I

После вчерашней вечеринки Исихару одолевало предчувствие, что вот-вот случится нечто важное. И вовсе не потому, что он был умнее всех или обладал особым даром предвидеть будущее. Просто Исихара имел обыкновение ни с того ни с сего разражаться глупым беспричинным хохотом, и привычка эта вскоре распространилась среди его товарищей. От остальных его отличало только одно: в промежутках между двумя раскатами смеха в голове у него возникали картинки – не конкретные образы, а лишь их отголоски.

Компания собралась, как обычно, часов в семь вечера, и по большей части пришли все: Исихара, Нобуэ, Яно, Сугияма, Като и Сугиока. «По большей части» – потому что, хоть учет никто и не вел, именно вшестером они составляли единое целое. Сборище, как всегда, происходило в Чофу-сити, что на западной окраине Токио. Каждый прихватил выпивку или еду в полиэтиленовых или бумажных пакетах, а в одном случае – даже в старомодной тканевой обертке фуросики. Сторонником традиций оказался Яно, на шее которого болтался фотоаппарат «Лейка-М6».

– Зацените, – сказал он, – я тут пару дней назад на уличной ярмарке в Синдзюку видел Каринаку Ри – ну ту, которая в порнухе снимается, – и сделал целую кучу фоток. И представляете, ни одна не получилась. Хрен знает почему. То есть я вообще не врубаюсь. Разве так бывает? Думал, думал, но… – Яно пощелкал указательным пальцем по фотоаппарату и вытянул наружу немного пленки, однако никто из присутствующих по обыкновению не обратил на него никакого внимания.

Вообще их сборища не отличались той атмосферой, которая ассоциируется с определением «вечеринка». Квартира Нобуэ располагалась чуть севернее станции Чофу в старом двухэтажном деревянном оштукатуренном здании с вместительной парковкой на заднем дворе. Обычно эти шестеро собирались здесь по субботним вечерам без всякой конкретной цели и даже не могли бы назвать себя друзьями, поскольку общих увлечений или интересов у них не было. Нобуэ и Исихара когда-то вместе учились в старших классах. Яно познакомился с Исихарой в компьютерном зале книжного магазина. Они поболтали о достоинствах и недостатках «Макинтоша», а потом от нечего делать завалились в кофейню, где просидели друг напротив друга пару часов. И хотя разговор получился не слишком оживленный, оба сочли, что они одного поля ягоды, в результате чего обменялись номерами телефонов и сделались вроде как приятелями. Сугияма, единственный из них старше тридцати, познакомился с Яно, когда подрабатывал на стройплощадке недалеко от Тибы. Като числился старым корешем Сугиямы, и Сугиока с Нобуэ тоже откуда-то друг друга знали.

Устраивать вечеринки по субботам предложил именно Нобуэ. С того момента, когда все шестеро собрались у него квартире в первый раз, прошло около года. Тогда, год назад, никто особенно не готовился и даже не подумал о том, чтобы принести выпивку и закуску. Конечно, каждый из них раньше бывал на вечеринках, но почему-то не удосужился подумать, как устраивают и проводят такие мероприятия, не говоря уже о том, чтобы стать душой компании. Первую встречу почтили своим присутствием пятеро: Нобуэ, Исихара, Яно, Сугияма и Като. Като сразу же, как проигравшего в «камень-ножницы-бумагу», отправили к торговому автомату на ближайшем перекрестке за саке, а по его возвращении сели вокруг стола и молча дернули по рюмочке. Потом то один, то другой разражался бессмысленным смехом или путанным рассказом о случае из своей жизни, отлично понимая, что его никто не слушает, и часов через пять вечеринка выдохлась сама собой.

И лишь раз на четвертый понятие «вечеринка» стало обретать некий смысл. Как раз было полнолуние. Сугияма притащил кучу дисков для караоке, и хотя никто из друзей петь не умел, все стали неуверенно подпевать. Они как раз заканчивали очередную песню, когда в доме напротив, через стоянку, в одном из окон зажегся свет, отчетливо обрисовав силуэт раздевающейся молодой девушки с потрясающей фигурой и длиннющими ногами. В комнате воцарилась благоговейная тишина. Все шестеро прихлебывали саке и молча смотрели на этот импровизированный стриптиз в свете полной луны. Девушка с потрясающей фигурой незамедлительно сделалась для каждого личным кумиром, а караоке, вызвавшее это чудное видение, сочли волшебным устройством, заслуживающим гораздо большего уважения, чем все их замечательные компьютеры вместе взятые.

С тех пор караоке стало непременным условием каждого заседания, а друзья начали заучивать тексты песен и смущенно, но старательно подпевать. Однако затем женщина с потрясающей фигурой пропала на долгие месяцы. И в ходе шестой вечеринки с того момента, как она перестала являться взорам друзей, Нобуэ предложил проводить после вечеринки некий ритуал, которому суждено было стать весьма важной частью жизни каждого из них. Еще бы: ведь сам факт, что кто-то выдвинул идею, а остальные ее внимательно рассмотрели, обсудили и сообща решили неуклонно претворять в жизнь, можно считать совершенно беспрецедентным событием, сравнимым по значимости с тем моментом, когда семь-восемь миллионов лет назад далекий предок человека впервые выпрямился и начал ходить на двух ногах.

Характер проведения встреч эволюционировал хоть и медленно, но неумолимо. На третью вечеринку Исихара выставил на стол вяленый плавник ската эйхире, полынное саке кусамоши и рисово-арахисовые крекеры. С тех пор каждый старался принести с собой к общей трапезе что-нибудь насчет выпить-закусить. На девятый раз компанию даже охватило некоторое замешательство, когда Сугиока явился не с обычными закусками вроде вяленой рыбы, арахиса или шоколада, а с упаковкой салата с макаронами, какой продают только в лавках с деликатесами и крупных супермаркетах. Нобуэ, едва увидев салат, издал что-то наподобие спазматического «гы-гы», но все же поставил на стол приборы на всех. Вряд ли хоть кто-нибудь, проникнув в мозг Нобуэ и обследовав каждую извилину – равно как и извилины любого другого участника компании, – обнаружил бы там хоть намек, что здесь может родиться идея кормить и поить гостей, однако она не только родилась, но и претворилась в реальность, глубоко тронув сердца остальных. Заметив, как макаронный салат, купленный в лавочке неподалеку от дома, взволновал и потряс души его товарищей, Сугиока даже смутился.

В следующий, десятый раз отличился уже Яно, принесший шесть порций «Нагасаки-чан-мен» – лапши быстрого приготовления, для которой требовался только кипяток. Тут все окончательно уверовали, что столь дивная метаморфоза их встреч произошла благодаря именно караоке. И размах ставшего обязательным после каждой вечеринки «ритуала» продолжал расширяться.

Была вторая суббота июня, месяца сезона дождей. В тот душный вечер всё – и воздух, и одежда, и даже сами человеческие чувства – было до отказа пропитано влагой. Исихара вдруг ощутил, как в душе у него шевельнулась доселе неведомая тревога.

Вообще-то, такого рода чувства были в равной степени непривычны всем шестерым. Однако в остальном сходства между ними почти не наблюдалось. Все, кроме двоих, приехали сюда из разных концов страны, а уж о каком-либо социальном или экономическом равенстве и речь не шла. Впрочем, с первого взгляда вряд ли удалось бы угадать, кто из них кто. Например, Нобуэ выглядел как богатый наследник, хотя на самом деле был третьим сыном поденщика с мандариновых плантаций в Сидзуоке. Яно смахивал на выпускника престижного университета; в действительности же в свое время он вместе с дружками из старших классов активно нюхал давно вышедший из моды толуол. Дружки закончили плохо, а отчаянного, хоть и хлипкого Яно поймали за вдыханием паров толуола во время одного из нечастых посещений средней школы и с позором исключили. Тощий и мрачный Сугияма вообще напоминал несостоявшегося самоубийцу, а на самом деле был настолько смешлив, что иногда ловил неодобрительные взгляды соседей по компании. Другими словами, все они воплощали совершенно разные типы людей, и объединяло их лишь наплевательское отношение к жизни, от которой они не ждали ничего хорошего. Впрочем, вина лежала не на парнях, ибо все их существо пронизывал определенный дух времени, переданный им заботливыми матерями. И пожалуй, не стоит упоминать, что пресловутый «дух времени» на деле представлял собой устоявшуюся систему ценностей, основанную на убеждении, что ничего в этом мире никогда не изменится.

Что еще общего было у них? Трудно сказать. Разве что некая внутренняя сила, присутствующая на клеточном, так сказать, уровне. Именно она позволяла всем шестерым хохотать до изнеможения безо всякого на то повода. Стоит заметить, они не всегда смеялись одновременно. Нет, любой из друзей мог заржать внезапно сам по себе, просто так. Каждого накрывало по-своему, но все хохотали громко и неудержимо, причем приступы смеха не поддавались контролю, как чихание или икота. Беспристрастному наблюдателю могло бы показаться, что они непрерывно смеются по очереди: едва стихнет хохот одного, как тут же вступает другой, однако тому же наблюдателю и в голову не пришло бы, что им весело. Возможно, молодые ребята, рожденные в эпоху Сёва, попросту не улавливали связи между смехом и весельем.

Вот такая атмосфера царила на очередной вечеринке, когда Исихара впервые испытал признаки внутреннего беспокойства. Вечер проходил в обычном режиме, все трепались о жизни, не слушая друг друга, стены комнаты то и дело сотрясало идиотское ржание. Наконец решили снова сыграть в «камень-ножницы-бумагу». Тревога Исихары никак не проходила. Из динамиков тихонько мурлыкала мелодия «Сезон любви» в исполнении Pinky & the Killers. То один, то другой пробовал подпевать, представляя себя в роли милой и обаятельной Пинки.

II

Исихару поразило, насколько отчетливо ощущается мучительное подспудное беспокойство. Раньше такого с ним не случалось. Определенно, это был не давнишний застарелый страх, а нечто совершенно новое. И оно буквально ворочалось внутри него, словно плод в утробе матери. И подобно тому, как младенец на последних сроках бьет ножкой в стенки матки, давая понять, что он жив, внутренняя тревога то и дело пронзала все существо Исихары трепетом, будто говоря: «Даже не думай забыть обо мне!» Исихаре представлялось, что в нем сидит спиной вперед маленькое скрюченное существо, обмотанное, как пожарным шлангом, пуповиной, и, сбивая ритм сердца, посылает в мозг пульсирующие сигналы. То и дело Исихара заливался дурацким смехом, пробуя избавиться от гнетущего чувства. Но ничего не помогало, и хохот его становился все более взрывным и безумным, так что остальные начали подумывать, уж не рехнулся ли паренек и в самом деле. Нобуэ даже шепнул Яно:

– Если он не остановится, отвезем-ка его куда-нибудь подальше и бросим там, согласен?

Яно, который уже давно подумывал о таком варианте, при этих словах ощутил легкую дрожь и машинально потрогал затвор «Лейки». Аппарат он приобрел у человека со стеклянным глазом в фотолавке в Гонконге. В свое время руководство фирмы, где Яно работал, организовало для сотрудников так называемый гурмэ-тур, подразумевавший (к немалому удивлению Яно) посещение многочисленных ресторанов и кафе. Вообще-то это был не первый его фотоаппарат – ранее Яно пользовался «Олимпусом», который подарил ему отец. Но только недавно Яно осенило, что он постоянно носит с собой камеру вовсе не потому, что ему так нравится заключать увиденное в рамки кадра. Дело в другом: наводя объектив и нажимая на спуск, он как бы уничтожал для себя выбранный объект. Таким образом, фотографирование превращалось в своего рода катарсис, хотя Яно предпочел бы уничтожение в прямом смысле слова, будь то вещь или человек.

С некоторых пор в литературе и кинематографе стал проскальзывать хорошо известный мотив древней легенды о человеке, который, повинуясь обычаям своего народа, вынужден отвести престарелого родителя на голую вершину горы и оставить там умирать. Разумеется, подобная история наверняка заставила бы чужака или иммигранта плеваться от омерзения, но именно она и лежала в основе самых сокровенных помышлений Яно. Он страстно мечтал о возможности оставить, бросить, уничтожить что-нибудь очень важное – просто выкинуть его на помойку, словно оно не стоит и ломаного гроша. «Будь я женщиной, – размышлял он, – я бы непременно забеременел, родил ребенка и бросил его на произвол судьбы!» Яно даже подумывал переодеться женщиной и оставить где-нибудь детскую куклу, надеясь таким образом пережить сходные чувства, но испугался окончательно съехать с катушек, зайдя настолько далеко. «Так или иначе, я все же мужчина», – бормотал он себе под нос и ждал возможности реализовать свои мечты, так сказать, в «мужском варианте».

Наконец Исихара, порядком измотавший остальным нервы своей странной истерикой, успокоился и присоединился к компании, игравшей в «камень-ножницы-бумагу». Жеребьевка являлась своего рода прелюдией к началу обязательного ритуала, и хотя, понятное дело, результат здесь предсказать почти невозможно, каждый из приятелей на свой лад пытался это сделать. Нобуэ, к примеру, обычно орал:

– Яно, похоже, всегда начинает с «камня», верно? А Сугияма с «бумаги», а? – хотя его, разумеется, никто не слушал.

Яно таращился на собственную руку, тренируясь тщательно расставлять пальцы для каждой фигуры. Особенно его заботили «ножницы», где он пытался соблюсти определенный угол между средним и указательным пальцами, бормоча:

– Если два отрезка одинаковой длины образуют угол, значение тригонометрической функции соответствующего равнобедренного треугольника различается в зависимости от того, идет ли речь о евклидовой или неевклидовой геометрии, так что… э-э-э.

Сугиока, в свою очередь, выставив левую руку против правой, горестно вопрошал:

– А как вы думаете, какая из них отражает мои настоящие намерения?

Нет нужды говорить, что его ламентация тоже оставалась без ответа.

Като искренне верил, что та или иная мысль его товарищей непосредственно влияет на линии его левой ладони. Он подносил руку к глазам и бубнил:

– Так-с, если линия жизни хоть чуть-чуть раздваивается, то мой противник выкинет «бумагу», видите?

Сугияма тер правую ладонь куском льда.

– И яйца станут железными, если их охладить как следует, – шептал он сам себе.

Исихара же клал правую руку себе на макушку и провозглашал: «Ножницы!» или «Камень!», одновременно показывая названную фигуру.

– И как это мне всегда удается угадать, какой вариант я выберу, – прибавлял он затем, – хотя остальным это невдомек?

Нынче вечером, вдобавок к традиционной порции саке, они пили пиво и вино. В качестве основной закуски сегодня выступала вяленая говядина. Не обошлось и без салата с макаронами – своеобразного провозвестника новой эры, – не говоря уже о различных закусках. Но ничто, конечно, не могло сравниться по виду и запаху с главным блюдом. Вяленую говядину принес Като, который работал в небольшой фирме, занимающейся поставками продуктов. Почти весь его рацион состоял из ассортимента этой конторы, но раньше он не отдавал себе отчета, что продукты, которые он ест каждый день, способны стать гвоздем программы на вечеринке. Обычно он довольствовался перуанской кукурузой, а если ему хотелось мясного, выбор его падал на эту самую говядину производства американской компании «Тэнгу». Като клал кусочки в кипяток и приготавливал нечто вроде сукияки[1] А когда душа требовала овощей, в ход шли банки с консервированными китайскими абрикосами – Като пребывал в полной уверенности, что абрикос является овощем.

Остановив свой выбор на говядине, Като думал просто побаловать товарищей и уж никак не ожидал, что мясо произведет такой фурор. Когда четыре упаковки шлепнулись на татами в комнате Нобуэ, в воздухе повисла непривычная тишина. И дело даже не в том, что раньше приятели не пробовали вяленого мяса. Невероятная энергия, с которой они не могли совладать, придавала почти потустороннее сияние этому довольно грубому блюду, овеянному благородным духом Дикого Запада. Не промолвив ни слова, пятеро парней набросились на вяленую говядину с такой жадностью, что у беспристрастного наблюдателя наверняка возник бы вопрос, какой будет их реакция на изысканный деликатес вроде каменного краба.

Под вино из Португалии и префектуры Яманаси вяленая говядина быстро испарилась. К тому моменту и Исихара наконец перестал ржать как идиот, так что подготовка к раунду «камень-ножницы-бумага» шла полным ходом. Но буквально за мгновение до начала состязания Нобуэ вдруг совершил открытие, которое перевернуло весь мир друзей с ног на голову.

С того момента, как они впервые увидели свет в окне напротив, казалось, прошла уже целая вечность. И вот теперь в том же окне вновь замерцал огонек и сквозь кружевные занавески показался знакомый силуэт девушки с потрясающей фигурой. Сугияма мгновенно пришел в такое неистовство, что аж взвизгнул, а то и заорал бы благим матом, если бы не вцепился зубами в левую руку. Тем временем женщина с потрясающей фигурой расчесала длинные волосы и грациозным движением отбросила их за плечи. Ее жест вызвал целую бурю эмоций – кто застонал, кто завопил, а Исихара даже пробубнил:

– Не возражаете, если я вздрочну?

Впрочем, об этом подумывал каждый из друзей. Однако та целомудренность, с которой женщина начала расстегивать блузку, вмиг отвратила компанию от подобного святотатства. Блузка соскользнула вниз, обнажив линии плеч и спины. За нею последовала юбка, и из глаз Яно, Сугиоки и Като покатились слезы.

– Все равно что увидеть НЛО или взглянуть на Землю из космического корабля, – тихо произнес Нобуэ, и остальные согласно кивнули.

Женщина изящно повела плечами, расстегивая бюстгальтер, а затем видение исчезло.

– Она пошла в душ! – завопил Исихара, и остальные отозвались почти в унисон, словно школьный хор: «Да! Да! В душ!» – Сейчас она примет душ! – «Прямо сейчас!» – Приятный, горячий, влажный сексуальный душ! – «Душ – это чудо! Настоящее чудо!» – Изо всех этих крошечных дырочек в огромной фигурной лейке для душа… – «Лейке для душа…» – Польются горячие струйки, впиваясь в ее кожу, – только представьте! – «Представляете?» – Это будет чудесно! – «Это чудесно! Чудесно!»

Только благодаря этому дикому гимну наподобие экстатического госпела шестерым парням удалось обуздать охватившее их возбуждение. Испустив под конец одновременный вздох, они уселись обратно на татами допивать вино, купаясь в отголосках только что пережитого экстаза.

И лишь после этого друзья наконец вернулись к игре.

Песней для вечернего ритуала, как уже говорилось, назначили «Сезон любви». И вместо обычного счета «камень-ножницы-бумага» было решено выкрикивать: «Камень-ножницы-ПИНКИ!»

Первым из игры вылетел Нобуэ. Он повалился на татами, корчась от отчаяния и разочарования. По правилам игры, ему предстояло весь вечер крутить баранку машины, выступая шофером для остальных. Сугияма сразу же бросил ему ключи, и Нобуэ поплелся прогревать двигатель минивэна «тойота-хайс».

В финале победа досталась Исихаре. Одолев последнего противника, он принялся скакать, выкрикивая:

– Ура, получилось!

Но стоило ему произнести эти слова, как тревога вернулась, обернувшись пугающей мыслью: «Не к добру это, вот так радоваться».

И, как оказалось впоследствии, Исихара беспокоился далеко не зря.

III

Поскольку песней вечера выбрали «Сезон любви», нужно было лишь определить первое место (того, кто будет петь), последнее, шестое место (водителя) и пятое (обслуживающий персонал). Понятное дело, если бы в качестве главной темы взяли что-нибудь из репертуара Ушиямады Хироси и Cool Five, Дэнни Ииды и Paradise King, Three Funkys или Three Graces, ранжир должностей пришлось бы кардинально поменять.

Выигрыш настолько взбудоражил Исихару, что он с пронзительными воплями завертелся в танце, который остальные называли «Пляской Исихары». Парня продолжала грызть непонятная тревога, и он решил, что беспорядочные телодвижения облегчат его состояние. Кривлянья Исихары напоминали брачный танец грызуна под названием tremuggia, что водится в пустыне Калахари и похож на помесь бурундука и крысы. Впрочем, вряд ли Исихара догадывался об этом, когда плавно сгибал ноги в коленях, выпячивал зад, тряс руками на уровне груди и скакал вверх-вниз, издавая характерный крик: «Куун! Куун! Куун!»

Друзья побросали вещички в салон «тойоты» и забрались на сиденья. Яно, проигравший следом за Нобуэ, произвел инвентаризацию всего имущества и подал знак, что можно отправляться. Нобуэ тотчас же вырулил на дорогу и дал по газам. Предвкушая скорое начало ритуала, каждый что-то бубнил себе под нос, вспоминая недавний стриптиз в исполнении женщины с потрясающей фигурой. В самом хвосте салона сидел Сугияма. За линзами очков его и без того раскосые глаза превратились в две узенькие щелочки.

– Это было изумительно, просто поразительно, – бормотал он. – Вообще отпад.

– Полный улет, – вторил ему Като, осторожно потирая макушку, где волосы уже начинали редеть. – Однако настоящее испытание еще впереди.

Вряд ли он сам осознавал, насколько был прав на сей счет.

«Тойота-хайс» пересекла мост через реку Тама, миновала Йомиури, выехала на развязку Кавасаки и полетела по шоссе Томеи. Затем они свернули на Одавара-Ацуги в сторону Ниномии, где дорога шла через объезд Сейсё, и наконец добрались до пустыря близ моря, который некоторое время тому назад обнаружили Яно и Като. Нобуэ как проигравший отправился обследовать пляж. Чтобы найти подходящее место и убедиться, что оно свободно, Нобуэ потребовалось целых двадцать минут. Дело в том, что однажды Яно случайно выбрал уголок пустыря, где совершались некие незаконные сделки, и компанию атаковала пара местных гопников на мотоциклах, расколотив все окна в минивэне. Нобуэ, Исихара и остальные ребята ненавидели такие стычки. Впрочем, насилие как таковое их не пугало. Сугияма в школе занимался каратэ и кикбоксингом и без колебаний шел на превосходящего его по силам противника, отчего получил четыре перелома костей черепа в разных местах. Яно, в свою очередь, в восемнадцать лет имел глупость вступить в молодежную фашистскую организацию и тренировки ради охотился с арбалетом на полевых мышей в предгорьях Нагано. Нобуэ и Исихара могли похвастать несколькими нокаутами в пьяных драках, хотя, честно говоря, тогда им попросту представился случай подобраться сзади и треснуть ничего не подозревающего противника по башке. Что касается Сугиоки, тот обладал настоящей коллекцией холодного оружия от канцелярских ножей до японских катан. Обычно он не выходил из дома без пары-тройки клинков за пазухой и имел обыкновение метать их то в древесный ствол, то в стену, то в мешок с опилками, а в минуту возбуждения, говорят, резал на ленточки блестящую кожу надувных секс-кукол. Като же страдал навязчивой идеей, что рано или поздно убьет кого-нибудь, причем медленно и обстоятельно. В роли будущей жертвы он видел младенца, дошкольника или другое беззащитное существо, и совсем недавно пришел к выводу, что избавиться от наваждения поможет только переход к непосредственному действию.

Так что дело было не в боязни насилия; их пугало другое: контакт с незнакомцами. Больше всего на свете шестеро приятелей ненавидели разговоры и объяснения с чужими людьми.

– Как и обещал Като, вокруг ни души. Шлялся какой-то пес с рыбьей головой в пасти, так я швырнул в него камнем. Хотел попасть по яйцам, да промазал. А больше никого…

Сообщение Нобуэ было встречено одобрительным гулом, более походившим на стон. Затем вся компания собрала вещи и вывалилась из машины. Нобуэ и Яно, выступавшие сегодня тягловой силой, взвалили на себя основную часть оборудования: катушки с проводами, 3CCD-ка-меру, штатив, пятисотваттные светильники со стойками, гигантских размеров бумбокс, колонки «Боуз» и микрофоны «Зеннхайзер». Пока они, пыхтя и сопя, тащили все это по бетонным ступеням к пляжу, Исихара с остальной командой обряжались в концертные костюмы: расклешенные бархатные штаны, лакированные кожаные штиблеты, шелковые рубахи с оборками, широкие пояса и галстуки-бабочки. Далее следовали пиджаки с бархатными лацканами, котелки, накладные усы, черные трости и белые перчатки. Лично для себя Исихара припас ярко-красную губную помаду, накладные ресницы и парик в стиле Клеопатры. Входя в образ, он не переставая глупо хихикал: «Хи-хи-хи-хихиии!» Наконец, выстроившись в том же порядке, что и участники Pinky & the Killers, друзья спустились на пляж и встали у кромки моря, в котором отражались далекие огни рыбацких траулеров. Тут Исихара выступил вперед, оттопырил мизинец, будто держа в руке микрофон, и проворковал:

– Приготовились, милашки!

Яно врубил софиты, и над черной гладью моря из динамиков «Боуз» раздались аккорды вступления к песне «Сезон любви». Когда по пляжу прокатилась первая строчка в гнусавом исполнении Исихары: «Я просто не сумею забыть», – все крабы сразу же попрятались в свои песчаные норы. Что же касается самого Исихары, он-то как раз сумел забыть – хотя бы на время пения – о своей растущей внутренней тревоге.

На следующий день после ритуала причина его беспокойства раскрылась.

Поспособствовал этому страдавший от дикого похмелья Сугиока. Более сорока раз исполнив вторым голосом вместе с Исихарой «Сезон любви» и пешком добравшись до дому от квартиры Нобуэ, он чувствовал себя слишком возбужденным, чтобы лечь спать, и поэтому разжевал несколько овальных таблеток снотворного, запив их пивом. Таблетки он купил у одной девицы с одутловатой физиономией, с которой познакомился, когда прохлаждался без дела в районе Сибуйя. Таблетки вырубили его напрочь, но утром Сугиока проснулся с ощущением, что тело сделано из цемента особой прочности. Как и любой другой на его месте, он стал мрачным и раздражительным. Казалось, весь организм потерял способность что-либо чувствовать, за исключением одного беспокойно зудящего нерва, что соединял нижнюю область – иными словами, пенис, – с соответствующим отделом головного мозга. Сугиоке подобное состояние было не впервой, но сегодня его накрыло несравнимо сильнее, чем когда-либо. Несколько долгих минут он провел в размышлениях, как поступить: включить порнушку и подрочить, наведаться в «Розовый салон» неподалеку от южного выхода со станции Чофу или искать удовлетворения с Ерико, надувной куклой, которую он еще не успел покромсать на ремни и в инструкции к которой хвастливо сообщалось, что она «обеспечивает супер-плотный анальный захват». Он взвешивал все «за» и «против», пока муки выбора не обернулись волной такой адской боли, что Сугиока изрезал в клочки отличную подушку из гречневой шелухи спецназовским шведским ножом с двадцатисантиметровым лезвием. Затем он выскочил на улицу и, щурясь от яркого солнечного света, отправился бродить по Чофу.

Нож он сунул за пояс и прикрыл плащом. Проходя по тесной улочке мимо супермаркета «Ито Йокадо», он заметил коренастую женщину лет под сорок – типичную, даже стереотипную «тетушку», или «оба-сан», которая, судя по всему, направлялась с покупками домой. Оба-сан была одета в старомодное белое платье из полупрозрачной ткани, в руках у нее болтались пластиковые пакеты, набитые моллюсками, упаковками тофу, сельдереем, роллами с карри и черт знает чем еще. Пот катил по лбу женщины и выступал влажными пятнами под мышками, источая странную волну ароматов. Оба-сан изрядно виляла задом при ходьбе, и налившиеся кровью глаза Сугиоки немедленно разглядели в этом призыв: «Трахни меня», – или, скорее, японский вариант: «Ши-те». И действительно, складки платья пониже спины будто образовывали соответствующие иероглифы японской азбуки хирагана:

«Значит, хочешь, чтобы я тебя трахнул?» – мелькнуло в голове у Сугиоки. Он ускорил шаг, чтобы рассмотреть оба-сан поближе. Ему хватило беглого взгляда, чтобы понять: перед ним мерзейшее существо на свете. Раньше самым гадким ему казался бегемот, опорожняющий мочевой пузырь на глазах публики, – зрелище, украсившее память Сугиоки после давней, еще в детстве, поездки в зоопарк. По ногам оба-сан змеились красные и синие вспухшие вены, икры щетинились черной порослью. «Кошмар», – решил Сугиока. На расстоянии полуметра он уже ощущал запах моллюсков из пакета и тут заметил еще одну деталь: несколько длинных жестких волосков, росших прямо из большой черной бородавки на шее оба-сан. «Бедняжка!» – подумал Сугиока, и глаза его наполнились слезами.

Сугиока по-прежнему держался в полушаге от женщины. Теперь они шли вдоль школьной спортивной площадки, где несколько мальчишек играли в футбол. И как раз в тот момент, когда долговязый подросток с номером «6» на майке забил головой мяч в ворота, Сугиока рванулся вперед и ткнулся своим достоинством в задницу оба-сан.

Женщина повернулась, и Сугиока увидел ее лицо.

Пот почти смыл косметику, ноздри трепетали от негодования, небрежно подрисованные брови возмущенно взлетели вверх, а губы скривились, готовые изрыгнуть ругательства. Сугиока сам не заметил, как расплылся в улыбке; его занимал только твердый, словно дерево, стояк. Он еще несколько раз повторил движение бедрами, и оба-сан заверещала, как пожарная сирена:

– А-а-а-а-а! Извращенец! А-а-а-а-а-а! Что ж ты делаешь?! Помогите!

Уязвленный отпором существа, которое он счел низшей формой жизни, Сугиока вдруг почувствовал, как в нос шибануло вонью несвежих устриц, поднимающейся из-под платья оба-сан. В ужасе он выхватил нож, прижал лезвие к вопящей глотке и сделал горизонтальное движение рукой. Горло оба-сан раскрылось, словно второй рот, и оттуда вырвался свистящий звук вместе с фонтаном крови. Сугиока истерически хихикнул и бросился бежать. Обернувшись на ходу, он увидел, как тело оба-сан повалилось на тротуар.

Больше на улице никого не было.

I

Убитую звали Янагимото Мидори. Первым, кто обнаружил ее труп, – вернее сказать, кто заинтересовался лежащим на земле телом, – оказалась ее же подруга Хенми Мидори. После того как Сугиока спешно ретировался, мимо лежавшей в луже пузырящейся крови Янагимото прошло не менее одиннадцати человек, однако все они сделали вид, что не заметили ее. Но как можно не заметить труп на совершенно пустынной улице, где и машин-то почти не было?

Тонкое белое платье Янагимото сплошь покрылось кровавыми разводами. Булочки с соусом карри, которые лежали в одном из пакетов, теперь валялись раздавленные на тротуаре, и вытекший соус напоминал размазанную по бетону блевотину. Сквозь просветы в дождевых облаках пробивалось яркое солнце, и под его лучами рассыпавшиеся моллюски уже начали источать характерный запах гниющей рыбы. Каждый из одиннадцати прохожих бросал быстрый взгляд в сторону Янагимото Мидори и тотчас же отворачивался. Один малыш, правда, ткнул в сторону несчастной пальцем и закричал: «Мама, смотри, тетенька на земле лежит!» – но в то же мгновение мамаша потянула его прочь со словами: «Не смотри туда! Тетя просто играет!» Следом показался ученик подготовительной школы. Первым его побуждением было броситься на помощь и даже вызвать полицию, но на нем была чистая белая рубашка, и, кроме того, он спешил на свидание.

– Прости, оба-сан, – пробормотал он и двинулся дальше.

«Ну не могу же я изгадить в крови рубашку, – думал он в свое оправдание. – К тому же, она вроде еще и обосралась».

Но, поскольку сердце Янагимото Мидори остановилось ровно через пятьдесят секунд после удара ножом, звать полицию или пытаться чем-то помочь не имело решительно никакого смысла. Впрочем, это обстоятельство вряд ли может извинить прохожих, по вине которых произошла неоправданная задержка в обнаружении останков. К тому моменту, когда Хенми Мидори заметила тело подруги и принялась выкрикивать ее прозвище: «Нагии-и-и-и!», Янагимото Мидори уже трудно было опознать. В предсмертных судорогах пострадавшая разодрала ногтями все лицо и рану на горле. Из разреза почти наполовину вылез пищевод и какие-то кровеносные сосуды, язык на добрых десять сантиметров свешивался из раскрытого рта, правый глаз выскочил из орбиты, а в правом кулаке все еще был зажат клок ее собственных волос, вырванных в агонии.

Хенми Мидори наклонилась поближе, чтобы получше рассмотреть лицо убитой, но не выдержала, и ее вырвало прямо в кровавое месиво, что внесло дополнительную сумятицу в и без того сложную картинку преступления. Однако Хенми все же удалось разглядеть важную улику: маленький серебристый значок, упавший с плаща Сугиоки, когда он убегал с места преступления. Не дожидаясь приезда полиции, Хенми Мидори подобрала кусочек металла и бросила его себе в сумочку.

Янагимото Мидори была в разводе и жила одна. Ее бывший муж взял на себя заботу об их единственном сыне, а она нашла приют среди компании подруг, которые называли себя Общество Мидори. Сразу после десяти вечера, когда родственники и знакомые в сопровождении ребенка и бывшего мужа разошлись по домам, Общество постановило провести самостоятельное расследование. Всех его участниц – Хенми, Ивату, Такеучи, Сузуки и Томияму – объединяла та же фамилия, что и у Янагимото: Мидори. Они нашли друг друга в культурных центрах, клубах по интересам и прочих учреждениях подобного рода и, будучи совершенно разными людьми, сходились в одном: они страдали от одиночества и не умели заводить друзей. Общество существовало уже несколько лет, и скрепляла содружество единственная фраза: «Батюшки, да вы тоже Мидори?!»

Этим вечером все участницы горько оплакивали Янагимото Мидори. Время от времени то одна, то другая подавляла рыдания, чтобы произнести: «Ах, что это была за женщина!» или же: «Подумать только, мы больше никогда не услышим, как она поет „Следы комет“!», или: «Мне показалось или ее муж и правда вздохнул с облегчением?» Правда, как обычно и бывало, друг друга никто не слушал. Все эти женщины несомненно принадлежали к жуткому племени «тетушек», оба-сан. Все они родились в середине эры Сёва, всем было под сорок, все приехали в столицу из других городов, окончили среднюю школу либо колледж, все отличались коренастым телосложением и были далеко не красавицами, все тащились от караоке и ни разу не испытали оргазма. В семейной жизни не повезло не только покойной Янагимото: каждая участница общества пережила развод, хотя дети были не у всех. Томияма Мидори выходила замуж три раза и от второго супруга прижила сына; Такеучи Мидори родила в семнадцать, и теперь ее дочь была замужем за иностранцем и жила в Канаде.

Предаваясь своему горю, все пятеро кумушек испытывали доселе неведомое им чувство. И дело было не в осознании печального факта, что рано или поздно они тоже умрут, и не в том, что их потрясла ужасная и неожиданная кончина Янагимото Мидори. Причиной их гнетущей тревоги был не вид ее растерзанного окровавленного платья и не горечь от потери близкого человека, пусть даже они не были особенно близки, а всего лишь собирались вместе и болтали о том, о сем, не слушая друг друга. Нет, всех пятерых оставшихся Мидори терзала мысль, что кто-то посмеялся над ними.

Нельзя сказать, что участницы Общества Мидори испытывали недостаток в мужчинах. И хотя никому из них так и не удалось наладить длительные отношения, они никогда не были одиноки. Мидори относились к тому сорту женщин, которым противна даже мысль о зависимости от кого-либо. Они просто жили, не давая и не получая ни любви, ни заботы, ни дружбы, и так достигли сорокалетнего рубежа. Тут им удалось найти друг друга и создать некое подобие компании единомышленников. Они собирались вместе поболтать, позавтракать в каком-нибудь ресторанчике, попеть в караоке, позагорать и поплавать в бассейне, но никому никогда не приходило в голову интересоваться личной жизнью других товарок. Время от времени одна из них, например Хенми Мидори, начинала рассказывать: «Послушайте-ка! Помните, я говорила, что со мной в офисе работает парень, которого считают сексуально озабоченным? И вот выходим мы с работы, а он забыл свой зонт, а на улице так лило! И чтобы он вконец не промок, я предложила ему пойти рядом со мной под моим зонтиком. Мы и пошли, и тут он вдруг поворачивается ко мне и такой говорит: „Хенми-сан, а не желаете ли потрахаться?“ Нет, вы представляете? Я такая смотрю на него и говорю: „Да как ты смеешь?“ А он мне и отвечает, что, мол, шесть из восьми женщин, которым он предлагал подобное, соглашались. Будто бы от такого прямого подхода женщина сразу же мокнет от возбуждения. А я такая: „Да ничего подобного, тупица!“ Но он, похоже, так и не понял. Мне кажется, что он вообще не способен разделить чью-либо точку зрения, кроме его собственной. Понимаете, что я имею в виду?» Однако никто в компании не обращал на рассказ подруги никакого внимания. Иногда в головах тетушек застревала самая несущественная деталь, вроде слова «зонтик», и тогда одна из подруг подхватывала, впрочем, без всякой связи с предыдущей историей: «Да-да, со мной тоже было похожее, точно! Однажды я забыла зонтик, а этот, как его? Сакакибара, который работает в нашей конторе, – ему уже сорок, и он до сих пор не женат, но на гомика не похож, хотя не возьмусь объяснить, почему мне так кажется, – и вот он встал прямо передо мной, а дождь шел нешуточный, и я подумала, что Сакакибара хочет одолжить мне зонт, а он вдруг стал размахивать им, будто в гольф играет, и едва не попал мне по лицу! Но мне думается, теперь такое случается сплошь и рядом. Столько ненормальных развелось!»

И тем не менее по никому не понятным причинам Обществу Мидори удалось просуществовать более четырех лет. Вряд ли можно сказать, что залогом такого долголетия являлся особый тип личности участниц общества. Впрочем, всех их объединяло инстинктивное неприятие чужих проблем, нежелание, так сказать, залечивать чьи-то раны. Виноваты в такой черствости были их отцы, хотя никто из подруг даже не догадывался об этом. Да и личности их отцов, в общем-то, не имеют никакого отношения к нашей истории. Однако наши дамы считали неприличной и достойной презрения привычку открывать душу другому человеку, делиться с ним своими тревогами в надежде получить душевное облегчение. По той или иной причине они не могли позволить себе углубляться в суть и причины собственных душевных ран. А то странное, незнакомое чувство, которое они испытывали, оплакивая Янагимото Мидори, диктовалось лишь неудержимой яростью, вызванной осознанием того, что теперь рана нанесена извне, и не душевная, а самая настоящая рана поперек горла.

Итак, оставшись впятером, они проплакали более трех часов. Наконец Томияма Мидори перестала шмыгать носом и тоненьким голоском затянула «Следы комет». Мелодия органично вплеталась в шум дождя, что лил за окном однокомнатной квартиры покойницы. Постепенно, одна за другой, подруги успокоились и тоже присоединились к пению. За четыре с лишним года существования Общества Мидори его участницы в первый раз исполняли песню все вместе. Они начинали снова и снова, и именно тогда Хенми Мидори решила показать подругам свою находку с места убийства.

– Вот что я там подобрала, – сказала она. – Кто-нибудь знает, что это такое?

Кусочек серебристого металла пошел по рукам.

– Думаю, это обронил убийца.

– Я помню, как недоумок полицейский заявил, что это случайное убийство, а значит, как я полагаю, преступника вообще никогда не найдут, – отозвалась Сузуки Мидори.

– А в выпуске новостей сказали, что полиция сейчас ищет свидетеля, – добавила Ивата Мидори.

А Томияма Мидори воскликнула:

– Я знаю, что это за значок! Я ведь недавно виделась с сыном, помните? Мне хотелось угостить его чем-нибудь вкусненьким, потому что его папаше вообще наплевать, чем мальчик питается, так что сыну наверняка лучше жилось бы со мной, но ведь я работаю, и мне кажется, что сын все понимает, но каждый раз просит сводить его в «МОС-бургер», где мы берем терияки-бургеры с двойным майонезом, сразу три штуки, а потом идем к универмагу «Кидди касл», там снаружи возле входа стоит автомат с видеоигрой, которая очень нравится сыну, и если набираешь триста тысяч очков, тебе дают вот такой же значок, а еще там висит список всех тех людей, которые выиграли такой значок.

Впервые за все годы существования общества говорила только одна из подруг, а остальные внимательно ее слушали.

II

– И если мы проверим все имена из этого списка, то обязательно найдем убийцу.

Тут Томияма Мидори наконец оборвала поток своего красноречия, и в комнате повисла зловещая тишина. Казалось, воздух наполнился неким волнующим сердце предчувствием – ощущением, которое члены Общества Мидори испытывали крайне редко. Последний раз подобное случилось, когда они решили все вместе отправиться в заграничную поездку, а именно в пятидневный тур по Сингапуру и Гонконгу. Мидори не относились к категории заядлых путешественников, и хотя они постоянно пытались придумать какое-нибудь совместное занятие, идея дальней поездки как-то не приходила им в голову. Такого рода авантюра казалась всем шестерым чересчур экстравагантной выходкой. Подруги искренне считали, что не стоит желать того, в чем по-настоящему не нуждаешься. По их мнению, те, кто щеголяет в шарфах «Селин» или кичится сумочкой «Луи Виттон», ремешком «Шанель» и духами «Гермес», просто-напросто лишены чувства собственного достоинства. В глубине души Мидори подозревали, что приобретение модных вещей является попыткой, пусть и на самом примитивном уровне, «исцелить раны», однако, вне всякого сомнения, они и сами втайне вздыхали о сумочках и дорогих духах, не говоря уже о путешествиях. И вот однажды, когда они собрались на квартире Сузуки Мидори ради сомнительного гастрономического эксперимента – они собирались попробовать готовые обеды с семи главных городских вокзалов, – Ивата Мидори вдруг произнесла:

– А не отправиться ли нам куда-нибудь в путешествие?

Тогда в комнате воцарилась точно такая же жутковатая тишина, как и сейчас: у всех подруг захватило дух, но ни одна не отваживалась первой признаться в этом.

– Ну хорошо, допустим, мы найдем убийцу… и что дальше? – прервала тишину Хенми Мидори. Она несколько переусердствовала с гигиеническими салфетками для лица, отчего на щеках и на лбу у нее отражался свет люстры.

После этих слов в комнате снова стало тихо как в могиле. Все пятеро опустили очи долу, словно невесты на смотринах. Ивата Мидори задумчиво дергала бахрому на ковре, Хенми Мидори разглядывала ногти на руке, Такеучи Мидори немузыкально мурлыкала себе под нос, Сузуки Мидори водила по губам краем пустого стакана из-под пива, а Томияма Мидори просто хлопала накладными ресницами – такими длинными, какие еще поискать.

Все так и молчали, пока Хенми Мидори, обнаружившая тело Янагимото Мидори, не развила мысль:

– А дальше… убьем его?

Теперь в комнате наступила поистине гробовая тишина.

На той же неделе, в субботу Томияма Мидори встречалась со своим сыном Осаму на железнодорожной станции линии Кейо.

– Ну, как твой отец? – спросила она, поглаживая сына по голове.

Впрочем, ей было решительно все равно, как поживает его отец. Осаму отвернулся в другую сторону и ничего не ответил. И все-таки Томия-ма Мидори любила своего неприветливого, вечно хмурого сына, как только мать может любить ребенка. Слово «любовь» обретало для нее истинное значение, лишь когда она думала об Осаму. Любовь заключалась не в том, чтобы радоваться встрече или пузыриться от счастья, увидев любимого человека. Любовь требовала прилагать все возможные усилия, чтобы именно объект любви получал удовольствие от общения. Часы, проводимые с сыном, были для Томиямы Мидори поистине мучительными. Он приезжал к ней под вечер и оставался до следующего вечера, и если за целые сутки Томияме Мидори удавалось уловить хотя бы одну слабенькую улыбку на лице сына, она чувствовала, что совершила настоящий подвиг.

Привычки Осаму установились раз и навсегда. Обычно он встречал мать на станции у билетной кассы, затем они шли через галерею в «МОС-бургер», потом Осаму тащил ее к игровому автомату в «Кидди касл», затем мать покупала ему диск с новой компьютерной игрой и три выпуска манги. На автобусе они доезжали до жилого комплекса, корпуса которого скрывались среди глыб слюдяного песчаника. Осаму осваивал новую игру, обедал, листал купленные выпуски манги, принимал ванну и наконец засыпал, держа мать за руку. Они почти не разговаривали друг с другом, но Осаму всегда улыбался хотя бы разок. В ожидании его улыбки Томияма Мидори была как на иголках; иногда ей приходилось мучиться до самого последнего момента, когда Осаму уже садился в поезд, чтобы ехать домой.

В тот знаменательный день Осаму улыбнулся почти сразу же, едва они встретились. В «Кидди касл» Томияма Мидори переписала все фамилии игроков, набравших более трехсот тысяч очков. Затем, следуя совместно разработанному с другими Мидори плану, она объяснила служащему, что является представителем отдела маркетинга крупной фирмы по разработке компьютерных игр и желала бы связаться со всеми чемпионами, предложив им протестировать новую «стрелялку».

– Нельзя ли получить их адреса? – спросила она.

– Да я и не знаю, где они живут, – отвечал служащий, чья физиономия напоминала раздавленный апельсин. – Но есть список учебных заведений.

Там оказалось семь имен:

1. Шинкай Йосиро – средняя школа Сакураги, второй класс.

2. Сакаи Миненори – начальная школа Чофугаоки, пятый класс.

3. Сакума Тосихиро – начальная школа Симофуды, шестой класс.

4. Нака Ацуси – средняя школа Нисибоси, первый класс.

5. Сугиока Осаму – институт электроники Коганеи.

6. Фудзии Масацугу – начальная школа Симофуды, шестой класс.

7. Маэда Такуми – средняя школа Яманобэ, третий класс.

Ее немного покоробила фамилия Осаму, совпадающая с именем ее сына, но Томияма Мидори чувствовала, что здесь не может быть ошибки. И она пометила пятый пункт звездочкой. Судя по данным списка, Сугиока набрал 370 000 очков.

– Какой крутой парень! – воскликнул Осаму и снова улыбнулся.

Томияма Мидори ласково потрепала его по голове.

Сугиока вышел из ворот института электроники, не заметив, что за ним пристально следят две оба-сан. В первый раз после множества дождливых дней было ясно. Сугиока неспешно брел в тени кедров, высаженных вдоль улицы, по обыкновению бессмысленно хихикая. На некотором расстоянии за ним следовали Ивата и Хенми Мидори.

– Я думала, он будет выглядеть пострашнее.

– А ты видела его челку? Длиннющая. Наверное, девицам такое нравится.

– Кажется его зовут так же, как и сына Томии.

– И она уверена, что это точно он, так ведь?

Обе Мидори напоминали самых обычных домохозяек, обсуждающих вступительные экзамены своих отпрысков, – зрелище настолько привычное, что ничей любопытный взгляд на нем не задержится. Со своего наблюдательного поста они не могли видеть идиотскую улыбочку на лице Сугиоки, который как раз вспоминал недавнюю вечеринку, где произвел настоящий фурор. Пока остальные поглощали вяленую говядину, салат из макарон, сушеного кальмара и свиные клецки, он неожиданно поднялся с места и сообщил всем о своем подвиге, мгновенно превратившись в героя и до предела повысив градус эмоций собравшихся.

– Хотите верьте, хотите нет, – начал он, выкладывая на стол перед друзьями газету с жирным заголовком: «Случайное убийство». Потом он вынул из-за пазухи шведский нож, на котором все еще оставалась почерневшая запекшаяся кровь, и объявил: – Именно этим ножом я перерезал горло этой оба-сан. – И добавил с истеричным смешком: – Настоящее орудие убийства!

Никто даже не усомнился в его словах. Все знали, что Сугиока постоянно носит при себе оружие и любит резать все, что попадется под руку. Тут, однако, был совсем особый случай. Исихара разволновался больше всех. Представляя себе, как нож рассекает горло оба-сан и рана раскрывается, точно рот Пакмана[2] он вдруг понял природу своего внутреннего беспокойства, хотя не сумел облечь ее в слова. Вместо этого он пробормотал: «Я тебе верю!» – и заерзал на месте, захлебываясь булькающим смехом. Остальные поначалу не знали, как реагировать на заявление Сугиоки. Но тут Яно сообразил, что приятелю удалось исполнить мечту самого Яно «уничтожить» человека, и разразился гоготом, точно сумасшедший вьетконговский солдат, выскакивающий из засады в полной боевой готовности. А вслед за ним захлопал в ладоши и заржал Нобуэ:

– Невероятно! Значит, ты и есть убийца!

Сугияма потупился и тихо произнес:

– Возможно, теперь и для меня настало время что-то изменить в жизни.

Потом закудахтали и все остальные, будто повторяли слоговую азбуку катакана: «Ка-ки-ку-ке-ко!» – а щеголь и модник Като, уставившись на Сугиоку округлившимися глазами, воскликнул:

– Вот что я называю «ништяк»!

Следующие полчаса приятели только обалдело пялились друг на друга, то и дело разражаясь неудержимыми взрывами хохота.

И сейчас, неспешно прогуливаясь, Сугиока перебирал в памяти те минуты и тихонько подхихикивал. С особым удовольствием он вспоминал момент, когда его спросили, как выглядела эта самая оба-сан, и то, с каким вниманием друзья выслушали его историю.

– В общем, после окончания нашего шоу Pinky & the Killers… э-э, мне неловко говорить об этом, но я так перевозбудился, что не мог заснуть. Пришлось жрать снотворное, которое я купил в Сибуйе. Но и тогда я заснул с трудом, а с утра – ну, вы знаете, как бывает, – у меня случился такой стояк, что аж больно стало. И вот взял я нож и пошел прогуляться. Теперь-то мне кажется, что я действительно с самого начала хотел кого-нибудь уложить – не в смысле убить, а именно уложить, вот такое настроение было. И тут вижу: выходит эта самая оба-сан в белом платье из «Ито Йокадо», а платье-то такого цвета, будто из спермы сделано, и сама она воняет моллюском…

III

– И тут-то меня и осенило, что эту оба-сан я и должен уложить. Сейчас объясню, почему я так решил. Потому что я охотник. То есть собственно охотой, беготней за всякими там зверушками, я ни разу не занимался, но читал книгу одного чувака, который называет себя Первый Охотник Японии. Этот перец работал в какой-то занюханной рекламной конторе копирайтером, денег у него особо не было, жена его выгнала, и он жил в Тама-Нью-Тауне, бухал и участвовал в боях. И пусть обычно он проигрывал, но упорно считал себя Первым Охотником Японии и постоянно вписывался во всякие блудняки. И вот я прочитал его книжку, и знаете, когда читаешь такое, то сразу думаешь: вот это и правда настоящий охотник. Он воображал, что носит с собой дробовик, хотя у него и ружья-то не было, потому что он запорол письменный экзамен на лицензию, хотя там вообще легкотня, обычный вопросник с вариантами ответов, как тест на водительские права. Я думаю, вопросы были вроде такого: «После охоты или тренировочной стрельбы у вас остались неиспользованные патроны. Ваши действия: А) забрать их с собой и поместить дома в оружейный шкаф; Б) раздарить детям; В) швырнуть в ближайший водоем и заорать изо всех сил: „Да пошли вы!“» Короче, чувак всегда выбирал пункты «Б» или «В», потому что был честен перед собой, вот в чем засада, просто не мог лгать. Короче, разрешение на оружие ему не светило, и как же он вышел из положения? Он занялся бегом и во время пробежек представлял себе, что расстреливает по пути все живое. Начал с муравьев, гусениц и прочей дряни, потом переключился на богомолов и бабочек. Наконец, нарезая круги по Тама-Нью-Тауну, отважился мысленно палить по собакам и кошкам. Я не помню, как там точно в книге, но вроде того: «Охотничьи угодья бывают не только степях и лесах, но и в городе. Я единственный, кто охотится в самом сердце большого города». И еще он писал, что правило «выживает сильнейший» – очередная слащавая философская чепуха, которая горожанину совершенно не поможет. И продолжал: «Гуманизм – вот что важно. Мы, охотники, должны убивать только в мыслях, придерживаться непостижимого учения под названием гуманизм и по возможности претворять его в жизнь». Неплохо сказано, а?

Произнося свою речь, Сугиока оглядывал комнату и заметил, что в кои-то веки собравшиеся внимательно его слушают и стараются вникнуть в смысл. Нобуэ нахмурился, что случалось с ним довольно редко, и сказал:

– Поразительно. Судя по всему, он и правда удивительный чувак.

Исихара, сверкнув глазами, добавил:

– Не иначе. А где ты купил эту книгу? В каком издательстве она вышла? Небось, «Кадокава», а?

Сугияма же потупился и пробормотал:

– Глубоко… Офигеть как глубоко!

Яно, так и не вышедший из образа вьетконговского бойца, готовящегося к атаке в безлунную ночь, завопил:

– Да он настоящий человек дела, вот он кто! Не Мыслитель, как тот роденовский истукан, а настоящий Деятель!

А Като, едва сдерживая слезы, произнес:

– Вот человек, кому на роду написано нести знамя Мира Настоящих Охотников[3].

Сугиока же, весь трепетавший от совершенно нового для него ощущения – глаза всех присутствующих устремлены на одного, уши внимают его истории, – продолжал:

– Иными словами, когда представляешь себе убийство, но не хватает решимости его совершить, нужно некое подспорье. В моем, например, случае в качестве подспорья выступили утренний стояк и недосып. Но ни в коем случае не какая-нибудь идея, философия или прочая ерунда – вещи, которые вообще не имеют смысла, если верить тому парню. Он писал, что после «охоты» на собак и кошек перешел к визуализации охоты на людей. Но дальше так и не продвинулся, остановился на мысленном убийстве. И кому же, как не мне, надо было рано или поздно претворить его учение в жизнь? Короче, я только подошел сзади к этой оба-сан и ткнул ей хером в задницу, а она заверещала, точно банши[4] Я такое дерьмо терпеть не намерен. Тут любой обозлится, верно? У меня ведь тоже есть гордость. И тогда я прорвал завесу воображения и пронзил ножом реальность, разрезав бабе глотку на манер десантников. И поступил правильно.

Остальные согласно кивнули. Одни говорили: – Вот именно! Ты довел дело до логического конца.

Другие подхватывали:

– Уж коли дело доходит до дела, в наши дни имеет смысл только убийство.

Вот такие моменты своего триумфа и вспоминал Сугиока, направляясь к дому, а Хенми Мидори и Ивата Мидори между тем записали его адрес.

Все пятеро оставшихся участниц Общества Мидори собрались на квартире Иваты Мидори, чтобы создать учебную группу под названием «Как совершить убийство». Хотя трехкомнатная квартира обошлась Ивате недешево, стены были настолько тонкими, что пятерым подругам приходилось говорить почти шепотом и убавить до самого минимума звук на видео, которое они смотрели в исследовательских целях.

Кумушки проанализировали и подробно обсудили различные способы человекоубийства. Они долго взвешивали все достоинства и недостатки яда, дубинки и веревочной петли и по окончании дискуссии с изумлением отметили, что смогли последовательно выслушать друг дружку. Первой на это обстоятельство обратила внимание сама Ивата Мидори.

– А ведь раньше мы никогда не обменивались мнениями, – произнесла она, – и даже не слушали друг друга.

– Да уж, – откликнулась Хенми Мидори. – И вроде как если внимательно слушаешь других, то действительно понимаешь, о чем они толкуют, вы заметили?

– И тогда ясно, что другой человек – тоже человек, – подытожила Такеучи Мидори.

Вот так, на исходе четвертого десятка своего существования на нашей планете, каждая из Мидори открыла для себя других людей. Уже поздно вечером, обсудив и выбрав способ отмщения, они взялись за руки и заплакали. Для представительниц уникальной нации, привычной разве что к «банзай-атакам», вечер выдался поистине революционным.

– Самое главное – чтобы нас не поймали.

Возвращаясь в очередной раз домой, Сугиока по обыкновению улыбался. Проходя мимо спального корпуса женского колледжа, он замедлил шаги и по привычке пристроился помочиться. Стена спального корпуса образовывала тупик, поэтому машин на улице было мало. Но что характерно, именно в это время, между тремя и четырьмя часами дня, бо́льшая часть студенток находилась во дворе. Для робкого в душе Сугиоки вряд ли нашлось бы лучшее место и время, чтобы продемонстрировать свою извращенную натуру и публично обоссать стену.

– Рассмотрев все варианты, я бы сказала, что лучше выбрать самый простой способ, но с небольшим подвывертом.

В тот день Сугиока играл в видеоигры в «Кидди касл». Но думал он только о грядущей вечеринке на квартире у Нобуэ, которая намечалась в следующий вечер. Он до сих пор не мог сдержать довольной ухмылки, вспоминая недавний свой триумф. Ведь никогда раньше, ни разу в жизни, Сугиока не оказывался в центре всеобщего внимания. И теперь его душу переполняла благодарность. «Но кого же мне благодарить? – невольно спросил он себя, и ответ пришел незамедлительно: – Кого еще, как не Первого Охотника?

Завтра темой вечеринки будет „Тяньтики окэса“[5] и все благодаря мне, ведь именно я дал Като послушать ее. Великолепная песня, почти в блюзовом стиле: пусть она грустная, но приносит настоящее счастье, о чем и писал Первый Охотник: „Радость через печаль“. Вот куплю себе кроссовки и начну бегать трусцой по улицам этого гнилого умирающего города в поисках удачи. Все согласились, что убийство – клевая штука; в первый раз ни у кого не нашлось возражений, если не считать того случая с женщиной с потрясающей фигурой. А как было бы круто поступить с ней, как я поступил с той вонючей оба-сан! Но в одиночку у меня не выйдет, понадобится помощь всей компании. Да, именно: взаимопомощь! Что может быть важнее для каждого мужчины, чем укрепление дружеских уз?»

– А еще нужно держаться от него на расстоянии, правильно? Все-таки он мужик, и если подойти слишком близко, преимущество окажется на его стороне…

«Да и почему бы не поссать прямо здесь? Кто меня остановит – та страшненькая бледная немочь с первого курса, которая на днях чуть в обморок не хлопнулась, когда увидела мою сосиску? Ха!»

Сугиока придвинулся поближе к бетонной стене и расстегнул ширинку. Однако, едва вытащив член наружу, краем глаза он заметил на дороге женщину в красном шлеме, которая приближалась к нему на скутере по пустынной улице. На ней были черные штаны из искусственной кожи и такая же куртка, а в глубокой тени, отбрасываемой козырьком шлема, мерцала улыбка. Женщину звали Ивата Мидори. Она остановилась рядом с Сугиокой и произнесла:

– Здесь нельзя справлять нужду.

В ладони она сжимала длинную ручку от швабры, к которой изолентой был примотан острый как бритва, сияющий на солнце нож для сашими. И когда Сугиока развернулся, чтобы сказать: «А мне плевать», сверкающее лезвие в ту же секунду вонзилось ему в горло и вынырнуло обратно с резким поворотцем.

– Получай, – произнес женский голос, и скутер умчался прочь.

I

Когда скутер скрылся из виду, Сугиока был еще жив. Вообще-то он прожил еще целых две-три минуты, после того как из горла брызнул фонтан крови, и успел подумать: «Да что происходит?» Перед этим он впервые в жизни – о, ирония судьбы! – пытался взглянуть на вещи с абстрактной точки зрения. Перед его взором вставало то свинцовое, пасмурное, бессонное утро, армейский нож у горла оба-сан, лихое движение клинка в стиле настоящих «коммандос» из старых фильмов про войну, которые он так любил смотреть; он видел, как валится на мостовую тело жертвы. Все было будто в кино. В его воспоминаниях оба-сан падала долго-долго, как в замедленной съемке; нож превратился в детскую алюминиевую игрушечную саблю; улица сделалась не более реальной, чем граффити на школьной стене; игравшие на площадке дети превратились в мультяшных персонажей из битловской «Желтой подводной лодки», а солнце вдруг захлопало глазами и широко улыбнулось умирающему. И теперь, когда блестящее острие ножа для сашими рассекло кожу на горле и вонзилось вглубь почти на десять сантиметров, Сугиока испытал то же самое ощущение нереальности происходящего. Нож разрезал ткани и бесчисленные кровеносные сосуды, и Сугиоке показалось, что он раздвоился, и другой Сугиока наблюдает со стороны, как из шеи хлещет фонтан багровой жидкости, застилающий взгляд. Тот, другой Сугиока смеялся и говорил, что ничего страшного не произошло, и что все это лишь сон. Но почему картина так напоминала ту, которая недавно всплыла у него в памяти? Почему возникает такое странное ощущение ирреальности и когда убиваешь, и когда убивают тебя самого? Умирающий впервые в жизни силился доискаться до истины. Свет в его глазах стремительно угасал, а Сугиоке очень хотелось подольше поразмышлять над этой проблемой, а потом обсудить ее с Нобуэ, Исихарой и остальными, но внезапно он понял, что на самом деле он просто не хочет умирать. В самый последний момент его объял неописуемый ужас, но тогда, понятное дело, все уже было кончено.

В тот вечер заседание Общества Мидори сопровождалось непривычными доселе ликующими возгласами и взрывами смеха. Маленький домик на самой окраине Чофу, где на этот раз собрались подруги, оставил Такеучи Мидори бывший муж. Панельное зданьице было построено из современных материалов и блестело от крыши до фундамента, словно на картинке. На первом этаже размещалась только малюсенькая кухня и комната площадью в десять татами, в которой и происходило сборище.

Почетное место занимала Ивата Мидори, восседая со всеми удобствами аж на трех подушках. Перед ней теснились многочисленные бутылки и тарелки с деликатесами. Остальные Мидори то и дело кланялись, смеялись и непрерывно повторяли: «Ватаа-са́ма[6] Ватаа-сама! Веди нас к Свету!», передавая друг другу бутылки «Шато Латур 1987» и «Шабли Премьер Гран Крю». Вино было куплено в складчину в дорогущем магазине «Сейдзё Исии». Подруги так хохотали, что на глазах у них выступили слезы. Они странным образом вдруг утратили привычку говорить одновременно на разные темы. Неоспоримый факт: Мидори полностью изменились.

Сузуки Мидори отхлебнула прямо из горлышка и спросила:

– Ватаа, скажи честно, этот урод Сугиока действительно мочился, когда ты его завалила?

Ивата Мидори шумно втянула ломтик копченого лосося, который свешивался с нижней губы, словно второй язык, и ответила:

– Ну сколько можно спрашивать об одном и том же? Ну да, он успел расстегнуть ширинку и достал свой отросток – не бог весть что, уж поверьте, но все-таки… – Ивата Мидори зарделась, но продолжила: – Так что не совсем корректно утверждать, что он мочился. Во всяком случае, когда я ударила его ножом, струи еще не было.

Хенми Мидори, уже и так раскрасневшаяся от «Шато Латур», совсем побагровела:

– А скажи, у него… Ну, знаешь, когда человека вешают, например, то у него встает…

– Батюшки, Хемии! Вы ее только послушайте! Нашла о чем спрашивать! Да еще в такой день, когда столь многообещающий юноша оставил наш мир!

Все пятеро откинулись назад и залились смехом. Ивата Мидори широким движением, как истинная королева вечера, обмахнулась большим носовым платком и добавила:

– Если бы я смотрела вниз, то ни за что не попала бы точно в сонную артерию, как учила меня Томии. Нужно было полностью сосредоточиться.

– Сосредоточиться… – эхом отозвалась Томияма Мидори. Вокруг глаз у нее собрались тонкие морщинки, напоминающие контурные линии на топографической карте. – Вы даже не представляете, что это слово значит для меня! – продолжала она. – Мне всегда представлялось, что однажды кто-нибудь из моих подруг произнесет его, а я буду задумчиво сидеть рядом… И вот наконец свершилось. Мы одержали великую победу.

Ивата Мидори прикрыла глаза и несколько раз выразительно кивнула.

– Ты совершенно права, – согласилась она. – Женщинам нашего возраста не свойственна сосредоточенность, если только они не увлечены религией или еще чем-нибудь вроде того. Я даже не уверена, что большинство сумеет объяснить значение этого слова… Но вы бы видели мой наряд!

Такеучи Мидори хрустнула кусочком жареного ската:

– А как тебе моя Дженис? – спросила она.

– Дженис? – удивилась Ивата Мидори и тоже потянулась за ломтиком ската.

– Да, мой скутер.

– Я поняла, но почему Дженис?

– Мне ужасно нравится Дженис Йен.

Со всех сторон понеслись голоса:

– Ух ты! Да ты что?! И я тоже ее обожаю! И я! И я тоже! Не помню названий, но у нее была куча печальных песен, помните? «Я некрасива, и возможно, никто не полюбит меня, но я знаю истинную ценность любви». Или вот это: «Я хотела поддеть его, притворившись, что звоню другому парню, но обманула только лишь сама себя». А как ей удавалось передать чувства обычной, ничем не примечательной девушки!..

Вечеринка продолжалась. Все уже основательно накачались, когда Ивата Мидори вдруг произнесла, едва ворочая языком:

– По-моему, я была похожа на Лунного Гонщика. – Никто, кроме нее, не знал этого персонажа старого телесериала, но все дружно захохотали. – На мне ведь были темные очки и все такое…

Когда Като пришел на квартиру Нобуэ и рассказал друзьям о смерти Сугиоки, пояснив, что тот погиб от «проникающего ранения в горло» (так говорили в вечернем выпуске новостей), все растерялись, не зная, как реагировать. По привычке они начали было бессмысленно ржать, но смех звучал несколько натянуто. И хотя про себя это отметил каждый, Нобуэ и Исихара оказались более чувствительными. Первым умолк Нобуэ, испустив скорбный вздох и сделав печальное лицо, один взгляд на которое убивал на корню любую веселость. Исихаре удалось побороть смех, отчаянно распахнув свои и без того огромные глаза. Кожа век натянулась до предела, а на склере показался кроваво-красный узор, напоминающий картины Поллока, и со стороны могло показаться, что человек вот-вот умрет от хохота.

Остальные трое, взглянув на лица приятелей, разом поперхнулись и замолчали.

– Идиоты! – вскричал Нобуэ с таким выражением, которое ранее у него никогда не наблюдалось. – Сейчас не время смеяться!

Никто не пытался задавать вполне ожидаемые вопросы, например, кто и зачем убил Сугиоку. Никто не понимал, что глупый смех был всего лишь попыткой заглушить охватившие их горе и ярость. И то и другое они испытывали впервые в жизни. Некая часть бессознательного в Нобуэ требовала от него принять подобающее выражение лица, но ввиду отсутствия привычки выходило какое-то кривлянье. Взглянув на друга, Исихара, чтобы не заржать снова, затянул «Тяньтики окэса», ту самую песню, что предложил для сегодняшней вечеринки Като.

Остальные подхватили в такт, и в голове у каждого билась мысль: «Нам не хватает одного голоса».

II

Они пели довольно долго. В какой-то момент с улицы их поддержал проходивший мимо гастарбайтер. Друзья все продолжали петь, а по щекам у них текли слезы. Сугиока был довольно милым, ненапряжным, остроумным и крайне веселым дрочером, любителем боевых ножей, выделявшимся среди прочих тем, что у него был новенький «Макинтош», которым он, правда, почти не умел пользоваться. И хотя товарищи дружно сходились во мнении, что Сугиока всего-навсего мелкий извращенец, теперь им пришлось признать, что покойник, по крайней мере, знал толк в хороших песнях.

Следуя многовековой японской традиции, исполняя понравившуюся мелодию, друзья отбивали ритм. За неимением фарфоровых мисок для риса и палочек для еды, они довольствовались всем, что попадало под руку: пластмассовыми вилками, ножами и ложками, пенопластовыми контейнерами. В результате вместо мелодично-ностальгического «динь-динь» выходило нечто наподобие «пш-пш-пш», напоминающего бездушное звучание драм-машины. Наконец, закончив петь, друзья уселись в кружок и стали рассуждать, насколько хороша была только что исполненная композиция.

– Она и печальная, и одновременно веселая.

– Вот прямо чувствуешь, что, даже если не осталось никакой надежды, жить все равно охота.

– Одновременно представляются и человек на грани выживания, и прелестная птичка, которая расправляет крылышки для полета.

– А по-моему, самое поразительное в этой песне, что ее не отнесешь ни к какому музыкальному стилю. И не классика, и не джаз, и не хип-хоп, и не хаус. Больше всего напоминает сальсу.

– И в припеве у нее есть нечто такое, что заставляет думать о настоящем вдохновении, как бы паршиво ни было сейчас. И оно, похоже, сквозь время и пространство бросает нам вызов, когда руки уже совсем опускаются.

Почти целый час пятеро друзей обменивались подобными замечаниями, среди которых попадались и такие ремарки:

– Не знаю, но мне как бы ужасно грустно, вот точно так же бывает, когда передернешь на ведущую детского телешоу «Оупен! Понкикки».

– Или когда, например, выпиваешь у лотка с одэн[7] где раньше никогда не бывал, и тут какой-нибудь бомжара стащит порцию овощей, а громила-хозяин, у которого на руке не хватает мизинца, избивает бедолагу до полусмерти, вот тут такая песня придется в самый раз.

– В магазине, куда я постоянно хожу, есть уголок, где хранят тофу, картофельный салат и прочие продукты, а вокруг постоянно бегает несколько тараканов. Если мне на глаза попадаются три штуки, то я говорю: «Дамы и господа, встречайте YMO[8]!», а если четверо, то кричу: «А теперь – Beatles!» Но они почему-то сразу же разбегаются, точно сперматозоиды или типа того.

– Всякие козлы скажут, что это традиционная музыка или даже японский фолк, но ведь на самом деле больше похоже на регги или сальсу, скажите?

– Было бы круто под такую песню трахать стоя бабу в возрасте, зрелую леди, как они себя называют в службе секса по телефону.

Последним высказался Като:

– Сугиока говорил, что в первый раз услышал «Тяньтики окэса», когда папаша его порол.

Все сразу притихли и задумались. А потом из уст Сугиямы прозвучал уже давно назревший вопрос:

– А как вы думаете, кто мог грохнуть Сугиоку?

Спустя три дня Нобуэ и Исихара пришли на место, где погиб Сугиока. Не найдя ничего лучше, они решили повторить действия покойника в последние секунды его жизни. Но едва они успели расстегнуть молнию на брюках, как рядом раздался женский голос:

– Прекратите немедленно!

Оба инстинктивно произнесли «Хаи!»[9] – и одновременно обернулись через плечо. В двух шагах от них стояла юная студентка техникума, слепленная, как им обоим показалось, из самых токсичных выделений больного кишечника. Вообще-то все женщины без исключения, будь то девочки или почтенные матроны, представлялись Нобуэ и Исихаре объектами сексуального назначения, но в лице юной студентки им встретилось уникальное исключение из правила. Она не отличалась какой-то особенной бледностью, излишней худобой или тучностью, из глаз, носа или рта не сочился гной, да и на коже не было заметно пятен или прыщей. И тем не менее даже при беглом взгляде становилось понятно, что окружающая девушку болезненно-тошнотворная аура вполне способна погубить все гигантские мангровые деревья на всех островах в южной части Тихого океана.

– Здесь нельзя мочиться, – повторила студентка.

Даже звук ее голоса был присыпан тленом болезни, словно рисовое пирожное соевой мукой.

Нобуэ и Исихара переглянулись. Обоим стало ясно, что сейчас с ними произошло нечто до крайности странное и непонятное. Как правило, если им случалось заговаривать с каким-нибудь существом женского пола, хорошенькой девчушкой, бегущей в детский сад, или хорошо сохранившейся дамой средних лет, возвращающейся домой из храма, оба сразу же начинали видеть друг в друге соперника, который намерен отбить у них законную добычу. Чтобы скрыть свои негативные эмоции, Нобуэ и Исихара принимались смеяться, как идиоты. Разумеется, такое поведение до смерти пугало и юных нимфеток, и пожилых вдов. Но теперь, оказавшись лицом к лицу с девушкой, на все сто процентов состоявшей из выделений больного кишечника, друзья вмиг растеряли и весь свой дух соперничества, и способность смеяться. В одиночку они вряд ли выдержали бы встречу с такой страхолюдиной, да и сейчас еле держались, чтобы не вцепиться судорожно друг в друга и не завизжать: «Мне страшно!»

– Можно ли узнать ваше имя? – произнес Нобуэ.

Впервые со школьных лет он сумел обратиться к существу женского пола с нормальной любезной интонацией. Это обстоятельство глубоко поразило как самого Нобуэ, так и Исихару.

– Я живу в этом самом общежитии. – Голос девушки звучал не высоко и не низко, не хрипло и не пискляво, не слишком громко и не слишком тихо, но обычным его трудно было назвать. – Нам не нравится, что здесь постоянно гадят.

Вопреки, а может, и благодаря охватившему их дикому ужасу, Нобуэ и Исихара держались с предельной вежливостью, чего раньше за ними не водилось.

– О, мы приносим свои извинения! Но ведь собаки справляют свою нужду где попало. Вероятно, мы поступили совершенно инстинктивно.

Исихара никак не мог понять, отчего при слове «инстинктивно» у него так забилось сердце. Пожалуй, изъясняясь подобным образом, он чувствовал себя настоящим вундеркиндом. Возможно, и студентка сочла его умником, потому что улыбнулась в ответ и сказала:

– Надеюсь, в следующий раз вы будете более внимательны.

Ее улыбка оказалась настолько ужасающей, что Нобуэ неожиданно для самого себя выпалил:

– Можно угостить вас чаем или чем-нибудь еще?

В кафе, что располагалось неподалеку, на юную студентку воззрились не только посетители, но и официантка. Стоило девушке переступить порог, как все поежились, будто температура воздуха упала на несколько градусов. Только сев за стол напротив спутницы, Нобуэ и Исихара наконец поняли, что их так смутило в ее лице. У нее были жуткие глаза. Не столько взгляд, сколько расположение глаз, которые не выстраивались по одной линии. А стоило девушке улыбнуться, глаза сужались и окончательно разбегались от горизонтали. Вид был настолько чудовищный, что Исихару с Нобуэ посетило то же ощущение, что и Сугиоку в последний миг перед смертью. Что, впрочем, говорит не о большей проницательности или восприимчивости приятелей по сравнению с Сугиокой, а лишь о силе воздействия голоса, улыбки и лица юной студентки.

– Я нечасто бываю в таких заведениях, – заметила девушка, на что и Нобуэ, и Исихара подумали одинаково: «А то! С такой рожей лучше вообще из дому не выходить».

Однако удовольствие, которое испытывал Нобуэ от собственной внезапной вежливости, оказалось сильнее ужаса. Даже под страхом смерти он не смог бы сейчас бессмысленно заржать, однако заставил себя улыбнуться и выговорил:

– Вот как! Отчего же?

– Да я бы и не подумал пялиться на тебя, – в свою очередь, улыбнулся Исихара, одновременно прикидывая, ради чего добровольно согласился бы на нее смотреть.

Девушка улыбнулась обоим друзьям в ответ. Эту улыбку заметила краем глаза официантка с подносом. Лицо у нее дернулось, и поднос полетел на пол, сопровождаемый едва слышным возгласом и звоном бьющегося стекла, разлетевшегося осколками во все стороны. Поддавшись ощущению нереальности происходящего, Нобуэ и Исихара даже не усомнились, что девушка умудрилась своей улыбкой разбить посуду на расстоянии и обладает сверхъестественными способностями.

– А не случалось ли недавно чего-нибудь необычного поблизости? – спросил он девушку. Если у нее и правда есть суперсилы, она наверняка в курсе.

– Угу, – отозвалась та. – Один парень с серферской стрижкой пристроился у стены пописать. К нему на мотороллере подъехала женщина в шлеме и темных очках, выхватила рукоятку от швабры с прикрепленным к ней ножом и воткнула ему в шею. Я видела все от начала и до конца.

III

Юная студентка говорила по-японски, причем вполне нормальным голосом. Но Исихаре и Нобуэ чертовски хотелось, чтобы девушка изъяснялась на каком-нибудь непонятном наречии, пусть даже на юпитерианском или нептунианском. И черт с ним, что они ничего бы не поняли.

Подали мороженое с шоколадным сиропом. Девушка принялась за угощение. Ела она в своем неповторимом стиле: тщательно облизав ложечку, она аккуратно погружала ее ровно настолько, чтобы зачерпнуть только сироп. Затем снова облизывала ложку, беспрестанно вращая рукой, будто намереваясь выкрасить шоколадом весь язык. Вылизав ложку в очередной раз, она подносила ее к глазам, проверяя, чтобы на поверхности не осталось ни единого шоколадного пятнышка. Наконец, расправившись с сиропом и убедившись, что фрукты и разноцветная карамельная крошка остались нетронутыми, она зачерпнула мороженое и засунула ложку в рот до самых гланд. Нобуэ, Исихара и все остальные посетители кафе наблюдали за ее действиями, затаив дыхание, словно в цирке, когда акробаты крутят сальто или самая толстая в мире женщина балансирует на канате над головами зрителей. Никто из них еще не видел столь диковинного способа поедания мороженого. Солнечные лучи озарили скамейку, на которой сидела девушка, отчего картина стала напоминать средневековую икону, а Нобуэ с Исихарой показалось, что мороженое в стаканчике вот-вот растает и смешается с шоколадом. Один из посетителей кафе охнул в изумлении, а потом в зале воцарилась еще более глубокая тишина и мороженое в самом деле начало таять. Увидев, как ванильный шарик теряет свои очертания, девушка сокрушенно вздохнула и поочередно посмотрела на Нобуэ и Исихару исполненными горести рассогласованными глазами. По спине обоих друзей побежали мурашки, и им стоило большого труда не намочить со страху штаны. Впрочем, Исихара все же напустил пару капель, но тут же оправдал себя, вспомнив, что студентка только что в подробностях поведала им о смерти Сугиоки. Тем временем потрясенный Нобуэ во все глаза смотрел, как девушка, внезапно изменив тактику, с пулеметной скоростью поглощает остатки мороженого. Ему как раз пришла в голову мысль, что лучше бы сверхъестественная барышня довела крайность до предела и начала пихать мороженое прямо себе в нос, когда Исихара легонько толкнул его локтем в бок:

– Эй, Нобу-тин[10].

– Что, Иси-кун[11]? – очнулся Нобуэ.

По спине у него волной прошел озноб, и только могучим усилием воли Нобуэ удержался от того, чтобы прыгнуть на колени к Исихаре.

– Кажется, она что-то говорила о том, кто убил Сугиоку?

– И то правда! Я-то чуть не забыл. А ты молодец!

– Спасибо. Я и сам не понял, как умудрился запомнить. Напрягся изо всех сил.

– В таких обстоятельствах очень важно мыслить разумно. Ну ты даешь!

Услыхав похвалу в свой адрес, Исихара издал горлом кудахтающий звук, напоминающий икоту в результате спазматического сокращения пищевода: «Кут-кут», что являлось предвестником взрыва идиотского гогота, который не замедлил воспоследовать спустя мгновение. Нобуэ тоже заржал. И что самое удивительное, их порыв подхватили и посетители, и обслуживающий персонал. Возможно, смех послужил защитной реакцией, и все инстинктивно поняли, что только он спасет их от ужаса, воцарившегося в помещении кафе.

Единственным человеком, который не смеялся, была сама юная студентка. Но, похоже, она даже не поняла, отчего вдруг всех охватило столь бурное веселье, поскольку была занята поглощением остатков мороженого.

Благодаря помощи Като, который ближе всех дружил с покойным Сугиокой, пятерым приятелям вскоре удалось вычислить Общество Мидори. Каждый день Като приходил на кладбище и устанавливал наблюдение за могилой Янагимото Мидори. Кладбище располагалось в безлюдном местечке около Хантёдзи, где неподалеку проживала семья Като. Като дежурил у могилы целую неделю. Сначала три дня хлестал дождь, затем еще три дня стоял туман, и наконец на седьмой день выглянуло солнце. К тому моменту Като успел пройти все установленные на его карманном «Геймбое» игры. Вдруг до него донесся аромат женских духов. Като сохранился в игре и тотчас же нырнул за одно из надгробий, избранное в качестве наблюдательного пункта. От волнения он начал смеяться – разумеется, в собственной манере, а именно, разинув рот, но выпуская воздух через нос. Нобуэ, Сугияма и остальные друзья много раз пытались подражать ему, однако безуспешно. Им не удавалось повторить пронзительные, как у земноводных, трели Като. На сей раз, к счастью, его никто не услышал.

Сегодня все пятеро Мидори облачились в костюмы. Зная, что при солнечной погоде ароматы тают гораздо быстрее, каждая из них не поскупилась на духи разных марок для разных частей тела – для волос, мочек ушей, шеи, плеч, подмышек, локтей, коленей, лодыжек. Одна из подруг опрыскала туалетной водой Poison даже интимные места. Это была Ивата Мидори, которая уже давно хотела опробовать такой способ. Она бережно хранила в памяти сцену из одного скверного романа, где героиня, замужняя женщина, собираясь на тайное свидание с любовником, обильно оросила парфюмом гениталии. Ивата не могла забыть, как любовник в романе немедленно преисполнился совершенно бесстыдной животной страсти, едва вдохнув аромат духов, смешанный с запахом женских соков. Впрочем, какова вероятность, что почти сорокалетней Ивате Мидори удастся испытать подобный опыт? Она частенько задавалась этим вопросом, однако ответа не находила, а иногда не видела вообще никаких шансов, поэтому решилась опробовать прием перед сегодняшним визитом на кладбище. «Пока подруги рядом, – заключила Ивата Мидори, – не будет беды в небольшом безрассудстве».

Като надел наушники, чтобы слышать весь разговор участниц Общества Мидори. Беспроводной микрофон был надежно спрятан в гравии у подножья надгробия Янагимото Мидори. После шарканья подошв оба-сан в наушниках Като раздался одинокий голос:

– Нагии! Мы отомстили за тебя!

Реплика Томиямы Мидори мигом оборвала смех Като.

На вечеринке тем же вечером Нобуэ предложил воздержаться от караоке, и все единогласно приняли его идею.

– Свершилось событие огромного значения, – возвестил Нобуэ и залился дурацким смехом, то и дело шлепая себя ладонями по губам, а затем, успокоившись, передал слово Като, чтобы тот доложил о своих изысканиях.

Для начала Като испустил многозначительный смешок. Не обладая опытом публичных выступлений, он избрал нелепую манеру речи, напоминающую сообщения диктора из теленовостей:

– Как вам уже известно, полиция отказалась от дальнейших попыток найти убийцу нашего друга Сугиоки. Мы же нуждаемся в максимально точной информации по данному вопросу. Пожалуйста, ознакомьтесь с предложенными материалами, добытыми благодаря моему диктофону «Кенвуд». В левом верхнем углу под заголовком «Общество Мидори» вы найдете список имен, а ниже и на следующей странице приведены фотографии каждой участницы общества. – Свой доклад Като закончил как настоящий диктор: – Хорошего вам вечера и до новых встреч.

– Интересно, кто именно из этих Мидори убил Сугиоку? – задумчиво произнес Яно. Прожевав вяленого кальмара, он добавил: – Впрочем, какая разница? – и почему-то приглушенно захихикал.

Сейчас он особенно напоминал затаившегося во тьме вьетконговского партизана, который низко склонил голову, пытаясь удержаться от смеха при воспоминании о недавней засаде и об исполненном ужаса взгляде вражеского солдата за секунду до гибели.

– Для таких людей не должно быть ни милосердия, ни пощады, – произнес Нобуэ сквозь бульканье Яно. – Как там говорится? Месть сладка! – Он поднес ладони ко рту и снова испустил дебильный смешок.

Сугияма сощурил глаза за стеклами очков и, брызгая слюной, выразил мысль, которая давно одолевала всю компанию:

– Короче, теперь мы вправе сделать с ними все, что пожелаем. Попадись они лично мне, я раздел бы этих оба-сан догола и устроил им такую штуку, о которой вы все слышали: воткнул бы им в задницы деревянную палку, нассал бы на них, трахнул их, убил и всякое такое дерьмо. Именно так, я считаю, и надо с ними поступить! В конце концов, они совершили убийство. Убийство, друзья мои! И мы просто так этого не оставим.

Ни у кого из собравшихся не зародилось и тени мысли о том, чем поступок оба-сан отличается от того, что совершил Сугиока.

– Я полагаю, что нам следует детально продумать все способы возмездия, – продолжал Сугияма. – Подсказки надо искать у нацистов, Японской императорской армии или у боснийских партизан. Ведь речь идет о справедливости. Око за око и типа того – вот единственная справедливость в этой жизни. Принято говорить о допустимых границах самообороны, но никто не говорит о допустимых границах атаки из засады!

Яно, склонив голову, захихикал себе под нос. Но когда он заговорил, голос его звучал необычайно уверенно, словно он заранее знал ответ:

– Какое выберем оружие?

I

– Оружие? – оживился Нобуэ. – То есть буки[12] Да, Яно-рин, это ты правильно заметил! Буки… буки… а как это слово хорошо подходит к «corazón»[13]! Будто слушаешь глубокий голос Франка Нагаи на полной громкости на проигрывателе «Парагон»… Бууукииии! Насколько я помню, буки это «weapon», если по-английски, но «weapon» звучит гораздо хуже, правда? – Он засмеялся и принялся мурлыкать сентиментальный мотивчик.

– «Weapon» звучит как «tampon» или «simpleton»[14], ну или типа того, – заметил Исихара и затянул песню.

Остальные подхватили, и через несколько мгновений все хором распевали «Встретимся в Юракутё». Като, вдохновленный своей недавней речью, которая так возбудила умы присутствовавших, стянул с шеи шарф от «Эмпорио Армани» и повязал его вокруг головы наподобие тюрбана. Сугияма надел очки вверх ногами, а обычно замкнутый Яно, взволнованный тем, что его вопрос о выборе оружия вылился в столь единодушное пение, зажал между ног пивную бутылку и начал ерзать на месте в такт музыке. Вообще «Встретимся в Юракутё» полагалось исполнять в печальном, полушепчущем стиле кабаре пятидесятых под медленно ползущие по стенам блики от крутящегося зеркального шара, однако в этой удивительной стране хоровое исполнение превращает самую лирическую мелодию в безумный балаган, лишенный малейшего оттенка меланхолии оригинала.

– К оружию! – провозгласил Нобуэ, когда друзья допели последний куплет.

И остальные ответили ему проникновенным: «О!» – и воздели сжатые кулаки к низкому провисшему потолку комнаты.

С целью добыть подходящее оружие вся команда под предводительством Яно, гримасничая и веселясь, словно речь шла о визите на блошиный рынок, погрузилась в поезд, что шел по линии Дзётцу от Уэно до Кумагаи. В поезде друзья затеяли игру в сиритори: первый играющий называл какое-нибудь слово, а следующий придумывал новое, используя в качестве первого слога последний слог предыдущего, и так далее по кругу. Правда, Сугияма настаивал на игре «Урони платок», но остальные его не поддержали, поскольку места было маловато. Тогда Сугияма в сердцах заявил, что тогда он и в сиритори играть не будет, и, насупившись, уставился в окно.

Путь от станции Уэно до Кумагаи занял сорок минут, за которые игроки смогли придумать только восемь слов.

– Итак, я начну, – сказал Исихара. – Первое слово – «сиритори». Кто придумает следующее, на «ри»? – Не сумев удержаться, Исихара заржал и целых две минуты орал на весь вагон: – Ри! Ри! Ри! Ри!

Тут в игру вступил шедший следующим Яно, который тоже начал скандировать:

– Ри! Ри! Ри! Ри! – причем хохотал так, что свалился с лавки и покатился по полу. Брызги его слюны повисли в воздухе облаком тумана, как конденсат в салоне автомобиля, однако наконец он отдышался и выдал: – Ринго[15].

Все замолкли.

– Ринго? – прохрипел Нобуэ. – Почему ринго? Почему не банан?

Тут все снова принялись хохотать, пока у них изо всех отверстий не потекли слезы, слюни и сопли. Следующий по очереди Като раз пятнадцать проорал:

– Го! Го! Го! Го! – Заметив, что никто не обращает на него внимания, он стал распевать тот же слог, подлаживаясь под ритм стучавших по стыкам колес поезда. И только через восемь минут он смог произнести слово «горуфу»[16].

Когда поезд остановился на конечной станции Кумагая, даже Сугияма, который всю дорогу так и просидел у окна, сменил гнев на милость и, выбравшись из вагона, стал приплясывать, крича:

– Это же настоящая глушь! Тут даже пахнет, как в деревне!

Что делать дальше, друзья не знали. Загоревшись идеей Яно, который уверял, что в Кумагае можно приобрести «ТТ», пистолет Токарева, они сразу же собрали в общий котел всю наличность и сели на поезд, но теперь растерялись.

– Яно-рин, и где же здесь продаются пистолеты? – спросил Нобуэ, перестав на мгновение прыгать и резвиться.

Яно, продолжавший вопить что-то вроде: «Деревня! Сразу за вокзалом площадка для барбекю вместо универмага „Парко“!» – внезапно остановился, достал из сумки записную книжку и пролистал несколько страниц.

– Источники сообщают, – произнес он, – что «ТТ» можно приобрести в магазине неподалеку от границы префектуры Гунма. И обойдется он нам от пятидесяти до ста тысяч иен.

– Вот тебе и деревня! – прокричал Нобуэ и снова пустился в пляс. – Где еще пистолеты продаются в обычном магазине?

Друзья сели в автобус, который довез их до границы префектуры Гунма. Каждый раз, когда водитель объявлял очередную остановку, они зажимали руками рты, чтобы не ржать в голос. И хотя их «ку-ку-ку-кут!» все равно клокотало на весь салон, никто из других пассажиров не обращал на пятерку ребят ни малейшего внимания. Как бы вызывающе они себя ни вели, ни один из них не заслужил ни единого возмущенного взгляда, поскольку таких парней не замечают с самого детства.

Местность, где сходились префектуры Гунма и Саитама, была чрезвычайно пустынной и малолюдной. Като пришел на ум старый фильм «Последний киносеанс», который он вместе с отцом как-то смотрел в далеком детстве. Ему вдруг захотелось плакать, и по щекам действительно пробежало несколько слезинок.

Впереди текла широкая река с крутыми берегами, поросшими колышущимися по ветру высокими травами. Неподалеку располагались большой торговый центр «Пачинко эмпориум», автосалон и магазин, торгующий лапшой. Все надписи на вывесках были на английском языке. Буквально все – и вид английских букв, и стелющиеся по берегам реки вялые сорняки, и цвет фасадов зданий, и марки машин, и даже столики в магазине с лапшой и одежда посетителей – навевало немыслимую тоску.

«Неужели в мире бывают такие мерзкие цвета? – вел Като внутренний монолог голосом теледиктора, утирая слезы. – Что же за краски нужно смешать, чтобы получилась такая пакость? Зачем вообще тратить время на создание таких оттенков, от которых у любого человека начнется депрессия?»

Похоже, все остальные думали о том же. Нобуэ сочувственно хлопнул друга по плечу:

– Ладно, пошли, купим наконец «Токарев».

Он сглотнул выступившие было слезы и стал напевать первые слова из «Встретимся в Юракутё».

Окружавший приятелей пейзаж был поистине ужасен. Даже взгляду было не за что зацепиться. Казалось, из мира вдруг исчезло все прекрасное, а оставшиеся уродливые формы и оттенки уничтожали всякую решимость и способность действовать. А поскольку все пятеро были родом из сельской местности, детали картины особенно резко отдавались в их душах и располагали к мрачным размышлениям.

Насколько сильно столица отличается от провинции? – спрашивал себя каждый из них. Разумеется, Токио слишком переполнен деталями, за которыми трудно разглядеть суть, но там больше внимания уделяют выбору строительных материалов и дизайну вывесок. И это в конце концов победило провинцию. На миг приятели будто воочию увидели, что именно сделало их такими, какие они есть. Лучше всех общую мысль выразил Исихара, входя в магазин «Ногами».

– По-моему, дело не в том, что провинция выглядит унылой или задрипанной. Попросту она с самого рождения понемногу высасывает из нас жизнь, ну как комары капля за каплей пьют кровь. Хе-хе, вот так-то.

Над входом в магазин красовалась вывеска в виде огромного молота. Пониже была укреплена старая деревянная табличка, из которой явствовало, что заведение основано двести пятьдесят лет назад.

– Они что, действительно продают всякие железяки два с половиной века? – удивился Яно. В его воображении сразу же возникли образы тогдашних людей, какими их обычно показывают в исторических телесериалах: у мужчин прически с пучком на макушке, у женщин начернены зубы и выбриты брови. И вся эта публика ходила сюда за новыми лопатами или серпом для хозяйства. Яно принялся размышлять, какие в те времена были цены и какими монетами расплачивались, существовали ли чеки, рассрочка и скидки при оптовых покупках.

Продолжая прокручивать в голове эти мысли, он вошел внутрь и направился прямо к кассе.

За кассовым аппаратом сидел сам хозяин магазина. Вид у него был такой, будто он проторчал на этом месте все двести пятьдесят лет. Его лицо состояло из одних морщин и как бы скрывалось за ними, будто под маской. Впрочем, даже самая продвинутая голливудская мастерская спецэффектов вряд ли создала бы столь совершенный грим. Особо выделялась кожа: она напоминала ветошь примерно вековой давности, которую вдобавок вымочили в кислоте… Старик читал старый выпуск «Сентрал ревью», а позади него негромко бубнил переносной телевизор, настроенный на новостной канал Си-эн-эн.

– Прошу прощения, – сказал Яно, обращаясь к старику.

Присмотревшись, беспристрастный наблюдатель заметил бы некоторое сходство между этими двумя мужчинами, молодым и пожилым.

– Треноги за полкой, жидкость для розжига дальше, – произнес старик неожиданно звучным баритоном, который сделал бы честь вокальному ансамблю.

– А? – вздрогнул Яно, пораженный подспудным, но мощным обаянием голоса хозяина магазина. – Какие треноги?

– Такие, без которых не обойтись, если собираетесь жарить мясо на углях. Небось, на пикничок собрались, а?

Яно немного подался вперед и многозначительно произнес:

– А «ТТ» у вас есть?

II

«Сентрал ревью», шурша, упала на колени старика. Его маленькие глазки из каньонов морщин вперились в Яно. Баритон старика чуть дрогнул, когда он ответил:

– Есть. А зачем вам?

От удивления глаза у Яно полезли вон из орбит, и в одном из них даже лопнул кровеносный сосуд.

– Правда есть? – просипел он, наклонившись почти вплотную к продавцу, будто намереваясь его поцеловать.

– Я же сказал! – повысил голос старик и, в свою очередь, придвинулся к Яно. – И еще я спросил зачем!

Когда их носы должны были вот-вот соприкоснуться, Яно отпрянул назад, вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал по-военному:

– Мы собираемся мстить.

– Мстить, говоришь? – Старик вновь опустился в кресло. Горизонтальные ряды морщин прорезала вертикальная складка. – Кому вы собираетесь мстить и почему? Отвечай!

Похоже, старик не на шутку рассердился, так как голос его стал еще громче, а все морщины на лице сделались вертикальными.

– Нашего друга убила одна из оба-сан. Причем убила при помощи ножа для сашими, прикрученного к ручке от швабры! Дикое оружие!

– Какая оба-сан?

– В смысле?

– Такая, которую бросил муж, и ей не хватает денег, но для работы в массажном салоне или в сауне она слишком стара, и поэтому…

– Нет, мы проверяли. Но наши оба-сан и не из тех, кто покупает шмотки на распродаже в сетевых универмагах. Они обычно затариваются в бутиках и фирменных магазинах.

– А-а, ясно. То есть не такие, что сидят за кассой в баре и готовят закуски с дайконом, а любительницы приодеться да попеть в караоке что-нибудь из Фрэнка Нагаи?

– Так точно. Из Нагаи, Сатико Нисиды или Юмин.

– Ага, а еще они любят есть спагетти с грибами в ресторанах с большими окнами, чтобы повыпендриваться перед прохожими.

– Да, сэр. А еще едят гратен дория, луковый суп, плов по-индонезийски и все такое.

Хозяин магазина сжал кулаки и стиснул челюсти. Он явно старался сдержать слезы.

– А почему, – скрежеща зубами, спросил старик, причем рисунок его морщин совершенно исказился, – а почему эта оба-сан захотела убить вашего друга?

– Пока еще мы не смогли найти причины ее поступка. Есть мнение, что она сделала это от скуки.

– Ах ты ж черт! В самую точку! – воскликнул старик и вскочил с кресла. – Подождите здесь пару минут.

Он прошаркал в подсобное помещение и вскоре вынес промасленный сверток, который положил на стойку прямо перед Яно:

– В обойме десять патронов. Стоит сто тридцать тысяч иен. Но если ваши намерения чисты, я готов сделать вам скидку. То есть уступлю за сто десять тысяч.

Яно обошел всех приятелей и, собрав деньги, сложил одиннадцать десятитысячных купюр перед стариком.

– И вы продаете оружие просто так, кому попало?

Старик рассмеялся, и морщины разбежались в стороны, словно солнечные лучи.

– Черта с два. Только тем, кому я доверяю. Вы мне нравитесь. Знаете, говорят, что людей переживут лишь тараканы. Но это полная ерунда. Нас переживут только оба-сан.

Вернувшись домой из караоке-клуба, Ивата Мидори думала о своей сексуальности – вернее, о ее отсутствии. В тот вечер Общество Мидори собралось в своем любимом клубе с блестящими серебристыми микрофонами, и с ней вовсю флиртовал молодой торговый представитель. Днем она сходила в салон красоты и сделала себе потрясающий макияж. Все Мидори одинаково серьезно готовились к таким вечерам и обычно выбирали нарядные комплекты либо цельнокроеные платья. Ивата Мидори была необыкновенно благодарна жакету от своего комплекта. Он скрывал и ее выпирающий обвислый живот, и жировые складки на талии, слишком темные и крупные соски, и магнитные пластыри «Пип элекибан»[17] на плечах. Когда Общество Мидори собиралось не на квартире одной из участниц, а в публичном месте, например в караоке-клубе, Ивата Мидори долго размышляла, снимать пластыри или нет. С возрастом у нее стало сводить мышцы плеч и шеи, и пластыри отлично снимали боль. В клубы она ходила только ради караоке, прекрасно понимая, что больше ей ничего не светит – ни свидание, ни даже флирт, хотя кто знает. Ну а вдруг, – думала она, – а вдруг все-таки попадется мужчина вполне в ее вкусе, а она немножко переберет с алкоголем и потеряет голову, и они окажутся в отеле, и кавалер начнет ее раздевать и тут обнаружит забытые нашлепки на плечах? Невообразимый стыд. И дело даже не в том, что мужчина увидит пластыри. Хуже всего, что в тот самый момент, когда она благодаря алкоголю выпустит на волю свои желания, кавалер увидит ее настоящую реальность и станет ее частью, так что у нее самой пропадет всякое влечение.

Но к чему терзаться, если она уже бредет домой по ночной улице? Ивата Мидори остановилась под фонарем, глубоко вздохнула и попыталась протрезветь. Караоке-клуб находился прямо напротив железнодорожной станции Чофу, откуда было рукой подать до ее жилища. Остальные четыре Мидори отбыли на такси, напевая навязший в ушах мотив из песни Сэйко Мацуды. Ивата Мидори помахала им на прощанье. Оставшись одна, она вдруг почувствовала что-то нехорошее. Такое состояние Ивата Мидори называла «столкновением с грубой реальностью», хотя дело было только в ней самой. Пройдя прочь от станции, она свернула на свой любимый маршрут к дому, на боковую узкую улочку, где поменьше света от фонарей. Справа тянулась ограда большого храма. Ивата Мидори миновала витрину недавно закрывшегося видеосалона. Вдоль храмовой ограды проходила сточная канава, слева же темнели корпуса жилых домов. Было тепло и влажно, и нижнее белье то и дело липло к телу.

Ивата Мидори думала о песнях, которые она исполняла в клубе, и о том, как она танцевала медленный танец с торговым агентом. Все началось с того, что Хенми Мидори крикнула в микрофон: «А теперь внимание, белый танец!» – и запела по-английски какую-то балладу. Ивата Мидори не запомнила названия – в памяти остался лишь тошнотворно сентиментальный мотив. Едва заиграла музыка, к их столику подошло сразу несколько молодых людей с приглашением на танец. Кавалеры выглядели весьма неплохо, но торговый агент превосходил их всех вместе взятых. Едва он взял Ивату Мидори за руку, как Томияма Мидори скривила губы в недовольную гримасу и протянула: «А-а-а, Ватаа, так нечестно!» (ей достался плюгавый партнер с одутловатым лицом и глуповатым видом).

Ивата Мидори поначалу держалась на расстоянии от своего кавалера, юноши с короткой стрижкой и весьма приятными манерами. Но он так легко держал ее руку и так кстати отвечал на вопросы, что мало-помалу она успокоилась. Юноша начал с вопроса, часто ли она бывает в этом клубе. Разговорив партнершу, молодой человек чуть крепче сжал ее пальцы, а другой рукой скользнул вниз и слегка погладил ее по спине. Но Ивата Мидори даже не стала возражать – уж очень у юноши было милое лицо.

– Какой приятный аромат, – заметил он.

– Хвалите мои духи? Да вы никак хотите меня соблазнить? Меня, оба-сан, почти старуху?

– Ни в коем случае. Просто у меня особое отношение к ароматам.

– Это отчего же?

– Мамаша моя содержала поганый ночной клуб.

– Ну зачем же так говорить о матери!

– Нет, что вы, я ее очень уважаю. Но нельзя заставить себя полюбить то, чего не любишь.

– Пожалуй, вы правы.

– И все же мне нравится ваш аромат. Такое со мной впервые в жизни.

Ивата Мидори вдруг осознала, что стоит под уличным фонарем и, улыбаясь, пытается вспомнить все детали диалога. Поглощенная своими мыслями, она не заметила затаившего дыхание Яно, который скрывался в тени храма.

– А что у вас за духи?

– «Мицуко».

III

Ивату Мидори несколько удивило собственное стремление вспомнить каждое слово из разговора с коротко стриженным юношей. А ведь не так давно она была замужем за человеком, лицо которого теперь совершенно растаяло в памяти. Развод стал очевидным решением, и ей даже нечего было ответить знакомым на их вопросы: «Да что же такое у вас случилось? Что не так?» Образ бывшего мужа настолько истерся, что она уже не помнила его профессию – то ли рекламный агент, то ли частный охранник, то ли Ультрамен[18] то ли еще кто. Она даже не могла припомнить ни одного разговора с супругом. Нет, конечно же, они все-таки иногда разговаривали. Но муж был из той породы людей, которые любят поболтать в людных местах вроде уличного кафе и никак не расположены к разговорам, например, в тихом баре, парке или в постели. В кафе его словно прорывало, и он, опрокидывая одну чашку кофе за другой, разглагольствовал обо всем, что придет в голову. Да и темы выбирал не банальные вроде бейсбола, моделей или настольных игр, а такие, которые большинству собеседников показались бы достаточно интересными: ранние детские впечатления, правильный подход к проблеме межличностных отношений на рабочем месте, важнейшие жизненные ценности. Но Ивата Мидори, шагая по темной пустынной улице, так и не смогла вспомнить ни единого слова из его рассуждений. Однако в голове прекрасно отпечатались даже самые незначительные детали глупого и бессвязного разговора с юношей из караоке-клуба. Разумеется, отчасти дело было во времени – с мужем она рассталась восемь лет назад, и супружеская жизнь утекла из памяти, как вода сквозь песок, тогда как партнеру по танцу она подарила на прощание скромный поцелуй всего с полчаса назад. Время чрезвычайно важно. Возможно, важнее всего на свете. Правду ли говорят пословицы? Что время лечит (но и калечит тоже). Ивата Мидори сомневалась в этом. Во многих песнях говорится о том, что время решает самые сложные проблемы и заживляет раны, но в действительности-то проблемы решает тот, кто предпринимает практические действия. А что касается ран, телесных ран, то тут в дело вступают лейкоциты и прочие субстанции. Сердечные раны? Единственный способ прекратить страдания – попросту не страдать, собрать волю в кулак и направить энергию, силы и надежды в нужное русло. Само время не лечит, просто более глубокая рана дольше затягивается, вот и все.

«Если бы я как следует постаралась не забывать мужа, авось и вспомнила бы сейчас его слова, – размышляла Ивата Мидори. – А может быть, и нет. В школе я обычно записывала то, что хотела запомнить, всякие важные вещи, о которых слышала или читала, а теперь вряд ли скажу, о чем шла речь. Что я помню о книжках, которые читала в детстве и над которыми даже плакала? А ничего! Значит, слова сами по себе неважны. Например, если тебя ранят словом или доведут до такого бешенства, что захочется убить обидчика, то сами сказанные слова со временем забудутся. Слова – всего лишь инструменты, которые мы используем для общения. Или даже больше, чем просто инструменты. Может быть, слова подобны деньгам. Деньги используются для приобретения вещей, они ведь лишь средство. Нельзя же за деньги покупать деньги. Значит, главное в словах – то, что они передают, а передают они… Что же?»

Тут у нее в голове снова возникла сцена из того похабного романчика. Замужняя героиня, собираясь на свидание с любовником, присаживается на край туалетного столика и брызгает духами на интимные места. Всего лишь деталь дешевого полупорнографического сюжета, да и вряд ли женщины так поступают в реальности, и однако же картина накрепко запечатлелась в памяти Иваты Мидори. Почему в извилинах мозга засел эпизод из третьесортного романа с продолжением, который она случайно прочла в старом журнале?

«Нет, дело не в словах, а в том, что сильнее их», – подумала Ивата Мидори, вновь замедляя шаги. Под «тем, что сильнее» она подразумевала секс, но не в том смысле, когда обнаженные партнеры переплетаются в объятиях. Тут смешивались многие понятия: и безграничное счастье, когда забываешь о самой себе, и страх, от которого мурашки ползут по спине, и ощущение самого дорогого в жизни, когда боишься уснуть и потерять его, и восторг, когда хочется прыгать до потолка, и так далее, – и все эти чувства слой за слоем сливаются в единую материю, пропитанную кровью, по́том и любовной истомой. Они запоминаются не мозгом, а телом, они впечатаны во внутренние органы, в клеточную память.

Ивата Мидори вспомнила плакаты в школьном кабинете биологии: бурая печень, синие и красные кровеносные сосуды, напоминающие корни дерева разветвленные нервные волокна, схема клетки. Человека охватывает волнение, и нервная система отзывается, мигом увеличивая кровяное давление; сердце колотится, клетки пронзает электрический импульс, и вовсе не иносказательно, а очень даже по-настоящему, – эмоции оставляют след на уровне физиологии, биологии.

«Я прожила с этим человеком три с половиной года, но ничего не почувствовала. Ничего не испытала по-настоящему. Вот и следа не осталось. Он был похож на куклу со встроенным динамиком: нажмешь ей на живот, и она начинает говорить. А тот мальчишка с короткой стрижкой? Оставил ли он во мне след?»

– Вы ведь не хотите сказать, что я напоминаю вашу мать?

– Нет, конечно.

– Но все же я старше вас.

– Иногда возраст не так уж и важен.

Слово «иногда» задело Ивату Мидори. На первый взгляд юноша с короткой стрижкой выглядел эдаким легкомысленным модником, однако его речь произвела на Ивату Мидори настолько серьезное впечатление, что каждая фраза будто на самом деле впечатывалась в тело. И оно реагировало, как реагировало бы на язык при поцелуе или пенис во время занятий любовью. Значит, слова передают смысл, и вот он-то и оставляет след.

– Что значит «иногда»?

– Если есть взаимная симпатия – или же ее нет. Возможно, все дело в химии. Кому-то нравятся женщины, например, с бледной кожей, а кто-то предпочитает смуглых. Один любит серьезных и тихих, а другой сходит с ума от диких ведьм.

Как только юноша произнес фразу «взаимная симпатия», тело Иваты Мидори вновь выдало ответную реакцию. Однако сейчас, когда она вспоминала их разговор, ей пришло в голову, что она тысячу раз слышала те же самые слова от других мужчин. И лишь когда их сказал юноша с короткой стрижкой, они глубоко проникли в самое существо Иваты Мидори. Ей вдруг подумалось, что она находится на пороге некоего важного открытия, и она снова остановилась под фонарем. Похоже, она наконец поняла, почему в памяти не осталось ни одного мало-мальского воспоминания о мужчине, с которым она провела три с половиной года в камере на двоих, именуемой браком. Просто одни вещи оставляют след, а другие нет. Конечно, для всех они разные, но есть такие вещи, которые оставляют след в каждой душе, которые притягивают любого – как, например, песни Дженис Йен притягивают участниц Общества Мидори.

В голове Иваты Мидори мучительно вертелись смутные догадки, никак не желая оформиться в цельную мысль. Так рой насекомых вьется вокруг ночного фонаря, не в силах достичь источника света.

– Знаете, не припомню, что кто-то сходил от меня с ума.

– Вы однозначно ошибаетесь. Скорее всего, вы просто не замечали.

Ивате Мидори очень хотелось ответить юноше, но тогда она не сумела подобрать нужных слов. И только теперь, стоило ей отойти от уличного фонаря, правильный ответ родился сам собой:

– Дело не в том, что я не замечала. Я не хотела замечать.

А если бы дальше она добавила:

– Но встреться мне кто-нибудь вроде вас… – Что тогда?

Ивата Мидори невольно усмехнулась, представив себя обнаженной в объятиях юноши с короткой стрижкой. Интересно, какое выражение было бы у нее на лице? Впрочем, картина, возникшая в ее воображении, оказалась вполне приятной, и Ивата Мидори даже почувствовала некоторую влажность между ног. Но дальше ей представился номер в отеле, смятая постель, расшатанная прикроватная тумбочка, гадостного вида кафель в ванной, потрепанные занавески на окнах… И она решила, что ее неуловимое влечение и юноша с короткой стрижкой никак не сочетаются. Но как только она приняла решение, сердце глухо застучало, и Ивата Мидори вновь замедлила шаг. Разве не об этом она мечтала? Может, раньше ей просто не удавалось найти нужного мужчину, который всколыхнет ее чувства?

Пребывая во власти своего прозрения, Ивата Мидори вдруг увидела прямо перед глазами черную штуку странной формы. Это было дуло пистолета, который держал Яно. Ивата Мидори собралась было спросить: «Кто вы такой?» – но услышала короткий хлопок и почувствовала, как что-то вонзилось ей в лицо.

I

Пуля, выпущенная Яно, не просто вонзилась в лицо. Продолжая вращаться, словно бур, она вмяла всю переднюю часть черепа внутрь, превратив ее в рваные ошметки. Разумеется, Ивата Мидори чувствовала действие пули лишь краткий миг, пока та не достигла мозга, после чего все физические ощущения немедленно прекратились. Но, странное дело, даже после этого сознание продолжало работать. Ивата Мидори хотела крикнуть: «Я не хочу умирать!» Ведь и в самом деле несправедливо, что жизнь должна оборваться в тот самый момент, когда она почти нашла мужчину, сумевшего подобрать ключик к ее либидо. Ивату Мидори даже не заботило, кому пришла в голову мысль убить ее; ее скорее возмутил тот факт, что ей суждено умереть именно сейчас, когда еще осталось столько неразрешенных вопросов. Но через долю секунды сознание померкло, и все растворилось в молочно-белом тумане.

Яно втянул носом пороховой дым, взглянул на кровавые брызги, разлетевшиеся по мостовой куски кости и мозгового вещества, прошептал: «На старт, внимание, марш!» – и бросился бежать со всех ног.

Когда Яно с пистолетом в руке вбежал в квартиру Нобуэ, на языке у него крутилась любимая песня «Холм над бухтой», которой в детские года научила его старшая сестра. Друзья, обнаружив, что Яно до сих пор сжимает рукоятку «ТТ», тут же озабоченно поинтересовались, не засек ли его кто-нибудь.

– Ла-ла-ла, не бойтесь! Ла-ла-ла-ла-ла! – отвечал Яно, не переставая напевать любимый мотив и широко улыбаясь. – Ла-ла-ла, я хотел спрятать его в сумку, ла-ла-ла, но не смог разжать пальцы, ла-ла-ла, и тогда я снял рубашку и обмотал руку, ла-ла-ла, так что все круто, ла-ла-ла-ла-ла!

Он так вцепился в пистолет, что рука от запястья до кончиков пальцев побелела как мел. Губы Яно кривились в улыбке, но волосы стояли дыбом, а на виске билась жилка. Веки и ноздри у него дергались, будто от тика, и если хорошенько прислушаться, можно было различить, как посреди его рулад стучат зубы. Нобуэ схватил Яно за руку, а Сугияма постарался отогнуть указательный палец, чтобы освободить спусковой крючок.

– Смотри, что делаешь! – прикрикнул на него Нобуэ, вздернув бровь. – Если эта хреновина стрельнет, моему ковру будут кранты! И что тогда? Я только что купил его в «Токю хэндс» на тот случай, если заведу бабу. Девкам больше нравятся ковры, чем татами.

Пытаясь оторвать руку Яно от пистолета, Сугияма аж раскраснелся, но того, видно, заклинило надолго.

– Фух, я сдаюсь, – наконец не выдержал Сугияма. – Вы только посмотрите, вцепился мертвой хваткой, будто дохлый карась или еще кто. И рука белая и холодная как лед.

Исихара наклонился к Яно, чтобы разглядеть получше.

– Да уж, безнадега, – заявил он со смехом, больше похожим на бренчанье расстроенного пианино под пальцами гениального, но съехавшего с катушек музыканта, чем на звуки, издаваемые голосовыми связками.

Нобуэ и остальные с удивлением уставились на него, будто только что осознав, насколько странный у них приятель. Помимо дурацкого смеха, от которого закладывало уши, Исихара стал ритмично напевать фальцетом: «Хей-хей-хей-хей!», подпрыгивая в такт мелодии.

– Вы гляньте, – сказал он наконец. – Кажется, палец-то придется отпилить, как вы думаете? А? А? А? А? Отпилить! Отпилить! Отпилить! – Исихара продолжал подскакивать, точно маленький ребенок, который просит маму приготовить для пикника рисовые колобки вместо сэндвичей. – Хотя дело это не простое, – добавил он. – Видели фильмы про якудза? А? Тут не годится ни мясной нож, ни даже армейский швейцарский. Ага! Нужна пила.

Узнав у Нобуэ, где тот хранит свои инструменты, Исихара принес складную ножовку для обрезания садовых деревьев. Осмотрев ее ощетинившиеся зубья, Исихара было снова захохотал, но сразу же оборвал смех на самой высокой ноте и часто-часто заморгал. Надо заметить, что глаза у Исихары были совершенно особые, не такие, как у нормальных представителей человеческого племени – или любых земноводных, рептилий и птиц, и даже ископаемых чудовищ и инопланетян из фантастических фильмов. Когда он моргал, веки издавали ясно слышимый звук наподобие щелчка – во всяком случае, звукоподражание «щелк» описывает его лучше всего. Не мягкий щелчок осторожно закрываемой двери, а скорее хруст трескающегося стекла. «Хей-хей-хей-хей!» – снова запел Исихара, продолжая прыгать по комнате, хлопать глазами и хохотать, точно расстроенное пианино под пальцами гениального, но съехавшего с катушек музыканта.

– Я добыл пилу, я добыл пилу, я добыл пилу! – блажил Исихара. – И пусть Яно-рин не якудза, палец ему отхвачу! Йа! Йа! Хей-хей-хей! Ведь я прав, правильно? А напишите-ка на кандзи[19] слово «правильно» – раз, два, три, четыре, пять штрихов – и как это читается? Тадасии, вот как! Ведь я по фамилии Тадасии, Исихара Тадасии, правильно? Точно! Йа-йа-йа-йа! Я ведь прав? Держите-ка его покрепче, а я уж рубану, как Кикори-но-Ёсаку[20]: ки-и-и, к-о-о, ри-и-и, но-о-о! И Яно без пальца!

И хотя Исихара распевал всю эту чепуху скорее для себя, вскоре его энергия передалась остальным друзьям. Первым к нему присоединился Нобуэ, который тоже стал прыгать и смеяться.

– Именно, именно, именно так! Исихара-кун совершенно прав! – заорал он, а тут и все остальные принялись скакать по комнате, да так, что пол затрещал.

– Отпилить ему палец! Отпилить! Отпилить! – С этими словами Нобуэ и Сугияма схватили в охапку Яно, который упорно продолжал петь про холм над бухтой, хотя в таком шуме его все равно никто не слышал.

Исихара, размахивая пилой, издал переходящий почти в ультразвук вопль: «Хай-лю-лю-лю-лю-лю!» – и тут Яно, видимо, подключился к некоему источнику сверхсилы. Проще говоря, он пришел в себя и разжал пальцы.

«Токарев» с грохотом упал на пол.

– Вот блин, – выдохнул Исихара. – Все веселье обломал.

– Когда говорят о пистолете Токарева, невольно вспоминается Советский Союз, однако… – Указательный палец Яно был мертвенно бледен и так раздулся, словно его несколько дней вымачивали в морской воде, но его хозяин сохранял завидное хладнокровие.

Все обрадовались, что их друг снова пришел в себя, – кроме Исихары, который, не выпуская ножовки из рук, продолжал бубнить себе под нос и демонстративно не обращал внимания на Яно.

– Уверен, – продолжал Яно, – вам известно, если вы читаете газеты и смотрите новости, что на самом деле эта модель называется «Тип пятьдесят четыре»[21] и производится в Китае…

Яно умолял друзей оставить ему пистолет, но Нобуэ и остальные убедили его, что от оружия нужно избавиться. Было решено закинуть «ТТ» в один из строительных контейнеров для мусора, великое множество которых стояло у стройплощадок рядом с городком Фучу. И поехать туда надо всем вместе, чтобы не дать Яно потихоньку присвоить пистолет.

– Это самая распространенная модель на японском черном рынке, хотя я, понятное дело, держал его в руках в первый раз, – продолжал рассказывать Яно.

Хоть он и согласился с решением выкинуть «Токарев», но продолжал тянуть время. Сначала измазал одну сторону пистолета чернилами и попытался получить оттиск на листе бумаги, чтобы сохранить его на память, как иногда поступают рыбаки, изловившие редкий или интересный экземпляр. Затем полностью разобрал «ТТ» и заменил некоторые рабочие детали частями из моделей, тщательно замотав ставший совершенно бесполезным пистолет скотчем. В свое время Яно посмотрел столько фильмов и прочитал столько романов, где оружию отводилась едва ли не главная роль, что справился с этой работой безо всяких проблем.

– На самом деле его даже нельзя назвать «Токаревым», – объяснял он. – В сущности это «Блэк стар». А «Блэк стар», как вам известно, впервые вышла в пятьдесят первом году.

Разумеется, ни один из приятелей об этом даже не слыхал.

– «Пятьдесят четвертый» был улучшенной копией «пятьдесят первого», но поскольку они оба почти идентичны поздним модификациям «ТТ», полагаю, что наш ствол смело можно называть «Токаревым». Этот пистолет отличается одной особенностью: если его не наставишь прямо в голову или в висок, как я и проделал с этой оба-сан, то запросто промахнешься. Даже якудза не очень любят использовать «пятьдесят четвертый», поскольку трудно угадать, куда полетит выпущенная из него пуля. Хотя, с другой стороны, девятимиллиметровый патрон обеспечивает неплохую убойную силу.

Разглагольствуя таким образом, Яно жевал крекеры с ароматом креветок, запивая их стопроцентным яблочным соком. Он уже закончил возиться со скотчем и сделал еще один глоток сока, когда Нобуэ мрачно посмотрел на него и сказал:

– А ну-ка погоди. Как же так вышло, что оба-сан не заорала и не попыталась убежать, когда ты сунул пушку ей в лицо? Ведь любой в такой ситуации кинулся бы наутек, разве нет?

Яно склонил голову набок:

– Похоже, она о чем-то думала или что-то вспоминала. Она шла по улице и вдруг остановилась, как будто забыла нечто важное…

II

Итак, Общество Мидори сократилось до четырех участниц. Нет нужды говорить, что группа из четырех человек совершенно отличается от группы из пяти или шести, как и от группы из двух или трех человек. Газетный заголовок гласил: «Необъяснимое убийство». Сразу под ним мелким шрифтом значилось: «Нападение на почве наркотического опьянения?». Из комментариев источника, близкого к Управлению полиции, вытекало, что явных мотивов для совершения преступления сыщики не обнаружили, равно как орудия убийства и каких-либо иных улик. Вряд ли следовало рассчитывать, что мерзавец, совершивший злодеяние, будет пойман и изобличен.

Из всех подруг Хенми Мидори владела самой маленькой и самой скромной по обстановке квартирой. Дом, где она располагалась, был поделен на три секции, одну из которых Хенми Мидори и занимала. Здание стояло в одном из самых старых кварталов Чофу. Все здесь дышало суровым покоем: и небольшой садик, и тщательно подогнанные татами, прекрасно гармонирующие с несущими балками и стенами в традиционном стиле. Словом, для поминок по любимой подруге лучшего места было не найти.

– Вот и осталось нас всего четверо, – сказала Сузуки Мидори.

Теперь, когда Иваты Мидори не было в живых, она решила, что настала ее пора стать главой общества. Впрочем, остальным подругам вряд ли приходила в голову мысль о том, что их компания так уж нуждается в руководителе.

Солнце давно зашло, и за окном сгущались сумерки, а все четверо Мидори пили только зеленый чай. Никто даже не притронулся к шоколадным конфетам и сделанным вручную рисовым крекерам с добавлением соевого соуса, что аккуратно были разложены на красном лакированном подносе.

– Нехорошее это число – четыре, – сказала Хенми Мидори. – Нас всегда было шестеро, а теперь, когда сначала Нагии, а потом и Ватаа друг за другом…

Несмотря на царившее среди Мидори похоронное настроение, в комнате явственно ощущался некий оптимистический дух и позитивный настрой. Поминальная служба и погребение Иваты Мидори прошли в ее родном городе Сидзуока, поэтому подруги не смогли провести бдение у останков усопшей. Однако даже отсутствие тела не смогло поколебать решимости оставшихся в живых Мидори. Обычно, когда человек возвращается домой с похорон зверски убитого близкого друга и в задумчивости потягивает зеленый чай, у него становится горько и тошно на душе, а в голове крутятся мысли о беззащитности перед жестоким миром и необратимости свершившегося. Но настрой членов Общества Мидори был совсем другим. Все четверо думали одно и то же: «Так или иначе, мы разберемся с этой проблемой». Вероятно, именно такой образ мыслей и поднимал в атаку солдат в давние годы великой войны и современных террористов-смертников. А может, схема мышления Мидори вообще не предусматривала пораженческих настроений в духе «что было, то было, ничего не поделаешь, надо примириться с неизбежным».

– Кстати о группах с четырьмя участниками, – заметила Томияма Мидори. – Как ни крути, сразу приходят на ум «Битлз».

Она старалась говорить весело, трогательно пытаясь подбодрить остальных подруг.

– Значит, пока Ватаа не погибла, мы были «Роллинг Стоунз»? – с легким смешком откликнулась Такеучи Мидори и улыбнулась.

– А вы помните группы из шести участников? – оживилась Сузуки Мидори, и сразу же вслед за ее словами дух оптимизма овладел языками всех присутствующих.

– У Ютиамады Хироси и «Кул Файф» точно шестеро участников!

– Но ведь для большинства дел шестерых многовато, разве нет?

– С другой стороны, семья с четырьмя детьми, если учесть папу и маму, тоже составит шесть человек.

– А как-то раз мы с сыном, когда я еще была замужем, съели на двоих пять бургеров, но вот на шесть нас так и не хватило.

– На линии Собу поезда ходят по шесть вагонов. А вы что, разве не знали?

– Зато в логотипе «Ауди» четыре кольца, а в олимпийском символе пять!

– А кем бы мы стали, останься нас трое? – спросила Хенми Мидори. – Сестричками Касимаси?

Но перспектива превратиться в аналог третьесортного комедийного трио не слишком впечатлила подруг.

– Это не смешно, – коротко бросила Сузуки Мидори и, приподнявшись, достала из чайного ящика бутылку «Канадиэн клаб». Выплеснув остатки зеленого чая, она наполнила чашку виски и залпом выпила ее, словно пилот-камикадзе перед последним вылетом. – Сестрички Касимаси, ага, как же! Не для того мы вынесли столько страданий, чтобы под конец докатиться до такого!

– Слушайте, слушайте! А если нас останется двое, получится дуэт клоунов?

– А если только одна… то королева эстрады Мияко Харуми?

За такими разговорами женщины незаметно пропустили по стаканчику, и под действием алкоголя к ним вернулся боевой дух старого доброго Общества Мидори.

– Нам известно, кто стоит за этим убийством, – резюмировала Сузуки Мидори. – Это те, кто мечтает превратить нас в сестричек Касимаси или в Саймона и Гарфанкела: дружки Сугиоки!

На следующий день Сузуки Мидори и Хенми Мидори отправились на место убийства Сугиоки. Прикрывшись зонтиками, они не заметили, как к ним подошла юная студентка, которая так напугала Нобуэ и Исихару.

– Прошу прощения, я могу вам помочь? – обратилась она к подругам.

Обе Мидори не были похожи на потерявшихся или нуждающихся в помощи и, ясное дело, перепугались, когда к ним неожиданно подошло это чудовище в девичьем обличье. И неудивительно: один взгляд на такую физиономию отнимал у любого не менее тридцати процентов жизненной энергии.

– Э-э, н-нет, спасибо…

Сузуки Мидори и Хенми Мидори переглянулись. Они принадлежали к тому типу людей, которые имеют обыкновение сравнивать себя с другими и получать удовольствие от чужих неприятностей, поэтому юная студентка поначалу породила в их душах нечто вроде чувства превосходства. «Ну и рожа! – подумали кумушки. – Да уж, молодость – еще не гарантия успеха…»

Вслед за этой мыслью у обеих наступила реакция, а именно: сильное желание бежать прочь от жуткого лица и укрыться на вершине какого-нибудь скалистого утеса. От чувства собственного превосходства не осталось и следа.

– А вы… э-э-э? – начала Хенми Мидори, ощущая, как из желудка к пищеводу медленно поднимается тягучая горькая масса.

– Я живу в здешнем общежитии. А учусь в «Лепестке».

При звуке голоса юной студентки волосы у обеих Мидори (и даже короткая, недавно выбритая поросль под мышками) зашевелились, словно от некоего тлетворного дуновения, и встали дыбом.

– Что еще за «Лепесток»? – спросила Сузуки Мидори, полагая, что речь идет о словечке из молодежного сленга, обозначающем текущие из носа сопли. И хотя ноздри у девочки были чистые и сухие, наличие выделений в виде соплей, слез или даже менструальной крови смотрелось бы на таком лице весьма уместно.

– Это так наш колледж называется: «Цветочный лепесток». Но дело не в этом, а в том, что мне кое-что известно. Я свидетель. – Девица с важным видом выпятила грудь, обтянутую белой хлопчатобумажной блузкой.

Подул прохладный ветерок, и на сиявшее целый день солнце наползла невесть откуда взявшаяся туча.

– Свидетель? – в один голос взвизгнули Мидори. Волосы у них все еще шевелились от страха, а по спинам, предваряя обильное потоотделение, пробегали волны озноба.

– А вы разве не помните? Прямо вот на этом месте, где вы сейчас стоите, убили совсем молодого юношу. Я все видела своими глазами. А потом имела честь помогать полиции в расследовании. А чуть позже я познакомилась с двумя приятелями убитого юноши, они пригласили меня в кафе и угостили мороженым, и у нас была возможность обсудить различные темы, которые интересуют молодежь.

Слушая речь студентки, Хенми Мидори никак не могла побороть волнение. Волоски у нее на теле то вздымались, то опадали, словно трава на поляне, где прилегла Навсикая из Долины ветров[22] и Хенми представилось, что ее вылизывает самый отвратительный в мире мужчина. Наконец ей удалось собрать волю в кулак, и она прохрипела:

– С двумя приятелями? Его приятелями?

– До чего же забавные и веселые ребята! Один из них, который пониже ростом, написал мне номер своего телефона. Считайте меня трусихой, но я еще ни разу не позвонила ему.

«И правильно сделала, – подумала Сузуки Мидори, – а то звук твоего голоса любое оптоволокно расплавит!»

Вслух же она сказала:

– Может, тебе удалось узнать имя этого парня? Дело в том, что мы подруги матери несчастного Сугиоки – ведь так звали убитого? Она желает сделать памятный фотоальбом о нем.

– Его зовут Исихара-сан! – ответила школьница, и в глазах у нее сверкнул огонек.

III

Сузуки Мидори быстро перелистала карманный органайзер от Луи Виттона и, найдя чистую страничку, написала буквами катаканы: «Исихара».

– Кандзи знаешь? – спросила она. – «Иси» пишется как «камень», а «хара» вроде как «поле»? Да, и еще неплохо бы нам его номер телефона. А то как же мы сможем с ним связаться?

– Не, я не знаю кандзи.

Уголки рта девушки отвратительно изогнулись, что, видимо, обозначало озорную улыбку. С виду она напоминала блюдо, приготовленное из тухлых яиц, плесневелого сыра и ядовитых поганок. У обеих Мидори тотчас же скрутило желудок, а на висках выступила испарина.

– Видите ли, – продолжала студентка, – девочки нашего поколения предпочитают записывать мужские имена не кандзи, а катаканой, как пишут иностранные слова. Ведь юноши сами по себе еще ничего не значат, поэтому их имена – всего лишь пустой звук, совершенно бессмысленный, например, Тоси-тян или Фумийя, или Чжун, или Такаси, или Такеси, или Ёсихико, или Кадзу, или Томо, или Юки, или Акира, или Ясуси, или Кейсуке, или Кодзи, или Ёсукэ, или Сатоси, или Тору, или Юдзи – все равно что Картофель, или Желе, или Читос, или Тофу, или Эдамэмэ[23] или Древесный Гриб, или Буйабес[24]. Вот такие уж мы, современные девушки.

По волосам ее собеседниц прямо на шею и грудь стекали капли пота, обильно смачивая воротники блузок. И это был не обычный пот, который источает человеческое тело в сауне или во время игры в теннис, он был гораздо гуще и тяжелее. Стекая за ушами, капли издавали вполне слышимый звук. «Еще пять минут, и я точно чокнусь», – подумала Сузуки Мидори. Странное дело, но юная студентка совсем не выглядела уродливой или неопрятной, однако ужасающая асимметрия ее лица, и особенно глаз, буквально высасывала из собеседника энергию, словно черная дыра.

– Ах да, номер! – спохватилась девушка. – Он у меня в ящике стола, сейчас сбегаю. Или, может, вам угодно сходить со мной? Правда, у меня очень тесно. Конечно, общежитие у нас женское, поэтому существуют строгие правила насчет посторонних: мужчин приводить запрещается. Но женщин мы можем приглашать сколько угодно, особенно таких элегантных и достойных, как вы. Вы не похожи на проповедниц или попрошаек, и кстати, моя подруга, которая учатся сейчас в Лондоне, прислала мне яблочный чай, и я с удовольствием вас угощу.

«Смотреть на такую рожу, да еще прихлебывать чаек? Да я лучше разденусь донага перед каким-нибудь молоденьким красавчиком и отсосу ему носом!» – мысленно воскликнула Сузуки Мидори, а вслух заметила:

– Чрезвычайно мило с вашей стороны! Но мы тоже когда-то учились в колледже и тоже жили в женских общежитиях. Как бы нам ни хотелось составить вам компанию, лучше воздержаться. Ведь женское общежитие – почти святилище, а таких непорочных мест у нас осталось очень мало!

Едва студентка бросилась к зданию общежития за номером Исихары, Хенми Мидори поникла головой и покачнулась. Она непременно упала бы, но Сузуки Мидори вовремя ее подхватила.

– Крепись! – прошипела она. – А то как иначе мы отомстим за Ватаа?

– Да-да, ты совершенно права, – пробормотала Хенми Мидори. Затем она вытащила из сумочки «Лансель» носовой платок от Шанель и протерла виски и шею. – Да что же за чудище такое? Как ее только земля носит! Даже не верится, что у нее тот же набор генов, как и у нас. Когда я увидела ее рожу и услышала голос…

– Ты тоже почувствовала, что теряешь волю к жизни?

– А то! Честное слово, я была готова рухнуть на колени и разбить башку о тротуар, пусть даже из-за этого моему духу не позволили возродиться в Чистой Земле!

– Еще бы. Но слушай-ка, мне тут пришло в голову нечто очень важное.

Едва Сузуки Мидори произнесла последние слова, как перед ними вновь появилась студентка со сцепленными за спиной руками. Обе Мидори почувствовали себя заключенными, в камеру к которым пришел следователь с новым списком вопросов. Они невольно схватились друг за дружку и слегка согнули ноги в коленях, чтобы не упасть от головокружения. Стараясь не смотреть в глаза девушке, Сузуки Мидори переписала номер Исихары.

– Вы точно не хотите чаю? – продолжала настаивать студентка. – А еще у меня есть тыквенный пирог. Я его купила, чтобы угостить девочек в общежитии, но с удовольствием…

Женщины сбивчиво объяснили ей, что очень заняты, поскольку им еще предстоит помогать матушке несчастного Сугиоки делать памятный альбом, а затем бросились прочь. И только лишь пробежав около сотни метров, подруги остановились, дабы перевести дух.

– Давай рассказывай, что тебе пришло в голову? – Даже после спринта в добрую сотню метров лицо Хенми Мидори осталось мертвенно-бледным, без обычного в таких случаях багрового румянца. Если бы она молчала, вполне сошла бы за покойницу.

– Ну сама подумай, – сказала Сузуки Мидори. – Этот самый Исихара, друг Сугиоки, дал девчонке номер своего телефона, так?

– И? – выпучила глаза Хенми Мидори. Рука, сжимавшая платок, замерла на полпути к лицу, на котором выражение недоверия сменилось гримасой отвращения. – Точно! Ведь она сказала, что эти парни водили ее в кафе!

– А разве нормальный мужчина станет есть мороженое в кафе с такой девицей?

– Разве что извращенец или зэк после двадцатилетней отсидки, да и то вряд ли.

– Вот тебе и доказательство, – сказала Сузуки Мидори.

– Доказательство чего?

– Да того, что мы имеем дело с кончеными пидорами. Эти пидоры и убили нашу дорогую Ватаа!

В конце рабочей недели все Мидори встретились на станции Синдзюку. Поезд, шедший до Оцуки, довез их до озера Яманака, на берегу которого приютился отель в японском стиле. Про него рассказала подругам Сузуки Мидори, частенько посещавшая его в былые времена.

Со дня похорон Иваты Мидори прошло уже полтора месяца. Летний сезон закончился, и даже в субботу здесь, на берегах Яманаки, было очень мало народу. Неподалеку от гостиницы располагалась лодочная станция со знаменитыми катамаранами в виде белых лебедей. Мидори давно не путешествовали вместе, и теперь, направляясь к зданию отеля, весело беседовали:

– А как здесь романтично по вечерам, не правда ли?

– Три года назад я ездила сюда со своим единственным любовником…

– А я всегда мечтала прокатиться на таком белом лебеде!

– Поглядите вон на тех регбистов, ну разве не идиоты? Бегают себе полуголыми…

Подруги зарегистрировались в гостинице, приняли душ и вскоре встретились за поздним обедом. В отеле еду не разносили по номерам, поэтому кумушки собрались в зале, где столы напоминали старомодные школьные парты. Вместо обычных пластмассовых стульев постояльцам предлагались круглые деревянные табуретки о трех ножках, которые так и норовили грохнуться набок, сколько бы сидящий ни старался удержать равновесие. Едва Мидори уселись за столом-партой, рядом с кассой отворилось окошко, в котором показалась затянутая в фартук пожилая женщина – родись она лет на тридцать пораньше, была бы отличным кандидатом в члены Общества Мидори.

– Я разогрела несколько порций мисо-супа, – произнесла она хрустальным голоском, который больше подошел бы школьнице. – Если вам угодно, подходите к стойке и наливайте себе сами…

В супе плавали ломтики картофеля и лука-порея. Следом на столе появились большие разноцветные тарелки с салатом из макарон, фаршированным зеленым перцем и курицей под соусом терияки.

– Ну разве не замечательно? – воскликнула Сузуки Мидори. – Я тут лет десять не была, а все осталось по-прежнему.

– Так во многих местах кормят, даже на лыжных базах, – заметила Хенми Мидори, после чего кумушки оживленно защебетали:

– Ой, как здорово!

– Прямо как в молодости!

– А какой вкусный перец!

– А как думаете, картофель органический? Вдруг Такеучи Мидори подняла вверх указательный палец и строго произнесла:

– Та-ак, чего-то явно не хватает. И не хватает нам…

– …Пива! – хором подхватили Мидори.

И в тот же самый момент пол под ними дрогнул и раздалось мощное: «Бум!» Далее последовали новые толчки, сопровождавшиеся тем же звуком и дребезжанием стоявших на столе стаканов. Одновременно послышалось стаккато сухого дробного треска через равные интервалы: «Та-та-та-та». Мидори замолкли и навострили уши, не отвлекаясь даже на огромные бутылки пива, которые принесла официантка.

– Прошу прощения, – обратилась Сузуки Мидори к пожилой хозяйке. – Не скажете, что это за звуки такие?

– Из Кита-Фудзи, – отозвалась та своим девичьим голоском. – Там полигон вооруженных сил, ну знаете, на северном склоне Фудзиямы. Сейчас идут артиллерийские учения.

– Все понятно? – сказала Сузуки Мидори и обвела подруг взглядом.

Те молча кивнули. Они все поняли.

I

– Я же говорила, – продолжала Сузуки Мидори. – Здесь настоящий рай для молодых парочек, но мало кто знает про полигон и залежи оружия. – Она аккуратно налила себе пиво по стенке стакана, чтобы не пенилось.

С того дня, как Ивата Мидори поймала разворотившую ей лицо пулю, Сузуки Мидори постепенно, так сказать, под сурдинку прибрала к рукам роль негласного лидера компании. И сейчас остальные три подруги последовали ее примеру и тоже наполнили свои бокалы, нарушив установленный в обществе обычай не наливать самой себе. Все четверо переглянулись, как бы подтверждая, что старое правило больше не действует. Их поведение подтверждало суровую действительность: ни у одной из подруг больше не осталось никого, кто бы мог позаботиться о них, или о ком они могли бы позаботиться. Когда их было шестеро, Мидори просто не задумывались о подобных вещах. Собираясь на квартире или в доме одной из кумушек, они всегда наливали друг другу, приговаривая: «Тебе не помешает еще выпить», или: «Позволь-ка мне за тобой поухаживать». Трое из оставшихся в живых Мидори были заняты в деловой сфере и знали, что в Европе и США мужчины всегда сами наполняют бокалы дам, а хозяин дома точно так же ухаживает за своими гостями, особенно если на стол поданы изысканные и дорогие вина. А ведь совсем недавно в тех же странах довольно широко освещались инциденты на корпоративных вечеринках, когда женщины обвиняли коллег-мужчин в сексуальных домогательствах только на том основании, что последние позволяли себе подливать им в бокалы напитки. Но, как бы то ни было, каждая из Мидори самостоятельно наливала себе вовсе не из ощущения полного одиночества.

– Ну-с, поехали! – провозгласила Сузуки Мидори, и все подняли бокалы.

С тех пор как смерть унесла двоих из них, Мидори невольно начали делать выводы. Никому из них не удалось найти такого мужчину – не считая, конечно, их многоуважаемых отцов, – которому они от всего сердца захотели бы наполнить стакан или которому позволили бы подлить себе вина. А уж теперь, на пороге сорокалетия, шанс найти такового и вовсе приближался к нулю. И все же дело было не в одиночестве. Каждая из Мидори не сомневалась, что испытать всепоглощающую страсть к мужчине ей мешало множество самых разных обстоятельств – семейный уклад, правила поведения в обществе и в рабочем коллективе. И теперь им стало ясно, что вежливая фраза: «Позволь-ка мне за тобой поухаживать» была призвана замаскировать истинное положение дел.

Но почему эти выводы и прозрения, пусть даже и не вполне осознанные, появились у них только сейчас? Может быть, причиной тому послужила внезапная и необъяснимая смерть двух подруг? Почившие Мидори так и не успели разобраться в собственной жизни – и уже не успеют никогда. И теперь именно в их честь оставшиеся в живых Мидори сами налили себе пива и с тихой печалью сдвинули бокалы. Одиночество тут было ни при чем. Ибо все четверо надеялись, пусть негласно и не отдавая себе отчета, что хотя бы у них еще остается шанс.

– Канпай![25] – Подруги дружно осушили бокалы. – За успешную операцию.

В воскресенье Мидори проснулись довольно рано. Чтобы занять время до вечера, когда у них была назначена встреча с нужным человеком, они собирались взять напрокат велосипеды и исследовать предгорные маршруты. Несколько позже они запланировали привал, чтобы отобедать в итальянском ресторанчике с довольно экзотичным интерьером, изобильным меню и вполне пригодной кухней. После обеда Мидори надеялись славно поиграть в теннис, а ближе к вечеру вдоволь покататься по озеру на катамаранах-лебедях.

– Однажды у меня случился роман с мужчиной, который был буквально помешан на велосипедах. Куда бы мы ни поехали отдыхать, он только о них и говорил. Кажется, это было так давно, а на самом деле, если припомнить, прошло всего каких-то семь лет… – делились подруги воспоминаниями, отправляясь за велосипедами.

Станция проката находилась в крытом металлическим профилем павильоне минутах в десяти от гостиницы. Там, в шезлонге, они обнаружили старика-управляющего в соломенной шляпе, который был немедленно разбужен и выдал им два велосипеда-тандема под названием «Колеса любви» желтого и розового цветов. И теперь Мидори катили вдаль от озера по гладко вымощенной дорожке, вдыхая ароматы утренних трав и подсыхающей земли.

– И вы на многих курортах катались на великах?

– Ну да, то есть нет… Все больше на выходных, как теперь вспомню. Но больше всего мне понравилось, думаю, в Канаде.

– Ты была в Канаде? Вот повезло! Я смотрела передачу про Канаду по телику. Похоже, там невероятно красиво?

– Да я только Ванкувер и видела. Мой любовник поехал туда в командировку и пригласил меня его навестить, как бы такой тайный визит, но всего на три дня. Конечно, там круто, пейзажи и все такое, но заняться абсолютно нечем. Только и оставалось, что кататься на великах.

– Хенми, а ведь раньше ты об это не рассказывала! А ты же уже была тогда замужем? Значит, завела интрижку?

– К тому времени мы с мужем жили раздельно… впрочем, и у велолюбителя была та же ситуация. Короче, колесили мы с ним по Ванкуверу, а вечером приезжали в местный зоопарк. Маленький такой, но все же зоопарк. Конечно, не ровня нашим зоопаркам в Уэно или Тама, но у входа, где продают билеты, стояли просто волшебные ворота, как сказочный домик, а сбоку нарисован один из тамошних зверей, но без всякой пошлости, понимаете. Я до сих пор помню то место. Или лучше сказать, только его я и помню.

– А что за зверь? Гризли? Или лось какой?

– Белый волк. Он считался там гвоздем программы, как у нас в Уэно большая панда, и возле его клетки вечно толпился народ, но мы приезжали уже на закате, когда большинство посетителей уже уходили. Помню, как мы покупали билеты и шли смотреть на волка, а сердце у меня билось, словно у школьницы, хотя мне было уже за тридцать.

– Что, из-за белого волка?

– В основном из-за него, хотя и мой велосипедист тоже имел значение. А самое смешное, что сейчас я почти ничего о нем не помню. Да, конечно, мы встречались совсем недолго, но все же странно, что, с одной стороны, я едва могу вызвать в памяти образ мужчины, с которым у нас были серьезные отношения, а с другой – стоит закрыть глаза, в малейших подробностях вижу того белого волка. Он был совсем один, другие волки сидели в отдельной клетке. Или даже там не было клеток как таковых: скорее, огороженные участки в виде горной местности с большими валунами и все такое. И каждый раз – мы ходили туда трижды – этот белый волк возлежал в благородной позе на самом большом камне, смотрел вдаль и совсем-совсем не шевелился. А я все спрашивала своего друга: «Он живой?» И до сих пор, когда я катаюсь на велосипеде, а это, как вы понимаете, бывает нечасто, откуда же время взять, – так вот, когда я все-таки катаюсь, то сразу вспоминаю белого волка, как он сидит, словно статуя, на своем сером камне, а я без конца спрашиваю: «Он живой? Живой? Живой?»

Итальянский ресторан приютился в лесистой местности среди летних дач и небольших частных вилл. Само здание выглядело довольно необычно: наружные стены состояли из цементных блоков круглой, треугольной и квадратной формы. Длинное название заведения вряд ли удалось бы произнести на одном дыхании: «Монте Варварини ди Новента». Когда Мидори, громыхая велосипедами, подъехали ко входу, их приветствовал иностранец в поношенном смокинге, который проблеял: «Ирассэймасэ!»[26] Внешностью он напоминал южанина, но, скорее всего, был не итальянцем, а выходцем со Среднего Востока или из Южной Америки. Подруги заказали спагетти, карпаччо, суп с овощами и пасту лингвини. Кроме самих Мидори, в зале не было других посетителей, что превращало ресторан в отличную иллюстрацию краха политики экономического пузыря. Ко всеобщему удивлению спагетти карбонара были украшены мелко накрошенным яйцом вкрутую.

– У меня на работе была одна сотрудница, ну чуть старше двадцати, которая вышла замуж. И она пригласила меня на свадьбу, поскольку мы с ней иногда вместе пили чай. Обычно она подкалывала меня, называя старой девой, но однажды отозвала меня в сторонку и говорит: «Такеучи-сан, я завела интрижку!»

– Ох ты ж! И ведь только что вышла замуж?

– Да, буквально пару месяцев назад! Но дело-то в том, что с этим парнем, своим любовником, она встречалась и до свадьбы. И уверяла меня, что он идеально ей подходил, но замуж не звал, поэтому она и решила: «Ну ладно, на тебе свет клином не сошелся!» – и выскочила замуж за другого мужчину, с которым встречалась параллельно. А вот тот-то, за которого она вышла, был типа чиновник, госслужащий, что ли, очень серьезный и консервативный, да и секс с ним был так себе: не успеешь оглянуться, как делу конец, а уж его болтовня утомляла ее чуть не до смерти. А тот, другой, работал в каком-то бутике в Аояме, играл в группе, мог достать наркотики на любой вкус, хотя у него, похоже, водились и другие подружки, кроме нее. Она встречалась с ним два-три раза в неделю; а несколько дней назад ее чинуша обо всем узнал, и вот как: после очередной встречи с любовником она не заметила, что презерватив соскользнул и остался у нее внутри, а муж его обнаружил во время исполнения супружеского долга. Она тогда подумала: «Да и ладно, наплевать», – и выложила благоверному все как на духу. И представляете? Он расплакался, как маленький, и стал умолять ее: «Заводи сколько угодно любовников, только не бросай меня!»

И все четверо Мидори согласились: такому мужику и жить-то незачем.

После обеда подруг ждал теннисный корт.

II

Они вдосталь помесили колесами тандемов дорожную грязь, пока добирались до корта, а затем в стилизованном под бревенчатую хижину домике взяли напрокат мячики и ракетки у чрезвычайно прыщавого юноши. Он отправил их на корт «Б», где Мидори разбились по двое, чтобы сыграть пара на пару. Поскольку раньше они теннисом не занимались, мячик постоянно улетал в аут, да и длинные розыгрыши тоже не получались, но четыре подруги все равно веселились и верещали от восторга, словно школьницы на соседних площадках по обе стороны от них. Корт был арендован на два часа, однако уже через час бесконечных прыжков и воплей радости, когда хоть кому-то из них удавалось попасть по мячу, Мидори утомились и расселись по скамейкам, где принялись поглощать энергетические напитки и болтать. Кумушки даже не успели вспотеть, но зато осуществили свою мечту поиграть в теннис на берегу озера и были крайне довольны собой. Томияма Мидори вперилась взглядом в смутные очертания горы Фудзи и произнесла:

– Нет, вы только подумайте… Когда я была маленькой, я приезжала сюда. Не ради тенниса, конечно. Мне очень нравилось озеро Яманака. Странно, почему я потом совсем забыла об этом… Мой отец работал в банке, который на время отпусков бронировал места для своих служащих в одном из местных отелей. Судя по расположению Фудзи, отель, похоже, находился вон в той стороне, у дальнего берега Яманаки. Если идти пешком отсюда, то надо обойти вокруг половины озера. Кажется, мы сюда приезжали каждое лето, но мой папа был всего-навсего простым клерком, так что оставался только на три дня, а то, помнится, и всего на сутки. Так или иначе, мы часто здесь бывали. Интересно, сколько же мне было лет, – папа тогда носил меня на плечах, значит, я была совсем малышка, в первом или втором классе, не старше. Помню наш номер, не роскошные апартаменты, а довольно скромный домик, гостиная и три-четыре спаленки наверху с двухъярусными кроватями, зато он стоял на склоне холма, а в саду был мангал для барбекю, самый простенький, кирпичный, с тяжелой железной решеткой сверху, и я помню, что перед отъездом мы обязательно готовили лапшу якисоба, хотя вообще-то мы много чего там жарили – всевозможные овощи, стейки, картошку, гамбургеры, креветок, и взрослые пили пиво, а нам, детям, наливали апельсиновую шипучку, а вечером перед сном всегда запускали фейерверки. Папа обычно брал отпуск сразу после праздника Бон[27] то есть примерно в то же время, как сейчас, и разве не забавно, что я вдруг вспомнила об этом? Как-то раз мы купили фейерверк под названием «Фонтан радуги», который выпускает огромный сноп разноцветных огней, но запал отсырел и не загорелся. Обычно мы начинали с небольших петард и бенгальских огней, а дальше по нарастающей, и тот «Фонтан» я припасла на самый конец, и когда он не загорелся, я очень огорчилась и заплакала, а папа подбежал ко мне и спросил: «Что такое?» – и я указала ему на дымящийся фейерверк, и отец присел на корточки и потянулся к нему – и представляете, чертова штука сработала! Отцу удалось спасти левую руку и лицо, но правую он не успел отдернуть и получил очень серьезный ожог. Знаете, эти фейерверки при горении имеют очень высокую температуру, выше, чем обычный огонь, и рука у папы совсем побелела, но он не хотел меня пугать, поэтому пытался улыбнуться, хотя от боли прикусил губу, чтобы не закричать. Он подержал руку под струей холодной воды, а после наложил мазь от ожогов, но вскоре рука все равно раздулась вдвое против прежнего размера. А он продолжал уверять меня, что ему совсем не больно, и все это ерунда. В последний раз я вспоминала об этом случае много лет спустя, когда пыталась сварить похлебку с черепаховым мясом, которое мне принесла сотрудница. Нагревая воду, я случайно дотронулась до кастрюли и обожгла палец. Совсем чуть-чуть, но боль была адская, и я сразу вспомнила об отце: он сжег всю ладонь, и я даже представить не могла, как он мучился, и все-таки пытался сделать вид, что ничего особенного не случилось, лишь бы не расстраивать меня! И тогда я подумала: а ведь он действительно заботился обо мне. И все-таки забавно, не правда ли? Я и правда об этом совсем позабыла и только теперь почему-то вспомнила…

– Да потому что твое сердце только теперь открылось, – промолвила Сузуки Мидори.

Томияма Мидори согласно кивнула. И то же сделали остальные две Мидори. Но почему же их сердца открылись именно сейчас? Только потому, что они следовали своим истинным желаниям. Раньше они не понимали, чего хотят. Раньше они вообще ничего не хотели.

– Когда я была замужем, то все время витала в облаках, думала о всяких разных вещах, и сейчас я начинаю понимать, почему так было.

Подруги крутили педали катамарана, медленно пересекая мерцающую дорожку от заходящего солнца, а их волосы подхватывал и развевал вечерний бриз.

– Когда мы с мужем беседовали за обедом или просто болтали во время прогулки, я почему-то всегда думала о другом. Но тогда мне даже не приходило в голову, что так нельзя, – продолжала Сузуки Мидори, покосившись на скрывающееся за горизонтом солнце. – Ведь с мужем приходится разговаривать о многих вещах, верно? А поскольку детей у нас не было, муж постоянно рассказывал мне о своих сослуживцах: что один из его коллег, который как-то заходил к нам в гости, оказывается, болен раком; что парня, поступившего на службу одновременно с ним, обманула хозяйка некоего клуба, повесив на него огромный кредит, и теперь жизнь бедолаги превратилась в настоящий ад, ну и прочие подобные истории. А еще у нас была кошка по имени Фу Минь, мы дали ей китайское имя, потому что она была наполовину сиамская; мне тогда только перевалило за двадцать, и я совсем не желала выглядеть скучной домохозяйкой, у которой только и разговоров, что о передачах по телику, так что я в основном старалась рассказывать о Фу Минь, но даже когда мы вместе смеялись над проделками нашей кошки, я все равно думала о чем-нибудь другом. «Вот сегодня, – рассказывала я мужу, – Фу Минь погналась за мухой, вспрыгнула на кофейный столик, но нечаянно приземлилась на видеокассету, поскользнулась и чуть не свалилась на пол!» И в это самое время мыслями я витала совсем в другом месте, думала обо всяких глупостях. Например, о том, как утром, когда я провожала его до станции, мимо прошла высокая женщина в костюме, и он несколько секунд на нее глазел, и я решила: «Так вот какой тип женщин ему действительно нравится!» Подобные мысли превращались в своего рода навязчивую идею, которая все больше и больше укреплялась в сознании, и в конце концов я начинала ненавидеть собственного мужа. Мне было не с кем поговорить о таких вещах, так что оставалось только жалеть себя и тянуть лямку дальше. И даже когда мы сидели рядом и смеялись над историями о Фу Минь, эти мысли продолжали крутиться у меня в голове. Каждый раз в присутствии мужа меня одолевали сомнения, и наконец я начала думать, что сама виновата, что я плохая жена, но и об этом не могла ни с кем поговорить. А потом, через полгода или год. Фу Минь заболела этим самым гидро-пери-что-то, когда в животе скапливается вода, и умерла, а после ее смерти мне стало не о чем разговаривать с мужем. Не то чтобы я так уж горевала из-за Фу Минь, но будто голова сделалась абсолютно пустой. Я хочу сказать, кошка была ни при чем. Беда в том, что я никогда не рассказывала мужу, о чем думаю на самом деле. Да, пожалуй, я сама виновата, но у меня вечно так. Я не умею заниматься чем-то одним и думать только об этом. Даже, простите, во время секса у меня появляются посторонние мысли. Я понимаю, это просто ужасно, и в конце концов мне стало так противно, что я подала на развод. И даже расставание не решило проблему. Зато теперь… самое удивительное, что теперь все изменилось.

В лучах заходящего солнца западный склон Фудзиямы окрасился лиловым, почти лавандовым цветом.

– Все изменилось…

Ветер стих, и по стеклянной поверхности озера протянулась длинная тень лебединого катамарана, словно предвещая скорый приход темной ночи.

– Есть на свете место, – задумчиво произнесла Сузуки Мидори, вспомнив фразу из какой-то книги, – где ночь считается живым существом, фантастическим зверем. Не день теряет свои краски, а приходит зверь по имени ночь и пожирает весь мир.

Маленький бар, который они искали, притулился в узком проулке между станцией велопроката и сувенирной лавкой. Заведение, зажатое между кофейней и прилавком с лапшой, можно было опознать только по старомодной вывеске над незастекленной дверью.

Нужный им человек уже был здесь и угощался виски «Сантори олд» со льдом и содовой. Когда Мидори отворили дверь и заглянули внутрь, он помахал им рукой и произнес: «Привет! Сюда, сюда идите!» От самой макушки и до подошв лакированных штиблет он излучал, наряду со слабым запахом пота, ауру человека, которому не везло с дамами, не везло абсолютно и бесповоротно.

Бар оказался совсем крошечным: коротенькая стойка да три столика. Других посетителей, кроме мужчины, не было. Как только подруги вошли, их поприветствовала хозяйка, которая пренебрегла помадой и прочей косметикой, однако густо накрасила веки синими, зелеными и коричневыми тенями – не самое лучшее решение. При ней была круглолицая девочка среднего школьного возраста, но с интеллектом явно ниже среднего. Обе проблеяли: «Ирассэймасэ!»

Сузуки Мидори, сообразив, что никто из подруг не захочет сидеть рядом с мужчиной, героически приняла удар на себя. Их новый знакомый, видимо, выбрал лучшие вещи из своего гардероба, нимало не заботясь о том, как они сочетаются друг с другом. На нем были желтая рубашка, брюки в розово-серую клетку, лиловые нейлоновые носки и коричневый пиджак в черную полоску. Костюм дополнял ярко-красный шейный платок.

– Меня зовут Сакагучи, – представился мужчина.

Он служил в вооруженных силах.

III

– А вы, значит, те самые Мидори.

Даже во время разговора Сакагучи прихлебывал виски с водой, отчего фраза звучала приблизительно так: «А вы, значит, бульк, те самые, бульк-бульк, Мидори».

Щеки и кожа вокруг глаз сильно порозовели, но Сузуки Мидори понимала, что в этом виноват не только алкоголь. Мужчина сильно нервничал и находился чуть ли не в полуобморочном состоянии. Служащему вооруженных сил вряд ли случалось бывать в окружении стольких женщин сразу, пусть даже кумушек почтенного возраста, а уж тем более четырех женщин, которые питали к нему живой интерес. Подруги почувствовали его состояние, едва присев за стол.

– Что-нибудь выпьете? – осклабился мужчина. – Когда я говорю о выпивке, я имею в виду виски и только виски. Больше в этой забегаловке ничего приличного не найдешь. – Улыбка у него была отталкивающая и даже пугающая. – В старые добрые времена этот виски назывался «Дхарма». Не правда ли, забавно? Дхарма… Его упаковывали в деревянные ящики по шесть бутылок. Когда я учился в школе, то думал, что вот стану важным человеком, и мне будут носить целые ящики «Дхармы» в качестве подарков. Но потом, буквально в одночасье, вдруг приходит понимание, что на свете существуют еще и «Эрли таймс», и «Джим Бим», и «И. В. Харпер», и не успеешь привыкнуть, что в мире есть столько разных сортов, как все вокруг прекращают пить именно твой любимый местный виски. Ничего, если я разбавлю? В этом баре, должен заметить, отличная вода. На заднем дворе есть колодец, и я попросил, чтобы хозяйка с дочкой каждый день приносили мне свежей. Там даже нету механического насоса, только ведро и веревка, ну прям как в старые времена.

Мидори с большим трудом заставили себя улыбнуться, опасаясь, что после преувеличенной похвалы воде хозяйка будет таскать ее им всю ночь напролет.

– Виски с водой вполне подойдет, – сказала Сузуки Мидори.

– Не такие уж мы юные, – подхватила Томияма Мидори, – чтобы не сохранить приятных воспоминаний о «Сантори олд»!

Сакагучи, кажется, немного успокоился и тоже улыбнулся. Даже сама хозяйка и ее дочурка издали нечто вроде вздоха облегчения за стойки, и подруги почти осязаемо почуяли, как напряжение покидает зал, словно воздух выходит из шарика. Прежде им не случалось встречать человека, способного одной лишь улыбкой посеять ощущение всеобщей паники.

Сакагучи перестал улыбаться и сказал:

– Слышал я о вас, дамочки.

Мидори отхлебнули виски с водой.

– Да неужели, – вежливо улыбнулась Хенми Мидори. – Ну хорошо, нам тоже один человек рассказал и о вас, и об этом баре, и о том, когда вас можно тут застать.

Человек, которого упомянула Хенми Мидори, был коротышкой неопределенного возраста с лицом жертвы аборта; Мидори свели с ним знакомство в одном из ночных клубов. Человек этот, согласно его же собственной рекомендации, лет двадцать трудился в фирме, выпускающей детскую одежду, а года три тому назад, когда контора приказала долго жить, стал работать агентом и посредником во всякого рода делах. Хенми Мидори и Сузуки Мидори встретились с ним в холле одного дорогого отеля в Западном Синдзюку. Коротышка появился в неброском костюмчике и, попивая чай с молоком, подвинул через стол к обеим Мидори блокнот, предложив:

– Напишите, чего именно вы хотите.

Хенми Мидори черкнула несколько слов и протянула блокнот обратно вместе с деньгами в конверте. Сумма гонорара составляла 250 000 иен, без учета стоимости чая с молоком.

– Товар в машине, – сообщил Сакагучи. – Позже я передам вам его прямо в руки, но сначала кое-что объясню. – Внезапно он осекся и прикусил губу. Похоже, он собирался что-то сказать, но постеснялся.

– О, не беспокойтесь, – поспешила вставить Хенми Мидори. – Деньги у нас с собой, как договаривались.

– Да я не про то, – покачал головой Сакагучи, причем у него вдруг проявился странный акцент, похожий на провинциальный говор. – Мне сообщили о вашем заказе где-то с неделю назад. А у меня в наличии всего несколько винтовок М-шестнадцать. Пришлось изрядно попотеть, чтобы найти требуемое, и я так замотался, что сначала даже не подумал как следует, но сегодня, пока я ждал вас, дамы, мне как обухом по голове ударило.

– Что случилось? – ласково, словно давняя подруга, спросила Сузуки Мидори, заметив, что собеседник чуть не плачет.

Мидори не могли ему позволить впасть в истерику, ведь Сакагучи должен был передать им заказ и научить с ним обращаться. Но в то же время Сузуки Мидори невольно задалась вопросом, какие же именно флюиды исходят от непривлекательных мужчин. Похоже, они испускают нечто вроде запаха, причем и возраст, и место рождения, и профессия не имеют абсолютно никакого значения. Возможно, картину прояснил бы анализ мочи, волос или крови, выявив особое вещество, виновное в отсутствии женского внимания к таким особям.

– Дело в том, что лет десять тому назад здесь, у этого озера, я встретил женщину по фамилии Мидори, а у всех вас точно такая же фамилия – Мидори. То ли это карма, то ли еще что, не знаю, но та Мидори страшно меня обманула.

– Ох ты ж! – едва заметно выдохнула ярко накрашенным ртом Такеучи Мидори.

Сакагучи ее замечание, похоже, приободрило. Наполнив стакан и осушив его, он пробормотал себе под нос:

– Да-да, обманула.

– Мы прожили вместе около полугода, – продолжал Сакагучи, – но одной лжи я никогда ей не прощу. Видите ли, я родился в горной местности и поэтому не очень разбираюсь в рыбе. Откуда ж мне знать, что голова рыбы бури, взрослой особи желтохвоста, считается одним из самых изысканных деликатесов? Один мой сослуживец по батальону, родом с острова Кюсю, решил уволиться из вооруженных сил, поскольку собирался жениться. Чем женитьба мешает службе, я так и не понял, но теперь многие молодые парни бросают службу. Короче, замолвил я за него словечко где надо, и он благополучно отчалил домой. А через некоторое время присылает мне целую рыбину бури, обложенную льдом, все честь по чести. Мы с товарищами и решили ее приготовить и слопать. Но я тогда был без ума от своей Мидори, наслаждался каждым днем, проведенным с ней, жил на всю катушку, сами понимаете, ну и сказал ей про эту рыбу. А она такая мне говорит: «Но голову-то вы не будете есть?» Отрезала эту самую голову, завернула и унесла с собой. А потом мне сказали, что именно голова бури и есть самая лакомая часть, из нее делают деликатес бури-дайкон. Мои товарищи стали надо мной смеяться, а ее прозвали Воровка Бури. Но это еще не все. Она постоянно меня обманывала.

– Ох ты ж! – снова вздохнула Такеучи Мидори и одарила Сакагучи сочувствующим взглядом. – Это ужасно!

Сакагучи подлил себе еще виски, слегка разбавил водой и выпил одним махом. Не успев полностью проглотить напиток, он наклонился вперед и, потрясая руками, возопил со слезами на глазах:

– Но самая страшная ложь заключалась в том, что она говорила, будто работает стюардессой, а на самом деле оказалось, что она всего-навсего гид на автобусных экскурсиях!

Мидори хором вздохнули, чтобы не рассмеяться в голос, и активно закивали, когда Такеучи Мидори воскликнула:

– До чего же отвратительно так обманывать людей!

– Тогда я не знал, что у моей Мидори были другие мужчины. А потом выяснилось, что она приходила ко мне, только если ей не удавалось договориться с остальными. Но действительно меня убил – хотя поводов для злости она мне давала изрядно – именно тот случай, когда она сварила рыбью голову с редькой дайкон и угостила другого мужчину. Знаете, я больше в рот не возьму ни бури, ни дайкона! А еще моя Мидори довольно неплохо пела, и поскольку она знала, что я никогда не летал на самолете, то наврала мне, что стюардессы в обязательном порядке поют для пассажиров рейса.

Чтобы не хихикать, слушая исповедь Сакагучи, подруги поспешили переспросить:

– Вы действительно никогда не летали на самолете?

– Да раз двадцать летал, когда прыгал с парашютом, но то военная авиация. А больше всего мне обидно, что она постоянно убеждала меня, будто я тоже очень хорошо пою. Естественно, я сразу заподозрил, что это очередная ложь, с тех пор не могу исполнить ни одной песни. А вы… не будете возражать, если я сейчас попробую?

– Ну что вы! Конечно, спойте нам что-нибудь, обязательно спойте! Мы обожаем мужской вокал!

Сакагучи выбрал песню «Ржавый нож» Юдзиро Исихары. Исполнение оказалось настолько плохим, что текст приобрел особенный надрыв. Слушая завывания Сакагучи, Сузуки Мидори вспомнила поговорку, что жизнь прожить – не поле перейти; Такеучи Мидори сделала старый как мир вывод, что жизнь не может состоять только из счастливых моментов; Хенми Мидори мысленно дала обет всегда держать сердце открытым и неизменно прощать своих врагов, а Томияма Мидори твердила про себя, что, даже достигнув дна, не стоит отчаиваться, надо оттолкнуться и плыть навстречу новому счастью.

Сакагучи пел, закрыв глаза и ухватив микрофон обеими руками. Когда он одолел все три куплета и вывел дребезжащим голосом последние слова, со лба у него градом катил пот. Жутковатая семейка за барной стойкой внимала ему с горящим взором и бесконечной решимостью – так домохозяйки из Корпуса гражданской обороны провожали в небо очередную эскадрилью юных камикадзе. К моменту окончания песни наряды подруг насквозь промокли от выступившей испарины.

– Вот, принимайте, – сказал Сакагучи, достав из салона своей машины большую спортивную сумку и осторожно вытащив оттуда похожий на телескоп предмет чуть длиннее теннисной ракетки. – Легкое противотанковое оружие, или гранатомет М-семьдесят два, вот как оно называется. Стреляет шестидесятишестимиллиметровой кумулятивной гранатой. Исключительно эффективно, и при этом мало весит, так что даже женщина может спокойно с ним управиться. Только одноразового применения. Американцы оставили их целый контейнер после совместных маневров пару лет тому назад. Такая штука проста в обслуживании, так что вы сделали правильный выбор.

I

Общество Мидори не спешило сразу же открывать боевые действия, едва заполучив гранатомет. Вместо этого подруги сосредоточились на изучении тактики партизанской войны и методов террористических атак. Поскольку все четверо ходили на работу, занятия проводились по вечерам. А тем временем Мидори продолжали свои вылазки во вражеский стан для наблюдения за Исихарой и прочей компанией.

Был субботний вечер. На квартире Сузуки Мидори собрались только три участницы общества: Хенми Мидори вела наблюдение за домом Нобуэ.

– Значит, так. У кого-нибудь есть вопросы или предложения по вчерашнему занятию? – Сузуки Мидори отпила зеленого чаю и поочередно взглянула на Такеучи и Томияму.

С недавних пор общество решило отказаться от употребления алкоголя на занятиях. Особенно по субботам, когда собрания затягивались почти до рассвета, а выпивка снижала концентрацию и навевала сон.

– Я прочитала великолепную книгу, – вскинула руку Такеучи Мидори, отставив чашку с эспрессо, который подливала себе из термоса. – Это труд знаменитого южнокорейского генерала Пак Сун Юпа «Принципы ведения антигерильи». Три дня назад мы обсуждали книгу Че Гевары «Герилья», помните? Команданте писал именно о партизанской войне, а Сун Юп, соответственно, о противодействии ей. Он большой специалист, так как сражался с коммунистами из Северной Кореи. И он…

– Помолчи-ка минуточку, Такии, – перебила Сузуки Мидори. – Ты, кажется, стала меньше краситься? Я смотрю, даже без помады обошлась.

Такеучи Мидори побледнела и тихонько охнула. Рука скользнула в сумочку, что лежала рядом, и через мгновение Такеучи уже смотрелась в маленькое круглое зеркальце.

– Простите, – произнесла она с искренним раскаянием, – я совсем забыла…

– Я не придираюсь, поверь, – прервала ее Сузуки Мидори, отпивая зеленого чаю. Она недавно произвела подсчеты и выяснила, что чай и кофе куда более экономичны в плане расходов, нежели бренди, вино или виски. А ведь всего несколько дней назад она бездумно отдавала пять-шесть тысяч иен за бутылку «Сейдзё Исии», тогда как стограммовый пакетик зеленого чая «Ямэ» или «Юдзи» стоил всего три тысячи, и его хватало дней на десять. Тем более что содержащийся в нем кофеин повышал работоспособность мозга. Лидеры партизанских и террористических групп всего мира советовали заменить алкоголь чаем, и сейчас Сузуки Мидори понимала, почему.

– Я тоже не раз совершала такую ошибку и была вынуждена бежать до первой уборной, чтобы поправить дело. Так что я сейчас говорю с высоты своего опыта. Разве Гевара и Маригелла[28] не сходились во мнении, что самые важные навыки следует неустанно повторять и совершенствовать? Вот почему я об этом напоминаю. Невнимание к макияжу легко может войти в привычку, вы даже сами ничего не заметите. А вот человек со стороны обязательно засечет даже небольшие изменения в нашем поведении и привычках. Нам ведь не хочется, чтобы люди сочли наши действия подозрительными, верно? Вот почему, несмотря на плотный график занятий, мы должны по-прежнему раз в неделю посещать наш караоке-клуб, а при покупке справочных пособий соблюдать осторожность, ездить за книгами в магазины в дальних городках, прикрываться веерами, наряжаться в молодежном стиле и носить вещи, которые мы раньше ни за что не надели бы, вроде вот этих фиолетовых джинсов. Осторожность и еще раз осторожность, повторяю вам. Нельзя терять бдительность. Ведь для женщин нашего возраста довольно странно интересоваться книгами о партизанской войне и терроризме. Не об том ли нас предупреждают и Маригелла, и Натали Менигон из «Прямого действия»? Мы уже потеряли двух соратниц, Нагии и Ватаа, и должны позаботиться, чтобы ни одна ниточка не привела к нам после акта мести тем уродам, которые ответственны за их смерть.

Такеучи Мидори послушно закивала, вынула из косметички помаду «Шанель» и спешно накрасила губы:

– Ну как? – спросила она. Широко улыбнувшись и подняв вверх большие пальцы, она добавила: – Теперь я как следует замаскировалась!

Возможно, определенную роль сыграла помада, но улыбка Такеучи Мидори вышла настолько необычно, что остальные две подруги вытаращили глаза.

– Такии! – воскликнула председательница Сузуки. – Откуда взялась такая соблазнительная улыбка? Даже у меня сердце екнуло!

– Действительно, Такии, – подхватила Томияма Мидори, – тебе сотрудники еще не говорили, что ты стала очень горячей штучкой?

Такеучи Мидори потупилась, зардевшись, и призналась, что было такое.

– Начальник отдела спросил, – пояснила она, – не завела ли я нового любовника. Я даже удивилась. Никак не могла взять в толк, к чему он клонит.

– А ведь ты и правда завела нового любовника, – заметила Сузуки Мидори и кивнула в угол комнаты, где стоял зачехленный гранатомет. – Но давай вернемся к обсуждению. Что там такого хорошего в книге корейского генерала? Есть что-нибудь полезное для нашего дела?

Такеучи Мидори наклонилась над исчерканной карандашом книгой:

– Ну, думаю, вроде бы ничего такого особенного, но… Ага, подождите-ка минутку! Вот, например: «Японцы не имеют опыта партизанской войны». Нет, не то… А, вот еще: «Одна из милейших особенностей человеческой природы заключается в том, что как только человек начинает слабеть с психологической или моральной точки зрения, он обращается к привычке и обычаю». Ну, вот что-то такое… Хотя это нам не сильно поможет, да? Одна теория. – Такеучи Мидори закрыла книгу и пожала плечами, сохраняя на губах игривую полуулыбку.

Сузуки Мидори и Томияма Мидори тем временем гадали, что могло вызвать в подруге такую разительную перемену – да и в них самих тоже. Обе слышали на службе то же самое: «Томияма-сан / Сузуки-сан, в последнее время вы прекрасно выглядите…»

Странное дело. Не так давно члены Общества Мидори проводили время за рассуждениями на тему «Как найти хорошего мужчину», причем «хороший мужчина» обязательно виделся очень богатым (лишь бы позже не разорился), представительным, чтобы водил по фешенебельным ресторанам, отелям и клубам на зависть подругам. Все шестеро (на тот момент) Мидори делились своими романтическими историями и их неудачными финалами. «Угадайте, что сегодня было! Иду я такая по улице, и вдруг подруливает эдакий джентльмен на „бентли“ и говорит…» или: «Однажды молодой красавчик из нашей конторы – от него все наши девчонки прям без ума – вдруг подходит ко мне и заводит разговор, причем совсем не по работе, и я даже покраснела…» Таких историй было рассказано великое множество, но ни одна из подруг так и не добилась успеха в любовных приключениях. В те дни Сузуки Мидори казалось, что у всех у них словно на лбу написано: «Хочу найти мужчину!», отсюда и неудачи. А самое смешное, что стоило только расхотеть, как мужской пол мигом счел их желанными.

Было уже довольно поздно. Томияма Мидори посмотрела на стенные часы и заметила:

– Пора бы уж Хенми вернуться…

Часы показывали половину четвертого утра, и окна в квартире Сузуки Мидори запотели от конденсата. Уже давно минули и влажные дни сезона дождей, и жаркое лето, и теплая ранняя осень. Стояла середина ноября – время теплых свитеров, горячих супчиков и костров.

– Ей, бедняжке, наверное, холодно там…

Трем подругам ничего не оставалось, кроме как ждать, попивая зеленый чай и эспрессо. Но новости, которые должна была принести с собой Хенми Мидори, стоили долгого ожидания.

Стрелки на часах показывали начало пятого, когда Мидори услышали, как к дому подъехало такси.

– Это Хенми! – воскликнула Такеучи Мидори, вскакивая с места и бросаясь к окну.

Подруги столпились у двери, чтобы поприветствовать разведчицу. Хенми Мидори сильно замерзла и выглядела совершенно изможденной, но первым делом, задыхаясь, выпалила:

– Есть! Они наши!

Хенми Мидори отвели в комнату и, прежде чем выслушать ее отчет, предложили выпить чего-нибудь теплого.

– Кофе? Зеленого чаю? Может, с молоком?

– Вы помните, – начала Хенми Мидори, подлив немного виски себе в кофе, – что мы не можем угрохать их в квартире, где они собираются. – Она выпила, и голос зазвучал энергичнее: – Гранатомет можно использовать только в том случае, если позади есть не менее двадцати метров свободного пространства, иначе есть риск поражения самого стрелка. Так вот, сегодня я заняла наблюдательный пост, как и в прошлую субботу. Но в тот раз, как я вам уже рассказывала, они сели в большой микроавтобус «тойота» и куда-то отправились. Машины у меня не было, поэтому я не смогла выяснить, куда их понесло. Зато сегодня я предусмотрительно припарковала свой «аккорд» рядом с их домом, и около двенадцати ночи парни… не самое удачное определение для пятерки невиданных уродов, которые непонятным образом сумели найти друг друга. Так вот, они снова сели в «тойоту» и куда-то направились. И куда, как вы думаете? Прямиком к Изу, а потом остановились на пляже около Атами. А знаете, что они там делали? Вы не поверите. Они устроили настоящее караоке для самих себя! Представляете, концерт посреди ночи на пляже в малюсенькой бухточке на бетонном волноломе…

II

– На бетонном волноломе!!!

Изо рта Сузуки Мидори, которая выкрикнула эти слова вслед за Хенми Мидори, вылетели три тоненькие ниточки слюны. Она схватила со стола бутылку виски, покрутила ее в руках, плеснула себе в чашку и выпила, не разбавляя. Такеучи Мидори и Томияма Мидори последовали ее примеру, словно ковбои в старом вестерне.

Первой озвучила общую мысль Такеучи Мидори, чье дыхание источало жар и аромат виски:

– А значит, мы сможем убить их всех разом!

Прошло три недели. Нобуэ с друзьями становились все мрачнее и мрачнее. С той ночи, когда Яно сообщил им об успешном применении своего «ТТ» против Иваты Мидори, кривая настроения компании медленно ползла вниз. Частично этому способствовало постепенное наступление холодов. Последняя вечеринка на пляже прошла скучно и вяло. И хотя сегодня приятели собрались в первый раз за прошедшие три недели, каждый витал в собственных мыслях, безучастно поглощая свои припасы и ни с кем ими не делясь. Особого изобилия на столе не наблюдалось. Нобуэ достал из холодильника несколько последних банок пива, примостив их на своем углу стола; Исихара ограничился двумя баночками саке, купленными в уличном автомате; Като возил по столешнице бутылкой отечественного вина, на которой еще был виден ценник на восемьсот иен, а Яно принес крохотную бутылочку «Эрли таймс».

Все пили каждый свое, кроме Сугиямы, который пришел с пустыми руками. Он сидел с выражением полного отчаяния, ни на секунду не покидавшего его понурой физиономии. Кожа у него на лице вполне могла сойти за вяленую рыбью шкуру. Нобуэ со своими пятью банками сидел прямо напротив Сугиямы и даже не замечал, что тот бросает на него и на остальных страдальческие взоры. Несчастному оставалось лишь созерцать, как его друзья управляются со своими напитками. Нобуэ и в голову не приходило угостить его пивом. Но вскоре на щеках Сугиямы расцвел гневный румянец, и он, уставившись на Нобуэ, не отводил взгляд добрых три минуты. Однако на лице последнего не читалось ни малейших признаков того, что он заметил маневр товарища или догадался о его чаяниях. Сугияма уже хотел было перевернуть стол и выбежать вон, но тут же вспомнил, что дома, в однокомнатной каморке площадью в шесть татами, ему решительно нечего делать. Из провизии в холодильнике имелись бутылка саке (впрочем, уровень жидкости не превышал одного миллиметра), два яйца, купленные в прошлом месяце, стакан ячменного чаю, заваренного еще летом и теперь превратившегося в колонию белой плесени, и, наконец, вскрытая упаковка якисобы быстрого приготовления. В итоге Сугияма поднялся, сохраняя на лице все то же мрачное выражение, и направился вокруг стола в сторону Нобуэ, качая головой и неразборчиво бурча:

– Ну и кошмар, США выводят войска из Сомали! Слыхал, Нобу-тин?

Нобуэ уставился на него и тупо переспросил: – Чего?

Сугияма решительно взглянул ему в глаза и вдруг стремительно, словно улепетывающий за шкаф таракан, схватил со стола одну из банок. Не успел Нобуэ протестующее воскликнуть: «Эй!» – как Сугияма вскрыл банку и принялся шумно глотать. Высосав пиво до последней капли, он пробормотал:

– М-м, вот так, вот так, вот так, – и как ни в чем не бывало уселся обратно.

Никто из друзей не задумывался о причине общей подавленности, но дефицит закуски тоже не добавлял энтузиазма. Нобуэ вытащил из холодильника вакуумную упаковку рыбной колбасы с написанным по вертикали названием легендарной рыбообрабатывающей компании «Маруха»; такие висят в каждом магазине, напоминая о временах девятнадцатого столетия. Однако Нобуэ и в голову не пришло порезать колбасу и предложить остальным. Вместо этого он выдавил на кончик колбасы с полпальца майонеза, зачем-то засмеялся: «Ах-ха-ха-ха!» – и откусил около двух сантиметров. Внимательно изучив отметины своих зубов на колбасе, он опять посмеялся, капнул еще майонеза и откусил очередную порцию.

Исихара, по-видимому, пришел голодным: кроме банок саке он прихватил три котлеты в магазинной упаковке – пенопластовый контейнер, завернутый для герметичности в пленку. Хотя Нобуэ не выложил на стол ни палочек для еды, ни соуса, измученный мозг Исихары отказывался понимать, что нельзя есть котлеты руками и тем более без соуса. Он тупо тыкал указательным пальцем в пластиковую упаковку, оставляя на ней небольшие вмятины. Обычно даже столь невинное по степени разрушений занятие вызывало у него приступ безудержного веселья, но сейчас, на пустой желудок, лишенный большей части жизненной энергии, он лишь слабо хихикал. А ведь провести без смеха хоть сколь-нибудь значимый отрезок времени для Исихары было весьма и весьма необычно. Даже избитый до полусмерти, он продолжал бессмысленно гоготать – такие случаи действительно бывали.

Однажды, года три тому назад, пьяный Исихара болтался по Центральному парку в Синдзюку. Запрыгнув на скамью, он принялся во всю мощь своей глотки орать популярные японские песни. Из темноты ему со всех сторон кричали, чтобы он заткнулся, но куда там! Тогда из сумрака выступили трое бездомных, подошли к скамейке, на которой возвышался орущий Исихара, стащили его на землю и измолотили до полусмерти, а затем, обливаясь слезами ярости, всерьез попытались задушить. Вообще в таких местах, как Синдзюку или Сибуйя, убийство не такая уж редкость, но Исихара все же умудрился выжить. Несмотря на явственные признаки цианоза от удушья, он внезапно начал хохотать, да так неудержимо, что перепуганные бомжи предпочли отступить. Нобуэ, впервые услышав эту историю, удивился, как можно смеяться при таких обстоятельствах. «Не знаю почему, – ответил Исихара, – но мне действительно стало смешно! – И он тотчас же опять заржал, вспомнив тот случай. – Меня накрыло волной ослепительного света и потусторонних звуков, и я решил, что попросту глупо не смеяться. Когда смеешься, даже безо всяких на то причин, чувствуешь себя лучше. Но главным образом мне не хотелось терять отличную возможность повеселиться…»

Като, в свою очередь, ел виноград, запивая его вином. Когда он покупал вино и расплачивался на кассе, крайне непривлекательная девушка в синих рабочих штанах, словно фермерша былых времен, сообщила ему, что в магазине проходит акция в поддержку производителей из префектуры Яманаси, и покупателям в качестве подарка полагается огромная кисть темного крупного винограда. Запивать виноград вином даже для такого человека, как Яно, было совершенной нелепостью.

– Вот уж действительно, масло масляное, – бубнил он себе под нос. – Все равно как зерно и виски или, например, гречневая лапша и гречишный джин.

Яно пил нечто более приличное – «Эрли таймс», но по части закуски ему не повезло. Пришлось обходиться восемью солеными бобами, которые он обнаружил в кармане своей виниловой ветровки, – этакое напоминание о трудных днях японских солдат в конце Тихоокеанской кампании. Считая себя обладателем математического склада ума, Яно снял с руки «Касио» восьмиугольной формы и уставился на электронные цифры. Как только проходило ровно три с половиной минуты, он издавал тоненький писк, напоминающий сигнал будильника, и бросал в рот соленый боб, после чего крутил его на языке ровно одну с половиной минуту, как бы проникаясь вкусом, раскусывал и медленно пережевывал до состояния однородной кашицы. Каждый раз, когда он раскусывал боб, на физиономии появлялась блаженная улыбка.

Но хуже всех приходилось Сугияме. Еды, как и выпивки, у него не было совсем. Он обводил взглядом рыбную колбасу, виноград, котлеты, соленые бобы, мысленно сортировал их в порядке убывания привлекательности: котлеты, колбаса, бобы. Виноград, по его мнению, подходил только для десерта, о чем он и сообщил товарищам невнятным бормотанием, снова перемежая его соображениями о выводе американских войск из Сомали, но положение не улучшилось: положить на зуб ему по-прежнему было нечего.

Мало того что ни один из друзей не пытался найти причину упадка духа в компании, никто даже не старался хоть как-нибудь подбодрить товарищей. Им было невдомек, что стоит лишь скинуться и купить на всех большую бутыль саке, или бочонок пива, или бутылку дешевого бурбона, как дела сразу пойдут на лад. Хотя среди друзей не было выходцев из по-настоящему бедных слоев, они не привыкли помогать другим. Приятелям не хватало воображения, чтобы почувствовать, интуитивно понять, о чем думает и что чувствует их собрат. С самого детского сада в головах у них засело убеждение, что помогать другому – себе дороже. По мере взросления ни один из них не потрудился стать нужным хоть для кого-то, и никто ни разу не испытал дружеской поддержки. С самого детства не получая сочувствия, невозможно научиться сочувствовать окружающим, невозможно даже распознать и оценить хорошее к себе отношение.

Судорожно лакая украденное пиво, Сугияма даже не задумался, что он будет пить, когда оно закончится. Высосав всю банку, он почувствовал себя страшно одиноким. Блуждая скорбным взглядом по комнате, он посмотрел в окно и вдруг вскочил и дико заорал:

– Ух ты!

Бросив пустую банку, он метнулся к подоконнику, совершив почти идеальный тройной прыжок.

Остальные прекрасно знали, что́ могло привлечь его внимание, и поэтому тоже мигом повскакивали со своих мест с бутылками в руках. Все пятеро щека к щеке столпились у окна и прижались носами к стеклу. Там, за стоянкой, в окне напротив, сквозь тюлевые занавески их взорам предстал знакомый силуэт. Трудно было понять, полностью ли раздета девушка с потрясающей фигурой или все-таки нет. Возможно, она была в нижнем белье, купальнике или трико, но очертания ее тела вырисовывались совершенно отчетливо. Чувства всех пятерых прильнувших к окну приятелей вылились в единый вздох. До их ушей доносилась едва различимая ритмичная музыка, и они сообразили, что девушка с потрясающей фигурой танцует – не энергичное диско или нечто наподобие аэробики, а чувственный романтичный танец, предполагающий плавное кружение с раскинутыми руками.

Приятели пожирали глазами ее медленно кружащую в далеком окне фигуру, ее невообразимо длинные, прекрасные ноги, высокую грудь, тугие округлые ягодицы. Их чувства перешагнули грань вожделения и похоти, перейдя к неодолимому благоговению. Друзьям хотелось броситься ниц и воздеть руки к небу, как делают дикари, простирающиеся перед своими идолами. Яно и вправду метнулся в сторону, упал на колени и начал молиться.

Молитва приняла форму песни: классической композиции Сатико Нисиды «Дождь из лепестков акации».

III

Словно месса или реквием, песня набирала мощь, по мере того как к Яно присоединились остальные. Приятели совсем потеряли чувство времени и между куплетами то несвязно бормотали что-то, то вздыхали, не отрывая взгляда от окна напротив. Они уже пятый раз повторяли припев, когда наконец силуэт скользнул за занавеску, и девушка исчезла из виду, вероятно, направившись в ванную. Но пятеро молящихся остались стоять на коленях, растянув духовный катарсис еще минут на десять.

– Это было вос-хи-ти-тель-но! – не сказал, а буквально выдохнул Като, когда все вернулись за стол.

– Эй, О-Суги, возьми себе пива, – отрывисто бросил Нобуэ и протянул Сугияме еще одну банку.

Исихара, чавкая, принялся за котлеты, даже не вынув их из упаковки. В какой-то момент у него в глотке застрял кусок пенопласта или пленки, и когда лицо посинело от удушья, Исихара внезапно захохотал, веером рассыпая вокруг крошки котлет. Долгожданный смех Исихары ознаменовал смену настроения всех присутствующих, и Яно, проглотив сразу три оставшихся боба, хлопнул в ладоши и крикнул:

– Эй, ребята! Минуточку вашего внимания, пожалуйста!

По его требованию все скинулись на общее угощение, и началось веселье.

Когда Яно и Като вылезли на металлическую лестницу двухэтажного дома и, грохоча, стали спускаться, Хенми Мидори, сменившая на посту Сузуки Мидори, насторожилась. Противник начал перемещение, и она нажала кнопку вызова на своем мобильном телефоне. Томияма Мидори и Такеучи Мидори сейчас вели наблюдение за подковообразной бухтой около Атами, и поблизости находилась только Сузуки Мидори, которая припарковалась рядом с семейным рестораном метрах в ста от улицы, где стоял дом Нобуэ. Коротая время, Сузуки Мидори сидела в ресторане и потягивала капучино. Не успела она сделать третий глоток, как ее пейджер отключился. В горле у нее мгновенно пересохло, но кофе был слишком горячим, чтобы сразу его проглотить. Памятуя о том, что никто из посетителей ресторана не должен заметить ее волнения, она встала из-за стола и деревянной походкой направилась к выходу, где стоял таксофон. И хотя никто даже не повернул головы в ее сторону, Сузуки Мидори на всякий случай повторила про себя легенду: мол, она рисковая домохозяйка из пригорода и собирается встретиться со своим тайным любовником.

– Привет, солнышко. Это я. Есть новости?

– Прости, кажется, ложная тревога.

– О, ты все еще в конторе?

– Да. Мне показалось, что все собрались уходить, но появились лишь двое из них. Видимо, пошли за выпивкой. Боюсь, я тут надолго застряла.

– Я буду ждать тебя, солнышко! – Сузуки Мидори повесила рубку, вернулась за свой столик и жадно выпила сразу полчашки остывшего капучино.

За последние пару недель Хенми Мидори узнала, как трудно вести наружное наблюдение за домом. В предместьях современного Токио нет ничего более неестественного и подозрительного, чем праздношатание по ночам, причем не важно, кто вы и как одеты. Однако она много размышляла о том, как сливаться с окружающей обстановкой, и делилась идеями с подругами. Лучше всего для маскировки подошел бы младенец или, наоборот, пожилой человек. Никому и в голову не придет подозревать человека, рядом с которым находится тот, кто нуждается в опеке и помощи – только, разумеется, не посреди ночи. А вот собака в любое время хороша. Однажды Хенми Мидори одолжила у знакомого забавного лохматого песика породы ши-тцу и невозбранно вела наблюдение за домом Нобуэ. Естественно, пришлось запастись полиэтиленовыми пакетами, чтобы убирать за собакой, да местные школьницы не давали ей проходу, норовя погладить животину и пища на всю округу: «Кавайи-и-и!» Хенми сразу почувствовала себя местной жительницей. Часто она надевала костюм для бега трусцой и брала с собой тару для спортивных напитков. Сегодня она оделась просто: свитер, кроссовки и джинсы. Наряд дополняла болтавшаяся на плече сумка для покупок. Прогуливаясь в таком виде, она прекрасно понимала, что с наступлением темноты выглядит все более неестественно.

Яно и Като забежали в продовольственный и винный магазины, и теперь с мешками, полными провизии и выпивки, карабкались вверх по металлической лестнице. Дом Нобуэ располагался как раз на границе между жилой и торговой зонами. Совсем рядом работал круглосуточный продовольственный магазин, где толпился народ. Но после полуночи, когда по обе его стороны закрывались винная лавка и видеосалон, на улице воцарялись покой и тишина. А когда по линии Кейо проходил последний поезд, квартал становился практически безлюдным.

Минут за десять до закрытия видеосалона к Хенми Мидори обратился пьяный мужчина и спросил, как пройти по такому-то адресу. Он с трудом выбрался из такси, и когда машина тронулась, крикнул вдогонку:

– Козлина! – а затем подошел к Хенми Мидори: – Из-звините, где здесь корпус два второго квартала?

Ни по лицу, ни по одежде незнакомца не удавалось определить его возраст. Он мог оказаться как гораздо моложе, так и гораздо старше Хенми Мидори, и она заподозрила, что это полицейский агент в штатском, прикинувшийся гулякой.

– Я просто жду друга, он живет здесь рядом, – сказала она, – но сама я не местная, так что, боюсь, не настолько хорошо знаю этот район. Возможно, вам нужно туда, прямо по улице? Во всяком случае, шестой корпус находится именно там, а тут седьмой – видите номер на телефонном столбе?

– Да-да, точно. Вы совершенно правы, – произнес мужчина извиняющимся голосом. – Я возвращаюсь домой. В смысле, в квартиру, дома-то у меня нет. Я теперь живу один, уже месяца три как. По словам Сатико, она меня бросила только потому, что мне не дали должность в Сингапуре, но я-то знаю, что она просто ушла к другому. Мне рассказали, что она ведет шикарную жизнь, ездит на «ягуаре», ну и все такое, но знаете, где-то с полгода назад у нее из сумочки выпала бутылочка с вазелиновым маслом, которым младенцев мажут, я подобрал и спрашиваю: «Зачем оно тебе?» А она отвечает: мол, для кожи, чтоб не пересыхала, но я готов биться об заклад, что это для ее гнусных развлечений с тем шикарным кавалером. Каких именно, я точно не скажу, но, вероятно, чтобы смазывать там и сям, или для того, чтобы хорошо скользило, вот для таких пакостей. Э, простите меня… Я вообще-то знал, где корпус два, просто хотел, понимаете, нормально поговорить. Просто поболтать. Когда не вышло с должностью в Сингапуре, мы с Сатико только ругались. Ну а с женщинами в барах, сами знаете, какие разговоры: «Эй, пошли со мной в отель!» – «Да ни за что!» Я думал заказать эротический массаж, но за час нужно выложить пятьдесят тысяч иен, так что там уже не до разговоров. Но вы так любезно пытались мне помочь, и я вам чрезвычайно признателен, просто чрезвычайно. И знаете, мне действительно приятно с вами поговорить…

Мужчина продолжал разглагольствовать в том же духе, а Хенми Мидори никак не могла избавиться от мыслей о его возрасте. На улице было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть лица, однако ни во внешности, ни в голосе мужчины не осталось живой человеческой энергии. Скорее он напоминал призрака, застрявшего между смертью и жизнью, и складывалось ощущение, что при попытке коснуться плаща незнакомца рука пройдет сквозь него, как через воздух.

– Не причиняйте никому зла, ладно? – сказал на прощанье мужчина. – Я не имею в виду себя, я говорю о людях вообще. Нехорошо причинять зло людям, определенно нехорошо.

– Я понимаю, – отозвалась Мидори.

– Спасибо вам, спасибо, спасибо! – повторял, удаляясь, мужчина.

Мидори проследила взглядом за его неуверенным передвижением, а когда он отошел достаточно далеко, пробормотала:

– Идиот…

«Что ты знаешь о зле? – думала она. – А как насчет людей, которым зло уже причинено? А как насчет тех, кого убили?»

С того дня, как погибла Ивата Мидори, Хенми взяла себе за правило перед сном и сразу после пробуждения не мастурбировать, как она раньше поступала почти ежедневно, а сильно, до боли щипать себе щеки и губы. Пуля проделала в голове Иваты Мидори дыру размером с кулак, так что ни один бальзамировщик не сумел бы привести ее лицо в порядок. На труп в открытом гробу было невозможно смотреть без содрогания. «Бедная Ватаа! Как ей было больно!» Даже по прошествии времени, стоило Хенми Мидори подумать об этом, у нее на глаза наворачивались слезы. Если боль от щипков ногтями так велика, то какой же она была, когда кусок свинца вырвал у несчастной пол-лица? А если бы такое случилось с одним из близких или членом семьи прямо у нее на глазах? Эта мысль жгла огнем Хенми Мидори. Ее выворачивало наизнанку даже от одной попытки представить, как ее отец, мать, сын или дочь получают пулю в голову или грудь и мучительно умирают у нее на руках. Она часто задумывалась о тех, кто жутко мучает соплеменников, словно считая их совершенно другим биологическим видом, однако…

Из квартиры Нобуэ послышался нарастающий шум. Мидори даже различала смех мерзавцев. Судя по всему, они играли в «камень-ножницы-бумага». За те несколько недель, что велось наблюдение, Хенми Мидори запомнила каждого из них в лицо. Даже если забыть о том, что они сделали с Ватаа, лица у них все равно были омерзительными. Интересно, какое воспитание приводит к появлению подобных уродов? До чего же замечательно было бы убить их всех вместе с родителями, братьями и сестрами, убить самым жестоким способом!

Тут один из объектов спустился по металлической лестнице, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Он забрался в минивэн и включил зажигание. Хенми Мидори снова достала мобильник:

– Они все покидают квартиру, дорогуша. Давай скорее сюда!

I

«Камень-ножницы-бумага» на этот раз окончились тем, что первое место занял Яно, следом шел Като, а дальше Сугияма, Нобуэ и Исихара. Двое последних загрузили костюмы и оборудование в машину, а вслед за ними в салон набились и остальные. За руль сел Исихара.

– Не повезло мне, просто мне не повезло, – напевал он, крутя руль.

Раньше он никогда не оказывался на последнем месте, и сейчас ему впервые пришлось крутить баранку. Их игра была не столько соревнованием, а жеребьевкой: все игроки выкидывали фигуры одновременно. Противники орали, скакали, истерически хохотали, катались по полу, бились головами об стены, корчились в судорогах, а иногда даже блевали от перевозбуждения. И самое интересное, что их сумасшедшие выходки имели действительный результат. Техники наподобие статистического метода или прогнозирования вероятностей тут не работали; успеха можно было достичь только путем концентрации. Копируя ритуалы, которые проводят перед битвой западноафриканские воинственные племена йоруба и гереро, друзья подпрыгивали, словно ужаленные, судорожно извивались, выпучивали глаза, визжали и ревели во всю мощь легких, и тот, кому удавалось переплюнуть других в безумстве, обычно выигрывал и в «камень-ножницы-бумага». Исихара обычно побеждал противников при помощи ритма: как только начинался счет, он принимался трястись, словно шаман индейского племени тараумара, объевшийся пейотлем, или сиамский кот, которому намазали горчицей задницу. Остальным не удавалось достичь такой степени концентрации, и они начинали нервно посмеиваться, теряя собственный ритм. Но на этот раз Исихара выбыл из игры после первого же раунда. Мало того что теперь он не допускался к участию в представлении, так ему еще и нельзя было пить. Обязанности водителя заключались в том, чтобы довезти группу до места, помочь установить освещение и камеры, настроить звук и на трезвую голову ждать окончания «концерта», а затем проделать те же действия в обратном порядке.

Исихара не сомневался, что причина его сегодняшнего проигрыша не в потере боевого духа. Во время счета он изобразил так называемую эротическую разминку, принципы которой вычитал в статье о сексуальных практиках. Он тряс конечностями, с удивительной скоростью вращал туловищем и крутил шеей, причем смеялся так, что кожа на лице чуть не лопалась. На счет «ножницы» он, как и Нобуэ, выбросил «бумагу», и оба проиграли. Яно, Сугияма и Като показали «ножницы». Разыгрывая с Нобуэ два последних места, Исихара сменил тактику и совершил последовательность движений, которую считал некой эзотерической разновидностью йоги: испуская из глубины горла пронзительный писк, напоминающий крики дельфинов, он обеими руками скреб тело от паха до шеи, одновременно перебирая ногами, точно Мохаммед Али на ринге. Такие манипуляции обычно наводили остальных друзей на смутную мысль, что на свете все-таки есть вещи поважнее игры в «камень-ножницы-бумагу». Нобуэ, лицезрея пляски Исихары и слушая его вопль: «Только не во время йогийогийоги-и-и!» – мысленно уже смирился с поражением и смиренно показал «ножницы». Исихара, продолжая скрести левой рукой яйца и грудь, не сомневался в своей победе. Он издал боевой клич – и внезапно снова выбросил «бумагу». Некоторое время он стоял столбом, тупо уставившись на собственные пальцы. Придя в себя, он молча развернулся и поплелся прогревать машину. На лице у него застыла улыбка, глаза поблескивали в свете осенней луны, а его мерцающая аура была такой яркой, что могла бы вызвать припадок у нервного человека или ребенка, но все же ему было очень грустно.

– Мне просто не повезло, – твердил он сам себе.

Когда автомобиль несся по Футю-авеню, на заднем сиденье уже вовсю шло веселье. Като, по-матросски балансируя в подскакивающем минивэне, выбирал концертные костюмы для выступления. Яно, невероятно радуясь своей первой победе за восемь месяцев, широко улыбался и повторял:

– Даже не верится! Подумать только, я – я! – буду исполнять главную партию! Такого со мной не случалось со школы, когда на конкурсе талантов я изображал Тони Тани и пел «Ча-ча-ча на счетах». Меня вызывали на бис несколько раз, устроили стоячую овацию…

Нобуэ тщетно пытался выяснить у Яно, какую песню тот собирается исполнять сегодня вечером, поэтому Като выбрал композицию сам.

– Яно-рин, а Яно-рин, – потряс он Яно за плечо, – «Любовь до гроба» подойдет?

Но Яно его не слышал и только улыбался себе под нос, рассказывая историю своего школьного триумфа, хотя его все равно никто не слушал:

– Фокус в том, что я лучше всех умел считать на счетах, но у нас в классе был один придурок по фамилии Накаяма, и я поспорил с ним на его электронный калькулятор и выиграл, обставил его. А этот Накаяма, вот в чем дело, уже в четырнадцать – и не из-за болезни или типа того, а просто потому что волосы у него от природы редкие, – начал носить парик. Наверное, ему родители посоветовали. И вот однажды во время землетрясения парик свалился, и весь класс понял, что волосы у него ненастоящие, и Накаяма пришел в ярость и начал бить и пинать любого, кто попадется под руку. Вот какой придурок, хотя, кажется, инцидент с париком случился уже после того, как я обставил его на счетах…

История Яно никого не интересовала, но он все бубнил и бубнил без конца.

Сугияма занял третье место, а значит, ему выпала участь быть на бэк-вокале, поэтому он начал распеваться, монотонно выводя: «А-а-а-а-х-х» между двумя глотками спиртного, которым он угощал и остальных. Для вечеринки Яно и Като купили в винном магазинчике «Горо-тян» на углу несколько двухлитровых алюминиевых бидонов пива и большую бутыль виски «Сантори уайт» и теперь перекатывали сосуды с выпивкой туда-сюда, словно мячи для регби. Скоро все набрались в хлам. Тем временем из пары десятков костюмов, купленных в складчину, Като выбрал один, который больше подходил для исполнителя в жанре энка из низкопробного кабаре: голубой атлас, лацканы с блестками из фальшивого золота и соответствующая рубашка с галстуком-бабочкой. Он немедленно облачился в него, хотя спьяну в трясущемся минивэне такие манипуляции вызывали у Като позыв к рвоте, о чем он тут же весело сообщил окружающим. Закончив экипировку, он раздел Яно, хотя тот продолжал бубнить свою историю о противостоянии калькулятора и счетов, и стал его наряжать, словно куклу Барби, в кожаный костюм с косыми застежками-молниями. Низ костюма представлял собой мини-юбку на лямках, украшенных металлическими красными розочками как раз на уровне сосков. При виде такого преображения Сугияма и Като разразились одобрительными возгласами, обдав переодетого Яно пивным перегаром. Тем не менее тот продолжал нудить про калькулятор и счеты, даже когда Като зачесал ему назад волосы, накрасил губы помадой и обрядил в сетчатые колготки, дополнив образ туфлями на высоких каблуках. Тем временем Сугияма напялил кимоно с блестками и попытался прослушать предложенную к исполнению песню, однако из-за слишком туго подвязанного пояса оби неожиданно для всех блеванул. Яно на своих шпильках поскользнулся на блевотине и грохнулся об пол. Это ничуть не смутило Сугияму, который, допев песню до конца, стал орать Исихаре, чтобы тот включил трек заново.

Ведя машину по скоростному шоссе Томеи, Исихара пел «Любовь до гроба» вместе со всеми, однако, поскольку он не пил с того момента, как они покинули квартиру Нобуэ, ему никак не удавалось избавиться от странного раздражающего предчувствия беды. Когда машина выехала на шоссе Одавара-Ацуги, безумство на заднем сиденье вышло на новый уровень, поскольку обычно спокойный и уравновешенный Като высунул голову в боковое окно и, захлебываясь собственной блевотиной, стал орать на всю округу:

– Любо-овь до гроба-а-а-а!!!

Наблюдая за Яно, Сугиямой и Като, которые снова и снова повторяли припев, продолжая дуть пиво и виски, Нобуэ не мог сдержать улыбку. Эти трое, обычно подавленные, сейчас отрывались на полную катушку. Рвотные массы забрызгали весь пол минивэна, и все-таки друзья наконец-то взбодрились. С наслаждением вдыхая свежий воздух, струящийся через приоткрытое окно, Нобуэ решил закурить и полез на пассажирское сиденье позади Исихары.

– Что за дела, Иси-кун? – спросил он, прикурив сигарету. – Ну проиграл ты в «камень-ножницы-бумага», обидно, конечно, но с чего ты вдруг так притих? Тебе что-то не нравится?

Глаза Исихары налились кровью – он редко сидел за рулем и по неопытности не отрывал взгляд от дороги.

– Като, Сугияма и Яно вообще слетели с катушек! – продолжал Нобуэ, устраиваясь на пассажирском сиденье. Так у нас и бухла не останется. Будто в первый раз дорвались до выпивки.

– Нобу-син, – заговорил Исихара, продолжая немигающим взором следить за дорогой, – я не знаю, в чем дело, но у меня дурные предчувствия.

Исихара припарковал машину на привычном месте около пляжа, километрах в десяти от Атами. От шоссе Манадзури туда вела узенькая и незаметная дорожка, которая оканчивалась у огромного бетонного волнореза. Яно, Като и Сугияма, пошатываясь, вылезли из машины с микрофонами в руках и заорали:

– Эй, давайте скорее!

Исихара и Нобуэ с трудом вытащили наружу все оборудование. Нобуэ включил в машине свет, чтобы Исихаре было удобнее, а затем побежал в сторону пляжа. Никто из друзей не заметил, что метрах в двадцати от них в тени гигантского бетонного монолита притаились четыре женщины.

II

Небольшой пляж располагался в подковообразной бухте, где возвышался закругленный бетонный волнорез высотой около трех метров. К нему вела узкая тропинка, обрамленная густыми зарослями сосен. Место было надежно укрыто от посторонних взоров, так что с дороги не просматривалось даже при зажженных фарах минивэна. Заметить его можно было только с моря, но поздним субботним вечером в заливе Атами болталось лишь несколько рыбачьих лодок. К тому же пляж не пользовался популярностью ни у туристов, ни у местных влюбленных парочек. Пейзаж украшали нагромождения бетонных блоков, напоминающих исполинские детские кубики; воняло гниющими водорослями, а сам пляж, где обломков камней было больше, чем песка, по размеру примерно равнялся баскетбольной площадке. Картину дополняли остовы старых автомобилей и рыбацких лодок, которые делали пляж еще более холодным и безжизненным.

Это место обнаружили Яно и Като пару лет назад. Как-то раз воскресным вечером Яно страдал от безделья и гонял на плеере одну и ту же композицию в стиле хаус. Почувствовав наконец, что вот-вот окончательно тронется, Яно позвонил Като и уговорил его покататься на автобусе. Они несколько раз пересаживались с маршрута на маршрут и в конце концов оказались на побережье. Молча бредя по берегу, они и наткнулись на этот пляж. Тогда им еще не пришло в голову устраивать здесь свои караоке-выступления, поскольку сам ритуал пока не был придуман. Като нашел среди камней разорванные и окровавленные женские трусы и рассказал об этом Нобуэ.

– Насильник всегда возвращается на место преступления! – объявил Нобуэ, и с тех пор каждую субботу десять недель кряду вся команда в полном составе торчала на пляже в засаде.

После десятой вылазки Яно выразил сомнение в том, что здесь и впрямь произошло изнасилование девственницы:

– В конце концов, трусы могли принадлежать и какой-нибудь пятидесятилетней оба-сан, забывшей купить тампоны.

И тут словно шоры упали с глаз остальных. И правда, глупо на основании одних лишь грязных разорванных трусов надеяться стать свидетелями изнасилования юной, ангельского вида, но отчаянно похотливой нимфетки, которых полно в порнофильмах. С другой стороны, за два с половиной месяца ребята успели привыкнуть к безлюдному пляжу, и тогда Исихара предложил использовать его для представлений, с чем все и согласились.

Раньше счастливчиков, выигравших в «камень-ножницы-бумагу» и получивших право петь, было четверо, но после смерти Сугиоки их число сократилось до трех. Распределение ролей было очень четким, и ему неукоснительно следовали на протяжении всего действа. Исихара на этот раз остался в машине рядом с портативным генератором, который, чтобы не мешал шум, ставили в самый конец салона. От генератора через приоткрытое окно тянулись провода в сторону пляжа. Там уже были присоединены две видеокамеры, одна из которых размещалась на треноге, а с другой сегодня работал Нобуэ, делая «наезды» на лица исполнителей. Технический аппарат состоял из камер «Сони 3 CCD VX1», беспроводных микрофонов «Зеннхайзер SY 3» и колонок «Боуз 501». В машине установили цифровую аудиодеку и простенький микшерский пульт, за которым до самого утра должен был сидеть Исихара.

– Иси-кун, будь добр, пошевеливайся! – кричал затянутый в кожаный наряд Яно. – Хорошо еще, что я выпил, но здесь все равно офигенно холодно!

Трое певцов выстроились лицом к морю и, помахивая пока еще отключенными микрофонами, монотонно бубнили: «Раз, два, три. Проверка». Проблема заключалась в том, что Исихара совсем не дружил с техникой. Еще в школьные годы, когда только-только появились плееры «Уокман», один из его приятелей в шутку засунул оба наушника Исихаре в нос. Поэтому неудивительно, что теперь Исихара никак не мог правильно настроить звук.

– Нам что, до рассвета тебя ждать? – простонал Сугияма.

– Ладно, пойду посмотрю, что там у него, – сказал Нобуэ.

Он установил камеру на треногу и направился в сторону «тойоты».

– Вот бы они собрались все вместе, – пробормотала Сузуки Мидори. На плече у нее покоился гранатомет.

– Один из них сидит в машине. Видимо, звукоинженер, – отозвалась Хенми Мидори, не отрываясь от цейсовского бинокля.

Костюмы выступающих неприятно поразили всех четверых Мидори.

«Значит, вот чего заслуживают японцы после мировой войны? – думала Такеучи Мидори. – Взрослые мужчины одеваются, точно извращенцы, орут, кривляются и поют сами для себя. – От одной мысли ее затошнило. – Здесь воняет тухлятиной, кругом нефтяная пленка и дохлая рыба, а они нарядились, словно балаганные клоуны… Особенно вон тот заморыш в центре. О господи, да на нем же мини-юбка! А этот в кимоно с блестками? Хлещет пиво прямо из двухлитровой канистры и орет во всю глотку – что сказала бы его мать, если бы видела его сейчас?»

Взошла луна, и по поверхности воды побежала голубая дорожка.

Мидори были в теплых лыжных перчатках, чтобы не отморозить пальцы и как следует подготовить гранатомет к выстрелу. Волосы они завязали в пучок, а на голову натянули шерстяные маски. Чтобы уберечься от ночного холода, под плащами на них были черные свитера и рубашки с длинными рукавами. Наряды дополняли черные же штаны и ботинки для пешего туризма. В холодном воздухе от их дыхания возникали легкие белые облачка, и Мидори пришлось низко пригнуться и дышать себе на руки, чтобы не выдать свою позицию.

Из динамиков донесся жужжащий звук и усиленный электроникой голос:

– Хорошо… Хорошо, хорошо.

– Ага, начинается. – Сузуки Мидори стянула перчатки. Затем она, как учил ее Сакагучи, открыла заднюю крышку гранатомета (движения ее были доведены до автоматизма после десятков, если не сотен тренировок), отстегнула ремень и поставила оружие на боевой взвод.

– Не забудь, – прошептала Хенми Мидори, – целиться нужно в треногу рядом с ними. Если граната попадет в кого-нибудь из них, она может не взорваться.

– Знаю, – сквозь зубы процедила Сузуки Мидори, полностью сосредоточившись на цели.

Она навела оружие на треногу рядом с компанией придурков в идиотских нарядах. Остальные Мидори устроились по бокам от нее, чтобы не попасть под реактивную струю, и поддерживали гранатомет.

– О боже, – пробормотала Томияма Мидори. – Я вся мокрая!

– Тихо! – прошипела Сузуки Мидори. – Приготовьте ножи: возможно, придется добивать выживших.

И едва зазвучали первые аккорды вступления «Любви до гроба» с пошловатой партией тенор-саксофона, Сузуки Мидори сняла гранатомет с предохранителя и нажала на спуск. Из задней части шестидесятимиллиметрового снаряда «Хит», вылетевшего из гранатомета, автоматически выскочили шесть стабилизаторов. Несмотря на темноту, можно было ясно различить вращающуюся боеголовку ракеты, которая мчалась к треноге. Реактивная струя озарила группу Мидори мертвенно-бледным свечением. Трое певцов-дегенератов, услышав характерный шум приближающегося снаряда – «шшух!» – и заметив вспышку от выстрела, перестали петь и замерли на месте. В следующее мгновение снаряд вонзился в треногу и взорвался с оглушительным грохотом и ярко-оранжевой вспышкой.

– Что за хрень? – удивился Яно, следя взглядом за дымной дугой, прочерченной вращающейся боеголовкой.

Он успел подумать, что картина напоминает эпизод из старого боевика с дешевыми спецэффектами, но в следующую секунду его ослепила вспышка, а по ушам шарахнул взрыв. Яно швырнуло на камни, словно тряпичную куклу. Сугияма как раз смотрел на видеокамеру, которую Нобуэ оставил на треноге, когда взрыв разнес конструкцию на осколки. Он открыл рот, чтобы сказать: «Что за?..» – но не успел. Ткань кимоно вмиг вспыхнула, а самого Сугияму взрывной волной подбросило вверх на два метра. Като поначалу решил, что Нобуэ и Исихара придумали какое-то огненное шоу. «Исихара, как всегда, готов в лепешку расшибиться», – подумал Като и уже раскрыл рот, чтобы засмеяться, но тут кусок бетона размером с кулак, несущийся на скорости в сто метров в секунду, начисто снес ему нижнюю челюсть – кожу, плоть, кости и зубы, – хотя Като тоже взлетел в воздух почти на три метра.

В конечном итоге на пляже остались три исковерканных тела, которые будто угодили на обед акулам: ошметки плоти, разорванные животы и вывалившиеся внутренности, среди которых тут и там торчали обломки треноги. Теперь певцы напоминали те самые разорванные и окровавленные женские трусы, некогда найденные ими на этом самом пляже. Разумеется, все трое были мертвы.

В момент взрыва Нобуэ как раз выходил из салона машины, а Исихара находился на заднем сиденье, возясь с проводами микшерского пульта. От взрывной волны автомобиль качнуло, и обоих друзей сбило с ног. Нобуэ вылетел на улицу и ткнулся лицом в землю, а Исихара ударился о край генератора. Однако машина устояла, и ее кузов защитил обоих от разящих осколков треноги. Из рваной раны на лбу Исихары фонтаном била кровь, стекая по лицу. Он до смерти перепугался и панически завопил. Вспышка и грохот взрыва окончательно доканали его, и он стал совсем уж по-идиотски ржать, пытаясь зажать рану руками. В этот самый момент Нобуэ влетел обратно в салон и крикнул:

– Они идут сюда с ножами!

III

– С какими ножами? – спросил Исихара. Он тупо таращился в пригоршню крови, натекшую из маленького гейзера с правой стороны лба. – Ты про такие ножи, которые с лезвиями?

Даже не понимая, что произошло, Исихара был в ужасе. Раньше у него никогда не шла кровь, и теперь, перепугавшись, он пытался ладонями затолкать ее обратно в голову.

– За руль, черт тебя побери! – орал Нобуэ. – Они идут прямо сюда! С ножами! Офигеть! Яно-рин, О-Суги и Като-кити мертвы! Их на куски разорвало!

Исихара непонимающе уставился на него, старательно прижимая окровавленные ладони к голове.

– На какие куски? – спросил он. – Странно, сколько кровищи, а мне даже не больно. Отчего так, Нобу-син? Если палец порежешь, так больно, хоть кричи, а тут совсем ничего!

Нобуэ понял, что Исихара не сможет управлять автомобилем. Поэтому он сам бросился на водительское место, но едва успел схватиться за руль, как увидел в паре шагов от машины несколько фигур в масках. Он нырнул к дверям и заблокировал их. Четверо нападающих в черных шерстяных масках подскочили к машине и в бешенстве принялись раскачивать ее. Фары «тойоты» расколотило взрывом, и единственным источником света теперь служила тусклая лампочка внутри салона, но ее хватило, чтобы Нобуэ разглядел фигуры снаружи. У всех четырех в руках были зажаты ножи. От страха Нобуэ обмочился. Исихара оставался на заднем сиденье, по-прежнему пытаясь затолкать хлещущую кровь обратно в голову. Стекло со стороны водительского кресла покрылось трещинами от ударившего в него куска бетона. Две из смутно различимых фигур вооружились камнями величиной с бейсбольный мяч и принялись швырять их в окна.

Странное дело, но стекла выдержали. В пылу атаки Такеучи Мидори и Хенми Мидори даже не заметили, что совершенно выбились из сил. Нобуэ в панике пытался включить зажигание, не замечая отсутствия ключа в замке. Ухватив большим и указательным пальцами несуществующий ключ, он без конца повторял одно и то же круговое движение по часовой стрелке. Нобуэ даже пробовал рычать, имитируя шум мотора, но, разумеется, толку от этого тоже не было.

– Да что такое с мотором? – прошипел он сквозь зубы.

– Поберегись! – заорала Сузуки Мидори и, схватив камень размером с голову младенца, метнула его в боковое окно.

С неприятным звуком, напоминающим скрежет ногтя по школьной доске, стекло раскололось. Тут Исихара наконец убрал руки от головы и посмотрел вверх. С одной стороны лицо у него было темно-красным от крови, а другая половина оставалась мертвенно-бледной.

– Ты слыхал этот супер-ультра-мегакошмарный треск? Словно зубы крошатся, – обратился он к Нобуэ, который продолжал манипуляции с несуществующим ключом.

Мидори удалось выбить несколько стекол, и теперь Сузуки Мидори пыталась сообразить, как поступить дальше. Если бы она сейчас могла логически думать, то ей следовало: а) просунуть лезвие ножа сквозь разбитое стекло, или б) выбить оставшиеся окна, разблокировать двери и проникнуть внутрь. Но ни то ни другое не пришло ей в голову. А Сакагучи не объяснил, как приканчивать выживших после огневой атаки противников. Она, конечно, читала о таких вещах в практических материалах для «зеленых беретов» и в пособиях по партизанской войне, но грохот мощного взрыва и едкий пороховой запах напрочь выбили у нее из памяти любые сведения. Сузуки Мидори забыла абсолютно все: как ее зовут, кто она, где находится и чем занимается. Остальные Мидори, похожие в масках на надувных кукол, тряслись от возбуждения и кричали ей:

– Зарезать их! Убить всех!

– Нобу-син, ты что делаешь? – удивился Исихара, схватив друга сзади за плечо. – Как ты хочешь завести мотор без ключа?

Нобуэ ничего не отвечал и продолжал возиться с замком зажигания, глядя на нападавших выпученными глазами.

– Эй, – снова заговорил Исихара, – тут какие-то странные люди в масках и… и-и-ик! У них ножи!

Сузуки Мидори снова принялась крушить стекло большим камнем. На Нобуэ хлынул самый настоящий дождь из осколков, отчего его бледное лицо на мгновение раскрасилось радужными бликами. Камень пролетел сквозь окно и упал ему на колени.

– Иси-кун! – завопил Нобуэ.

– Что? – отозвался тот, словно читая сценарий по ролям.

– На помощь! Они хотят нас убить!

Мидори, конечно же, слышали его крик. Они стояли так близко, что могли, приподнявшись на цыпочках, наклониться вперед и поцеловать Нобуэ. Такеучи Мидори крикнула:

– Судзуу! Скорее открой дверь! Открой дверь!

– Что за херня? – удивился Нобуэ, отпрянув вглубь салона. – Иси-кун, да это же бабы! Оба-сан!

Пока он, стряхивая стеклянную крупу, пытался вылезти с водительского сиденья, чтобы присоединиться к Исихаре в хвосте салона, в окно просунулась рука в перчатке и потянула вверх кнопку блокировки, после чего Сузуки Мидори распахнула дверь и влезла в салон, неловко ткнув в Нобуэ нож «Рэндалл» – маленький сувенир, оставленный Сакагучи в контейнере с гранатометом. Сузуки Мидори не умела управляться с ножом, но веса ее тела оказалось достаточно, чтобы клинок пронзил щеку Нобуэ, вошел в ротовую полость и остановился, наткнувшись на зубы с другой стороны. Поначалу Нобуэ ничего не понял, а затем попытался закричать, однако торчащий из щеки нож лишил его возможности издать хоть какой-нибудь звук. Остальные Мидори, увидев клинок в теле врага, хором заорали. Вид лезвия, распоровшего щеку, мигом охладил их пыл. Хенми Мидори почувствовала, как что-то теплое потекло вниз по внутренней стороне бедра, и с удивлением подумала, отчего это месячные начались раньше положенного срока. Однако, разумеется, это была только моча.

На глазах Нобуэ сразу же выступили слезы, которые рекой потекли по щекам.

– Больно! – прохрипел он. Каждое движение рассеченной челюсти шевелило лезвие и лишь усиливало страдания.

Сузуки Мидори на несколько секунд застыла, словно окаменев. Голова ее была совершенно пуста, буквально ни одной мысли, чего раньше с ней никогда не случалось. Рука, сжимающая рукоятку ножа, дрожала от кисти и до плеча. Время, казалось, остановилось; никто не понимал, что делать дальше. Вдруг Исихара сорвался с места, бросился вперед и сорвал маску с лица Сузуки Мидори. Та отпрянула с испуганным воплем.

– Да, это действительно бабы! – воскликнул Исихара и, словно забыв о страхе и боли, захохотал.

Этот кошмарный сверхъестественный смех напоминал экзорцистское заклинание, которое записали на пленку и теперь прокручивали задом наперед на огромной скорости и предельной громкости; он отдавался в мозгу и пробирал до самых внутренностей. Казалось, этот смех мог обратить в камень любое живое существо на пляже, а затем стереть его в прах. В коротких перерывах между взрывами хохота Исихара умудрялся еще выкрикивать бессвязные слова:

– Оба-сан! Свинья! Движуха! Задрот! Секс! Бабы! Люблю вас!

Сузуки Мидори, охваченная невыразимым ужасом, начала блевать. Пытаясь зажать рукой рот, она выпустила рукоятку ножа, который сразу же вывалился из раны и с гулким звоном упал на пол. Остальные Мидори схватили обмякшую подругу, которую продолжало тошнить, и бросились наутек, волоча за собой свою предводительницу. Исихара вынул из кармана носовой платок, прижал его к щеке Нобуэ и, подхихикивая, достал следом ключ зажигания.

Отступая через пляж, Мидори были вынуждены вновь увидеть останки Яно, Като и Сугиямы. Несмотря на отвращение, им пришлось смотреть во все глаза, чтобы не оступиться в темноте. Живот Сугияма был распорот снизу вверх, внутренности вывалились наружу, напомнив Хенми Мидори блюдо дай-чанг, которое она как-то пробовала в корейском барбекю-ресторане. Желудок у нее свело спазмом, и Хенми Мидори последовала примеру Сузуки. Один глаз Яно вышибло из глазницы; у Като отсутствовала половина лица, отчего его голова теперь напоминала странноватую, но довольно реалистичную маску. Такеучи Мидори случайно наступила на оторванную руку. Кисть руки напоминала морскую звезду, и Такеучи Мидори не смогла удержаться от слез. Крабы и морские вши уже принялись угощаться вытекшим глазом Яно. Увидев это, Томияма Мидори завизжала и тоже принялась неудержимо блевать, держась руками за живот и содрогаясь, словно в припадке.

Наконец Мидори добрались до своей машины, не переставая икать и стонать. Все четверо думали только об одном: вот и все, хватит. Месть свершилась.

I

После инцидента на пляже Общество Мидори было распущено. Подруги решили больше не видеться и даже не переписываться. Их меткий выстрел из гранатомета на пляже близ Атами наделал в прессе много шума. Власти посчитали, что тут замешана какая-нибудь экстремистская политическая группировка, так что четверо женщин остались вне подозрений. Их имена не фигурировали ни в одном протоколе. Во-первых, Общество Мидори не значилось среди всякого рода общественно опасных организаций наподобие леваков, ультраправых, ОПГ, байкерских банд и прочих смутьянов. Местные власти настояли на привлечении к расследованию Национального полицейского агентства, однако хваленая японская судебная экспертиза смогла лишь установить вид оружия, из которого и был произведен роковой выстрел: гранатомет. Полиция ломала голову, кто и как мог завладеть таким оружием. Вооруженные силы официально сообщили, что в их арсенале нет гранатометов М-72, а неофициально перевели стрелки на Вооруженные силы США. Американцы, в свою очередь, заявили, что их не касаются дела всяких пацифистски настроенных идиотов, которые не могут по-другому выразить свою гражданскую позицию, и привели в пример волнения в Лос-Анджелесе. Заявление вызвало бурный протест и было раскритиковано на страницах газеты «Асахи симбун».

И тем не менее, будь Исихара и Нобуэ нормальными людьми, всех четырех Мидори непременно вызвали бы на допрос. Ведь Исихара видел лицо Сузуки Мидори и мог сообщить полицейским, что знает одну из убийц своих друзей. «Это была оба-сан», – сказал бы он, и полицейские офицеры сразу связали бы взрыв на пляже с убийством Иваты Мидори, которую застрелили из пистолета Токарева. Однако этого не произошло, поскольку Исихара никоим образом не собирался распространяться про пистолет. Их с Нобуэ несколько раз допрашивали, но следователям так и не удалось ничего понять из их показаний. Исихара то и дело бубнил про каких-то оба-сан, но настолько невпопад, что полицейские просто не приняли его слова во внимание.

– Нобу-син получил ножом в щеку, а я тогда проиграл в «камень-ножницы-бумага», но еще раньше та девушка в окне напротив появилась совсем голая… Ха-ха-ха! То есть вообще голая! Голая как коленка! Что? Коленкой мне под зад! Голая!!! Ха-ха! И я не мог сосредоточиться на игре и продул. То есть я выкинул «бумагу» и продул, и так разъярился, что хотел обоссать всю установку для караоке, даже микрофоны, но ничего не получилось, а потом я подумал – понимаете, когда Нобу-тину воткнули нож в щеку, я сразу вспомнил, как режут свадебный торт, вот и надумал спеть свадебную песню, типа «тили-тили-тесто», только мотив забыл, поэтому опять ничего не вышло, а потом стало как в телешоу «Жестокий сёгун», где один гад постоянно носит маску, а потом оказывается, что это оба-сан, и она такая говорит: «Да ты на что намекаешь?» – но дело-то в том, что она действительно очень жестокая, и все-таки я каждый раз смотрю, потому что шоу идет сразу после «Сейлор Мун», но вообще-то похоже не столько на свадебный торт, сколько на головорезов того гада, которые размахивают игрушечными мечами, как малые дети, а потом вдруг: «Шшух!» – вот что на что похоже, то есть было действительно весело и все такое, но потом…

Исихару направили на психиатрическое обследование и диагностировали у него шизофрению или серьезную и, видимо, неизлечимую форму мании. Следователям пришлось оставить все попытки вытянуть из него хоть какую-нибудь информацию.

Что касается Нобуэ, то из-за удара ножа Сузуки Мидори, пронзившего щеку, рассекшего десны и разрезавшего язык, он даже после выписки из больницы не мог произнести ни слова и производил впечатление полного идиота. В конечном счете полицейские пришли к негласному заключению, что уничтожение таких недоумков в определенном смысле можно считать услугой японской нации, и скоро масс-медиа переключились на другие сенсации. Единственное, чего так и не уловили полицейские, так это связь между недавними инцидентами. Преступления, совершенные без видимого мотива, чрезвычайно трудно поддаются расследованию. У полиции просто не хватило воображения связать бойню на пляже и предшествовавшие ей убийства в Чофу. Следователи сошлись во мнении, что из гранатомета стреляли местные малолетние преступники, недовольные регулярными «концертами» в бухте, или – была и такая версия – виновата банда мотоциклистов, которая считала все дороги в регионе свой вотчиной. Спустя несколько месяцев расследование и вовсе прекратили.

Со временем Мидори несколько ослабили режим безопасности и стали иногда созваниваться по телефону. Личные встречи, правда, оставались пока под запретом. Странное дело, но все четверо после происшествия на пляже стали вести куда более насыщенную жизнь, нежели прежде, и выказывать доселе невиданную уверенность в себе. Одна из подруг сделалась весьма популярной особой у себя на службе, другая удостоилась звания лучшего работника недели и продержалась в этом звании почти два месяца. Третья наконец наладила отношения с сыном, который теперь охотно рассказывал матери о своих чувствах, интересах и делах в школе, где он пользовался популярностью; а главное, он больше не замыкался в себе, уткнувшись в экран компьютера. Четвертая Мидори влюбилась в молодого человека, с которым познакомилась в караоке-баре.

– Ах, в вас столько спокойной уверенности… Прямо бальзам на душу… Но в то же время вы полны, знаете ли, некой безумной энергии… Как вам удается это сочетать? – Так с нежностью шептал ей во время страстного куннилингуса симпатичный двадцатишестилетний выпускник университета Киото с орлиным профилем, приглашенный консультантом в аналитический центр брокерской компании.

Общее прошлое Мидори превратилось в незабываемую, страшную, но тщательно хранимую тайну, и эта тайна придавала им уверенности в себе, одновременно овевая их ореолом загадочности. Сочетание загадочности и уверенности делает женщину действительно желанной, особенно если она сама об этом не догадывается.

Внешне жизнь всех Мидори особо не отличалась от существования их соседей или коллег. Но три развороченных снарядом тела на пляже, застрявший в щеке Нобуэ нож и жуткий запредельный смех Исихары не так-то просто изгнать из мыслей. Удивительно, сколько обычных вещей внезапно воскрешали в памяти то вывалившиеся из распоротого живота кольца кишечника, то тридцатисантиметровый почерневший язык, выглядывающий прямо из шеи, то обожженную оторванную руку, которая так походила на морскую звезду. Органы и части тел, навсегда отторгнутые от организма их бывшего владельца, более непригодные к какой бы то ни было полезной функции, сразу теряют свое значение, и подругам хватало самого легкого намека, чтобы старые воспоминания сразу же вырывались наружу из глубин памяти. Для тех, кто стал свидетелем подобных ужасов, например для солдат, прошедших «горячие точки», такого рода воспоминания служат зловещими предвестниками душевных расстройств. Даже единственный случай может стать причиной посттравматического расстройства, о чем наглядно говорят примеры людей, кому пришлось видеть гибель своих друзей и близких во время автокатастроф, пожаров или стихийных бедствий. Но на Мидори, которые свято верили в свою правоту, всплывающие в памяти картины оказывали совершенно обратный эффект. Бойня в Атами стала для них своего рода «священной войной» – в конце концов, они мстили за своих дорогих подруг и не видели причин стыдиться своих поступков. На этом опыте произрастало и их самоуважение, отчетливо сквозившее в каждом их действии. Однако они оставались женщинами, не лишенными материнского инстинкта. И постоянно возвращающиеся воспоминания о растерзанных телах, лежащих на пляже, гасили радость от свершившейся мести, не давая подругам чрезмерно гордиться собой. Мидори жили в постоянном кошмаре наяву, не возвеличивая, но и не отрицая своих деяний. Так или иначе, они вышли из этой битвы победителями.

«Если бы не этот парень, – думал Нобуэ, глядя на Исихару, – я бы уже давно рехнулся».

Они оба сидели в квартире Нобуэ. С жуткой ночи на пляже Атами прошло почти семь месяцев. Рана на щеке Нобуэ зажила, но он часто вспоминал те минуты. Нож Сузуки Мидори рассек ему язык, распоротая щека то и дело подергивалась, и он до сих пор не мог нормально разговаривать. Нобуэ бросил работу по продаже компьютеров, однако его материальное положение не ухудшилось. Родители, впечатленные несчастьем сына, пережившего бессмысленное и страшное нападение, в результате которого он получил увечье (этот случай получил широкое освещение во всех национальных массмедиа), регулярно присылали ему достаточно приличное денежное пособие. Что же касается Исихары, то он, к удивлению окружающих, спокойно пережил случившееся и продолжал трудиться в небольшой дизайнерской фирме. Каждую субботу он непременно появлялся в квартире Нобуэ, крича еще с лестницы: «Но-о-обу-ти-и-ин!» Короче, он совсем не изменился.

Сейчас Исихара толкал Нобуэ в плечо, приговаривая:

– Нобу-тин! Нобу-тин, скажи: «Поздравляю с Новым годом!»

Нобуэ промычал что-то вроде: «Одравляу овы одо!» – отчего Исихара тотчас же рухнул на татами и зашелся в приступе истерического смеха. Но Нобуэ не обижался на друга. Теперь-то он знал, что человеку, который пережил страшное потрясение, будь то эмоциональный срыв или физическая травма, по-настоящему помогают не те, кто охает да ахает над его бедой, а те, кто продолжает относиться к нему по-прежнему.

– Уа-ха-ха! – Исихара вскочил на ноги и снова принялся трясти Нобуэ за плечо. – Нобу-тин, пожалуйста, я тебя умоляю, скажи теперь «красная киска, синяя киска, желтая киска». Пожалуйста-пожалуйста! Обещаю, я больше не буду смеяться!

Нобуэ взглянул на друга, и слезы благодарности хлынули у него по щекам. Осознав, насколько же он любит этого парня, он схватил руку, толкавшую его в плечо, и крепко сжал в своей.

– Спасибо тебе, Иси-кун! – хрипло произнес Нобуэ.

Пораженный такими эмоциями, Исихара испугался и подумал, что его друг окончательно спятил. Он прижался лбом к голове Нобуэ, чтобы понять, уж не в лихорадке ли тот.

Оба пока еще не были готовы к финальному сражению.

II

Прошло больше полугода. Теперь никто уже не устраивал караоке-концерты на пляже, поскольку из артистической бригады осталось лишь двое… Нобуэ продолжал проходить восстановительный курс.

Однажды поздней осенью они с Исихара, взявшись за руки, прогуливались солнечным днем по Косу-авеню в Чофу. Они напоминали двух представителей вымирающей фауны, самцов, обследующих вольер. Теперь, когда рана на щеке совсем зажила, превратившись в шрам, Нобуэ казалось, что он ужасно постарел.

Они как раз проходили мимо Института электроники, и Нобуэ с едва заметным пришепетыванием, образовавшимся в результате ранения, сказал:

– Слушай, а ведь был у нас такой приятель Сугиока, помнишь?

Исихара нес в каждой руке по палочке эскимо «Гаригари-кун» и облизывал сначала правую, а затем левую, напевая при этом: «Одна палочка за осень, другая палочка за осень, две палочки за теплый осенний денек! Две тощие соски сосут-отсасывают. У кого кончит первым, той и главный приз!» – но при упоминании имени Сугиоки остановился.

– Эй, Нобу-син, а что за Сугиока такой? – спросил он и принялся бегать вокруг Нобуэ.

Со стороны его маневр смотрелся довольно дико: невысокий паренек лет двадцати пяти с необычайно огромной головой и выкатившимися из орбит глазами попеременно облизывает два эскимо и носится вокруг другого парня приблизительно того же возраста, тоже с выпученными глазами, отвратительным шрамом на щеке и преждевременно лысеющей макушкой. Прохожие, увидев Исихару, тут же отводили взгляд, чтобы избежать зрительного контакта.

– Хватит плясать вокруг меня, как спятивший индеец, – повторял Нобуэ, хотя по всему было видно, что ему по душе шалости приятеля.

Внезапно Исихара остановился, повалился на тротуар и стал жаловаться, что у него кружится голова. Затем он снова вскочил:

– «Гаригари-кун» номер один, – обратился он к голой палочке от мороженого в правой руке, – ты можешь упокоиться с миром! «Гаригари-кун» номер два – теперь настала твоя очередь умереть! – Слизав остатки второго мороженого, он снова повернулся к Нобуэ: – Серьезно, я никак не могу вспомнить, как выглядел Сугиока? По-моему, он был худой, с узким лицом, любил ножички и постоянно что-то бубнил… Не помню, мрачный он был или веселый, хотя вокруг полно всяких парней. Вот бы представить его поотчетливее, как во флешбэках в кино, но у меня не получается.

– А давай сходим туда, где его убили, – предложил Нобуэ. – Вроде тут недалеко.

В конце ноября, когда погода тиха и нежна и солнце ласково согревает плечи, всякий нормальный человек стремится подольше побыть на воздухе. Однако юная студентка с ассиметричным лицом, разумеется, сидела у себя в комнате. Увидев, что к общежитию приближаются Нобуэ и Исихара, она распахнула окно и закричала им:

– Эй! Вот так сюрприз!

Нобуэ, услышав ее голос и увидев его обладательницу, испытал ощущение, будто его рана открылась, а язык снова рассечен на части. Исихара рванулся в сторону, вопя от ужаса, и упал на колени.

– Бежим! – в один голос завопили оба, но школьница крикнула:

– Подождите меня! У меня сегодня нет занятий, я спущусь к вам через секунду!

Спустя мгновение друзья услышали ритмичное «цок-цок-цок» по деревянной лестнице. Оба были на грани обморока, а в памяти у них постепенно восстанавливался ее портрет. Когда же студентка оказалась рядом, Нобуэ и Исихара уже не могли двигаться и лишь покачивались. Им казалось, что небеса раскололись надвое, а опадающие листья гинкго превратились в куски гниющей плоти. У обоих возникло стойкое ощущение, будто они глотают собственную блевотину.

– Сколько лет, сколько зим! Вы пришли повидать своего друга? – спросила школьница, растягивая лицо в безобразной гримасе, которая должна была обозначать улыбку.

«Уж лучше под этой кожей оказался бы рептилоид или хоть сам черт!» – подумали друзья, чувствуя, как ноги прирастают к земле.

– Для ребят с такими смешными физиономиями вы действительно верны дружбе!

«Интересно, – подумал Нобуэ, – что же у меня за рожа, если этакая образина находит ее смешной?» Ему вспомнился Стоглазый, гоблин-призрак из манги «Китаро с кладбища», и сразу же возникло неприятное ощущение, будто он превращается в нечто подобное. Он протянул вперед руки с поникшими кистями и прохрипел, подражая привидению:

– Отметь меня…

В принципе, тут не было ничего смешного, но юная студентка закричала:

– Прекрати! – и прижала руки ко рту, засмеявшись точь-в-точь как героини девчачьей манги: «Ку-ку-ку-ку-ку!»

Исихаре показалось, что мозги покрылись волдырями, и он, инстинктивно понимая, что нужно немедленно действовать, чтобы не сойти с ума, завопил во всю глотку: «Йоу-да-леди-ху-у-у-у!»

– Какие же вы смешные! – воскликнула юная студентка и снова засмеялась. Казалось, этот кошмар будет продолжаться вечно. – А этот ваш друг… Как, еще раз, его звали?

Нобуэ держался из последних сил, чтобы не напрудить в штаны.

– Су… Сугиока, – пролепетал он, неосторожно подняв взор. Увидев жуткое лицо прямо перед собой, он не удержался и все-таки пустил несколько капелек.

– О да, Сугиока-кун! Он часто здесь появляется. Стоит и все время плачет.

Исихара пронзительно вскрикнул и опустился на корточки. В глазах Нобуэ показались слезы. Но плакал он, разумеется, не из-за Сугиоки, а от охватившего его отчаянного страха.

– Иногда мне случается наблюдать такие картины. В своей комнате в общежитии я часто вижу девочку чуть старше десяти лет у книжного шкафа. И однажды смотрю, а у нее нет ног. Тут я и поняла, что это призрак, потому что в легендах у призраков не бывает ног, и это многое объясняет. Иногда я вижу призраков в бассейне…

«Нет! – хотели было закричать Нобуэ и Исихара. – С таким лицом нельзя пускать в бассейн!»

Но крика не вышло, оба друга стояли столбом, не в силах стряхнуть объявшее их оцепенение.

– Обычно я вижу маленьких детей, которые плывут по воде в ореоле развевающихся волос. Они являются, когда я сильно устаю или нервы не в порядке.

«Значит, ты устала? Тогда почему бы тебе просто где-нибудь не прилечь – желательно, навсегда? Попробуй, например, слоновье кладбище[29]»

– Сугиока-кун всегда стоит вон там, и на шее у него огромная рана. Похоже, из него вытекла вся кровь, потому что он в два раза тощее, чем был при жизни, когда приходил сюда помочиться. И мне его очень жаль, потому что он такой грустный и все время плачет. Он говорит, что ему больше некуда идти, и никто не в силах ему помочь. «Только и остается, что стоять и плакать, – объясняет он, – но никто меня не замечает. Я мечтал бегать трусцой с какой-нибудь симпатичной девушкой, но это невозможно, потому что у меня теперь нет ног. Моих друзей убили, разорвали на части. Они умирали с распоротыми животами, у них выбило глаза… а что я? Я стою здесь и плачу. Мне грустно и одиноко, но теперь уж ничего не поделаешь», – вот как он говорит.

Друзья ввалились в квартиру Нобуэ, не в силах вымолвить хоть слово, потому что одновременно сражались с позывами помочиться, испражниться и проблеваться, а также преодолевали головокружение, дрожь и озноб. Лицо и голос юной студентки, ее вид и исходивший от нее запах лишили друзей последних остатков жизненной энергии. Им словно еще раз пришлось пережить все свои несчастья, неудачи, болезни, травмы, душевные терзания, физическую боль, ревность и многое другое. Согнувшись под грузом зла, они вползли в комнату и тотчас же без сил свалились ничком.

– Во… воды! Кто-нибудь, дайте воды, – простонал Нобуэ, но Исихара не шелохнулся. И хотя он несколько раз пытался засмеяться, мускулы лица больше не подчинялись его воле. Представив себе, что он разучился смеяться, Исихара решил, что ему конец, ибо жить без смеха он не мог.

Постепенно осенний день угас. Комната погрузилась во тьму, и Нобуэ заплакал. В промежутках между всхлипываниями он выплевывал одну и ту же фразу: «Черт подери!» Исихара поймал ритм и попытался присоединиться: «Тук-тук-тук… Черт подери!»

– Что же это за ритм? – рассуждал сам с собой Исихара. – Похоже на регги. Тук-тук-тук-тук… Черт подери! Тук-тук!

В окне дома напротив зажегся свет. Продолжая импровизированный регги-дуэт, Нобуэ с Исихарой подумали, что неплохо бы снова увидеть танцующую голышом девушку с потрясающей фигурой. Такт за тактом они исполнили свое сочинение не меньше двухсот раз подряд и только после этого поднялись и воззрились друг на друга. Они чувствовали, что внутри у них обретает очертания пока непонятное чувство, призванное оживить их угасающий дух. Это была ярость.

III

Двое друзей теперь виделись не только по субботам, но и почти все остальные дни. Исихара часто оставался у Нобуэ на ночь, и соседи в конце концов заподозрили парочку в гомосексуальной связи. И хотя ничего подобного между ними не было, они то и дело бросались в объятия друг друга без всякой видимой причины, безумно смеялись и готовили друг другу свои коронные блюда – в основном заваривали кипятком лапшу или разогревали полуфабрикаты в пластиковой упаковке и готовые обеды. Поев за столиком друг напротив друга, они затем усаживались рядом, обхватывали руками колени и смотрели фильмы о трепетной мужской дружбе – «Смертельное оружие», «Человек дождя» или «Останься со мной». Ночью, если одного из них терзали страхи или тревога, они ложились на один футон, а иногда даже держались за руки.

Прошел еще месяц. Однажды ночью, когда завывал ветер, а кучи палых листьев вихрем носились по углам автопарковки, им обоим захотелось побаловать себя чем-нибудь вкусненьким, что повысит настроение и согреет душу, и с этой мыслью они направились в супермаркет. По пути Нобуэ несколько раз останавливался и прикладывал ладонь к щеке. И каждый раз Исихара начинал скакать вокруг него, напевая в своей манере:

– Нобу-тин, что случилось? Что случилось, Нобу-тин? У тебя вся щека красная! Ты в порядке, скажи мне, Нобу-тин?

– Болит, когда в нее дует ветер, – ответил Нобуэ и добавил неизбежное: – Черт подери!

– Нравится мне это выражение, – заметил Исихара и тут же рассказал довольно занимательную историю: – Видишь ли, Нобу-тин, я всегда был хорошим мальчиком, да и мой отец тоже был хорошим человеком, так что в детстве у него со мной не было никаких проблем. Но когда я пошел в школу, не знаю, как бы объяснить поточнее, но сам факт, что мы никогда не ссорились, стал ощущаться как сильное давление с его стороны, потому что мы с отцом были совсем разные, но я не знал, как донести до него свои чувства, и это очень меня огорчало и серьезно беспокоило. И вот, помню, однажды мы сидели вечером все вместе, папа, мама и я, и смотрели по телику какое-то комедийное шоу, возможно «Бродяги», и один из актеров отмочил дурацкую шутку, совсем даже не смешную, просто глупую дежурную фразочку: «Я плохо-о-о-ой ма-а-альчик!» И мой отец начал смеяться как сумасшедший, при этом одновременно шлепая меня ладонью по голове: шлеп! шлеп! шлеп! Я попросил его прекратить, потому что мне больно. А он мне и говорит: «Ой, не будь таким брюзгой!» – и шлепает дальше. Наконец мне надоело, и я оттолкнул его руку и изо всех сил закричал: «Прекрати!» Мать жутко перепугалась, а отец растерялся и говорит: «Да что на тебя вдруг нашло? Раньше тебя вроде не беспокоили такие пустяки?» И он отвесил мне еще один подзатыльник, уже посильнее, как бы пытаясь превратить дело в шутку, будто мы просто развлекаемся. И тут я вдруг пришел в ярость. Это было совершенно новое ощущение; я знал, что вот-вот зарежу его кухонным ножом или проломлю ему череп железной битой, но вместо этого я закричал: «Черт побери!» Тут отец взорвался и начал возмущаться, мол, как я смею говорить ему такое.

Но сразу же после – шоу по телику продолжалось, и народ в зале смеялся – отец вдруг расплакался как девчонка, даже, я бы сказал, разревелся. Мать обняла его за плечи и говорит: «Он совсем не хотел этого говорить, милый». Но, клянусь, если бы я не сказал этого, я точно убил бы отца! И каждый раз, когда мне случается крикнуть: «Черт побери!», все мои чувства, ну не знаю, становятся как бы видимыми и осязаемыми, и они лезут из меня наружу. Не как рвота или что-нибудь такое, но… То есть, я хочу сказать, если бы меня рвало чувствами, зрелище получилось бы так себе. Фу.

Покупателей в магазине будним вечером почти не было. Друзья, словно подчиняясь неведомой силе притяжения, сразу же прилепились к прилавку с журналами, где проторчали не менее получаса, разглядывая фотографии голых девиц.

– Ух ты, зацени, какие у нее соски! – заметил Нобуэ.

– А у этой сиськи, как козье вымя, – подхватил Исихара, заблеяв для пущего эффекта.

– Почему у нее такая рыжая щетина на лобке?

– А у этой, смотри, прыщи на заднице, точь-в-точь как звезды Большой Медведицы!

Друзья принялись хохотать и прыгать, не выпуская журналов из рук. Затем Исихара подошел к кассе и спросил у продавца, юноши с приятным лицом, приблизительно одного с ним возраста:

– Скажите, у вас есть еда, способная согреть душу?

Продавец задумался:

– Та-ак, посмотрим… Трудновато будет найти. Впрочем, постойте. – Он подозвал старшего продавца, серьезного мужчину лет тридцати в очках: – Покупатель ищет блюдо для согрева души.

– Сам вижу, – пробормотал тот и, скрестив на груди руки, стал бродить вдоль прилавков с чрезвычайно задумчивым видом.

Юноша вместе с Нобуэ и Исихарой неотступно следовали за ним. Наконец старший продавец остановился и достал с полки упаковку набеяки удон, землистого цвета лапши, для приготовления которой нужны были лишь огонь и вода.

– Вот это блюдо должно справиться с задачей, – заявил он.

Набив пакет лапшой и рисовым печеньем на сладкое, друзья отправились в видеопрокат, где взяли кассету со старыми сериями шоу «Битва!», которая называлась «Танки против артиллерии». По дороге домой Исихара остановился возле торгового автомата и купил порционную баночку саке, которую тут же открыл и начал попивать прямо на ходу. Навстречу им попался пьяный тип средних лет, который тихонько напевал себе под нос. То ли он подрался, то ли просто упал, но губа у него была рассечена и кровоточила, белая рубашка запачкалась, редкая шевелюра топорщилась во все стороны, галстук развязался и болтался, однако тип выглядел вполне довольным.

– Я знаю эту песню, – сказал Исихара. – Как там она называется?

– «Извечные мечты».

Потом они смотрели фильм, и когда сержант Сондерс одной рукой поднял немецкий танк, Нобуэ вдруг сказал:

– О-Суги и Яно-рин очень любили эту песню. Постоянно просили включить ее в наши выступления.

Нобуэ начал тихонько напевать «Извечные мечты», и товарищ присоединился к нему. Скоро оба уже пели в полный голос, причем Нобуэ захлебывался от слез.

– Кто их убил? – всхлипывал он. – Кто убил Като-кити, О-Суги и Яно-рина? Как ты думаешь? Те самые бабы, кто же еще? Иси-кун, вообще-то я провел расследование. Помнишь, Като-кити принес нам список адресов тех оба-сан? Так вот, я следил за ними и могу сказать, что так просто к ним теперь не подступиться. Они стали осторожны. Никогда не появляются в одном месте всей компанией и даже перестали ходить в свой караоке-бар. Мы же видели в лицо одну из них, когда она пырнула меня ножом, а ты сорвал с нее маску, помнишь? Ты не представляешь, какие чувства я испытал, когда наблюдал за домом той оба-сан и наконец увидел ее! Я ее сразу узнал – прямо-таки щекой почувствовал! Эти суки очень опасны, чувак, и я не про их страшные рожи говорю: боюсь, у них есть оружие посерьезнее!

Разглагольствования Нобуэ прервал посторонний гнусавый голос. На телеэкране немецкий солдат орал в рацию:

– Противник рассредоточился по всему холму! Невозможно определить точное место для артиллерийского удара!

Нобуэ и Исихара одновременно повернули головы в сторону телевизора. Офицер-эсэсовец в черной облегающей форме рявкнул в ответ:

– Dummkopf![30] Так разнеси весь холм!

Друзья снова вышли на улицу, на сей раз отправившись в круглосуточный книжный магазин, где приобрели карту Большого Токио. На обратном пути они купили еще по баночке саке. Прихлебывая по чуть-чуть и закусывая копченым скатом, чтобы растянуть порцию выпивки, они развернули карту на полу и сосредоточились на районе Чофу.

– Отлично, Иси-кун. Я буду читать адреса, а ты втыкай булавки в нужное место. Даже если не совсем точно, все равно сойдет. – С этими словами Нобуэ раскрыл студенческий блокнот Като и стал зачитывать адреса всех четырех Мидори.

Первые две жили почти в центре города, третья обитала на северной окраине, а последняя – на западе. Исихара заодно пометил и месторасположение техникума «Лепесток», где училось юное страшилище. Головки булавок украшали миниатюрные пластиковые цветы подсолнуха.

– Н-да, площадь-то большая, – задумчиво проговорил Исихара. – Вот если бы я был великаном, а эта карта – настоящим районом Чофу, я бы просто наступил ногой, и готово дело! Раздавил бы их, как поганки, только мокрое место осталось бы!

Нобуэ взглянул на карту под ногами Исихары. Что же делать? «ТТ» уже не найти, да и вряд ли пистолет годится для разборки со всеми четырьмя Мидори. Они явно не простые кумушки. В газете писали, что в последнем деле участвовал гранатомет. А где, спрашивается, в Японии запросто найдешь подобное оружие? Как-то раз Нобуэ смотрел по телевизору интервью с ветераном «зеленых беретов», оставшимся жить в Японии. А что, если кто-то из них замужем за таким же вот стариканом?

Исихара вооружился фломастером и пометил первую точку на карте. Рядом он нарисовал знак «оманко»: две концентрические окружности, разделенные надвое вертикальной чертой, обрамленные вьющимися линиями-волосками. Каждый японский мальчишка знал, что это означает женский репродуктивный орган.

– Цель номер один, Сузуки Мидори, – произнес Исихара и написал имя оба-сан рядом со знаком. Потом он пририсовал пару пухлых деформированных губ, выступающие зубы, раздутый язык, на котором поместил изображение дымящейся кучи дерьма; сверху добавил ноздри, в которые вонзил два заостренных карандаша. Портрет завершился изображением двух выпученных глаз и облачком, как в комиксах, со словами: «О, да! Да! Вставь мне потолще!»

– Иси-кун! – рявкнул Нобуэ. – Перестань валять дурака, лучше скажи, что нам делать!

В ответ Исихара нарисовал огромный знак «оманко» на всю карту и воскликнул:

– Dummkopf! Мы просто разнесем весь район!

I

– Весь район Чофу – мы его разнесем, разнесем, разнесем!

Исихара никак не успокаивался и продолжал петь, даже забравшись под одеяло, и в конце концов так разошелся, что его слезящиеся глаза, казалось, стали излучать собственный свет. Заснуть он не смог. Надо было что-то делать, но он не знал, как поступить. И хотя он понимал, что некоторые границы лучше не пересекать, он все же крепко схватил руку Нобуэ и принялся со стоном водить ею себе по груди и животу. Нобуэ, понятное дело, испугался и смутился:

– Иси-кун, что ты вытворяешь? Это уже не смешно, чувак! Вообще-то, если подумать, даже держаться за руки во сне – это полная хрень, и даже если ничего такого не думать, все равно офигенно дико. Знаешь, когда у меня болела щека, мне было так плохо, так обидно и одиноко, что казалось, будто я качусь вниз по наклонной, так что я не стал возражать, когда ты взял меня во сне за руку, хотя знал, что так не делается, но я тебя прошу, если хочешь держаться за руки, не надо тереться об меня и стонать, ладно?

– Но мне очень приятно, – пробормотал Исихара, подтянув колени к груди и вращая бедрами. – Сам попробуй, Нобу-тин! Повторяй: «Разнесем, разнесем, разнесем», а потом трогай себя и скоро почувствуешь, что готов кончить, что вот-вот начнешь извергаться: хлюп! хлюп! хлю-у-у-уп!

– Иси-кун, ты что, совсем охренел? – Нобуэ осторожно высвободил свою вспотевшую руку и вытер ее салфеткой, хотя уже не мог с уверенностью сказать, чей пот остался на ладони. – Вернемся к делу, Иси-кун. Мы только что выяснили, что нам предстоит исполнить важную миссию, правильно? Ты же понимаешь, что нельзя оставить неотомщенными жизни О-Суги, Яно-рина и Като-кити! Пусть их героическая смерть будет не напрасной!

Сугияма, Като и Яно погибли на том пляже, исполняя «Любовь до гроба» и кривляясь в безумных нарядах, но почему-то эти подробности совершенно стерлись из памяти Нобуэ. От собственных слов он преисполнился пафоса, и на глаза вновь навернулись слезы.

– У нас есть задание, Иси-кун, священная миссия! И мы должны исполнить свой долг! Ты мой единственный друг, оставшийся в живых, тут не поспоришь, но мне кажется, что превратиться в гомосеков будет огромной ошибкой! Пусть смерть наших друзей будет не напрасной! – повторил он.

Собственный эмоциональный призыв заставил Нобуэ воздеть бровь и наморщить лоб, отчего он стал похож на гориллу, которой сплющили морду бейсбольной битой. Однако минуту спустя он мигом оказался на краю постели, и волосы у него встали дыбом от душераздирающего вопля Исихары:

– Гомо! Гомо-о-о! Гомо-о-о-о! – Еще пару раз повторив свои завывания, он улыбнулся и объявил: – Прекрасно!

Нобуэ готов был поклясться, что даже самому Господу Богу невдомек, что имел в виду Исихара своим «Прекрасно!»

– Иси-кун, послушай меня. Давным-давно – хотя, сдается мне, что это было недавно, – я прочитал одну историю в манге для девочек, которая называлась… э-э… «Цветочный сад Эрики». История была про танцовщицу по имени Эрика, которая никак не могла устроиться на работу. Потом он познакомилась с юношей, который был младше ее, и его звали Йосибо, и он оказался тоже безработным танцором. Они стали жить вместе, и так прошло два года, и однажды оба подумали: «Так нельзя!» Конечно, они любили друг друга и заботились друг о друге. Но если бы они остались вдвоем, жизнь окончательно устоится, и тогда мечтам конец. И вот Эрика, вспоминая прошлое, говорит как бы за кадром: «Это было страшное прозрение». Так вот, хоть они и любили друг друга, они решили расстаться. Понимаешь, Иси-кун? Хоть и любили друг друга! То же самое касается и нас с тобой. Если мы с тобой станем педиками, то все вернется в исходную точку, и смерть Яно-рина и остальных окажется напрасной. Я хочу сказать… как бы поточнее выразиться? Я чувствую, что нам надо действовать, и как можно скорее, иначе мы просто растеряем боевой дух, что называется, глаз тигра, и уже никогда его не вернем.

Исихара несколько раз пробормотал: «Страшное прозрение!», после чего заявил:

– Полная ерунда. Ладно, Нобу-син, тогда скажи: как нам уничтожить оставшихся оба-сан?

Нобуэ снова вскинул бровь. В этот момент он был похож на гиппопотама, которого посадили в бассейн с острой горчицей.

– Да, именно это мы и должны продумать, Иси-кун. О чем я и толкую. Мозг – наше главное оружие. Надо думать, думать и еще раз думать, пока не продумаем все до мелочей.

– А если отвести ту студентку к ним домой и заставить ее спеть и станцевать? – предложил Исихара, на что Нобуэ резко мотнул головой и попросил его подумать как следует.

– Ну ладно, Нобу-син, тогда и ты оставь болтовню об Эрике и гомосеках, которая меня только пугает, и объясни, в чем заключается план. – Исихара поднялся, снова развернул карту и разложил ее на футоне.

– Они живут слишком далеко друг от друга, – заметил Нобуэ, по-прежнему морща лоб. Но все его морщины разгладились после следующей реплики Исихары:

– А как насчет атомной бомбы?

Через два дня Нобуэ и Исихара приехали в Сэтагаю, фешенебельный район Токио, где им еще не доводилось бывать. Напротив станции располагался фруктовый лоток, и они приобрели пакет клубники.

– Не уверен, что он и правда захочет с нами встречаться, – пробормотал Нобуэ.

В ответ Исихара, закружившись на месте, пропел:

– Захочет, захочет, захочет!

Накануне они зашли в книжную лавку и спросили у продавщицы, есть ли у нее книги про изготовление атомной бомбы. Последовал резкий отрицательный ответ, и тогда друзья отправились в видеопрокат.

– Нет ли у вас каких-нибудь фильмов о том, как создать атомную бомбу? – спросили они, и длинноволосый парень на кассе ответил, что, ясно дело, есть.

Фильм, который они взяли в прокате, назывался «Человек, который придумал огонь». Режиссером и продюсером на кассете значился Хасеяма Гендзиро. Как выяснилось, дом режиссера располагался в Сэтагае. Нобуэ покопался в справочнике Ассоциации режиссеров Японии и узнал точный адрес. Хасеяма Гендзиро был запечатлен на фоне собственного крыльца, и Нобуэ с Исихарой решили, что он вполне симпатичный на вид.

Дом режиссера располагался на окраине, в самом зажиточном районе. Нобуэ нажал на кнопку домофона, и отозвался женский голос:

– Кто там?

– Мы пришли к Хасеяме-сэнсэю, – отчетливо проговорил Нобуэ. – Мы поклонники его творчества.

– А вы не встретили его по пути? – спросил голос. – Он недавно вышел за сигаретами и должен скоро вернуться.

Друзьям пришлось ждать около получаса. Наконец из-за угла вылетел сам Дзендзиро, совсем такой же, как и на фотографии, и затормозил у своих ворот. В руке он держал пачку сигарет «Хоуп».

– Черт, – разочарованно произнес он. – Никак не нагнать последние десять секунд!

Он слегка наклонился вперед, чтобы отдышаться, но, увидев двоих гостей, тут же выпрямился:

– Вы кто? Что вам угодно?

– Мы ваши поклонники! – ответили друзья почти в унисон.

– Вы научите нас сделать атомную бомбу? – добавил Нобуэ, протягивая режиссеру пакет с клубникой.

– Ха, – отозвался Хасеяма Гендзиро, – я только этим и занимаюсь. – Он отступил на шаг и внимательно изучил гостей: – Однако у вас довольно интересные физиономии. Идемте со мной, поговорим в парке.

Городской парк располагался метрах в пятистах от дома. Он занимал довольно обширную территорию с теннисными кортами, беговыми дорожками и даже с небольшим ботаническим садом. Все трое присели на скамейку с видом на теннисный корт. Хасеяма Гендзиро был одет в спортивный костюм фирмы «Найк», кроссовки «Эйр Джордан II», бейсболку «Чикаго буллз» и темные очки «Рэй-Бан». Глядя на его профиль, Нобуэ и Исихара думали: «Неужели он и правда так крут?» Судя по всему, так оно и было.

С корта раздавались пронзительные женские крики – там играли несколько сильно загоревших дам лет под пятьдесят. Нобуэ задумался, не входят ли и теннисистки в число оба-сан из ужасного Общества Мидори.

– Откуда у вас шрам на щеке?

У Нобуэ екнуло сердце.

– От ножа, – ответил он.

– В драке, что ли? Вы не похожи на хулигана.

– Дело в том, – пояснил Исихара, – что мы ввязались в смертельную битву с несколькими оба-сан.

– С кем? – чуть повысил голос Гендзиро. – С оба-сан? И вам для этого нужна атомная бомба?

– Да, сэр. Они живут далеко друг от друга, в разных кварталах Чофу, так что без бомбы нам их никак не убить, – сказал Исихара, разглядывая свое искаженное отражение в линзах солнечных очков.

– Н-да, оба-сан угрожают нам всем, – сокрушенно отозвался Гендзиро. – Это форма жизни, которая перестала эволюционировать. Каждый может превратиться в оба-сан. Разумеется, прежде всего, молоденькие девушки, но и юноши тоже. Да и мужчины средних лет тоже не застрахованы. Да что там, даже дети! Человек превращается в оба-сан в тот самый момент, когда перестает развиваться. Это страшная истина, но ее никто не хочет замечать. Страшная истина!

– А насколько трудно сделать атомную бомбу? – поинтересовался Нобуэ.

Гендзиро печально покачал головой:

– Без плутония ничего не выйдет. – Затем он хлопнул обоих друзей по плечам: – Но не вешайте нос. Есть еще более интересная штука, причем сделать ее относительно просто. Если у вас найдется десять минут, я расскажу вам. Да, и лучше записывать.

II

Нобуэ и Исихара сняли все деньги, что были у них на счетах в банке и на почте. К их разочарованию, полная сумма составила всего 12 930 иен. Делать было нечего, пришлось обращаться к родителям. Нобуэ позвонил своим и сказал, что попал в затруднительную ситуацию, и деньги нужны ему немедленно. Исихара тоже связался с отцом и матерью, объяснив, что простудился, а простуда перешла в более серьезное заболевание, угрожающее жизни. Вскоре на его имя пришла посылка, в которой обнаружились мандарины и несколько вакуумных упаковок с угрем. В посылке была и записка: «У нас самих сейчас трудные времена. Надеемся, что это поможет тебе встать на ноги». Однако мандарины и угри никак не годились для производства изделия, о котором рассказал им Хасеяма Гендзиро. Родители Нобуэ вскоре прислали ему 300 000 иен, однако их тоже было недостаточно.

– Этого хватит только на аренду вертолета, – сетовал Исихара. – Что у тебя за нищебродская семейка?

– Ага, кто бы говорил! – огрызался Нобуэ. – Зато твои прислали гребаных угрей!

Друзья наконец-то придумали эффективный и осуществимый план по уничтожению Чофу, но не имели возможности претворить его в жизнь. Они провели немало времени, лупя друг друга по щекам и приговаривая: «Нищеброд!» и «Угреед!»

Однако денег на изготовление оружия возмездия почти не было. Поскольку их собственные родители не смогли им помочь, друзья решили обратиться к родителям своих покойных товарищей. Чтобы письмо вышло убедительным, пришлось перепортить немало бумаги.

В итоге получилось следующее послание: «Некогда существовала компания из шести хороших друзей. Они всячески поддерживали друг друга, пели песни и радовались своей молодости. Они стояли плечом к плечу, чтобы выжить в каменных джунглях большого города. И вот случилось невообразимое! Судьбе было угодно безвременно вырвать четверых парней из дружеских объятий – нет, вырвать их из Шестерки! Мы просим почтить светлую память наших друзей путем чистосердечного денежного пожертвования от тех, кто знал их. Да здравствует Шестерка добрых друзей! Мы надеемся, что вы, разделяя наше горе, поддержите нас путем направления пятисот тысяч иен…»

Им удалось собрать миллион семьсот тысяч. Для достижения цели не хватало трехсот тысяч, потому что мать Сугиямы смогла прислать лишь двести тысяч, приложив извинительное письмо, где выражала сожаление и объясняла, что ее муж в настоящий момент остался без работы и семья едва сводит концы с концами. Однако Нобуэ и Исихара сложили ладони и совершили благодарственный поклон в сторону префектуры Фукусима, где жили родители их товарища.

Во имя достижения своей цели Нобуэ и Исихара вынуждены были ближайшие месяц-два питаться просто просом и пшеном. Друзья поклялись друг другу сделать все возможное, чтобы их жертва не была напрасной. Они не имели права на ошибку.

Начались приготовления.

Друзья сняли на две недели небольшой пакгауз недалеко от Харуми. Создавать оружие возмездия в квартире Нобуэ было опасно, так как существовала вероятность незапланированного взрыва. Они тщательно записали все указания Хасеямы Гендзиро и неукоснительно им следовали. Тетрадка, в которой они вели записи, получила заголовок: «Во имя лучшего будущего».

«Во имя лучшего будущего № 1. Место сборки изделия должно быть просторным и расположенным на максимально возможном удалении от жилых помещений или строений…»

Они собрали внутри пакгауза безопасный ангар, стены укрыли четырьмя слоями армированного пластика, а затем дали друг другу обещание отказаться от всего, что могло бы помешать им в работе, включая алкоголь, курение, компьютерные игры и онанизм.

Далее пришел черед подготовить необходимые ингредиенты.

«Во имя лучшего будущего № 2. Необходимы: фарфоровые плиты, спиртовки, гидроэкстрактор, перегонная труба, дефлегматор, делительная воронка, стеклянные пробирки различных размеров, хлорид кальция, активированный оксид алюминия, этиловый спирт, изопропиловый спирт…»

Ни Нобуэ, ни Исихара не имели ни малейшего опыта в обращении с подобным оборудованием, но им на удивление легко удалось собрать схему воедино, благо в округе было много магазинов, специализирующихся на продаже товаров для химической промышленности и научной деятельности.

Закончив подготовительную часть, друзья наконец приступили непосредственно к делу. К процессу создания оружия они подошли со всей серьезностью, перечитывая указания Хасеямы Гендзиро раз по сто. Удивительно, что еще не так давно они шутили и дурачились, ржали, как идиоты, дразнили и подкалывали друг друга. Кроме того, друзья ужесточили режим питания, ограничиваясь только сэндвичами и кофе, и никогда не ели во время работы. Работая с делительной воронкой и дефлегматором, они соблюдали самые строгие меры безопасности и следовали каждой букве инструкций – будь то разогрев содержимого пробирок ровно до трехсот градусов или охлаждение промывных склянок в течение сорока пяти минут. Никогда прежде им не приходилось настолько глубоко вникать в процесс. Основы химии они буквально впитывали, как песчаная дюна впитывает капли дождя. Работа не прекращалась ни на минуту, и друзья могли позволить себе не более двух часов сна в сутки.

Постепенно к ним пришло понимание того, к чему стоит стремиться в жизни, чего им так не хватало раньше. Впервые они почувствовали, что значит полностью, без остатка погрузиться в дело, когда все остальное в этом мире перестает для тебя существовать. Например, они не только совершенно перестали заниматься мастурбацией, но и попросту забыли о ней.

«Во имя лучшего будущего № 3. Необходимо преобразовать этилен и пропилен в этиленоксид и пропиленоксид соответственно. Осторожно: оба соединения легко воспламеняются при контакте с воздухом. Следует держать их вдали от источников огня, повышенных температур, искр и проч. Всегда используйте охлажденные промывные склянки…»

Указания Хасеямы Гендзиро были крайне подробны, а значит, крайне опасны в неопытных руках. Возможно, изучив лица своих «поклонников», режиссер рассудил, что они недалеко продвинутся в создании того, что он называл изделием. Он попросил их снова с ним встретиться, когда им удастся синтезировать хотя бы одну сотую от объема нужных веществ, поскольку в случае их успеха он собирался использовать отчет об их достижениях в своем следующем фильме. Но к тому времени, когда началась работа с оксидами этилена и пропилена, Нобуэ и Исихара уже напрочь забыли о Хасеяме Гендзиро.

«Во имя лучшего будущего № 4. Соединить оба оксида в указанной пропорции и поместить в соответствующую емкость. Для этой цели лучше всего подойдет…»

«Во имя лучшего будущего № 5. Запал имеет важнейшее значение. Здесь используется запал замедленного действия, чтобы взрыв произошел через определенный промежуток времени (см. таблицу ниже), после того как емкость со взрывчатым веществом разрушится при ударе о землю».

Инструкция предлагала множество вариантов от пластиковых газовых баллонов до молочных бутылок. Но Нобуэ и Исихара в итоге остановились на емкости собственного изобретения. В качестве контейнера они выбрали специальный кофр, очень прочный и объемный, какие обычно используются для переноски штативов. Внутри у него помещался виниловый герметичный чехол, куда и поместили взрывчатую смесь. Чехол уложили в кофр таким образом, чтобы не осталось ни единого зазора, и затем закрыли фальшивым дном. Сверху для маскировки положили штатив чуть меньшего размера. Детонатор с задержкой по времени срабатывания изготовили по принципу обычного запала ручной гранаты. Для него прекрасно подошла цилиндрическая коробка из-под сигарет «Мир». Внутрь рулона из плотной бумаги поместили черный порох, добытый из распотрошенных фейерверков. Рулон сунули внутрь коробки и добавили еще несколько свинцовых трубок, также начиненных порохом. Подпружиненный боек разместили так, чтобы он сработал от удара, поджег порох в свинцовых трубках, которые, в свою очередь, должны были привести в действие запал. Наконец запал по окружности тоже обложили порохом. Одной жестяной банки из-под «Мира» должно было хватить.

С момента начала создания оружия возмездия и до полного его завершения прошло девятнадцать дней. Так называемая термобарическая бомба или, как ее еще называют, атомное оружие для бедных, была готова.

Солнечным зимним днем Нобуэ и Исихара появились в аэропорту Ханеда и направились в офис компании, занимавшейся вертолетными рейсами. С ними была взятая напрокат камера «Бетакам» и два больших кофра для штативов. Рейс был заказан заранее, и все прошло гладко, что называется, без сучка и задоринки. Исихара представился оператором одного из немецких телеканалов, а Нобуэ выступал как его ассистент. Никто и не подозревал, что доморощенные террористы выберут полет продолжительностью в два часа и стоимостью в сто пятьдесят тысяч иен за час, который к тому же пролегал не над Императорским дворцом или зданием японского парламента, а над тихим предместьем Токио – Чофу.

Друзья сидели на диване в зале ожидания и попивали чай с жареным рисом, который подавала молоденькая девушка в черных чулках. Потом они записали имена и адреса – разумеется, ложные – в предложенные им бланки, заплатили вперед наличными и направились к стойке регистрации.

– Все готовы? – спросил молодой пилот, когда их проводили на вертолетную площадку.

Едва взглянув на пилота, Нобуэ и Исихара чуть не завизжали, как школьницы: тот оказался вылитой копией покойного Сугиоки.

– Заднюю дверь мы откроем, чтобы было проще снимать.

В центре желтого круга стоял готовый к вылету старенький вертолет Сикорского. Двойник Сугиоки помог пассажирам залезть на заднее сиденье и загрузить оборудование. Камеру Нобуэ пристроил у себя на коленях.

– Поехали! – сказал пилот, винты закрутились, и машина взмыла вверх.

Внизу им махал рукой и по-идиотски улыбался служащий фирмы, который только что записал в актив полученные триста тысяч.

– Так мы летим прямо к Чофу, правильно? – крикнул пилот в переговорное устройство.

Исихара, успевший вернуться в нормальное состояние, пропел в ответ:

– Так точно, душ-ш-шка!

Пилот обернулся и бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал: понятное дело, что на телевидении и в киноиндустрии полно эксцентричных персонажей.

– Какой район Чофу вам нужен?

– Железнодорожная станция, пожалуйста, – ответил Нобуэ.

Ветер хлестал по лицу сквозь открытую дверь. Нобуэ и Исихара принялись истерично хохотать.

– Будем на месте через пятнадцать минут, – пообещал пилот.

III

Хенми Мидори сидела дома и смотрела «Эммануэль-4». Фильм показывали пару дней назад по спутниковому каналу, и она записала его на видео. Была вторая половина дня. Незадолго до этого она позвонила Томияме Мидори, но та занималась с сыном и не могла долго разговаривать. Хенми Мидори бездумно полистала тетрадь с диалогами на английском, который недавно решила изучать. Внутри что-то щекотало и свербело – вероятно, начинались месячные. Английские буквы напоминали ей увеличенные фотоснимки сперматозоидов, так что она закрыла тетрадь и включила изысканное «мягкое» порно, которое зарядила в видеомагнитофон еще накануне ночью в грустную минутку. Актриса, что играла настоящую, первую Эммануэль, теперь уже почти старуха, снялась и в этом фильме. Сколько же лет прошло с тех пор, когда Хенми Мидори смотрела первый фильм вместе с мужчиной, с которым тогда встречалась? Он уверял, что она похожа на Сильвию Кристель. Тогда они впервые переспали. Хенми Мидори прекрасно понимала, что даже постаревшая актриса с провисшим задом выглядит куда лучше нее. Сознательно ли тот мужчина обманул ее, или она действительно ему так нравилась, что он увидел в ней сходство с актрисой? Она смотрела на экран, вспоминала былые времена, и щекочущее ощущение внутри усилилось. Хенми Мидори подумала было, не лечь ли отдохнуть прямо сейчас, посреди дня, чтобы немного взбодриться, как вдруг почувствовала нечто вроде запаха бензина. Спустя долю секунды она уже ничего не чувствовала, так как мгновенно превратилась в горстку пепла вместе со всем своим домом.

Томияма Мидори наслаждалась тем, что когда-то потеряла, но после бойни на пляже Атами обрела вновь: общением с сыном. Осаму превратился в настоящего болтунишку. Он рассказывал ей о школе, о своих любимых телепередачах, друзьях, девочках из класса, а больше всего – об американском профессиональном баскетболе, от которого был без ума. Он записывал матчи на кассеты, чтобы потом пересматривать их снова и снова, и бесконечно рассуждал о любимых игроках и их «отпадном» мастерстве. Его оживленное личико и сверкающие глаза прямо излучали энергию, которая вливалась в саму Томияму Мидори, придавая ей внутреннее сияние. Когда позвонила Хенми Мидори, она оборвала разговор, не желая терять ни одной драгоценной минуты общения с сыном. Подруга могла разве что вспоминать пляж Атами или трепаться о молоденьком торговом представителе, что работал в ее офисе.

– Мне просто необходима такая футболка, – сообщил Осаму, и Томияма Мидори сразу же дала себе зарок непременно найти именно такую, сколько бы она ни стоила. Речь, кажется, шла о футболке с портретом Чарльза Баркли, забрасывающего мяч в корзину через голову Годзиллы.

– Если бы Баркли и Годзилла действительно могли бы сразиться, – говорил Осаму, – то Баркли ее запросто победил бы. Он же такой клевый!

Перед выходом на улицу Томияма Мидори застегнула на Осаму куртку с капюшоном, а сама запахнулась в молочного цвета полупальто, купленное в рассрочку. Взяв сына за руку, она повела его по усаженной тополями улице под бледно-голубым зимним небом. «Какая маленькая у него ручка, – думала она, – а ведь в ней есть все необходимое: нервы, клетки, кровеносные сосуды!» Томияма Мидори ощутила столь сильный приступ любви к сыну, что слезы сами собой хлынули у нее из глаз. Вдруг Осаму показал на небо и крикнул:

– Смотри, смотри, вертолет!

Никто из них не заметил, как из вертолета выпал черный цилиндр. Мать с сыном сделали еще несколько шагов по шуршащим тополиным листьям, устилавшим мостовую, когда цилиндр, рухнув с высоты в тысячу метров, ударился о землю рядом с автобусной остановкой у северного выхода железнодорожной станции. Цилиндр разлетелся на части, равно как и виниловая капсула внутри него. Взрывчатая смесь мгновенно распространилась по всему Чофу. Спустя несколько секунд в банке из-под сигарет сработал взрыватель. Произошла даже не вспышка, как при обычном взрыве, а возгорание самой атмосферы. Томияма Мидори вместе с сыном и со всеми, кто находился в тот момент на улице, мгновенно сгорели заживо.

Так как Сузуки Мидори имела обыкновение проветривать футон на веранде, а ее квартира располагалась на окраине Чофу, где возгорание атмосферы было не таким мощным, смерть ее оказалась более мучительной.

Сузуки Мидори недавно пристрастилась к музыке Моцарта, и в этот день она приобрела диск с фортепианными концертами № 22 и № 23. Поставив диск на воспроизведение, она сделала себе спагетти, а заметив, что на улице ясно, решила вывесить проветрить футон.

Каждая нота в исполнении Владимира Ашкенази напоминала рукотворный сверкающий бриллиант. Казалось, музыка проникает в самое тело и пробирает до костей. Сузуки Мидори никак не могла понять, отчего стала настолько глубоко ощущать музыку Моцарта. Впрочем, ответ был очевиден: причина заключалась в происшествии на пляже Атами. Чувство превосходства, которое она испытывала, обладая таким секретом, о котором никто не догадывался и даже не мог себе вообразить, и стало той ниточкой, что связывала ее с чувственной музыкой великого композитора.

«Пока не завоюешь самоуважение, никогда не постигнешь красоту музыки Моцарта», – думала Сузуки Мидори, развешивая футон на проволоке. Она увлеченно внимала адажио во второй части, когда ноздри уловили какой-то странный запах. В следующую секунду все поле ее зрения было охвачено огнем. Ударная волна не докатилась до окраин города, но взрыв выжег весь кислород приблизительно за одну десятую доли секунды. Сузуки Мидори вцепилась ногтями в грудь, а лицо ее превратилось в жуткую маску. Моцарт совсем пропал в диком реве, что вырвался из глотки несчастной. Из-под изломанных ногтей и царапин на груди брызнула кровь. Сузуки Мидори упала замертво у себя на веранде прямо на собственный футон.

Юная студентка с несимметричным лицом дожидалась начала лекции по детской психологии в главной аудитории колледжа. Она никак не могла взять в толк, отчего в переполненном помещении никто не садится на свободные места с ней рядом. Ее огорчало, что причина может заключаться в ее уродливом лице, о чем ей постоянно твердил в детстве брат, и то же самое сказал менеджер в «МОС-бургере», куда она недавно пыталась устроиться на подработку. Чтобы хоть как-то избавиться от одиночества, она решила вызвать кого-нибудь из знакомых призраков, чтобы поболтать с ним. Первым всегда появлялся дух Сугиоки, и нынешний раз тоже не стал исключением. Но когда призрак материализовался из окружавшего его тумана, стало ясно, что он изменился и выглядит уже не столь печальным и робким. Сугиока ухмылялся.

– Вы все умрете! – заявил он.

«О чем ты? Ну-ка прекрати грубить, иначе я больше никогда не покажу тебе сиськи!» – хотела было сказать ему юная студентка, но тут огромная аудитория взлетела на воздух.

– Получи! – заржал дух Сугиоки.

Юная студентка отлично поняла, что мертва, и испытала смешанное чувство сожаления и облегчения. Ведь ее страшное лицо исчезло навсегда.

Такеучи Мидори как раз находилась в своей машине на парковке возле супермаркета «Ито Йокадо». Ей и еще нескольким домохозяйкам, оказавшимся в автомобилях, удалось выжить при взрыве. Сначала Такеучи Мидори подумала, что началось землетрясение или ядерная война. Она сидела в машине минут пять, закрыв все окна, и только потом отважилась взобраться на образовавшуюся из кирпичей насыпь. Перед ее взором открылся странный вид. Город лежал в руинах. От обугленных автомобилей поднимались вьющиеся клубы дыма. Повсюду, насколько хватало глаз, лежали обгоревшие тела людей.

Взрывная волна так наподдала Нобуэ и Исихаре под зад, что те даже перестали смеяться. Пилот, двойник Сугиоки, едва удержал машину в воздухе, но со страху намочил штаны. Губы у него стали совсем белыми, а в голове метались разрозненные мысли: «Кто эти двое? Что здесь произошло? Что скажет начальство, когда мы вернемся на аэродром? А ведь мне пришлось столько вытерпеть от того урода из вооруженных сил, пока я получал лицензию на управление вертолетом!»

Пилот заплакал. Нобуэ сказал ему:

– Просто высади нас где-нибудь в горах, где нет людей.

Пилот кивнул, вежливо произнес: «Слушаюсь», и вертолет, сменив курс, полетел в сторону Титибу.

Сели они на заснеженной пустой дороге в горах Титибу. Нобуэ и Исихара крикнули пилоту: «Пока!» – и побрели прочь.

– Подождите минуту! – заорал вдруг пилот и бросился вдогонку. – Я не могу теперь вернуться на работу! Меня же там наверняка к стенке поставят!

Потом они стояли втроем в туалете и одновременно справляли нужду. Затем напились обжигающего кофе из автомата.

– Да ты не волнуйся, – сказал пилоту Нобуэ. – При таких масштабах разрушений раньше недели они даже и не начнут искать виновников. Мотива нет, а у вас в конторе я написал вымышленный адрес в Ниигате. Так что скорее всего власти решат, что взрыв устроили ультраправые русские или еще кто-нибудь в этом роде.

– Кто вы такие, парни? – спрашивал пилот со смесью страха и уважения, следуя за друзьями вниз.

– А никто не знает, – ответил ему Исихара. – Нас всю жизнь не замечали, не заметят и теперь.

Нобуэ гадал, выжила ли девушка с потрясающей фигурой. «Скорее всего, нет, – думал он. – Хотя вот такие, как она, достойны того, чтобы жить».

В душе у него на мгновение шевельнулось нечто вроде чувства вины.

Исихара стал напевать «Мы встретимся снова», потому что внутри у него буквально кипела жизненная сила. Нобуэ стал подтягивать, но пилот был слишком юн, чтобы знать эту песню.

«Надо его научить, – подумал Исихара. – Пусть четверо из нас мертвы, но теперь мы уже нашли новенького… а сколько их еще таких будет? Глядишь, месяца через два-три можно устроить новый караоке-концерт…»

И у него стало так хорошо на душе, что он расплылся в своей фирменной улыбке.