III.
«Я подхожу к окну и вижу...»
* * *
- Я подхожу к окну и вижу
- в саду деревья и дорожки,
- и светофор, и столб, и рожки
- троллейбуса. И снег, и жижу —
- такая слякоть. На снегу
- от фонаря подобье круга.
- В нем кто-то словно от испуга
- весь скрючился — и ни гугу.
- Он, озираясь на дома,
- уж одурел от этих бдений
- ночных, — отпугивает тени,
- как тот семинарист Хома.
- Но Вия нет... И хорошо,
- что этот пьяненький поднялся
- (я говорил всегда, что пьянство —
- беда), поднялся и пошел...
- Он, равновесие храня,
- дойдёт. Ему и не приснится,
- как тяжелы они, ресницы,
- того, кто смотрит на меня.
Смотрящий в окно
- Подожди, постой, расскажу.
- Такая история. Такая история.
- Рамы-то у нас очень старые,
- стекла давно не менялись.
- Лет, наверное, тридцать.
- Ну вот.
- Утром станешь, бывало,
- занавеску отдернешь:
- а он уже смотрит в окно —
- огромный, широкоплечий, три на четыре.
- Сходство...
- какое там сходство.
- Стекла, значит, от старости как бы они оплывают,
- стекла текучи.
- Понимаешь, аморфность, физика стекол...
- Преломляют, короче.
- Поведешь головой —
- он тебе подмигнет!
- (нет, серьезно)...
- Поведешь головой —
- он тебе подмигнет и насупится,
- щеки надует, шмыгнет носом.
- (ужас какой-то!),
- весь наморщится, скуксится,
- будто кислое съел...
- Что там Гоголь, тут въяве портрет оживает!
- Сюр — да и только.
- Оккультизм.
- Он у нас молодел год от года.
- Нет, представь, это было оккультное действо:
- по весне
- ночью (обязательно ночью)
- неизвестный художник,
- мастер,
- так назовем, —
- да, мастер монументального макияжа
- подводил ему брови и убирал морщины со лба
- (непогода ведь портит лицо).
- Утром встанешь бывало,
- Занавеску отдернешь:
- звезда появилась,
- звезды как олимпийские кольца —
- в том же порядке.
- Ощущение: стыд.
- Ощущение: стыд.
- Стыд с примесью недоумения.
- Стыд с оттенком гражданского мазохизма.
- Стыд, вытесняемый самоиронией.
- Стыд. —
- В чем деду стыд, в том бабе смех.
- Нет, правда,
- когда останавливался автобус
- и веселые иностранцы, смеясь, фотографировались
- на фоне,
- я,
- честное слово,
- готов был провалиться под землю, —
- во мне патриот шевелился.
- Проходящему мимо
- остается лишь улыбаться:
- мы-то всё понимаем,
- дескать, мы всё понимаем,
- нет, мы всё понимаем.
- Иронический культ. Паралич языка. Анекдоты.
- Кошмар понимания.
- Всё понимаем.
- Анекдоты вполголоса.
- И что характерно:
- это не признак боязни, а дань традиции.
- Никто никого не боится.
- Все всё давно уже поняли.
- Дураков нет. Говорим правду.
- О,
- обличительный пафос!
- Лишь оконные стекла
- искажают действительность.
1983
Профессор Вагнер отменяет опыт
Черчилль. Я — Черчилль.
Голос электрика. Я ничего не вижу.
Дзержинский. ...Мы все тогда были живы...
Из пьес М. Шатрова
- «Уважаемая Анна Григорьевна, разрешите,
- пожалуйста,
- (не подумайте только, что я ради шалости —
- вовсе нет! А ради науки это...
- будьте спокойны...)
- встретиться с Вашим супругом покойным.
- Встреча предполагается, Анна Григорьевна, у меня
- на квартире.
- Я имею спросить, каково ему в мире,
- где легко жажда истины утоляется,
- и какой субстанцией он теперь является?
- Я не шарлатан, Вы знаете, Анна Григорьевна. Между
- прочим,
- я открытие сделал, состоящее вот в чем:
- размножаться может и личинка,
- а не только взрослая особь![1]
- А теперь я исследую, Анна Григорьевна, способ
- связи, Анна Григорьевна, с потусторонним...»
- Но тут вдова
- Как прочла эти жуткие очень слова,
- незамедлительно написала ответ профессору
- Вагнеру: «Категорически
- запрещаю сеанс проводить спиритический».
- Между тем наступила ночь.
- Трудно профессору превозмочь
- свое желание вызвать (ах, как чешутся руки!..)
- дух писателя на благо все той же науки.
- Но нельзя, нельзя... Тьмой окутано
- всё, что там, за чертой, а жаль: на оккультное
- действо нет ему от вдовы разрешения,
- и не вправе он принимать, увы, положительного
- решения.
- А ведь хочется как, ведь знакомцами были, однако!
- Но нельзя никак. Никак нельзя. Это потом
- Пастернака,
- покойничка, (потом, потом!..) в Союзе писателей
- просто,
- словно так и должно, восстановят без спроса.
- Или вот партбилет первый нумер
- выпишут вождю революции, хоть он и умер,
- а тот, кто выпишет партийный билет, сам умрет и
- чуть погодя
- едва не лишат его премии имени того вождя.
- Всяко будет. Так что, кабы в природе
- сохранились они, спириты, то в этом роде
- было б много возможностей у них тому, что
- творится
- В нашей сложной действительности, подивиться.
- Вот вздохнул тяжело профессор Вагнер, спирит,
- зоолог.
- Путь России мудрён, и тяжёл...
- и чудесен, быть может... и даст Господи, долог.
- Утомился не спать он и смежил очи,
- Так-то лучше, профессор, спокойной вам ночи.
1990
«Агасфера разбил паралич...»
* * *
- Агасфера разбил паралич —
- в кому вечную впал Вечный Жид.
- Смежил веки Владимир Ильич.
- И лежит. И лежит. И лежит.
Последнее предупреждение,
сделанное на гипнотическом сеансе
в Доме культуры железнодорожников
- Я в ужасе, я в ящике, во льду.
- Я еду в пломбированном вагоне.
- Россия задыхается в бреду,
- в страдальческом и диком чертогоне.
- Я вещь в себе — в границах пиджака
- немодного, но сверх того, я больше,
- чем вещь в себе. О, как болит рука!
- А впереди Прибалтика и Польша.
- А позади — все пущено в трубу,
- и не кипит ваш разум возмущенный.
- Я столько лет лежал лежмя в гробу,
- проклятием великим заклейменный.
- Я столько лет один в гробу лежал,
- на мне одежды медленно ветшали,
- я никому на свете не мешал,
- мне пролежни проклятые мешали.
- И вот явились. Марлю на лицо
- мне положили. И снимали мерку
- для ящика. И щупали мясцо.
- И мазали, чтоб кожею не меркнул.
- Терпеть пришлось. Унылая возня
- была обременительна. И тайный
- постиг я замысел: они ж меня, меня! —
- украсть хотят... И вот уж гроб хрустальный
- лишен хозяина. Запачкан воротник.
- А лед колюч, и неуютен ящик.
- И под стекло положен мой двойник,
- мой восковой, не я, не настоящий.
- Вам повезло. Вам как всегда везет.
- Туда, где купят, несмотря на запах,
- меня своя же мафия везет
- в вагоне пломбированном — на Запад —
- и думает, что это только труп
- идеи, заточенной в одиночку
- из косточек, из хрящиков, из губ,
- навек зажатых... Дятлы! Оболочку
- продать несложно. Закопайте воск
- фальшивой куклы, вату и опилки,
- но — ум, но — честь, но — совесть — это мозг,
- хранящийся в особой морозилке.
- Не надо песен! Кто придет ко мне
- с открытым сердцем, сколько ни побудет,
- холодный пот на собственной спине
- тот никогда уже не позабудет.
- Ведь привлекает все-таки не так
- сам труп идеи, как идея трупа.
- Недаром шли Бухарин, Рудзутак,
- опять же Сталин, Киров и Цюрупа.
- Спускаясь вниз и глядя на черты
- лица знакомого и видя непомерно
- огромный лоб, величьем простоты
- охватывались члены Коминтерна.
- Ко мне спускался, воздуху набрав,
- сдержав дыханье, искренний печальник,
- наш дворянин, точнее, красный граф,
- прославившийся как родоначальник.
- И шли ко мне прибывшие на съезд,
- удостоверив список поименный,
- а я лежал, лежал один, как перст,
- перст указующий, проклятьем заклейменный.
- Забыв о Боге, чающий зарю,
- предсказанную Марксом, и прельщенный
- моим заветом, словно к алтарю,
- крещеный шел, как будто некрещеный.
- Не мне судить, зачем они идут,
- хотят увидеть, как сложили руки.
- Да, я не сгнил и не был я раздут,
- спасенный достижением науки.
- А тех зарыли. А иных сожгли.
- Другие живы, бьются в круговерти
- истории. Но все, кто шли и шли,
- вы много ль поняли о смерти и бессмертьи?
- Поэт один, объехав белый свет
- и в космосе заметив перекосы,
- ко мне входил, как входят в кабинет
- рентгеновский, и задавал вопросы.
- Ответы есть. Но как болит плечо!
- Какая еще очередь большая!
- Здесь Брежнев был. И Суслов. Горбачев,
- грядущие реформы предвкушая.
- Здесь Ельцин был. Оторванный от дел
- приказом сердца, он не по-таковски,
- но скромно шел и на меня глядел,
- а вместе с ним — известный мэр московский.
- Ступени те запомнят Кравчука,
- как он пришел и постоял недолго,
- а также не забудут Собчака,
- явившегося по веленью долга.
- Кто шел по площади и те, кто вдоль стены,
- там, где могилы, и с другого входа,
- предать себя сомнениям вольны,
- насколько познаваема природа,
- Ученики, пришедшие ко мне,
- в моем лице угадывали вечность
- материи первичной и вполне
- осознанно искали человечность.
- А кто-то думал: это только лоск.
- Да, я лежу как будто при параде.
- Но — ум, но — честь, но — совесть — это мозг,
- хранящийся в особом препарате.
- Не надо песен. Вас влечет не так
- сам труп идеи, как идея трупа.
- Все предано, все продано за так
- под лозунгом большого перекупа.
- Все продано. Все пущено в трубу,
- и не кипит ваш разум возмущенный.
- Я столько лет лежмя лежал в гробу,
- проклятием великим заклейменный.
- Легко вам жить, теперь меня браня?
- Но может быть, потом — на переломе
- тысячелетья вспомните меня
- в таком же пломбированном вагоне.
- Опомнитесь! Ужели не понять,
- что общие, невидимые нити
- связуют нас. Но вы опять, опять
- не знаете, что делать.
- МНЕ ВЕКИ!
- Вы.
- Подайте руку мне.
- В моих глазах прочтете все, что будет.
- Мистерию мурашек на спине
- тогда уже никто не позабудет.
1992
Июль
- Контролер трамвайного парка
- сел на бордюрный камень.
- Тополиный пух по асфальту комками
- катится. Дремлет овчарка.
- Контролер трамвайного парка знает: в июле
- будет много тополиного пуха.
- Собака во сне шевельнула ухом,
- ковыляют жирные гули,
- то есть голуби сизые... Так их! Вроде
- скоро будет обед, не правда ли? Так же,
- как прошедшие годы, с номером каждый
- со своим трамваи проходят.
- И уходят в город вагоны, всеми
- сколько их там колесами громыхая.
- Контролер засыпает под лязг трамвая.
- Не спеша, замедляется время.
- Контролер засыпает. И все. Ну вот мы,
- контролер, и уснули, и спим — затемненье! —
- и лишенные длительности мгновенья
- обретают какие-то новые формы,
- и уже не секунды, а просто рельсы
- вдоль стены, и шлагбаум, в кармане спичка
- ковырять в зубах, и висит табличка
- «Осторожно, трамвай!», и асфальт нагрелся...
- И уже не судьба, а идет с высоким
- подыманьем бедра на дорожном знаке
- пешеход жизнерадостный — в черном: во фраке,
- или это не фрак, и ни фрак и ни смокинг?
- И уж только не память, а крепко зажатый
- между пальцев билет... Наступила эпоха
- грандиозных свершений, и выдох, и вдоха
- трудоемкость, и выдох... Вагоноважатый
- отразился в стекле... И монументальный
- каменеющий пух, ожиданье, огарки
- фотографий и жизней, и голуби в парке
- тополином, июльском, трамвайном.
1982
8 марта 1993
- Непогода. Гололед.
- Шоп валютный дразнит.
- Кто-то ваучер сдает.
- А у женщин — праздник.
- Представитель темных групп
- прячет в наматрасник
- конкурента свежий труп.
- А у женщин — праздник.
- Вор-домушник лезет в дверь,
- ходит вор-лабазник.
- Никому теперь не верь.
- Но у женщин — праздник.
- Из Гостиного двора
- унесли в запасник
- много старого добра.
- И у женщин — праздник.
- Поимевший интерес
- поставщик-отказник
- вместе с сахаром исчез.
- А у женщин — праздник.
- Смотрит радостно вперед
- президент-проказник.
- И душа у всех поет.
- И у женщин — праздник.
Избыточная энергия вожделения
- Он говорит: — Я весь к тебе. —
- и лезет быстро по трубе.
- Не глядя в сторону и вниз,
- ступает смело на карниз.
- Через открытое окно
- он проникает в спальню
- и видит радостно — оно! —
- стоит совокупальня.
- На ней Елена спит несмело —
- накрыто простынею тело.
- А рядом с ней лежит бестселлер
- про страсть крутую, как пропеллер.
- О красота небесная,
- какая ты чудесная!
- И, преклонив колено,
- он говорит: — Елена!
- Зачем тебе культура
- и вся литература?
- Не спи, не спи, ночуя,
- не зри свой сон, хочу я...
- Я — Микки Маус твой большой!
- У Микки Мауса — большой!
- Дай уду волю моему.
- Се удо-вольствие ему!..
- Раздался треск, раздался хруст.
- Завел мотор негодник Руст.
- Настала славная пора.
- Апофеоз. Ура. Ура.
- И сам собой зажегся свет.
- И сам включился TV-сет.
- — Уважаемые марсиане.
- Меня поддерживают россияне.
- Но есть еще некоторые издержки.
- Хочу вашей поддержки.
1993
Памятник Во Всём Виноватому
- Вот и на нашей улице праздник — установлен
- памятник
- Во Всем Виноватому.
- Торжества, каких давно мы не видели.
- До торжеств ли нам было?
- На гранитном постаменте стоит бронзовый
- Во Всем Виноватый,
- ветер будто полы пальто ему раздувает.
- А лицо Во Всем Виноватый руками закрыл,
- потому что он собирательный образ.
- Плачет будто.
- Или попросту спрятался.
- Правда, если к нему повнимательнее приглядеться,
- как руку-то держит,
- виден будет зазор между пальцами средним и
- безымянным...
- Соглядатай, никак?
- У, хитрющий! — подглядывать вздумал!..
- Так и плюнешь в него, негодяя.
- Для того он у нас и поставлен.
- Мы его наказуем — всё легче.
- Кто плюнет, кто грязью метнет, кто масляной
- краской запачкает.
- На худой конец, кулаком погрозит.
- Все легче.
Из Шекспира
- Действительность, скажу, я такова,
- что подбирать нам следует слова
- достойные.
- Однако, грустно, Гамлет,
- когда одни слова, слова, слова.
Картинка
- — Это что же такое, однако?
- Ба!
- Он выдавливает раба
- из себя,
- он выдавливает,
- он выдавливает раба,
- не жалея ни зада, ни лба.
Голоса
1.0
- — Да, чаша унижения сполна
- испита нами... Помните, вина —
- не то что б водки! —
- крепленого вина
- после семи
- не купишь.
- Униженными были мы людьми.
- Нам кажут кукиш,
- а мы, как овцы, кротки.
- Не знали жены, где достать колготки.
- Упрешься лбом, а там стена, стена.
1.1
- — А на душе, вы помните, как было?
- Хотела петь душа, а вместо пенья ныла.
1.2
- — И пикнуть не могли.
- — И пикнуть не могли.
1.3
- — И секса не было, и колбасы.
- За что любить мне Сталина усы?
1.4
- — На что растратили мы силы
- и отчего так стали сиры?
1.5
- — О чем безмолвствует народ,
- к себе уйдя на огород?
1.6
- — Какие могут быть придумки,
- когда вокруг одни придурки?
2.0
- — Мы спали слишком долго,
- нам снилось чувство долга,
- нам снилось чувство локтя,
- и мед, и ложка дегтя.
2.1
- — А нам, покуда спали,
- приснилось, будто встали
- не с той ноги и будто
- ни день, ни ночь, ни утро.
2.2
- — А мы покуда спали,
- все думали, туда ли
- легли ногами — или
- мы верно поступили?
3.0
- — Тише, тише... Видишь гриф?
- В этой книге нету рифм.
- Эта книга, знать, про то,
- что не должен знать никто.