Подлая Лиза

Я сижу на кухне в доме моей матушки, уплетаю блинчики с творогом, пью чай с абрикосовым вареньем и болтаю с матушкиной помощницей Оксаной из агентства социальной помощи. Оксане двадцать пять лет. Она приехала на заработки в Америку из Западной Украины. Я расспрашиваю Оксану о жизни на Украине, о её деревне. Оксана рассказывает. Я слушаю и незаметно рассматриваю Оксану. Оксана пышет здоровьем. Она стоит, раскрасневшаяся, у газовой плиты и жарит блинчики. В квартире жарко. Оксана, не стесняясь меня, (слишком стар для неё!) снимает джинсы и остаётся в плотных колготках. Эх, с каким бы наслаждением я бы сорвал эти колготки! Мечты, мечты…

Матушке моей 93 года, но она ещё бодренькая. Смотрит себе телевизионные шоу с утра до вечера и командует Оксаной. Оксана модно и красиво одевается. Я не понимаю от куда это? Во времена моей молодости сразу было видно откуда человек. Деревенского можно было отличить сразу "по одёжке". Да, всё меняется. У Оксаны красивые ноги и большая грудь. У неё узкая талия и отличная попа!

— А деревня ваша большая, Оксана?

— Да, дворов пятьсот.

— Большая!

— У тебя есть отец и мать?

— Моя мама умерла в прошлом году.

— А что случилось? Сколько ей было лет?

— Сорок три. Ей стало плохо. Скорая помощь приехала только через час. Она уже была мертва… Сердце…

Эта история мне напомнила, что дома у меня лежит смертельно больная жена. Но мне не хотелось об этом думать.

— А есть у тебя братья, сёстры? — продолжал я расспрашивать Оксану.

— Да, у меня есть младший брат. Собираю для него деньги. В милицейскую школу хочет поступить. А без взятки ему туда никогда не поступить. А после окончания милицейской школы опять нужно дать кому нужно, чтобы место хорошее, доходное получить. Вот я и работаю, каплю…

— Тебе богатого мужа найти нужно, Оксана, — шутливо говорю я.

— Познакомилась я тут с одним… Музыкант.

— Ну, и о чём вы с ним говорите? О Моцарте и его "Волшебной флейте"?

Оксана шутку не поняла.

— Эх, Оксана, Оксана, что ты здесь делаешь? Там у вас природа… коровы мычат. Свой сад наверно? Ты читала Гоголя? Вечера на хуторе близ Диканьки?

— Нет.

Раздался звонок в дверь. Это приплёлся Саша — сынок бабульки. Поздоровался и прошёл на кухню. Я стояла у плиты, спиной к нему, и жарила блинчики. Но я чувствовала, что он следит за мной. Ему лет… я думаю… полтинник, может побольше. Но он выглядит хорошо. Голубые глаза, седые волосы, широкоплечий. Кажется, он меня хочет затащить в койку. Так я ему и дала! Пощупать — это, пожалуй, можно. В деревне после танцев я давала себя щупать. И не один раз. Но дальше этого — ни-ни.

Ой, так не хочется идти домой! Дома уже третий год одна и та же картина: болезнь, лекарства, врачи. Захожу в комнату больной жены. Она в кровати. На лысой голове старый, серый, шерстяной платок. И это делает её совсем старухой. Эх, этот чёртов платок! Ей всегда холодно.

— Ну, как ты себя чувствуешь сегодня? — спрашиваю я и сажусь в кресло, стоящее у кровати жены

— Тошнит

— Прими что-нибудь.

— Я уже принимала. Всё равно тошнит.

— Кушать хочешь?

— Нет

— Ну, тогда отдыхай. Я пойду в свою комнату.

Два чувства борются во мне: жалость и злоба. Я не могу больше видеть, как она мучается!

И я ненавижу её за то, что она болеет! Иди пойми?!

Я вижу, как он устал от меня. С какой ненавистью он смотрит на меня. Но ждать ему осталось не долго… Я ему не даю жить. Он заглядывает по ночам в мою комнату: проверяет — жива ли? А мне хочется так жить! Но эти боли, тошнота…

Жена моя болеет давно. Три года. И три года у меня нет нормальной жизни. Что-то нужно делать. Загляну-ка я, пожалуй, на сайт знакомств. О, сколько их здесь! Молодых, старых.

Неужели прошёл год, как я его похоронила? Мучительная, страшная смерть! И как

долго всё продолжалось. Целых два года! Два года я не вылезала из этой квартиры.

Он всё время стонал. Два года — врачи, больницы, лекарства. Дочки говорят: мама, ну сколько можно траура?! Ты же ещё не старуха! И действительно. Гляжу на себя в зеркало: кожа гладкая, белая. Грудь упругая. Да, слегка полновата. Но многим мужикам очень даже нравится! Пожалуй, дам объявление на сайте знакомств. А там видно будет.

Marina. fifty two years old, Scorpio. United States, New York. Симпатичная, интеллигентная женщина, выгляжу значительно моложе своего возраста. Вдова. Очень тяжело пережила смерть мужа, но надеюсь найти свою вторую половинку и прожить остаток своей жизни в любви и согласии. По натуре оптимист и всегда надеюсь на лучшее. Дети взрослые, три дочери. Старшая дочь замужем и у меня уже есть маленькая внучка.

Начать что ли с этой? "выгляжу значительно моложе своего возраста". Пожалуй. И так нужно ей написать.

Дорогая, Мариночка. Я знаю, что значит потерять любимого супруга.

Я сам вдовец и скорблю… Но жизнь продолжается. И мы оба заслужили право хотя бы на чуть-чуточку счастья. Прилагаю свою фотографию. Остальная информация при встрече. Саша.

Сегодня у меня свидание. Она пишет о себе "интеллигентная женщина". Чем она занимается? Бухгалтер? Медсестра?

Как одеться? Обязательно тёмные очки. Таинственность.

Джинсы или костюм? Полагаю, что в костюме никогда не ошибёшься.

Она Scorpio. Почитаем.

Never be fake with a Scorpio, they can see it a mile away.

Надо быть очень осторожным.

Sex with Scorpio is a total emotional and physical experience with passion and intensity.

Это то, что мне нужно!

Scorpio and Pisces are quite compatible and can have a very fulfilling union.

Отлично!

Конец марта. За окном идёт мокрый снег. Сегодня еврейский праздник: пейсах, первый сейдер. У жены был тяжёлый день, но она заставила себя сесть к столу. Мы едим бульон с клёцками, который я принёс из кошерного магазина — праздник всё-таки. Жене тяжело есть. Она останавливается, чтобы передохнуть и говорит молитву:

— Господи, прости нам грехи наши. Храни мужа моего. Если бы ни он…

И она начинает плакать. Я убираю тарелки со стола и думаю о предстоящем свидании.

Мы договорились о встрече с Мариной в Манхеттене. Жене я сказал, что иду к глазному врачу. Когда я уходил она спала, наглотавшись обезболивающих таблеток. Я одел строгий тёмно-синий костюм с двумя короткими разрезами по бокам, дорогие итальянские ботинки, белую рубашку с галстуком фирмы Hermes и тёмные очки. Я был свежо выбрит и от меня пахло Bulgari. Был первый по-настоящему весенний вечер. Я ехал в автомобиле с приподнятой крышей и приятный тёплый ветерок шевелил мои волосы. Я ехал навстречу весёлым приключениям.

Сегодня, как назло, был очень тяжёлый день. Пациенты доктора Смита, как будто договорились между собой. Все пришли в офис в один и тот же день. В основном это старые и больные люди. Ничего не понимают, ничего не слышат. Я очень устала. А у меня сегодня свидание. Я уже забыла, что такое мужчина? Как-будто я и не жила с мужчиной целых двадцать лет. Снятся по ночам сексуальные сны. Чуть ли не каждую ночь! Просыпаюсь — ничего не помню! Ой, я опаздываю! Надо посмотреть на себя в зеркало. Где здесь можно на себя посмотреть?

В 7:00 вечера я был на месте нашего свидания: пятая авеню, у входа в Центральный парк. Её, конечно же, ещё не было. Я ждал её и ещё раз обдумывал план действий. Но не успел я, как следует всё обдумать, как появилась она. Мы поздоровались.

— Саша?

— Марина? А вам имя это очень подходит. Вы и похожи на Марину Влади, — соврал я.

— Действительно?

— Абсолютно!

— Ну, куда пойдём Марина? Вы, кажется, пришли сюда после работы? Устали. Есть хотите.

— Вообще-то да.

— Я знаю здесь один ресторанчик за углом. Когда-то я здесь в этом районе работал и часто ходил в этот ресторан. Вы любите японскую кухню?

— Да

Солнце ещё не село. Было светло. Мы проталкивались сквозь толпу и я шёл позади Марины и старался разглядеть её. Она мне нравилась. Среднего роста, стройные ноги, и из-под пальто вырисовывалось аппетитное тело.

Мы вошли в уютный японский ресторанчик. К нам подошла официантка, немолодая уже женщина, в кимоно, и посадила за свободный столик. Она протянула нам меню и предложила что-нибудь выпить. Для Марины я заказал бокал белого вина, а себе коктейль Gray goose cosmopolitan, хотя я и не был большим поклонником этого напитка, но зато это звучало с таким шиком и я заметил, что это произвело эффект на Марину.

Мы едим sushi и Марина рассказывает мне о последних днях своего мужа. Я слушаю и показываю вид, что сочувствую. В этот вечер я всё-таки решил не торопиться и быть джентльменом до конца. Отвёз Марину домой. На прощание поцеловал её в щечку и сказал, что позвоню. Только я успел приехать домой и запарковать машину, как раздаётся звонок и томным таким голосом Марина говорит:

— Саша, — я звоню вам… тебе…, потому, что волнуюсь как ты… вы доехали?

— Доехал нормально, Мариночка. Но я не замечал дороги. Я всё время думал о тебе. Я и не мечтал и не надеялся когда-нибудь встретить такую замечательную женщину, как ты.

— Правда?

— Истинная правда. Клянусь своим вну…

Ну, меня и занесло. Хотел даже поклясться своим внуком. Пора прекращать этот дурацкий разговор.

— Когда мы встретимся опять?

Боли становились всё сильнее и сильнее. Наркотики уже не помогали.

— Нам нужно ехать в госпиталь. Тебе там помогут и ты вернёшься домой.

Наконец, жена согласилась.

— Я умираю, — сказала она. Ты знаешь, дорогой, перед смертью люди это чувствуют.

— Это неправда, — соврал я, — Сейчас я тебя отвезу в госпиталь. Там тебя подлечат. Вот увидишь!

Аня с трудом оделась. Если бы она знала, что одевается в последний раз! Наверно, она знала. Мы шли к машине. Она останавливалась, чтобы передохнуть, облокотилась на стенку в коридоре, по которому мы шли к лифту. Я помню, как она в последний раз в своей жизни села в нашу машину. На ней была нелепая вязанная шапочка из-под которой высовывались седые волосы. Она выглядела смертельно больной и измученной.

— Не смотри на меня так, Саша. Я выгляжу ужасно. Но очень скоро ты от меня избавишься.

— Ну, и что я буду делать без тебя?

— Один ты не будешь.

— Кому я нужен?

— О, я за тебя не беспокоюсь! А теперь помолчим. Я так устала!

В госпитале её посадили на морфий. Она всё время спала. Я находился в госпитале до вечера и очень устал. Когда я вышел на улицу был тёплый, весенний вечер. Я чувствовал себя очень несчастным и одиноким. Идти домой и остаться один на один с самим собой было страшно. Я позвонил Марине. Когда в трубке я услышал голос Марины, такой мягкий, ласковой, то на какое-то время я забыл о жене и даже проникся к Марине каким-то искренним чувством.

Ой, он скоро придёт! А у меня ничего не готово! Надо зажечь свечи. Где же они? Ах, вот они! Духи? Шанель. Вот так. Короткая юбка, чёрные чулки. Я помню он посматривал на мои ноги. И туфли, и туфли, конечно, Louboutin! А вот и он!!!

Горели свечи. Мы пили шампанское, целовались. Марина начала называть меня всякими нежными именами. Несколько лет без мужчины! Марина была в коротенькой юбочке. На ней были чёрные туфли с высокими каблуками и красной подошвой. Её стройные ноги в чёрных колготках выглядели идеально.

Я крепко спал, обняв Марину, когда раздался звонок моего телефона, лежавшего рядом на стуле. Звонили из госпиталя. Я поднялся и вышел из спальни. Аня была в тяжёлом состоянии. Нужно было срочно ехать в госпиталь. Марина проснулась и я соврал ей, что меня срочно вызывают в госпиталь, где жена моего сына вот-вот должна родить. Когда мы сидели в ресторане и рассказывали друг другу о своих семьях, я упомянул, что жена моего сына беременна, но не сказал на каком месяце.

— Я должен идти, Марина. Извини. Если я не пойду — будет большая обида.

Больше Марину я никогда не видел. Почему? Объяснить я этого толком не могу. Она звонила. Я не отвечал. Я думаю я испугался ее большой семьи, ее детей. Мне это было не к чему.

Глубокой ночью дорога по которой я мчался на большой скорости была пуста. Я мчался и молил Господа, чтобы он не забирал Аню. В палате, куда я вошёл около Ани суетились две медсестры. Я взял Аню за руку и она на мгновение открыла глаза, посмотрела на меня и снова закрыла глаза. Подвинув одно из кресел, находящихся в палате, к Аниной кровати, я взял её руку в свою и так держал её руку в своей руке всю ночь. Утром в палату стали приходить врачи. Я спал, когда в палату вошёл Главный доктор. Доктор потряс меня за плечо и я проснулся. Мои глаза упали на блестящие ботинки старичка доктора и я подумал, что ботинки ему жмут.

— Будьте готовы к худшему, — обратился доктор ко мне, — Больше мы не в состоянии ничего сделать.

Доктор развёл руки в стороны, попрощался и вышел. А я продолжал сидеть рядом с Аней и держать её руку в своей. Я устал и захотел есть, но боялся уйти. Аня могла умереть в любое минуту. Но всё-таки я вышел на свежий воздух.

На улице около госпиталя было много народа — у людей был обеденный перерыв.

День был весенний. Кругом бурлила жизнь. И никому не было дела, что совсем где-то рядом умирает человек. Через полчаса я вернулся в госпиталь и сел рядом с Аней.

Я взял её руку в свою. Рука была тёплая и влажная. Аня вдруг широко открыла глаза и было такое ощущение, что она готовится к чему-то очень важному. Аня смотрела мне в глаза и открыла рот, через который вышла струя воздуха и наступила тишина. Прошло несколько секунд… и другая струя воздуха с шумом вылетела из её рта. Это была её душа.

И я увидел, как сразу же после этого её лицо и цвет лица стали меняться. Кожа лица стала белой-белой, а рука, которую я держал стала холодной, ледяной. Я смотрел какое-то время в её открытые глаза. Этот переход из жизни в смерть поразил меня. Я наклонился над Анечкой и закрыл ей глаза.

Наступило лето. Я поехал на кладбище навестить могилу жены. Людей не было. Иногда кладбищенская тишина нарушалась шумом мотора исходящего из самолёта, пролетающего в небе над кладбищем, мяуканьем кошки, прогуливающейся среди могил. Стал накрапывать дождь. Я сел в машину. Домой возвращаться не хотелось. Я проезжал мимо кофейного заведения и решил остановиться и выпить чашку кофе. Купив кофе и донат, я начал искать свободное место. У окна сидела молодая женщина и рядом с ней освободилось место, которое я поторопился занять. Я пил кофе и разглядывал украдкой женщину. На ней были очень коротенькие шорты и это подчёркивало стройность её крепких, загорелых ног. Её волосы были цвета соломы и коротко подстрижены. Она была в затемнённых очках, сдвинутых на кончик носа.

Зазвонил мой телефон. Звонила моя матушка.

— Куда ты пропал?

— Я просто ещё не успел позвонить.

Матушка начала рассказывать, что у её лучшей подруги обнаружили рак. Я хорошо знал эту её подругу.

— Когда у неё обнаружили рак?

— Когда обнаружили было уже поздно.

На этом наш разговор закончился.

— А у меня тоже был рак, — сказала женщина по-русски. Женщина почему-то улыбалась, говоря это.

— Вы говорите по-русски? Саша, — представился я. А как вас звать?

— Маруся. И у меня был рак груди. Сейчас у меня только одна грудь.

Я посмотрел на её грудь.

— А вы делали реконструкцию груди.

— Не. У меня не было денег. А Капитан, я с ним жила в то время, денег мне не дал и сбежал со всеми моими драгоценностями.

И она начала рассказывать мне о Капитане. И она говорила… говорила… говорила.

— Знаешь, Маруся, мне хотелось бы записать всё о чём ты рассказываешь. Я живу тут рядом. Может быть пройдёмся ко мне?

— А вы, что писатель?

— Ну что-то в таком роде, — соврал я, — Фантазёр скорее.

— Пипец!

— Что? — переспросил я.

— Ну, пипец. Не понято разве? Ну, догадайтесь!

Я догадался.

— А сколько вам лет? — неожиданно спросила Маруся.

— Много. 55. А тебе?

— 35

Она выглядела моложе.

— Ну, так что? Поедешь ко мне? Хочу записать твою историю.

— Я сейчас не могу. Я работаю здесь рядом в доме. Сижу с двумя детьми. Надо забрать их из школы. Я буду свободна только вечером. Часов в восемь. Тогда можно и встретиться.

В июне солнце садится поздно. Я сидел на балконе и смотрел в сторону Нью Йорка. Заходящее солнце отражалось в стёклах нового здания мирового торгового центра.

Мой взгляд упал на здание зеленоватого цвета. Это здание находилось от моего дома довольно близко. Там, за этим зданием находилось кладбище, на котором лежала моя жена. Зазвонил телефон. Эта была Маруся.

"Не очень мне что-то нравится это имя — Маруся", — подумал я.

— Добрый вечер. Я освободилась. Дайте мне ваш адрес. Я скоро приду.

Маруся пришла и я был счастлив, когда увидел её в короткой юбке и залюбовался её стройными ножками. Я предложил ей пройти на балкон и полюбоваться со мной панорамой Нью-Йорка. Мы сидели на балконе, пили вино и болтали.

— А чем вы занимаетесь? У вас огромная квартира. Вы живете в дорогом районе. У вас, вероятно, много денег? — заключила Маруся.

— Я что-то наподобие продавца.

— Продавца?

— Да. Я продаю и покупаю бумаги… ценные бумаги.

— Не понимаю, — сказала Маруся.

— А тебе и не надо понимать. Не бери в голову. Расскажи лучше о себе. Это интереснее.

Маруся начала рассказывать мне историю своей жизни и, конечно же, о Капитане. Я пытался представить себе этого Капитана. Я начинал его ненавидеть! Почему она так много говорит о этом человеке, который её обманул и обокрал? Этих женщин мне никогда не понять! Я приблизился к ней поближе и начал её целовать. Она не сопротивлялась.

— Где здесь у вас душ? — спросила она.

Я показал и пошёл в спальню, расстелил кровать, разделся и ожидал Марусю. Минут через десять она пришла и покорно легла со мной рядом. Она была одета в очень соблазнительное розовое бельё: трусики с очень узкой полоской сзади и короткую майку на лямочках. Она легла мне на грудь и начала покрывать меня поцелуями. Я был удивлён реакции моего тела — мне ничего не хотелось. «Нервы», — подумал я, «Пройдёт» и перевернулся на спину.

— Я вам, наверно, не нравлюсь? — сказала Маруся.

— Очень даже нравишься — , ответил я, — cо мной что-то происходит.

— Я всё очень хорошо понимаю. Поспите. Отдохните немножко, — сказала Маруся.

— Ты всё ещё меня на вы? — спросил я Марусю.

— Не могу как-то по-другому…

Я лёг на бок. Маруся повернулась ко мне спиной и мы заснули.

Ночью я проснулся от сильного желания. Маруся почувствовала это и повернулась ко мне лицом. А потом мы лежали, шутили, смеялись и Маруся опять начала вспоминать Капитана.

Я разозлился.

— Ну, сдался тебе этот Капитан?!

— Не злитесь на меня пожалуйста. Я больше не буду!

Мы замолчали, каждый думая о своём.

— А вы в Бога верите? — неожиданно спросила Маруся.

— Верю. Все верят в какого-нибудь бога, — ответил я.

Маруся продолжала задавать мне вопросы.

— А в какого бога вы верите? В синагогу, наверно, ходите?

— Нет, не хожу. Религия и Бог — две разные вещи.

— А я в церковь хожу.

— Как часто?

— Иногда.

— И ты, конечно знаешь, что Иисус был еврей?

— Да. И вы евреи его предали.

— Эта последняя фраза меня ударила… Но я промолчал.

А сам подумал: "Ничего она не понимает".

Наступило утро. Все окна в моей квартире были открыты и утренний свежий ветерок забрался к нам под простыню. Я осторожно встал, так, чтобы не разбудить Марусю, и прикрыл окна. На стуле около кровати были сложены Марусины вещи и поверх вещей лежала Марусина силиконовая левая грудь. Я взял эту силиконовую грудь в руки и стал разглядывать.

— Ну, что нравится вам моя грудь? Мне нравится! В начале я плакала, а теперь привыкла.

Маруся проснулась и сидела на кровати. Я ничего не ответил и положил "грудь" туда, откуда я её взял.

— А я переезжаю в Бруклин, в See Gate.

— Почему? Капитан приехал?

— Капитана давно нет… Я там нашла работу. Я нашла двух старичков, старика и старушку, за которыми нужно ухаживать и жить с ними у океана. Они дают мне отдельную комнату. Будите ко мне приезжать. Кстати, могли бы вы помочь мне переехать?

— Когда?

— В воскресенье.

— Оk, — согласился я.

— Ой, большое вам спасибо! — и она поцеловала меня.

— Да, совсем забыла, — сказала она, — ещё одна просьба, Саша. Не могли бы вы одолжить мне сто баксов?

Я достал свой бумажник из тумбочки у кровати и протянул ей сто долларов.

— Вы даже не поинтересуетесь для чего мне деньги?

— А зачем?

— Пипец!.. Я хочу купить велосипед.

— Велосипед?

— Ага

В воскресенье я перевозил Марусю в Бруклин.

День был жаркий.

— Маруся. Давай-ка мы тебе поменяем имя? Маруся… как-то не очень звучит. Что ты думаешь, если мы назовём тебя Лиза?

— Пипец. Ага, мне нравится!

Дом куда я привёз Лизу был на самом берегу океана. Дом был двухэтажный и построенный в Викторианском стиле. На крыльце дома сидели два старика, мужчина и женщина. И рядом с ними, в ногах, лежала собака — английский бульдог. Мы поздоровались. Старик сидел неподвижно. Бульдог подошёл к нам, обнюхал наши ноги и пукнул.

— Закройте ваши носы, — сказала старушка, — пошёл вон, Мах! — скомандовала она собаке.

— Ваша комната наверху. Пойдёмте я покажу, — сказала старая женщина и повела нас наверх. Комната оказалась небольшая, но уютная. Окно выходило на океан.

Старушка ушла и Лиза быстро-быстро зашевелила губами.

— Что ты там шепчешь?

— Читаю молитву. Батюшка научил. Помогает.

Мы принесли вещи из машины в Лизину комнату и я помог Лизe разложить всё по местам. Из одного чемодана Лиза вынула книгу с названием житие Серафима Саровского и икону с его изображением и расположила всё это на тумбочке около кровати. Когда все вещи были разложены по местам, мы сидели рядом на кровати и смотрели в окно на океан.

— Ты умеешь ловить рыбу? — спросила Лиза.

— Никогда не ловил, — ответил я.

— Давай, купим спиннинг и будем ловить рыбу здесь на океане. Поехали сейчас и купим.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас. Работать я начинаю завтра. Сейчас я найду ближайший магазин и мы поедем и купим спиннинг. Лиза взяла телефон и начала искать специализированный магазин.

— Я нашла магазин совсем рядом. И цена всего $350. Ну, так что поедем?

— Лиза, ты от меня всё время чего-то требуешь!

— Так. Значит ты не хочешь покупать спиннинг?

— Ну, ладно поехали купим.

— Никуда я не поеду.

— Ты что обиделась?

— Нет. Просто я никуда не поеду.

Я пытался обнять Лизу, но она меня оттолкнула.

— Ты жадный.

— Зачем выбрасывать деньги. Ну, один раз половишь рыбку, а потом надоест.

— Ладно. Забудь о спиннинге. Можешь дать мне $2000?

— Зачем?

— Столько мне нужно заплатить адвокату, чтобы получить грин-карту.

— А если я тебе дам эти деньги, ты не истратишь их на удочки?

Мы оба засмеялись.

После смерти моей жены мне не хотелось находится в моей квартире. Всё тут напоминало мне её. И в ушах у меня всё ещё звучали слова, брошенные ей во время перебранки между нами. «Ты будешь искать меня в каждом углу!». Да, я искал её в каждом углу.

При первой же возможности я уезжал в Brooklyn, в See Gate. Когда я приезжал в See Gate мне казалось, что я попадаю в 16 век Польши. По улицам спешили мужчины в высоких меховых шапках или в чёрных шляпах с широкими полями, в чёрных длиннополых сюртуках, коротких штанах, а их тонкие или толстые ноги облегали белые чулки. Я обычно приезжал к вечеру. Лизa сказала старикам, что я её муж, и поэтому мне разрешалось оставаться на ночь. При виде Лизы сердце радостно билось и я забывал сколько мне лет. И только таблетки для понижения давления, лежащие в пластмассовой голубой коробочке, напоминали мне о моём возрасте.

Вечерами мы гуляли с Лизой по берегу океана. С нами на поводке шёл Мах. Мах полюбил Лизу и ревновал её ко мне. Когда я обнимал Лизу ему это не нравилось. Мах протискивался между нами и пукал. Мы стояли на берегу моря и наблюдали закат солнца. Потом мы возвращались домой. На крыльце сидели наши старики. Старуха любила поболтать, а старик всегда молчал, полузакрыв глаза. Мы приходили в комнату Лизы и ложились в одежде на кровать. Лиза снимала свой лифчик — он жал ей, и я видел, что у неё одна грудь.

— Лизa, а может мы сделаем тебе грудь?

— А где я возьму деньги?

Я заметил, что когда дело касалось денег она паниковала.

— Деньги? Деньги я тебе дам.

— Я никогда не смогу их тебе отдать.

— А я и не прошу, чтобы ты мне их отдала.

— Любимый, какой ты добрый!

— Ага, — передразнил я её.

Шли дни. Я всё больше и больше привязывался к Лизe. И вот наступил день, когда я приехал в See Gate и не застал там больше Лизы. Старики, как всегда сидели на крыльце.

Приближалась осень — бабье лето. Листья только начинали менять свою окраску. Старик, как всегда молчал. Скулы его двигались. Ему, наверно, мешала вставная челюсть.

Старуха на меня как-то странно посмотрела.

— А вы разве не уехали с Лизой? — сказала она с удивлением.

Я удивился вопросу.

— Куда уехал?

— В Австралию. Лиза мне сказала, что вы получили наследство от родственника в Австралии и едите туда вместе с ней для того, чтобы всё, как нужно, оформить.

Меня охватила паника и я побежал на второй этаж в Лизину комнату. В комнате ещё улавливался запах Лизы, но её там не было. Я сел на кровать и уткнулся головой в подушку, на которой спала Лиза. Я смотрел в окно на океан и пытался понять что же произошло? Меня пронзила мысль: а что, если она меня обворовала? Я проверил в бумажнике мои кредитные карточки. Они были на месте. Я взял телефон. Вышел на страницу моего банка. У меня был высокий кредит. И я увидел на кредитном счету покупки, покупки, покупки и все из самых дорогих и престижных магазинов Нью Йорка.

Эта дрянь пользовалась моей кредитной карточкой. Подлая, подлая Лиза

Похоронный дом «Вечный покой»

Катя Караулова, не молодая уже женщина, выглядела молодо. А помогали ей выглядеть моложе стройная фигура, нежная кожа лица и красивая грудь. Катя следила за собой. Утром, натощак, Катя выпивала четыре стакана кипячённой воды с лимоном, придерживалась здоровой диеты и ещё она занималась йогой. В Америке Катя жила одна, снимала квартиру-студию в Квинсе — районе Нью Йорка. В России у Кати осталась семья: старая мать, взрослый женатый сын и маленькая внучка, которую Катя очень любила. Катя им всем помогала. Личная жизнь Кати не сложилась. У неё был муж-алкоголик, бывший мент, где-то в последнее время работающий охранником. Катя много лет была с ним в разводе. Но и ему Катя помогала. По началу жизнь в Америке у Кати была не легкой. Она жила в няньках, убирала квартиры, работала продавщицей и училась по вечерам в школе программистов. Учение Кати давалось не легко, хотя она и изучала когда-то бухгалтерский учёт в техникуме на своей родине в России. Выучившись кое-как программированию, Кате удалось устроиться в одну очень солидную американскую корпорацию. Было такое время — промышленный бум, не хватало работников. Все шло очень хорошо. Катя работала, помогала родным и скопила достаточно денег, что позволило ей купить не дорогую квартиру. Но времена меняются. Бум закончился, началась рецессия и Катя потеряла работу. Катя получала пособие по безработице, упорно искала работу, но ничего не могла найти. Время летело быстро. Ещё немного и заканчивалось пособие по безработице. Сбережений у Кати не было. Катя не знала, как ей быть дальше. Но помог случай. В соседней квартире, рядом с Катей, жил толстый старик. Катя всегда видела его одетым в одно и тоже: потертые джинсы и футболку. Катя с ним здоровалась, но никогда не разговаривала. Видимо у Кати был такой несчастный вид, что старик с ней заговорил на очень плохом, ломанном русском, когда они оба стояли на лестничной площадке и ждали лифт.

— Madam, печална? Where is улибка?

Катя болезненно улыбнулась.

— Я — кынязь. Долгорукий. Moscow.

Подошёл лифт. Катя и князь спустились вниз и вышли на улицу.

Князь уже больше по-английски рассказал о себе. Он родился в Болгарии в русской эмигрантской семье и был родом из княжеской семьи Долгоруких. В Болгарии князь учился в русской военной школе, а потом получив образование инженера жил и работал во Франции. После войны он с родителями эмигрировал в Америку. Здесь в Америке его родители открыли похоронный бизнес. Родители давно умерли и он теперь хозяин похоронного дома. Князь пошёл в родительский бизнес потому, что в Америке не мог устроиться инженером. Вначале, конечно, эта работа в похоронном доме с покойниками князю была очень не по душе. Иногда казалось, что покойник сейчас вот вскочит и начнёт его душить. Но никто не вскакивал и никто его не душил. Покойники были всего лишь безжизненные куклы, холодные и ничем не отличались на ощупь от курицы, вытащенной из морозилки.

Князь поинтересовался, чем Катя занимается и Катя рассказала Князю о себе и о том, что она потеряла работу и пытается найти другую, но пока ничего не получается. Князь сказал Кате, что у него в похоронном доме имеется вакансия. Пускай Катя подумает и даст ему поскорее знать. Катя боялась покойников. Когда хоронили её бабушку в деревне и бабушка лежала на столе в красном гробу (голова на подушечке, в платочке поддержавшим беззубую челюсть) Кате было очень страшно. И запах… этот жуткий, покойницкий запах проследовал Катю ещё много дней. И все-таки Катя подумав согласилась принять предложение Князя. Накануне своего первого рабочего дня в похоронном доме Катя не могла уснуть. И вот наступил это апрельское утро. Солнце ярко светило, птицы щебетали, нежный ветерок шевелил молодую листву. О, Боже, как не хотелось заходить в это низкое, серое здание с вывеской "Вечный покой". Внутри помещение было тускло освещено. К Кате подошел молодой человек в черном костюме с траурной повязкой на рукаве пиджака.

— Чем я могу вам помочь? — обратился он к Кате.

— Я пришла на работу.

— О, да. Хозяин говорил мне о вас. Он сейчас занят с клиентом… скоро освободится. А пока я могу вам показать, что тут у нас происходит. Меня зовут Сэм. Вам, наверно, страшно? Я помню, как мне вначале было страшно…Пройдёт.

Они спустились по деревянной лестнице вниз. Это было подвальное помещение, небольшая комната, в которой стояли гробы, изготовленные из ценных пород дерева, напоминающие дорогую мебель. А также там были выставлены и гробы подешевле, простые, сколоченные из отшлифованных досок. Дорогие гробы были обиты изнутри шёлковой с кружевами тканью и в каждом лежала атласная подушечка, наверное, для удобства покойного.

Сэм и Катя поднялись наверх. Наверху в зале собирались родственники и друзья покойного. Люди о чем-то с увлечением разговаривали. Некоторые хихикали, спорили. Печали никакой не было. Каждый был уверен в том, что с ним этого никогда не произойдёт. Хотя уже некоторые в этой толпе были обречены и им предстояло оказаться покойниками уже в этом году.

Это были еврейские похороны. Появился маленький, веселенький раввин. Он где-то уже успел клюкнуть и закусить. Раввин был в прекрасном настроении. Появился хозяин похоронного дома князь Долгорукий, он был в черном костюме и с траурной повязкой на рукаве. Князь пригласил всех присутствующих пройти в зал, где стоял гроб, покрытый чёрной, траурной тканью со звездой Давида по средине. Князь подошел к Кате.

— Ну, как первый день? Много впечатлений? Через некоторое время привыкнете — говорил князь по-английски.

В зале все расселись по местам и наступила тишина. Раввин сказал стандартную для таких случаев речь, речь которую он знал наизусть и, в которой он менял только лишь имя покойного да и ещё пару слов. После речи раввин пропел молитву. Затем несколько людей поднялись на пьедестал, возвышавшийся рядом с гробом и сказали

пару добрых слов о покойном. Люди хотели есть, пить и знали, что родственники покойного заказали в ресторане не далеко от кладбища ланч. Закопав покойного, люди голодные, с пересохшими глотками ввалились в кафе "Закусон". Было такое впечатление, что люди забыли зачем они сюда пришли. А пришли они сюда, чтобы помянуть светлую память родственника своего и друга Сашу Голодного. А Саша сидел со всеми за общим столом и не понимал, что происходит. Его никто не видел, а он видел всех. Дикий ужас охватил Сашу и он "потерял сознание".

Катю вводили в курс дела медленно. Первую неделю у Кати не было конкретных обязательств. В начале она занималась инвентаризацией.

Нужно было спуститься на страшный склад с гробами и переписать в блокнот название каждой модели и номер гроба. А потом в конторе ввести эту информацию в компьютер и если каких-то гробов было недостаточно, послать запрос поставщику о доставке необходимых гробов. Кате одной на гробовом складе при виде всех этих разнообразных ящиков было страшно. Но через какое-то время страх начал проходить и Кате даже захотелось дотронуться до шёлковой обивки внутри гроба.

В похоронных домах много канцелярской работы. Катя сидела в конторе и заполняла всевозможные формы, звонила по телефону, делая разные заказы. Нужно было заказывать цветы, венки, катафалки, звонить на разные кладбища договариваться о могилах. Время от времени Катю просили одеть траурную повязку и просто торжественно постоять в зале, где стоял гроб с покойником и произносились прощальные речи. Через какое-то время Катя, более или менее освоилась со своей новой работой в похоронном доме и у неё начал проходить страх. Однажды к Кате подошёл Князь и попросил её зайти к нему в офис. В офисе Князь тяжело опустился в кресло у круглого стола и предложил Кате сесть рядом на другое кресло.

— Катя, у нас не хватает людей гримировать покойников. Одна женщина у нас работала тридцать лет. Ушла на пенсию. Другой человек тяжело заболел. Остался только один человек. Ей нужен помощник. Мы учим. Со временем вы будете очень хорошо зарабатывать. Вас будут учить не только гриму, но и подготавливать тело… Подумайте.

И Катя согласилась. Конечно, ей было страшно и сердце её ушло в пятки, когда она вошла в специальное помещение, где в это время находилось пару «клиентов». Помещение напоминало медицинский офис. На двух столах лежали два трупа, покрытые белыми простынями. В комнате стоял острый запах химикатов. Над одним из трупов наклонилась полная женщина и мыла покойнику голову шампунем. Видно было, как женщина старательно выполняет свою работу. Женщина была не молода. На ней был голубой халат, была она румяна и похожа на мясника из мясной лавки. Катя познакомилась с женщиной. Женщину звали Иоланта.

— Я здесь уже пятнадцать лет. Было страшно вначале. Хотела убежать. А теперь хожу на работу, как на праздник. Я этих куколок люблю, жалею, как своих детей.

И Иоланта начала вводить Катю в курс дела. Она показала Кате где и как моют покойника, как выкачивают из него кровь, и как вливают в него специальный химический состав, чтобы убить трупный запах. У Кати закружилась голова и чтобы не упасть она присела на стул, который к счастью оказался рядом.

— Скоро привыкнешь. Будешь здесь работать одна и тебе будет совершенно не страшно. Вот увидишь.

Прошёл год. Катя привыкла к своей новой работе, полюбила её.

Работая с клиентом, Кате всегда хотелось угадать судьбу покойника. Вот лежит на столе мужчина. Возраст пятьдесят, седые волосы, полное тело. Кто он? К ноге покойника прикреплена бирка с надписью Антони Константи. Антони родился в итальянской семье в Квинсе, районе Нью Йорка. Ходил в школу, колледж, женился, завёл детей, двух дочек, работал всю жизнь бухгалтером, сидел на работе до семи-восьми вечера, боялся потерять работу. Тони был католик, верил в Бога, но для Бога у Тони не было времени. Жена всю их совместную жизнь упрекала Тони — мало денег, мало развлечений и однажды, через много лет совместной жизни сказала ему, что уходит. Тони не мог поверить, что это произошло. Его маленький мирок рушился перед его глазами. Он вышел из дома. Шёл сильный дождь. Тони подошёл к перекрестку. Загорелся красный свет и Тони увидел как прямо на него летит красный Мерседес. За рулем сидела девочка-подросток с паническим выражением на лице. Сильный удар отбросил Тони в сторону и он успел подумать: «скучно жил».

Катя нежно, с любовью гримировала Тони. Она выровняла ему нос и аккуратно его подшила. Она причесала его густые, черные с проседью волосы. Кате понравилась её работа. Теперь осталось Тони одеть в чёрный костюм, белую рубашку и завязать галстук. Ну вот и готово. Следующий.

Следующим был синий, волосатый старик. На бирке было написано: Айзек Сойфер. Восемьдесят семь лет. Как и у всех стариков в его возрасте у Айзека были проблемы: сердце, почки, простатит. Но это не мешало ему пропустить рюмочку-другую, поболтать в садике с соседями о своей юности, о местечке, где он родился и вырос. Все там было прекрасно! Огромное озеро с островами. Рыбы… видимо не видимо… Польский костёл, несколько синагог…

Айзек был женат. Он прожил со старушкой женой больше пятидесяти лет. Жена пилила его по всякому пустяку, а он только отмахивался. Айзек любил Ханну. Они вырастили детей. А когда дети приняли решение уехать в Америку Ханна и Айзек поехали с ними. Тяжело было бросать нажитое: квартиру, разную утварь… Жизнь человека так коротка! Ханна и Айзек не заметили, как превратились в стариков.

В этот день утром Айзек, как всегда, смотрел телевизор. Ханна куда-то вышла. На экране показался человек с огромным ножом. Рука человека вылезла из телевизионного ящика и человек сказал: «Айзек, почему тебе не сделали обрезание?». Человек выпрыгнул из экрана телевизора, набросился на Айзека и стал стаскивать с него брюки. Айзек закричал: «Я обрезанный, я обрезанный!!!» и выбежал из квартиры на лестничную площадку, задыхаясь, вбежал в лифт все ещё крича: «Я обрезанный. Я обрезанный». На первом этаже лифт остановился. Айзек выбежал из лифта и упал. Соседи его обнаружили, лежащим на полу у лифта. Вызвали скорую и Айзека увезли в госпиталь. Айзек провёл в больнице неделю. Он ничего не ел, ничего не пил и умер на рассвете. После регистрации смерти два здоровенных санитара отвезли Айзека в морг и засунули тело в холодильник. В холодильнике Айзек «проснулся» и на него нашла жуткая паника. Где он? И он вылетел наружу. На встречу ему попадались люди, но они не видели его. «Так вот что значит умереть», — подумал Айзек и все пропало. Мертвое тело Айзека в пластиковом мешке санитары погрузили в автомобиль и повезли в похоронный дом. Был час пик и машина с телом Айзека и санитарами медленно ползла по вечернему Манхэттену. Санитары болтали о всякой ерунде: о футболе, о еде, о сексе. Стало темно и яркие звёзды выступили на небе. Разве эти звёзды не свидетельствовали о вечности? О существовании Бога? Машина с телом Айзека подъехала к похоронному дому с вывеской «Вечный покой».

Кынязь Валя

Я видел их каждое утро в Нью-Йоркской кондитерской, куда заходил в середине семидесятых перед началом работы, чтобы купить мой любимый завтрак — кофе и свежий бублик с маслом. Он — высокий, сутулый, худой старик шёл облокотившись на ходунок. Чёрные, мешковатые брюки старика были подпоясаны по-стариковски высоко, белая pрубашка заправлена в брюки и слабые старческие ноги были обуты в белые, широкие кроссовки. Следом за стариком шла не высокая, полная, седая старушка с ярко выраженной семитской внешностью. Мне почему-то были интересны эти старички. Замечу, я тогда был молод и все не молодые люди мне казались стариками. Что я в них нашёл в этих старичках? Я смотрел на них и хотел представить их прожитые жизни. Как-то придя в кондитерскую я все-таки решился заговорить со стариками. Старушка оказалась разговорчивая, а старик молчун. Её звали Софа, а его Валентин. Мы разговорились и старушка рассказала мне свою историю. Рассказ старушки был не ровный. Она перескакивала с одного периода жизни на другой. Прошло много лет. Я вспомнил о этих старичках и решил рассказать их историю.

Князь Валентин Туманов или Валя (так звали его родители) родился в Петербурге в 190* году (в каком году точно не помню) в княжеской семье и был единственным ребенком. Учителя и челядь с уважением обращались к нему с младенчества по имени и отчеству Валентин Георгиевич. Прошло много лет с времён его младенчества, но он всё ещё помнил, как родители возили его в Париж на международную выставку. В Петербурге семья владела трехэтажным особняком в центре города. У них была прислуга, автомобиль с шафером — редкость для того времени и своё поместье на юге России. Образование Валентин получал домашнее. Приходили учителя английского, французского, немецкого языков, а также учителя по другим предметам. Но в один день все это закончилось и закончилось навсегда: большевистский переворот и террор. Отец Валентина занимал высокий пост в крупном российском банке. Как-то чекисты задержали его на улице для проверки документов. Он по глупости стал сопротивляться и получил буржуйская сволочь пулю в лоб. Перед самой революцией мать Валентина тяжело заболела и умерла. Валя остался круглой сиротой. И начались его мытарства. Семейное имение конфисковали, особняк превратили в коммуну — заселили деревенскими мужиками и бабами, городскими пролетариями. В Петербурге жил брат отца Валентина, прославленный генерал царской армии, перешедший на сторону большевиков. К нему-то и пришёл Валентин после гибели отца. Бездетный генерал и его красавица жена приютили юношу. Незадолго до революции Валентин поступил в Петербургский университет — изучал русскую и европейскую истории. Известное имя дяди генерала сыграло свою роль и Валентину дали возможность закончить университет несмотря на его не пролетарское происхождение. После окончания университета, Валентин работал учителем истории в советской средней школе. Но пришло время Сталинских чисток. Дядю расстреляли. Валентина выгнали с работы — обвинили в заговоре убийства Кирова. В начале Валентин оказался в пересыльном лагере на Дальнем Востоке. Не понятно, каким образом он выжил. Лютый мороз. Лесоповал. Блатные. Среди заключённых он видел с трудом стоящего на ногах, тщедушного, потерявшего рассудок поэта Мандельштама. Он что-то бормотал себе под нос. Валентину показалось он читал свои стихи «Ленинград, Ленинград я тебя не хочу забывать».

Искали по лагерям людей знающих иностранные языки и Валентина перевели в Сибирскую шарашку переводить иностранную техническую литературу. После смерти тирана Сталина и амнистии Валя вернулся в свой город постаревшим и больным. На работу учителем истории в школе не брали. Жилья не было. Что делать? Бродил по местам своего детства. Подошёл к особняку, где провёл счастливые детские годы. В особняк входили и выходили какие-то плохо одетые люди: пьяные мужики, бабы с малыми детьми. Спал князь на вокзале. Милиционеры прогоняли. Как-то бродил он по городу, забрёл давольно далеко и оказался у речки Карповка. Проходил мимо здания с вывеской «столовая». На дверях весело объявление: требуется рабочий. Он зашёл, поговорил и его взяли на работу, а также разрешили оставаться на ночь охранять столовую. Валя в одной из кладовых устроил себе ночлег. По ночам мыши шуршали, но было тепло и уютно. Рано утром приходили машины с товаром для кухни: ящики с картошкой, овощами, мясом, мукой. Валентин всё это разгружал, развозил по кладовым и если требовалось что-либо для кухни, то вёз на кухню. В столовой его полюбили. Матом он не ругался. Никого не обижал плохим словом. Говорил часто спасибо и пожалуйста. Любил он правда выпить — научился в шарашке. Но и выпивши никого не обижал, напивал себе под нос какую-то французскую песенку, которую его ещё научила покойная мать. Стала приглядываться к нему бухгалтер столовой Софа Абрамовна. Было ей за сорок, но она все ещё была девственницей. Софа была маленькая, кругленькая, брюнетка ярко выраженного еврейского типа. Она мечтала о любви, о детях, о семье. Ещё немного и она не сможет родить ребёнка. А ей так хотелось! План у Софы был простой. Привести какого-нибудь мужика домой, напоить его и отдаться. А там будь, что будет. Все так и произошло. Софа придумала, как это сделать. Накануне выходного дня Софа подошла к Валентину и спросила мог ли бы он пойти к ней домой и помочь переставить мебель. Конечно, Валентин согласился. Софа жила в огромной коммуналке. Дом, где она жила был рядом со столовой на речке Карповка. Они шли по темному, узкому коридору. На обшарпанных стенах коридора висели велосипеды, жестяные тазы и на веревке, протянутой от стенки до стенки, сушилось бельё: женские с начёсом розовые штаны, мужские застиранные кальсоны, детские пелёнки. Освящала коридор единственная тусклая с желтизной лампочка. Они вошли в комнату Софы. Комната оказалась довольно просторная. Два окна. На подоконниках стояли горшки с цветами. Большой платиной шкаф с зеркалом делил комнату пополам. В одной половине стояла металическая кровать, застеленная тюлевым кружевным покрывалом по вверх которого возвышалась горка подушек. В другой половине стоял обеденный круглый стол и стулья. В углу находилась жестяная ещё тёплая печка. Софа принесла домой из столовой продукты. Часть из них она выложила на стол и разложила по тарелкам, а остальное спрятала в шкаф. Она достала из шкафа бутылку водки и рюмки и предложила выпить, закусить, а потом уже заняться перестановкой.

Ничего не подозревая о плане Софы Валентин разглядывал обстановку комнаты и в памяти всплыли воспоминания о родительском доме. Как все-таки здорово они жили: большие светлые комнаты, прекрасный вид из окон на Неву, паркетные полы, персидские ковры, хрустальные люстры, мебель из дорогого дерева, широкие, мраморные лестницы. Вспомнилась почему-то давным-давно забытая детская любовь к горничной, двадцатипятилетней красавице Антонине. Он преследовал её и в конце концов добился своего. До опыта с Антониной мучили его сновидения после которых он просыпался от сладкого извержения семени. Снились ему горничные, балерины, взрослые девушки родительских друзей. А когда в их доме появилась горничная Антонина он совсем потерял голову. По вечерам родители обычно куда-нибудь выезжали: либо в театр, либо в оперу, либо были приглашены куда-нибудь с визитом. Дождавшись когда в доме всё затихало он пробирался в комнату горничной. Тоня сопротивлялась, умоляла его оставить её в покое, но он был настойчив и однажды она уступила. Он был влюблён. А когда узнал, что он не единственный — один из слуг рассказал, в нем вспыхнула острая ревность и он устраивал Антонине сцены, после которых его наслаждение Антониной было ещё сильнее…

После выпитой водки и закуски Софа уже не казалась Валентину такой непривлекательной и всё так и произошло, как спланировала Софа. Как и положено через девять месяцев Софа родила ребёнка — здоровую девочку. Валентин поселился у Софы. А когда началась послесталинская оттепель Валентин смог вернуться на работу в школу, где преподавал английский и французский языки. Наконец, после стольких лет скитаний у Валентина был свой домашний очаг и работа. И казалось невероятным, что была у него когда-то совсем другая жизнь — жизнь роскоши, слуг, жизнь среди изящных и культурных людей.

Как-то во время перерыва между классами Валентин вышел прогуляться и где-нибудь перекусить. Была весна, май месяц. Синее небо, деревья зеленели, птицы щебетали. Валентин зашёл в заведение с вывеской «столовая». Народа было много. Все столы были заняты. Все-таки Валентин отыскал одно свободное место. За столом сидела красивая молодая женщина. Подошла официантка и Валентин сделал заказ. У Валентина не было большого опыта с женщинами. В ранней молодости горничная, да несколько проституток у Петербургских мадам. Вот и все. Весь его сексуальный опыт. А потом тюрьма, лагерь, шарашка. Никаких женщин. Оставалось одно — самоудовлетворение. Теперь у него была не любимая жена и скучный секс. Валентин не мог оторвать глаз от красавицы.

— Что вы на меня так смотрите? — с улыбкой спросила женщина.

— Вы удивительная красавица. Вы, наверно, привыкли к таким комплиментам. Не правда ли?

Женщина нечего не ответила. Она улыбалась.

— Вы, наверно, актриса?

— Нет. Я не актриса. Я работаю тут рядом. Целый день печатаю на пишущей машинке.

Обед закончился и они вдвоём вышли на весеннию, шумную улицу. Надо было расставаться.

— Меня зовут Валентин. А вас как?

— Мария

— Какое прекрасное имя. М а р и я, — протяжно произнёс Валентин.

— Неужели мы никогда больше не увидимся с вами, Мария.

— Почему же?

— Когда и где?

— Я живу на Лиговке в коммуналке. Вот вам мой телефон, — и она вырвала из

записной книжки страничку и написала на ней свой телефон, — Звоните.

И они расстались.

Через несколько дней вечером Валентин соврал Софе, что у него болит голова, ему надо прогуляться, а потом у него вечерняя работа в школе.

Был светлый, весенний Петербургский вечер. Скрежетали трамваи, пахло корюшкой. Валентин вскочил на трамвай. Его мучала совесть. Через полчаса Валентин вышел из трамвая, нашёл телефонную будку и позвонил. Какая-то женщина из коммуналки сняла трубку.

— Слушаю. Вам кого?

— Марию

— Одну минуту. Сейчас позову.

Валентин волновался. Сердце его сильно билось.

— Алло. Мария?

— Да

— Это Валентин. Мы познакомились в столовке. Помните?

— Ах, да. Помню. Как поживаете?

— Да все вот думаю о вас. Могу ли я вас увидеть?

— Когда?

— Сейчас. Я тут рядом.

— Заходите, — и она продиктовала адрес.

Голос её был такой мягкий, нежный и соблазнительный.

Доходный дом, в котором жила Мария оказался постройкой начала двадцатого века — темные, узкие дворы с дровами под окнами, мрачные многокомнатные квартиры.

Валентин позвонил. Послышались мягкие шаги. Щелкнул затвор замка. Мария была одета по домашнему. На ней был шёлковый коротенький халатик. Они поздоровались и Мария повела Валентина по узкому, тускло освещенному коридору. Головка Марии была наклонена слегка на бок и шаги были такие мягкие, плавные, грациозные. Она потом рассказала, что в детстве занималась балетом. Они вошли в маленькую, бедную комнатку. Диван, шкаф, столик, на столике лампа, два стула, узкое окно во двор-колодец.

— Садитесь вот здесь… на диван. Как вы поживали?

— Спасибо хорошо.

Немного поговорили о том о сем и Валентин сам себе удивляясь обнял Марию. Мария освободилась от его объятий и погасила свет. В комнатенку проникал серебряный свет луны. Эту ночь Валентин вспоминал до конца дней своих. Откуда взялась эта страсть у мужчины и женщины совершенно не знавших друг друга? Валентин, не молодой уже мужчина, был не опытен в любви и Мария направляла его. После продолжительной страстной любви они отдыхали и рассказывали о своих жизнях и судьбах.

Её родители были не богатыми помещиками. Во время революции крестьяне их жестоко убили и Мария ещё совсем маленькой осталось сиротой. В Петербурге у Марии жила тетка, бывшая фрейлина последней императрицы. Тётку не понятно почему не тронули и она забрала Марию к себе в Петербург. В семь лет тетка отдала Марию в Петроградское хореографическое училище. Мария была способная ученица, но началась война, блокада и Мария с теткой эвакуировались в глубь России.

Когда закончилась война Мария была уже взрослая девочка. Заниматься балетом было поздно. Кроме танцев, балета у Марии никаких привязанностей и способностей не было и она пошла на курсы машинисток. После курсов Мария устроилась машинисткой в райком партии на Невском проспекте. С утра до вечера Мария стучала на машинке. Это были скучные доклады партийных работников. И только одно радовало глаз Марии: из окна она видела коней скульптора Клода на Аничковом мосту и чуть наискосок на Невском Аничкин дворец.

Проходили дни, месяцы, годы. Мария каждый день стучала на машинке. Валентин ходил на нелюбимую службу в советской школе, где на стенах висели портреты с ненавистными рожами советских вождей. Дома ждала его заботливая еврейская жена Софа с принесенными из столовой деликатесами и вкусным, горячим обедом. И раз в неделю он бегал к Марии на Лиговку. Каждый раз сердце его замирало, когда он взбегал по лестнице на второй этаж доходного дома, нажимал кнопочку звонка и слышал приближающийся мягкие шаги Марии. Но однажды Мария сказала Вале, что она беременна и будет рожать ребёнка хочет он этого или не хочет. Валентин был в растерянности. А дома ждала его жена с другим сюрпризом. Было начало семидесятых — начало еврейской эмиграции из советского союза в страну обетованную Израиль. И вот Софа предложила мужу своему, князю Валентину Туманову, эмигрировать в Израиль. В те годы для того, чтобы эмигрировать требовался вызов из Израиля. Софа Вале этого не говорила, но у неё уже был вызов на двоих. У князя шла голова кругом. Как ему хотелось вырваться из этой ужасной страны! Но Мария? Как оставить Марию да ещё в таком положении? Голова шла кругом. Он уедет, устроится а потом вызовет Марию. Он будет посылать ей от туда деньги и через какое-то время вызовет Марию с ребёнком. Перед отъездом Валентин в последний раз поднялся на второй этаж, нажал на кнопочку звонка, услышал приближающиеся нежные шаги Марии… Последняя встреча длилась не долго. Они молчали. В конце Валентин сказал, что никогда не забудет её и ребёнка.

Эмиграция штука не лёгкая. Да Валентин прекрасно знал английский язык. Но В Америке (куда супруги поехали вместо Израиля) все говорят по-английски. Работу, которую Валентину удалось найти, была работа швейцара в богатом доме в центре Манхеттена. Жильцы дома звали его Кынязь Валя. Американцы не могли правильно произнести Князь и говорили Кынязь. Зарплата, чаевые… и делов-то открыть дверь парадной для жильцов дома, посвистеть в свисток, висевший у него на груди, и подозвать такси. Подъезжает такси, открываешь дверь и, усадив клиентов, получаешь щедрые чаевые. А в праздники получаешь ещё больше. Можно было бы, конечно, устроится учителем истории в школу. Для начала помощником учителя, потом сдать экзамен и работать учителем. Но денег-то меньше, а забот больше. Вот и стоит он, Кынязь Валя, высокий, широкоплечий, бородатый, в шинели швейцара у красивых дверей стеклянного Манхэттенского дома.

Нью Йорк, Нью Йорк

Сапожник Яков Шарф чинил обувь и думал о Боге. Яков сидел на низеньком табурете, сгорбившись, у окна в кухне. Окно выходило в небольшой дворик, по которому бегали куры. Этот угол в кухне служил Якову сапожной мастерской. У Якова, человека уже не молодого, но и не очень старого, была аккуратно подстриженная седая бородка клинышком, а голову покрывала чёрная ермолка. На плите в противоположном углу от Якова в кастрюлях что-то варилось и булькало. Запахи кухни смешивались с запахами сапожного клея и кожи. Дверь открылась и в дом вошла жена Якова Хана. Она поцеловала мезузу, прикрепленную к косяку двери, и прошла к плите. Хана старая женщина, седая и в очках, загромыхала кастрюлями.

У Якова и Ханы было два сына: старший Иосиф и младший Арон. Других детей им Бог не дал. Старший сын Иосиф уехал в Ленинград учиться, а выучившись остался в Ленинграде навсегда. Младший сын Арон по молодости лет жил с родителями. Яков с женой тоже собирались переехать в Ленинград, но всё откладывали. Здесь, в местечке в Белоруссии, в маленьком провинциальном городке, где жили евреи, литовцы, поляки, русские, белорусы у Якова был свой маленький сапожный гешефт, дом, куры, корова, огород. В этом маленьком городке Якова знали все, и он Яков знал всех. Младший сын Якова Арон, застенчивый и молчаливый парнишка, закончил школу-семилетку и не мог решить, что же ему делать дальше. Но отец его Яков не хотел, чтобы сын болтался без дела. Был у Якова в городе хороший знакомый Хасин, заведующий в городе продовольственным магазином. Хасин чинил у Якова обувь. Яков поговорил с Хасиным. Возьми сына на какую угодно работу. Нечего ему болтаться без дела. Одноглазый Хасин, жизнерадостный толстяк, всегда в дорогом, хорошо пошитом костюме, вечно с папиросой в углу рта, согласился.

— Ладно. Подумаю. Возьму его, пожалуй, рабочим к себе на склад.

Склад находился в подвале магазина и состоял из нескольких кладовых. В одной кладовой хранились мясные туши, в другой молоко, сыр, масло, сметана. Хлеб находился в отдельной комнате в металлическом шкафу. Ящики с картошкой, свёклой, луком, бочки с селёдкой, квашеной капустой стояли в отдельной кладовой, мешки с крупой и мукой в другой. Была ещё одна кладовая, где хранились ящики с бутылками вина, водки и минеральной воды. Степаныч, заведующий складом, маленький старичок, прихрамывающий, показывал Арону кладовые и объяснял, что ему нужно делать.

— Приходят машины с товаром. Надо разгрузить. Развести по кладовым. Потом сиди, отдыхай. Приходят продавцы за товаром — надо взвесить, отпустить товар. Потом сиди, отдыхай. Когда взвешиваешь овощи, фрукты надо недовешивать на усушку 100 грамм на ящик. Понял? Научишься.

Степаныч и зимой и летом носил на голове облезлую, лоснящуюся кошачьего меха шапку. На нём был белый, грязный фартук и обут он был в грубые рабочие ботинки. Степаныч время от времени снимал головной убор и вытирал вспотевшую лысину какой-то тряпицей, вытащенной из кармана потрёпанных брюк. В конце дня в кладовую спустился Хасин. Улыбка на лице. Папироска в углу рта. Большой, набухший живот.

— Степаныч, приготовь-ка мне пакет. Вызывают в горком. Как всегда. Рыбки, икорки… Ну, ты знаешь.

Арон находился рядом. Хасин обратился к нему.

— Ну, как работается, молодой человек?

Арон молчал.

— В жизни нужно уметь мычать, — сказал Хасин, растягивая каждое слово и он похлопал Арона по плечу.

Во время перерывов, когда вся работа на складе была сделана, Арон и Степаныч сидели на ящиках с овощами и Степаныч рассказывал Арону о своей службе во время первой мировой. О том, как он ходил в разведку и был тяжело ранен, лежал в госпитале и его списали — освободили от службы в царской армии. О своей любви к замужней бабе.

Арон все-таки надумал поступить в техникум и начал готовиться к экзамену. Но готовился зря. Началась война. В начале июля сорок первого немцы вошли в город. Весёлые и усталые они распевали песни, купались в протекающей через город реке и заигрывали со встречными женщинами. Образовывая гетто, власти города выделили евреям несколько улиц. В небольшом доме Якова Шарфа поселилось десять еврейских семей. Яков был хорошим сапожником, и это продлило ему и его семье жизнь. Немецкие офицеры очень заботились о красоте своих сапог, а сапоги эти время от времени требовалось чинить, и Яков оказался нужным человеком.

Наступила зима, февраль 1942 года. Стояли трескучие морозы. Приказ из Германии требовал ликвидации гетто. Ликвидации шла полным ходом уже несколько дней. С утра гетто было окружено жандармерией, эсэсовцами и полицией. Усиленный отряд полицаев на крытых брезентом грузовиках вывозил евреев куда-то за город. Им говорили: едете работать на новый объект. Обратно никого не привозили.

Рассвело. Послышался рёв приближающихся автомобилей. Лай собак. Стук сапог в дверь. Яков открыл дверь. На пороге стоял знакомый ему полицай Феликс. Отец Феликса чинил у Якова обувь. Рядом с Феликсом немец в форме войск СС держал список людей, проживающих в этом доме.

Сиренево-розовый рассвет окрашивал края зимнего февральского неба, обещая солнечный день. Стояли трескучие морозы и не верилось, что весна уже не за горами. Феликсу Янушкевичу не хотелось выходить наружу из хорошо протопленного двухэтажного кирпичного здания, покрытого выцветшей тёмно-розовой краской, где расположился отряд по борьбе с партизанами и евреями. Феликс, не высокий и широкий в плечах парень, имел грубые, неправильные черты лица. Феликса ожидал тяжёлый рабочий день. Предстояло уничтожить много евреев. Не все жиды без сопротивления шли на смерть. Некоторые сопротивлялись, не хотели идти в грузовики, готовые для погрузки. Кое-кто пытался убежать. Это был уже второй день такой тяжёлой работы. Не зря же им деньги платят, хорошо кормят, одевают, обувают. Нутро Феликсa приятно грел выпитый им крепкий чай с сахаром вприкуску. На языке ещё чувствовался привкус белого с розовыми прослойками посоленного сала положенного на ломоть чёрного хлеба. Жить можно! Феликс полез в боковой карман шинели и достал пачку крепких немецких сигарет. Он вытащил сигаретку, прикурил и сладко затянулся. Ух, хорошо! На улице пальцы обожгло порывом ледяного ветра. Пришлось натянуть рукавицы. У здания стояли наготове, с работающими двигателями, несколько крытых брезентом машин. В автомобиле, на который вскарабкался Феликс, уже сидели люди в такой же, как и у Феликса, форме с белыми повязками с надписью «Polizei». Машина тронулась.

После окончания школы Феликс устроился учеником токаря в мастерские городского железнодорожного депо. Феликса обучал делу опытный рабочий токарь Иванов. Огромного роста, в больших толстых пальцах Иванов держал в руках металлическую болванку и объяснял Феликсу, как из этой болванки нужно сделать деталь. Феликс махал головой — понял и начинал работать на станке. Токарный станок свистел, трясся, чихал, пищал, и очередная деталь была забракована. После нескольких дней такой работы Феликс больше никогда не появлялся в мастерских.

Отец Феликса, Николай, крепкий ещё мужик, лысый, с багровым цветом лица, наверно, от того, что проводил много времени под открытым небом, и ещё от того, что любил выпить.

Николай служил на кирпичном заводе всю свою сознательную жизнь. До первой мировой войны он работал на заводе грузчиком. Приезжал заказчик на своей рабочей лошади, запряжённой фурой, и Николай загружал фуру красным строительным кирпичом.

Началась первая мировая война и Николая мобилизовали. В начале войны во время восточно-прусской операции он попал в плен, сидел в концентрационном немецком лагере, а потом, до заключения большевиками Брестского мира, батрачил на немецкой ферме. Война закончилась и Николай вернулся в родной город на кирпичный завод. На фронте в периоды затишья рядовой солдат, бывший петербургский студент, обучил Николая грамоте. На заводе, куда он вернулся, узнав, что он теперь грамотный, поставили его в отдел сбыта заведующим.

Мария, жена Николая, полька и католичка, осиротела в младенчестве и ее воспитывала очень набожная тетка. Мария выросла и тоже стала очень набожной и красивой девушкой. Высокая и с тонкой талией, голубыми глазами, белокурыми густыми волосами до плеч. Она проводила много времени в костёле в жарких молитвах у статуи девы Марии или у распятия Иисуса Христа. Она знала из библии, что Мария и Иисус были иудеями, и не понимала, почему они совсем не походили на тех евреев, которых она видела каждый день. Мужчин — бородатых, с пейсами в чёрных сюртуках и чёрных шляпах. Женщин — в париках или платках, длинных до земли платьях и одетых во всё чёрное.

Мария умерла во время родов, и Николай остался один. Один Николай растил сына и подмечал за ним странности. Феликс с наслаждением мучил котят. Бросит котёнка в отхожую яму, смотрит и радуется, как несчастный котёнок пытается вырваться из-под поглощающих его нечистот. Николай наблюдал, с каким наслаждением Феликс топит в болоте слепых щенят, или с наслаждением перерезывает глотку свиньи, которая в отчаянии и от боли хрюкает и визжит и фонтан крови льётся в подставленный металлический таз.

Дорога, по которой двигалась колона грузовых машин, тянулась между озером и лесом. Озеро было сковано льдом. В машинах находились измученные, усталые люди, прижатые плотно друг к другу. Несмотря на пронизывающий холод, люди не чувствовали холода.

Впереди колоны двигалась крытая брезентом машина, набитая полицаями. В машине было весело: пели песни, курили, рассказывали анекдоты. Колону замыкали мотоциклы с установленными на них пулемётами. На мотоциклах сидели солдаты в форме СС.

Машины остановились. Дана была команда слезть с машин, построиться в ряд по четыре человека и идти колонной вглубь леса. Выйдя из леса, люди увидели свежевырытую яму. У края ямы стояли полицаи, офицеры СС и сторожевые собаки. А когда люди подошли совсем близко к яме, то увидели в яме трупы, лежащие друг на друге. Несколько человек в панике бросились бежать. Среди них был и Арон. Он успел добежать до леса, но пуля догнала его.

К началу немецкой оккупации кирпичный завод встал. Кому нужны кирпичи в такое время? Немцы пытались развивать сельское хозяйство в деревнях вокруг города, животноводство для снабжения немецкой армии, но из этого ничего не получилось, так как немцы постоянно должны были тратить свои силы и энергию на борьбу с партизанами. Сосед Николая Лука, бывший милиционер, решил открыть хлебопекарню в здании опустевшего городского помещения. Немецкое начальство одобрило идею хлебопекарни и помогло раздобыть нужное оборудование. Одному Луке с женой и единственной дочерью было тяжело справиться с таким производством; требовался ещё хотя бы один помощник. Вот Лука и предложил Николаю, своему соседу, работу в хлебопекарне. С вечера жена и дочь Луки просеивали муку. В три утра Николай был в пекарне, замешивал тесто и ждал, когда оно поднимется. В пять утра тесто делилось на ровные части и закладывалось в печь. Аромат выпеченного хлеба заполнял пекарню. В шесть приходил хозяин и горячий ещё хлеб укладывали в мешки. Николай запрягал хозяйскую лошадь и вёз хлеб в два ресторана, где питались приехавшие в город с фронта на отдых немцы. Один ресторан для офицеров, другой для солдат. В деревне, недалеко от города, стоял гарнизон немцев, и туда вёз Николай хлеб. Всё, что оставалось отвозилось, на городской рынок.

Николай вёз хлеб в деревню, где стоял полк немцев. Дорога, по которой ехал Николай на лошади, проходила между озером и лесом. Яркое солнце и белоснежный, искристый снег слепили глаза. Ехать по этим местам было небезопасно: партизаны. Но Николай не боялся. Партизаны знали Николая. Каждый раз проезжая эти места, он знал, что они будут поджидать его, и он даст им несколько буханок свежего, ещё тёплого, с корочкой, вкусно пахнущего хлеба. Откуда-то, со стороны леса, издалека, доносились автоматные выстрелы. Из леса вышли на дорогу два человека. Николай знал их. Оба партизана заросли бородой и одеты были в старые солдатские сапоги. Один был одет в немецкую солдатскую шинель, другой был в тулупе и в ватных брюках. На головах их были потрёпанные шапки-ушанки. Партизаны были вооружены.

— Как дела дядя, Николай? — сказал один из них. — Как вкусно пахнет хлебушком!

Николай соскочил с телеги и поднял брезент, под которым лежали мешки с хлебом. Он развязал один мешок и достав оттуда несколько буханок, засунул хлеб в протянутый мешок.

— Где это стреляют, ребятки? — спросил Николай, прислушиваясь к далёким выстрелам.

— Жидов убивают. Второй день, — ответил тот, что постарше, в тулупе.

Партизаны поблагодарили за хлеб, попрощались и ушли. А Николай, натянув брезент на мешки с хлебом, поехал дальше. Николай сдал хлеб немцам и возвращался в город на рынок продать оставшийся хлеб. Высоко над головой светило яркое солнце. Белый, искристый снег слепил глаза. Трескучий мороз пробирал до костей. Николай знал обратно в город путь покороче. Он съехал с главной дороги и завернул на другую дорогу, ведущую в город через лес. В лесу стояла торжественная тишина. На деревьях толстым слоем лежал пушистый снег. И только тогда, когда птицы поднимались с деревьев или садились на них и с ветвей падали хлопья снега, тишина нарушалась. Вдруг Николай услышал тихий стон. Он оглянулся по сторонам. Может быть ему показалось? Но стон повторился опять. Стон исходил из дупла широкого, многовекового дерева. Николай остановил лошадь, соскочил с телеги, подошёл к дереву и осторожно заглянул в дупло откуда исходил звук. В дупле, свернувшись клубком на прошлогодних опавших листьях, лежал человек. Лица его не было видно. На нём было только нижнее бельё: белые, испачканные кровью кальсоны и белая окровавленная рубаха. Николай дотронулся до плеча незнакомца. Человек застонал, поднял голову, и Николай увидел его лицо.

— О, да я же знаю тебя. Сын сапожника Якова. Поднимайся!

Николай попытался вытащить Арона наружу. Но было уже поздно. Арон перестал дышать. Он был мёртв.

В начале сорок четвёртого, как немцы, так и русские предчувствовали, что конец войны не за горами. Русские готовились к операции "Багратион" по уничтожению немецких группировок, а немцы проводили операции по уничтожению партизанских отрядов, численность которых насчитывала около двухсот тысяч. Коллаборационисты нервничали. Партизаны, зная их настроения, подбрасывали им листовки, в которых призывали присоединиться к партизанам. После войны разберёмся. А сейчас переходите на нашу сторону. Это вам зачтётся. Феликс решил перейти к партизанам. На это его подбил бывший учитель географии, полицай по кличке Рубильник. Это прозвище он получил из-за своего необычно длинного носа. Для того, чтобы убедить партизан в своей лояльности, нужно было привести к ним кого-нибудь из начальства. Рубильник предложил напоить начальника полиции Соколовского. Соколовский любил хорошо выпить. Его нужно напоить, связать и отвести к партизанам. Как раз в это самое время Соколовский получил от немцев награду — железный крест за особую храбрость и находился в хорошем расположении духа.

В зимний тихий вечер Феликс и Рубилник отдыхали в казарме. Народа в казарме было мало, большинство полицаев патрулировало территорию. Накануне была проведена очень удачная операция по ликвидации партизанского отряда. Удалось убить командира отряда и много рядовых партизан, захватить оружие и продовольственные запасы.

В казарму вошел Соколовский. В руках у него была большая, зеленоватая бутылка с мутным самогоном.

— Ну, кто желает партизанского самогончика? Подходи.

Феликс и Рубильник подошли со своими кружками.

Началась пьянка. Когда бутылка закончилась, Феликс предложил Соколовскому продолжить в доме у своего отца Николая. Николай знал о планах сына и одобрял решение Феликса. Он понимал, что и ему нужно уходить к партизанам. В доме отца пьянка продолжилась. Соколовский был вдребезги пьян. Заговорщики скрутили ему руки и ноги, а в рот воткнули кляп. Соколовский мычал, барахтался. Феликс ударил его поленом по голове, и он заглох. Заговорщики завернули Соколовского в брезент и вынесли в телегу, подогнанную к крыльцу.

Какое-то время Феликс воевал на стороне партизан. В сорок четвёртом было абсолютно понятно, что немцы проигрывают войну. После того, как отец Феликса, Николай, погиб в одной из партизанских операций, он решил, что пришла пора уносить ноги, но уже было поздно: война закончилась. Феликс заработал десять лет лагерей. Сидя в лагере, Феликс узнал, что на Украине бандеровцы имеют типографию, где печатают и продают фальшивые паспорта. Они продавали фальшивые паспорта даже евреям во время войны.

Феликс, в бытность партизаном, спрятал в лесу драгоценности, награбленные им у евреев. Выйдя из заключения, Феликс сказал начальству, что возвращается на родину. Он приехал в родные места. Дождался ночи. Отыскал спрятанные драгоценности и утром уехал на Украину. На Украине он нашёл нужного ему человека, заказал ему документы: паспорт и трудовую книжку, расплатился и уехал в Ленинград. До войны ребёнком Феликс с отцом ездил в Ленинград. В Ленинграде у отца жил родной брат, но он умер во время блокады. Живя в маленьком провинциальном городке, ребёнок не мог предположить, что где-то существуют пяти-шестиэтажные здания, огромные, величественные дворцы и храмы. Феликсу всегда хотелось вернуться в этот великолепный город.

Поезд остановился у платформы Московского вокзала. Феликс вместе с толпой вышел на Невский проспект. Моросил тёплый июньский дождик. Феликс шёл по Невскому проспекту. Устал. Хотелось есть. Он свернул с Невского на какую-то улицу и увидел сквер. Феликс зашёл в сквер и присел на скамейку. Дождь перестал. Из-за туч вышло солнце. Феликс снял старый, чёрный ватник и положил рядом с собой на скамейку. Развязал вещевой мешок, достал буханку чёрного хлеба, оторвал кусок и стал с жадностью есть. К скамейке подошёл и присел на краешек длинный, худой старик. Старик видимо давно не причёсывался. Седые, волосы падали на глаза. И из ушей торчали волосы. На кончике его орлиного носа висели очки с поцарапанными стёклами.

— Доктор, — представился он Феликсу, — Нет, я не доктор. Доктор, между прочим, моя фамилия, — сказал он, хихикая, с лёгким еврейским акцентом.

Старик был одет в старое, очень коротенькое пальтишко и в галоши на босу ногу.

— Похоже вы не местный, молодой человек.

— Из Сибири. Приехал в ваш город сегодня. Хочу пойти учиться, — соврал Феликс.

— А где живёте? — спросил старик.

— Пока нигде, — ответил Феликс.

— А деньги есть? — спросил старик.

— Деньги есть, — ответил Феликс.

— Живите у меня, — предложил старик. — Я вам поставлю раскладушку.

— Годится, — сказал Феликс.

— Ну, пошли тогда ко мне, — сказал старик.

Они шли недолго. На углу улицы Гороховой стоял старый пятиэтажный дом грязно-жёлтого цвета. Они поднялись на пятый этаж. Старик задыхаясь, достал ключ, открыл дверь. Они шли по длинному тёмному коридору коммунальной квартиры. Старик остановился у своей комнаты и открыл дверь. Комната, куда они вошли, оказалась большой и светлой, но бедно обставленной. В одном углу комнаты стояла голландская изразцовая печь, напротив печи стояла неубранная металлическая кровать. Посредине комнаты стоял круглый стол и на нём лежали стопы книг и остатки еды. На стенах, оклеенных старыми выцветшими обоями, висело несколько картин. На одной картине была изображены дети: мальчик и девочка. На другой — два молодых человека: мужчина и женщина. Этот жалкий старик был когда-то известным переводчиком с английского. Он переводил Драйзера, Хемингуэя. Во время блокады его семья: дети, жена погибли, а он как-то выжил, но стал очень больным человеком. Несколько раз он куда-то пропадал и оказывался психиатрической лечебнице. Ему назначили маленькую пенсию по инвалидности, на которой можно было еле-еле сводить концы с концами. Но, как только он чувствовал себя лучше и у него было больше энергии, ему в голову приходили разные идеи. Последнее время его идеей фикс было сдавать угол в своей комнате.

— Ну, как, нравится? — спросил Доктор.

— Не плохо.

— Вот здесь поставлю вам раскладушку. Ну, так что же, рассчитаемся?

— У меня сейчас с собой денег нет. Мне нужно кое-куда сходить за деньгами. Где здесь ломбард поблизости?

— Я не знаю. Спросите у кого-нибудь на улице.

— Доктор, я скоро вернусь.

Феликс вышел от сумасшедшего старика. Он был зол. Никуда не деться от этих жидовских морд. За что он их так ненавидит? Что они лично сделали ему плохого? Он не мог припомнить. С раннего детства он слышал: евреи такие, евреи сякие…

Распогодилось. Феликс сбросил с себя ватник и смотрел на проходивших мимо пешеходов. Кого бы спросить, где здесь поблизости ломбард? Феликс остановил прохожего. Им оказался подвыпивший мужичок в рабочей одежде, забрызганной извёсткой. "Маляр, наверное", — решил Феликс.

— Слышишь, парень, ты, случайно не знаешь, где здесь ломбард?

— Да, тут рядом, мать честная. Я иду в ту сторону. Пошли.

— Закурить не найдётся? Сейчас вот заложу кое-что…

Они дошли до здания ломбарда.

— Ты меня подожди здесь немного. Я тебя хочу угостить.

— Да никаких проблем, мать честная. Буду ждать. У меня перерыв на обед.

В очереди к приёмщице, которая находилась за перегородкой с окошком, стояло несколько человек. Оценщицей в ломбарде оказалась женщина средних лет, полная, с ярко накрашенными красными губами. Её светлые волосы были коротко подстрижены и завивались мелкими кольцами. Ждать пришлось недолго. Приёмщица оглядела Феликса испытующим, опытным взглядом. Феликс выложил на прилавок несколько золотых вещей. Оценщица осмотрела каждую вещь и назвала цену. Цена была низкая, но Феликс не стал спорить — нужны деньги.

Феликс вышел на улицу. Мужчина дожидался его, сидя на корточках у стены дома, и курил.

— Я даже не узнал, как тебя звать? — поинтересовался Феликс.

— Да, Егоркой меня зовут, мать честная.

— Что это у тебя? Что ни слово, то мать честная.

— Привычка такая. У меня и кличка Мать Честная. Все меня так зовут.

— Ну, вот что, Мать Честная. Где здесь можно выпить и посидеть?

— Да есть тут по близости одна пивная. Пошли покажу.

Они шли недолго. Феликс всматривался в лица прохожих. Повсюду ему чудились евреи. Особенно, если у человека был длинный нос. Феликсу так и хотелось оторвать этот поганый нос. Они подошли к шестиэтажному жёлтому зданию на первом этаже которого висела вывеска "ПУШКАРЬ". Внутри было накурено, шумно и пахло пивом. Они сели за длинный, деревянный стол. Подошёл человек и записал в чёрный блокнот: две больших кружки пива, 300 водки и копчёный лещ.

На столе стояли чёрные сухари, посыпанные солью. Друзья захрустели сухарями.

— Ну, вот и водочка подоспела, — сказал, потирая руками Феликс. Человек снял с подноса пиво, водку, и тарелку с нарезанным на широкие куски лещом. Феликс разлил водку.

"За знакомство!" — и они опрокинули стаканы. После этого закусили лещом, закурили и стали потягивать пиво. Феликс прислушался к разговору соседей справа. Там сидела группа молодых людей.

— Почему в России не любят евреев, но поклоняются еврейскому богу? В России все ненавидят всех — это нормально, менталитет такой.

— Евреи стояли за "крещением Руси", за первой мировой, за революцией в России, за второй мировой и за геноцидом русского народа, который продолжается и сейчас… Я всё же считаю, что евреи — это не нация. Это секта в христианстве, которая отказалась считать Исуса Христа богом.

— Вы почитайте Тору, хотя бы в переводе. Это же самая человеконенавистническая книга из всех. Евреи всерьез считают себя "богоизбранным народом", и это те самые ребята, история которых буквально написана кровью. Как можно хорошо относиться к народу, который ненавидит и презирает все остальные народы?

— Вася, а я их уважаю, евреев. А кто ещё мог бы нести такой светоч чёртову уйму тысяч лет? Их ненавидят в России от зависти, что сами так не делают, от лени…

Мать Честная тоже прислушивался к разговору соседей.

— Э в р е и, — сказал он, растягивая это слово, — люди… как и все.

Феликс посмотрел на Мать Честную со злобой.

— Я их давил вот этими самыми руками, — прошипел он с такой ненавистью, что Мать Честная испугался.

— Да, успокойся ты, мать честная. Давай-ка лучше выпьем.

Иосиф Шарф, сын Якова, приехав в Ленинград, остановился у брата отца, портного Моисея Шарфа. Моисей был толст и его так все и звали за глаза: Мойшa-толстяк. Моисей много курил и много работал. Он работал на государственной швейной фабрике, а дома обслуживал частных клиентов.

— Мойше, — говорила ему жена его, маленькая, пухленькая Берта, неся на тарелке большой кусок фаршированной рыбы, его любимое блюдо. — Ну, когда же ты перестанешь работать? Отдохни.

Моисей ел с большим аппетитом свой кусок рыбы. Закуривал папиросу. Вставал из-за стола и шёл в другой конец комнаты, где стоял ещё один стол для работы. На этом столе стояла швейная машина, лежали бумажные выкройки, куски тканей, нитки, иголки, ножницы, мел. Только Мойше начинал работать, как в комнату из кухни приходила с тарелкой, наполненной пирожными-корзиночками с кремом, Берта.

— Тебе надо похудеть, Мойше. Пойди погуляй.

Ох, уж эти пирожные! Объедение!

Дядька по знакомству устроил Иосифа рабочим — подсобником к себе на фабрику и оставил его у себя временно, пока в фабричном общежитии не освободится койка.

Два года Иосиф работал на фабрике, жил в общежитии, а вечерами учился на рабфаке при Ленинградском военно-механическом институте. После окончания рабфака Иосифа зачислили в институт со стипендией и общежитием. После окончания института Иосифа направили на вагоностроительный завод имени Егорова на должность инженера-конструктора. Завод Егорова предоставил Иосифу общежитие.

Иосиф был одним из тех способных, молодых и энергичных людей, в которых так нуждалась страна. Его продвигали по службе, и очень скоро он стал старшим инженером.

В единственный выходной день Иосиф чувствовал себя одиноко. Не хотелось находиться в общежитии. Он шёл гулять по городу или заходил к своему дяде Моисею. В этот раз у дядьки сидели за столом гости.

— А, да это же наш инженер. Заходи племянник. Познакомься.

За столом сидел маленький, худенький человек, лысый и в очках. Рядом с ним сидела крупная, полногрудая девушка. У неё был очень здоровый цвет лица и красные щёчки.

— Знакомься, племянник. Это мой друг Матвей. Но мы все его зовём Столяр. Матвей столяр-краснодеревщик. А это рядом с ним его доченька Лизачка. Будущий врач. Студентка медицинского института.

Тётя Берта, как обычно, наготовила много вкусного и бегала из кухни в комнату и обратно принося всё новые кушаньями. Дядя Моисей пыхтел папиросой. Он раскраснелся от вкусной еды и выпитой водки. Его огромный живот стал ещё больше и упирался в стол. Столяр запел задыхаясь (у него была астма) еврейскую песню, и дядя Моисей начал ему подпевать.

Через час Лиза встала и сказала ей пора уходить — надо готовиться к экзамену. Иосиф тоже заторопился. Никто их не стал задерживать. Всё понятно — дело молодое. Иосиф и Лиза шли вдоль канала Грибоедова. Впереди виднелись купола-луковки храма Спаса на Крови. Был светлый вечер в начале весны. Лиза рассказывала об институте, медицине, о книгах, которые она читает. Иосиф молчал. Ну, разве Лизе будет интересно слушать о том, чем он занимается. Завод, общежитие, его институтские приятели? Книги? Он читает мало. Просто нет времени. Все вечера заняты: партсобрания, митинги. Приходит домой в общежитие и валится спать. Парторганизация, как одному из самых образованных в их цеху, поручила ему каждую среду после работы читать лекцию о международном положении. Тоже требуется время, чтобы подготовиться. Но, говорить о чём-то надо. И Иосиф начал рассказывать о своём детстве. О своём маленьком провинциальном городке. О своих родителях, о младшем брате. Подошли к трамвайной остановке. На остановке стояло много народа. Лиза ждала трамвай, идущий на Петроградскую сторону. Она ехала заниматься к подруге.

— Лиза, могли бы мы с вами увидеться? — робко спросил Иосиф, краснея.

— Конечно можем. На следующей неделе у меня два трудных экзамена. Надо много заниматься. Можем увидеться в следующее воскресенье.

Подошёл трамвай. Они попрощались. Лиза вскочила на подножку трамвая и начала протискиваться во внутрь.

Иосифу было двадцать семь лет и ему уже мечталось иметь любимую женщину, детей, семью. Эй, будь что будет! Иосиф побежал за тронувшимся трамваем, успел вскочить на подножку и, работая локтями, проталкивался к тому месту, где стояла Лиза. Лиза смотрела на него с удивлением.

— Лиза, выходи за меня замуж? — сказал Иосиф, — У меня, правда, негде жить. Но мы можем снимать комнату… Я неплохо зарабатываю…

— Так быстро… Мы друг друга совсем не знаем. Давай поговорим об этом в следующее воскресенье. «Мне нужно подумать», — сказала Лиза смущённо, оглядываясь по сторонам. Окружающие посмеивались.

Лизин отец, Матвей Шарф, при НЭПе открыл мебельную мастерскую по реставрации старой и производству новой мебели. Его мебель была высокого качества и пользовалась спросом среди жён советских партийных аристократов и богатых нэпманов. Матвей разбогател, завёл знакомства с влиятельными людьми и купил большую квартиру в лучшей, центральной части города. Но хорошая жизнь продолжалась не долго. С концом НЭПа кончилась и счастливая жизнь Матвея-Столяра. Квартиру и накопленные деньги отобрали. Хорошо ещё, что не посадили. Старые связи помогли. И поселили его и дочь в маленькой двенадцатиметровой, темной комнате, в коммуналке. Дом располагался в заброшенной части города и был нелепой архитектуры. Единственное окно комнаты выходило в темный двор-колодец. И под окном лежали наколотые и сложенные дрова для отопления сырых и темных квартир.

Вечером 21 июня 1941 года, Иосиф и Лиза возвращались домой из ресторана. В этот день они отмечали первую годовщину своего брака. Пришли домой. В квартире на кухне соседи шумно обсуждали что-то. Из комнат доносились звуки радио. Война… Нападение Германии… Было ощущение, что все это как будто не всерьез. С первых же дней войны завод Егорова начал переходить на производство танков. Инженер Иосиф Шарф был абсолютно необходим заводу и наверняка получил бы "броню". Но Иосиф ушёл воевать, на фронт. В сентябре полк, в котором оказался Иосиф, разместили у деревни Купчино, а в декабре сорок первого полк перебросили в Пулково. Двое суток младший лейтенант Иосиф Шарф и его взвод пытался взять небольшой холмик. Уже много людей полегло. На какое-то время затишье. Яркое солнце. Синее небо. Великолепный зимний день. Мир… Тишина… На белом, сверкающем снегу виднеются непонятно откуда чёрные пятна. Нет — понятно. Это война. Взрывы. Звуки выстрелов. Пулемётная очередь. Все это возвращает к войне. Иосиф получил приказ отходить. Для того, чтобы отойти на свои оборонительные позиции, взводу нужно было перейти через открытое поле, покрытое глубоким снегом, расстоянием примерно в 500–600 метров. Взвод дождался ночи. Сильный мороз. Ноги вязли в снегу. Люди вскакивали, бежали, падали, ложились. Разорвался снаряд совсем рядом. Засекли. Залегли. Не шелохнутся. Почувствовали, что замерзают и бегут опять. Совсем рядом с Иосифом раздался взрыв. Осколок снаряда попал Иосифу в голову.

Не было боли и не было страха, и не было мысли "умираю". Только в ушах был шум, напоминающий звук двигателя самолёта, идущего на посадку. И всё пропало.

Лиза чувствовала своим сердцем, что что-то произошло: от Иосифа перестали приходить письма. В Ленинграде начался голод. И наконец пришло извещение о гибели мужа. Лиза горько плакала. Но каждодневная жизнь берёт своё. Голод. Голод. Голод вытесняет все. Одна мысль преследует двадцать четыре часа: еда. Лиза и отец Лизы Матвей смогли через десять месяцев эвакуироваться в Узбекистан. В Узбекистане их поселили в узбекскую семью. Лиза пошла работать в колхоз на сбор хлопка и овощей. Молоко, масло, хлеб, овощи, фрукты сделали своё дело. Лиза и отец окрепли, набрались сил. В Ленинград семья возвратилась в сорок четвёртом. Лиза вернулась в институт, получила диплом и работала в поликлинике участковым врачом. Жизнь налаживалась. Но не хватало одного — мужчины, мужа. Подруга Лизы, тоже врач, познакомила Лизу со своим холостым братом Самуилом. Самуил, конечно, не был героем её романа, но Лизе нужно было как-то устраивать личную жизнь. Пара поженилась. Жили они с отцом в одной комнате. У каждого была своя половина. Две половины разделял платяной шкаф.

Самуил Эпштейн был молод, но выглядел старше своего возраста. Среднего роста, лысоватый, полноватый он плохо одевался. Заношенные брюки. Клетчатая рубашка. Сношенные ботинки. Он плохо видел и носил очки с толстыми стёклами. Самуил получил экономическое образование и работал экономистом на военном предприятии. Ещё учась в институте, Самуил увлёкся теорией марксизма-ленинизма. Он был увлекающийся человек. И, если бы под рукой в то время оказалась бы другая теория (фашизм, маоизм, оккультизм, индуизм, буддизм, конфуцианство, даоизм) то он вполне возможно увлёкся бы и другой теорией. По вечерам, придя с работы домой, он ужинал и принимался за чтение толстого тома Маркса, как некоторые принимаются за чтение увлекательного романа. Они, Лиза и Самуил, были очень разные люди. Лиза любила людей, любила шумные компании, любила азартные игры. Всё перечисленное Самуилу было безразлично. Но, несмотря на разность в характерах, муж и жена редко ссорились. Лиза мечтала забеременеть и родить ребёнка. Но это почему-то не получалось. Ходила к врачу, проверялась. Все в норме. Только через три года Лиза забеременела и родила здорового, хорошенького мальчика. И мальчика назвали Марк.

В день смерти Сталина умер и другой человек, но умер тихо, мирно, не заметно. Умер Матвей Шарф по прозвищу Столяр. Пришли религиозные евреи, прочли молитву и увезли покойника на старое еврейское кладбище на окраине города.

В коммуналке у маленького Марика завелась подружка Октябрина, худенькая, костлявая девочка. Отца у Октябрины не было. Мать приводила домой разных мужчин. Октябрина и Марк вместе бегали по крышам дровяных сараев, вместе прогуливали школу и вместо занятий шли в кинотеатр. И наступило время, когда Марику захотелось проверить, что же там у Октябрины под платьем…

Школу Марк не любил, учился плохо, на уроках о чем-то мечтал. В школе Марка обзывали нехорошим словом жид и ему очень хотелось быть русским. И вдруг заговорили: Израиль. Шестидневная война. И такая гордость. Да, да, да я еврей. Я больше не прячусь.

В середине семидесятых Марк с родителями эмигрировал из Советского Союза в Америку. У отца Марка, Самуила Эпштейна в Нью Йорке проживал дальний родственник, богатый домовладелец. Родственник оказался хорошим человеком. Помог. Устроил Самуила бухгалтером в свой офис недвижимости. А также поселил Самуила с семьёй в скромной квартире в одном из своих домов в Манхэттене за очень небольшую оплату. Дом находился в Манхэттенском районе Вашингтон Хайтс на Беннет авеню, тихой, зелёной улице, на которой поселилось много немецких евреев, бежавших от Гитлера и обосновавшихся на этой улице ещё с тридцатых годов. Большинство немецких эмигрантов были ортодоксальными евреями. Мужчины носили чёрные костюмы и шляпы с широкими полями, на женщинах были парики и длинные юбки. И несмотря на помощь богатого родственника, отец все равно (марксист) постоянно вёл нехорошие разговоры о богатых людях. Мать Марка Лиза английского языка не знала. В пятьдесят с хвостиком тяжело начинать все сначала. Изучать язык. Сдавать профессиональный медицинский экзамен. После стольких лет работы врачом Лиза устроилась сиделкой у богатого старика. Не обидно ли? Старик когда-то работал брокером на фондовой бирже и сделал много денег. К моменту, когда Лиза начала за ним ухаживать, это уже был выживший из ума маленький, тщедушный, старичок. В конце недели старик рассчитывался наличными и каждый раз спорил с Лизой, доказывая, что он с ней уже рассчитался.

Марк находился в том возрасте, когда молодой человек постоянно думает о сексе. И вот наступил день, когда мысли о сексе погнали Марка в район проституток.

В те годы проститутки в Нью Йорке открыто стояли вдоль сорок второй улицы и Times Square. Чёрные ребята свободно предлагали марихуану: "smoke, smoke". Кто-то сунул Марку листок рекламы. В рекламе описывалось заведение девиц в здании за углом. Да и цена устраивала. Подойдя к зданию с заведением, Марк поднялся на второй этаж и заплатил двадцать долларов высокому, толстому чёрному человеку. Человек кивком головы указал: следуй за мной и привел Марка в маленькую комнатку без окон, похожую на тюремную камеру. В комнате ничего не было, кроме одного металлического стула. Чёрный мужчина вышел и в комнату вошла не красивая, костлявая, чёрная проститутка. Марк выскочил из комнаты и начал бежать по направлению к выходу. Проститутка побежала за ним.

Прошло время. Думы о сексе не оставляли. Марк подрабатывал и у него появились деньги на более респектабельное заведение. Заведение, которое Марк решил посетить, находилось в центре города. Марк поднялся на второй этаж, позвонил и дверь ему открыла не молодая, элегантно, со вкусом одетая женщина. Марк рассчитался, и женщина провела его в комнату-бар. Марку предложили коктейль, и он уселся в глубокое, удобное кресло. Минут через десять к нему подошла та же женщина, видимо хозяйка и вежливо попросила пройти за ней. Хозяйка привела Марка в комнату-раздевалку, указала на металлический шкаф, протянула ключ от шкафа и попросила переодеться. В шкафу висел белый, махровый халат. Марк переоделся и оглянулся по сторонам. Вокруг него галдела на идиш группа молодых и старых ортодоксальных евреев. Дверь в раздевалку открылась и в неё вошли несколько девушек. На девушках были купальники и туфли на высоких каблуках. Среди них выделялась особенно одна, высокая, белокурая и полнотелая девушка. Марк направился к этой девушке. От девушки исходила струя мощной энергии, молодости. Чувствовалось, что ей нравится дело, которым она занимается. Марк не мог дождаться той счастливой минуты, когда он обнимет эту статную девушку, но пузатый еврей в ермолке и с длинными пейсами оттолкнул его и проскочил в комнату девушки. Пришлось ждать, но не долго. Пейсатый вышел, и Марк вошел в комнату красавицы. Комната была маленькая и всю её почти-что целиком занимала широкая кровать, покрытая бардовым бархатным покрывалом. Напротив кровати, на стене висел умывальник. Девушка заговорила с Марком на хорошем английском, но с немецким акцентом. Её звали Гретхен, и она училась на медсестру в медицинском колледже. Гретхен была родом из бедной семьи, из маленького городка на берегу Рейна. Мама работает уборщицей в школе, а отец всю жизнь проработал на местной фабрике, но сейчас безработный и целыми днями проводит в пивной со своими дружками, такими же, как и он, безработными. Вот и приходиться работать в этом заведении. Нужно оплачивать учебу, да и помогать родителям. Она рассказывала все это, продолжая делать при этом, все то же, что она обычно делает с другими клиентами, и что она делала перед Марком с пейсатым толстяком. Марк вышел от Гретхен с чувством облегчения. В дверях он столкнулся с двумя молодыми, ортодоксальными евреями. Они шутили и спорили кто будет из них следующий.

Марк вышел наверх из глубины Нью-Йоркского сабвея, оглушённый шумом, грохотом, визгом скрежущих колёс. В носу всё ещё стоял запах, исходящий от бездомного бродяги, вытянувшегося во всю длину скамьи в вагонe сабвея. В январском утреннем небе плыли тоскливые, тяжёлые облака. Сороковая улица, по которой шёл Марк, была застроена серыми громадинами зданий. Трудовой народ спешил к исполнению своих не радостных обязанностей. Кто-то на ходу пил кофе, кто-то ел бублик, а кто-то сдобную булочку. Кому-то доставляли завтраки по заказу в офисы мальчики в белых фартуках. Обычное Нью Йоркское утро. Марк остановился у входа в серое офисное здание на сороковой улице, ещё раз проверил адрес, вошел во внутрь и направился к лифту. К Марку подошел черный охранник. Голова побрита. Черный череп блестит. Жирный живот стягивает широкий ремень.

— Куда идёте? — с чёрным акцентом, лениво спрашивает охранник.

— В 'Max Gross Co', - отвечает Марк.

— На третьем этаже, — и охранник жестом руки указывает направление.

На третьем этаже Марк отыскал дверь с табличкой "Max Gross Co". Войдя во внутрь помещения, Марк увидел немолодого человека в ермолке. Человек сидел за столом, освещённым настольной лампой. Перед стариком лежала горка часов.

Компания получала часы из Европы и распространяла их по ювелирным магазинам Нью-Йорка и другим штатом Америки.

— Вы к кому? — спросил старик, вставая из-за стола. У него была короткая шея, плотное тело и седая, густая борода. Старик говорил по-английски с немецким акцентом и был одет просто: белая рубашка и чёрные брюки.

— Моё имя Марк. Меня прислала к вам на работу благотворительная организация.

— Ах, да. Вспомнил. Я разговаривал с ними вчера. Работа у тебя будет такая: относить товар к клиентам, а в остальное время делать, то что делают Глория и Хосе. Сейчас я тебя с ними познакомлю. Иди за мной.

В комнате куда вошёл Марк, за длинным, чёрным прямоугольном столом сидели два человека — мужчина и женщина. Мужчина, испанского типа, тёмный, худенький, с недобрым выражением лицa. Чёрная молодая и полная женщина посмотрела на Марка с хитрым выражением на круглом, заспанном лице.

— Глория, объясни парню, что нужно делать, — обратился хозяин, мистер Гросс к женщине и вышел в соседнюю комнату.

— Садись рядом, — лениво сказала женщина. Глорию было трудно понять. Она говорила на чёрном сленге.

Женщина достала с полки коробку и поставила её на стол перед собой. В коробке оказалась партия швейцарских часов.

— Эти часы надо завести и надеть на них ремешки. Когда будет готово отнесёшь по адресу, который даст тебе мистер Гросс.

Пять раз в неделю Марк заводил часы, надевал на них ремешки, кожаные или из металла, и разносил их по адресам, чаще всего на сорок седьмую улицу в Манхеттене. Время от времени в офисе появлялась миссис Гросс. Это была женщина уже не молодая. У неё в ушах, на груди, на руках было много золота. Со своим мужем, мистером Гроссом, она говорила только по-немецки и очень громко, так, что иногда казалось, что хозяева ругаются.

По вечерами Марк изучал английский язык и программирование в Квинс-колледже. Студентам нравились лекции профессора Гольдберга, говорившего по-английски с русским акцентом. Профессор, большой, грузный, с копной курчавых седых волос, часто отходил от скучной темы финансов — шутил. Профессор не объявлял о своих политических взглядах, но было понятно из его высказываний кому он симпатизирует. Он сыпал цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина и Мао.

Марк полюбил Нью Йорк. Пришла весна. В апреле, как это бывает обычно в Нью-Йорке, сразу же наступало лето. На улицу высыпали люди в майках и шортах, но большинство всё ещё было одето по-зимнему. На сорок седьмой улице, имеющую также название Брильянтовой улицы, кипела жизнь. Покупали, продавали золото, бриллианты, ювелирные украшения, торговались. Кого здесь только не увидишь. Ортодоксальных евреев в длиннополых одеждах и белых чулках, в меховых шапках, чёрных широкополых шляпах с длинными вьющимися пейсами, бородатых индусов в чалмах, людей со всего света. Но здесь также можно увидеть и элегантных мужчин и женщин, покупающих изысканные украшения. Кого здесь только не услышишь: идышь, русский, местечковый английский, очень правильный английский, чёрный сленг и прочие языки со всего мира.

Утром Марк отнёс партию часов на сорок седьмую улицу, вернулся в компанию и подготавливал новую партию часов для клиента на сорок седьмой улице. Хосе подготавливал посылку с часами для отправки в какой-то город. Глория клевала носом и делала вид, что работает. Рядом с Хосе стоял маленький радиоприёмник, и оттуда разносилась по комнате весёлая испанская музыка…

Шли годы. Марк учился в колледже, подрабатывал ночным уборщиком офисов, продавцом в магазине, кассиром в супермаркете, официантом. Закончив колледж, Марк нашел работу в консалтинговой компании программистом. Он работал в группе, обслуживающей федеральное агентство. Агентство инспектировало работу фондовой биржи, следило нет ли каких-либо нарушений финансовой системы.

Каждый год в конце декабря Агентство устраивало вечеринку, посвященную концу года. Это был очень хороший год для агентства: обилие штрафов, полученных от компаний и поступающих в казну, лишение брокеров права на работу, что подчёркивало стремление агентства искоренить нарушение финансовых законов. И Агентство не пожалело денег — арендовалo банкетный зал в Хилтоне. В семь часов вечера, после рабочего дня, Марк и ещё несколько людей из его группы на такси подъехали к Хилтону.

Настроение у всех было прекрасное. Шутили. Смеялись. Официанты на металлических подносах разносили разнообразные закуски. У бара выстроилась очередь. Марк заказал себе порцию коньяка, выпил и пошёл в бар за другой порцией. Впереди Марка в очереди стояла красивая девушка с крупным мужчиной, лица которого Марк не видел, так как мужчина стоял к Марку спиной. Юная красавица была в короткой юбке, на высоких каблуках и у неё были великолепные, сильные и длинные ноги. Её рыжие волосы были зачёсаны назад и завязаны хвостом на затылке. Крупный мужчина, повернулся лицом к Марку и Марк узнал человека — профессор Голдберг.

— Ба-ба-ба. Да, мы же знакомы…Шарф…, кажется? А вот как ваше имя — не помню.

— Марк

— Лолочка, Марк был моим студентом. Лолочка — моя дочь, — представил свою дочь Марку профессор. Надо бы где-то присесть?

Марк повёл профессора и его дочь к свободному столику. Профессор был навеселе. Он уже успел много выпить.

— Лола пригласила меня на эту вечеринку. Я люблю находиться среди молодёжи.

Кстати, у Лолы завтра день рождения. Лола, давай пригласим Марка.

— Конечно, папа. Марк, придете?

— Приду. Обязательно.

На следующий день, в субботу вечером, Марк стоял у дверей квартиры профессора. Дверь открыла полногрудая, молодая латиноамериканка. На ней была цветная, плотно облегающая её крепкое тело майка. Она была в очень узких джинсах, стягивающих её высокий, круглый зад. На женщине был белый передник. "Уборщица" — подумал Марк.

Появилась Лола.

— Папа еще на работе. Скоро придёт. Это Мария — жена папы, — с улыбкой сказала Лола. — Она почти не понимает по-русски и по-английски тоже. Она доминиканка. Моя мама умерла семь лет назад. Мой папа за смешение рас. Он проводит теорию в жизнь. Он еврей, но мечтает о времени, когда евреи полностью растворятся в других народах.

Через полчаса появился отец Лолы.

— Ну, к столу, господа. Сейчас мы закусим. Мария, где ты там? — властным голосом крикнул профессор. Из кухни выскочила Мария. Видимо, она стояла у горячей плиты — по лбу её катились капельки пота. Она что-то залепетала по-испански, а затем вставила несколько слов на ломанном русском — Хотово. Зчас.

Она убежала опять на кухню и пришла оттуда с кастрюлей.

— Это моё любимоe доминиканское блюдо. Харчо называется, — засмеялся профессор. — Шучу, конечно, но очень похоже на харчо.

В квартире профессора было много антикварных вещей. Стены были увешаны картинами и гравюрами. Марк ел "харчо" и рассматривал гравюру, на которой была изображена сцена с лошадьми.

— Это английская гравюра. 19 век. Гравюра в отличном состоянии. Я собираю антиквар и картины. Это моё хобби, к тому же это приносит неплохие деньги.

— Мария, принеси из холодильника бутылку водки, — почти приказным тоном сказал профессор — Мария… consiga vodka…

Мария перестала есть "харчо", выбежала на кухню и принесла запотевшую бутылку Смирновской водки. Профессор откупорил бутылку с водкой и налил всем полные рюмки. Мария начала отказываться. Но профессор настоял на своём.

— Ну, давайте. Лола, с днём рождения! Будь счастлива!

Выпили ещё по рюмке. Мария опьянела. Профессор включил приёмник, нашёл испанскую станцию, стал прихлопывать в такт.

— Танцуй, Мария.

Мария встала и пошла танцевать.

— Он, что издевается над ней? — шёпотом спросил Марк Лолу.

— Папа за равноправие женщин, — хихикнула Лола.

Было уже поздно, когда Марк и Лола вышли от профессора.

Лола рассказала Марку немного о себе. Она работает два года в отделе кадров Агентства. Ее отдел находится в другом здании и поэтому они никогда не встречались. Квартиру снимает с подругой в нижнем Манхеттене на четырнадцатой улице. Марк в свою очередь рассказал о себе. В Агентстве работает год. Снимает студию в Вашингтон Хайтc.

Они дошли до станции сабвея. Марку не хотелось заканчивать этот вечер.

— Поехали к тебе, — неожиданно сама предложила Лола.

Несмотря на поздний час в сабвее было много народа. Чёрный парнишка с гитарой пел битловский «yesterday”. Шум колёс заглушал песню. Вошёл слепой старик, объявил, что он ветеран и стал просить милостыню. Некоторые отворачивалось, некоторые давали. Лица людей были усталые.

Марк и Лола сошли на сто девяностой улице и вошли в плохо освещенный туннель. Из туннеля они вышли на Беннет авеню. Дом, в котором жил Марк, построен был в так называемом "довоенном" стиле. Квартира, в которую они вошли, находилась на втором этаже. Марк зажег свет и Лола увидела неубранный диван, грязные тарелки на журнальном столике и книжный шкаф. Лола подошла к шкафу и стала разглядывать обложки книг.

— У тебя много русской классики. Гоголь… Пушкин. Я немножко читаю по-русски. Папа со мной занимался. Но в основном я читала русскую классику по-английски.

Лола разделась и забралась с ногами на диван. Марк принёс из кухни начатую бутылку Absolut'а и лимон.

— Я заметил, ты говоришь по-английски без акцента, — сказал Марк.

— Да, меня привезли в Америку, когда мне было пять лет.

Марк обнял Лолу и Лола прижалась к нему своим упругим, молодым и горячим телом.

Наступило утро. Марк ещё спал, когда шум, захлопывающейся за Лолой дверью, разбудил его. Она ушла, не простившись, ничего не сказав на прощанье. Болела голова. На работу Марк сегодня решил не идти. Он позвонил в офис, взял отгул и уснул. Когда Марк проснулся был полдень. Солнце, выглянув из-за тяжёлых, разорванных облаков, осветило кусок потолка комнаты и скрылось. Марк подумал, что пора бы навестить матушку, а заодно у неё и что-нибудь перекусить — его дом был пуст.

Родители жили рядом. Отец по-прежнему работал бухгалтером и все в той же конторе у дальнего родственника, а матушка подрабатывала, ухаживая за старыми людьми. Матушка обрадовалась приходу Маркa. Она была одета в узкие брючки, и на ней была толстая шерстяная кофта, хотя в квартире было жарко. Она сидела на кухне и пила чай с печеньем.

— Ты, наверно, есть хочешь, а?

— Да, не откажусь.

Матушка залезла в холодильник и вытащила всё, что у неё было: колбасу, сыр, холодную куру, хлеб.

После проведённой у Марка ночи Лола пропала. Марк пытался увидеть Лолу. Звонил ей домой. Никто не отвечал. Отдел кадров Агентства, в котором работала Лола, находился в другом здании и в другой части города. Марк решил позвонить в офис, где могла находиться Лола. Лола взяла трубку.

— Почему не Голдберг, а Штейн?

— А потому, что я была уже однажды замужем. Очередная глупость в моей жизни.

— Куда же ты пропала, Лола?

— Было плохое настроение. Не хотела никого видеть. Кстати, сегодня конец года — 31 декабря. Мы всегда в этот день встречаемся с родственниками в ресторане. Приходи. Я скажу папе, чтобы он заказал ещё одно место для тебя. Придёшь?

— Приду.

Гости собрались в Бруклине в русском ресторане к восьми часам вечера. Было ещё тихо. Музыканты приходят в девять. Первая рюмка, первый тост. И все хотят, чтобы этот тост был коротким. И так хочется уже поскорее опрокинуть эту первую рюмку и почувствовать, как обжигающий напиток впитывается в стенки желудка, и затем опустить в рот этот одетый на вилку кусочек селёдки или колбаски или чего-то там ещё. И пошло и поехало. Звон рюмок, тарелок. Пожалуйста, подайте мне то, подайте мне это. Где-то опрокинулась рюмка с водкой, где-то разлился стакан с каким-то напитком. Белоснежные салфетки валяются под столом. Жёны ругаются с мужьями.

— Перестань пить! Тебе же нельзя, скотина!

— Да, пошла ты…

Профессор уже много выпил, когда пришли музыканты и заиграла громкая музыка. Рядом с профессором сидела элегантно одетая, коротко подстриженная блондинка, кузина профессора. Они спорили.

— Большинство населения не платят никаких налогов. Миллионы получают фудстемпы, — говорила блондинка. Она раскраснелась. — Ты, понимаешь это, Сэм?

— Если людям дать фудстемпы — они будут покупать продукты. Это очень даже хорошо для экономики! Понятно, кузиночка?

— Вы — демократы, во всём обвиняете корпорации. Корпорации дают работу, бонусы, корпорации…

— Корпорации нелюди — почти что кричал со злостью профессор.

Заиграла очень громкая музыка. Ничего не было слышно. Профессор и кузиночка вскочили со своих мест и побежали к танцующим.

После нескольких рюмок Лола развеселилась. Она прижалась к Марку и взяла его за руку. У неё были очень красивые руки: белая, мраморная кожа, длинные пальцы.

— Не обижайся, — сказала Лола, — Я просто устала от этой жизни. От всех этих забот. Неужели тебе не надоело? Одно и то же изо дня в день.

— А какой выход, Лола? Мы должны быть довольны. У нас есть работа. Мы живём в Америке. Мы молоды…

— Ерунда всё это! Работа… Америка… Я должна как-то всё это изменить. Как? Пока ещё точно не знаю. Я уезжаю в Калифорнию.

— Голливуд?

— Не знаю. По крайней мере, там всегда лето. Хорошая погода.

— Хочешь я поеду с тобой? — неожиданно для себя сказал Марк, зная что он никуда не поедет.

— Нет. Не надо. У тебя и здесь будет всё хорошо. Ты, знаешь, у меня предчувствие — я рано умру. Как моя мать. Мне нужно торопиться. А сегодня давай веселиться! Пошли!

Они вскочили со своих мест и втиснулись в толпу танцующих людей.

Ещё не начало рассветать, хотя было уже раннее утро, когда Марк вернулся домой. Он лёг, не раздеваясь на диван, и закрыл глаза. Диван покачивался под ним. Через минуту Марк спал, и когда проснулся его тошнило и болела голова. Он знал, что есть средство избавиться от этого состояния — рюмка водки. Но от одной мысли о спиртном его ещё больше затошнило. Наконец, он решился и выпил несколько глотков водки прямо из горлышка. Марку стало легче и он заснул. Марка разбудило яркое зимнее солнце. Он поднялся и сидел несколько минут, приходя в себя. На журнальном столике лежала толстая тетрадь, куда Марк записывал мысли, события, впечатления. Марк взял тетрадь в руки и начал переворачивать листы, иногда он останавливался, читал.

«Кто сказал что в Америке капитализм? В Америке капитализм существует

только при рождении какого-либо предприятия. В самом начале. Затем

начинается рост и возникает корпорация. Корпоративная Америка губит прогресс, она против индивидуализма, она за коллективизм».

Рабочий день начинался с кофейной комнаты. У кофеварки уже стояло несколько угрюмых сотрудников с припухшими после ночи лицами. С бумажным стаканчиком кофе Марк шёл к рабочему месту, включал компьютер, пил кофе и шёл в туалет. В туалетной кабинке лежала свежая, оставленная кем-то, газета. Мелькали заголовки. Левые…правые… Последние две недели Марк работал над проектом, не поднимая головы, а теперь сидел без дела. Обычная ситуация. Чем же ему занять себя сегодня во время ланча? Пойдёт в ирландский бар. Поболтается по городу…

На работе Марк подружился с консультантом по имени Ашок. Ашок, симпатичный, белый индус, при разговоре покачивал головой из стороны в сторону. Ашок был старше Марка, женат, имел детей. Как-то они вместе пошли на ланч и разговорились. В Индии у Ашока живет братишка Сураж. Сураж ловкий предприниматель. У него есть хорошая идея. Продавать дешевые индийские мозги в Америку. В Индии труд дешёвый. Молодые ребята с хорошим образованием работают в три смены: пишут программы, тестируют их. Проект создаётся в короткий срок. Прибыль большая как для Индии так и для Америки. “Я вот что думаю: предложим, я и ты, эту идею руководству в письменной форме. Разложим все по полочкам.” — предложил Ашок. Так и сделали. Руководству идея понравилась. Так возникло отделение американской компании в Индии. В первый год в компании уже было триста человек, а через десять, когда Марк стал одним из управляющих директоров компании — три тысячи. Но был ли счастлив Марк? Он был женат. Жена, образованная и красивая, была дочкой одного из руководителей крупного американского банка, с которым Марк познакомился в теннисном клубе. У него было двое прелестных детей — мальчик и девочка. Но Марк не был счастлив. На работе среди таких же, как и он, директоров, было постоянное соперничество. Каждый гнался за следующим чином. Каждый боролся за место поближе к Главному. И дома жена сравнивала их семью с другими, такими же семьями, семьями их круга. Кто-то купил яхту больше и дороже, чем у них. Кто-то купил дом красивее и дороже, чем у них. И так без конца. Всё мало… И Марк начал всё чаще и чаще после работы заходить в бар, где он проводил пару часов в кругу простых, беззаботных, как ему казалось, людей. Марк приходил домой навеселе, жена и дети стали замечать странное поведение Марка. И Марк каждый раз должен был придумывать какие-нибудь истории. И на работе Марк всё чаще отказывался от ланча с сотрудниками и уходил один в какой-нибудь бар подальше от офиса так, чтобы его никто случайно не встретил. Люди замечали, что Марк возвращался после ланча навеселе.

В своих раздумьях Марк завидовал тем бродягам, которых он видел на улицах Нью Йорка. Как мало им надою. Как они свободны. В дни таких раздумий и настроений Марк встречался с пьяницей дядькой Максом. Для пьяницы дядя Макс одет был весьма прилично: чёрный костюм, белая рубашка, галстук, чёрные ботинки блестели. Высокий и худой Макс сутулился. Его седые редкие волосы были зачёсаны назад. С бутылкой спиртного дядя Макс и племянник шли в Форт Траян Парк. Парк распологался на высоком берегу реки Гудзон. С крутого берега, насколько видно глазу, видна извилистая линия реки, круто поворачивающая у горизонта. Другой берег скалистый, тёмно-коричневого цвета, и, начиная с весны до осени, покрытый густой зеленью. В этот летний, солнечный день дядя и племянник сидели на скамейке парка в тени развесистого могучего дерева. Возможно, здесь когда-то рядом с этим деревом краснокожие индейцы разбивали палатки и плясали свои дикие танцы. Возможно, это дерево когда-то в молодости видело солдат Вашингтона. На дорожке парка появился размахивающий руками, быстро идущий человек.

— Да, это же Марксист, — радостно сказал дядя Макс, — Марксист, давай сюда… выпьем.

Марксист, немолодой человек с внешностью еврейского интеллигента, бездомный местный бродяга, лысый, маленький, в очках, был одет в заношенные серые байковые шаровары и разорванные кеды. Его настоящее имя, никто не знал. Все бродяги в округе называли его Марксистом. Говорили, что в прошлом он был профессором экономики в каком-то университете.

— Личность для истории не имеет никакого значения. Бога нет. Пролетарии всех стран соединяйтесь, — Марксист выкрикивал лозунги громко, обращаясь к какой-то невидимой аудитории. Марксист подошёл к скамейке.

— Держи, — сказал дядя Макс и протянул Марксисту пластиковый стакан с водкой. Марксист, трясущейся рукой, с жадностью схватил стакан. Запрокинув голову назад и опустошив стакан, Марксист поморщившись сел на траву.

В этот день Марк напился и не пришёл домой. На следующий день повторилось то же самое. Так продолжалось несколько дней. Когда он появился у себя дома, опухший и грязный, жена прогнала его. Марк просил прощения, обещал взять себя в руки, но ничего не получалось. Он продолжал пить, появлялся в офисе пьяный и в конце концов со службы его выгнали. Все, в кругу в котором он вращался, от него отказались. Марк потерял всё: семью, детей, положение, высокую должность и оказался в лечебнице для алкоголиков. Выйдя из лечебницы, Марк пытался найти работу. Любую работу. Жить-то надо. Но когда Марк рассказывал кем он был и что он делал — ему отказывали. Пришлось обманывать. И тогда Марка приняли продавцом в супермаркет.

Начало бабьего лета. Душно. Жарко. А в супермаркете прохлада. В гастрономическом отделе очередь. Отрываешь номерок и ждёшь. Обслуживают вас люди с довольными и добрыми лицами. Они предлагают покупателям попробовать кусочек колбаски или сыра или ещё чего-нибудь там такого, лежащего на матовой, пергаментной бумаге. Продавцы не торопятся, спокойно взвешивают, подсчитывают, заворачивают, улыбаются. Обслуживают покупателей три продавца: двое пожилых мужчин пенсионного возраста и один молодой. Молодого продавца зовут Марк.

Райская деревня

После тяжелой, длительной болезни и смерти жены Альберт не находил себе места. Он ходил по опустевшей квартире и в ушах его звучали женины слова: «ты будешь искать меня в каждом углу». Все ему напоминало жену: кровать в спальне, одежда в шкафу, баночки-скляночки в ее ванне. Нужно было куда-то уехать, нужно было поменять обстановку. И погода в Нью Йорке была ужасная: не переставая лил дождь, по небу ползли тяжёлые, свинцовые облака. Да. Уехать. Бежать. Сменить обстановку. И Альберт принял решение переехать во Флориду. Никто и ничто его не держало. Он был одинокий пенсионер.

Квартира во Флориде с террасой в белом двухэтажном доме находилась на берегу живописного канала и располагалась на закрытой территории сообщества с названием «Райская деревня». Окна террасы выходили на канал. Вокруг канала росли южные растения: пальмы, широкие и высокие деревья баньян, множество красочных цветов, плавали или прохаживались египетские утки с яркой, живописной окраской, прилетали белые ибисы с длинными клювами и белые аисты с длинными шеями. У всех этих птиц было одно занятие — поиски пищи. И какая же это была разница по сравнению с Нью Йорком — яркое солнце, синее небо, легкие пушистые облака. Альберт сидел на террасе, наслаждался чудесным видом, но мысли его были далеко-далеко. Любопытно устроен человеческий мозг. За одно мгновение вся прожитая жизнь сжимается и проносится перед глазами с огромной скоростью. Молодые родители, бабушка, дедушка, запах фаршированной рыбы, еврейский праздники, молодые дядьки, тётки, двоюродные братья и сестры… Где всё это? Детство. Маленькая, тёмная комнатка. Одно окно с двойными рамами выходящее в тёмный двор-колодец. В комнате двухстворчатый, светлого дерева шкаф с зеркалом, кровать у окна, темный стол на одной толстой ножке, над столом цветной абажур и в углу жестяная печка. Отец выпивал. Привык во время войны. Родители скандалят. Альберт выбегает в темный коридор. В коридоре ниша с вешалкой. Альберт прячется за чьё-то пальто, висящее на вешалке и ждёт, когда закончится родительская ссора. В коридор выходит некрасивая и худая соседская девочка Владлена. Дети выбегают на улицу. Полдень. Не яркое северное солнце. По небу плывут легкие, летние облака. Вокруг дровяные сараи. Дети забираются на крышу одного из сараев и бегут по крышам, перепрыгивая с сарая на сарай. А когда детям надоедает они спускаются с крыши сарая и возвращаются домой. Родители Альберта куда-то ушли. У Владлены мать кондуктор приходит под утро. Дети скучают в комнате Владлены. Чем же заняться? Комната маленькая, бедно обставленная: две металлические кровати, убранные кружевами и подушками, комод, стол, металлическая печка. На стенке весит репродукция. Картинка Шишкина. На картинке медведи в летнем лесу.

— Я тебе сейчас что-то покажу говорит Альберт, — и он опускает штанишки. Владлена рассматривает то, что показывает ей Альберт.

— Теперь ты мне покажи? — просит Альберт.

Владлена стягивает розовые, толстые штаны. Слышно как кто-то идёт

по коридору. Вернулись родители Альберта. Владлена быстро натягивает штанишки. Альберт убегает к себе. Мать ругает Альберта.

— Альберт, почему ты так плохо учишься? По арифметике одни двойки. Вот увидишь тебя оставят на второй год! Никакой радости от тебя. Двоечник! Мы решили отдать тебя в интернат. Слышишь?

Школа-интернат располагалась в глухом районе города. Рядом со школой находилось старое кладбище. Гуляя между оград, крестов, памятников — Альберту приходили страшные мысли «И я когда-то умру? Нет, нет, никогда». И ещё долго в такой день у Альберта не проходило чувство страха от великой тайны смерти.

В школе училась девочка переросток. Её звали Оля. Выше всех на голову, с большой грудью она плохо училась. Как-то она подошла к Альберту.

— Ты хорошо пишешь. Напиши за меня сочинение? А то я опять получу двойку.

— А что мне будет за это?

— Поцелуй?

— Этого мало

— Чего же ты хочешь?

— Пощупать тебя

— Ну это можно. Договорились.

Альберт написал для девчонки сочинение. Она получила хорошую отметку. Пришло время расплаты. Девочка Оля подошла к Альберту. «Пойдём» — сказала она. Начинало темнеть, когда они вошли в сквер недалёко от школы. Никого не было. Они сели на скамейку.

— Ну целуй и щупай.

Альберт дотронулся до упругой, пружинистой девичьей груди и поцеловал Олю в щеку. Девочка расставила круглые колени.

— Можешь потрогать и там.

Альберт смутился. Оля взяла ладонь Альберта и просунула её между расставленных круглых колен и млея закрыла глаза. Альберт почувствовал влажную теплоту.

— Ну на первый раз хватит, — Оля отстранила руку Альберта — Когда подрастёшь… короче рано тебе ещё такими делами заниматься. Пошли обратно. Уже темно.

— Я тебе ещё пригожусь, — сказал Альберт.

Но Альберт больше не понадобился. Вскоре большую девочку родители забрали из интерната. Отец Оли был военный. Семья переехала в другой город.

Спокойное море. Яркое солнце. Белый песок. Альберт сидел на складном стуле на берегу океана и наблюдал за синими волнами. «Может ли всё это когда-нибудь надоесть?» — думал Альберт. Около него остановился маленький старичок. Старик пришёл с зонтом и раскладным стулом. Он стал устраиваться на песке. «Наверно, в молодости старик был выше и был блондин» — , подумал Альберт. На голове старика торчали редкие волосы и кожа головы была покрыта старческими темно-коричневыми пятнами. Старик шевелил челюстями — зубные протезы ему явно мешали.

— Меня зовут Джо. Я экстрасенс, — представился старик.

— Очень приятно. Меня зовут Альберт. Вы, наверно, живёте в Райской деревне?

— Да, в деревне.

— Я там живу тоже, но вас там никогда не встречал.

— Во-первых деревня довольно большая. А во-вторых вы не ходите на наши танцы в клубе.

Старик устроился около своего нового знакомого на песке и начал рассказывать о себе, хотя никто его об этом и не просил. Старик нуждался в слушателях. У него был британский акцент. Старик родился в Южной Африке. Через каждое слово старик вставлял: bloody. Старик воевал в Израиле. Жил в Канаде. Сейчас ему было девяносто лет. Жена его умерла. У него две подруги. Одна ему помогает по хозяйству. С другой, богатой британской аристократкой, по имени Henley, он приятно проводит время. Когда старик говорил о своих подругах в нем всё ещё проглядывал самец. Немного подумав, Альберт задал экстрасенсу вопрос:

— Если вы экстрасенс, то могли бы вы мне помочь с моей проблемой?

— Я излечил многих людей. Некоторых спас от смерти. Конечно же я могу вам помочь. Какая у вас проблема?

Альберт замялся, покраснел, а затем выпалил:” могли бы вы вернуть мне мужское здоровье? ’’

— Дорогой, это ерунда. Вылечу. Будите творить чудеса! Когда начнём? Завтра?

— Договорились, — согласился Альберт.

На следующий день Джо-экстрасенс явился к Альберту в назначенное время. Он был одет в чёрный костюм и лакированные чёрные штиблеты. На нем была белоснежная рубашка и красный галстук-бабочка.

— Ну что ж начнём? — И Джо начал дуть на руки и растирать их одной рукой о другую.

Закончив подготовку, Джо обхватил руками голову пациента и при этом что-то нашёптывал. Так продолжалось минут двадцать. Потом он стал ходить кругами вокруг Альберта, хлопая одной ладонью о другую. Это продолжалось ещё минут десять. И в конце он резко остановился и скал «Аминь!».

— Через неделю все ваши проблемы, мой друг, будут позади. Всю неделю я буду работать с вами, но уже без вас. Мне нужна ваша фотокарточка.

Альберт вынул из альбома фотографию, выписал чек и протянул все это экстрасенсу.

Прошла неделя. И действительно произошло чудо. Нельзя было терять время.

С Виолеттой Альберта познакомил кузен, живущий в Калифорнии. Виолетта была его соседкой. Виолетта прилетала рано утром из Сан-Диего. Альберт поехал её встречать. Дорога была пуста. Альберт волновался. Он её никогда не видел. Только на фотографии. Виолетта была одинока и не могла наговориться. Она звонила из Калифорнии каждый день в течение нескольких месяцев. Рассказывала о своей жизни, о своём бывшем, о том, что она всё ещё не освободилась от него. Виолетта преподавала музыку — фортепиано для детей. А также она была тренер по женскому боксу. Не правда ли странное сочетание? Как назло накануне встречи с Виолеттой Альберт стал себя плохо чувствовать: задыхался, покалывало сердце. Конечно, Альберту сейчас было не до Виолетты. Но и откладывать встречу не хотелось. Альберт волновался перед предстоящей встречей. Как всем невысоким мужчинам Альберту нравились высокие женщины. Но Виолетта была слишком высока. Прибавьте к этому высокие каблуки. У Альберта появлялись трусливы мысли, а не повернуть ли назад и забыть эту глупую историю. Но что будет тогда с Виолеттой? В чужом городе? Нет он не может так поступить! Будь что будет.

Виолетта, получив багаж, вышла наружу из здания аэропорта. Красивой её всё-таки назвать было нельзя. Возможно, из-за курносого носа. Но в остальном у неё всё было в порядке. Высокая. Спортивная. Густые русые волосы до плеч. Зеленые улыбчивые глаза. Большая грудь. Потом уже она призналась, что носит специальный лифчик, увеличивший размер её груди. Она прилетела рано. Ещё было темно. Она стояла высокая, в майке обтягивающей её мощный бюст. На ней были чёрные в обтяжку шорты и узкие кожаные, белые сапоги на высоких каблуках. Альберт, увидав грандиозную фигуру, догадался — это она Виолетта и он пролетел мимо. В автомобиле вскоре зазвонил телефон.

— Альберт, где же ты?

— Я совсем рядом. Подожди минутку.

Альберт, сделав круг, подъехал к Виолетте и глубоко набрав в себя воздух и затем его выдохнув, вышел из автомобиля.

— Ну, вот мы и встретились, — сказал Альберт улыбаясь и подойдя к Виолетте. Альберт чувствовал себя жалко, когда Виолетта подойдя к нему вплотную и слегка согнув ноги в коленях, чмокнула его в щёку.

— А я не ошиблась. Ты cute. И выглядишь отлично. Я не люблю молодых мужчин. Мой бывший тоже был на много старше меня.

Взошло солнце. Виолетта рассказывала о своей жизни. Приходиться много работать. С утра разъезжает по спортивным клубам. Тренирует молодых женщин боксировать. Потом даёт уроки музыки детям. И так с утра до позднего вечера.

Приехали. Сели за стол. Альберт хорошо подготовился к встрече. На столе стоял пышный букет цветов, красовалась бутылка дорогого шампанского, бутылка отличного коньяка, чёрная икра и другие лакомства. Выпили шампанского. Потом добавили немного коньяка и начали целоваться.

— Ты здорово целуешься! — млея прошептала Виолетта и её рука нежно дотронулась до колена Альберта и поползла вверх. После бурных поцелуев перешли в спальню. Разделись. Альберт пытался овладеть Маргаритой.

— Нет. Если я тебе отдамся, то сразу же к тебе сильно привяжусь, стану твоей рабыней. Я такая. После бывшего у меня ни с кем не было секса. Я боюсь саму себя. Но я тебе сделаю что-то другое. Специальный массаж, — таинственно, шёпотом сказала она.

После «массажа» Виолетта и Альберт лежали рядом и болтали.

— Как же ты обходишься без секса? Ведь ты такая страстная? — поинтересовался Альберт.

— У меня есть мой незаменимый друг — Вибратор.

— И как часто ты им пользуешься? — поинтересовался Альберт?

— Пару…раз в день.

После «массажа» Альберт расслабился, хотелось спать. Но Виолетта была полна энергии.

— Поехали куда-нибудь. Погуляем. Я люблю боулинг.

«Как бы от неё отвязаться! Я устал, хочу спать и я ненавижу боулинг»- подумал Альберт, но вслух сказал: «Поехали». Светило яркое солнце и дул приятный ветерок. Альберт надел обувь с высокими каблуками. Ходить в этой обуви было неудобно — ноги заплетались. Но высокие каблуки не помогли. Всё равно Виолетта возвышалась над ним. Какой-то прохожий, проходя мимо громко сказал: мафиози. По дороге Виолетта рассказывала о своей жизни. Она родилась и вышла замуж в Риге. Муж закончил морское училище и в первом же рейсе в Сан-Франциско попросил политическое убежище. Это были советские времена и ей пришлось не легко с маленьким ребёнком на руках. В Америке муж, закончив полицейскую школу, работал полицейским. Но у бывшего мужа был скверный характер и его выгнали из полиции. Советский Союз рухнул и бывший муж приехал в Ригу, женился во второй раз на Виолетте и увёз её и сына в Америку. Приехав в Америку муж записался в американскую армию, а Виолетту с ребёнком поселил в доме своего отца, который к тому времени перебрался из Риги в Америку. Пока муж служил в американской армии у Виолетты завязался бурный роман с отцом мужа.

— Но Бог меня наказал, — закончила свой рассказ Виолетта — отец моего мужа работал кровельщиком. Он свалился с крыши. Разбился и умер. После этого я ушла от мужа. Он никогда не узнал о моей связи с его отцом. Сын меня ненавидит и живёт с отцом. Сын мне никогда этого не говорил, но я думаю он каким-то образом знал о моей связи с дедом.

Они приехали в городок, где находился боулинг. Альберту идти было трудно, ноги заплетались, появилась отдышка. Он проклинал всё на свете. Для чего ему сдалась эта Виолетта?! Ещё если бы она ему нравилась… А Виолетта чувствовала, что она ему не нравится. И она злобно сказала: «Я тебе совершенно не нравлюсь. К тому же я вижу что ты себя плохо чувствуешь. Вернёмся домой. Через два дня я уеду и мы все забудем».

— Да нет же, всё нормально. Успокойся. Ты мне очень даже нравишься, — соврал Альберт.

В клубе Альберт, бросив в цель несколько шаров, почувствовал себя совсем плохо, но вида не показывал. А Виолетта, наигравшись, предложила поехать в корейскую баню. Но до бани дело не дошло. Альберт стоял с шаром в руке и целился. Вдруг пол под ногами зашатался, все поплыло и он потерял сознание.

В больнице Альберт, глядя на белый потолок, соображал что же с ним произошло? Виолетта…Боулинг… Позор! В палату вошёл молодой доктор. Поздоровался.

— Анализ крови… секундочку, — сказал он глядя в iPad, — хороший.

— Что же со мной произошло?

— Трудно сказать. Не знаю. Возможно, переутомились. Побудьте здесь ещё денег-другой. Понаблюдаем.

Доктор ушёл. Альберт лежал на больничной койке у широкого окна. Мимо окна пролетал вертолёт и был слышен шум его мотора. Альберт начал засыпать. Его тело стало лёгким-лёгким и он полетел. Во сне Альберт летел над Нью-Йорком. Кругом были огни. Миллионы огней. Альберт проносился над океаном. Начало светлеть. Он летел над Петербургом, над Петропавловской крепостью. Он начал спускаться и оказался рядом с фигурой ангела и так же как и ангел ухватился за шпиль. Город был как на ладони. Неужели я умер? И вдруг Альберт оказался у входа здания компании где он когда-то работал. Альберт прошёл незамеченным мимо двух охранников. Охранники были заняты. Один читал последние новости, уставляясь на экран компьютера. Другой играл в видеоигру. Альберт поднялся на второй этаж. Он шёл между офисными перегородками и остановился там, где висела табличка с именем Али. «Неужели он всё ещё здесь?» — промелькнуло во сне в голове Альберта. Этот мусульманин был когда-то его начальником. На экране компьютера Али был раскрыт мусульманский интернет-журнал. «Скажи джихад” — приказал Альберт. — И так вот повторяй всё громче и громче. Али сказал “джихад”, потом громче “джихад”, потом уже кричал “д ж и х а д!”. Все служащие отдела с недоумением смотрели на Али. Он закрывал свой рот двумя руками, но это не помогало. Он кричал изо всех сил “д ж и х а д”. Пришла охрана и кричащего Али куда-то увели. Покончив с Али, Альберт подошел к офису с табличкой, «Ку-Ку (Крис)». «И этот китаец всё ещё здесь». В офисе Ку-Ку не было. Видимо он, как и остальные работники, побежал смотреть на джихадиста. Чем же занимается Ку-Ку? Альберт уселся в кресло Ку-Ку. На экране компьютера Ку-Ку застыла карточная игра. Его стол был чисто прибран. Ку-Ку худенький китайский мальчик лет пятидесяти, вернулся в свой офис.

«Ку-Ку, ты сейчас зайдёшь в офис к главе департамента и поцелуешь его в толстый зад», — приказал Альберт. Только Альберт это приказал, как Ку-Ку побежал в сторону офиса Самого Главного. Альберт за ним. Самый Главный оказался в офисе и что-то читал. Ку-Ку остановился в дверях, постучал.

— Могу войти? — спросил Ку-Ку.

Самый Главный удивился. Такие незначительные работники никогда не приходили к Самому Главному.

— Могу я поцеловать Вас в жопу? — спросил Ку-Ку.

— Да как ты посмел? Охрана!

Ку-Ку подошёл к Самому Главному вплотную и начал пытаться поцеловать его в зад. Началась борьба. В офис вбежала охрана и вывела сопротивляющегося Ку-Ку… И тут Альберт проснулся. Виолетта прислала сообщение. Она улетела домой.

В клубе, находящимся на территории Райской деревни, по субботам “давали танцы”.

Ещё было светло, но жёлтый солнечный шар быстро опускался к линии горизонта и прятался за белыми, лёгкими облаками. Альберт вышел из дома и направился в сторону клуба. Большое, коричневое здание клуба, со светящейся башней, стояло на возвышении.

В зале для танцев собралось много народа. Альберт подошёл к столику, за которым сидели его знакомые. Поздоровался. Это были два друга Калман и Маркс. Калман, маленький и худенький с красными пятнами на лбу и щеках, любил Пушкина, многое знал наизусть и декламировал поэта при любой возможности. Он никогда не был трезв, но одет был опрятно: белая рубашка, галстук, чёрные ботинки. Никто не знал настоящее имя человека по прозвищу Маркс. Это прозвище прилепилась к нему в молодости. Автор «Капитала» Маркс был кумиром Маркса и Маркс постоянно цитировал Маркса. Маркс был в помятых широких брюках, в старых истоптанных спортивных тапочках и белой майке, на которой красовалась эмблема серп и молот. Человек он был худой, высокий с острым, длинным носом. Он носил очки с толстыми стёклами, они ему мешали и он их постоянно поправлял.

Два толстых, пожилых музыканта исполняли популярные мелодии и песни. Танцевальная площадка освещалась разноцветными вращающимися лампами. Старые женщины кружились со старыми женщинами. Одна старуха-инвалид танцевала с инвалидной палкой.

Альберт, Калман и Маркс сидели за столом и пили вино. Альберт разглядывал стариков и старух, забыв, что и сам он был далеко не молод. К нему подошла старая женщина и пригласила на танец. Они вышли на середину зала. Танец был медленный и Альберту пришлось взять женщину за талию. Танец закончился. Альберт вернулся к своим знакомым. К столу подошёл экстрасенс Джо и обратился к Альберту.

— Ну что? Проверили? Всё работает? Я же говорил. Зря денег не беру.

Альберт протянул экстрасенсу стакан вина. Экстрасенс оживился и начал рассказывать историю о том, как он разбогател в молодости на контрабанде в Южной Африке. Марксу не понравилось история и он сказал, что всё зло от денег, а потом вдруг выкрикнул не с того не с сего знаменитую фразу: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!».

К столу подошла супружеская пара Гарик и Мими. Они жили в Деревне много лет. Все их знали. Поздоровавшись, пара присоединилась к компании. Мими всему удивлялась и было не понятно от чего это? От глупости или от необразованности? К Мими прилепилась кличка Блаженная. Гарик относился к тем людям внешность которых трудно описать. Пожалуй только одно, что можно было бы о нём сказать определённо — у него были ярко выраженные семитские черты.

Танцы закончились. Народ продвигался к выходу. Наступила душная ночь. Где-то крякали утки. Над головой стояла огромная, кровавая луна.

Наука страсти нежной

Борис Каценбаум

В семье Бориса Каценбаума и его жены Софы осенью 195* года родился мальчик. Ребёнок появился на свет божий болезненным и слабым. И дали мальчику имя Марат в честь знаменитого героя французской революции. Родители не были знатоками истории французской революции, но имя Марат звучало красиво. От бесконечного плача ребенка отец и мать не высыпались, стали нервными и ссорились. В те голодные послевоенные годы было не легко сводить концы с концами. Но если глава семьи заведующий овощной базой, а его жена кассир в гастрономе — жить можно. Семья жила в большой, светлой комнате, но коммунальной квартире, в центре города Ленинграда на улице Гороховой. Эту комнату глава семьи получил от партийной организации за заслуги связанными с общественной работой на овощной базе — пропаганде марксизма-ленинизма. В этом доходном доме в центре города, построенном приблизительно в середине девятнадцатого века, жили когда-то в просторных квартирах аристократы, помещики, чиновники, мещане. После революции в квартире поселились люди разные: местечковые евреи, пролетарии и несколько интеллигентов. И даже жил в этой квартире бывший лакей Феликса Юсупова. Уже будучи стариком, подвыпив он с любовью рассказывал о барине. Другой сосед, баянист, выходил на общую кухню с баяном и пел под аккомпанемент баяна очень грустные песни, такие грустные, что он и сам начинал плакать. Во время ленинградской блокады в этой квартире у женщины умер ребёнок и она долгое время держала трупик в коммунальной ванне и это ей позволяло отоваривать хлебные карточки на ребёнка. Жили в коммуналке и скандалисты. Один чудак решил держать в коридоре мотоцикл, на котором не ездил. Жена мотоциклиста потребовала: убери мотоцикл на улицу! Мотоциклист выбросил почти-что голою женщину со второго этажа во двор дома. Потом спустился вниз, принёс пальто и сказал: «Укройся, люди смотрят».

До революции вся квартира принадлежала еврейке Ревеке Абрамовне Соловей. В молодости Ревека была красавицей. Ее муж, фабрикант, водил дружбу с самим Распутиным. В старости Ревека превратилась в трясущуюся старушку и с трудом могла произнести простую фразу. Однажды Марат ей чем-то досадил. Она пришла к родителям пожаловаться. «Роз…ззз…а Мар…ррр….ковна, золлл……отко, золллл………отко…, - и вдруг так ясно, как от неё уже никто давно не слышал, сказала: «Ваш Марат негодяй!».

Ревека жила с пятидесятилетним сыном Борей. Боря был в прошлом женат, имел сына, но жена прогнала его. Что мог он дать ей школьный учитель? Она изменяла Боре и вышла замуж за директора ресторана. Совсем маленьким ребёнком (мать не усмотрела) Боренька опрокинул на себя кастрюлю с кипяченной водой. И с тех пор лицо его было покрыто красными пятнами. Мать Ревека мечтала, подрастёт ребёнок, отдам его учиться играть на скрипке, но ребёнок категорически отказался. Вместо игры на скрипке Борис с увлечением взялся за изучение английского языка. И после окончания средней школы поступил в педагогический институт. Преподавал в средней школе английский и подрабатывал на стороне, обучая английскому языку ленинградский фарцовщиков, а позже евреев отъезжающих в Израиль

Марат

Ребёнком Марат много болел, пропускал школу, а когда подрос его мучала астма. Он был близорук и он носил очки с толстыми стёклами.

Отец Марата, как коммуниста, обязывали подписываться на издания марксисткой литературы. Дома была полка с книгами Маркса, Энгельса, Ленина. Марат читал эти книжки и проникся идеями коммунизма.

Дети любят сильных, слабых презирают. Марат был слабым. После школьных занятий мальчишки его подкарауливали, били, срывали очки, обзывали жидом и другими обидными именами. Чтобы изменить ситуацию и завоевать уважение среди сверстников в классе Марат начал хулиганить, срывать уроки, обижать девочек. Вызывали родителей, на неделю Марата исключали из школы, но школьники начали его уважать. И ещё ему надо было доказать — он умнее их всех. Он станет лучшим учеником в классе! Марат засел за учебники и благодаря настойчивости достиг больших успехов. Все вокруг удивлялись, как из двоечника Марат вдруг превратился в отличника? Учительница немецкого языка, сгорбленная старушка, с лысеющей головой, так в присутствии всего класса и сказала:

— Вот, теперь я вижу, что это настоящий еврейский ребёнок!

К семнадцати годам Марат верил в идеи коммунизма, закончил школу с золотой медалью и ненавидел своих родителей — торгашей.

Марату нравилась математика, числа и он подал документы на метмах университета. Как медалисту ему полагалось поступление в университет без конкурса. Но ему отказали: слишком поздно, все места заняты. Родители объяснили: тебя не приняли потому, что ты еврей. Марат не мог поверить. Как в стране победившего социализма такое может случиться? Злой, он выбежав из дома. Шёл сильный дождь. Марат заскочил в парадную ближайшего дома. В парадной пряталась от дождя подруга матери Верка-чуб. Своё прозвище Верка-чуб получила из-за причёски: копна чёрных, курчавых волос и спереди большой начёсанный чуб.

— Сильный дождь. Это наверное надолго. А я вот к вам шла. Мы с мамой договорились. Поднимемся ко мне передождём дождь. Я живу в этом доме.

Они поднялись по чёрной, плохо освещённой лестнице на второй этаж. Верка-чуб открыла обшарпанную дверь и они вошли в тёмную прихожую.

— Конечно, лампочка, как всегда перегорела, — сказала Верка-чуб, — осторожно, а то и голову можно сломать.

Они вошли в небольшую комнату. Верка-чуб зажгла свет.

— Садись, — Верка-чуб указала на стул стоящий у стола покрытого клетчатой клеёнкой. Над столом висел розовый абажур с бахромой.

— Я проголодалась. Перекусим, а? Сейчас что-нибудь сделаю.

Верка-чуб вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с тарелкой на которой лежали хлеб, ломтики копчённой колбасы и два солёных огурца. Она поставила тарелку на стол. Достала из буфета бутылку водки.

— Пьёшь? — спросила она.

Марат соврал: "Конечно, пью".

Верка разлила водку. Чокнулись. Марат закрыл глаза и опрокинул стакан. Тепло от выпитой водки расходилось по телу, ударило в голову. Всё поплыло. И Верка-чуб, и абажур с бахромой и стол.

— Марат, ты пьян. Закусывай.

Марат захрустел огурцом, подвинул стул ближе к Верке-чуб, положил руку ей на колено.

— Ты че, Марат?

Марат ещё не познавший женщины в тайне мечтал о ней, но не о такой, как Верка. Он представлял: длинные, золотистые, распущенные волосы, большую белую грудь… А перед ним сидела сорокалетняя, не красивая женщина. И они оба поднялись и перешли на диван.

Приемные экзамены в высшие учебные заведения в этом году закончились и надо было ждать целый год до следующих приемных экзаменов. Опять в университет? Нет. Он понял туда ему путь закрыт. Между тем нужно было что-то делать. Прочитав объявление в газете «требуется рабочий сцены», Марат пришёл по объявлению в ленинградский театр комедии и его взяли на работу. Бригадира рабочих сцены звали Смирнов. Смирнова никто и никогда не называл по имени и отчеству. Смирнов, мужчина лет пятидесяти пяти с багровым цветом лица, носил солдатские сапоги, старый, затертый ватник и в углу рта между зубов у него всегда была зажата папироска. От бригадира Смирнова пахло спиртным, говорил он в течение дня только одну фразу: "Взяли, пошли". Во время обеденного перерыва бригада выпивала. Предлагали выпить и Марату. Он отказывался. Его невзлюбили. Пришлось искать другую работу. Рядом с домом на дверях продовольственного магазина висело объявление: требуется рабочий. Марат пришёл в магазин, поговорил с директором и на следующий день вышел на работу. Марат грузил и разгружал машины с товарами с другим рабочим по имени Васька. И был он этот Васька горький пьяница. Никогда не бывал трезвый. Несмотря на этот факт, его держали. Платили мало. Ну кто пойдет на такую работу? В конце недели толстый, с прилизанными волосами, заведующий мясного отдела Алексей Матвеевич протянул Марату свёрток. В свёртке находился кусок говядины.

— Зачем это он мне дал? — спросил Марат Ваську-пьяницу.

— Как зачем? Положено. Не даст так кто здесь будет работать за такие деньги-то?

Прошёл год. Начались приёмные экзамены. Марат подал документы в финансово-экономический институт, прошёл конкурс и был зачислен на первый курс института. Всем известно, как студенты не любят предметы по марксизму-ленинизму, а Марату они нравились. Память у него была хорошая и он прекрасно запоминал даты партийных съездов, цитаты из работ Ленина, Маркса и Энгельса. Закончив институт, Марат получил направление в сибирский город Курган, бухгалтером на маргариновый завод. Люди из бухгалтерии завода помогли советом с жильем. Заводская уборщица сдавала угол. Уборщица, не старая женщина, была одета и выглядела, как старуха: платок, седые волосы, плохие зубы, валенки. Уборщица жила с дочкой в деревянной постройке барачного типа в девятиметровой комнатушке. Женщина сдавала свою кровать, а сама спала за старым шкафом на раскладушке. Дочке Елене, жопастой и грудастой, негде было спать и она обычно залезала в кровать к жильцу. В первую же ночь Елена пришла к Марату и улеглась с ним рядом. А через три месяца Елена стала его женой. А ещё через шесть месяцев родился у Марата сын Адам. Вот так они и жили, но в шестидесятых полегчало — получили квартиру-хрущевку. А в середине семидесятых Марат с семьёй эмигрировал в Израиль, а потом в Америку.

Американские евреи помогали новым американцам: курсы английского языка, денежное пособие на иду и жильё. А также помогали с устройством на работу. У Марата была хорошая профессия — бухгалтер и он немножко калякал по-английски. Ему помогли устроится в банк. В начале всё было интересно, всё нравилось: и великолепное стеклянное здание-небоскрёб в финансовом центре Америки, и приветливые, дружелюбные улыбки незнакомых ему людей, встречающихся в коридорах здания или в лифте. А больше всего Марату нравилось, что каждые две недели на его счёт в банке поступал чек. Но через какое-то время Марат начал подмечать детали американской культуры, которые его раздражали. Например. Люди идущие, на встречу и приветливо улыбающиеся, пройдя мимо, меняют свои улыбки, на гримасы. Марат стал задумываться. Почему глава банка получает такую огромную сумму денег? Зарплата, бонус, акции. Миллионы долларов в год! А он ведь такой же служащий. И ему вспоминались работы Маркса, Ленина и их ненависть к капитализму. В своих грезах он видел себя революционером эпохи романтического коммунизма: в кожаной куртке с маузером в деревянной кобуре. Надо было что-то сделать. Нужно было каким-то образом привлечь массы к вооружённому восстанию. Восстановить справедливость. Захватить банки, телеграф, мосты… Он захватит здание Empire state building и вывесит красный флаг с серпом и молотом и будет петь "вставай проклятьем заклеймённый”. Прибегут полицейские, но он будет сопротивляться до последнего. И если нужно, он погибнет на баррикадах бушующей революции. Да, это подымет массы!

Адам

В детстве я был не красивым ребёнком. Мой отец не любил меня. Говорил, в профиль я похож на чёртика: длинный нос с горбинкой. Девочки в школе смеялись надо мной и дразнили. Всё это продолжалось до тех пор пока я не подружился с одним парнишкой. Парнишка этот, как и я, был из такой же эмигрантской семьи. Но в отличии от меня красавец. Высокий, стройный, самоуверенный, умел модно одеваться. А какой успех у девчонок! Почему такие разные мы подружились? Наши отцы были дальними родственниками и они общались. Мы подружились. Все в школе его звали Жук. Его настоящее имя было Жуковский Эдик.

Однажды Жук предложил мне: пойдём в ночной клуб. Заклеим говорит девок. Я испугался. Не, говорю, не пойду. Жук оглядел меня с ног до головы. Да, говорит, тебе нужно меняться. Хочешь я тебя научу и любая девчонка будет твоя. Я согласился. Под руководством Жука я начал меняться. До этого я никогда не занимался спортом. Я начал серьёзно заниматься спортом: плаванием, бегом и бодибилдингом. Мое тело начало меняться. Появились мускулы. Изменилась походка. Я подрабатывал в супермаркете и на заработанные деньги с помощью Жука купил себе модную одежду, парфюмерию и стильно подстригся. Девчонки в школе даже очень стали обращать на меня внимание. Но я всё ещё оставался застенчив. Мне нужно было избавиться от этой болезненной застенчивости. Жук помог мне. У него была целая система. Система состояла из четырёх правил.

Правило первое.

Она одна — требуется 30 секунд для того, чтобы вступить с ней в контакт. Её нужно поразить смелостью и остроумием.

Правило второе

Неожиданность. Опередить потенциальных соперников, находящихся рядом и поразить её своей смелостью.

Правило третье.

Говори с ней о чём-то смешном. Нужен физический контакт. Например, коснуться её руки.

Правило четвёртое.

Практика. Каждый день. Хочешь не хочешь — тренируйся.

Некоторые из этих пунктов я не совсем понимал, но несмотря на это я строго следовал этим правилам. Где бы я не находился: на улице, в супермаркете, у кого-то в гостях, в школе и тому подобное, я всегда практиковался. И с каждым разом процент удачи увеличивался.

И ещё одна штука. Очень важно. Походка. Я следил за своей походкой: плечи расправлены, голова поднята высоко и улыбка.

Гуляя как-то рано утром с родительской собачкой по имени Максик (я жил тогда со своими родителями и это входило в мои обязанности) я познакомился с женщиной по имени Мишель. Мишель гуляла в это раннее утро со своей собакой Мэри, боксёром. Я никогда раньше не встречал Мишель на нашей улице и мне было интересно узнать откуда она. К тому же Мишель была хороша: высокая блондинка с голубыми глазами. Был июль и было жарко. На Мишель были очень короткие шорты, подчёркивающие прелесть её бёдер и длинных ног.

Я применил свою систему и через час сидел в доме женщины. Мишель было тридцать лет и она была нелегальной иммигранткой из Украины. Мишель снимала студию в нашем районе. В квартире Мишель меня поразил хаос. Вещи были навалены друг на друга. Мишель рассказала. Она не замужем, но у неё здесь в Америке есть постоянный друг. Друг видеться с ней один раз в неделю, по воскресеньям. Привозит собачью еду. Собака ест много и собачья еда дорогая. Они где-нибудь обедают. Иногда идут в кино. Секс у нас бывает редко. Друг сказал: "Ты имитируешь оргазм".

— Тогда я не понимаю зачем он сюда ездит? — спросил я.

— Он любит собаку, — ответила Мишель. Так я ей и поверил.

Мишель в сексе была профессионалом. Её маленький язычок работал быстро-быстро. Её гибкое тело было гладким и пружинистым и на нём не было не единой волосинки. О, она знала себе цену! И за секс требовала небольшого вознаграждения. После секса я и Мишель шли куда-нибудь прогуляться. Мишель заходила в супермаркет, набирала целую тележку продуктов и мне ничего не оставалось делать, как рассчитаться своей кредитной карточкой. Я понимал, что мне нужно бежать прочь от таких отношений и каждый раз говорил себе: "это в последний раз". Но проходило несколько дней и меня, как магнитом вновь и вновь тянуло к Мишель. Так продолжалось несколько месяцев. Обычно, перед тем как идти к Мишель я звонил ей. Она боялась, что случайно я могу встретиться с её другом. В тот день я звонил, но она не отвечала. Я не выдержал и пошёл к ней несмотря на ее запрет без звонка не приходить. Пришёл. Звоню. Не открывают. Я начал стучать кулаком все сильнее и сильнее, но никто не открывал. Наконец, за спиной я услышал мужской голос:

— Ну, чего ты стучишь, парень. Она съехала с квартиры.

Я обернулся. Передо мной стоял хозяин дома, уже не молодой лысый мужчина с газетами в руках.

— Kак уехала?

— Да так. Переехала куда-то. Друг ей помогал.

Я не находил себе места, порывался искать Мишель, вспоминал её тело, её ласки… И этот урок с Мишель не прошёл зря. Я понял простую вещь: женщин не следует принимать всерьёз. Я это понял. Но следовал ли я этому правилу?

Закончил я школу. Что дальше? А друг мой Жук и говорит: Адам, пойдём учиться в медицинскую диализную школу. Я всё узнал. Учиться около года. А что такое диализ? Я тогда ничего об этом не знал. Не о почках, не почечной недостаточности, не о диализе. Навёл справки. Процедура диализа призвана заменить некоторые из функций почек. Это то, что я прочитал на интернете. Ладно. Идём учиться. Было не легко. Учеба. Практика. Больные люди. Нагляделся я. Хотел бросить. Да ещё ко всему тоска по Мишель. Но потом как-то привык. Забыл о Мишель. Закончил курсы и начал работать в диализной клинике.

Бобби

Старшая медсестра клиники Бобби, семидесятилетняя, грузная, но быстрая женщина, пришла на службу раньше других сотрудников — в три тридцать утра. Боби всё делает быстро. Седая, серебренная голова Бобби мелькает то тут, то там. Её тяжелый, квадратный зад колышется при быстрой ходьбе. Когда смотришь на Бобби со стороны, то так и хочется сказать: а не пора ли тебе замедлить ход, старушка. При рождении родители назвали девочку Роберта, но всю жизнь люди звали ее Боби. Каждый раз, когда Бобби собирается на работу в клинику, муж её, старый человек с гладким, зеркальным черепом и густыми белыми бровями, проживший с Бобби пятидесят лет, просыпается и ворчит: “Ну сколько можно работать? Чего не хватает? Дети выросли, внуки выучились, да и у самих все в порядке. Ну что ещё надо? А она встаёт в такую рань и бежит на службу”. Придя в клинику первым делом нужно напиться кофе. В маленькой комнате-кухне Бобби сварила кофе. Держать большую кружку с кофе артритными, не гнущимися пальцами болезненно. С кружкой в руке Бобби бежит в главное помещение клиники — большую комнату с широкими и высокими окнами. Посредине комнаты длинный стол с компьютерными мониторами. Бобби усаживает своё грузное тело на стул у монитора. Клиника работает через день в три смены с четырех утра до четырёх вечера. В клинике стоит двенадцать широких, оббитых дермантином кресел и у каждого кресла стоит диализный аппарат. Задняя стенка кресла откидывается и это позволяет пациенту лежать. В три тридцать утра стали приходить техники обслуживающие пациентов, а в четыре утра стала пребывать первая смена пациентов — двенадцать людей у которых отказали почки. Степень заболевания пациентов различная: некоторые пациенты приходят самостоятельно без какой-либо помощи, других привозят на медицинских тележках, а кое-кто приходит держась за ходунок.

Пациенты

Мистер Бэлл пришёл в клинику к десяти утра. Обслуживает его Мария. Мария высокая, полная, родом из Сербии, любит покушать. В молодости Мария была хорошенькой женщиной. Но и сейчас в пятьдесят в ней все ещё много женственности. Мария замужем и у неё двое детей. Мальчик подросток и девочка студентка. У всех у них хороший аппетит и Мария много времени проводит на кухне. Мария рассказывает пациенту о блюдах, которые она вчера приготовила для своей семьи и вкалывает в левую руку пациента две толстые иглы, а затем подключает его к аппарату фильтрующую кровь. Взгляд мистера Стивенсона скользит по все ещё соблазнительной фигуре Марии. В клинике тихо. Иногда раздаются телефонные звонки. Пациенты в своих креслах читают, смотрят телевизор, некоторые спят. Диализные машины работают и из них исходит монотонное шуршание.

Ева, чёрная, высокая и полная женщина с миловидными чертами лица. Ева работает в клинике техником десять лет. Она закончила хорошую частную школу, любит читать и интересуется политикой. Ева родилась в гетто, в Нью Йоркском Гарлеме. Отец Евы водил грузовик и мечтал семью вытащить из Гарлема. Семья переехала в Нью Джерси, на другую сторону Гудзона. После средней школы Ева закончила курсы техников, обслуживающих диализных пациентов. Ева довольна своей жизнью. В свои сорок семь лет она имеет свой дом, работящего, не пьющего мужа и двоих, взрослых детей. У мужа свой бизнес — несколько тяжелых грузовиков. Взрослые дети имеют семьи, хорошо устроены и живут далеко от дома, в других штатах: дочка в Неваде, а сын в Техасе. Жизнь удалась! Вот только бы надо было бы похудеть!

— Добрый день, Лиля, — обратилась Ева к русской пациентке, старой женщине, хорошо сохранившейся, маленькой, полной и с добрым лицом. Лиля сидит в кресле и приготовила руку, в которую Ева вколола две толстые иглы. Боли Лиля не чувствовала — привыкла. Лиля родилась слабенькой, с плохим зрением ребенком. То ли от плохого зрения, то ли от чего-то другого у Лии часто кружилась голова и она падала в обморок. С трудом Лиля закончила школу и ей даже удалось каким-то образом поступить в институт. Учеба в институте тяжело давалась Лиле. После института Лиля работала на какой-то фабрике в плановом отделе. В своей длинной жизни Лиля никогда не принимала никаких решений. Когда были живы родители решения принимали отец или мать. Только один раз в жизни Лиля хотела принять самостоятельное решение — выйти замуж за военного, офицера, с которым познакомилась на танцах, куда пошла с лучшей подругой, соседкой по коммунальной квартире, Ритой Бантиковой. Но папа поговорил с женихом и жених пропал. Папа сам нашёл Лиле мужа. Будущий муж, закончив какой-то техникум, пристроился мастером в инвалидной артели. Жених был парень себе на уме. Девушка не красива, но у неё обеспеченные родители — что-то и ему перепадёт. Жених невысокий, курчавый, толстогубый — шепелявил — отсутствовало несколько зубов. Лии жених не понравился, но поженившись Лиля перестала замечать и толстые губы и шепелявость и что-то неприятное во всем облике мужа. Заимели пару детей: мальчика и девочку. И полетели годы. В восемьдесят пять лет муж умер — рак. И наступило одиночество. А потом ещё появился и страх. Ночью ей кто-то бросался на грудь и душил, откуда-то раздавались шаги в тяжелых сапогах. Лиля зажигала свет и прислушивалась к шагам. Но понять от куда идут шаги не могла. Через какое-то время шаги пропадали, но заснуть Лиля не могла. Она боялась закрыть глаза. Только под утро, когда рассветало, она на короткое время засыпала. С детства Лиля страдала от хронического диабета. И когда инсулин перестал работать Лия перешла на диализ. Здесь в клинике Лиля отсыпалась после бессонной ночи. Всё перемешалось в Лилиной голове: и улица, где она родилась и блокада и голод. Во время блокады им всем помог не умереть от голода дядька, брат мамы. Дядька служил механиком на военном судне. Время от времени судно заходило на ремонт в Ленинград. И тогда дядьке удавалось получить отпуск на пару часов, забежать домой и принести продукты — остатки своего пайка.

Лия и ее маленький братишка страдали от голода. Через год блокады семье удалось эвакуироваться к бабушкиной сестре в Богородск. Мама устроилась официанткой на аэродроме. Мама была интересная, молодая. Летчики заигрывали с ней. Заканчивалась война. Семья вернулась в Ленинград. А папа в это время сидел в тюрьме. Лия так никогда и не узнала за что папа попал в тюрьму. Заведовал в армии складом горючего. Проворовался? Во время войны могли и расстрелять.

«Какая хорошенькая, маленькая девочка». Ася постоянно слышала это в детстве. Состарилась, растолстела, подурнела, но она не хотела видеть себя со стороны. В её голове она всё ещё бала маленькой и хорошенькой девочкой и это в свои-то шестьдесят пять лет! Ася рано вышла замуж. В те далёкие годы считалось, что если женщина не вышла замуж до двадцати лет, то она уже старая дева. Муж её не был красавцем. Особенностью его лица было то, что у него отсутствовал подбородок и чтобы скрыть этот недостаток он носил бороду-эспаньолку. С первого взгляда будущий муж Асе не понравился. Но очень уж ей хотелось замуж. Жили супруги хорошо. Со временем приобрели дом в зажиточном предместье Нью Йорка. Оба имели хорошие должности: он инженер, она медсестра. Но детей у них не было… Ходили к врачам, проверялись. Оказалось причина — муж бесплоден.

Вначале они тяжело переживали. Пытались что-то придумать. Ася плакала. Супруги подумывали об адаптации, но так никогда и не решились. Постепенно они свыклись с мыслью, что детей у них нет и не будет. Завели собаку — боксера, маленького, беспомощного щенка. Дали ему кличку Пусик. Дом наполнился шумом и лаем. Стало веселей. Но время превратило и Пусика в старичка. В конце своей собачьей жизни он только что и делал, что спал. Большой дом был пуст. Супруги пристрастились к спиртному и им это понравилось и вошло в привычку. Муж был всегда здоров, ни на что не жаловался и вдруг начал кашлять. Кашель не переставал. Он пошёл к врачу и оказалось, что у него рак легких. Через полгода его не стало. А ведь он надеялся дожить до глубокой старости — предки его жили долго. Ася тяжело переживала потерю мужа. Они были вместе больше сорока лет. Теперь уже Ася пила в одиночку. Вероятно, от этого у неё развился диабет и в тяжелой форме. Вскоре Асе потребовался диализ. И вот лежит она в кресле и дремлет. И вспоминается ей молодость, мать, отец и мальчик, который был в неё влюблен в далекой молодости. Слезинки катятся по Асиным щекам. У мальчика трое взрослых детей, внуки — большая семья. А что у неё? Старость. Болезнь. Одиночество.

Адам

И вот я уже работаю в клинике. Привыкаю. Пациенты… Много стариков, но есть и молодые люди. Главное в моей работе это фистула — соединение вены и артерии. Моя задача прощупать фистулу и найти лучшее место для двух игл с пластиковыми трубками из которых кровь поступает в машину фильтрующую кровь, и отчищенная кровь от токсинов возвращается обратно в тело пациента.

И наступил день, когда я не мог поверить своим глазам — передо мной стояла Мишель. Она привела на диализ старуху. В Америке щедро выдают помощь старым людям с низким доходом. Существуют специальные агенства. Эти агенства нанимают на работу женщин, реже мужчин. Платят минимум, но обеспечивают медицинской страховкой. Эти женщины прислуживают старым, больным людям. Что-то на подобии барыни и служанки. Стал я приготавливать старуху к диализу, на Мишель не обращаю внимание, а она не уходит, глазки мне строит и протягивает бумажку. Смотрю, а в бумажке телефон. Я обрадовался, конечно, но вида не подаю. Вечером не выдержал, позвонил и Мишель рассказала мне о себе вот такую историю. Вышла она замуж за богача украинского олигарха. Родила ребёнка, девочку. Жила в Киеве с богатым мужем и ребёнком. Через какое-то время муж бросил ее. Она объяснила это тем, что он мол вернулся к своей бывшей жене. Она вернулась в Америку И вот совсем не давно она получила уведомление, что ее бывший украинский муж погиб в автомобильной катастрофе и оставил ей и его дочке большое наследство: 139 килограмм золота двадцати двух каратов. Если я соглашусь оплатить перевозку золота — золото будет нашим. Золото почему-то хранится в Коала-Лумпуре. Странно. Я не мог понять: а для чего я ей нужен-то? Я спросил ее об этом. И она сказала: «ты скоро узнаешь».

В этот вечер (я уже засыпал) приходит от неё электронное сообщение. Письмо было озаглавлено: тому, кто украл моё сердце."Я хочу, чтобы ты знал, с того самого момента, как я встретила тебя, я влюбилась в тебя без памяти. У меня не хватает слов, чтобы описать, что я чувствую в своём сердце с тех пор, как ты появился в моей жизни. Ты для меня мой лучший друг, моя настоящая любовь, ты мой единственный. Я люблю тебя сегодня больше, чем вчера и я буду любить тебя больше завтра, чем сегодня".

После такого письма я потерял голову. На следущий день она объяснила: за доставку золота нужно платить, а денег у неё нет. Сколько я должен заплатить за доставку? Не много. Пару тысяч. Все это как-то не связывалось. Но я уже попался на удочку. Я был счастлив. И мне было наплевать, что все это враньё. Обман. Я был у этой аферистки в кармане. И в моей глупой голове я уже видел себя живущим где-то на вилле на Карибских островах. Не то что сейчас — в маленькой студии.

Мишель прислала мне адрес транспортной компании с которой мне нужно было связаться и я написал им письмо следующего содержания. Меня зовут так-то и так-то. Я жених Мишель и хочу выяснить сколько мне будет стоить переправить унаследованное Мишелью золото стоимостью в 1.7 миллиона долларов на мой адрес в Соединённые Штаты. На следующий день последовал ответ. “Добрый день господин Адам. Мисс Мишель уже сообщила нам, что желает переправить золото находящееся на хранении в нашей компании на ваш адрес. Пришлите нам копию документа подтверждающую вашу личность и ваш адрес на который мы вышлем золото.” Я отправил им копию моих водительских прав. А также приписал следующее. О, как я был наивен! "Если это возможно нельзя ли перевести золото в доллары и положить деньги на мой счёт в банке?" Очень быстро последовал ответ. “Перевод золота в доллары не возможен. Мы только занимаемся доставкой того, что находится у нас на хранении. А у нас храниться 139 килограмм двадцати двух каратов золота. Всего 919 золотых монет. Доставка золота стоит $1000. Как только мы получим от вас деньги мы пришлём вам идентификационный номер по которому вы можете следить за вашим грузом на нашем интернет сайте.”.

Вот тут бы мне и остановиться. Как мог я не понять, что это афера. Но звон золота гипнотизировал меня. 919 золотых монет!!! Но я всё ещё пытался сопротивляться. Я послал Мишель сообщение: "Теперь я понимаю, что происходит. Ты хочешь украсть деньги, которые мне достаются тяжелым трудом. Я тебе больше не доверяю. Оставь меня в покое!" От Мишель пришёл ответ:

"Сладенький мой, письмо, которое ты мне прислал очень меня расстроило и взбесило! Ты меня обозвал воровкой. Я украла твои деньги. Я хочу, чтобы ты понял не при каких условиях я не украду ничьих денег! Я клянусь могилой моих родителей, всем тем, что у меня есть. Адам, не делай этого! Золото будет доставлено на твой адрес и я заплачу $1000, если мне даже придётся продать всё, что у меня есть. Верь мне, Адам. Мне очень больно. Я плачу…"

И я выслал чек на тысячу долларов. И вскоре ко мне пришло письмо следующего содержания. "Груз 5893469XD был отправлен по такому-то адресу и через 5 дней прибудет к месту назначения. Вам требуется заплатить $850 за документы сопровождающие ваш груз”. Я был взбешен. Опять деньги! Но если бы это было всё. Не успел я отослать $850, как пришла новое требование: груз задержан в Пакистанском порту, требуется новая страховка. И я, как последний идиот, опять выслал $2000.

А Мишель продолжала посылать мне страстные любовные письма, уговаривала посылать деньги и описывала мне какая у нас будет великолепная жизнь, когда мы получим золото.

А груз приближался к месту назначения. И вот ночью раздаётся телефонный звонок. И человек с чёрным акцентом говорит: груз прибыл. Вы должны заплатить пошлину пять процентов стоимости груза. Это уже была огромная сумма. Золота этого мне было не видать. Плакали мои денежки. Мишель здорово меня надула. Но Мишель как ни в чём не бывало присылает мне утром послание и просит меня что-нибудь придумать. Где-нибудь раздобыть деньги.

Марат

Зазвонил телефон.

— Адам, отец в сумасшедшем доме, — звонила мать.

— Что случилось, мама?

— Что-что? Папа опять свихнулся. Замыслил переворот совершить в Америке. На смотровой площадке Эмпайр Стэйт Билдинг пытался повесить красный флаг с серпом и молотом. Выкрикивал: вся власть советам. Кричал: долой капиталистов. Пел революционные песни. Короче приехала полиция, отца арестовали, а потом отправили в сумасшедший дом. Тебе бы нужно туда съездить, сынок. Навестить его надо.

— Хорошо. Я его навещу.

Это был не первый раз, когда отец попадал в лечебницу для душевнобольных. Лечебница, в которую поместили отца, находилась рядом с океаном. Отец в больничном халате сидел на больничной, металлической кровати, смотрел в окно на бушующий океан, и повторял без перерыва: "Революция о которой столько времени говорили большевики свершилась".

Адам пытался поговорить с отцом, но тот повторял опять и опять, глядя в одну точку где-то перед собой: "Революция о которой столько времени говорили большевики свершилась".

Адам понял, бесполезное дело пытаться поговорить с отцом и вышел из лечебницы. Адам шёл к океану. Зимний день был мрачен. Дул сильный мокрый ветер. Неужели ещё совсем недавно здесь сверкало яркое солнце и волны в океане ласково накатывались одна на другую? Всё небо было покрыто тёмными, низкими тучами, но паутина Верезанского моста, несмотря на туманность и плохую видимость, была хорошо видна. Адам повернул голову в сторону от океана и взгляд его упал на белую беседку. Здесь он сидел когда-то с Мишель. А было ли всё это? Адам постоял немного и направился к запаркованному автомобилю.

Ведьма

В каждом городе Америки, и не имеет значение в каком, в маленьком или в большом, есть хотя бы одна улица с названием Broadway или Main street.

Main Street города Fort Lee в штате Нью Джерси и прилегающие к Main Street улицы, получили в народе название Korean Town от того, что большинство населения проживающего здесь и бизнесов были корейские.

После того, как я потерял хорошую работу и долго искал другую, я не мог продолжать жить в большой и дорогой квартире. Квартира была светлая, на высоком двадцать пятом этаже и с чудесным видом на Нью Йорк. Дом стоял на зеленой тихой улице, среди уютных двухэтажных каменных домиков. Квартиру пришлось продать. Новая квартира, которую я купил, была гораздо меньше бывшей и находилась в нескольких кварталах от Main street. Квартира была в плохом состоянии, требовался основательный ремонт. На время ремонта моей новой квартиры мне нужно было куда-то пристроить мою мебель и другие вещи. Сам я на период ремонта жил в мотеле.

На Main street располагалось заведение под названием Smart Stop, куда я и решил сдать вещи на хранение. Я пришел в Smart Stop в жаркий августовский полдень. После шума улицы, полицейских и пожарных сирен, скрежета тормозов, здесь в шестиэтажном здании хранилища, была кладбищенская тишина. Меня поприветствовала женщина восточного типа. Она была низенькой и широкой в бёдрах брюнеткой. Я ей объяснил зачем я пришёл и что мне было нужно. Женщина заглянула на экран компьютера, нашла там то, что ей требовалось, отпечатала найденную информацию и повела меня во внутрь огромного, страшного, как мне показалось, помещения. Мы вошли в лифт и опустились на два этажа вниз. По обеим сторонам длинного коридора располагались камеры хранения. Женщина остановилась у широкой, металлической двери одной из камер.

— Думаю это то, что вам нужно.

Камера была закрыта на цифровой замок. Женщина набрала нужный код, дверь открылась и я увидел весьма вместительное помещение.

— Здесь можно жить, — пошутил я.

— Да, можно, — подтвердила женщина. — Да и не только жить, но и работать.

— Как это так? Работать? — удивился я.

— И работать, — подтвердила женщина, — одна проститутка приводит сюда клиентов. И мы не можем от нее избавиться. Платит вовремя. Каждый раз, когда мы ее застукиваем с клиентом, говорит это ее родственник, Да вы сами ее когда-нибудь увидите.

Через несколько дней я перевозил вещи в Smart Stop. Мои люди разгружали фургон, а я стоял рядом и наблюдал. Недалеко от фургона остановился старый, восьмидесятых годов кадиллак. Из кадиллака вылез старик, невысокий, толстый, одетый в черные шорты ниже колен, белые высокие носки, красную майку и белые кеды. С пассажирской стороны из автомобиля вышла яркая женщина: красные туфли на платформе, короткая юбка, длинные рыжие волосы.

"Так вот кто здесь работает", — подумал я.

Парочка прошла по направлению к лифту мимо меня и мне показалось, что я где-то уже видел эту женщину. Где? Ну, конечно же, это Римма!

Последний раз мы встречались с Риммой лет десять тому назад. И вот при каких обстоятельствах. После двадцати пяти лет мне захотелось увидеть город моей юности — Ленинград, захотелось побывать в тех местах, где прошло мое детство. Я бродил по Ленинграду, теперь уже Петербургу. Подошел к школе, где когда-то учился. Старого здания школы уже не было. На прежнем месте стояло новое здание и в этом новом здании была уже другая школа с названием "Гимназия". Здесь в этой школе в меня в четвертом классе влюбилась девочка из второго класса Римма. Римма посылала мне записки через другую девочку. Кто была эта другая девочка? Не помню. Она была старше нас. Высокая, красивая, но одна нога у нее была тонкая — полиомиелит и она сильно хромала. Однажды она протянула мне билет в цирк. Я пошел в цирк. И кого же я увидел рядом? Римму! Я, идиот не сказал ей ни слова! Целый год я избегал Римму. Сидел на переменках в туалете — только бы не встретить ее! Глупый! Сейчас такого успеха с женщинами у меня нет.

Стою я у этой школы-гимназии, вспоминаю… Раздается звонок и из школы гурьбой выбегают школьники. Рядом со мной останавливается девочка лет этак десяти, оглядывается по сторонам — явно кого-то ждёт.

— Мама, я здесь! — машет девочка женщине, стоящей на другой стороне улицы рядом с продовольственным магазином. И я вижу женщину с пластиковыми мешками в руках.

— Стой! Жди меня! — говорит женщина и переходит на нашу сторону.

В это трудно поверить, но я узнаю Римму. После стольких лет!

— Помните меня? — обратился я к Римме.

— Нет, — ответила Римма, — а впрочем, одну. минутку… Катя, отойди в сторонку мне нужно поговорить с мужчиной. Девочка послушно отошла в сторону.

— Вы, наверное, один из моих клиентов? Ну да всех я не помню!

— Нет, Римма. Я учился в этой школе. Вы во втором, ну а я в четвертом. Вы, кажется были в меня влюблены.

— Ой, как интересно! Мне сейчас некогда. Сами видите — дочка. Вот вам мой телефон.

Вечером я позвонил Римме. Мы встретились в кафе недалеко от Невского проспекта. Римма много пила. В конце она сказала:

— Ну, пошли. Деньги вперед.

Я рассчитался с Риммой и мы пошли в сторону Казанского собора, где я жил на квартире у родственников, которые на тот момент находились в Нью Йорке.

Римма разделась. Пальцы на ногах у Риммы были необыкновенной длинны.

— Такие длинные пальцы бывают у ведем. Я ведьма — так мне сказала одна старуха. А ты чего не раздеваешься?

Мне ничего не хотелось… Захотелось уйти… убежать… Где она эта девочка с косичками в коричневой школьной форме?

Наваждение

Я заказываю пиццу и сажусь у окна. Люблю наблюдать за хорошенькими женщинами. А их так много! В коротеньких юбочках. На высоких каблуках. В джинсах, брюках облегающих их круглые попки.

Я дома. Включаю телевизор, но смотреть его могу не больше пяти минут. Меня от него тошнит! По телефону просматриваю последние новости. Ничего интересного. Я брожу по интернету и мне попадаются забавные объявления на сайте русская реклама.

«Познакомлюсь с мужчиной, 50–80, для несерьезных отношений». Телефон.

«Молодая женщина ищет щедрого мужчину, для коротких встреч». Телефон.

«Девушка познакомиться с мужчиной для приятного время провождения и материальной помощи отвечаю на смс т. к. есть муж». Телефон.

Ему наплевать, что у меня одна грудь. А ему-то что? Он никогда не просит, чтобы я разделась. А я назло ему раздеваюсь. Пускай смотрит на этот страшный шрам. На это плоское место, где когда-то была прекрасная грудь. Я прошу, чтобы он мне дал деньги на реконструкцию груди, но он не дает. Ну, что ж тогда, я сама достану деньги! Без его помощи. А, ведь он мне помог. Когда никто мне не хотел помочь. И я умирала. Несчастная. Рак груди. Да, он мне помог. Он звонил. Он добился. Меня положили в госпиталь. Мне сделали операцию. И я все еще живу. Уже прошло пять лет.

SMS: Прочитал ваше объявление. Заинтересовался. Где и когда можем встретиться?

SMS: Встретимся в Бруклине в кафе El Greco на Канале завтра в

в семь вечера. Вас это устраивает?

SMS: Вполне. Но, как я вас узнаю?

SMS: У меня в руке будет красная сумка и я блондинка.

Весь день на работе я думал о предстоящей встрече. Как она выглядит? Красавица? Уродина? Худая, пышная? Высокая, маленькая? Я волновался, когда подошел к El Greco. Народа в ресторане было много. Я искал красную сумку, но её не было видно. Я попросил официанта найти мне место снаружи, заказал кофе и стал ждать женщину. Я пил кофе, когда ко мне подошла высокая блондинка с красной сумкой в руке. На женщине были голубые джинсы и белая майка. Мы поздоровались. Женщина села напротив меня и начала говорить.

— У меня был рак груди. Мне отрезали одну грудь. Я хочу сделать операцию. И для этого мне нужны деньги.

Я помолчал. А потом спросил:

— И много вам нужно?

— Много, — ответила женщина.

После некоторой паузы женщина продолжала.

— Ну, а теперь к делу. За мои услуги вы будете мне должны…, - и она назвала сумму.

Сумма была не маленькая, но женщина была очень хороша и я согласился.

Мы договорились встретиться с женщиной на следующий вечер у нее дома.

— Друг приходит только по воскресеньям. Сын уходит на работу вечером и приходит утром.

Еще немного и у меня будет нужная сумма. Это уже двадцатый.

Я не мог работать и целый день мечтал о вчерашней красотке. Я еле дождался конца рабочего дня. Жене сказал, приду поздно: срочный проект. Наконец, рабочий день был позади и я поехал в Бруклин.

Двухэтажный зеленый дом, где жила женщина на втором этаже, был окружен высокими деревьями. На ступенях первого этажа дома сидел немолодой мужчина и несмотря на теплый летний вечер на нем был черный костюм и черная шляпа. После оглушающего Манхэттена было ощущение нереальности. Где я? В каком веке нахожусь? Я спросил у мужчины, как пройти на второй этаж. Мужчина объяснил, что вход за углом дома. Лестница на второй этаж была скрипучей. Залаяла собака. Послышался голос женщины:

— Рита, перестань

На втором этаже дверь была приоткрыта и большая, коричневая собака рвалась наружу. Но глаза у собаки были не злые, а какие-то очень печальные. Я прошел мимо пса в комнату. Кошмар! В комнате был жуткий беспорядок! Но женщина… Белокурая бестия! Она была одета в черное блестящее кожаное пальто. На ней были сапоги с высокими голенищами и очень высокими каблуками. Глаза ее закрывали черные, зеркальные очки. Женщина возвышалась надо мной. Я смотрел на нее и вдруг образ еврея, которого я увидел минуту перед этим возник передо мной на мгновенье и пропал. Я напоминал человека, стоящего у стола заваленного деликатесами и не знающего с чего начать. Я протянул женщине деньги, как мы и условились, и женщина положила деньги все в ту же красную сумку, с которой я увидел ее в первый раз, и начала раздеваться.

— Раздеваться не к чему, — сказал я — мне нравится так… в одежде.

— Как вам будет угодно, — сказала женщина и прекратила раздеваться. — У меня не так уж много времени….

— Мы не договаривались о времени, — сказал я, — мне не двадцать лет.

Когда дошло до дела у меня пропало желание. В голову лезли совсем не те мысли, которые требуются для такой ситуации.

— Может быть мы на немного отвлечемся. Расскажите мне о себе.

— Ладно… Я родилась в Крыму. Моя мать забеременела не понятно от кого и отдала меня в детский дом. Через год она вышла замуж за солдата и забрала меня из детского дома. Я помню мы жили все мое детство в солдатских бараках. Мать работала поваром в городской столовой и приносила домой остатки еды с кухни. Мой первый парень был пьяница. Я от него забеременела в семнадцать лет. Он не хотел на мне жениться. Сейчас моему сыну тридцать лет. Он не совсем нормальный. Он работает шофером, развозит яйца. Приходит домой, сидит у компьютера и играет в военные игры. И так каждый день. Я закончила медучилище. Работала медсестрой. Но денег было мало. Мне удалось устроиться официанткой на корабль дальнего плавания. Ну а там на корабле свои законы. Я досталась капитану. Стала его корабельной женой. А у капитана была жена и дети. И так я жила с капитаном много лет. Мы побывали с ним во многих странах. Я полюбила капитана. Но я ему изменяла. Мне помнится дантист в Португалии. Заболел у меня зуб. Пришла к дантисту. Красавец! Отдалась ему прямо в кресле. Ну а потом все рухнуло. Развалился Союз, развалилось пароходство… Мы приехали с капитаном в Америку за удачей. Поселились в Бруклине. Я нашла работу. Ухаживала за стариками. Ну а капитан так и не нашел себе работу по специальности. Мучился он здесь. Сбежал он со всеми моими драгоценностями. Прихожу домой ни его, ни моего золота: колец, цепочек… Где-то живет там в России. После него были у меня тут разные мужчины. Но никого не любила я так, как капитана. Лет семь назад я устроилась в одном ресторанчике официанткой. Ну и понравился мне хозяин. Стала я с ним спать. Но жениться он на мне никогда не хотел. Боится, что я его дом отберу, наверно. А потом я заболела. Рак. Что делать? Я нелегал. Страховки нет. Думала он меня бросит. Но он меня не бросил. Звонил. Хлопотал. Устроил в госпиталь. Сделали операцию. Все еще жива. Вот и вся история. Друг со мной не живет. Но приходит каждое воскресенье. Приносит продукты, еду для собаки… Денег на реконструкцию груди не дает. Говорит, ему и так сойдет.

Она кончила говорить.

— Всё. Я готов.

— Только пожалуйста не кричите. Тут всё так слышно. В последний раз друг начал

кричать, как ненормальный: baby, baby… весь дом слышал.

У меня есть жена, сын, хорошая работа. Но я не чувствую себя счастливым. Я прихожу домой. Жена сидит уставаясь в телевизор, не обращая на меня никакого внимания.

— Есть будешь? — автоматически спрашивает она.

Я не отвечаю.

— Плохое настроение? Ну, ну… Помолчим…

В комнате сына гремит громкая музыка.

— Пойду прогуляюсь, — обращаюсь к жене. Но она не слышит. Она целиком в

телевизионном ящике.

Я на улице, но и здесь мне нет покоя. Я думаю о работе, о задании, которое я не закончил и которое обещал закончить к завтрашнему дню. Ну, и эта женщина. Она не выходит у меня из головы. Я даже не спросил ее имени. Надо достать деньги. Я должен ее увидеть ещё один последний раз. Я проходил мимо отделения моего банка. «Зайду проверю сколько у меня там?». Денег было не много. Жена, наверняка, заметит. А что если… и я набрал номер телефона женщины.

— Ну, что соскучился, дружок? Тебе понравился мой пирожок?

— Да

— Хочешь, зайти?

— Ага

— Приезжай. Цена та же.

— А в долг можно?

— Нельзя.

Я побежал в банк и снял деньги. Будь что будет. Может пронесет и жена не заметит. И все повторилось опять. Тишина, ощущение нереальности, старик в черном костюме, собака с грустными глазами, и женщина…

На следующий день я пошел в спортивный клуб, встал на беговую дорожку и начал повторять:

Хари Кришна, хари Кришна, Кришна Кришна хари хари.

Хари рама, хари рама, рама рама хари хари.

Господи, помоги. Яхве, помоги. Адонай, помоги.

Охранник

Вера Хренова приехала в Америку на заработки. От куда у Веры такая неблагозвучная фамилия? Семейная легенда говорит, что был у Веры предок, который что не слово повторял «какова хрена». Вот и прилепилось к нему кличка Хреновый, которая в последствии стала семейной фамилией. При правильном произношении ударение должно было быть на последнем слоге, но люди обычно делали ударение на первый слог и звучало поэтому эта не красивая фамилия ещё хуже. Жила Вера в большом провинциальном городе на востоке огромной страны. Окончив школу, Вера поступила в техникум и выучилась на бухгалтера, а после много лет работала бухгалтером на оружейном заводе. Родители Веры рано померли. Вот так и жила Вера с некрасивой фамилией одна. Подруг у неё не было. Мужчинам она не нравилась. Только однажды был у Веры роман, но и тот не удачный. Мужчина обманывал Веру: у него была семья.

Придя домой Вера подогревала себе обед, а затем смотрела телевизор. А когда наедал телевизор, Вера читала всякую ерунду на facebook и засыпала. Грустно, одиноко было Вере жить на этом свете. Надо было что-то делать, что-то менять в своей однообразной, скучной жизни. Но что? Она слышала от сотрудниц по бухгалтерии, что в Москве есть контора «Няня». Эта контора устраивала женщин нянями в американские семьи. Вера решилась ехать в Москву. Взяла отпуск. Деньги у неё были. На что ей было их тратить? Просидела все эти годы дома у телевизора. Москва Вере понравилась. Заграница! Нашла контору «Няня». Встретила её красивая, модная женщина. Вера струсила.

— Здрасти. Я по объявлению.

Женщина обошла Веру вокруг.

— В таком виде не пойдёт. Мне нужна няня. Даже очень нужна. В Маями. Вас нужно представить по Скайпу. Деньги есть?

— Есть.

— Пойдёмте.

Стрижка, причёска, косметика изменили Веру. Природа не обделила её. Хорошего роста. Сильные, стройные ноги. Пышная грудь. Агентша привела Веру в магазин одежды.

— Ну, вот теперь можно и показаться, — сказала агентша, когда они вернулись в контору. Приходи завтра к двенадцати. Я свяжусь по Скайпу с Маями.

— Ой, — сказала Вера, — я же нигде не остановилась.

— Ну, ладно. Одну ночь переночуешь у меня.

На следующий день Вера переговорила по Скайпу с женщиной средних лет Марией. Мария находилась в Маями с больным дедом. Ей нужно было уезжать. Муж-американец, бизнесмен. Торгует с Россией. Она родилась в Америке, свободно владеет английским и русским, а муж ни ме ни бе по русски. Ему нужна моя помощь.

После разговора с Маями Вера сказала:

— Я думала буду работать с ребёнком, а тут старик. Даже не знаю..

— А чего тут знать. Во первых он не так уж стар. Ему не сто лет, а только восемьдесят. Да и не такой уж он больной. Что-то с головой. Немного хромает. Ему скучно, поговорить хочется. Погуляешь с ним, поговоришь, сходишь в супермаркет. Вот и вся работа, — врала агентша.

Вера вернулась в свой город, рассчиталась на работе и в Америку.

В аэропорту Веру встретил водитель такси, молодой парень. Водитель всю дорогу о чём-то громко тараторил по телефону по-испански. У Веры разболелась голова. Местность, которую проезжали была плоская, как тарелка. Кругом росли пальмы и между ними виднелись низкие, однообразные домики. Приехали к огороженной забором территории. Дорогу перегородил шлагбаум. Вера назвала своё имя и охрана пропустила автомобиль. Через минуту подъехали к белому двухэтажному дому. Вера поднялась на второй этаж и дверь ей открыла Мария — внучка старика, молодящаяся женщина, рыжеволосая, в джинсах..

— Наконец-то! Проходите, проходите, — женщина говорила с легким акцентом. Пожалуйста, дайте мне ваш чемодан. Я отнесу его в вашу комнату. Подойдём к моему деду. Познакомитесь. Его зовут Арон. Потом я вам все покажу, где и что. Через два часа мне нужно уезжать в аэропорт. Дед на веранде, — Мария показала на дверь ведущую на веранду. С веранды открывался красивый вид: канал, пальмы и могучие, высокие деревья, покрытые густой зеленью. Вдоль канала гуляли жирные, не обычной окраски утки. В воде плескалась рыба. Погода стояла не очень жаркая — зима. Старик сидел в глубоком кресле. Глаза его были закрыты. На нём были чёрные шорты и белая, широкая майка. Его белые ноги были покрыты синими венами. Череп старика был побрит и покрыт старческими, темными пятнами. На носу у него висели металические, с затемнёнными стёклами, очки. Вера приблизилась к старику. Старик открыл глаза.

— Кто ты? — спросил старик агрессивно, низким, слабым голосом, — Еврейка?

— Почему еврейка? Я русская. Меня зовут Вера. Ваш новый компаньон.

— Я пошла бы ты… — старик грубо выругался.

— Я здесь не останусь. Верните мне мой чемодан, — обратилась Вера к Марии. На глазах Веры стояли слезы.

— Вера, умоляю вас останьтесь. Вы будите не одна. К нему каждый день присылают медработника. Он спит целыми днями. Ест и спит. Вот посмотрите он уже спит. Он еле ходит. Я думаю ему мало осталось. Месяц, не больше. У него рак поджелудочной. Он уже болеет два года. Останьтесь. Умоляю. Я вам очень хорошо заплачу. Я вернусь через месяц. Вряд ли он проживет больше. Как только он начнёт буянить дайте ему эту таблетку, — в руках Мария держала белую, пластиковую бутылочку, — Он сразу же успокоиться.

Старик спал. Его рот был широко открыт.

Мария протянула Вере бумагу с номерами телефонов: своего, сына, соседей.

— Почему же вы не определите его в специальное место? — спросила Вера.

— Определили в один дом. Его выгнали от туда. Он очень скандальный. Ерунду такую плетёт! Про Гитлера. Про евреев. Слава Богу никого там не было кто бы понимал по русски. Мой сын живет не далеко от сюда. Он глазной врач. Он вам поможет, если что-то понадобится. Да и я буду не очень далеко. В Нью Йорке. Три часа лета. Прилечу, если будет необходимо.

Старик Богдан Сокол родился на хуторе в семье когда-то зажиточного украинского крестьянина, который к моменту рождения Богдана был обычным советским колхозником. Хозяйство у отца до прихода к власти большевиков было большое, зажиточное. Земля, коровы, свиньи, лошади. Косили, сеяли, выращивали арбузы. Ездили на ярмарку. Выручали хорошие деньги. Семья была большая, дружная и все работали на земле. Большевики-евреи все отобрали. Началась новая жизнь, жизнь колхозная, подневольная. До этого отец нанимал батраков, а с колхозами стал он и семья его батраками. Закончив семь классов, Богдан уехал в Киев учиться в аграрно-технический техникум. На каникулы Богдан приезжал домой: помогал отцу, работал в колхозе. Внешность Богдана отличалась от своих братьев и сестёр — белокурых, крупных славян. Богдан был не высокий, коренастый, чернявый, с длинным носом юноша. Соседи посмеивались над матерью Богдана. Наверняка согрешила с каким-нибудь жидом. И действительно в округе жило много евреев. В доме Богдана велись нехорошие беседы о евреях. Все несчастья от них. Но началась война. Отца мобилизовали и он погиб в первые дни войны. Добровольно, отец никогда бы не пошёл воевать за большевиков. За несколько недель немцы оккупировали огромные территории Советского Союза. В сентябре 1941 года пал Киев. Богдану было пятнадцать лет — самый младший в семье. Слишком мал был, чтобы забрали на войну. Немцы пришли в их большое село и объявили населению собраться на центральной площади села. Немецкий офицер объявил, что отныне село подчиняется законам Рейха и все население должно помогать Великой Германии бороться с евреями, большевиками и комиссарами. А также все должны явиться в комендатуру и зарегистрироваться. Для грязной работы немцы решили привлечь местное население. Многие с радостью откликнулись: будут кормить, одевать, дадут оружие. На территории Польши, рядом со старинным городом Любленным, в деревне Травники немцы открыли спецшколу по обучению профессиональных охранников для лагерей смерти. Школа называлась «Учебный лагерь СС Травники». Школа размещалась в нескольких кирпичных зданиях. Когда-то на этой территории размещался завод по производству сахара. После обучения охранников отправляли на службу в лагеря смерти. За тяжелую работу была и награда — развлечения. СС организовала бордели. Для этой работы привозили из женского лагеря польских женщин. А также в лагерях был бар, где можно было выпить и отдохнуть. «Травниками» в основном были молодые мальчишки. Убийства, издевательства для них были всего лишь веселыми развлечениями. В одном из таких лагерей служил и Богдан. Ему служба нравилась. Для этих людишек, заключенных он был Богом и решал кому жить, а кому умирать. От такой хорошей жизни он даже на досуге начал пописывать стишки. «Небо синее-синее, будим давить и насиловать эту заразу жидовскую. По морде их, по морде!»

Однажды в Травники приезжал с инспекцией Гиммлер. И Богдан поразился: очень уж внешность у Гиммлера была еврейской.

Советская армия приближалась. Немцы разбегались в разные стороны. Богдан не стал дожидаться прихода советской армии. В лагере в сейфе хранилось множество документов бывших советских граждан. Он и ещё несколько охранников договорились бежать вместе и обеспечили себя нужными документами. Немцы не доверяли «травникам», следили за ними. Но не смотря на это, многие охранники незаконно присваивали себе отобранные у несчастных людей драгоценности, рискуя сурово быть наказанными — всё награбленное принадлежало Рейху. Группа «травников» переодевшись в гражданскую одежду начала пробиваться в Американскую зону. В 1949 году Богдану удалось эмигрировать в Америку. По новым, украденным документам, Богдан именовался теперь Арон Шустер, еврей. С таким именем, документами и внешностью было легче пробраться в Америку. Арон добрался до Нью Йорка и поселился в районе немецких евреев, сняв дешевую комнату-студию. Там его никто не знал и не мог опознать. А работу Арон нашёл в Манхеттене, работая ночным уборщиком. По ночам чистил туалеты в здании американского банка. Прочитал как-то Арон объявление в русской газете: в Бруклине в еврейском районе Боро Парк требуется дворник с проживанием. В свободное время Арон поехал в Боро Парк, поговорил и его взяли на работу. Комната дворника, в которой поселился Арон, находилась в полуподвальном помещении. Низкие, на уровне земли окна, выходили на улицу, на которой еврейские дети мальчики с длинными пейсами и девочки в длинных платьях играли, гонялись, как это делают все дети. Арон выходил на улицу и предлагал детям конфетки, но дети не брали: не кошерное. Очень осторожно, постепенно, в течение нескольких лет, чтобы не заподозрили, Арон продавал награбленные драгоценности. Продавал драгоценности евреям-ювелирам на Бриллиантовой улице в Манхеттене. В украинском районе Нью Йорка нашёл себе и будущую жену Марысю. Она работала официанткой в украинском ресторане, куда Арон приходил полакомится украинским борщом. Арон рассказал невесте о своих планах. В Катскильских горах штата Нью Йорк, продаётся земля. На этой земле: дом и дачи для сдачи на летний сезон. Он все узнал: пейсатые евреи с детьми каждое лето приезжают в эти места на отдых. На вырученные деньги за сезон можно жить до следующего сезона припеваючи. Пришлось Марысе рассказать и всю правду о себе. Выслушав, она ничего не сказала. Все шло по плану. Они поженились, у них родился сын. Работы у них было много. Территория большая, земли много. Дачные домики требовали ремонта. К сезону все должно было быть готово. В июле приезжали пейсатые дачники. На территории находился пруд, в нём водилась рыба. Арон учил детей ловить рыбу. Дети любили Арона. В начале восьмидесятых начали снимать дачи новые эмигранты — «русские». Это были еврейские бабушки с внуками. На weekend приезжали родители. Устраивали пикники. Приглашали и Арона с Марысей. Арон с удовольствием проводил время с евреями. Сидели звездными ночами у костра, ели, шутили, пели русские и украинские песни. Иногда в голове Арона проскакивала мысль: ведь это я, я отправлял их на смерть, многих убивал лично. Неужели это всё было?! Нет, мне это всё только приснилось. Я люблю всех этих людей. Я никого не убивал!!!!

Мария уехала. Старик дремал на балконе. Вера в своей комнате распаковывала вещи. Закончив с вещами, Вера решила проверить, как там её подопечный. Старик сидел в кресле с широко отрытыми глазами. Господи, не помер ли? Вера подошла к старику и склонилась над ним.

— Чего смотришь, дура? Пошла на х…! А может сделаешь blow job? Так давай. Не стесняйся. Не девочка. Я заплачу, — Говорил старик низким, скрипучим голосом.

— Как вам не стыдно!

— Кстати, ты еврейка?

— Нет. Я русская. Вам что всюду евреи мерещатся?

— Я сам еврей. Арон Шустер! — старик засмеялся, закашлялся.

— Пойдемте на кухню. Я вас покормлю

— А выпить дашь? — спросил старик.

Старик попытался встать с кресла, но не смог — слабые, тонкие ножки не держали его и он рухнул в кресло.

— Слышь, Верка тащи еду сюда. И бутылку с водкой прихвати из холодильника.

— Ваша внучка запретила мне давать вам водку.

— А не дашь, я есть не стану. Помру и ты будешь отвечать, — захихикал старик.

— Вам нужно вначале выпить лекарство. А вы хотите смешать его с водкой?

— Не бойся, Верка. Один черт мне скоро помирать. Ох, и муки же меня там ждут, — старик засмеялся от того, что он во всю эту чепуху не верил. Кончив смеяться, старик долго после этого кашлял. Вера принесла тарелку с едой, рюмку водки и стакан воды.

— Вначале примите лекарство, — Вера протянула несколько штук таблеток и стакан с водой. Старик открыл широко рот и бросил туда сразу все таблетки и быстро схватив большую рюмку водки, опрокинул её вслед за таблетками и запил водой из стакана. Проделав всё это, он крякнул и стал закусывать.

— Верка, знаешь когда я первый раз поимел бабу?

— Меня это не интересует.

Старик продолжал.

— Мне было тринадцать лет и произошло это во сне. Мне приснилась моя училка.

— Ну, зачем вы мне это все рассказываете? Старый человек. Как же вам не стыдно.

Старик продолжал.

— А вот по настоящему я трахнул соседку, когда мне было шестнадцать лет. Ей было сорок пять. В стояка. Не донес от нетерпения, — засмеялся старик и закашлялся.

— Ой, как противно! Перестаньте!

— Знаешь сколько мне лет?

— Восемьдесят?

— Да нет. Ошибаешься. Мне 93!

— Тем более в таком возрасте, а такое говорите.

Старик все время проводил на большой, с широкими окнами веранде. Он спал и ему снились жуткие сны. В этих снах он видел страшные рожи каких-то чудовищ, костры, слышал дикие крики. В этих снах его душили, ломали руки и ноги, зарывали живым в землю. Он просыпался весь мокрый. Вера вела его в ванную, помогала принять душ. Наступала ночь. Старик засыпал на веранде и Вера не будила его — пусть себе спит там, где заснул. Старик спал и Вера могла отдохнуть. Однажды, когда у Веры образовалось свободное время и она сидела в гостиной и смотрела телевизор, в дверь постучали и Вера открыла дверь человеку не молодому, но хорошо сохранившемуся мужчине. Человек был не высокий, седой, широкоплечий и в очках. Он приятно улыбался, при этом показывая ряд здоровых зубов.

— Здравствуйте. Меня зовут Денис. Я ваш сосед. Вот зашёл, хочу познакомиться.

— Пожалуйста проходите, — смущённо сказала Вера.

Денис рассматривал Веру. Как изящно природа нарисовала её ножки. Как мило смотрится её слегка курносый, скандинавский носик. Денис был поэт и многое видел по другому, не так, как обычные люди. В голове поэта начали складываться слова стихотворения «головку наклонив, …». Денис не состоял не в каких литературных обществах, не печатался, никто не знал о существовании поэта, но он надеялся что когда-нибудь…

По профессии Денис был экономист. Работая в банке более тридцати лет анналистом, он многие годы считал, что это временное явление. Вот придёт время и его имя прогремит на весь мир. И в таких вот мечтах не заметно пролетело тридцать с лишним лет. Денис стал пенсионером. Умерла жена. Детям и внукам было не до него. Денис, подумав, решил переехать во Флориду. Но и здесь он также продолжал мечтать о славе, хотя и было ему уже далеко за шестьдесят и здоровье у него было неважное. Но не смотря на слабое здоровье, Денис был романтик и любил красивых женщин. Узнав, что у соседа поселилась симпатичная женщина, он решил с ней познакомиться.

— Как Арон себя чувствует? Где он?

— Арон спит на веранде.

С веранды раздался крик Арона.

— Верка, где ты? Что здесь делает девочка-монстр?

Вера и Арон побежали на веранду.

Старик стоял прижавшись к стенке и показывая на окно. К стеклу присосалась не большая зелёная игуана. Глаза игуаны были широко открыты и моргали. Игуана бесстрашно рассматривала людей.

— Вот она. Смотрит на меня. Но я ничего не расскажу. Девочка-монстр уходи. Прочь!

— Да чего вы испугались? Она вам ничего не сделает, — сказал Денис, — Она маленькая и ест траву, а не людей.

— А я ем людей. Евреев. Иногда цыган. И сейчас я тебя сожру, жидовская морда. И девочка-монстр поможет мне. Где ты девочка-монстр?

Но игуаны на окне уже не было. От куда-то у старика появилось столько силы, что Вера и Денис с ним еле справились. Через несколько минут старик утихомирился и мирно спал в кресле.

— Мы должны заявить властям. Он сотрудничал с немцами, — сказал все ещё тяжело дыша после борьбы со стариком Денис.

— Он сам скоро уйдёт на тот свет. Дочка мне сказала ему остались считанные дни.

— Какая гадина! Он, возможно, лично убивал моих предков.

Через шесть недель старик умер на веранде во сне. Вера переехала к Денису.

Вера никогда не жила с мужчиной. Её раздражало, что Денис дома любил ходить в трусах. И её удивляло, что в его возрасте он все ещё требовал секс два раза в неделю. Ей просто хотелось лежать рядом и читать допоздна какой-нибудь интересный журнал или бродить по Facebook.

Денис же наоборот привык жить семейной жизнью. Он два года жил без женщины и потому хотел наверстать упущенное — секс. Денис пытался приобщить Веру к своему творчеству. Он читал ей свои стихи и прозу, но Вера плохо понимала его — ей было скучно. Через два месяца они расстались и Вера вернулась домой в Россию. Все её перипетии за последние несколько месяцев казались ей сном, и только конверт с долларами подтверждал, что всё это было на самом деле.

Берта и Бухгалтер

Берте около восьмидесяти. Эта маленькая, седая и не накрашенная женщина одинока.

Муж умер, единственному сыну, которого она родила в позднем возрасте, не до неё. Делать ей абсолютно нечего. Берта нелепо одета. Кривые, тоненькие и короткие ножки обтягивают цветные рейтузы. На голове морская капитанская фуражка. Когда в квартире Берте холодно она набрасывает на себя халат, а когда ей жарко, она в майке.

Любимое занятие Берты это смотреть на экран телевизора, который подключён к телевизионной камере, находящейся при входе в её многоэтажный дом. Это позволяет Берте наблюдать за всеми, кто входит или выходит из дома. Эти люди — жильцы дома, для Берты все равно, что её родня. Здесь, около экрана Берта переживает множество эмоций и фантазий. Дверь открывает дрожащей рукой лысый старичок. Ему это не сразу удаётся. Наконец, он открывает дверь и идёт к лифту. Для Берты этот старикашка страстный любовник. Он волочится за ней уже двадцать лет. Ещё при муже он посылал ей букеты цветов. А после смерти мужа он предлагал, ей, Берте, близость, но Берта категорически отказалась. Конечно, она зря это сделала. Все-таки была бы не одна. Берта подходит к двери, смотрит в дверной глазок и ждёт, когда старик-сосед появится на лестничной площадке. Этот сосед, как и все другие соседи, знает о пристрастии Берты и он машет ей своей слабой, старческой рукой. Все в доме прозвали Берту — Берта — телевизор. Берта знает об этом и не обижается. Берта открывает дверь. Сосед уже заранее знает все повадки Берты и он спрашивает её:

— Берта, померить давление? Подождите минутку. Возьму только аппарат для давления и приду. Берта бежит в спальню, подкрашивает губы и ждёт старика. Берта мерит давление десять раз в день. Такая уж неё привычка. Берта начинает злиться. Старика все нет, а она готова к приему. На ней завитой парик, короткая юбка, туфли на высокой платформе.

"Ну где же этот старый козел? — думает злобно Берта в то самое время, когда раздается стук в дверь.

Этот старик никогда не звонит. Он всегда стучится. У него странная фобия. Ему кажется что, если он нажмёт на кнопку звонка, то весь дом услышит и будет знать, что он звонит к Берте и люди могут подумать, что он её любовник. Берта не спешит открывать дверь. Пусть подождёт. «One, two, three…», — считает Берта. Ну, теперь можно идти. Берта открывает дверь.

— Заходите, Виктор.

У Виктора старая, больная жена. Виктору не хочется сидеть дома и слушать жалобы жены.

— Опять идёшь к этой старой проститутке. Иди, иди. Бог все видит! — бросает жена Виктора ему в догонку.

Берта садится на диван. Виктор устраивается рядом.

— Какую ручку?

— Каждый раз, Виктор, вы задаёте мне один и тот же вопрос, — кокетливо говорит Берта, — пора бы знать! Вы ухаживаете за мной уже не один год. Конечно, правую.

Виктор мерит Берте давление. Оно у неё нормальное. Берта довольна и она приглашает Виктора выпить с ней чашечку чая. Виктор соглашается. Он знает к чаю будут вкусные вещи. Берта выставляет на стол красную икру, сухарики, малиновое варенье. Берта все время одна. Ей не с кем поговорить и в лице старика она находит хорошего слушателя. Старик молчит, пьёт чай и слушает.

Берте было уже сорок лет, когда она приехала с мужем в Америку.

Берта и муж её Кот (Костя) были женаты уже двадцать лет, а детей у них все не было.

Но и без детей, в Ленинграде, муж и жена жили веселой жизнью. Каждый год на целый месяц они уезжали на курорт к Черному морю. У них было много друзей, уютная квартира и умная собачка, пудель, по кличке Вика.

Как и все советские люди они ходили на работу. Кот после техникума работал на обувной фабрике мастером. А Берта продавала билеты в театральной кассе. Оба, как говорится, умели зарабатывать деньги. Хорошая была жизнь, беззаботная! Но один общий червь точил их: у них не было детей. И ещё другой червь точил одну лишь Берту: ревность. О, Боже, как она ревновала своего мужа! Он перетрахал весь Невский! Кот подводил Берту к зеркалу.

— Берта, посмотри на меня. Ну, кому я нужен?

И на них в зеркале смотрел некрасивый, толстый, маленький человек.

Приехав в Америку, Берта сразу же забеременела. "От страха!", — как подшучивала она.

Ребёнок, мальчик, родился крошечный, болезненный. До трёх лет Берта была с ним дома, а потом наняла няньку гречанку, а сама устроилась на работу кассиром в буфете при колледже в Манхатане.

Гречанка, нянька, естественно, говорила с ребёнком только по-гречески и, конечно, ребёнок начал говорить по-гречески. Он начал говорить и по-русски, но как-то странно: где нужно и не нужно вставлял букву "Ц". Например, он говорил: "Цево вы хотите от меня?". Эта манера говорить по-русски осталась у него на всю жизнь.

Берта полюбила свою новую работу. Она находилась среди молодежи. Когда студенты делали ей комплименты, Берта была на десятом небе. Берта старалась хорошо выглядеть. Косметика, прическа, туфли на высоком каблуке, короткие юбки, сапоги ботфорты все шло в дело.

Но как-то незаметно подкралась старость. Заболел и умер муж. Сын стал взрослым мужчиной, женился и переехал в другой штат. Берта осталась одна.

Когда Берта глядела на себя в зеркало, она не видела в своём отражении старуху. Как это не странно, но она видела в зеркале все ещё привлекательную женщину. О, да она ещё может понравиться!

Берта и Виктор пили чай. Берта не сводила глаз с экрана телевизора.

Она увидела на экране Владлена (Владлен=Владимир Ильич Ленин), открывающего парадную дверь. Как же ей нравился этот мужчина! Среднего роста, всегда в костюме и галстуке и в хорошей, дорогой, кожаной обуви. Он не хочет замечать её. О, как он об этом пожалеет!

Владлен, старый, слабенький человек восьмидесяти трёх лет, с ранней юности был прирожденный бухгалтер. Бухгалтерский учёт, цифры, законы подоходного налога, все это, бухгалтерское, приводило Владлена в умиление. Когда вся работа была сделана и ему нечем было заняться, Владлен наугад брал папку какого-нибудь клиента и читал отчёт им приготовленного подоходного налога. Для Владлена бухгалтерия была, как для поэта, поэзия. Многие из многочисленных налоговых законов он знал наизусть.

В комнате, где он жил и работал был полный хаос, но Владлен прекрасно ориентировался в этом хаосе. Он точно знал где и что находится.

Берта дружила с женой Бухгалтера (так Берта звала соседа за глаза), но та умерла в тоже время, что и муж Берты. И Берта решила, Бухгалтер будет мой.

Она все делала, чтобы он обратил на неё внимание. Но все напрасно, все напрасно… Бухгалтер игнорировал Берту. Владлен жил двумя этажами ниже. Берта решила, что сегодня она будет действовать решительно. Бухгалтер будет её!

Выпив несколько чашек чая, Виктор ушел и Берта преступила к исполнению своего плана.

Берта подкрасила губы, взбила парик и надела ещё более короткую кожаную юбку. Эту юбку подарил ей когда-то муж Котя. Ещё один раз посмотрев на себя в зеркало, Берта решительно направилась на свидание к Бухгалтеру, о котором тот ничего и не подозревал. Берта, выйдя из квартиры и захлопнув за собой дверь, поняла: забыла ключи! И у Берты началась паническая атака. Берта спустилась двумя этажами ниже, нажала кнопку звонка квартиры Бухгалтера и почувствовала, что ещё немного, и она может потерять сознание.

Услышав звонок, Владлен пошёл открывать дверь. "Кто это может быть?", — раздраженно подумал Владлен. Ему так не хотелось отрываться от сборника новых законов налогового управления. Владлен заглянул в дверной глазок. Берта овладела собой и улыбнулась.

"Опять эта старая кляча!" Владлен открыл дверь и пропустил Берту.

"Ой, мне плохо. Дайте стакан воды или я сейчас умру", — проговорила Берта и тяжело опустилась на стул, стоящий в прихожей.

— Зачем вы пришли? Что вам от меня нужно?", — раздраженно спросил Владлен.

— Я не могу без вас жить! Возьмите меня замуж. Я так устала быть одна, — Берта начала рыдать. Но вскоре её плачь перешёл в истерический смех.

— Зачем вы мне нужны! Посмотрите на себя в зеркало.

— Ты сам старый козел! — разозлилась Берта.

И она перестала плакать и смеяться.

— Ну, а теперь слушай-ка меня, Владимир Ильич Ленин. Тебе — конец!

И Берта навела на Бухгалтера игрушечный револьвер, который она достала из маленькой, чёрной кожаной сумочки, висевшей у неё на плече.

У Бухгалтера было слабое сердце и он начал медленно падать.

Падая он ударился головой об острый металический угол ящика, стоящего в прихожей.

В этом ящике, стоящем в прихожей, Бухгалтер хранил папки с налоговыми делами своих клиентов. Так печально и неожиданно закончилась жизнь ещё одного счастливого человека. Что стало с Бертой? Я не знаю.

Фантазия на тему Лев Толстой

Осенним сентябрьским днем Лев Николаевич с палкой в руке шел по пыльной тропинке

вдоль пшеничного поля. Мимо него проехала телега с сеном. Управлял телегой мужик средних лет. Голова мужика была не покрыта и он вытирал тряпкой мокрую, вспотевшую от яркого солнца красную лысину. Мужик наклонил голову, приветствуя Льва Николаевича. Рядом с мужиком сидела беззубая старуха. Она тоже отвесила поклон барину. «Господи, — думал Лев Николаевич, — неужели это мой сын. Да и сколько их бегает

тут мужиков и баб, которых я породил. Господи, прости". И вспомнилась Льву Николаевичу то весеннее утро, когда в дом к барину пришла молодая девка для уборки барского дома. Девка была сочная, румяная с пышной, колыхающейся грудью, лет шестнадцати. Она энергично взялась за мытье пола. Лев Николаевич с вожделением наблюдал за девкой. Но когда она наклонилась, засучив при этом свою длинную юбку и обнажив мощные, розовые ляжки, Лев Николаевич не выдержал. Он подошел к ней сзади, обхватил её мощный зад и расстегнул брюки.

— Ой, что вы барин?!

— Ничего, милая. Дай мне и я тебе сто рублей дам.

"Ой, как будет рад батя, — подумала девка, — избу починит, корову купит".

И она раздвинула свои крепкие ноги. Лев Николаевич начал пробиваться в мягкую плоть.

От туда, из влагалища, плохо пахло. Лев Николаевич зажал нос и продолжал наяривать.

Девке было больно, но она знала за что она терпит.

Жених её Афанасий все ей простит, когда будет знать, что от барина за каждый раз

можно будет получить по стольнику.

Кончив, Лев Николаевич спросил девку:

— Как звать-то тебя, милая?

— А Дуней величают, барин.

И девка, опустив подол юбки, продолжало мытье пола.

"Какая же я тварь, — думал Лев Николаевич, — а ведь старуха эта в телеге, возможно, Дуня".

Телега проехала и Лев Николаевич продолжал свою прогулку. Домой возвращаться не хотелось. Соня, жена видела его насквозь. Она разгадала его. Он так много болтал об идеале христианина: полное целомудрие и безбрачие. Соня рожала шестнадцать раз.

А сколько его детишек бегает здесь, в его деревне? Он обвиняет её в любви к роскоши.

А сколько человек обслуживает его. Доктора, повара, секретари…

Да и она ему служит в его утехах. Уже старик. Иссохшее стариковское тело. А все требует, чтобы она расставляла ноги. А попробуй ему откажи. Все еще ревнует её к этому композитору. Ведь наверняка ей хочется отдаться ему. Сравнить. Ведь у нее кроме него никого и не было. И вспомнилось Льву Николаевичу их первая брачная ночь. Никакого удовольствия в эту ночь он не получил. А так мечталось. Только через несколько лет в Соне проснулась страстная женщина. О, что это были за ночи!

Нужно было возвращаться домой. Нужно было редактировать новое издание Анны Карениной. Ну, почему им нравиться такое говно?! Ужасная форма, композиция.

Свалил в одну кучу всё что только мог. Нужно всё это переделать. Сделать из этого

небольшой рассказ. Лев Николаевич подошел к барскому дому. У крыльца стояла коляска. Из нее выходил композитор Танеев.

— Вот, блять! Опять он здесь! Ну и устрою я ей сегодня скандал! Погоди у меня!

Стихи

Я был всегда.

Я буду вечно.

Я капля в мире бесконечном.

Я бесконечное начало, которое не исчезало.

Я единица измеренья.

Я часть великого творенья.

1995

Стираются названья улиц,

как в детстве вызубренный стих

поэта Пушкина. Зажмурясь,

и в прошлое шагнув… притих…

И раздаётся звон трамваев,

троллейбусов шуршащий бег.

Виденье дровяных сараев

возникло… Вот уж тридцать лет

прошло с тех пор…

Вхожу опять в знакомый дом,

но не с парадного подъезда,

а со двора. Монастырём

когда-то был он. Здесь невестой

жила старушка мать моя.

Напротив этого домины

завод "Радист". Два полотна

трамвайных линий. Со Сталиной,

соседской девочкой, бродил

по этим улицам печальным…

Но Чкаловский проспект забыл

давно меня…

1988

Всё встало на свои места

и начинается с начала.

Зима закончилась. Весна.

И чаек крик шумней с утра

там, где стою я у причала.

Там, где стою я у причала

и солнце режет мне глаза

я думаю опять весна

всё начинается с начала.

Счёт начинается с нуля

и двигается в бесконечность.

Сегодня перейдёт в вчера

и эти жалкие слова

не в состояньи смерить вечность.

1994

Весна в Ленинграде

Весна была весною даже в городе.

Промокший город быстро просыхал.

Шла бойкая торговля свежей корюшкой

и рыбий запах в воздухе витал.

Трамвайный скрежет становился громче

и проносились стайками скворцы,

и наполнялись улицы трезвоном,

пьянящим чувством молодой весны.

Мужчины пили пиво у ларька

а женщины надраивали окна.

Весна была и в городе весна.

Об этом говорили даже стёкла.

1987

Смерти не надо бояться, мой друг.

Смерть — продолжение жизни.

Это поняв, пропадает испуг,

уходят тревожные мысли.

1993

Переводы из Шекспира

Сонет 12

Когда я вижу, как чудесный день

проглочен ночью чёрной, то невольно,

смотрю я на часы, и дум моих метель

бушует в голове. О, время встань! Не двигайся! Довольно!

Когда я вижу седину волос,

ещё недавно вид такой беспечный,

в картофель превращающийся нос -

я думаю о жизни быстротечной.

И хочется тебе вопрос задать,

красавица, но что-то мне мешает…

По прежнему здесь будет дуб стоять

у дома этого, когда тебя не станет?

Ничто не возвращает время вспять.

С тобой не будем молоды опять.

1999

Сонет 2

Когда прекрасный лоб красавицы моей

избороздят морщины будет ей за сорок.

И бремя жизни тяжестью своей

раздавит облик твой, который мне так дорог.

Куда исчезнут прелести твои?

Упругость бедер? Влажность красных губ?

Сиянье синих глаз? От прежней красоты

останется лишь в старом теле дух.

Но старости холодные года

Согреет наше милое дитя.

1999

Я с детства не любил овал

Я с детства угол рисовал»

Павел Коган

Я с детства не любил углы!

Я с детства обожал овалы!

Зимой мне нравятся цветы.

А летом зимние завалы.

Противоречие во всём!

Как надоело быть говном!

1998

Дом на Малом

Пахнет рыбой фаршированной.

Бабка с дедом, их друзья.

Вот картина та, которую

Я пронёс через года.

Вижу, как у печки круглой,

Жестяной, стоит Шагал.

В гимнастёрке, однорукий,

Он задумчиво молчал.

У окна, в углу на стуле,

Ногу под себя поджав,

Лёгонький сидел зажмурясь,

И, наверное, дремал.

Виделось ему местечко,

Где прожил он много лет,

Дом их, мать с отцом у печки…

Всё чего давно уж нет.

2011

Моё детство

Нелепый дом с двором-колодцем,

Построенный каким-то потцом.

Стоит на улице Плуталовой,

Где жили я и папа с мамой.

Из дома выйдешь там направо,

За поворотом, нет причала.

Нет моря, солнца, кипарисов

И серые кругом там лица.

А если повернёшь налево

Увидишь милиционера.

А вот и школа и напротив

"девятка" гастроном. Хохочут

Девчонки глупые внутри.

Батон купили, колбасы.

Едят у школы сорок пять

И думают: кому бы дать?

Тут рядом карповские бани.

Сидишь распарясь на диване

И пиво пьёшь и лимонад.

Картинки эти — Ленинград.

2012

Мне было восемнадцать лет.

Как все читал Хеменгуэя.

Я был тогда плохой поэт.

И был, мне кажется, глупее.

И смерти не боялся я.

Не трясся, как сейчас пред нею.

Был молод я и жизнь моя

Казалась долгою затеей.

Но я ошибся. Постарев,

Я понимаю — жизнь не вечна.

"Проходит всё", — сказал мудрец

И после наступает В Е Ч Н О С Т Ь.

2012

Был серый день, по небу тучи плыли.

Чиновники в трактирах водку пили.

Башмачкин наш налаживал перо

И проверял: готово ли оно?

"Скопировать чего-нибудь такое,"

Мечтательно потягиваясь…, вслух

Сказал чиновник. Но раздался стук.

Дверь отворилась, и вошёл Петрович.

"Шинель готова, милый человек.

Меня вы не забудете вовек".

Чиновник рад. Мечта его свершилась.

Присутственное место далеко.

Его согреет тёплое пальто.

2012

Я не помню… какого цвета её глаза?

Но мне понравились её губы.

А ещё мне понравилось, что она

меня чуть-чуточку любит.

И ещё мне, кажется, что могу

я весь день, и всю ночь, и всё утро

повторять имя её Michelle…

Как-будто боюсь — забуду.

6 июня 2013

Эллочка

Вчера осенний светопад

ещё ласкал и томно нежил.

А утром в окна крупный град…

За что же так? В чём я погрешен?

Твой золотистый волосок

повис на брошенной одежде.

Смотрю на тусклый потолок

и думаю: "Кто был здесь прежде?"

И говорю себе опять:

"В последний раз! Пора отчалить!"

Но жалобно скрипит кровать.

Судьбы своей не миновать…

А радость можно опечалить.

1986

Я последний романтик на этой земле.

Мне хотелось бы жить в осьмнадцатом веке.

Контрданс танцевать, минует… И везде

оставлять поцелуи свои на рассвете.

2013

Я смотрю, как плывут облака

и решаю житейские дрязги.

Я не знаю, что будет… Пока

жить хочу в мной придуманной сказке.

У неё голубые глаза

и такие красивые губы.

Нет. Она не полюбит тебя…

Будет скучно ей с этим занудой.

2013

Прочтёт молитву надо мной

раввин с закрытыми глазами.

И будет небо над страной

Такое же, когда был с вами.

И сто семнадцать дев пройдёт.

И я их не узнаю лица.

Никто из них не заревёт,

и не захочет поклониться.

И мне захочется сказать:

"Ну, что же сделал я плохого?

Любил вас всех ядрена мать,

а оказались все дерьмо вы!"

10/8/13

Что остается после нас?

В квартире белый унитаз.

Кровать, картины и цветы,

окно во двор и вид луны.

Во двор открытое окно

и понимаешь — всё дерьмо!

Зачем любил? Зачем страдал?

Зачем bullshit всю жизнь писал?

12/18/13

Четыре, четыре, четыре.

Как пусто в моей квартире.

Я всех четырёх их люблю.

И всем им миллионы дарю

красивых, зелёных бумажек.

Мне жалко вас глупых бедняжек!

Как хочется мне Виолетта

с тобою объехать пол-света.

Как хочется Лана, родная

с тобой целоваться, играя

прекрасною прядью волос

и тр……ь тебя, аж до слёз.

Мне хочется с милой Мишелью

увидеться снова в апреле

и нежно ей в ухо сказать:

"Какая ты всё-таки б……ь!".

С тобой не увижусь я Элла.

Ты в рай от меня улетела

А я всё живу и живу…

Здесь страшно, как в жутком аду.

1/2014

Нью Йоркский чиновник, Нью Йоркский чиновник,

На службу идти не особый охотник.

Он едет в автобусе или в метро

туда, где его превращают в дерьмо.

Куда ему деться? Куда убежать?

Ему совершенно на все наплевать!

А дома ждут дети и ноет жена,

что денежек мало, что жизнь тяжела.

Куда ему деться? Куда убежать?

Ему совершенно на все наплевать!

Он в офисе дремлет над стопкой бумаг.

Ему б затесаться в тот класс из бродяг

и жить вольной жизнью попивая винцо.

Махнуть бы на все и уехать в авто

с красивой девчонкой куда-нибудь, но…

Там дома ждут дети его и жена

им денежек мало и жизнь тяжела.

Нью Йоркский чиновник, Нью Йоркский чиновник

ты все еще мыслишь, как малый ребенок.

ты веришь, ты любишь, а жизнь коротка

и надо бы взять эту жизнь за рога.

А время летит и тебе шестьдесят,

тебя уж не хочет и старая блядь.

И дома не ждут и не сын, и не дочь.

Никто уж не в силах тебе, друг помочь.

12/2014

За окошком зима и идет мокрый снег.

Я живу в очень страшный, отвратительный век.

Я стою у окна. За окном идет дождь.

В этой жизни никто мне не в силах помочь.

И моя жена от меня ушла

И лежит в земле уже года два.

У меня была мать, у меня был отец

Ну а я все живу негодяй и подлец.

У меня был отец, у меня была мать

Я остался один на земле доживать.

12/2014

В дом родительский хочешь зайти?

И увидеть всех снова живыми?

Время, вечность, мгновенье — замри!

Дай побыть мне немного с родными?

Дай увидеть мне мать и отца,

моих теток и дядьку Зосима

Не ценил, что имел и прошла

жизнь моя стороной меня мимо.

Годы мчаться. Несутся года

Все туда же, в сырую могилу.

(Не судите меня, господа,

Если, что говорю вам не мило).

Все помрем и нас черви съедят.

Если смысл в нашей ё …..й жизни?

Нет его… говорю без прикрас

Эти вечно крамольные мысли.

12/2014

Все что имеет начало,

так же имеет конец.

Не надо жалеть, что пропало.

Печалиться и кряхтеть.

Молодость не вернется,

Если она прошла.

Но может судьба улыбнется? -

удастся попить винца!

Жизнь такая штука.

Не знаешь, что ждет впереди.

Но только не серая скука!

О, Господи пронеси!

10/2014

Игра разыграна. Я только пешка в ней.

Как мне избавиться от сволочных страстей?

В нирвану впасть, не думать о любви.

Пусть только сняться золотые сны.

Сны о не сбывшемся — о славе, о гареме…

Тут подхожу я к запрещенной теме.

Да, мне хотелось бы иметь семнадцать жен.

И чтобы я во всех их был влюблен.

И чтобы деньги были усладить их всех.

И чтоб во всем сопутствовал успех.

Но в этой жизни карма подвела.

Придется много съесть еще дерьма.

3/2015

Одиночества приступ. Я дома один.

Надвигается сумрак. Сходить в магазин?

За бутылкой смирновской и выпить стакан?

Разве это поможет? Смирновки дурман

Лишь усилит тоску. Одиночества бред.

Мне бы лучше достать где-нибудь пистолет

И нажать на курок… И закончится бля…

Эта жизнь никчемная прожита зря!

5/20/15

Я помню эти темные дворы.

Под окнами дрова… Вождей портреты.

И галстук красный на моей груди.

И школьные дешевые обеды.

"Девятка" гастроном напротив школы,

где я учился много скучных лет.

(В те годы мы не пили Кока-колы

и девочки не делали минет).

Бежали мы напротив в гастроном

и покупали сигареты "Лайка".

Курили, выпуская дым кольцом.

Веселая мальчишеская стайка.

Я помню покупали иногда

напротив школы городские булки,

немного колбасы… И счастливы мы были в те года

закусывая где-то в переулке.

Все были живы. Бабушка и дед.

мои дядья, и молодые тетки.

Меня не приглашали на обед.

К ним приходил я сам… Мы разливали водку…

А на столе превкуснейший форшмак,

и красовалась фаршированная рыба.

Я был так молод и не понимал дурак.

Что временны мы все и что картина

совсем другая ждет нас впереди…

Нас ждут со временем кладбища и гробы.

5/17/15

Где эти графы и графини?

В какой земле?… Кто на чужбине…

а кто в родной земле закопан.

Мне говорит инстинкт и опыт.

Не эти табеля о рангах,

не эти кольца, не брильянты,

и не блестящие фамилии

их не спасли… Они в могиле.

Таксист их внук, а не помещик.

А, может быть, в пивной барменщик.

На stock exchange их пра, пра, пра…

Что наша жизнь?! Бля, бля, бля!

7/7/15

Симпатичная женщина с очень грустным лицом

я в глазах твоих вижу рассвет и вдвоем

мы пытаемся радость продлить, но мгновенья

улетают туда, где ждет их забвенье.

Все проходит, и жизнь это только лишь сон,

как сказал очень мудро мудрый царь Соломон.

Слышишь? Знаешь подружка, не хватает тебя.

Ко мне в комнату смотрит уныло луна.

Я лежу в моей спальне и смотрю в потолок.

Слышишь? Может заглянешь ко мне на часок?

Но не слышишь. Ты так от меня далеко.

Там, где ты, ветер воет и буря стучится в окно.

Не далече там город Екатеринбург,

где убили царя и его верных слуг.

Симпатичная женщина, ты такая конфетка.

Мне с тобой повезло. Мне везет очень редко.

7/26/15

Солнышко светит ясное…

Где ты страна опасная?

Где ты Советский Союз?

Слушаю Bloomberg news.

Мысли мои рассеяны…

Акции падают вниз.

Золото дешевеет.

Нефть опускается вниз.

Молодость пролетела,

но я еще не старик.

Все еще требует тело

Женщины сладостный крик.

Видимо в прошлой жизни

Был у меня гарем……..

Куда-то уводят мысли

меня от текущих дел.

8/3/15

Она знала, что жить ей не долго.

И сказала мне очень негромко:

"Мне осталось совсем немного".

Я тогда не поверил. Подумал:

"Все бывает. А вдруг пронесет?

Может, Бог ее не возьмет".

Но она оказалась права

И на следующий день умерла.

Год прошел. Я стою у могилы.

Камень ей я поставил красивый.

Вид прекрасный с горы. Красотища!

А она под землей… и кладбище

шелковистой травою покрыто.

Буду здесь я когда-то лежать

и, конечно, всем миром забытый…

Ну и хрен с ним! На все наплевать!

8/3/15

Предо мною река и плывут пароходики.

Солнце бьет по глазам… я немножко на взводе.

Ты меня не поймешь и я тебя тоже.

Я мужчина, а ты стопроцентная женщина… вроде.

Все меняется быстро. И весна превращается в лето.

Ну куда мне бежать? Никуда! Только с этого света.

Я испробовал многое. И нигде и не в чем не нашел ответа.

А пора бы найти и забыть про все это.

Все меняется быстро и любовь постепенно проходит.

Но пока еще не прошла. И мысли меня наводят

на финальный конец, на развязку.

Положу-ка конец мной придуманной сказке.

8/30/15

Я ненавижу пасмурные дни.

Не хочется мне долго ждать весны.

Мне хочется всегда чтоб было лето.

Чтоб было много солнца, много света.

Я ненавижу темные рассветы.

Промозглый ветер над моей планетой

И ненавижу мертвый свет луны.

И ненавижу рожи сатаны.

Люблю чтоб женщин ласковые руки

меня ласкали до зари и скуки

я не испытывал до самого утра.

Чтоб счастье длилось долго-долго. Без конца!

9/9/15

Я помню то время, когда просыпаясь, лежала ты рядом.

К тебе повернувшись лицом (не спиной и не розовым задом)

тебя целовал в твои мягкие, нежные губы…

Ты была не здорова. На губах твоих были остатки простуды.

Ты сказала: не целуй меня в губы. Если хочешь целуй меня ниже.

Я тогда был не опытен… и у меня чуть не поехала крыша.

Это было в Советском Союзе. Начало семидесятых.

Эта женщина научила меня делать то, что делал не каждый

в то далекое, очень дремучее время.

Этой женщины больше нет. Уже выросло новое племя.

И ее вспоминая я ей благодарен до гроба.

Выпью я за нее в этот вечер еврейского нового года.

9/13/15

О, их так много! И нежных и дерзких,

стройных, полных, таинственных, злых,

нежных, страстных, холодных и мерзких…

знал очень многих… и не привык…

Все удивляет. И губы и глазки,

и этот прекрасный овал ноги.

Каждый раз находишься в сказке

и не хочешь от туда уйти.

Новая женщина — новая тайна.

Ее разгадать не всегда могу.

Много воды у океана

Выпить ее не дано не кому.

9/14/15

Мне снилась женщина… красивая такая.

И я её ласкал во сне, ещё не зная,

что это ты моя умершая жена.

И горько было мне проснувшись. До утра

я вспоминал все наши разговоры.

все наши глупые, ненужные нам ссоры.

И обвинял себя и каялся в грехах..

Но днём забыв уже и божий страх,

и угрызения, и рассуждения о смерти

в толпе искал (и вы уж мне поверьте)

нашёл прекрасной формы ножки и овал

покачивающихся бёдер и сказал

тогда себе я: пока на свете есть такие чудеса

живи и радуйся до самого конца.

10/24/15

Сосед мой — князь, потомок Долгорукого,

живёт на против и его жена еврейскою красавицей

была когда-то, лет, примерно, сорок тому назад.

Век женской красоты, конечно, же не долог.

И вот я вижу, как эти старики, князь и его жена,

садится в старую, дешёвую машину и выезжают из гаража.

(Я паркуюсь рядом). Князь очень толстый.

На нем потрепанные джинсы и футболка.

Я думаю в другие времена вот этот самый князь

сидел бы в позолоченной карете, в расшитым золотом камзоле

и с кучей слуг вокруг него.

Да, времена, конечно, изменились. Но к лучшему ли? Да, все равны.

Но не нарушен ли закон вселенной? И если ты рождён, чтоб быть холопом, а управляешь государством — проигрывают все…

11/7/15

"Наступит день придётся умирать.

В могилу ничего с собой не взять:

ни солнца, ни луны, ни голубых небес"-,

так говорил когда-то мне живой отец.

Я прожил жизнь. Отец давно в могиле.

И понял я, что нет конца. Но в мире,

где правит разум, вечность нам дана

и не имеет смысла пустота.

3/4/16

Двенадцатого мая

Что ж камин затоплю, буду пить.

Хорошо бы собаку купить.

Бунин

Я бессмысленной жизнью живу.

Не пишу, не читаю и жду,

когда кончится вся кутерьма.

и закончится эта фигня.

Но мне страшно и хочется жить.

Хорошо бы бутылку купить.

В этот облачный майский денёк

мы с тобой проведём вечерок.

Ты на кладбище, я один… дома.

Все тут ясно, как аксиома.

Моя память тревожит меня.

Хорошо бы уснуть навсегда.

5/13/16

Банный день

Пятидесятые. Суббота — банный день.

Так было принято. С отцом шагаем в баню.

Большая очередь измученных людей.

Играет музыка военных подлых дней.

Весит картина мирная, на ней

охотники, рассказывают байки,

вокруг них бегают и просят есть собаки.

Час простояв, мы начинаем мыться.

В парной над нами белый пар клубится.

Мужчины матерятся и пьют пиво,

которое приносит банщик Криво.

Он инвалид, ещё не старый малый.

Нет у него ноги — гранатой оторвало.

Смотрю по сторонам, разглядываю лица.

Мечтаю газировки где-нибудь напиться

с сиропом, сидя голый в раздевалке,

если отцу копеек трёх не жалко.

Ему не жалко. Пью шипучку жадно,

а на душе так хорошо… приятно…

2/1/17

Предвидение

Уезжаю на юг навсегда…очень скоро.

Только пальмы будут вокруг, только море.

И предвижу: вернусь я назад в катафалке,

по знакомым мне улицам к папке и мамке,

что лежат на кладбище в тишине и покое,

больше нет у них счастья, больше нет у них горя.

Привезут на кладбище. Там могила готова.

Прочитают молитву. Ну, прощай dear Лёва.

Каждый думает: это со мною не случится!

Надо лучше питаться, надо лучше лечиться.

А вокруг тишина, солнце, очень синее небо.

И так не хочется уходить в такой день с этого света.

3/12/17

За оном цветут цветочки

и накрапывает дождь.

Докатился я до точки.

А назад не повернёшь.

Утки плавают в пруду

Для чего? Зачем живу?

Дождь стучит в моё окошко.

Блещет молния в дали.

За окошком вижу кошку.

Как бы мне её спасти.

Кис, кис, кис иди сюда…

Да пошёл бы ты… Куда?

6/6/17

Жизнь только сон… Удивительный сон…

Лето в Разливе. Поёт патефон.

Я ещё мальчик. Всего только пять.

Сталин скончался. Дери его мать!

Картошка, селедка, утесовский джаз.

Все это в прошлом, как и у вас.

Хочется знать: что нас ждёт впереди?

Были деревьями, стали людьми?

Были лягушкой и мухой и зверем?

Но большенство из вас в это не верит.

Все появилось само по себе?

Трудно поверить такой ерунде!

6/10/17

Быть знаменитым не красиво.

Не это поднимает в высь.

Пастернак

Быть знаменитым разве плохо?

Да, это поднимает в высь.

Но это все дано от Бога.

Записывай… и не ленись.

Будь умным. Замечай, что надо.

А что не надо пропускай.

Кругом так много маскарада.

Валяй, записывай, терзай!

Быть знаменитым очень важно!

Прислушайся к моим словам.

Букашка, милый, стань "не каждым".

А будь единственным всегда.

Дождливое утро.

Ещё не осень и в разгаре лето.

А дождик моросит аж с самого утра.

Мы кофе пьём, молчим, сидим без света.

Расстаться нужно нам с тобою навсегда.

Прошло так много лет. Ты дряхлая старуха?

А, может быть, давным давно в сырой земле лежишь?

Меня как раньше мучает все та же скука.

А я ей так же как и раньше показываю шишь.

Ещё не осень и в разгаре лето.

А дождик моросит и моросит.

Так где же ты теперь? Не слышу я ответа.

Лишь тень твоя кому-то… мне… кому ещё? грозит.

6/24/17

У центрального парка в Манхеттене

я присел отдохнуть на скамейку.

Столько лет… как одно мгновение

пронеслось в голове… Жизнь — копейка.

Был я двоечник и второгодник.

Ну, совсем не хотел учиться!

Мне хотелось пойти на заводик.

Как советский рабочий трудиться.

И устроила мать на заводик,

на военный, пятьсот…тридцать восемь

Шёл с меня мой рабочий потик…

Но не долго. Была уже осень…

Отработал я там только месяц.

В перерыве пошёл на прогулку.

"Мне такая работа не светит!".

Никогда на завод не вернулся.

7/2/17

Память

Мне, кажется, было шестнадцать лет.

Я работал в Новой Деревне на овощной базе.

Таких баз, наверняка, больше в России нет.

Шла разгрузка капусты, картошки и прочих припасов.

А когда работа была закончена

Мы украли с напарником несколько качанов капусты.

Для чего? Зачем? Возможно, для опыта..

Я думаю напарник обучался воровскому искусству.

Я жил с родителями в маленькой, темной комнате,

окнами, выходящими во двор-колодец, в коммунальной квартире.

И большинство из нас выросло на опыте стояния в очереди у сортира.

Мой дед молился и работал на дому сапожником.

Бабушка варила фаршированную рыбу и ворчала на деда.

По вечерам они уходили в гости к родственникам.

Или к ним приходили друзья их детства.

Одного друга звали Легонький.

Он всегда молчал и сидел под себя поджав ногу.

Другого друга звали Шагал, с бородкой остренькой.

Он был без руки и все ещё носил солдатскую форму.

Они были спокойны — не было войны, попивали чаек с хлебом.

Сдохнул тиран с рожей сатаны. Скольких он свёл со света!

7/4/17

Моя первая встреча со смертью.

Март 53 год. Сталин помер.

(Надеюсь, черти

утащили его на костер).

А вторая… я уже старше.

Мне, наверное, девять лет.

Умер дед. Не играли марши,

не трубили на целый свет.

Умер он в коммунальной квартире.

Гроб покрыли чёрным сукном.

И большая звезда Давида,

как медаль, над его лицом.

Он лежал не в парадном мундире,

как Иосиф, совсем в другом.

На поминках о нем говорили,

запивая дешевым вином.

Время быстро летит. Я вырос.

Не награбил я звезд с небес.

Много смерти я в жизни увидел.

Приближается мой конец.

Иногда мне совсем не страшно.

А порой… неизвестности страх.

Жалко то, что жил я неважно.

Жалко… жил я на тормозах.

7/17/17

Азохен вэй мои бояре!

А лето все ещё в разгаре.

Хотя и август на дворе

и время движется к зиме.

Там, где живу зимы нема.

Бывают правда облака.

Бывает дождик зарядит,

а после солнышко светит.

Но я такой. Мне все не так.

хотя прекрасно всё — ништяк!

Акакий бродит по Бродвею.

Шинели нет. Он без шинели

в одной рубашке в снежный день,

как сумасшедший в этот день.

Его ограбили вчера.

В департмент не пошёл с утра.

Случилось это в первый раз

Ему подбили правый глаз.

На землю бросили его.

И сняли тёплое пальто.

Ему давно за пятьдесят.

На пенсию он был бы рад…

Его малюсенькой зарплаты

едва хватает для оплаты

угла на пятом этаже,

где он живет давно уже.

Придя домой, он лёг в постель…

А за окном метёт метель.

Он больше никогда не встал.

И по ночам людей пугал.

Снимал роскошные дубленки

с аристократов. Нервы тонки

у генералов и их жён

их мозг от страха поражён.

Башмачкин рад. Он сам не свой.

Ему не холодно зимой.

8/4/17

Вот и август уже на исходе.

"Скоро осень" — считают в народе.

Дождик чаще. Свинцовые тучи плотнее.

И становится мне все грустнее, грустнее.

"Кто я? Где ты Господь мой, откликнись.

Побегу за тобой хоть куда только свистни."

"Нет не надо бежать. Я везде. Я повсюду.

Я слежу за тобой. Ты поверь в это чудо."

8/27/17

Женя Онегин в Нью Йорке

Шутка

1

Истратив дядино наследство —

нужна богатая невеста

поправить разоренья стыд

Евгений в ужасе спешит.

Пока ещё никто не знает

он по имениям разъезжает,

но не везёт ему о, shit!

О нём идёт плохая слава,

как проходимца и нахала,

как дуэлянта и задиры.

И денег нет… сплошные дыры.

Сидит он дома у окна.

Ему такая мысль пришла:

коль здесь я не могу жениться

и денег нету ни гроша

мне остаётся удавиться

или уехать погодя

в другие дальние края.

И там пытаться, так сказать,

жену с приданым отыскать.

Продав остатки золотишка

хватило денег на билет.

В Нью Йорк отправился парнишка

увидеть новый, дивный свет.

В Нью Йорк Онегин прибывает.

Никто его там не встречает.

И видит он из далека

многоэтажные дома.

От небоскрёбов он в восторге.

Сие не жалкие избёнки!

2

Ходить Евгений разучился.

Он на коня всегда садился.

А здесь он может взять такси.

Коль денег нет — в Сабвей пройди.

В Сабвее давка, грязь и вонь.

На сколько ж лучше резвый конь!

В вагоне он задел кого-то:

— "I'm sorry!" — "Fuck you! " Ну, уроды!

Евгений едет на метро

куда не знает… все равно.

Он приезжает в Central Park.

Садится на скамейку… Dark…

Сосиску съел за целый день

Спать захотел. Скамья — постель.

Улёгся на скамейке он

И видит оболденный сон.

Во дворце даётся бал.

Он к началу прискакал.

Бриллианты, эполеты…

Все горит в потоках света.

Видит царь идёт к нему

и даёт конверт ему

ничего не говоря.

Был тут царь, и нет царя.

А в конверте… Чудеса…

бриллианты, жемчуга.

Тут проснулся наш герой

Он от счастья сам не свой.

К сожалению понял он

это сон, всего лишь сон.

3

Ночь пришла… Куда идти?

Где ночлег себе найти?

Видит белочка сидит.

Что-то в лапках тормошит.

Пригляделся лучше… видит

бриллиант меж лап горит.

Белка тихо говорит:

"Коль меня возьмёшь ты в жены

обещаю миллионы….

и прекраснейший дворец

коль пойдём мы под венец…".

У тебя одна минута.

Ну решайся. Скоро утро.

Если ты ответишь да

Все получишь и сполна.

Я согласен молвил Женя.

Может это сновидение?

И подумав это, он

был в мгновенье поражён!

Перед ним стояла дева:

кожа мрамор, ну и тело!

Высока, стройна, румяна.

Синие глаза туманны.

Ноги, талия… а губы..

Что не узнаешь? Ты умный,

что решил пойти на сделку

Пожалел меня ты белку.

А теперь я расскажу

про проклятую судьбу.

В древней Индии жила

пятой дочкой у царя.

Не послушалась отца

выйти замуж за посла.

Мой отец был древний йог.

Если надо он все мог.

Превратил меня он в белку.

И сказал, что на недельку.

Проучить меня хотел

и внезапно заболел.

Перед смертью он позвал

и вот это наказал.

Выйдешь замуж моя дочь

и вся порча уйдёт прочь.

Впал я в транс пять лет назад

и увидел дивный град.

Ты живёшь там не одна.

Муж и дети у тебя.

Муж твой князь, но очень беден.

Я решил помочь вам дети.

В том дупле, где ты жила

Ты найдёшь брильянта два.

Они дивного размера!

Будешь ты миллионером.

4

В дорогом отеле Плаза

жизнь течёт однообразно.

Наш герой ещё в постеле,

хоть и вечер. В самом деле

опоздать ему нельзя.

Ждут богатые друзья.

Ночью в карты он играет.

А его жена скучает.

И от скуки сей бедняжке

Очень тошно, очень тяжко.

Пишут ей стихи поэты.

Превосходные сонеты.

И Евгений как-то раз

Угодил кому-то в глаз.

Ревность, злоба и обида

появилась у пиита,

что стихи жене писал.

"Женя вы большой нахал!"

Он письмо ему прислал.

"Вызываю на дуэль."

А на улице метель.

"Будим драться в Central Park'е.

Пистолеты при запарке

не забудьте прихватить."

"Перестаньте так шутить!"

Час дуэли наступает.

А метель не отступает.

Central Park большой в Нью Йорке.

В нем имеются две ёлки.

У одной стоит Евгений.

У другой его злой гений.

Секунданты. Всё по чести.

Наступило время мести.

Наш герой пистоль наводит

От врага он глаз не сводит

Нажимает на курок…

Раз, два, три в его висок

пуля смертная вонзилась..

Опоздал он. Кровь пролилась

на пушистый белый снег.

Был и не был человек.

8/27/17

Я на кладбище тихом живу.

Никому не мешаю. Иду

вдоль могилок с живыми людьми

А вокруг звери, лешие и упыри.

Этой ночью у нас зажигательный пляс.

Будут ведьмы плясать со скелетами. Вальс

объявят и тысячи пар закружат, засвистят.

Кто-то сново умрет, а кого-то съедят.

Мне здесь страшно, но хода назад уже нет.

И я зол на себя и на весь белый свет.

10/7/17

Вот и август уже на исходе.

"Скоро осень" — считают в народе.

Дождик чаще. Свинцовые тучи плотнее.

И становится мне все грустней и грустнее.

"Кто я? Где ты Господь мой, откликнись.

Побегу за тобой хоть куда только свистни."

"Нет не надо бежать. Я везде. Я повсюду.

Я слежу за тобой. Ты поверь в это чудо."

10/17

Здесь на юге нет снега,

но часто идёт летний дождь.

Вспоминаются зимние бури,

морозы и холода дрожь.

Я был молод и было все у меня впереди.

Я жестоко ошибся как,

наверно, ошиблись и вы.

Эта жизнь быстротечная

никому-никому не нужна.

Хочется жить вечно!

Жить бесконечно. Всегда!

Для этого нужно стать Богом

или по крайней мере звездой.

Звездой, конечно, не плохо.

Хотя бы малой такой.

Это, конечно, возможно,

но не тебе и не мне.

Вот йоги… они летают к любой,

самой дальней звезде.

Стать йогом для меня уже поздно,

но не поздно мечтать.

И я лежу на диване и не хочу вставать.

Зима на юге — это не зима.

Сверкает солнце, зеленеют травы.

Но солнце поднимается с утра

чуть позже. Вот такие нравы

на этом побережье у земли.

Здесь только лето. И никто не ждёт весны.

И я не жду… мечты мои сбылись.

Мечтаю лёжа на своей веранде.

Сухарь грызу. Оттачиваю мысль.

Не тороплюсь к какой-нибудь там дате.

И женщина — красавица моя,

сидит у ног моих и смотрит мне в глаза.

Здесь вспоминаю я о прожитых годах,

природу скудную у Финского залива.

Все это в прошлом. Превратилось в прах

из далека дворцов перспектива.

Я не грущу о прошлом. Всё прекрасно!

Но снега не хватает… а напрасно…

12/30/17

Милую картинку вижу из окна.

Гуси, с ними аисты ходят не спеша.

Как им мало нужно — травку пощипать.

А когда устанут завалиться спать.

Было бы отлично вот и мне так жить.

Ни о чем не думать. Жить да не тужить.

Но мечта о славе, бабах и деньгах

истерзала душу, превратила в прах

детские надежды, детские мечты…

никуда не денешься от своей судьбы.

7/17

Если хочешь понять есть ли Бог во вселенной

надо вверх посмотреть и увидишь мгновенно

ночью тёмной бесконечное множество звёзд.

и отбросишь сомнений ненужных вопрос.

Если хочешь правду найти ещё ближе

посмотри на себя и конечно увидишь

Бога в теле своём. В каждом органе тела.

Все ещё сомневаешься? Что ж твоё это дело.

9/17

Памяти Эрика

Мне вспоминаются прошедшие года:

Зеленогорск. Живу опять на даче.

Двоюродный брат там, бабушка, сестра,

залив и пляж, настольный теннис… Плачу..

(вернее слез пытаюсь избежать).

Хотелось бы с начала всё начать.

Но это бесполезная мечта.

В могиле бабушка и братец мой в могиле.

Им ночью светит яркая луна

ему в Америке, а бабушке в России.

Нет счастья на земле и никогда не будет:

живут на свете очень мало люди.

2/3/18

В гробах не улыбаются.

Лежат в гробах сурьёзными.

А жизнь продолжается.

Не трать напрасно слёзы.

Здесь птичек щебетание

и травок прорастание.

Здесь всё такое вечное.

Здесь жизнь бесконечная.

2/20/18

В провинции, где я живу,

скучаю и чего-то жду…

Но ждать мне нечего. Итог?

Пожил немного и издох.

В чём смысл жизни? Как понять?

Всё начинается опять?

Всё движется к концу времён?

Да, наша жизнь только сон.

И вечный ужас умереть.

А в впереди маячит смерть.

2/22/18

Ярлыки…Это всё ярлыки.

Пятьдесят, шестьдесят и так далее.

Мы такие же, как мотыльки

и живём слишком мало. Заранее

нам известен наш жизненный путь.

Мы проснулись, чтоб снова уснуть.

2/25/18

Позабыл я первую любовь.

Позабыл глаза её, улыбку…

Не кипит, как в молодости кровь.

Всё прошло. Послать бы ей открытку.

Но куда? Скорей всего мертва

и лежит забытая в могиле

в северной столице. Там зима.

Белые снега её накрыли.

Каркают вороны. Тишина.

Для чего? Зачем нам жизнь дана?

3/31/18

Ночь. Я не сплю…вспоминаю.

Мысленно жизнь пробегаю.

Женские лица, мужские,

ссоры, разлуки… Плохие

мысли тревожат меня.

Хоть бы дожить до утра!

Утро. Встаю, одеваюсь…

Кофе и тост… Напиваюсь.

новости долго смотрю.

Пошло бы всё это в п……!

1/31/18

Семейный альбом

Ночью листаю семейный альбом.

Меня окружают родные мне лица.

Совсем молодые мама с отцом

и я по средине, в начале жизни.

А на другой, пожелтевшей уже,

юный отец в сержантской форме.

Курит. Одна нога на другой ноге.

Одет в сапоги по военной моде.

Сегодня намного я старше отца.

Теперь уже он мне годится в дети.

Жизнь забавная шутка друзья.

Хотите верьте, хотите не не верьте.

5/5/18

Я вспоминаю те места, где молодость прошла.

Дом на Манхеттене в душе остался навсегда.

Пожарных лестниц жуткий вид вокруг кирпичных стен.

Дом не красив, но мной любим. Будь он благословен.

Как много раз я в дом входил и ждал застрявший лифт.

Бежал по лестнице наверх. Взобрался — еле жив.

И отдышавшись, нажимал на кнопочку звонка.

Мать открывала, как всегда. Она была жива.

Старинный дом ещё стоит, а матушка мертва.

Хотя ровесники они, но сравниваю зря.

Ведь камень будет жить и жить, пока дом не снесут.

А человек? Короткий век. В могилу унесут.

Неподалёку я снимал квартиру в те года.

И ночью мучили меня какие-то «друзья».

Меня душили по ночам и сдавливали грудь.

Бесилась нечесть в сапогах. Я слышал странный звук.

Шаги я слышал, но не знал откуда звук идёт.

Измученный я засыпал. Работа подождёт.

Недалеко был чудный парк. Столетние дубы.

Вид на Гудзон. Как хороши закаты у реки.

Сюда я часто приходил с людьми — их больше нет.

Поумерили все они. Вот вам простой ответ.

Мы с дядькой пили здесь вино. Он Пушкина читал.

Он знал поэта наизусть, я наизусть не знал.

Промчались годы. Жизнь прошла. Есть у меня жена.

Но откровенно говоря — жена ведь не родня.

5/12/18

Дождь идёт и идёт без конца.

Но когда вдруг появится солнце

жизнь становится яркой и звонкой

и глядишь как плывут облака.

В голове появляются мысли

о счастливой и радостной жизни,

вечной молодости, вечной любви.

Наслаждайся моментом, живи.

5/29/18

Я по детству не счастливому пройдусь.

Кухне коммунальной улыбнусь.

Загляну в унылый двор-колодец.

Бедный здесь живёт и трудовой народец.

Зданий смотрит здесь уродство на меня.

В Петербурге? Нет. Не в Петербурге я!

Где же здесь барокко? Где же здесь ампир?

Здесь доходный серый, хамский, скучный мир.

Сяду на автобус… Нет лучше на такси.

Попрошу: «водитель, в центр отвези».

И увижу город тот, что не забыл.

Город европейский знакомый мне до дыр.

5/31/18

Сегодня первое число.

Начало месяца апреля.

До этого мне не везло,

но вскоре повезёт. Я верю.

Вчера никто меня не знал.

Сегодня стал я знаменитым.

Я славу эту не украл.

Был работящим, терпеливым.

Но слава длилась ровно день.

Нужна была мне эта хрень?

6/9/18

Там

Где найти мне дорогу, ведущую в детство?

Где оно это прошлое? В сердце.

Там портреты вождей, круглый хлеб и трамваи.

Там “московская” водка, селёдка и к чаю

там батон с колбасой и коричневый пряник.

Там на кухне на всех есть один умывальник.

Там с гитарой в парадной друзья-малолетки

пьют дешевый портвейн и дымят сигареткой.

Там ребята не знают чего ждать и что будет.

Это было когда-то в советском союзе.

Это было когда-то, это было когда-то…

Это молодость наша ушла без возврата…

7/31/18

Утро

Когда начинается утро и солнце скользит по стеклу

я хмуро встаю, одеваюсь и кофе со сливками пью.

И взгляд ещё сонный, ленивый скользит по каналу в окне,

где важные птицы гуляют и плещутся рыбы в воде.

Из спальни, проснувшись, выходит чуть заспанная с утра,

прекрасная женщина Лена — красива, умна, хороша.

Она с телефона читает какой-то мне глупый рецепт:

как быть молодым и счастливым и жить сто четырнадцать лет.

И я забываю на время о смерти, болезнях, врачах,

о том, как мне всё надоело и неизвестности страх.

8/16/18

Она тихая, слишком тихая…и не ласковая.

Но глаза её зеленые блестят и бывают страстные.

У неё губы пухлые, ноги стройные и спина широкая,

и досталась мне не первому — были многие.

Да, и я не помню всех — забывается.

Ну, страдал, ну, бросал… полно маяться!

Жизнь свою ещё пишу, но переписать хочется.

Стать опять молодым, чтобы не морочиться.

Чтоб опять в первый класс с пеналом и тетрадками,

где на стенке Левитан с берёзками да хатками.

Где училка молодая мне старушкой видится.

Где болезни и лекарства даже не предвидятся.

8/29/18

Вечер. Тоска. Одиночество.

Что мне Судьба напророчила?

Вместо веселья и радости

всякие мерзкие гадости?

Койку в лечебнице жесткую?

Жизнь довольно поносную?

А может Судьба ко мне сжалится

и мне не придётся печалиться.

Всё, что желал вскоре сбудется.

Будет праздник на нашей улице.

9/10/18

Шифоньер, круглый стол и кровать.

Рядом с домом-уродом сараи.

Темный двор. Солнца здесь не видать.

И слышны где-то рядом трамваи.

Мать из кухни приносит еду.

Выходное застолье, как праздник.

Было это в каком же году?

Не припомню. Я был первоклассник?

Майский день. Воскресенье. С утра

радиола гремит у соседей.

И селёдку с картошкой с утра

обожали советские дети.

И отец Беломором дымя,

опрокинув сто граммов водки,

нам рассказывал про себя,

и закусывал тощей селёдкой.

Он рассказывал много раз

о селенье, где он родился.

Он тонул и его кто-то спас.

Был советским и не молился.

Синагоги, костелы, церква

в этом маленьком городишке.

До чего же там жизнь хороша

Не сиделось на стуле мальчишке.

А потом началась война.

Все погибли в еврейском гетто.

До одного. Целиком вся родня.

Кто-нибудь отомстил за это?

А я слушал и думал о том

как бы мне убежать поскорее.

Деньги я получил на кино.

Это было тогда важнее.

9*

Ещё темно, но я уже не сплю.

Ворочаюсь. Не спится мне, не спится…

Я слышу за окном мотор куда-то мчится

и утки крякают. Я охаю… встаю…

Пью крепкий кофе, новости смотрю

и думаю о жизни быстротечной.

Да, в этой мире ничего не вечно.

Сегодня жив, а завтра тю-тю-тю.

Покойники выходят из могил

и мы, как прежде, буйно веселимся -

смеёмся, водку пьём и материмся.

Тут все, кого я так любил.

Теперь не то. Теперь всегда один.

Чего-то жду, а что и сам не знаю.

Под вечер на диване засыпаю,

а просыпаюсь и опять один.

9/30/18

Я вернулся в мой город, знакомый до слез…

Мандельштам

Я приехал в мой город. Мне грустно. Нет слов.

Здесь я вырос средь темных и грязных дворов.

Здесь в хрущевской квартире жил четырнадцать лет,

и был счастлив — есть ванна и туалет.

А соседи по дому? Загляденье одно.

Муж по пьянке жену зарубил ни за что.

Васька-пьяница пил и умер во сне.

Это было в советском союзе, там где

человек человеку друг, товарищ и брат.

И такое, поверьте, может вернуться назад…

Нет, не в вашей стране. Где сейчас я живу.

Отобрать у богатых, посадить всех в тюрьму.

Коммунизма идея живучая тварь.

Бедным больше повидла. Богачей на фонарь.

12/14/18

Вспоминаются годы далёкие

и еврейское кладбище старое.

Тишина там… Могилы убогие…

Паровоза гудки за оградой…

На окраине расположено

в неприглядном районе Питера.

Шпалы рядом с кладбищем проложены.

Мчится поезд в Москву. И вы видите

через щели в заборе кладбищенском,

как вагоны мелькают зелёные.

Пролетая районы нищенские,

поезд мчится в края отдаленные.

1/2/19

Майская ночь в Петербурге. Светит луна.

Лучик луны попадает в стекла окна

и проникая, ложится нам с тобой на лицо.

Может быть это приснилось? Как это было давно.

Утро. Рассвет. Мы проснулись. Нужно вставать.

Кто я? Рабочий на складе: буду грузить, разгружать

бочки с селедкой, картошкой и огурцы.

Сегодня дадут зарплату — куплю ей цветы.

Юность опасная штука. Каких-нибудь двадцать лет.

Напоминает простуду — неделю чихаешь и нет.

Помню, как было здорово шампанское пить и любить!

Сегодня? Тут укололо, там укололо — не хочется жить!

Живите весело в юности. Не думайте не о чем.

Всё пролетит так быстро. Не пожалейте потом.

1/12/19

Мне больше не любить красивых женщин.

Не трогать их, не мять, не целовать.

Не петь весёлых хулиганских песен,

и только тосковать и тосковать.

Мне больше не увидеть тех любимых

людей, друзей, подруг и… бывших жён.

Не целовать у женщин рук красивых.

Я в мелкие проблемы погружён.

Я буду жить не зная для чего.

Ложится спать, когда ещё светло

и просыпаться в темноте рассвета

и думать: для чего мне жизнь е н т а?

2/14/19

Слова приходят неоткуда.

И напрягая тонкий слух

слагаются стихи, как чудо,

само собой без всяких мук.

Строка притягивает строчку.

Внутри уже написан стих.

Не торопись поставить точку -

творенья не вернётся миг.

И ты летишь все выше, выше.

Туда, где вечность и простор.

Внизу трамваи, люди, крыши

и птиц весёлый разговор.

2/26/19

Скука

Серое утро в апреле.

Ветер. Сижу у окна.

Господи, неужели

это уже весна?!

Умную книгу читаю,

а на душе темно.

Когда я умру? Не знаю…

и это ведь хорошо.

Садовник с метлой ходит

и чистит дорожки в саду

К окну моему подходит

Я на него гляжу.

Он на меня не смотрит -

шляпа закрыла глаза.

Вдруг мысль ко мне приходит:

Он — это смерть моя…

Нет… ещё рановато..

придётся землю топтать.

Скучная жизнь, ребята!

Мечтать мне осталось и спать.

4/7/19

Я научился жить совсем один.

Без женщин, без друзей, без глупых слов.

Я сам себе хозяин, господин

тоскливых, одиноких вечеров.

О чем же думаю, когда сижу один?

А в комнате темно и за окном луна.

О вечности. О смерти. Нелюдим

я думаю о тех с кем не увижусь никогда.

А время мчится, часики стучат.

Ничто не возвратится, что прошло назад.

8/15/19

Моя голова пуста, как бочка.

Попробуй ударь по ней молоточком.

И эхо раздастся глухое, тоскливое.

Печальна жизнь моя ленивая.

Как много упущено, как мало сделано.

А кто виноват? Судьба? Наверное.

Винить тут некого. Ни маму ж с папой?

По голове меня, по голове лопатой.

Начало жизни такое поганое.

Дворы-колодцы. Квартиры сраные…

Вокруг нищета и такое убожество

и кругом вожди, их портреты, их рожи.

10/11/19

Как просто начиналась эта жизнь.

Таблица умножения, зубрежка…

И вот осталось чуточку, немножко

и жизнь закончится… кольнула остро мысль.

Да, жизнь была порой не справедлива.

Родился б я в другие времена

ещё бы хуже было и могила

давно бы сорняками заросла.

В конце пути не страшно умереть.

И не пугают кладбища, могилы.

И нет конца. A что такое смерть?

Спросите это у обычной ивы.

12/12/19

Вспоминается…

И когда ж это было? Это было весной,

во второй половине двадцатого века.

Я приехал к тебе, но к тебе не домой,

ты ждала на углу, где светилась аптека.

Я был грязный, усталый, работал с утра

на разгрузке машины с мешками цемента.

Ты меня повела почему-то туда,

где находится старое кладбище это.

Вечер. Солнце идёт на закат.

За псевдоклассическим домом пушнины

Новодевичье кладбище и Ленинград

превращается заново в город старинный.

Вот могила Некрасова. Школьный поэт

в карты много играл, но проигрывал редко.

Часто ездил в англицкий клуб. Был прекрасно одет

и ждала его дома Аглая-соседка.

У Аглаи был муж. Они жили втроём.

И Некрасов хотел, но не мог с ней расстаться.

Разве в школе нам говорили о том?

Мог Некрасов-поэт незаконно влюбляться?

Мы расстались в тот вечер. Я вернулся домой

в новостройку хрущевских строений.

А она в коммуналку, в каморку, хоть вой

в одиночестве размышлений.

На подушку падает её голова

и звучат очень тихо слова-не-слова.

А вокруг все пропало, забыто…

и глаза чуть-чуть-чуть приоткрыты.

Что всё это? Кровавая месть?

Иль вражда двух миров? Надо это учесть

и потом описать где-нибудь и когда-то.

Ну довольно, достаточно, больше не надо…

Ноги к верху. Толчки за толчками. Опять

я плыву в океане любви и кровать

нам играет токкату великого Баха.

Надо мчаться вперёд до последнего оха и аха.