрелы, как молний зарницы,
• И громом был грохот его колесницы,

• А лук — словно огнь, в бранной сече добытый:
• Служил ему топливом каждый убитый,

• Как вихрь, раздувающий пламя, — секира,
• А сам он — как пламя в день гибели мира! [106]

• Он гнал колесницы врага, всемогущий,
• И вдруг появлялся в их скачущей гуще.

• Казалось, как ветер сейчас он взовьется!
• Он вражеских войск обошел полководца [107]

• И вторгся, стремительный, в их середину,
• И громом колес он наполнил равнину,

• И воины в страхе на Бхишму глядели,
• И волосы дыбом вздымались на теле. [108]

• Иль то небожители, гордо нагрянув,
• Теснят ошалелую рать великанов? [109]

• Шикхандин метнул в него острые стрелы, —
• И лук потерял богатырь поседелый,

• Упали при новом воинственном кличе
• И знамя его, и его колесничий.

• Лук, более мощный, схватил он, великий
• Сын Ганги, но Арджуна Багряноликий [110]

• Метнул три стрелы, запылавших багрово.
• Тут Бхишма лишился и лука второго.

• Сын Ганги все время менял свои луки,
• Но Арджуна, этот Левша Сильнорукий,

• Исполненный силы и удали ратной,
• Оружье его разбивал многократно.

• А Бхишма, сражением тем изнуренный,
• Облизывал рта уголки, разъяренный.

• Он дротик схватил, что сразил бы и скалы,
• Метнул его в Арджуну воин усталый.

• Сверкал, словно молния, дротик летучий,
• Но Арджуны стрелы нахлынули тучей, —

• Сильнейшего из венценосных потомков [111]
• Пять стрел полетело, и на́ пять обломков

• Был дротик разбит. Иль сквозь тучи пробилась —
• И молния на́ пять частей раздробилась?

• Держав покоритель, чьи подвиги громки,
• Разгневанный Бхишма взглянул на обломки,

• Подумал: «В душе моей горечь и мука,
• Но я бы сразил из единого лука

• Всех братьев-пандавов стрелой своей скорой,
• Не сделайся Кришна пандавам опорой!

• На них не пойду я отныне войною,
• Подвигнут на это причиной двойною:

• Отважных пандавов убить невозможно,
• К тому же обличье Шикхандина ложно, —

• Хотя он считается доблестным мужем,
• Мы женскую сущность его обнаружим!

• Когда-то Сатьявати, дочь рыболова,
• Взял в жены Шантану — и молвил мне слово:

• «Ты сам изберешь себе, сын мой, кончину,
• Ты сам своей смерти назначишь годину».

• Как видно, в сей жизни достиг я предела,
• И смерти моей, видно, время приспело».

• От стрел не искал уже Бхишма защиты,
• Сквозь щит и броню многократно пробитый.

• Шикхандин, порывистый в схватках и спорах,
• В грудь Бхишмы метнул девять стрел златоперых,

• Но Бхишма не дрогнул: спокойна вершина,
• Хотя у подножья трясется равнина!

• С усмешкою Арджуна, в битвах счастливый,
• Из лука метнул двадцать стрел, из Гандивы,

• В противнике двадцать пробил он отверстий,
• Но Бхишма не дрогнул, исполненный чести,

• Не дрогнул, хоть хлынула кровь из отверстий,
• И стрел оперенных вошло в него двести!

• Обрушило полчище воинов стрелы,
• Но Бхишма, израненный и ослабелый,

• Стоял, не колеблясь, как мира основа.
• И Арджуна, яростью движимый, снова

• Шикхандина перед собою поставил,
• Стрелу в престарелого Бхишму направил,

• Разбил его лук, удивлявший величьем,
• Свалил его знамя совместно с возничим.

• Почувствовал Бхишма погибели холод,
• Лук более мощный схватил, но расколот

• И этот был острой стрелой на три части…
• Потребно ли Бхишме военное счастье?

• Не луков, а жертв он свершал приношенье,
• От Арджуны не защищаясь в сраженье!

• Надел новый щит, новый меч обнажил он.
• «Победу иль смерть обрету!» — порешил он.

• Но стрелы взлетели, и щит раскололи,
• И выбили меч из десницы: дотоле

• Еще не знавал он позора такого!
• И вздрогнуло войско пандавов от рева

• Юдхиштхиры: «Смело, с бесстрашным стараньем,
• На старого Бхишму всем войском нагрянем!»

• Низверглись на Бхишму, как ливень великий,
• Трезубцы и копья, секиры и пики,

• И стрелы взвивались крылато и звонко
• И в старца вонзались, как зубы теленка [112].

• Оглохла равнина от львиного рыка:
• Пандавы рычали, как львы, о владыка,

• Рычали твои сыновья-кауравы,
• И Бхишме желали победы и славы.

• Так двигалась битва на утре десятом.
• Был родичу родич тогда супостатом,

• Была водоверть, — будто Ганга святая
• Ревела, в нутро Океана впадая.

• На землю нахлынули крови потоки,
• В которых и близкий тонул, и далекий.

• Теряя колеса, и оси, и дышла,
• Сшибались в бою колесницы; и пришлый

• И здешний в предсмертных мученьях терзались.
• Слоны в гущу всадников грозно врезались,

• Топча лошадей, колесницы и конных,
• И стрелы впивались в слонов разъяренных,

• И падали грузно слоны друг на друга,
• И воплями их оглашалась округа,

• И долы тряслись, и вершины дрожали,
• И люди стонали, и лошади ржали.

• Пандавы на Бхишму, исполнены гнева,
• Напали со стрелами справа и слева.

• «Хватай! Опрокидывай! Бей в поясницу!» —
• Кричали бойцы, окружив колесницу.

• И места не стало у Бхишмы на теле,
• Где б стрелы, как струи дождя, не блестели,

• Торча, словно иглы, средь крови и грязи,
• Как на ощетинившемся дикобразе!

• Так Бхишма упал на глазах твоей рати,
• Упал с колесницы, о царь, на закате,

• К востоку упал головой, грозноликий, —
• Бессмертных и смертных послышались крики.

• Упал он — и наши сердца с ним упали.
• Он землю заставил заплакать в печали,

• Упал он, как Индры поникшее знамя,
• И ливнями небо заплакало с нами.

• Упал, придавил богатырь престарелый
• Не землю, а в теле застрявшие стрелы».

[Воины прощаются с Бхишмой]

• «Упав на закате на поле кровавом,
• Он смелости, твердости придал пандавам,

• Но это старейшего в роде паденье
• Твоих кауравов повергло в смятенье.

• «То ствол, — причитали, — упал с колесницы,
• Отметивший племени Куру границы!» [113]

• Почувствовав горя безмерного бремя,
• Две рати сраженье прервали на время.

• Земля застонала, и солнце свой жгучий
• Утратило блеск, и упрятали тучи

• Всё небо, и вспыхнули молний зарницы:
• Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы!

• От битвы губительной в горе отпрянув,
• Воители двух опечаленных станов,

• Без твердых щитов, без воинственной стали,
• Вкруг Бхишмы, душою великого, встали.

• Друзьями он был окружен и врагами,
• Как Брахма, творец мирозданья, богами:

• Почтить храбреца, забывая о мести,
• Пандавы пришли с кауравами вместе!

• Тогда своему и враждебному стану
• Сказал добродетельный отпрыск Шантану:

• «Привет колесниц обладателям славным,
• Владыкам державным, бойцам богоравным!

• Свисает моя голова мне на горе:
• На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре».

• Подушечек маленьких, мягких, с десяток,
• Цари принесли — предводители схваток.

• Но молвил с усмешкой старик благородный:
• «Для ложа мужчины они не пригодны».

• Увидел он Арджуну: этот владетель
• Большой колесницы являл добродетель, —

• И, воина гаснущим взглядом окинув,
• Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов!

• Подпору найди голове моей ныне,
• Но чтобы она пригодилась мужчине».

• И Арджуна, с болью добывший победу,
• Тоскуя и плача, ответствовал деду:

• «Приказывай, лучший из воинов: сразу
• Пойду, твоему подчиняясь приказу».

• Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно,
• Какая мужчине подпора пригодна».

• И Арджуна, доброму верен порыву,
• Каленые стрелы достал и Гандиву,

• И выстрелил, доблестный, полон печали,
• И стрелы под голову Бхишмы попали,

• Уперлись в затылок ему опереньем,
• И Бхишма, боровшийся долгим бореньем,

• Доволен был этой подушкой походной,
• Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный,

• Постиг его волю, — и молвил он внуку:
• «Хвала твоему благородному луку,

• Хвала твоему, сильнорукий [114], старанью, —
• Не то на тебя бы обрушился с бранью!

• Теперь я доволен, теперь я спокоен:
• На ложе из стрел умирать должен воин!»

• Затем кауравам сказал и пандавам,
• Царевичам юным, царям седоглавым:

• «С исполненным долгом пришел я ко благу.
• На ложе из стрел я и мертвый возлягу.

• Лишь солнце сокроет свой блеск за горами,
• Сокроюсь и я, провожаем царями.

• Когда колесницы владетель багряный, —
• Отправится солнце в места Вайшрава́ны, [115]

• Покину я жизнь, как любимого друга.
• От мощных царей мне потребна услуга:

• Пусть выроют ров, и в костре погребальном
• Я буду сожжен, и приветом прощальным,

• Истерзанный сотнями стрел многократно,
• Я солнце почту, уходя безвозвратно.

• А вы, кто всего мне дороже на свете,
• От битв, от вражды откажитесь, о дети!»

• Врачи, несравненные в мудром леченье,
• Искусно постигшие стрел извлеченье,

• Казались от смерти надежной оградой,
• Но Бхишма сказал: «Отпустите с наградой

• Своих лекарей: не нужны мне лекарства, —
• Навек ухожу из непрочного царства.

• Как воин я жил и достиг высшей цели,
• Исполнил свой долг в этом бренном пределе.

• На ложе из стрел я взошел ради чести, —
• Да буду сожжен я со стрелами вместе».

• Дуръйодхана, сын твой, о царь над царями,
• Врачей отпустил, наградив их дарами.

• Пред Бхишмой с восторгом склонились владыки:
• Исполнил он долг наивысший, великий! [116]

• Смотрели цари на него изумленно:
• Достиг он величья, хранитель закона!

• И вот с кауравами вместе пандавы
• Вкруг ложа из стрел, где лежал белоглавый

• Воитель, прошли, о бесстрашном печалясь:
• Почтительно воины с Бхишмой прощались.

• Вкруг славного ложа расставив охрану,
• Тая в своем сердце тяжелую рану,

• Покрытые кровью, вожатые рати
• Неспешно вернулись в шатры на закате,

• И стало Юдхиштхире с братьями слышно
• То слово, что молвил всезнающий Кришна:

• «Сын Долга! Не братом твоим, не тобою
• Повергнут блистательный муж, а Судьбою.

• Иль думаешь: Бхишма, помедлив с отпором,
• Сожжен был твоим всесжигающим взором?»

• Ответил Юдхиштхира Кришне: «Ты — наше,
• О Кришна, прибежище, наше бесстрашье!

• Ты — тот, от кого храбрецов возвышенье,
• Чья милость — победа, чей гнев — пораженье.

• Не странно, что ты — для воителей благо:
• Где ты — там победа, где ты — там отвага.

• Мудрец, обособивший вечные веды,
• Для воинов правых ты знамя победы!»

• Доволен был Кришна, познаньем богатый:
• «Сказал ты, как должно, пандавов вожатый!»

[Последнее слово Бхишмы]

• «Едва загорелся рассвет златоглавый,
• Явились пандавы, пришли кауравы

• И встали вкруг ложа из стрел, на котором
• Сын Ганги лежал с затуманенным взором.

• И люди простые пришли на рассвете —
• Мужчины и женщины, старцы и дети,

• С цветами, с сандаловой мазью [117]девицы, —
• Как будто молились блистанью денницы!

• К тому, кто из рода царей всех сильнее,
• Пришли музыканты, певцы, лицедеи.

• Оружье с доспехами сбросив на травы,
• Пандавы пришли и пришли кауравы.

• Они, о вражде позабыв и о сече,
• Друг с другом ведя только добрые речи,

• Годам прожитым сообразно и сану,
• Расселись вкруг сына Реки и Шантану,

• Расселись герои вкруг Бхишмы на поле:
• То солнце сверкало в своем ореоле!

• Расселись вкруг деда, полны состраданья,
• Как боги — вкруг Брахмы, творца мирозданья.

• А Бхишма дышал, как змея, проявляя
• Спокойствие, тяжкую боль подавляя.

• Сказал: «Я калеными стрелами мучим,
• Как будто охвачен я пламенем жгучим.

• Воды я хочу, о цари-властелины!»
• И воины с влагой холодной кувшины

• И яства ему принесли отовсюду,
• Но Бхишма сказал им: «Вкушать я не буду

• Того, чем питается род человечий:
• От мира людского ушел я далече,

• На ложе из стрел я лежу, ожидая,
• Чтоб солнце взошло и луна молодая».

• Всех воинов он опечалил отказом
• И Арджуну кликнул, хваля его разум.

• Почтительно витязь сложил свои руки,
• Спросил: «Как смогу облегчить твои муки?»

• Сказал сын Шантану, в боях поседелый:
• «Меня истерзали каленые стрелы.

• Мой рот пересох, и горит мое тело, —
• Воды принеси, чтоб оно охладело.

• Ты — лучник великий, и деду в угоду
• Добудешь желанную, нужную воду»,

• «Пусть будет, как хочешь», — ответствовал деду
• Сей Арджуна, завоевавший победу,

• И на колесницу взошел, и Гандивы
• Натягивать стал тетиву, горделивый,

• И вздрогнули твари земные от звука
• Гудящего при напряжении лука.

• Неспешно свершил он затем круг почета
• Вкруг Бхишмы — воинственных ратей оплота,

• И вставил стрелу, и заклял ее властно,
• Чтоб молнии стала она сопричастна,

• И прянула эта стрела к исполину,
• И к югу от Бхишмы вонзилась в долину.

• Источник забил в этом месте, и благо
• Явила прохладная, чистая влага,

• Подобная амрите животворящей,
• И Бхишма припал к ней всей плотью горящей,

• И жажду свою утолил той водою
• Старик, наделенный отвагой святою.

• Деяние Арджуны всех поразило:
• Невиданной, нечеловеческой силой

• Исполненный, с грозным, сверкающим ликом,
• Он Индрой казался царям и владыкам!

• Цари-кауравы, дрожа, как коровы,
• Когда на них ветер повеет суровый,

• Плащами размахивали в изумленье,
• А гром барабанов гремел в отдаленье.

• «О Арджуна, — Бхишма сказал пред кончиной, —
• Не диво, что мужества стал ты вершиной.

• От На́рады знаем, что в новом обличье
• Святого жреца ты являешь величье.

• Свершишь ты такие деяния вместе
• С блистающим Кришной, опорою чести,

• Что Индра и Индре подвластные боги
• И трепета будут полны и тревоги!

• Из лучников лучший, храбрейший из смелых,
• Ты всех превзошел в этих бренных пределах.

• Гару́да — прекраснее всех быстролетных,
• Корова — достойнее прочих животных,

• Из тех, кто живет, человек всех мудрее,
• Из тех, кто течет, Океан всех сильнее,

• Из тех, кто пылает, — всех Солнце светлее,
• Из гор — Гималаи всех выше, белее,

• Всех более брахман почета достоин,
• А ты из могучих — достойнейший воин!

• Но горе: Дуръйодхана требует мщенья,
• Ему ни к чему от меня поученья,

• А также от Ви́дуры, Дроны и Рамы,
• Он даже Санджайе не внемлет, упрямый!

• Не внемлет разумным речам и наказам
• Сей жадный властитель, утративший разум!

• Но он, отошедший от веры священной,
• Погибнет, могучим сражен Бхимасеной!»

• Дуръйодхана, царь кауравов, с тоскою
• Взглянул, опечаленный речью такою,

• А Бхишма сказал: «Подвиг Арджуны чудный
• Увидел ли ты, властелин безрассудный?

• Увидел ли ты, как смельчак непоборный
• Родиться помог той воде животворной?

• Не знаю, кто Арджуне в мире подобен,
• Кто в мире такое содеять способен!

• Владеет бесстрашный тем самым оружьем,
• Чью сущность извечную мы обнаружим:

• Как боги — огня и воды властелины, [118]
• Бог ветра, бог солнца, бог нашей судьбины, [119]

• Как боги — владыки зверей и растений, [120]
• Как бог — повелитель всех божьих владений, [121]

• Как Брахма-создатель и Вишну-хранитель, —
• Оружьем извечным владеет воитель!

• Лишь Арджуне с Кришной, чья сила чудесна,
• Оружия этого тайна известна.

• В сей битве победу одержат пандавы, —
• Затем, что пандавы, о милый мой, правы!

• Пойми же — никто из людей не сравнится
• С тем Арджуной, чья так мощна колесница.

• Пока перед миром ты не опорочен,
• Да будет союз между вами упрочен.

• Пока еще Кришною ты не наказан,
• С пандавами ты помириться обязан.

• Пока твоя рать не бежит с поля брани
• От Арджуны — с ним помирись ты заране.

• Пока не легли в этом страшном сраженье
• Все родичи — с ним заключи соглашенье.

• Пока от Юдхиштхиры, полного гнева,
• Ты гибель не принял, пока Сахадева,

• И Накула, и Бхимасена в той схватке
• Бойцов твоих не разгромили остатки, —

• С пандавами ты заключи соглашенье,
• И это достойное будет решенье!

• Конец мой пришел — да настанет с ним вместе
• Конец этой битвы, конец этой мести!

• Пусть речь мою примет рассудок твой здравый
• На благо тебе и для счастья державы.

• Не ведая алчности, гнева, гордыни,
• Пандавам ты сделайся другом отныне.

• Не страшен ли Завоеватель Богатства?
• С кончиною Бхишмы да будет вам братство!

• Да будет союз этот прочно основан:
• Ему наилучший удел уготован.

• Юдхиштхире ты возврати полдержавы,
• В столице своей да воссядут пандавы,

• Не то тебя будут потомки стыдиться:
• «Он, — скажут, — предатель и братоубийца!»

• Да будет с кончиной моей — мир народам,
• Да род будет в добром согласии с родом,

• Брат — с братом, открыто и радостно глядя,
• И с сыном — отец, и с племянником — дядя.

• А если согласье отвергнешь ты сдуру, —
• Погибнет потомство великого Куру,

• Все кончится вместе с моею кончиной,
• И ты будешь этого горя причиной».

• Так Бхишма царя кауравов наставил,
• Так благо и братство пред смертью восславил.

• Он боль обуздал свою, праведник строгий,
• Навеки замолк, поручив себя йоге». [122]

Когда кауравы лишились непобедимого Бхишмы, им стало страшно, и они вспомнили о Карне́, сыне Кунти и Солнца: только Карна, решили они, может спасти их от поражения. Карна предложил, чтобы Дрона, наставник кауравов и пандавов в военном деле, стал предводителем войска. Юдхиштхира отправил на бой против Дроны и его соратников Абхима́нью, юного сына Арджуны. От руки молодого воина погибли на поле боя дети и внуки Дхиратараштры, но и сам Абхиманью был убит. На пятнадцатый день великой битвы пали Друпада, царь панчалов, Вирата, царь матсьев, и другие сторонники пандавов. Никто не мог нанести поражения Дроне. Тогда Кришна посоветовал пандавам обмануть Дрону, сказать ему, что погиб его сын Ашваттха́ман. «Дрона при этом известии выронит лук, перестанет сражаться, и тогда его осилит любой воин», — сказал Кришна.

Пандавы не хотели пойти на обман, но военные неудачи вынудили их последовать совету Кришны. Бхимасена убил слона по имени Ашваттхаман, а Дроне сообщили, что убит его сын. Юдхиштхира, которому Дрона верил безгранично, подтвердил слова обмана. Тогда Дрона в отчаянье выронил свой лук, перестал сражаться. Дхриштадьюмна, сын царя Друпады, обезглавил старца.

Весть о гибели Дроны поразила кауравов. Ряды их дрогнули. В это тяжкое время предводителем их войска был назначен Карна. Младший из кауравов, царевич Духша́сана, вступил в поединок с Бхимасеной.

[Книга Карны]

Карна Парва, главы 61, 66.

[Бхимасена убивает младшего из кауравов — Духшасану]

• «Твой сын самый младший, — поведал Санджайя, —
• Отважно сражался, врагов поражая.

• Стрелу уподобил он режущей бритве
• И лук Бхимасены рассек в этой битве,

• Пустил и в его колесничего стрелы,
• И тот, окровавлен, упал, помертвелый.

• В ужасную ярость пришел Бхимасена,
• В царевича дротик направил мгновенно.

• Увидел твой сын, этот воин могучий,
• Что дротик звездою низвергся падучей,

• И лук натянул он в четыре обхвата,
• И стрелами дротик разбил супостата.

• Почтили царевича все кауравы:
• Он, подвиг свершив, удостоился славы!

• Тотчас же твой сын, вдохновленный хвалою,
• Опять поразил Бхимасену стрелою.

• Тогда Бхимасена разгневался снова,
• Сказал, на царевича глядя сурово:

• «Стрелою меня поразил ты со злобой,
• Удар моей палицы ныне попробуй!»

• И с ненавистью, что полна упоенья,
• Схватил он ту палицу для убиенья

• И крикнул: «Теперь трепещи ты заране:
• Напьюсь твоей крови на поприще брани!»

• Но дротик свой, смерти подобный обличьем,
• Царевич метнул с победительным кличем.

• Бхима́ раскрутил свою палицу яро
• И, гибельную, отпустил для удара,

• И палица, дротик разбив смертоликий,
• Низверглась на голову сына владыки.

• Бхима же, как слон в пору течки, ярился, [123]
• И пот по вискам его гневно струился.

• Отбросил Духша́сану на расстоянье
• В одиннадцать луков сей страшный в деянье!

• Упал твой царевич, сраженный ударом,
• Объятый предсмертною дрожью и жаром.

• Возничий и кони мертвы; колесница —
• Зарылась во прах, чтобы с прахом сравниться;

• Свалились доспехи, гирлянды, одежды;
• Смежил он, страданьем терзаемый, вежды.

• Средь воинов знатных и бранного шума
• Бхима на царевича глянул угрюмо, —

• И многое-многое было в том взгляде!
• Он вспомнил, — кто платье срывал с Драупади,

• Во дни ее месячного очищенья, [124]
• А братья-мужья от того поношенья

• Глаза отвернули, — о, где их гордыня!
• Со смехом Духша́сана крикнул: «Рабыня!».

• За волосы низкий схватил Драупади…
• Так нужно ль Бхиме размышлять о пощаде?

• Он жертвенным вспыхнул огнем, напоенным
• Для гневного действия маслом топленым.

• «Дуръйодхана, — крикнул Бхима разъяренный, —
• О Крипа, Карна́, Критава́рман, сын Дроны!

• О, как ни старайтесь, оружьем владея, —
• Духшасану я уничтожу, злодея!»

• С тем словом возмездия, страшным для слуха,
• Он ринулся в битву, — Бхима, Волчье Брюхо [125], —

• Как лев на слона. Велика его злоба!
• Карна и Дуръйодхана видели оба:

• Напал на Духшасану, мощью обильный,
• Потом с колесницы он спрыгнул, и пыльной

• Тропою пошел, и уставил он дикий
• Свой взгляд на поверженном сыне владыки,

• И, меч обнажив, наступил он на горло
• Духшасаны: тень свою гибель простерла!

• Он грудь разорвал его, местью объятый,
• И крови испил он его тепловатой.

• Он сына, о царь, твоего обезглавил,
• И голову ту покатиться заставил. —

• Исполнил он клятву, — явился с расплатой,
• И крови испил он его тепловатой.

• И пил, и смотрел он, и пил ее снова.
• С волненьем воинственным выкрикнул слово:

• «Теперь я напиток узнал настоящий!
• О, ты молока материнского слаще,

• Ты меда хмельнее, ты масла жирнее,
• О кровь супостата, — всего ты вкуснее!

• Я знаю, — ты лучше божественной влаги,
• О кровь, что добыта на поле отваги!»

• И, вновь твоего озирая потомка,
• Чья жизнь отошла, — рассмеялся он громко:

• «Что мог, то и сделал я в этом сраженье.
• Лежи, ибо в смерти обрел ты спасенье!»

• Казалось, той крови вкусил он с избытком.
• На мужа, довольного страшным напитком,

• Смотрел неприятеля стан оробелый.
• Иные решились метнуть свои стрелы,

• Другие, в смятении выронив луки,
• Застыли, к земле опустив свои руки,

• А третьи, с закрытыми стоя глазами,
• Кричали испуганными голосами!

• Бхима, напоенный напитком кровавым,
• Погибельный ужас внушал кауравам:

• «О нет, не дитя человечье, а дикий
• Он зверь!» — отовсюду их слышались крики.

• Бхима, пьющий кровь, убежать их заставил.
• Читра́сена, сын твой, бегущих возглавил.

• Кричали: «Чудовище сей Бхимасена,
• Он — ра́кшас, и он — трупоед, несомненно!»

• Юдха́манью, витязь, привыкший к победам,
• Пандавов умчал за Читрасеной следом.

• Летел он, как вихрь, за его колесницей,
• Пронзил его стрелами — острой седмицей.

• Читрасена, словно змея извиваясь,
• Как яд, заключенный в змее, извергаясь,

• Метнул три стрелы, — и летящая сила
• Юдха́манью вместе с возничим пронзила.

• Тогда-то, исполнен отважного духа,
• Из лука, натянутого вплоть до уха,

• Юдхаманью, ожесточенный бореньем,
• Стрелу, удивлявшую всех опереньем,

• О раджа, в Читрасену метко направил,
• Царевича острой стрелой обезглавил.

• Карна, потрясен этой смертью нежданной,
• С воинственным гневом, с отвагою бранной,

• Пандавов погнал, проявляя упорство,
• И с Накулой начал он единоборство.

• А тот, кому были победы не внове,
• Кто снова пригоршню попробовал крови,

• Духшасану смерти предав, — Бхимасена
• Сказал: «Посмотри, из презренных презренный, —

• Я пью твою кровь! Не забыл я и крика:
• «Эй, буйвол!» — кричал ты мне. Ну, повтори-ка!

• «Эй, буйвол!» — крича, вы плясали на нашем
• Позорище… Ныне мы сами попляшем!

• Мы ложе забудем ли в Праманако́ти,
• И яд, что вкушали от вас, плоть от плоти,

• И в кости игру, страшный проигрыш царства,
• И тяготы наши в лесу, и мытарства,

• И змей нападенье, и дым пепелища —
• Коварный поджог смоляного жилища,

• И то, как Духшасана, подлости ради,
• За волосы нашу хватал Драупади,

• И стрелы, из луков летящие сдуру,
• И горе пандавов, и смерть в доме Куру…

• Мы счастья не знали! Мы счастья не знали!
• А наши страданья, а наши печали —

• От зла Дхритараштры, с которым едина
• И злоба его скудоумного сына!»

• Над трупом врага усмехаясь надменно,
• Так Арджуне, Кришне сказал Бхимасена:

• «Исполнил я клятву на этой равнине.
• Духшасаны кровь я отведал отныне.

• Но так же я выполню клятву другую,
• Потом успокоюсь, потом возликую:

• Дуръйодхану жертвенным сделав животным,
• Прирежу, — и стану тогда беззаботным!» ё

[Поединок великих лучников]

• Санджайя сказал: «Государь именитый, —
• Так были твои кауравы разбиты.

• Как молния мести, — достигнув накала, —
• Оружие Арджуны грозно сверкало,

• Но Арджуны лук, что был страшен и дивен,
• Карна уничтожил: он выпустил ливень

• Стремительных стрел, — оперило их злато, —
• И, мощный, он лук расщепил супостата.

• Оружье, что гибельным блеском сверкало,
• Что рать кауравов на смерть обрекало,

• Оружье, врученное Арджуне Рамой:
• Карна от него да погибнет упрямый, —

• Оружье, что мощью блистало военной,
• Как бога Атха́рвана лук несравненный,

• Оружье героя, подобное чуду, —
• Карна уничтожил! И вот отовсюду

• Твоих кауравов послышались клики:
• «Сей лук уничтожил Карна солнцеликий,

• И в Арджуну, гневным пылая гореньем,
• Он стрелы метнул с золотым опереньем!»

• Так Арджуна ринулся в битву с Карною:
• То было воистину страшной войною!

• Один — слоновидный, другой — слонотелый,
• Сверкали, казалось, клыки, а не стрелы!

• Казалось, что поле — от падавших с гневом
• Бесчисленных стрел — зашумело посевом.

• Казалось, что поле войны непрерывным
• Струящихся стрел заливается ливнем.

• Казалось, что стрелы и день побороли,
• Всеобщую ночь воздвигая на поле.

• Те двое, что всё украшали живое,
• Из рода людского те лучшие двое, —

• Почувствовали ратоборцы усталость,
• Но с мужеством сердце у них не рассталось!

• Следили за ними в небесном чертоге
• Святые мужи, полубоги и боги,

• Смотрели и праотцы, радуясь громко,
• Как славно сражаются два их потомка.

• А те, пламенея, сходились в сраженье,
• Постигнув могучее вооруженье,

• Искусно свои применяя приемы:
• Все тонкости битвы им были знакомы!

• То мнилось: Карна, сын возничего гневный,
• Одержит победу в борьбе многодневной,

• То Арджуна, мнилось, короной венчанный,
• Врага одолеет отвагою бранной.

• Той битвы жестокостям невероятным
• Дивились мужи в одеянии ратном.

• Распался весь мир в эти дни на две части:
• Все звезды на небе желали, чтоб счастье

• Досталось Карне, а земные просторы, —
• Леса, и поля, и долины, и горы, —

• Для Арджуны быстрой победы хотели.
• Повсюду в земном и небесном пределе

• И боги и люди кричали пристрастно:
• «Карна, превосходно!», «Сын Кунти, прекрасно!».

• Земля сотряслась: на истоптанном лоне
• Шумели слоны, колесницы и кони.

• Из глуби земли выползал постепенно
• Опасный для Арджуны змей Ашвасена.

• Его существо было гневом объято:
• Сжег Арджуна мать Ашвасены когда-то.

• И змей, увидав ратоборцев деянья,
• Подумав, что время пришло воздаянья,

• В стрелу превратился на поприще брани
• И вот у Карны оказался в колчане.

• Тогда потемнело вблизи, в отдаленье:
• Вселенную стрел закрывало скопленье.

• Земля из-за их густоты совокупной
• Для воинов сделалась труднодоступной.

• И со́маки, и кауравы от страха
• Тряслись при смешении ночи и праха,

• Во тьме, что возникла от стрел быстролетных,
• Дрожали воители ратей бессчетных.

• Сходясь, расходились противники снова:
• Устали два тигра из рода людского!

• Двух лучников лучших, блиставших отвагой,
• Обрызгали боги сандаловой влагой,

• Небесные девы прелестной гурьбою
• По тропам надмирным приблизились к бою,

• Повеяли пальмовыми веерами,
• А Индра и Сурья, восстав над горами,

• Простерли к воителям лотосы пальцев
• И вытерли потные лица страдальцев.

• Карна, оперенными стрелами мучим,
• Поняв, что не справится с мужем могучим,

• Решил: он метнет среди гула и воя
• Стрелу, что берег для последнего боя.

• Он вынул стрелу, что врагов устрашала
• И чье острие — как змеиное жало.

• Она обладала губительным ядом;
• Лежал порошок из сандала с ней рядом;

• Ее почитали, как страшного духа…
• Карна тетиву натянул вплоть до уха, [126]

• Прицелился в Арджуну грозной стрелою,
• Недавно змеей извивавшейся злою,

• Стрелою, чьим предком был змей Айравата.
• Теперь обезглавит она супостата!

• Весь мир засветился, всем людям открытый,
• И с неба посыпались метеориты. [127]

• Увидев змею, засверкавшую в луке,
• Миры вместе с Индрой заплакали в муке:

• Не ведал Карна то, что видели боги:
• Змея превратилась в стрелу силой йоги!

• Царь мадров [128], возничий Карны, — молвил Шалья:
• «Твою, мощнорукий, предвижу печаль я,

• Метни в сына Кунти стрелу поострее,
• А этой достичь не дано его шеи».

• Карна возразил ему, ярость являя,
• С огромною силой стрелу направляя:

• «Бесчестье — стрелу устанавливать дважды.
• Мне это не нужно, — да ведает каждый!»

• И в голову Арджуны, яростью вея,
• Метнул он стрелу — сокровенного змея.

• Сказал: «Ты погиб, о Пхальгу́на, Багряный!»
• Стрела, точно пламень прожорливый, рьяный,

• Взвилась, понеслась по небесным просторам,
• Как волосы, их разделила пробором,

• И стало везде громыхание слышно.
• Увидел ее, огневидную, Кришна,

• Ужасную, — смерти предвестье, — зарницу,
• И быстро ударом ноги колесницу

• Он в землю на локоть вдавил, и пригнулись
• К земле скакуны, — и на ней растянулись!

• Все боги, на небе следя за стрелою,
• Могучего Кришну почтили хвалою,

• Речами они огласили пространство,
• Цветы ниспослали [129]— героя убранство.

• Послышались также и львиные рыки:
• Он, демонских сил сокрушитель великий,

• Свою колесницу, — сей славный возница, —
• Заставил на локоть во прах погрузиться,

• И цели стрела не достигла желанной,
• Но с Арджуны сбила венец несказанный.

• Прославленный всюду людьми и богами,
• Украшенный золотом и жемчугами,

• Сияющий пламенем чистым и грозным,
• И солнечным светом, и лунным, и звездным, —

• Был Брахмой, создателем нашей вселенной,
• Для Индры венец сотворен драгоценный,

• А Индра, суровый глава над богами,
• Вручил его Арджуне, ибо с врагами

• Богов, — бился с бесами Арджуна юный.
• Ни Шивой, ни влаги владыкой Варуной,

• Ни богом Куберой, Богатства Таящим,
• Ни палицей и не трезубцем разящим,

• Ни воинской мощью, ни славой небесной
• Венец еще не был низринут чудесный,

• А ныне Карна его сбил при посредстве
• Коварного змея, желавшего бедствий.

• Красивый, блестящий, пылающий, сбитый
• Не острой стрелой, а змеей ядовитой,

• Свалился венец: за высокой горою
• Так падает солнце вечерней порою. [130]

• Змеи ядовитая, злобная сила
• Венец с головы сына Кунти свалила, —

• Как будто бы Индра, громами играя,
• С горы, многоплодной от края до края,

• Сбил быстрой стрелой громовою [131]вершину!
• И небо, и землю, и моря пучину

• Стрела содрогнуться заставила в муке,
• Казалось, что были расколоты звуки,

• Над миром такие гремели раскаты,
• Что трепетом были все люди объяты,

• Но Арджуна, снова готовый к деянью,
• Прикрыв свои волосы белою тканью,

• Казался горой, над которой с востока
• Рассвет разгорается утром широко, —

• И радостно мир озаряется сонный…
• Да, был он горой, но с вершиной снесенной!

• А змей Ашвасена, явивший подобье
• Стрелы в этом гибельном междоусобье

• И к Арджуне давней враждою палимый,
• Вернулся, венец сокрушив столь хвалимый.

• Он сжег, он разбил сей венец, чьи каменья
• И злато сверкали сверканьем уменья,

• И молча опять оказался в колчане,
• Но, спрошен Карною, нарушил молчанье:

• «Неузнанный, был я тобою направлен, —
• Поэтому не был наш враг обезглавлен.

• Вглядевшись в меня, ты пусти меня снова
• С твоей тетивы, и даю тебе слово,

• Что Арджуну без головы мы увидим:
• Недаром мы оба его ненавидим».

• Карна, чей отец величался возничим,
• Спросил: «Кто ты есть, со свирепым обличьем?»

• «Я змей, — молвил змей, — я возмездья желаю,
• Я к Арджуне давней враждою пылаю:

• Он сжег мою мать. Но погибнет Багряный,
• Хотя бы сам Индра ему был охраной.

• Внемли мне, Карна, и взлечу я крылато,
• Взлечу и убью твоего супостата!»

• Карна: «Не надеюсь на силу другого.
• В бою моя доблесть — победы основа.

• Пусть Арджун убить мне придется десятки, —
• Вторично стрелу не пущу в этой схватке.

• Усилья умножу и ярость утрою,
• Врага уничтожу другою стрелою,

• Другой, змеевидной, врага поражу я, —
• Ступай же, подмоги твоей не прошу я».

• Но змей-государь недоволен был речью
• Карны — и последовал битве навстречу.

• Он принял свой истинный облик змеиный, —
• Да гибели Арджуны станет причиной!

• Открылся предательский замысел Кришне.
• «Сын Кунти, — сказал он, — твой недруг давнишний

• К тебе устремился, возмездье лелея.
• Убей же, о мощный, огромного змея».

• Так Арджуне Кришна сказал справедливый.
• Спросил его лучник, владевший Гандивой:

• «О, кто этот змей, что ко мне, крепкогрудый,
• Спешит ныне сам, словно в когти Гаруды?»

• А Кришна: «Когда, богу Агни служенье
• Свершая, ты леса устроил сожженье,

• Стрелою змею поразил ты во гневе,
• Но сын, у нее пребывавший во чреве,

• Ушел из горящего леса Кхандавы.
• Теперь, — многоликий, жестокий, лукавый, —

• Летит он, пугая сжигающим взором, —
• Иль огненным с неба упал метеором?

• Смотри же, о воин, цветами увитый:
• Тебя уничтожить решил ядовитый».

• Снял воин гирлянду, сверкавшую пестро,
• Шесть стрел он уставил, отточенных остро,

• Метнул их, — и змей, ему зла не содеяв,
• Распался на шесть уничтоженных змеев.

• Так страшного змея убил Венценосный!
• Склонясь к колеснице своей двухколесной,

• Из праха извлек ее Кришна могучий,
• И наидостойнейший и наилучший.

• Тогда десять стрел, хорошо заостренных,
• На камне отточенных и оперенных

• Павлиньими перьями, в Арджуну целясь,
• Направил Карна, — но они разлетелись

• И Кришну поранили, падая глухо.
• Но Арджуна лук натянул вплоть до уха,

• Уставил стрелу, что врагу угрожала,
• Как сильной змеи ядовитое жало.

• Стрела, видно, смерти Карны не хотела:
• Она сквозь доспехи вошла в его тело,

• И, выйдя, бессильно поникла в унынье,
• И были в крови ее перья павлиньи.

• Как змей, потревоженный палкой бродячей,
• Карна раздосадован был неудачей.

• Как змей, выпускающий капельки яда,
• Он выпустил стрелы, — чужда им пощада!

• Двенадцатью Кришну пронзил он сначала,
• И в Арджуну сто без единой попало,

• Потом поразил он пандава и сотой, —
• И начал смеяться, довольный работой.

• Сын Кунти от смеха врага стал жесточе
• И, зная, где жизни его средоточье,

• Как Индра, сражавшийся с демоном Балой,
• Пустил в него стрелы с их мощью двужалой.

• Они, — девяносто и девять, — той цели
• Достигнув, как скипетры смерти, блестели.

• Когда они тело Карны поразили,
• Карна задрожал в разъяренном бессилье.

• Не так ли дрожит и гора от удара
• Стрелы громовой, что грозна, словно кара?

• Упали доспехи, что гордо блестели, —
• Усердных, искусных умельцев изделье, —

• Упали и вдруг потускнели от пыли:
• Их Арджуны острые стрелы пробили.

• Когда, среди гула, возникшего в мире,
• Остался Карна без доспехов, — четыре

• Стрелы в него Арджуна быстро направил,
• И Солнцем рожденного он окровавил,

• И тот ослабел, будто чуждый здоровью
• Несчастный, что харкает желчью и кровью.

• Сын Кунти, бесстрашный на поле сраженья,
• Из лука, округлого от напряженья,

• Прицелился в жизни его средоточье, —
• Да станет от стрел она сразу короче.

• От стрел, развивавших ужасную скорость,
• Карну одолела тяжелая хворость,

• Горой он казался, где залежи охры
• Дождями размыты, — и высился, мокрый

• От красных потоков, бегущих с вершины!
• Вновь Арджуна, в этих боях неповинный,

• Метнул в него стрелы: прожгли бы и камень
• Те скипетры смерти, одетые в пламень!

• Пронзил он Карну, кауравов опору,
• Как бог семипламенный — древнюю гору. [132]

• Карна без колчана и лука остался,
• Он, мучимый болью, дрожал и шатался,

• И вдруг застывал, неподвижный, и снова,
• Изранен, удара он ждал рокового.

• Но Арджуны ярость погасла былая.
• Он медлил, врага убивать не желая.

• Тогда ему Кришна сказал возбужденный:
• «Чего же ты медлишь, для битвы рожденный?

• Боец о пощаде к врагам забывает,
• Он даже и тех, кто ослаб, — убивает,

• А если убьет неразумных, — по праву,
• Разумный, и честь обретет он, и славу.

• Великий воитель, твой недруг давнишний,
• Да будет убит, а сомненья излишни,

• Не то к нему силы вернутся, быть может,
• И витязь, окрепнув, тебя уничтожит.

• Как Индра, небес повелитель, — Шамбару,
• Его ты пронзи — и сверши свою кару».

• «Да будет, как ты говоришь, повелитель!» —
• Так Арджуна Кришну почтил, и воитель

• Карну поразил бесподобной стрелою,
• Как демона — Индра, окутанный мглою,

• Осыпал он стрелами кары и мести
• Карну с лошадьми и возницею вместе.

• И стрелы, как облако черного цвета,
• Внезапно закрыли все стороны света. [133]

• Карна, крепкогрудый и широкоплечий,
• Облитый калеными стрелами в сече,

• Казался горой, где листва трепетала,
• Где тихо дрожали побеги сандала,

• Где шумно цвели на вершинах и скалах
• Деревья со множеством листиков алых,

• Где ветви вздымала свои карникара [134]
• С цветами, что были краснее пожара.

• Карна, сонмом стрел обладавший когда-то,
• Сверкал, словно солнце во время заката,

• Лучи его — острые стрелы, и близко
• Сверканье его красноватого диска.

• Но стрелы Карны, что, казалось, как змеи
• Огромные, жалили злее и злее, —

• Погибли от стрел сына Кунти, как тучей
• Закрывших весь мир своей тьмою летучей.

• Карна, свою боль, на мгновенье развеяв,
• Метнул двадцать стрел — двадцать яростных змеев:

• Двенадцать вонзил в сына Кунти, а восемь —
• В премудрого Кришну, чей ум превозносим.

• Из лука, что грозно гремел, потрясая
• Окрестность, как Индры стрела громовая,

• Задумал направить сын Кунти правдивый
• Стрелу, что сравнима с оружием Шивы.

• Но Кала, невидимый, сильноголосый,
• Воскликнул: «Твоей колесницы колеса

• Поглотит земля, о Карна, ибо скоро
• Придет твоя смерть, кауравов опора!»

• (Теленок жреца был Карною случайно
• Когда-то убит; рассердясь чрезвычайно,

• Карну проклял брахман: «Твоя колесница
• Да в землю во время войны погрузится!»)

• И то колесо колесницы, что слева,
• Земля начала поглощать, ибо гнева

• Святого должно было слово свершиться,
• И стала раскачиваться колесница!

• Не так ли священное дерево в храме [135]
• Дрожит на дворе всей листвой и цветами?

• Карна всем своим существом удрученным
• Забыл об оружии, Рамой врученном. [136]

• Его одолела в сраженье усталость, —
• Меж тем колесница землей поглощалась.

• Оружье, врученное Рамой, забыто,
• Стрела со змеиною пастью разбита,

• Дрожит колесница, подвластна проклятью, —
• И вот, окруженный поникшею ратью,

• Карна пред соратниками и врагами
• Стал жаловаться, потрясая руками:

• «Гласят мудрецы: «Будет дхармой поддержан,
• Кто дхарме — Закону и Долгу — привержен».

• Ничто меня, верного ей, не порочит,
• Но дхарма в несчастье помочь мне не хочет!»

• Ослаблен, он так говорил о Законе.
• Шатались его колесничий и кони.

• Он стал неуверенным в каждом движенье,
• И дхарму — свой Долг — порицал он в сраженье!

• Метнул три стрелы в сына Кунти, а следом —
• Семь новых направил, подверженных бедам,

• И стал он смеяться, узрев свою меткость.
• Но Арджуна выбрал семнадцать на редкость

• Ужасных, пылающих, змееподобных,
• И выпустил их, уничтожить способных.

• Карну поразив, наземь рухнули стрелы.
• Карна содрогнулся, но, стойкий и смелый,

• Стал снова уверенным в действиях мужем, —
• Стал действовать Рамой врученным оружьем.

• Но Арджуна тоже родился для битвы!
• Заклял он стихами священной молитвы

• Свой лук, что в сраженье разил супостата, —
• Оружье, врученное Индрой когда-то, —

• И стрел своих ливень обрушил жестокий:
• Так Индра дождей низвергает потоки, —

• И пред колесницей Карны засверкали
• Те стрелы, соперничавшие в накале.

• Карна не смутился пред мощью железной, —
• Разбил их и сделал их мощь бесполезной.

• Сын Кунти услышал от Кришны-провидца:
• «Сын Радхи [137], — смотри, — твоих стрел не страшится.

• Оружие Брахмы теперь примени ты!»
• Священными мантрами [138]лук знаменитый

• Сын Кунти заклял, — и стрела за стрелою
• Облили Карну дождевою струею.

• Но скорость и стрелы Карны развивали, —
• И сына Панду тетиву разорвали.

• Потом тетиву, ударяя, как плетью,
• Они разорвали вторую и третью,

• Четвертую с пятой, шестую, седьмую,
• Восьмую, — летели они не вслепую,

• Девятую тоже с десятою вместе!
• Запасом в сто стрел обладая для мести,

• Не думал сын Радхи, презревший обманы,
• Что сотней тетив обладает Багряный.

• А тот, будто смертному радуясь бою,
• Одну тетиву натянув за другою,

• Карну обливал сонмом стрел с остриями,
• Одетыми в злато и мечущих пламя,

• Карна разбивал тетиву, но тугую
• Натягивал Арджуна быстро другую.

• Дивился Карна быстроте этой смены:
• Так витязь не действует обыкновенный!

• Но все же, воитель с отважной душою,
• Карна превосходства достиг над Левшою [139].

• Тогда крикнул Арджуне Кришна-возничий:
• «Ты видишь ли, Завоеватель Добычи,

• Что враг превзошел тебя яростью злою?
• Срази же его наилучшей стрелою!»

• Сын Кунти решил, что врага беспощадно
• Сразит он стрелой, изготовленной ладно

• Из горной скалы, — чтобы в сердце вонзилась!
• Но тут, наконец, колесом погрузилась

• В суровую землю Карны колесница, —
• А смерть над Карною спешит разразиться!

• Тогда, со своей соскочив колесницы,
• Ее приподнять порешил сын возницы.

• Двумя колесо обхватил он руками,
• И землю обширную, с материками

• Семью [140], с родниками, с травою густою,
• Приподнял на уровень он, высотою

• В четыре перста. И, от ярости плача,
• Он крикнул: «Постигла меня неудача,

• Помедли, о Арджуна Багрянолицый,
• Дай вытащить мне колесо колесницы!

• По воле богов оно в прахе увязло, —
• Коварств и предательств не делай мне на́ зло!

• Отшельник, и брахман — блюститель науки,
• И воин, сложивший почтительно руки,

• Чьи выпали стрелы, кольчуга разбилась,
• Готовый противнику сдаться на милость, —

• Пощады, пощады достойны те трое,
• О Арджуна, в них не стреляют герои!

• Не ищет герой для убийства предлога,
• А ты же герой, — так помедли немного!

• Ослаблен, подбитой подобен я птице,
• А ты возвышаешься на колеснице.

• Меня пощади ты, покуда из праха
• Не вытащу я колесницу без страха.

• Я знаю, — ты рода великого витязь.
• И Кришна и ты — оба к благу стремитесь.

• Закона и Долга припомни веленье, —
• Помедли мгновенье, помедли мгновенье!»

Битва. Индийская миниатюра. Раджастханская школа, XVI в.

[Гибель Карны от руки Арджуны]

• Санджайя сказал: «Кришна, мудрый вожатый,
• Воскликнул: «Сын Радхи, смятеньем объятый!

• Наказан судьбою на этой равнине,
• И Долг и Закон вспоминаешь ты ныне.

• Известно, что низкий, в злодействе повинный,
• Винит не себя, а напасти судьбины.

• Когда Драупади в одном покрывале
• Тащили вы, платье с безгрешной срывали

• С Духшасаной, с глупым Дуръйодханой вместе, —
• Ты думал о Долге, Законе и Чести?

• Когда ты советовал, чтоб кауравы
• Едой, что полна была страшной отравы,

• Кормили Бхиму, — на погибель бедняге, —
• Ты думал о Долге, Законе и Благе?

• Когда для пандавов блужданья лесного
• Окончился срок и ты не дал им снова

• Воссесть на отцовском наследственном троне, —
• Ты думал о Долге, Любви и Законе?

• Когда пятерых попытался ты братьев
• В жилище поджечь смоляном, честь утратив, —

• Их сон да вовеки не кончится долгий, —
• Ты думал о Правде, Законе и Долге?

• Когда царь Шаку́ни, столь дерзкий от злости,
• Игравший с огромным умением в кости,

• Юдхиштхиру, даже не знавшего правил,
• С собою играть в царском доме заставил,

• Когда обыграл его в грязной забаве, —
• Ты думал о Долге, Законе и Праве?

• Когда, в пору месячного очищенья,
• Пришла Драупади, дрожа от смущенья,

• А ты издевался над нею без меры, —
• Ты думал о святости Долга и Веры?

• Когда ты сказал ей, страдающей тяжко:
• «Другого супруга найди, о бедняжка, —

• В чистилище скрылись пандавы без вести», —
• Ты думал о Долге, Законе и Чести?

• Когда, благородному предан деянью,
• Сын Арджуны, юный герой Абхиманью,

• Был вами убит на истоптанном лоне, —
• Ты думал о Долге, Любви и Законе?

• А если не знаешь Закона и Долга,
• Зачем языком ты болтаешь без толка?

• Теперь-то Закону ты вспомнил служенье,
• Но поздно: погибнешь ты в этом сраженье!

• Как Нала, обыгранный в кости Пушкарой, [141]
• Вновь царство добыл себе доблестью ярой,

• Так, доблестью все уничтожив коварства,
• Пандавы опять обретут свое царство.

• Им сомаки в битве помогут всеправой,
• И отчей они овладеют державой,

• Сынов Дхритараштры они уничтожат:
• Их Долг поведет и Закон им поможет.

• Ты царство забрал, — по какому же праву
• Взываешь теперь о пощаде к пандаву?

• Когда твоя служба Дуръйодхане длилась, —
• Где был твой Закон? Где была Справедливость?»

• Так спрашивал Кришна, блюститель завета.
• Сын Радхи, пристыженный, не дал ответа,

• Но губы героя от гнева дрожали.
• Таким же он яростным стал, как вначале,

• И с Арджуной снова повел он сраженье.
• Сын Кунти от Кришны услышал реченье:

• «О мощью обильный, Закону мы служим,
• Срази же врага богоданным оружьем!»

• И Арджуна вспомнил, пылая от гнева,
• Все то, что Карне говорил Васудева,

• И огненный блеск, — небывалое дело! —
• Тогда излучило воителя тело.

• Из лука, что был им от Брахмы получен,
• Сын Радхи метнул в него стрелы, измучен,

• Поднять колесницу подбитую силясь, —
• Но Арджуны стрелы в героя вонзились.

• Из лука, что дал ему семиязыкий
• Огня повелитель, — сын Кунти великий

• Метнул в него стрелы, — и огненно-ало
• Оружие Агни тогда запылало,

• Но стрелы направил Карна солнцеликий
• Из лука Варуны, всей влаги владыки,

• И Агни оружье они усмирили, —
• Вселенную черные тучи закрыли!

• Но стрелами Вайю сын Кунти могучий
• Развеял, как ветром, огромные тучи,

• Тогда-то сын Радхи решил: непомерной,
• Грозящею недругам гибелью верной,

• Сразит сына Кунти стрелой огневою!
• И только он сблизил стрелу с тетивою,

• Как сдвинулась, ход мирозданья наруша,
• Земля — и кипучая влага, и суша.

• Нагрянула буря, песок поднимая,
• Вселенную тьма поглотила густая.

• «О, горе нам, горе!» — в небесном чертоге
• Кричали, о царь, потрясенные боги.

• Одни лишь пандавы теперь не кричали:
• Замолкли в смятенье, замолкли в печали.

• Сверкнула стрела, о возмездье взывая,
• Как мощного Индры стрела громовая,

• И в грудь сына Кунти вошла, свирепея,
• Как в глубь муравейника — детище змея. [142]

• И Арджуна вздрогнул, стрелою пробитый,
• Гандиву он выронил — лук знаменитый, —

• Иль это земля затряслась беспричинно,
• А с ней — и горы высочайшей вершина?

• Сын Радхи вселил в неприятеля ужас,
• И на землю спрыгнул он, и, поднатужась,

• Решил, напрягая усилия снова,
• Извлечь колесницу из праха земного,

• Но вновь неудачею кончилось дело, —
• Судьба ему, видно, помочь не хотела!

• Сын Кунти пришел в это время в сознанье.
• Он вынул стрелу, чье ужасно блистанье.

• Казалось ее острие заостренней
• Двух крепких, двух сложенных вместе ладоней, —

• Иль Яма всеправый свой скипетр уставил?
• И сына Панду Васудева наставил:

• «Карну обезглавь: да погибель обрящет,
• Пока из земли колесо свое тащит!»

• Внял Арджуна слову его, как приказу.
• Своею стрелой всегубительной сразу

• Он стяг сына Радхи низверг с колесницы, —
• Алмазом украшенный, цвета денницы,

• Усыпанный золотом и жемчугами,
• Встречаемый с ужасом всеми врагами,

• Войскам придававший отваги в боренье,
• Умельцев, художников лучших творенье,

• Сверкающий блеском сиянья живого,
• Пугающий обликом льва боевого,

• Стрелой сына Кунти повергнутый ныне, —
• Во прахе лежал этот стяг на равнине:

• Мечты о победе, о славе и чести
• Повергнуты были со знаменем вместе!

• Увидев повергнутый стяг величавый,
• «О, горе!» — вскричали твои кауравы,

• Уже не надеясь, что в схватке великой
• Одержит победу Карна солнцеликий.

• Сын Кунти извлек между тем из колчана
• Стрелу, что разила врага невозбранно,

• Как жезл многогневного Индры, сверкала,
• Как луч многодневного Солнца, сжигала,

• Людей, лошадей и слонов низвергала,
• Любое дыханье на смерть обрекала!

• Она, шестиперая, прямо летела,
• Как Индры стрела громовая, блестела,

• Взвивалась, насыщена кровью и мясом,
• Страшней становясь с каждым мигом и часом, —

• Не диск ли Нараяны смертоточивый?
• Иль это — ужасная палица Шивы?

• Иль это есть демон — кровавый Кравьяда,
• Для коего мясо сырое — отрада?

• Стрелу, наполнявшую страхом и дрожью
• Не только бесовскую рать, но и божью,

• Сын Кунти извлек, быстроту ее зная, —
• И сдвинулась разом поверхность земная

• Со всем, что в покое на ней находилось
• Иль было в движенье, росло и плодилось.

• Сказали святые на небе высоком:
• «Да мир не погубит она ненароком!»

• Извлек ее Арджуна славолюбивый
• И сблизил стрелу с тетивою Гандивы,

• И лук натянул, и уверенно, властно
• Он, сведущий в мантрах, сказал громогласно:

• «Да будет стрела, что сработана прочно,
• Дыханье врага унести правомочна!

• Наставникам преданный, в чащу густую
• Ушел я, отшельника долю святую

• Познал и услышал друзей наставленья.
• Во имя такого ко благу стремленья,

• Пусть эта стрела супостата низложит,
• Карну, всепобедная, пусть уничтожит!»

• Стрелу, что похожа была на творенье
• Того, от кого происходит горенье,

• Стрелу, что своею сверкающей сутью
• И смерть наполняла смятеньем и жутью, —

• Сын Кунти метнул и воскликнул, ликуя:
• «Да радость победы стрелой извлеку я!

• Как месяц — пылая, как солнце — сверкая,
• Карну да повергнет стрела боевая,

• Пусть мне над Карною победу доставит,
• Карну в обиталище Ямы отправит!»

• Владелец гирлянды и яркой короны,
• Огнем торжества изнутри озаренный,

• Метнул он, победы ища над Карною,
• Стрелу, что и солнцем зажглась и луною.

• Стрела полетела — и грозное пламя
• Объяло всю землю — с лесами, полями,

• И Арджуна, яростью гневной богатый,
• Карну обезглавил стрелою заклятой:

• Так Индра от зла все живое избавил,
• Он Ври́тру стрелой громовой обезглавил.

• Так был обезглавлен на поприще бранном
• Сын Солнца, Карна, — сыном Индры, Багряным!

• С тех плеч голова на равнину слетела,
• Упало затем и могучее тело.

• Как солнце в зените на небе осеннем,
• Наполнив сердца храбрецов потрясеньем, —

• Свалилась во прах голова: наступила
• Пора, чтоб за гору скатилось светило,

• И вот его диск, цветом крови окрашен,
• Горит за горой среди пастбищ и пашен…

• Познавшая благо, душа не хотела
• Покинуть красивое, мощное тело, —

• Вот так покидает свой дом неохотно
• Владелец дворца, где богатство — бессчетно.

• А тело лежало, безгласно, безглаво,
• Потоки из ран извергались кроваво, —

• Не горный ли кряж ниспровергнут высокий
• И, охрой окрашены, льются потоки?

• Сиянье из тела Карны излучалось,
• Рожденное Солнцем, к нему возвращалось,

• Сливалось с закатным свечением алым…
• Застыли пред зрелищем столь небывалым

• В молчании две потрясенные рати:
• О, так еще день не пылал на закате!

• Но сомаки, быстро и шумно воспрянув,
• Содеяли весело бой барабанов,

• В литавры ударили перед войсками,
• Плащами размахивали и руками,

• И в раковины затрубили пандавы:
• Их недруг лежал бездыханный, безглавый.

• Довольны и Кришна и Арджуна были
• И радостно в раковины затрубили.

• Так Солнца достигло сияние тела,
• А тело — в пыли — словно Солнце горело!

• В нем стрелы торчали, и ток непрестанный
• Струился из каждой зияющей раны.

• Восславили Арджуну воины рати,
• Гремели восторг и веселье объятий,

• Теперь для пандавов не стало печали,
• Плясали одни, а другие кричали:

• Сын Радхи, внушавший им ужас дотоле,
• Лежал распростертый на воинском поле!

• Его голова — предвечерней порою —
• Горела, как солнечный шар за горою.

• Она, словно жертву принявшее пламя, [143]
• Теперь отдыхала, насытясь дарами.

• А тело со множеством стрел красовалось, —
• Иль Солнцем сиянье лучей создавалось?

• Те стрелы-лучи, среди праха и пыли,
• Пандавов слегка лишь огнем опалили.

• Был Временем срезан Карна, и светило
• За кряжем закатным свой свет закатило.

• Был Временем-Арджуной муж обезглавлен,
• Судьбой венценосной за гору отправлен.

• Сраженного в битве узрев исполина,
• Узрев отсеченную голову сына,

• Померкло печальное Солнце в лазури,
• Замолкли и флейты, и трубы, и турьи [144],

• Поникла и войск Дхритараштры гордыня:
• Скончался Карна — их оплот и твердыня!

• Не демон ли Раху похитил светило,
• И тьма побежденную рать обступила?»

Ободренные гибелью Карны, пандавы ринулись на кауравов и обратили их в бегство; и тщетно пытался Дуръйодхана остановить бегущих. Шалья и Ашваттхаман, собрав уцелевших воинов, повели их на отдых на плоскогорье у подножья Гималаев. К ним присоединился Дуръйодхана. Утром, по совету царя кауравов, воины снова вступили в битву под предводительством Шальи, царя мадров. Шалья в этой битве погиб. Из ста сыновей Дхритараштры в живых осталось одиннадцать, не считая Дуръйодханы, но и они вскоре погибли от руки Бхимасены. Сахадева, младший из пандавов, обезглавил Шакуни, царя Гандхары.

От войска кауравов остался небольшой отряд, возглавляемый царем Дуръйодханой, а пандавы насчитывали две тысячи колесниц, семьсот слонов, пять тысяч всадников и десять тысяч пеших. Дуръйодхана укрылся от врагов в камышах на берегу озера Двайпаяна, к востоку от Курукшетры.

Битва при Курукшетре. Фрагмент барельефа из Ангкор-Вата. Камбоджа, XII в.

[Поединок Бхимасены с Дуръйодханой]

Шалья Парва, главы 29, 57, 61, 64.

• Спросил Дхритараштра: «Скажи, о Санджайя, —
• Когда, сыновей моих рать поражая,

• Пандавы ее разгромили в той схватке, —
• Что сделали воинов наших остатки?

• Герой Критава́рман и сын Гаутамы [145],
• Сын Дроны [146], Дуръйодхана, в гневе упрямый, —

• Что сделали, бившиеся неустанно?»
• Санджайя: «Когда из военного стана

• Бежали подруги отважных и жены,
• И стан опечалился опустошенный,

• И стали слышны победителей крики,
• И горсть кауравов была без владыки,

• И к озеру вслед за царем неразумным
• Те трое помчались по тропам бесшумным, —

• Пять братьев-пандавов, кружа по равнине,
• Решили: «Покончим с Дуръйодханой ныне!»

• Но где же был сын твой, от взоров сокрытый?
• На раджу три витязя были сердиты:

• Он, с палицей мощной, своим не внимая,
• Бежал с поля битвы, и ложная майя [147]

• Ему помогла: прыгнул в озеро с ходу,
• Принудив к покорству озерную воду,

• А в стан кауравов пандавы вступили, —
• Уставших коней удальцы торопили.

• Тогда Критаварман, и славный сын Дроны,
• И Крипа примчались на берег зеленый,

• Сказали царю, что улегся на отдых
• В озерных, ему покорившихся водах:

• «О раджа, вставай, не роняй своей чести,
• Давай на Юдхиштхиру двинемся вместе!

• Живой — на земле насладись ты победой,
• А мертвый — на небо со славой последуй!

• О раджа, противник разгромлен тобою, —
• И много ли там приспособленных к бою?

• Не выдержит натиска стан поределый,
• Вставай же и дело сражения делай!»

• А царь: «Эту ночь проведу я в покое,
• А завтра на поле вернусь боевое…»

• …Охотники, мучимы жаждой, случайно
• С добычею к озеру вышли, и тайна

• Царя кауравов открылась им сразу.
• На витязей глядя, внимавших приказу,

• А также услышав неумные речи
• Царя, что в воде укрывался от сечи,

• Те люди решили: «Пандавам поможем,
• К Юдхиштхире мы поспешим и доложим,

• Что ныне Дуръйодхана, царь непоборный,
• Уснул, окруженный водою озерной,

• Расскажем воинственному Бхимасене,
• Что в озере прячется царь от сражений, —

• И нас наградит он, являя величье…
• Что пользы в охотничьей нашей добыче, —

• А сколько пришлось одолеть нам препятствий!»
• Охотники, с давней мечтой о богатстве,

• К пандавам отправились, чтоб донесенье
• Доставить Юдхиштхире и Бхимасене…»

• Санджайя сказал: «О владыкой рожденный!
• Когда Критаварман, и славный сын Дроны,

• И Крипа ушли от царя, опечалясь, —
• На берег озерный пандавы примчались.

• Царю, потрясенному рати разгромом,
• Двайпа́яна-озеро сделалось домом.

• Юдхиштхира Кришне сказал: «Чародея
• Дуръйодхану видишь ли? Майей владея,

• Врагов не страшась, воду сделав покорной,
• Обрел он приют среди влаги озерной.

• Он с помощью майи достиг своей цели,
• Но, лживый, живым не уйдет он отселе.

• Сам Индра ему пусть подмогу окажет,
• А все-таки мертвым Дуръйодхана ляжет!»

• А Кришна: «О Бхаратов сын знаменитый,
• Обманную майю теперь устрани ты

• И, более сильною силой владея,
• Убей чародея, низвергни злодея!»

• Юдхиштхира с берега крикнул с насмешкой
• Дуръйодхане: «Встань, многомощный, не мешкай!

• Зачем свое войско до битвы позорной
• Довел ты? Зачем убежал и в озерной

• Воде, полон страха, обрел ты обитель?
• Вставай же и с нами сразись, о властитель!»

• Юдхиштхиры, братьев-пандавов обидна
• Насмешка была, стало больно и стыдно,

• О царь, твоему венценосному сыну,
• И, силою лжи погруженный в пучину,

• Он шумно и долго вздыхал то и дело,
• А влага над ним и под ним голубела.

• Но радже сражаться приказывал разум.
• Юдхиштхире царь не ответил отказом.

• Он крикнул, таясь под водой от погони:
• «Вас много, у вас колесницы и кони,

• Несчастный, могу ли я с вами сразиться?
• Где кони мои? Где моя колесница?

• Как в битву вступлю я, врагом окруженный,
• Друзей, и коней, и оружья лишенный?

• Один на один я убью полководца, —
• Один против многих не стану бороться!»

• Юдхиштхира: «Вижу, тобою усвоен
• Закон, по которому действует воин.

• Великий, ты воином создан Судьбою,
• И ныне Судьбою направлен ты к бою.

• Любое ты выбери вооруженье,
• С любым из пандавов начни ты сраженье.

• Сражайся с одним, проявляя проворство, —
• Для нас будет зрелищем единоборство!

• Коль ты победишь — я даю тебе слово,
• Что царствовать станешь с величием снова,

• А будешь убит — возродишься на небе:
• И тот и другой многорадостен жребий!»

• Дуръйодхана: «Если даешь ты мне право
• Сразить в поединке любого пандава,

• Оружье избрать мне даешь разрешенье, —
• То с палицей в это вступлю я сраженье.

• Из братьев с одним буду биться, но с пешим,
• И палицей вооружиться успевшим.

• Пусть нет колесниц и пусть рати распались, —
• Сегодня сразимся мы с помощью палиц:

• Как пищу, оружие разнообразим,
• Кому суждено, пусть и свалится наземь.

• Вдвоем — я и палица — мы угрожаем
• Тебе, твоим братьям, панчалам, сринджайям!»

• Юдхиштхира: «Встань, устремившийся к бою!
• Один на один мы сразимся с тобою,

• Хоть Индру ты кликнешь на помощь, — увидишь:
• Сегодня из битвы живым ты не выйдешь!»

• Не снес этой речи твой сын превосходный,
• От злости шипел он змеею подводной,

• Его, словно лошадь тяжелые плети,
• Слова эти били, нуждаясь в ответе.

• Восстал он, озерную гладь рассекая,
• И ненависть в нем закипела такая,

• Что стал он дышать, жаждой битвы объятый,
• Как буйный слонового стада вожатый,

• А палица, перстнем из злата блистая,
• Была тяжела, как скала вековая.

• Как солнце, восстал он из вод ранней ранью,
• Сжимая железную палицу дланью,

• Восстал, расколов примиренные воды,
• Как будто на страны сердясь и народы,

• С трезубцем явился разгневанный Шива,
• Как будто гора поднялась горделиво,

• Как будто не палицу — скипетр железный
• Бог смерти взметнул над погибельной бездной,

• Как будто бы Индры стрела громовая
• Взлетела, всему, что живет, угрожая!

• Изранен, а все же не сломлен бедою,
• Восстал он, и кровью покрыт и водою,

• Казалось, что кряж низвергает высокий
• И крови, и влаги прозрачной потоки.

• Так сын твой, о раджа, восстал перед всеми
• В доспехах из злата, в сверкающем шлеме, —

• Казалось, что, золотом всех ослепляя,
• Из влаги восстала гора золотая!

• Промолвил Дуръйодхана братьям-пандавам:
• «Готов я сойтись в поединке кровавом

• С Бхимой, или с Накулой, иль с Сахадевой,
• Иль с Арджуной, дланью воюющим левой,

• Иль, может, с тобой, — среди трав этих росных, —
• Юдхиштхира, лучший из всех венценосных!»

• Как слон со слоном из-за самки, — мгновенно
• С Дуръйодханой биться решил Бхимасена.

• Как будто двух львов раззадорила львица, —
• Решил с Бхимасеной Дуръйодхана биться.

• Он вызвал Бхиму своим гласом суровым, —
• Так бык вызывает быка долгим ревом.

• Зловещие знаменья люди узрели:
• Такого еще не бывало доселе!

• Песчаных дождей началось изверженье,
• Бураны подули, неся разрушенье,

• Великие громы упали на воды,
• Во тьму погрузились небесные своды,

• Почувствовал мир, что убьет его холод,
• И метеоритами был он расколот,

• И солнце с небес устремилось ко праху,
• И стало добычею демона Раху,

• Земля, не надеясь уже на спасенье,
• Тряслась в непрерывном и жутком трясенье,

• Вершины рассыпались — груда на груду,
• И разные звери сошлись отовсюду,

• Пугая обличьем, завыли шакалы, —
• Несчастье сулил этот вой небывалый,

• От страха в колодцах вода содрогнулась
• И шумно повсюду наружу взметнулась,

• Из тел-невидимок, о раджа великий,
• Везде исходили ужасные крики…

• Страшны были знаки для взора и слуха, —
• Юдхиштхире молвил Бхима, Волчье Брюхо:

• «Дуръйодхана грозен, но духом ничтожен.
• Я верю, что будет он мной уничтожен.

• Я знаю, — сожжет его гнев мой всеправый,
• Как Арджуны пламя — деревья Кхандавы.

• О брат мой, мне вырвать судьба наказала
• Колючку, что сердце твое истерзала.

• Сегодня потомка сквернейшего Куру
• Рассечь попытаюсь я палицей шкуру!»

• Дуръйодхана, с яростной бодростью духа,
• Напал, закричав, на Бхиму, Волчье Брюхо.

• Всем ужас внушало той схватки величье,
• Друг друга бодали рогами по-бычьи.

• От шума их палиц весь мир раскололся, —
• Не Индра ли с бесом Прохладой боролся?

• На теле их рана зияла над раной,
• И все они рдели киншу́кой [148]багряной.

• Их палицы, искры взметая, сшибались, —
• И сто светляков отлетало от палиц!

• Им тяжкая битва на долю досталась,
• Испытывали многократно усталость, —

• Тогда, отдохнув, напрягаясь в усилье,
• Удары друг другу опять наносили.

• Как бы из-за самки, соития ради,
• Дрались два слона, наизлейшие в стаде!

• И жители неба, и бесов скопленье,
• Увидев их ярость, пришли в изумленье.

• Бхима, будто Индры стрелой громовою,
• Вращал своей палицей над головою,

• Была эта палица грозным орудьем,
• Жезлом бога смерти казалась всем людям!

• Твой сын, поединок ведя рукопашный,
• Стал тоже вращать своей палицей страшной,

• Он поднял ее, — и затрясся от гула
• Весь мир, и ужасное пламя сверкнуло.

• Кружась, приближаясь к врагу постепенно,
• Был сын твой красивее, чем Бхимасена,

• Чья палица грохотом землю пугала,
• Казалось, — и дым и огонь извергала.

• Дуръйодханы палица снова и снова
• Вращалась со скоростью ветра морского,

• Она как скала нависала большая,
• Пандавам и сомакам ужас внушая.

• Враги, как слоны, приближались, и ливни
• Их крови текли, и стучали их бивни!

• Ударил Дуръйодхану в бок Бхимасена,
• И сын твой упал на колени мгновенно.

• Сринджайи взревели тогда в исступленье:
• Глава кауравов упал на колени!

• Твой сын разъярился от этого рева,
• В глазах его пламя блеснуло багрово,

• И, встав, он дышал, словно змей с жутким ядом,
• Он сжечь Бхимасену хотел своим взглядом.

• Решив раздробить его голову разом,
• Он ринулся в битву, сверля его глазом.

• Бхиму он ударил в висок, но вознесся
• Над полем Бхима наподобье утеса,

• Как слон в пору течки, стоял он, могучий,
• А кровь из виска — словно мускус пахучий.

• Напряг свои силы Бхима, Волчье Брюхо,
• Владыку ударил он палицей глухо,

• Свалился твой сын, — будто буря напала
• И ствол повалила огромного шала.

• Пандавы обрадовались, возопили,
• Врага увидав среди праха и пыли,

• Но сын твой поднялся, исполнен отваги,
• Как слон — из озерной взволнованной влаги.

• Он встал и ударил пандава с размаха,
• И тот, обессилен, упал среди праха:

• Доспехи разбиты ударом великим,
• И сын твой рычит на него львиным рыком!

• И вскрикнули сонмы богов и апсары,
• Услышав той палицы страшной удары,

• И быстро извергли небесные склоны
• На витязей ливень цветов благовонный.

• Узрев, что упал Бхимасена в сраженье,
• Увидев железных доспехов крушенье,

• Губители войск задрожали от страха,
• Но тут Бхимасена поднялся из праха,

• Облитое кровью лицо утирая, —
• И стойкость к нему возвратилась былая.

• Он вывернутые вперил свои очи
• В того, кто сражался все жарче, жесточе.

• И Арджуне Кришна сказал: «Несомненно,
• Хоть оба отважны, — сильней Бхимасена,

• Но бьется Дуръйодхана с огненным пылом,
• И, видно, Бхиме с ним борьба не по силам.

• Он действовать должен хитро и лукаво,
• А в честном бою не убьет каурава.

• Мы знаем, что, а́суров рать разгоняя,
• Богам помогала обманная майя.

• Мы знаем, что Индра на поприще бранном
• Виро́чану-беса низвергнул обманом.

• Мы знаем, — он справился с демоном Вритрой
• При помощи майи обманной и хитрой.

• Припомнить нам клятву Бхимы не пора ли?
• Когда вы, несчастные, в кости играли,

• Сказал он Дуръйодхане: «Двинусь я бодро,
• Твои уничтожу я палицей бедра!»

• Пусть клятву исполнит он, майей владея,
• И пусть колдовством сокрушит чародея.

• А ежели с помощью майи обманной
• Врага не убьет богатырь крепкостанный,

• То сын Дхритараштры, чье дело — коварство,
• Властителем станет всего государства».

• Был Арджуна речью взволнован такою.
• Себя по бедру он ударил рукою.

• Бхима понял знак и, вступая в сраженье,
• На поле умелое начал круженье.

• Он то отступал от противника, ловкий,
• То делал, приблизившись, перестановки,

• Отскакивал воин то влево, то вправо,
• О раджа, обманывал он каурава!

• Но сын твой, владеющий палицей воин,
• Искусен и опытен, крепок и строен,

• К врагу продвигался легко и красиво,
• Убить его жаждал, исполнен порыва!

• Тогда смертоносная мощь заблистала
• Двух палиц, обсыпанных пылью сандала.

• Два воина, в противоборстве упрямы, —
• Как два повелителя смерти, два Ямы.

• Казалось, две птицы Гаруды взлетели, —
• Одну уничтожить змею захотели.

• Когда раздавались их палиц удары,
• На поле сраженья рождались пожары.

• Сражались два мужа, отвагою споря,
• Как будто два бурей волнуемых моря.

• Сражались, достичь убиения силясь, —
• Как бы два слона в пору течки взбесились!

Поединок Бхимы с Дуръйодханой. Индийская миниатюра. Могольская школа, XVIII в.

• Они уставали в неслыханной схватке,
• Но были мгновения отдыха кратки,

• И снова, в смертельном кружении круга,
• Ударами палиц разили друг друга,

• Приемов обучены разнообразью, —
• Два буйвола буйных, измазанных грязью!

• Измученных, раненных, — кровь облила их:
• Два древа киншука в цвету в Гималаях!

• Владыку увидев на выгодном месте,
• Подумал Бхима о свершении мести,

• И палицу, вдруг усмехнувшись надменно,
• В Дуръйодхану быстро метнул Бхимасена.

• Но царь отскочил от угрозы смертельной,
• И палица наземь упала бесцельно.

• А сын твой, заметив противника промах,
• Ударил пандава, искусный в приемах.

• Ужасным ударом его оглушенный,
• С сочащейся кровью, сознанья лишенный,

• Застыл Бхимасена как бы в одуренье,
• Но сын твой не понял, что в этом боренье

• Ослаблен противник, сражавшийся смело,
• Что держит с трудом на земле свое тело.

• Он ждал от пандава удара второго,
• И, медля, его не ударил он снова.

• Бхима отдышался, спокоен снаружи,
• И ринулся в битву, вздымая оружье.

• Увидев могучего, полного жара,
• Твой сын уклониться решил от удара,

• Хотел он подпрыгнуть, — хитрец этот ловкий, —
• Хотел он обман сочетать со сноровкой,

• Уловку его разгадал Бхимасена,
• Как лев, на царя он напал дерзновенно,

• Сумел он противника хитрость постигнуть,
• И только Дуръйодхана вздумал подпрыгнуть, —

• Удар ниже пояса витязь направил,
• Ударил по бедрам царя против правил,

• И палица всей своей мощью тяжелой
• Могучие бедра царя расколола,

• И, землю звенеть заставляя, владыка
• Упал, весь в крови, без дыханья и крика.

• Задули губительные ураганы,
• Завыли стремительные океаны,

• Земля содрогнулась, поля завопили,
• А ливни полны были праха и пыли.

• Упал царь царей, жаркой кровью облитый, —
• И с неба посыпались метеориты.

• Великие смерчи, великие громы
• Низверглись на горы, леса, водоемы,

• И сын твой упал, — и, стремясь к их обилью,
• Дождил грозный Индра и кровью и пылью.

• И сын твой упал, не дождавшись победы, —
• Взревели и ракшасы и людоеды.

• И сын твой упал, — и тогда о потере
• Заплакали птицы, растения, звери.

• И сын твой упал, — и на поле, в печали,
• Слоны затрубили и кони заржали.

• И сын твой упал, — и вошли в прах угрюмый
• Литавров и раковин долгие шумы.

• И сын твой упал, — и во время паденья
• Безглавые выросли вдруг привиденья,

• Но все многоноги, но все многоруки,
• Их плясок страшны были жуткие звуки!

• И сын твой упал, — и утратили смелость
• Бойцы, у которых оружье имелось.

• И сын твой упал, — властелин полководцев,
• И хлынула кровь из озер и колодцев.

• И сын твой упал, он смежил свои веки, —
• И вспять повернули бурливые реки.

• И сын твой упал, — и тогда, о всевластный,
• Мужчины и женщины стали двуснастны! [149]

• Увидев те знаменья, страх небывалый
• Познали пандавы, а с ними — панчалы.

• Испуганы битвой, сокрылись в тревоге
• Апсары, гандхарвы и мощные боги.

• Восславив отважных, — за тучи густые
• Ушли полубоги, певцы и святые [150].

• Но стан победителей стал беспечален:
• Дуръйодхана был, словно древо, повален!

• И сомаки радовались и пандавы:
• Слона ниспровергнул их лев гордоглавый!

• Приблизясь к поверженному, Бхимасена
• Воскликнул: «О раджа, чья участь презренна!

• «Эй, буйвол!» — орал ты, смеясь надо мною,
• При всех издевался над нашей женою,

• При всех оскорблял Драупади, как девку, —
• Теперь ты сполна получил за издевку!»

• Дуръйодхану речью унизив такою,
• Он голову раджи ударил ногою. [151]

• Увидев, что раджу Бхима обесславил,
• На голову левую ногу поставил, —

• Из гордых мужей благородного нрава
• Никто не одобрил поступка пандава.

• Но пляску победы плясал Волчье Брюхо,
• И брату, исполненный светлого духа,

• Юдхиштхира молвил: «Во мраке ты бродишь,
• А свет пред тобою! Он — царь, он — твой родич,

• Не смей же, безгрешный, с душою благою,
• Пинать его голову левой ногою!

• Он пал в поединке, державу утратив,
• А также друзей, сотоварищей, братьев.

• О муж справедливый, чья участь завидна,
• Зачем оскорбляешь царя столь постыдно?»

• Склонившись потом над простертым владыкой,
• Он слово промолвил в печали великой:

• «На нас ты не гневайся, раджа: Судьбою
• Ведомы, в борьбу мы вступили с тобою,

• Не наши — Судьбы ты изведал удары,
• За прежние вины дождался ты кары!»

• Подняв свои дротики, пики, трезубцы
• И в раковины затрубив, славолюбцы —

• Пандавы с весельем в шатры возвратились,
• Смеясь и ликуя, победой гордились…»

• Санджайя сказал: «От глупцов повсеместно
• О смерти Дуръйодханы стало известно.

• Тогда Критаварман, а также сын Дроны
• И Крипа помчались на берег зеленый.

• Их стрелы изранили, дротики, пики…
• Примчались — увидели тело владыки:

• Казалось, что гибелью буря дышала.
• Напала на ствол непомерного шала.

• Казалось, охотник в лесной глухомани
• Большого слона повалил на поляне.

• Дуръйодхана корчился, кровь извергая, —
• Иль солнечный шар, на закате сверкая,

• Упал среди стада и жаркою кровью
• Он залил внезапно стоянку коровью?

• Иль месяцем был он, закрытым туманом?
• Иль бурею вздыбленным был океаном?

• И, как окружает главу ратоборцев,
• Подачки желая, толпа царедворцев,

• Его окружили тогда, безголосы,
• Невидимые упыри-кровососы.

• Глаза свои выкатив в яростной злобе,
• Он тигром казался, что ранен в чащобе.

• Великие воины оцепенело
• Смотрели, как мощное корчилось тело.

• Узрев умирающего властелина,
• Сошли с колесниц своих три исполина.

• Пылал Ашваттха́ман, воитель великий,
• Как огнь всепогибельный, семиязыкий.

• Рыдая и руку сжимая рукою,
• Сказал он Дуръйодхане с болью, с тоскою:

• «Отец мой, коварством и ложью сраженный,
• Погиб, но не так я страдал из-за Дроны,

• Как я твоей мукою мучаюсь ныне!
• Во имя приверженности к благостыне,

• Во имя моих благородных деяний,
• И жертв приношений, и щедрых даяний,

• Во имя того, что всегда я сурово
• Свой долг исполняю, — услышь мое слово.

• Сегодня, в присутствии Кришны, пандавам
• Разгром учиню я в неистовстве правом,

• Да примет их грозного Ямы обитель, —
• На это мне дай дозволенье, властитель!»

• Довольный бесстрашьем таким сына Дроны,
• Сказал венценосец, с Судьбой примиренный:

• «О Крипа, наставник и жрец благородный,
• Кувшин принеси мне с водою холодной!»

• Тот брахман предстал пред своим властелином [152]
• С наполненным чистою влагой кувшином.

• И сын твой, вожатый полков побежденных,
• Сказал ему: «Лучший из дваждырожденных!

• Да будет сын Дроны, — прошу благодати, —
• Помазан тобой на водительство рати».

• И жрец окропил его влагой живою,
• И стал Ашваттхаман всей рати главою.

• О царь, твоего они обняли сына,
• И рыком трех львов огласилась долина».

[Месть Ашваттхамана]

Сауптика Парва, главы 1, 5, 7.

• Спросил Дхритараштра: «Когда был коварством
• Низвергнут мой сын, обладающий царством,

• Что сделали тот Ашваттхаман, сын Дроны,
• Герой Критаварман и Крипа ученый?»

• Санджайя ответил: «Расставшись с владыкой,
• Достигли три витязя местности дикой.

• Там были чащобы, там были поляны,
• Вкруг мощных стволов извивались лианы.

• Помчались облитой закатом тропою, —
• Усталых коней привели к водопою.

• В лесу было множество птиц быстролетных,
• Диковинных, крупных зверей и животных,

• Везде родниковые воды кипели,
• И лотосы в тихих прудах голубели.

• Там, — с тысячью веток, с листвою густою, —
• Баньян изумил их своей высотою.

• Решили те трое: «В лесной этой сени
• Баньян — государь всех дерев и растений!»

• Коней распрягли у воды, среди листьев,
• И, тело, как должно, от скверны очистив,

• Вечернюю там сотворили молитву,
• Чтоб с новою силою ринуться в битву.

• Зашло за высокую гору светило,
• И вот многозвездная ночь наступила, —

• Явилась держательница мирозданья!
• И столько на небе возникло блистанья,

• Что высь, точно вышивка, тешила взгляды,
• А вышиты были миры и плеяды.

• Все твари ночные проснулись при звездах,
• Дневные — заснули в норах или в гнездах,

• И рыскали звери, что жрали живое,
• И гибель была в их рычанье и вое.

• Поникли три воина в горе великом
• Пред этим ночным устрашающим ликом.

• О братоубийственной думая брани,
• О стане пандавов, о собственном стане,

• Они улеглись под ветвями баньяна, —
• Над раной зияла у каждого рана!

• И вот Критаварман и Крипа на голой
• Заснули земле, — после битвы тяжелой.

• Израненных, их одолела усталость, —
• О, разве такая им доля мечталась!

• Но, мучим тоской, побуждаем возмездьем,
• Не спал Ашваттхаман под ярким созвездьем,

• Не спал он под лиственным тихим навесом,
• Не спал, окруженный таинственным лесом.

• На ветках баньяна, — увидел сын Дроны, —
• Спокойно бессчетные спали вороны.

• Внезапно, средь ночи, сова прилетела:
• Багрово-коричнева, и крупнотела,

• И зеленоглаза, и широкогруда,
• Она ужасала, как птица Гаруда,

• Когтями свирепыми, клювом огромным
• И, крадучись в этом безмолвии темном,

• Творенье, яйцо почитавшее предком, —
• Сова устремилась к баньяновым веткам

• И стала на дереве том, кровожадна,
• Заснувших ворон истреблять беспощадно,

• Вонзая в них острые когти насилья,
• И головы им отрывая, и крылья.

• Всю землю при этом ночном беззаконье
• Покрыли погибшие тельца вороньи.

• Сова ликовала: была ли виновна,
• Заснувших врагов истребив поголовно?

• Коварным деяньем совы потрясенный,
• Решил одинокий воитель, сын Дроны:

• «Сова меня учит, как следует биться.
• «Воспользуйся ночью!» — советует птица.

• Пандавов, восторгом победы объятых,
• Удачливых, воинской мощью богатых,

• Подвергнуть разгрому не в силах я ныне.
• Однако поклялся я при властелине,

• Что их уничтожу, погнав колесницу:
• Тем самым напомнил я самоубийцу, —

• Того мотылька, что врывается в пламя!
• Я в честном бою буду сломлен врагами,

• Но если с коварством я дерзко нагряну —
• Разгром учиню я враждебному стану.

• Гласит «Артха-Шастра» [153]: «Где цель благородна,
• Там каждое средство полезно, пригодно».

• И пусть я презрением буду наказан, —
• Как воин, отмщенье свершить я обязан:

• На каждом шагу совершали пандавы
• То низкий обман, то поступок неправый!

• По этому поводу шлоки пропеты, —
• От истинно-мудрых дошли к нам советы:

• «Усталых, вкушающих, раненых, сонных, —
• Врагов уничтожьте и пеших и конных.

• Лишенных вождя, погруженных в истому, —
• Их надо подвергнуть ночному разгрому».

• Сын Дроны решил: против правил-уставов,
• Он спящих панчалов убьет и пандавов!

• И он, утвердясь в этой мысли жестокой,
• Друзей разбудил среди ночи глубокой.

• Воители вздрогнули, выслушав друга,
• Исполнены горечи, срама, испуга.

• Тогда Ашваттхаман, враждой воспаленный,
• Напомнил убийство отца его — Дроны:

• «Он лук отложил среди схватки безумной
• И с помощью лжи был сражен Дхриштадьюмной:

• Сказали отцу, что убит я нежданно,
• Потом подтвердил это слово обмана

• Юдхиштхира, этот блюститель закона, —
• И лук свой в отчаянье выронил Дрона.

• Теперь, безоружен, заснул сын Друпады,
• Приду — и злодею не будет пощады!

• Деянием скверным сраженный, — от скверны
• Не будет избавлен панчал этот скверный!

• Скорее оденьтесь одеждою ратной
• И стойте, пока не вернусь я обратно».

• Сын Дроны погнал колесницу для мести, —
• Помчались и оба отважных с ним вместе:

• Три светоча грозных, чье пламя не гасло,
• Чью ярость питало топленое масло! [154]

• К становью врагов, погруженному в дрему,
• Они прискакали по полю ночному.

• Когда перед ними возникли ворота,
• Сын Дроны увидел, что высится кто-то,

• И то существо, велико, крупнотело,
• Как солнце и месяц, в ночи пламенело.

• Оно было шкурой тигровой одето, —
• По шкуре текла кровь багряного цвета, —

• Но также и шкурой оленьей покрыто,
• Как жертвенным вервием, змеем обвито.

• Мясистые, длинные, страшные руки
• Сжимали секиры, булаты и луки,

• Ручные браслеты свивались, как змеи,
• Гирлянды огней полыхали вкруг шеи,

• Огромные черные зубы торчали
• В распахнутом рту — и весь мир устрашали.

• И то существо было тысячеглазым,
• Оно ужасало и сердце и разум.

• Беспомощны были бы все описанья
• Его очертаний, его одеянья!

• И тысяча глаз его, ноздри, и уши,
• И рот извергали, — и влаге и суше

• Грозя, — всегубительный пламень, который
• Дрожать заставлял и раскалывал горы.

• Как тысячи Вишну, снабженных мечами,
• Оно ослепляло своими лучами!

• Страшилище это увидев, сын Дроны
• Не дрогнул, он стрел своих ливень каленый

• Извергнул из лука над тысячеглазым, —
• Но их поглотило чудовище разом:

• Вот так океан поглощает волнами
• Подземного мира свирепое пламя. [155]

• Тогда Ашваттхаман метнул с колесницы
• Свой стяг, полыхавший пыланьем зарницы.

• Древко полетело, древко заблестело
• И, крепко ударив страшилища тело,

• Разбилось, — подобно тому метеору,
• Что ринулся по мировому простору,

• И солнце ударил, и был уничтожен!
• Тогда, как змею из укрытья, — из ножен

• Сын Дроны извлек цвета выси небесной
• Кинжал с золотой рукоятью чудесной,

• Но в тело той твари, без звона и хруста,
• Кинжал погрузился, как в норку — мангуста.

• Метнул свою палицу воин могучий, —
• Иль знаменье Индры сверкнуло сквозь тучи?

• Иль новое с неба упало светило?
• Но палицу то существо поглотило?

• Всего боевого оружья лишенный,
• В смятении стал озираться сын Дроны, —

• Не небо узрел над собою, а бога:
• То Вишну смотрел на воителя строго! [156]

• Невиданным зрелищем тем устрашенный,
• Терзаясь и каясь, подумал сын Дроны:

• «Хотел совершить я дурное деянье, —
• И вот получаю за зло воздаянье.

• Судьбой предназначено мне пораженье, —
• А разве Судьбы изменю я решенье?

• Теперь обращаюсь я к Шиве с мольбою:
• «Лишь ты мне поможешь бороться с Судьбою!

• Гирляндою из черепов ты украшен,
• И всем, пребывающим в скверне, ты страшен!

• К стопам припадаю ревущего Рудры:
• Лишь ты мне поможешь, всесильный, премудрый!

• Я в жертву тебе отдаю свое тело,
• Но дай мне свершить свое трудное дело!»

• Сказал он — и жертвенник жарко зажегся
• Пред мужем, который от жизни отрекся!

• Возникли сиянья различного цвета,
• Наполнились блеском все стороны света.

• И твари явились, — престрашны, премноги,
• И все — многоруки, и все — многоноги,

• А те — многоморды, а те — многоглавы,
• А эти — плешивы, а эти — кудрявы.

• Порода у тех обозначилась птичья,
• У этих — различных животных обличья.

• Здесь были подобья собачьи, кабаньи,
• Медвежьи, верблюжьи, кошачьи, бараньи,

• Коровьи, тигриные и обезьяньи,
• Змеиные — в жутком и грозном сверканье,

• Шакальи, и конские, и крокодильи,
• И волчьи, в которых бесилось насилье!

• Одни — словно львы, а другие — дельфины,
• У тех — голубей или соек личины,

• Здесь — помесь акулы с китом-великаном,
• Там — помесь морской черепахи с бакланом.

• Одни — рукоухи, другие — стобрюхи,
• А третьи — как будто бесплотные духи,

• Те — раковинами казались: и морды
• И уши — как раковины, да и твердый

• Покров, как у раковин, и в изобилье
• Их пенье лилось, будто в них затрубили.

• Вон те — безголовы, безглазы и немы,
• На этих — тиары, на тех — диадемы,

• На третьих — тюрбаны, гирлянды живые
• И лотосы белые и голубые.

• Те — обликом грубы, а те — светлолики,
• А те — пятизубы, а те — трехъязыки,

• В руках у них палицы, луки и копья,
• И всюду — подобья, подобья, подобья!

• Весь мир оглушая и воплем и визгом,
• Один — с булавой, а другой — с грозным диском,

• Все с хохотом, с грохотом, с плясом и топом, —
• Они приближались к воителю скопом,

• Желая вселить в Ашваттхамана гордость,
• Узнать его мощь, испытать его твердость,

• Приблизиться к грозному Шиве вплотную,
• Увидеть резню или схватку ночную.

• Чудовищ толпа надвигалась густая,
• Все три мироздания в страх повергая,

• Сверкали их стрелы, трезубцы и пики, —
• Однако не дрогнул сын Дроны великий.

• Сей лучник, на воина-бога похожий,
• Чьи пальцы обтянуты ящериц кожей,

• Не думал о чудищах, сильных во гневе:
• Он сам себя в жертву принес Махадеве!

• Стал жертвенным пламенем лук драгоценный,
• А острые стрелы — травою священной, [157]

• А сам, всем своим существом, всем деяньем
• Для Шивы он жертвенным стал возлияньем!

• Увидев того, кто, воздев свои руки,
• Бестрепетно ждал с этим миром разлуки,

• Кто богу с трезубцем, на воинском поле,
• Обрек себя в жертву по собственной воле, —

• Сказал с еле зримой улыбкою Шива:
• «Мне Кришна служил хорошо, терпеливо,

• Свершил для меня много славных деяний,
• Всех честных, безгрешных мне Кришна желанней.

• Тебя испытал я, его почитая,
• Сокрытье панчалов содеяла майя, [158]

• Но так как безжалостно Время к панчалам,
• Пусть ночь эта будет их смерти началом!»

• Так Шива сказал, — и вошел в его тело,
• И меч ему дал, и земля загудела.

• И, Шиву приняв в свое тело, сын Дроны
• Тогда воссиял, изнутри озаренный.

• Отныне он стал всемогущим в сраженье,
• Приняв излученное богом свеченье.

• За ним устремились, рождаясь двояко,
• Незримые твари и детища мрака.

• К становью врагов приближался он смело,
• Как Шива, который вошел в его тело!

• Заснул ратный стан, от сражений усталый.
• Бесстрашно, доверчиво спали панчалы.

• Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно
• В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна, —

• На нем покрывало, весьма дорогое,
• И сладостно пахли сандал и алоэ.

• Тот раджа лежал, тишиной окруженный, —
• Ногою толкнул его грубо сын Дроны.

• Проснулся властитель, ударом разбужен.
• Могучий в сраженье, он был безоружен!

• Схватил его недруг, — встающего с ложа,
• Зажал его голову, ярость умножа.

• А тот и не двигался, страхом объятый,
• К земле с неожиданной силой прижатый.

• Сын Дроны с царем поступил беззаботным,
• Как будто бы жертвенным был он животным:

• На горло ему свою ногу поставил,
• Руками и горло и грудь окровавил,

• А кровь растекалась по телу струями!
• Воителя раджа царапал ногтями,

• Молил сына Дроны панчал именитый:
• Оружьем, прошу я, меня умертви ты!

• Наставника сын, не чини мне обиду,
• Да с честью я в мир добродетельных вниду!»

• Но, это невнятное выслушав слово,
• Сказал Ашваттхаман: «Нет мира благого,

• Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна, —
• Свой род опозоривший царь скудоумный!

• Пойми же, о ставший убийцею воин,
• Что пасть от оружия ты недостоин!»

• Сказав, растоптал он царя каблуками,
• Его задушил он своими руками.

• Услышали раджи предсмертные крики
• И люди, и стражи, и жены владыки.

• Их — сверхчеловеческая — устрашила
• Того неизвестного воина сила.

• Подумали, жуткой охвачены дрожью:
• «Он — ракшас, отринувший истину божью!»

• Душа Ашваттхамана гневом дышала.
• Вот так богу смерти он предал панчала.

• Покинул убитого раджи обитель
• И двинулся на колеснице как мститель,

• Заставив звучать и дрожать мирозданье,
• Решив убивать и забыв состраданье.

• А мертвого раджи и стражи и жены
• Из сердца исторгли рыданья и стоны.

• Проснулись воители, женщин спросили:
• «Что с вами?» — и женщины заголосили:

• «Бегите за ним, за его колесницей!
• Бегите за ним, за свирепым убийцей!

• Царя он в постели убил, а не в сече,
• Не знаем, — он ракшас иль сын человечий!»

• Тогда, окруженный и справа и слева,
• Сын Дроны оружьем, что сам Махадева

• Вручил ему, — всех удальцов обезглавил
• И дальше свою колесницу направил.

• Узрел: Уттама́уджас дремлет, — и тоже
• Его умертвил, как и раджу, на ложе.

• Юдха́манью выбежал, воспламененный,
• Метнул свою палицу в грудь сына Дроны,

• Но тот его поднял могучею дланью,
• Как жертву, подверг его тут же закланью.

• Вот так он губил, средь потемок дремотных,
• Врагов, словно жертвенных смирных животных.

• Сперва убивал колесниц властелинов,
• Потом обезглавливал простолюдинов.

• Под каждый заглядывал куст, и мгновенно
• Рубил он заснувшего самозабвенно,

• Рубил безоружных, беспомощных, сонных,
• Рубил и слонов, и коней потрясенных,

• Как будто он Времени грозный посланец —
• Бог смерти, одетый в кровавый багрянец!

• Казалось, — причислить нельзя его к людям:
• Он — зверь или чудище с острым орудьем!

• Все воины в страхе смежали ресницы:
• Казалось, что бес — властелин колесницы!

• Казалось, карающий меч надо всеми
• Уже занесло беспощадное Время!

• Нагрянул он с жаждою мести во взгляде
• На сомаков, на сыновей Драупади.

• Узнали они, что убит Дхриштадьюмна,
• И с луками ринулись гневно и шумно,

• Осыпали стрелами отпрыска Дроны.
• Шикхандин, услышав и крики и стоны,

• Доспехи надел и во мраке глубоком
• Облил его стрел смертоносным потоком.

• Сын Дроны, убийство отца вспоминая,
• Взревел, закипела в нем ярость живая,

• Сойдя с колесницы, повел он сраженье,
• И кровь отмечала его продвиженье.

• Вздымая божественный меч обнаженный
• И тысячелунным щитом защищенный,

• В живот поразил он, убил исполина —
• Того Пративи́ндхью, Юдхиштхиры сына.

• Тогда булавою, чья сила весома,
• Ударил его сын Бхимы Сутасома.

• Сын Дроны отсек ему руку и снова
• Ударил мечом удальца молодого,

• И тот, среди мраком одетой равнины,
• Упал, рассеченный на две половины.

• Тогда, обхватив колесо колесницы,
• Шата́ника, Накулы сын юнолицый,

• Бесстрашно метнул колесо в сына Дроны,
• Но смелого юношу дваждырожденный

• Мечом обезглавил в ночи многозвездной.
• Тогда Шрутака́рман, сын Арджуны грозный,

• В предплечье ударил его булавою.
• Сын Дроны занес над его головою

• Свой меч — и тогда на равнину ночную,
• С лицом, превратившимся в рану сплошную,

• Упал Шрутакарман, внезапно сраженный.
• Но, луком блистательным вооруженный,

• Взревел Шрутаки́рти — ветвь мощного древа:
• Родителем воина был Сахадева.

• Он стрелы метнул во врага, но прикрытый
• Щитом и стрелой ни одной не пробитый,

• Взмахнул Ашваттхаман мечом, и от тела
• С серьгами двумя голова отлетела.

• Шикхандин, победой врага разъяренный,
• Напал, многосильный, на отпрыска Дроны,

• Стрелою ударил его по межбровью,
• Лицо его залил горячею кровью.

• Сын Дроны чудесным мечом в миг единый
• Шикхандина на́ две рассек половины,

• Убийцу Бхимы умертвив, и, объятый
• Губительным гневом, на войско Вираты

• Напал — на владетелей копий и луков.
• Друпады сынов убивал он и внуков,

• Всех близких его, всех способных к сраженью
• Подверг поголовному уничтоженью.

• Живых в мертвецов превращая, повсюду
• Тела громоздил он — над грудою груду.

• Пандавы, которые мести алкали,
• Внезапно увидели черную Кали.

• Был рот ее кровью густою окрашен,
• А стан — одеяньем кровавым украшен,

• И крови теплее, и крови алее,
• Гирлянды цветов пламенели вкруг шеи,

• Она усмехалась на темной равнине.
• Силки трепетали в руках у богини:

• Она уносила в силках своих цепких
• Богатых и бедных, бессильных и крепких,

• И радостно смерти вручала добычу —
• Породу людскую, звериную, птичью.

• Пандавам являлась она еженощно
• Во сне, а за нею, воюющий мощно,

• Вставал Ашваттхаман в ночном сновиденье!
• С тех пор как вступили пандавы в сраженье

• С потомками Куру, — когда засыпали,
• Во сне они видели черную Кали,

• А с ней — сына Дроны, готового к бою…
• А ныне на них, убиенных Судьбою,

• Напал Ашваттхаман под звездным покровом,
• Весь мир ужасая воинственным ревом.

• Пандавы, богиню увидев, в смятенье
• Решили: «О, горе! Сбылось сновиденье!»

• Сын Дроны, как посланный Временем строгий
• Крушитель, — рубил им и руки, и ноги,

• И ягодицы, — превращались пандавы
• В обрубки, что были безбрюхи, безглавы.

• Ревели слоны, кони ржали от боли,
• И месивом плоти усеялось поле.

• «О, кто там? О, что там?» — дрожа от испуга,
• Бойцы и вожди вопрошали друг друга,

• Но меч возносил надо всеми сын Дроны,
• Как смерти владыка, судья непреклонный.

• Он трепет пандавам внушал и сринджайям,
• Враг падал, оружьем возмездья сражаем.

• Одни, ослепленные блеском оружья,
• Тряслись, полусонные, страх обнаружа,

• Другие, в безумье, в незрячем бессилье,
• Своих же копьем или саблей разили.

• Опять на свою колесницу взошедший,
• Сын Дроны, оружие Шивы обретший,

• Рубил, убивал, становясь все жесточе:
• Он сваливал жертвы на жертвенник Ночи.

• Давил он людей передком колесницы,
• Стонали безумцы и гибли сновидцы,

• А щит его тысячей лун был украшен,
• А меч его, синий, как небо, был страшен!

• Он воинский стан возмутил ночью темной,
• Как озеро слон возмущает огромный.

• В беспамятстве жалком, в забвении сонном,
• Воители падали с криком и стоном,

• А кто поднимался, — в смятенье и в спехе
• Не видели, где их оружье, доспехи.

• Они говорили беззвучно, бессвязно,
• И корчились в судорогах безобразно,

• И прятались или, рассудок утратив,
• Ни родичей не узнавали, ни братьев.

• Кто, ветры пуская, как пьяный слонялся,
• А этот — мочился, а тот — испражнялся.

• А кони, слоны, разорвав свои путы,
• Топтали бойцов среди мрака и смуты,

• И не было на́ поле счета убитым
• Под бивнем слона и под конским копытом.

• Шли ракшасы за победителем следом:
• Большая добыча была трупоедам!

• И бесы, увидев побоище это,
• Наполнили хохотом стороны света.

• Отцы в поединок вступали с сынами,
• А кони — с конями, слоны — со слонами,

• И все они ржали, ревели, вопили,
• И тьма уплотнялась от поднятой пыли.

• Живые вставали и падали снова,
• И мертвый раздавливал полуживого,

• И свой убивал своего, уповая,
• Быть может, что выживет он, убивая!

• Бежали от врат часовые, в какую
• Неведомо сторону, все — врассыпную,

• Те — к северу, эти — в отчаянье — к югу,
• «О, сын мой!», «Отец мой!» — кричали друг другу,

• Но если отцы и встречались с сынами,
• То перекликались они именами

• Родов своих, не узнавая обличий,
• И слышалось горе в том зове и кличе,

• И падал воитель, не зная, что рядом —
• Племянник иль шурин с безжизненным взглядом.

• Одни помрачились умом среди бедствий,
• Другие искали спасения в бегстве, —

• Из стана гнала их о жизни забота,
• Но лишь выбегали они за ворота,

• Гонимые горем, познавшие муки,
• Сложившие с робкою просьбою руки,

• С расширенными от испуга глазами,
• Без шлемов, с распущенными волосами,

• Без ратных доспехов, одежд и оружья, —
• Тотчас Критаварман и Крипа, два мужа,

• Не ведавших жалости, их убивали:
• Один из ста тысяч спасался едва ли!

• Чтоб сделалось поле добычей пожарищ,
• Чтоб этим доволен был их сотоварищ,

• Весь вражеский стан подожгли они оба.
• Огня — с трех концов — ярко вспыхнула злоба,

• И в стане пандавов, при свете пожара,
• Сын Дроны свирепствовал грозно и яро.

• Разил он отважных, рубил он трусливых,
• Как стебли сезама на землю свалив их, [159]

• Во прах повергал их, и до середины
• Мечом рассекал их на две половины.

• Ревущих слонов, и коней вопиющих,
• И воинов, с криками жизнь отдающих,

• Сын Дроны, разгневанный, сваливал в кучи, —
• И двигался дальше воитель могучий.

• О, сколько их было — безногих, безглавых
• Обрубков, плывущих в потоках кровавых!

• Валялись, усеяв собою становье,
• А бедра и ноги — как бивни слоновьи,

• С браслетом рука, голова молодая,
• И пальцы валялись, оружье сжимая.

• Сын Дроны у тех отсекал оба уха,
• У этих он вспарывал горло и брюхо,

• С размаха одних обезглавливал в сече,
• Другим же он головы вдавливал в плечи.

• Пред миром, раскрывшим в смятении очи,
• Явилось ужасное зрелище ночи,

• Явилось пред миром, средь мрака ночного,
• Ужасное зрелище праха земного.

• Здесь якшей и ракшасов было обилье,
• Слоны, увидав свою гибель, трубили,

• И вместе с конем от меча падал конный,
• Сраженный разгневанным отпрыском Дроны.

• Бойцы умирали в логу иль у ската
• И звали отца, или мать, или брата,

• А то говорили: «О, нам кауравы
• Содеяли менее зла, чем оравы

• Нечистых, на спящих нагрянувших ночью, —
• И вот свою смерть мы узрели воочью!

• О, если бы Кунти сыны были с нами,
• Не гибли б мы вместе с конями, слонами!

• Ни якши, ни ракшасы, ни полубоги,
• Ни бесы, ни боги в небесном чертоге

• Не властны над жизнью пандавов всеправых:
• Заботится Вишну о братьях-пандавах!

• Привержен божественной истине свято,
• Наш Арджуна разве убьет супостата,

• Который оружье сложил беззаботно,
• Иль просто заснул среди ночи дремотной,

• Иль робко скрестил на груди свои руки,
• Иль, видя, что гибнут и деды и внуки,

• Бежит без доспехов, бежит без оглядки!
• О нет, это ракшасов страшных повадки!

• Свершить преступленье такое способны
• Лишь бесы, которые мерзки и злобны!»

• Так воины жаловались перед смертью,
• Но тщетно взывали они к милосердью.

• И стихли последние вопли и стоны.
• Улегся и ропот, убийством рожденный,

• Тяжелая пыль улеглась постепенно,
• Остыла коней умирающих пена.

• Сын Дроны поверг в запредельную область
• Утративших стойкость, уверенность, доблесть:

• Так Шива, хозяин гуртов неиссчетных, [160]
• Во прах повергает домашних животных.

• Дрожавших, лежавших, встающих, бегущих,
• Сражавшихся храбро, скрывавшихся в кущах,

• Обнявшихся иль убивавших друг друга,
• Здоровых иль ставших добычей недуга, —

• Их всех истреблял Ашваттхаман, сын Дроны,
• Всесильный, разгневанный, ожесточенный!

• И вот уже ночи прошла половина,
• И вражьи бойцы полегли до едина.

• Познала нечистых толпа упоенье,
• А люди и лошади — гибель, гниенье.

• Как пьяные, ракшасы всюду шатались:
• Они мертвой плотью и кровью питались.

• Огромны, покрыты коричневой шерстью,
• Измазаны жиром, и грязью, и перстью,

• Страшны, пятиноги и великобрюхи,
• С короткими шеями и лопоухи,

• С перстами, что загнуты были неладно,
• С зубами, что скалились остро и жадно,

• С коленями, с бедрами вроде колодцев,
• В сообществе жен и младенцев-уродцев,

• Склонились над падалью ада исчадья:
• Устроили ракшасы пир плотоядья!

• Хмельные от крови, насытившись мясом,
• Они наслаждались уродливым плясом.

• «Как сытно! Как вкусно! Мы рады! Мы рады!» —
• Кричали в ночи кровопийцы-кравьяды.

• Великое множество бесов плясало,
• Наевшись и костного мозга, и сала.

• Их были мильоны, мильоны, мильоны,
• Их злу ужаснулся весь мир потрясенный.

• Они веселились, — для них не отрада ль,
• Что мясо живых превращается в падаль?

• Где поле в крови, где людей гореванье,
• Там силы бесовской — гульба, пированье!

• Сын Дроны стоял над кровавой рекою,
• А меч его слился с могучей рукою.

• Отсель он решил удалиться с рассветом.
• Покончив с врагом, на побоище этом

• Пожрал он, как пламя в конце мирозданья,
• Все твари земли, все живые созданья!

• Исполнил он клятву, свершил он расплату,
• За гибель отца отомстил супостату.

• И так же, как тихо здесь было вначале,
• Когда он пришел ради мести, и спали

• И люди, и кони, — на мертвом становье
• Опять воцарилось повсюду безмолвье,

• И вышел из вражьего стана сын Дроны,
• Молчаньем убитых врагов окруженный.

• Пришел к Критаварману, к Крипе с известьем,
• Что недругу страшным воздал он возмездьем.

• Обрадовавшись, рассказали те двое,
• Что тоже занятье нашли боевое,

• Что здесь, где проход преграждают ворота,
• Они истребили панчалов без счета.

• От горя избавившись, точно от ноши,
• Довольные, хлопали громко в ладоши.

• О ночь, истребившая бесчеловечно
• Панчалов и сомаков, спавших беспечно!

• О царь, от Судьбы никому нет защиты:
• Они убивали — и были убиты!»

• Спросил Дхритараштра: «Зачем же сын Дроны,
• Столь доблестный, силою столь наделенный,

• Для нашего сына на поприще брани
• Не сделал такого деяния ране,

• А сделал тогда лишь, — мне правду поведай!
• Когда наслаждались пандавы победой?»

• Санджайя сказал: «Он пандавов страшился.
• Тогда лишь на дело свое он решился,

• Когда он узнал, что отсутствует Кришна,
• Что гласа Юдхиштхиры в поле не слышно,

• Что нет и возничего Кришны Сатьяки, —
• Тогда лишь на спящих напал он во мраке.

• А были б они, — о, пойми, миродержец, —
• Врагов не разбил бы и сам Громовержец!

• Уснувших людей истребив столь ужасно,
• Три витязя крикнули великогласно:

• «Судьба покарала их всех без изъятья!»
• Затем Критаварман и Крипа в объятья

• Свои заключили рожденного Дроной,
• И молвил он, радостный и возбужденный:

• «Убил я бессчетных панчалов отряды,
• И сомаков смелых, и внуков Друпади,

• В ночи уничтожил я матсьев остатки,
• И ныне, когда не предвидится схватки, —

• Покуда он жив, к властелину поспешно
• Пойдем: наша весть ему будет утешна».

[Смерть Дуръйодханы]

Та же книга, глава 8.

• Санджайя сказал: «Истребив без пощады
• Панчалов, и матсьев, и внуков Друпады,

• Три воина смелых, о царь непоборный,
• Поспешно помчались на берег озерный,

• Где раджа, твой сын, в ожиданье кончины
• Лежал на поверхности дальней долины.

• Склонились они над владыкой сраженным.
• Еще он дыханьем дышал затрудненным.

• Он мучился, собственной кровью облитый,
• И были два мощных бедра перебиты.

• Вокруг него двигалась хищников стая,
• И выли шакалы, еду предвкушая,

• И царь зарывался в траву головою,
• Со страхом внимая шакальему вою,

• И харкал он кровью, и корчился в муках, —
• Сраженный предательством вождь сильноруких!

• Он был окружен, как тремя алтарями,
• Тремя огненосными богатырями.

• И, глядя, как раджа, всесильный дотоле,
• Страдает, — они разрыдались от боли.

• Руками с лица его кровь они стерли.
• Сказал Ашваттхаман с рыданием в горле:

• «О лучший из Куру! Мы будем отныне
• Бродить по земле в бесконечном унынье.

• О, где без тебя мы отраду отыщем?
• Теперь небеса твоим станут жилищем.

• Погибших в сраженьях, отвагой богатых,
• Ты встретишь на небе военных вожатых.

• Они, услыхав мои скорбные речи,
• Тебя да почтут, о великий, при встрече!

• Наставнику мудрому слово поведай, [161]
• Что бой с Дхриштадьюмной я кончил победой.

• Карну обними, обними всех ушедших
• И новою жизнью на небе расцветших!»

• Взглянув на царя, истекавшего кровью,
• Припал Ашваттхаман к его изголовью.

• «Послушай, — сказал богатырь миродержцу, —
• Известье, приятное слуху и сердцу.

• Лишь семеро живы из вражьего стана,
• Из нашего — трое, о царь богоданный!

• Те семеро: пятеро братьев-пандавов,
• И Кришна, знаток и блюститель уставов,

• И сильный Сатьяка, — вот эти герои!
• А я, Критаварман и Крипа — те трое.

• Убиты панчалов и матсьев отряды,
• Сыны Дхриштадьюмны и внуки Друпады.

• За зло было воздано злом. Погляди ты:
• Все наши противники были убиты,

• Когда они ночью заснули на ложе.
• Их кони, слоны уничтожены тоже,

• А я Дхриштадьюмну прикончил, злодея,
• Животное в этом царе разумея!»

• В сознанье пришел государь: утешенье
• Обрел умирающий в том сообщенье.

• Сказал он: «Ни я, ни Карна солнцеликий,
• Ни славный отец твой, ни Кришна великий

• Того не свершили всей мощью усилий,
• Что ты, Критаварман и Крипа свершили

• Для славы моей и для воинской чести!
• И если сегодня с Шихкандином вместе

• Убит Дхриштадьюмна, презренный убийца,
• То с Индрой могу я величьем сравниться!

• Да счастья и блага вам выпадет жребий!
• Да будет нам новая встреча на небе!»

• Сказал — и навеки замолк, и кручина
• Объяла поникших друзей властелина.

• Они обнялись и, царя на прощанье
• Обняв, озираясь в печальном молчанье

• И глядя на мертвого снова и снова,
• Взошли на свои колесницы сурово».

После блистательного царствования Юдхиштхира отрекается от престола. Царем становится Пари́кшит, сын Абхиманью, внук Арджуны. Парикшита умерщвляет змей Такшака. На престол восходит сын Парикшита Джанаме́джая. Карая за смерть своего отца, Джанамеджая приказывает сжечь всех змей. Во время этого жертвоприношения и рассказывается «Махабхарата».