– Мстить?!

– Мстить!!!

– Лучше простить.

Месть разрушает того, кто питает её.

(Из диалога героев книги)

I

Игнат Семёнович и Варвара Ивановна Дубровские пригласили сына Тимофея с женой Полиной и детьми Тоней, Настей и Юрой погостить у них в Кумашкино на летних каникулах – подышать горным воздухом, поесть дикой ягоды: кислицы, малины, смородины, побывать на пасеке и отведать свежего меда. Тимофей и Полина работают в школе в Усть-Каменогорске: Тимофей директором школы, Полина учительницей начальных классов, отпуск у них летом, это прекрасная возможность побыть вместе с детьми и свозить их на отдых. Они решили, что предложение родителей надо принять, но поехать в Кумашкино детьми может только Полина. О поездке к дедушке с бабушкой Тимофей торжественно объявил ребятишкам, и те восторженно закричали от радости.

– Если не перестанете кричать как индейцы, поймавшие добычу, придется отменить решение о поездке! – он строго произнес это предупреждение, и хотя глаза его улыбались, но дети знали: если папа что-то строго сказал, не стоит продолжать делать то, что ему не нравится. Шум затих. Девочки занялись куклами, обсуждая, какие из них взять с собой, а Юра убежал во двор к мальчишкам.

Настя очень любила бабушку Варю, а дедушку Игната немного побаивалась, очень уж он серьёзный был. Но всё равно всегда с радостью к ним приезжала, и ей всегда было жаль уезжать от них: мало было времени на общение из-за скоротечности поездок. Сейчас Настя сидела на стульчике в детском уголке и думала о том, что она скоро увидит бабушку и дедушку, и сердце её быстро билось, и хотелось Насте, чтобы скорее прошли дни до поездки. Незаметно для себя Настя начала напевать песенку и покачивать на руках куклу Дунечку, которую ей на день рождения подарили родители. У неё была всего одна кукла, ей не надо решать, какую взять с собой, а какую оставить дома. А у её сестры Тони было две куклы: одна покупная, её звали Таня, а другая Марфутка, та была сделана бабушкой Тоней, мамой Полины. Тоня выбрала куклу и раскладывала рядом ней одежду. Тоня хорошо шила, и её кукла Марфутка имела несколько платьев. Настя шить не любила, не было у неё таланта к швейному делу. Её кукле Дунечке два платья сшила Тоня и заявила, что больше шить не будет, пусть Настя учится сама! Насте казалось, что бабушка Тоня больше любит сестру, чем её, потому что у сестры имя такое же, как у бабушки. Она как-то об этом сказала маме, та улыбнулась грустно, погладила дочь по голове:

– Совсем не так, она вас обеих любит, просто Тонечка в раннем детстве сильно болела, и бабушка за неё много переживала.

– А почему она Тоньке сделала куклу, а мне нет? – надула губки Настя и смахнула с глаз слезинки.

– Сделает и тебе куклу, попозже. Бабушка сейчас болеет. Вот выздоровеет – и сделает, – ласково говорила Полина, обнимая дочь.

– Ладно, подожду, – улыбнулась Настя.

Но сделать для Насти куклу бабушка Тоня так и не смогла – прошлой зимой она умерла. Остался дед Прокофий один, живет он в том же районе, что и дед Игнат с бабушкой Варей, но в другой деревне – Маралихе. Дед Прокофий добрый и ласковый, у него длинная белая борода и усы. Настя его добрым гномом называет, а он в усы посмеивается и ей отвечает, что она Белоснежка.

– Кто такая Белоснежка? – спросила Настя деда, и он рассказал сказку о Белоснежке и семи гномах.

– Мораль, Настенька, этой сказки очень проста, – говорил дед Прокофий. – Пройти все трудности, которые Белоснежке создавала мачеха, принцессе помогли её природная доброта, а её благожелательный характер не позволил ожесточиться. Несмотря на все унижения, которые терпела от мачехи, она была весела, и даже когда ей приходилось тряпкой мыть каменные ступени дворца, пела. Запомни, внученька: любовь и зло далеко друг от друга; добро рано или поздно восторжествует над злом.

Настя слушала деда буквально с открытым ртом, ей нравилось, как он рассказывает сказки и поясняет их смысл. А Тоня сказки не любила, говорила, что это всё ерунда, лучше поиграть или сшить новую одежду кукле. Став постарше, Тоня шила платья себе и иногда Насте. Полина, глядя на её изделия, улыбаясь, говорила, что дочь будет белошвейкой. Тоне не нравилось такое название её труда, и она однажды заявила, что будет придумывать моду для людей. Было ей десять лет.

II

Время сборов в поездку пролетело быстро. Навигация по Иртышу открыта, в гости решили плыть по реке. Увидев пароход, дети возбужденно заговорили о том, какой он большой и красивый. Юра, не обращая внимания на родителей, побежал к трапу.

– Юра, вернись, – строго крикнул мальчику вслед Тимофей.

– Я хочу первый там быть, – обиженно ответил сын.

– На посадку пойдете все вместе и чуть позже. Ты видишь, как много людей возле трапа? А если тебя столкнут вниз взрослые, которые спешат так, как будто не успеют? Ведут себя хуже детей… – сердито продолжил Тимофей.

– Тима, не сердись, – миролюбиво сказала Полина. – Волнение детей понятно, а вот почему ты так разволновался? – она ласково посмотрела на мужа.

– Ты права, чего это я разволновался? Может быть, от того, что первый раз вас отправляю теплоходом. Путь не близкий, а дети у нас с тобой шебутные. Как ты с ними одна справишься? – виновато улыбнулся он в ответ жене.

– Если уж с классом первоклашек справляюсь, найду и для своих детей подход, – Полина обняла мужа. – Всё будет хорошо. Приедем в Кумашкино – позвоню с почты.

Посадка на теплоход шла быстро, и наконец-то маленькие путешественники оказались на палубе. Сверху отец показался детям маленьким, как ребёнок; он махал им на прощанье рукой.

– Отдать швартовы, – звучит громко команда, и через некоторое время теплоход медленно начал движение от берега.

– Мама, смотри, папа совсем стал маленький, как мужичок ноготок, – весело сказала Настя.

Полина погладила девочку по голове, ничего ей не ответив.

Теплоход уплывал утром, и впереди у ребят целый день впечатлений. Виды природы по берегам Иртыша необычайно красивые, и Полина решила занять детей их созерцанием через игры.

III

В Кумашкино теплоход пришёл на закате. Дети были уставшие, и кроме Насти на красоту заката никто внимания не обратил. Настя во время плавания сделала несколько зарисовок. Полине очень понравились изображения реки, в них вода была как живая. Она удивлённо смотрела на один из рисунков и думала, как же она не заметила у дочери таланта к рисованию. Сейчас Настя сидела на палубе со стороны правого борта и самозабвенно рисовала. В её руках мелькали оранжевый и желтый карандаши, нижняя губа была прикушена, щечки разрумянились. От маленькой художницы не хотелось глаз отвести. Рядом с Полиной стояли Тоня и Юра, они тихо о чем-то спорили, но слов было не разобрать, их относил ветер.

«Почему Тоня и Юра всегда спорят?» – тихо проплыла мысль. Полина поняла, что сегодняшняя поездка на теплоходе дала ей возможность по-новому увидеть своих детей. Есть о чем подумать.

На палубе стало шумно: пассажиры теплохода вместе с багажом собрались наверху и, кто устало, а кто раздраженно, переговариваясь, ждали, когда причалит теплоход и можно будет сойти на берег. Вокруг царила всеобщая усталость, и только маленькая девочка ничего не замечала, кроме заката солнца.

– Девочка, подвинься, ты мне мешаешь, – раздался сердитый женский голос. Настя подняла глаза и прямо перед собой увидела толстую женщину с двумя мешками в руках, которая пыталась протолкнуться вперёд. Девочка слегка отстранилась, пропуская женщину.

– Смотрите, рисует солнце, будто делать больше нечего, – опять сердито говорит толстая тетка. – Мешает тут простым людям, расселась… – продолжала бубнить она.

– Марфа, отстань от девчонки, с твоими мешками тебе выходить надо последней, а то с трапа кого-нибудь в воду спихнешь, – слышится весёлый мужской голос.

И завязалась перебранка мужика и бабы, такое обычное явление при большом скоплении народа. Полина смотрела на суету людей вокруг и с удивлением подумала: «Отвыкла я уже от такого зрелища. В городе всё иначе и тише, – и улыбнулась своим мыслям и себе: – А давно ли ты стала горожанкой? Всего-то лет пятнадцать…»

IV

Игнат Семёнович и Варвара Ивановна стояли на причале и ждали, когда спустятся по трапу их дорогие гости. Первой увидела дедушку и бабушку Тоня. Она быстро побежала к ним навстречу и на бегу влетела в расставленные дедом руки.

– Голубушка моя, куда же ты так летишь? – смеясь, спросил он девочку.

– К тебе и к бабушке, – бесхитростно ответила Тоня. Бабушка смахнула с глаз слезинки и протянула руки к Тоне:

– Игнат, отпусти ребёнка, дай и мне её обнять.

Игнат разжал руки и передал внучку жене. Тоня повисла на шее у бабушки и заплакала:

– Как я по тебе соскучилась, бабулечка!

– Полно, Тонечка, полно! Плакать-то зачем? Вот и свиделись снова, радость ты наша.

Подошли Полина с Настей и Юрой. Дед с внуком поздоровался за руку:

– Здорово, боец! Как учебный год окончил?

– Отличник… почти, – смущенно отвечает Юра, глаза в дорогу устремил.

– Не понял я, что значит «отличник почти»? – смеется дед. – У нас в школе так не бывает, это, наверное, новомодное течение в городских школах.

– Одна четверка у меня, – тихо говорит Юра, – по пению. Засмеялась и бабушка:

– Я согласна с тобой, внучок: почти отличник, четвёрка по пению не считается.

Настя стояла в сторонке, прижав к груди листки с рисунками. Полина легонечко подтолкнула её к бабушке и дедушке. Те, закончив обниматься с Тоней и Юрой, оба одновременно повернулись к Насте.

– Настенька, ты, как всегда, спряталась за мамину юбку… Иди, обниму и поцелую голубушку нашу, – ласково говорит дед Игнат, наклоняясь к внучке. Настя прижалась к нему, а он гладит её по голове и шепчет:

– Хорошо, что все приехали, деточки наши, погостите, отдохнете, сил на природе наберётесь.

– Дед, отдавай мне внучку, а то задохнется она в объятиях твоих, как медведь ребенка в охапку сгреб, – бабушка Варя отнимала Настю от мужа и шутливо грозила ему пальцем.

– Полина, здравствуй, милая, мы очень рады, что вы все приехали к нам, – ласково обращается к снохе Игнат Семёнович. – Жаль, что у Тимы не получилось с вами приехать. В лесу много ягоды, набрали бы, насушили, сварили варенье и увезли бы на зиму гостинец.

– Мама, папа, здравствуйте, – сердечно приветствовала Полина родителей мужа. – У Тимы много дел на работе сейчас, надо школу к учебному году готовить, ремонт большой затеял. Меня одну отпустил.

Ребятишки бежали впереди взрослых, весело разговаривали и крутили головами по сторонам. Родная с малых лет природа. Красота везде. Горы по берегу реки, кажется, еще выше стали, солнце медленно прячется за макушки деревьев, его лучики пробиваются сквозь листву, рассеивая мягкий свет. Настя остановилась и, подняв голову вверх, сказала:

– Отсюда солнышко тоже красивое.

– С чем ты его сравнила, внученька? – спрашивает Варвара.

– На пароходе оно другое было, – серьезно отвечает Настя. Идут бабушка Варя и Настя рядом и разговаривают о закате солнца, который Настя рисовала на пароходе.

Игнат шёл рядом с Полиной, серьёзный и сосредоточенный. Она сразу же отметила перемену в состоянии свёкра, как только ребятишки и свекровь отошли на расстояние, откуда не слышно голосов.

– Папа, что случилось? – тревожно спросила Полина.

– Не знаю, Полюшка, как и сказать, – он говорил тихо, было видно, что его одолевает сильное волнение. Побледнел лицом и сильно сжал руки в кистях, с шумом выдохнул и сказал, как в омут бросился:

– Зинаида приехала. Сидит у нас. Ждёт тебя. Хочет забрать Тоню.

И хорошо, что в этот миг посмотрел Игнат Семёнович на Полю. Бледнее снега белого лицо её стало, губы задрожали и посинели, и начала медленно оседать она на руки Игната. Успел он их подставить, не упала на дорогу Полюшка.

– Деточка моя, Поля, крепись. Мы на твоей стороне, но Зинаида – мать Тони. Силой заберёт дочь, по закону она права, мы ничего сделать не можем, – он говорил дрожащим голосом, но слеза-предательница набежала на глаза. Неловко вытирая их, Игнат продолжил: – Мы не дадим тебя и Тоню в обиду. Надо с Зиной говорить мирно. Может быть, все вместе отстоим Тонечку.

– Да как же так, папа? Десять лет от неё ни слова не было, ни строчки. Тоня её не знает. Мы сказали бы ей, если бы Зина давала о себе знать. Тоня нас с Тимой зовет мамой и папой, – горькие и безутешные слезы лились из глаз Полины, и понимала она умом, что ничего сделать нельзя. Если Зинаида решит забрать Тоню, она это сделает, и закон ей в помощь. Никто не будет вникать в то, что один месяц был от рождения Тонечке, когда Зинаида привезла её к Полине и оставила, сказав, что они мужем едут к месту службы, туда не могут взять с собой только что рожденную дочь. Опасно там. Куда едут и как надолго, не сказала… Зарыдала Полина, закрывая рот руками, не давая вырваться крику. Мертвой хваткой боль схватила за душу.

– Что будет с Тоней? Она очень ранимая, очень тяжело переживала уход из жизни моей мамы, своей бабушки. А сейчас её хотят оторвать от всей семьи и увезти неизвестно куда! А-а-а, – и, зажав руками рот, Полина забилась в немом плаче.

Игнат справился с собой и, обняв Полю, шептал:

– Плачь сейчас, милая, а перед Зинаидой не надо. Она жалости не имеет. Взгляд у неё не женский. Не знаем мы, где она была и что она делала эти десять лет. Нам с тобой надо быть спокойными и сильными.

Говорил Игнат, сквозь слезы слышала Полина его голос, доносился он до неё, как тихое плескание в реке, постепенно ей становилось спокойнее на душе, и прекратились слезы, отпустила боль душевная. Решение пришло к Полине. Простое решение: уговорить Зинаиду не забирать Тоню, но сказать девочке, что мать она ей, приехала повидать дочь, и если Тоня сама захочет уехать с ней, то смириться. Полина не должна навредить девочке. «Тонечка умная девочка, она может сама разобраться, где ей будет лучше», – так подумала Полина, вытерла платочком глаза и тихо-тихо сказала:

– Папа, мне надо умыться холодной водой. Нам не уйти от разговора с Зинаидой. Не стоит тянуть, она же знает, что пароход уже пришёл.

Они подошли к колодцу, Игнат достал ведро холодной воды, Поля несколько раз плеснула ледяную воду в лицо, растерла его, тщательно вымыла руки. Набрала в кружку чистой и холодной воды и мелкими глотками выпила. Печально улыбнулась.

– Первые три года я ждала, что она приедет и заберёт Тоню. Потом успокоилась. Ведь от Зины ни одного письма не было – ни мне, ни родителям. Мама от переживаний за неё раньше срока ушла от нас. Грешным делом, думала, что погибли они с мужем в тех неведомых нам далеких краях.

– Идем, Полюшка, бабушка с детьми уже возле дома. Тебе лучше быть рядом с Тоней, когда появится Зинаида. Не знаю я, что у неё на уме, – Игнат говорил спокойно, но сколько требовалось ему сил так держаться, знал только он.

V

Зинаида Осипова стояла у окна в доме Дубровских. Ждала, когда придут хозяева и гости, которых они ушли встречать. Важные гости – сноха Полина и ребятишки: Юра, Тоня и Настя.

В пепельнице лежало несколько недокуренных папирос «Беломорканал» – Зина курила давно и много. Настраивалась на встречу, на разговор. Решимость её поубавилась, в груди появилось не знакомое ранее чувство вины и обиды.

Вспоминала Зина вчерашний разговор с отцом. Она приехала к своим родителям в Маралиху узнать, где живёт её сестра Полина. Встретил Зину один отец, Прокофий, сообщил печальную весть, что мама умерла год назад. Зине показалось, что отец принял её отстранённо и недружелюбно. О матери он говорил скупо, сообщив только, что та болела и сильно переживала за судьбу дочери, от которой за десять лет не было ни одной весточки.

– Папа, пойми, не могли мы писать о себе или как-то еще сообщить. Сейчас Алёша демобилизован, он инвалид. И много лет еще мы не можем говорить о своей жизни. Прости меня и его, – Зина говорила напористо, глядя в глаза отца.

– Ты совсем другая, дочь, не та, что знали мы с мамой, – печально смотрел на Зину Прокофий и тихо спросил: – Зачем приехала?

– За дочерью своей, Тоней, – прозвучало резко, как выстрел из дробовика.

– Зачем тебе, Зина, дочь, которую ты не знаешь? Зачем травмировать психику ребенка? Она растет в хорошей семье, где её считают своей и любят родительской любовью, – Прокофий говорил тихо, но Зине казалось: он по ней бьёт наотмашь, и она, защищаясь от невидимых ударов, резко его оборвала:

– Родительская любовь есть и у нас с Алёшей! Тоня наша дочь, плоть от плоти, а то, что Поля и Тима её вырастили хорошей девочкой, – от нас им спасибо! Я приехала за Тоней и без неё не уеду. Говори, где живут Поля с Тимофеем, – Зинаида раскраснелась, ноздри её раздуваются, дышит как гончая, пробежавшая за зайцем несколько километров.

– Остынь, Зинаида. Не распаляй себя. Меня ведь ничем не удивишь. Много разных людей на веку видел. Хочешь забрать дочь у Поли – сделай это добром и для Поли, и для Тони. Ранимая девочка она, тонкой душевной организации.

– Про душу поговорим отдельно. Где живёт Поля?

– В Усть-Каменогорске. Но ехать тебе туда не потребуется: завтра Полина привезёт детей на каникулы к Игнату с Варей и ко мне. Каждое лето ребятишки у нас гостят понемногу.

Сегодня Зинаида приехала в Кумашкино и пришла в дом Дубровских. Встретила её на крыльце Варвара.

– Здравствуйте! Вы Варвара Ивановна Дубровская? – громко, сильно волнуясь, спросила Зинаида.

Хозяйка дома долго и внимательно смотрела на незнакомую гостью, тихо ответила:

– Здравствуй, коль не шутишь. Чья будешь, милая? Не припомню я тебя, не наша ты, не кумашкинская.

– Из Маралихи я, Зина Осипова, сестра Полины, снохи вашей.

Если бы в этот миг случилось землетрясение, наверное, не так бы испугалась Варвара, как после этих слов женщины, стоявшей перед её крыльцом. Она взмахнула правой рукой вверх, левой начала искать перила.

– Зинаида?! Да где же ты, дева милая, пропадала столько лет? Мы уж, чай, подумали, что сложили вы свои головы с мужем твоим в неведомых нам краях, и никогда не узнаем, где и как это случилось. Жива, значит, слава Богу! – Варвара уцепилась за перила и внимательно смотрела на Зинаиду.

Не ожидала Зинаида такого приветствия. Никогда она не думала, что её молчание может быть так понято: не пишет, весточки никак не передает – мертвая, значит! И обидно ей стало, что похоронили её родные и знакомые. И зло взяло Зинаиду: как это они посмели? Она и Алёшка Родину защищали, на её благо трудились, а эти сидят по своим домам в уюте и тепле, и осуждают её, и хоронят. Злые мысли закружили в голове у Зинаиды, стоит она перед Варварой, молчит, только губы кусает.

– Проходи в дом, Зинаида, с дороги чаю налью. Обед готов, хозяин мой сейчас с огорода придет, есть будем. После поговорим. Раз приехала, знать, дела у тебя важные, – голос Варвары Ивановны звучит тихо, без негодования, задумчиво. Схлынул гнев, Зинаида шагнула в дом.

– Чайку бы хорошо с дороги, Варвара Ивановна. Пить хочется, долго я из Маралихи добиралась: с рассветом выехала, а только к обеду и поспела, – пыталась улыбнуться Зина, но кривая получилась улыбка.

– Мать, кто в гости к нам пожаловал? – голос Игната раздался неожиданно, а сам он уже стоит в дверях комнаты.

– Игнат, Зина к нам приехала, сестра Полины, – Варвара ещё говорила, а Игнат на слове «Зина» понял: в дом пришла беда. Расправил плечи, голову поднял и сверху вниз глянул на незваную гостью.

– Зина, значит, говоришь, приехала. Жива и здорова, руки ноги целы, наверное, и говорить умеет, – голос звучал раскатисто, но не грозно. – Давай, мать, мечи из печи на стол. Обедать будем. Разговоры все после него будут. Пошел я к рукомойнику, – и вышел из дома Игнат. Зинаида только дыхание перевести и смогла.

После обеда был разговор. Варвара Ивановна убрала со стола посуду, вытерла клеёнку и поставила каждому по чашке чаю.

– Разговор долгий или скорый будет, я не знаю, но по чашке чаю вам не помешает. Говорите, а я пойду, займусь подготовкой к встрече с внуками, есть дела не сделанные, – всё это она говорила Игнату, не Зинаиде.

Игнат Семёнович держался спокойно, говорил уверенно, но не унижал и не обижал Зинаиду:

– Рассказывай, Зина, что можешь рассказать о том, почему молчала и дочери своей о себе не сознавалась. Я всё пойму.

– Игнат Семёнович, ничего сказать не могу о жизни своей, поверьте на слово. Недавно Алешу демобилизовали. Приехали мы в Усть-Каменогорск. Он инвалид. Требуется длительное лечение; неизвестно, встанет ли он на ноги. Решили мы с ним забрать дочь нашу, Тоню. Приехала узнать, где Полина с Тимофеем живут.

Зинаида говорила спокойно, от былой агрессии и следа не осталось. Но взгляд её не нравился Игнату: исподлобья на него смотрела измученная и несчастная женщина, в глазах её плескались то боль, то злость. Он отметил несоответствие выражения глаз и голоса. Удивился. Но молчал, ждал, что скажет Зинаида дальше.

– У нас благоустроенная двухкомнатная квартира, я устроилась на работу. Алеша дома, пока больше лежит, но его уже можно сажать, обложив подушками. Надеюсь, он поправится, – в голосе Зины звучала теплота, когда она говорила о муже.

– Тоня вам с мужем нужна как сиделка? – задал вопрос Игнат.

– И да, и нет, – спокойно ответила Зина. Видимо, она много думала по этому поводу, и её вопрос не застал врасплох. –

Тоня уже достаточно взрослая девочка, может мне помогать ухаживать за Алешей – это поможет ей адаптироваться в семье и всем нам сблизиться.

– А если, наоборот, это её испугает? Если она решит, что нужна вам оказалась только тогда, когда вам плохо, и это ранит её детскую неокрепшую психику?

– Вот и вы, как мой отец, о психике заговорили, – сердито прервала его Зина.

– Не отнимая твоего права на дочь, прошу сделать это тактично и щадя ребенка. Ты сказала, что не уедешь без Тони. Мой совет: не спеши и не иди буром. Всему свое время, – Игнат смотрел на Зину задумчиво.

Она, вновь озлобившись, резко ответила:

– Тоня моя дочь, и мне решать, как с ней говорить.

– Говори, но помни: ты не знаешь дочь и увидишь её сегодня, наверное, второй раз в жизни. Ей надо привыкнуть, что у неё есть вторая мама…

– Какая вторая мама?! Вы о чём??? Я её мать, я и никто больше…

– Ты на сегодня биологическая мать, – спокойно ответил Игнат. – Мать, вырастившая и воспитавшая Тоню, вложившая в нее добро, знания и понимание, – Полина, её настоящая мать. Ты можешь стать матерью Тоне, но постепенно. К мудрости призываю. Думай. До вечера есть время. Вечером ты встретишься с дочерью. А я пошел. Дела у меня.

Игнат встал и вышел из комнаты, не дожидаясь от Зинаиды ответа. На душе у него было хмуро. «Беда пришла в дом», – эта мысль болью отдавала в сердце.

Зинаида осталась в комнате одна. Она стояла у окна и сердито продолжала мысленно спорить с Игнатом. Но вдруг поток злых мыслей в её голове остановился: на завалинке напротив дома Дубровских сидела старая женщина – настолько старая, что определить её возраст было невозможно. Внимание Зинаиды привлекла не женщина как таковая, а её вид – сгорбленная, в черном одеянии, из-под платка выглядывают растрепанные седые волосы, глаза женщины закрыты. Она клюкой что-то чертит возле себя. Из-под клюки поднимается земляная пыль и, немного повисев в воздухе, вновь ложится на землю. Старуха всё быстрее и быстрее чертит клюкой и что-то шепчет, гримаса на лице говорит о том, что она сердится, а пыль поднимается всё быстрее и уже не успевает оседать, так часто и много её поднимается в воздух.

– Бабушка Марфа, здравствуй! – слышится детский голос, и вот уже возле старухи стоит темноволосая девочка невысокого роста, в голубом платьице с рюшей по подолу, возле ворота виднеется букетик цветов из такой же ткани, девочка в руках держит двух кукол и полотняный мешочек. Из-за угла дома появляются мальчик и еще одна девочка. Мальчик скачет на прутике, а девочка бережно прижала к груди тетрадь.

– Бабушка Марфа, здравствуй! – хором говорят дети. Старуха, не прекращая своего занятия и не поворачивая головы к ребятишкам, говорит громко, почти фальцетом:

– Кукушка прилетела, кукушка… украдёт дитёнка… злая… бегите, бегите от неё.

Ребятишки закрутили головами из стороны в сторону, ищут глазами кукушку.

– Бабушка Марфа, а где кукушка?

– В доме, в доме…

– Настя, Тоня, Юра, идите в дом, ужинать будем, – зовет детей Варвара.

Дети побежали на зов бабушки, а вслед им ещё слышались тихим голосом сказанные слова:

– Слёзы, слёзы будут, беда прилетела… Зинаида продолжала смотреть в окно.

«Странная старуха, – подумала она, – на ведьму похожа, сидит и каркает как ворона. Сейчас увижу дочь. Какая из девочек дочь? – она даже отвечать себе не хотела на этот вопрос: – Какая разница, какая из этих девчонок – моя дочь!.. Сейчас встретимся, поговорим и утром с ней уедем. Нам всё равно друг к другу надо будет привыкать», – привычно и решительно настроила себя на деловой лад Зинаида. Ей надо выполнить поставленную задачу, и она её выполнит.

Стоит Зина у окна и курит папиросу за папиросой. Слышатся детские голоса, но слов разобрать нельзя, всё слилось в один голосовой поток – гомон он еще называется. Слышит Зина, как Варвара просит ребятишек угомониться, вымыть руки и проходить в дом. Скоро все будут ужинать. Не обратила Зина внимания на то, что ничего ребятишкам бабушка про гостью не сказала.

– Зинаида, иди к столу, – Игнат вошел в комнату. – Дети в сборе. Мы пока ничего не говорили им. Поужинаем, потом оставим Тоню и с ней будем говорить. Будь мудрее, Зина, прошу.

В комнате с большой русской печью стоит стол, покрытый клеенкой. Из печи Варвара ухватом вытаскивает котелок с картофелем, над ним поднимается пар. В большой керамической миске на столе стоит сметана, а в плоской тарелке лежат вареные яйца. Большими ломтями нарезан хлеб. И роскошь – сливочное масло в маленькой керамической вазочке. В стаканах молоко. Дети у рукомойника моют руки: все вместе, толкая друг друга и смеясь, подставляют руки под струйку воды. Рядом с ними с полотенцем, спиной к выходу из комнаты, где была Зинаида, стоит молодая женщина. Всю эту картину Зина увидела сразу.

– Здравствуй, Полина, здравствуйте, дети! – громко раздается приветствие. Полина и дети разом поворачиваются на голос.

– Здравствуй, Зина, – Полина говорит спокойно и показывает на детей: – Тоня, Настя, Юра, поздоровайтесь с тетей Зиной, моей сестрой. Она очень далеко от нас жила и вот теперь смогла приехать к нам в гости.

– Здравствуйте, тетя Зина, – вразнобой сказали дети и побежали к столу.

Разместились за столом, Варвара пожелала всем приятного аппетита и разложила по тарелкам картошку, сдобрила её маслом и перед детьми поставила по стакану молока.

– Ешьте здоровую деревенскую пищу.

Дети, видимо, почувствовали напряжение взрослых и вели себя тихо. Ели молча. А может быть, они устали от дальней дороги.

Нарушила тишину Зинаида:

– Смотрела в окно и увидела странную старуху: то ли слепая, то ли от старости не хватает ей сил глаза открыть. Что-то чертила клюкой и шептала. Местная чудачка? – спросила ровным голосом, но Игнату почувствовалось, что зацепила Марфа Зинаиду.

– Марфа Фроловна живет в Кумашкино так давно, что никто из старожилов не знает, когда она здесь поселилась и сколько ей лет. Шутят: мол, второй век Марфа Фроловна живет. Зовут её все по имени и отчеству – как обращаясь к ней, так и говоря о ней. Уважают сельчане почтенную старушку за её провидческий дар. Никому зла она не причинила. Я живу здесь, считай, шестьдесят лет и не припомню, чтобы кто-нибудь обиделся на Марфу Фроловну.

– Бабушка Марфа говорила про какую-то кукушку, которая дитёнка украдет, – вдруг сказала Тоня. Взрослые одновременно вскинули на нее глаза.

– Это образное выражение, вы же знаете сказку о кукушке. Когда птенцы подрастают, она оставляет птенцов в гнезде, чтобы они самостоятельно добывали себе корм, – улыбнулся Игнат, пытаясь переключить внимание детей.

– Бабушка Марфа сказала, что кукушка украдет дитёнка, а не оставит его одного, – Тоня произнесла эти слова и посмотрела на Зинаиду. В глазах девочки мелькнул испуг. Зинаида сидела с опущенной головой и молчала.

– Дети, вы поели, идите в комнату и готовьтесь ко сну. А мы еще с Зиной поговорим, мы давно не виделись, – ласково Полина выпроваживала ребят из-за стола.

Варвара и Игнат следом за детьми вышли из кухни. Зинаида осталась сидеть за столом, а Полина стала убирать посуду. В комнате стояла тишина. С каждой минутой она становилась звенящей – казалось, электризуется всё вокруг. Молчали обе женщины. Зинаида смотрела на Полину и думала, какую тактику ей занять в разговоре с сестрой: агрессивную или, наоборот, доброжелательно-просящую. Полина, предупрежденная Игнатом, приготовилась к разговору. Но решила так: пусть начнет говорить Зинаида. Пауза затягивалась. Полина, убрав посуду со стола, заварила чай и поставила на стол чайные пары и чайник.

– Давай-ка, сестра, попьем мы с тобой деревенского чая с травками. Вспомним детство в родном доме и дружбу нашу. Помнишь, как мы любили с тобой на печи шептаться и девчоночьи тайны обсуждать… – говорила Полина, улыбаясь, так приглашала Зинаиду к мирному разговору. Зинаида улыбнулась в ответ, взяла чашку чая и потянулась за медом.

– А правда, сестра, давай поговорим о нашем, о девичьем. Я понимаю, тебя волнует, где я была, почему дочерью не интересовалась все эти долгие годы. Служили мы с мужем на благо нашей Родины, но где служили – не могу сказать. Ребенка взять собой не могли. Связь на несколько лет была потеряна, и у нас не было возможности узнать о ребенке. Поверь и прими это как данность, – Зина отхлебнула из чашки чай, положила в рот мед и медленно его проглотила. Полина молчала. – Хотела я Тоню забрать сейчас же, как приехала, но разговор с Игнатом меня заставил несколько изменить свое решение. Сейчас дело к ночи, Тоню беспокоить не будем, пусть она с дороги отдохнет. Поговорим с ней завтра утром и скажем ей, что я её мама, а дома её ждет отец. Заберем её к себе домой после вашего возвращения в город.

– Это правильное решение, – ответила Полина. – Чтобы Тоня привыкла к новой реальности, нужно время. Мы вместе с дедами и бабушкой её подготовим к переезду к вам. Но есть одно «но», и тебе тоже надо принять его как данность: Тоня уже девочка взрослая, ей скоро будет одиннадцать лет, и она имеет право решать, с кем ей оставаться. От твоей любви и твоего такта сейчас зависит, захочет ли Тоня жить в новой семье.

– Ты говоришь сейчас как учительница, а не как моя сестра, – перебила Полину Зинаида. – Тоня не может сама решать, с кем ей жить, она должна жить с родителями. Или вы с Тимофеем удочерили Тоню и она даже по документам не наша? – вдруг зло спросила Зина, побледнев и гневно посмотрев на Полину. – Ну, говори же, вы украли у нас дочь?!

– Успокойся, Зина, Тоня носит фамилию, что в её свидетельстве о рождении записана. Документ этот по малолетству ей не требуется в обычных жизненных ситуациях, и она никогда не спрашивала о нём. Тоня зовёт меня мамой, Тиму папой. От тебя и о тебе все прошедшие годы не было известий, и не считали возможным говорить, что мы ей не настоящие родители. Так что, сестра, мы очень бережно отнеслись к Тоне и её психике, чтобы не травмировать её раньше, чем она готова будет принять новость о том, что у неё есть родители, которые её родили.

– Предусмотрительные вы с Тимкой. Хорошо. Хорошо, что ты понимаешь, что ребёнок должен жить с родными родителями. Так и решим: завтра разговариваем с Тоней, она остается здесь до вашего возвращения в город, а там мы её перевозим к себе домой. Давай будем спать. Я устала, с раннего утра на ногах и в тяжёлых разговорах.

– Спокойной ночи, Зина, – Полина встала со стула, собрала чайные пары и отошла с ними к маленькому столику, на котором стоял таз с водой, занялась мытьем посуды, молчала. Зинаида посидела еще немного и ушла. Полина вытерла чашки и села за стол. Она смотрела в окно, в него заглядывала луна, светила ярким холодным светом, будто фонарик луч света направил в окно. За размышлениями она не заметила, когда рядом с ней оказалась Тоня. Девочка молчала и только перебирала у куклы волосы. В руках у неё была кукла, сделанная бабушкой Тоней, у Марфутки были волосы, которые можно заплетать, и девочка часто меняла кукле прическу.

– И что же это полуночницы не спят? – вопрос Игната вывел Полину из раздумий. Она увидела Тоню, протянула к ней руки: – Тонечка, и как же я не увидела, что ты пришла, – обняла девочку и прижала её к себе, поцеловала в волосы.

– Полина, Тоня, надо ложиться отдыхать, – Игнат ласково смотрел на них. – Завтра будет день и будет пища.

Разошлись по комнатам. Хороший дом у Дубровских – срубленный из бревен, в нем три спальные комнаты и просторная кухня с русской печью – гордость хозяйки Варвары Ивановны. В доме настелен деревянный пол, укрытый самоткаными половиками; просторные окна, в них днем много солнечного света, а ночью светит луна. На окнах и дверях в комнатах красивые шторы из ситца, любовно вышитые и обвязанные кружевами Варварой и её двумя дочерьми, Ольгой и Анной. Дочери рукодельницы – всему обучила их Варвара: варить и парить, печь пироги и хлеб, шить одежду, вышивать, вязать на спицах и крючком, ткать половики. В доме уютно и красиво. Гости спят в отдельных комнатах и не мешают друг другу.

Полина с Тоней вошли в комнату, где уже уснули Настя и Юра.

– Тонечка, давай будем спать, уже поздно. Спокойной ночи, – Полина поцеловала девочку и помогла ей лечь на кровать к Насте. Сама прилегла к Юре. Не спалось Полине. Она прислушивалась к звукам в доме – дом жил. Скрипнула половица в комнате родителей, луна нарисовала силуэт Игната на шторах; через несколько минут тень его скрылась в комнате, тяжело отозвалась кровать под Игнатом, послышался шепот Варвары:

– Спи, Игнат, утро будет, будет день, тогда и всё решится. Спи.

– Варя, не могу уснуть. Чую беду, – также шепотом он отвечает жене.

Потянуло табачным дымом – не спалось Зинаиде.

Дрёма начала окутывать Полину, когда ей больше почувствовались, чем послышались шаги. Она открыла глаза. В комнате не было Тони. Выждав несколько мгновений, Полина поднялась, накинула на плечи халат и вышла из комнаты – в кухне Тони не было. Дверь дома приоткрыта. Полина тихонечко открыла её шире и увидела Тоню, сидящую на крыльце. Девочка была в одной ночной сорочке. Сидела она, подобрав ноги, обхватила их руками и голову положила на руки. Свет луны падал на скорбную детскую фигурку, казалось – она спит, а луна её укрывает и своим светом и убаюкивает. Стояла звенящая тишина. «Печальный ангел», – подумала Поля. Она тихо, чтобы не нарушить покой Тони, вернулась в дом, взяла лоскутное тоненькое одеяло и так же тихо вышла на крыльцо. Тоня никак не реагировала – может быть, не слышала, может быть, не хотела говорить. Поля села с ней рядом, укрыла одеялом и обняла девочку. Тоня подняла голову, глаза её не по-детски смотрели на Полю – безграничная боль в них… И уткнулся ребенок в грудь Поли и тихо заплакал, подавляя плач, чтобы его не слышно было.

– Тонечка, доченька моя, не плачь. Мы с папой никогда не дадим тебя в обиду.

– Я не хочу ехать с тетей Зиной, – рыдания душили Тоню, – я никогда больше не вижу тебя и папу. И Настю с Юрой.

– Тонечка, доченька, что ты говоришь?! Почему же ты не увидишь нас, если мы рядом с тобой и всегда будем…

Тоня, обхватив за шею Полю, заплакала еще горше:

– Бабушка Марфа сказала: кукушка украдет дитёнка…

– Тоня, да мало ли что говорила старая бабушка, может, она сказку вспоминала, – пыталась утешить дочку Полина.

– Мама, я слышала, как вы говорили с тётей Зиной. Она злая, я не хочу с ней ехать, – тельце девочки сотрясалось от плача, и Полина, поглаживая её по голове, сама тихо плакала. Молчала она недолго, потом тихо-тихо, как шелест ветра, начала говорить.

– Раз уж ты всё слышала, доченька, послушай теперь и меня. Зина и Алёша – твои родители, они тебя родили. Мы тебя растили с любовью, ты для нас с Тимофеем – родная наша дочь и сестра Насте с Юрой. По закону твои родители могут тебя забрать – это их право, но никто не сможет лишить нас наших чувств друг к другу – ты наша дочь, мы твои мама и папа. Так для нас будет всегда! А у тебя есть право выбора, считать или

не считать нас папой и мамой, – Полина говорила, девочка успокаивалась под шелест доброго голоса и вслушивалась в слова, но молчала. – Вернёмся в город – поедем к твоим родителям, встретишься с папой Алёшей. Он болен, пока не может ходить, ему нужна твоя помощь…

– Какая помощь? – спросила Тоня, а в глазах её мелькнули недоумение и удивление.

– Простая помощь, Тонечка. Например, стакан воды подать. Рассказать о своих успехах в школе или показать платья, которые ты сшила для Марфутки и Танечки.

Девочка задумалась. Плакать перестала и не шевелилась, прижавшись к Поле. Сердце Полины сжалось от боли, молнией пронеслась мысль: «Тонечка права. Мы не увидимся… – она замотала головой: – Бред, бред. Это луна, это всё луна навевает такие печальные мысли. Полнолуние».

Стряхнула тяжёлые мысли Полина, крепче обняла Тоню и тихо прошептала:

– Доченька, мы тебя все очень любим, и ты всегда будешь с нами. Мама Зина и папа Алёша тебя будут отпускать к нам. Мы в одном городе жить будем. У тебя теперь два дома и две семьи. Будь умницей. Ласковое дитя двух маток сосет – так говорит русская пословица.

– Мама, я тётю Зину боюсь.

– Ты боишься неизвестности, доченька. Вам с Зиной и Алёшей всем придётся узнавать друг друга и учиться общаться. Это примерно так же, как в школе. Помнишь, когда ты пришла в первый класс, ты многих ребят не знала и учительницу, Нину Ивановну, не знала. Постепенно вы узнавали друг друга, и со многими ты подружилась, а Нина Ивановна стала твоей любимой учительницей. Так сложилось в твоей жизни: ты чуть раньше, чем твои подруги взрослеешь. Пойдем спать, уже луна к закату, скоро восход солнца. Восход новой жизни. Давай, моя хорошая, вместе с тобой поверим: счастливая жизнь будет и у тебя, и у твоих родителей. Они тебя снова нашли, в их жизнь входит радость.

Они с Тоней поднялись с крыльца и, повернувшись к дверям, увидели Зинаиду.

– Не спите? – тихо проговорила она. – Вот и мне не спится, – взгляд тревожный, а голос дрожит.

– Не спится, – ответила Полина, – полнолуние. Луна светит в окно, спать не дает, вот и вышли мы с Тоней, – а сама прикладывает палец к губам, так показывает Зинаиде: «Молчи».

Тоня тихо, не проронив ни слова, прошла мимо Зинаиды в дом.

– Поля, спасибо тебе за разговор с девочкой.

– Спокойной ночи, Зина.

Полине резануло слух это «…за разговор с девочкой». «Странная Зина, – подумалось Поле, – а почему она не сказала «с дочерью»? Ох, Поля, сама подумай – Зине надо привыкнуть, что у нее есть ДОЧЬ!»

VI

После завтрака Зинаида уехала, попрощалась, сказав «до свидания» и «спасибо» Игнату и Варваре за прием. Тоню обняла, поцеловала в щеку.

– Тоня, мы с папой ждём тебя дома. Как приедете в город, сразу же и переедешь к нам, – развернулась и, не оглядываясь, быстро ушла в сторону автостанции – там должна быть машина в Маралиху.

– Полина, зачем Зина возвращается в Маралиху? – спросил озабоченно Игнат.

– Сказала, что забыла у отца какие-то важные вещи.

– Вроде бы не из тех людей Зина, которые что-то забывают, – задумчиво говорил Игнат. – Как же она тогда служила там, где были они с Алексеем? Там нужна была память, память и память. Странная она, – махнул рукой и добавил: – Пошел я на покос, время пришло сено готовить нашей Буренке, а вы сходите в лес, в горы, за кислицей, малиной. Варвара сейчас вернется – ушла к Катерине договариваться, чтобы компанию составила.

Варвара появилась во дворе дома:

– Полина, дети, собираемся, в горы идем за ягодой. С нами пойдут Катя с детьми и Валя. Компания хорошая, вам, дети, будет весело.

На сборы ушло немного времени: взяли с собой хлеб, воду, надели на головы панамы ребятишкам, себе платки, в руки взяли ведра и вышли на дорогу.

Дети бегали друг за другом, устраивая догонялки, весело смеялись, только Тоня была задумчива и шла рядом с Варварой. Взрослые к девочке с вопросами не приставали. Катя и Валя расспрашивали Полину о городской жизни, охали и ахали, как, однако, в городе жить тяжело – все продукты надо купить, если денег нет, так что же – голодать? В деревне как: что вырастил, то и поел. «Как потопаешь, так и полопаешь», – подвела итог размышлениям Валя. Потом Катя и Валя запели русские народные песни, голоса красивые у обеих сельчанок, звучат в унисон, песни протяжные, о любви, о женской доле, за душу берут. Полина слушает их, душа её успокаивается, она идет и улыбается. И показалось ей: не было вчерашнего разговора с Зиной, и ночное сидение на крыльце с Тоней – это всё сон; не было в реальной жизни тяжелого ощущения близкой потери, это ей всё приснилось!

За разговорами и песнями дорога до ягодника оказалась недлинной и нетяжелой. Солнце светило ярко, но палящего зноя не было. Ягоды на кустах много, она алеет алыми капельками на густой зелени кустов. Некоторые ветки ломятся от крупных гроздей, и хочется подставить им руки и не уронить эту красоту на землю, не растерять её.

– Дети, – позвала Варвара, – будьте рядом с нами и не отходите никуда – от греха подальше. Хотя и редко, но все-таки медведь выходит в малинник.

– Медведь настоящий? – удивленно спрашивает Юра.

– Настоясий, – не выговаривая звук «щ», отвечает Санька, сын Кати, одногодок Юры. – Юлка, ты миску не бойся, он клику боится. Клиси слазу, когда миска плидёт (звуки «ш», «р» и «ч» у Саньки тоже еще не получаются).

– Я домой пойду, – заявил Юра и надул губы.

– Домой пойдем, когда ягоду наберем, а медведь к нам не придет, нас много, и он сам побоится идти сюда, – спокойно говорила Катя. – Встаем каждый возле своего куста, а ребятишки рядом со взрослыми. Обобрали ягоду с куста – двигаемся все вместе дальше. Поняли?

Началось веселое соревнование. Ягода была чистая, бралась легко, и в ведерках заметно прибывало. Дети, на удивление взрослым, вели себя тихо и активно наполняли свои ведерки – они у них были маленькие, легкие, сделанные из банок из-под повидла, что продают в местном сельпо. Сельский умелец дед Семен каждой хозяйке, которая к нему приходит, банку превращает в ведро, еще и распишет краской, одинаковых поделок не делает принципиально! Матерям польза, детям радость, у каждого свое ведро. Но и отметина: сразу ясно, кто ведро бросил и порученную работу не выполнил. Санька так высказал мнение местной детворы: «Это мамки сговорились с дедом Сёмой разные ведра делать. Они нас хотят заставить работать. А я хочу играть. Мамка ругается, когда я ведро бросаю и играю. Плохой дед Сёма». Услыхав такие рассуждения Саньки, взрослые посмеялись, но с пацаном согласились в той части, что действительно хотят приучить детей работать, но и только. А дед Семён молодец, хорошую идею дал и сам её реализовал.

Солнце показывало, что полдень уже позади. Решили сделать небольшой привал: отдохнуть, перекусить хлебом с ягодой, запить водицей и поваляться на мягкой траве в тени ягодных кустов. Расположились под развесистым кустом, на котором ягоду не брали.

– Городские пусть испытают необыкновенное ощущение – с куста и в рот ягоду положить да хлебцем закусить, – говорит Катя, а Валя ей поддакивает:

– Юрка, Настя, Тоня, вы ложитесь на траву и, лежа под кустом, ягоду рвите и в рот мечите.

– Не буду я ложиться, лежа есть неудобно, – сердито отвечает Тоня.

За шумными приготовлениями не заметили, как появился медведь. Первой его увидела Валя. Большой медведь стоял в нескольких метрах от места, где расположились ягодники. Зверь стоял и крутил головой, с места не трогался. Валя замерла на мгновение, а потом перевернула свое ведро с ягодой и начала в ведро стучать. Медведь зарычал и ломанулся в лес. Что было бы дальше, теперь уже не скажешь – ушел бы медведь и не вернулся, или, отойдя недалеко, он опять вышел бы к малине. Действия Валентины напугали вместе с медведем и Юру – он вскочил и пустился вниз с горы; убегая, задел ведро с ягодой, перевернул его, ягода рассыпалась, Юра упал, вскочил и летел вниз, словно выпущенная из лука стрела. Издавал Юра только один звук: «А-а-а», но так истошно, что медведь его крика напугался больше, чем грохота ведра. Медведь бежал в сторону, противоположную от Юры, и ломал ветки на своем пути. От всей этой суматохи вскочили с места Настя и Тоня, побежали догонять Юру. Настя споткнулась, подвернула ногу и покатилась под откос. Катилась быстро, её платье задралось, нежную кожу, обычно скрытую одеждой, царапала и резала трава. Налетев на что-то острое, от боли Настя закричала еще громче, чем Юра, и потеряла сознание.

– Настя, где ты? Настя, ау! – слышится разноголосый зов. Настя слышит крики, в ответ говорит:

– Я здесь, – но голоса своего не слышит. Испугалась: голос от страха и боли пропал, или она оглохла? Девочка лежит в овраге, от глаз людей её скрывают кустарник и высокая трава. У Насти болят нога и правый бок. Она пытается встать, но не может подняться. Страшно стало, что её не найдут, а медведь вернётся и задерёт её. Тихо плачет Настя. Голоса стали удаляться в противоположную от девочки сторону, и она заплакала ещё горше. Собрав все силы, которые у неё были, она снова попыталась встать, и снова не получилось. Острая боль пронзила тело, и дальше Настя ничего не помнит. Сколько времени она пролежала без сознания, Насте не известно. Когда она открыла глаза, то увидела синее небо высоко над головой и поняла, что её несут на носилках, сделанных из веток.

– Мама, мама, Настя глаза открыла, – слышит она голос сестры Тони.

Над Настей наклоняется мама и тихо говорит:

– Настенька, доченька моя, потерпи, скоро придём в деревню, там тебя посмотрит фельдшер и окажет помощь.

– Мама, не плачь, – говорит Настя, и не слышит своего голоса, и слезинки набежали на глаза.

– Настенька, не говори, молчи. Это пройдет, это от страха. Ты просто испугалась. А медведь ушёл назад в лес, в горы. Он нас испугался, а мы его напугались, – мама пыталась улыбаться, вытирая слезы Насте и себе.

Войдя в село, Катя отправила Саньку к фельдшеру Антону Павловичу – предупредить, что нужна помощь Насте, чтобы он был готов к их приходу. За Санькой побежал и Юра. Мальчик уже успокоился и про медведя не вспоминал, а взрослым было не до шуток над ним. Полину беспокоило состояние Насти. Когда девочку нашли в кустах, её осмотрели; вроде бы переломов нет, много царапин на теле, в ранки попала грязь, но её смыли имевшейся у женщин водой. Девочка бредит и вся горит: на щеках румянец, горячие голова и всё тело.

– Поля, ты не бойся, Антон Павлович – настоящий врач. Он от всех болезней лечит, – успокаивала Валя.

– Боюсь я, сотрясение мозга у Настеньки, – отвечала Полина, – покой нужен, а как ребенка заставишь лежать? Осложнения будут.

– Ой, Полька, какие осложнения? Ты сама ребенком не была и с дерева ни разу не падала? И от медведя не убегала? Отлежится пару дней – и всё будет как раньше.

– А горячая такая почему?

– От страха.

На улице села стали появляться люди, спрашивали, что случилось, почему несут ребенка на носилках. Это Санька с Юрой, пока бежали по деревне, разнесли печальную новость: Настя разбилась, убегая от медведя. Антон Павлович не стал ждать, пока принесут пострадавшую девочку, вышел навстречу. Осмотрел ребенка и настойчиво потребовал оставить Настю на несколько дней в местной больничке под его наблюдением, разрешил Полине приходить на ночь к Насте в палату. Это требование расстроило Полину, как ни убеждал её фельдшер, что оставить Настю в больнице необходимо для блага девочки. Пока шли переговоры между Полиной и Антоном Павловичем, на пороге больницы появился Игнат:

– Антон, что скажешь? Есть опасность здоровью внучки?

– Вот, никак не могу убедить Полю оставить девочку под мой догляд. Сотрясение мозга у ребенка, и сильное. Всё может обойтись, но нужен покой, а скажи, какой будет покой, когда в доме трое детей? – взволнованно говорил Антон. Он был старенький, худой, в очках, роста высокого и седой – и волосы, и борода. За глаза его называли «Чехов»: сельчанам казалось, что врач очень похож на знаменитого тезку. Когда он волновался, то говорить начинал быстро, проглатывая не только звуки, но и целые слоги.

– Антон, не спеши, говори медленнее, – остановил его Игнат. – Покой нужен – это я понял, а что еще надо?

– Сразу не могу сказать, но мне не нравится жар, которым она пышет как печь в бане.

– Так, может, надо в город везти? Утром завтра пойдет теплоход.

– Другого варианта всё равно нет, как ждать утра. А я сегодня с ней ночь здесь буду. Если жар не спадет, надо везти в город, – печально закончил свою речь Антон.

– Поля, пойдем домой, отдохнешь немного и соберешь вещи на всякий случай, вдруг придется завтра ехать в город, – Игнат силой поднял Полину со скамейки. – Антон, я отведу семейство домой и вернусь, – Игнат решительно направился к выходу, нисколько не сомневаясь, что Полина идет следом.

По дороге домой они с Полей не разговаривали, каждый думал о своем. Ребятишек возле больницы не было, но ни Игнат, ни Поля не беспокоились: дети хорошо знали село, да и заблудиться невозможно – дом Дубровских стоит на той же улице, что и больница.

На крыльце их встретила встревоженная Варвара:

– Что сказал Антон, что с Настенькой? А где Юра и Тоня?

– Настю Антон оставил в больнице. А где Тоня и Юра? Их что, нет дома? – Игнат огляделся по сторонам. – Варя, ты в доме смотрела? Ребята напуганы, устали, они, наверное, в доме сидят и носами хлюпают.

– Они не приходили, я была в доме, – Варвара замахала руками. – Вот беда… Да что же это за день такой?

– Кукушка… кукушка… украла… дитёнка…

Полина резко разворачивается на голос. За спиной стоит Марфа Фроловна и своей клюкой нащупывает дорогу, обходя Полю.

– Марфа Фроловна, – обращается к старушке Варвара, – что скажешь про внучку нашу, Настеньку? В больнице она, горит жаром, голова стряхнута.

– Кукушка… украла… дитёнка.

– Какая кукушка украла дитёнка? – задавая вопрос, Полина уже знала ответ и медленно начала оседать на крыльцо. – Мама, папа, Зинаида увезла Тоню, – и заплакала горько и навзрыд.

– Марфа Фроловна, говори, что знаешь, – тихо попросил Игнат.

Марфа Фроловна покружилась на месте три раза, повернулась на восток, клюкой показала направление и медленно, с расстановкой заговорила:

– На лошади… были… кукушка… мужик… Девчонку… мальца… покатать… на конях… звали. Мальца… в поле… оставили. Девчонку… увезли…

– Куда увезли? – хором спрашивают Игнат и Варвара.

– Далеко… не увидите… дитёнка…

– Далеко мальчика увезли? В каком поле искать? – без всякой надежды спросил Игнат.

– Верст… пять… от деревни… на восток.

Игнат побежал к соседу Григорию – просить его Сивку. Без разговоров тот дал коня. Игнат взлетел на спину Сивки, пришпорил его. Конь, мудрое животное, понял, наверное: надо лететь, а не бежать, и он летел – ноги его дороги почти не касались.

Вечерело, солнце клонилось к закату, в поле быстро наступит темнота, а маленький мальчик один. Сердце Игната сжималось от боли за ребенка, который сегодня уже пережил испуг, убегая от медведя, и вот она, новая напасть – от жестокого человеческого сердца.

– Ах, Зинка, Зинка, где же ты Родине служила, что потеряла сердце, если хватило тебе сил маленького ребенка бросить в поле одного, а другого силой оторвать от родных корней. Не человек ты, Зинка! Не кукушка даже, гиена ты, падальщица!

Пока Игнат летел на Сивке на поиски Юры, Варвара принесла Полине чай с валерианой, села рядом на крыльцо и тихо заговорила:

– Полина, надо ехать в город. Искать там Зину.

– Нет их, мама, в городе, она всё нам врала. Тоню мы не увидим, долго не увидим. А искать будем. Сейчас надо заниматься Настей. Завтра мы уедем в город, не имеет смысла здесь ей лежать в больнице. Надо Тиму предупредить, а позвонить неоткуда. Почта уже закрыта, – Полина говорила медленно и тихо, как бы разговаривая сама с собой.

– Пойду к Клаве – просить открыть почту. Она добрая, откроет, – Варвара встала с крыльца и протянула Полине руку. – Вставай и ты, идем вместе.

Разговаривая с Тимофеем, Полина пыталась говорить спокойно, но не получилось: она расплакалась и сказала только, чтобы он встречал их завтра вечером, Настю надо везти лежа, нужна телега или машина. Но где он это добудет? А Тоню украла Зинаида.

Услыхав эту новость, Тимофей долго молчал. Полине показалось, что междугородняя связь прервалась, и она отчаянно закричала:

– Девушка, девушка, связь прервалась, соедините с городом, это очень важно! – и зарыдала.

– Связь нормальная, – слышится голос телефонистки, – абонент молчит.

– Поля, это я оторопел от новостей, – говорит Тимофей. – Ты не плачь, я вас встречу, и Настеньку мы привезем сразу в больницу, буду договариваться с главным врачом, чтобы карету скорой помощи к теплоходу дали. Тонечку будем искать и найдем. Не плачь. Что с Юрой? Ты о нем ничего не сказала.

– Время вышло. Заканчивайте разговор, – телефонистка не дала Полине ответить и отключила связь.

Мольбы и уговоры далекой и такой недосягаемой девушки-телефонистки успеха не имели. Ответ её был короток и суров:

– Связь не восстанавливается, на линии перегруз!

Из здания почты Варвара и Полина вышли печальные, шли молчаливые.

– Полина, посмотри вперед, однако Юру несет кто-то, – тихо сказала Варвара.

Полина приставила руку к глазам, чтобы лучше разглядеть движущиеся вдалеке фигуры людей. Смеркалось уже, видимость была плохая.

– Папа? Как он здесь оказался? – раздался удивленный возглас Поли.

– И правда, мужик, похожий на Прокофия. Ребенка несет. А где Игнат? – женщины ускорили шаг, а Полина, не утерпев, побежала навстречу. Еле передвигая ноги, к ней приближался её отец, Прокофий Иванович, неся на руках Юру.

– Папа, папа, – заплакала Полина, – да где же ты нашел сыночка нашего?

– В поле, Полюшка, в трех верстах к югу от деревни, – тихо говорил Прокофий, передавая Юру Варваре, подставившей ему руки. Мальчик как куль перевернулся к ней на руки, не произнеся ни слова. Не понятно было, узнаёт ли он бабушку и маму. Полина прижалась к сыну, гладит его по голове, целует, а мальчик не реагирует никак на ласки матери.

– Так ты Игната не видел? Он на Сивке поскакал на восток, куда Марфа-провидица указала, – Варвара сокрушенно закачала головой.

– Папа, как ты здесь оказался? – Полина повернулась к отцу, заплакала, уткнувшись ему в плечо. – Зинаида украла Тоню…

– Чуяло мое сердце беду, с рассветом вышел из Маралихи и только к вечеру добрался до вас, думал помочь Зинаиду образумить. Варя, Поля, Юру надо к врачу, – спохватился Прокофий, – молчит малец всю дорогу, и взгляд у него ненормальный.

– Антон Павлович сейчас в больнице, остался около Насти, идемте к нему, – позвала Варвара.

– Что с Настей? Почему она в больнице? – встревожился Прокофий и прижал руку к груди, почувствовав боль за грудиной.

– За ягодой в горы ходили, в малинник вышел медведь, Юра напугался и побежал, девчонки за ним. Настя сорвалась и укатилась в овраг. Переломов нет вроде бы, так сказал Антон Павлович, но у нее сильное сотрясение головного мозга, а еще она вся горит, – Полина говорила, всхлипывая. – Тоню и Юру увезли на лошадях неизвестные мужчина и женщина, пока мы были в больнице около Насти. Бабушка Марфа говорит, что это была Зинаида, она всё про кукушку толкует – так называет Зину. А как было на самом деле, не знаем. Может, отойдет от шока Юра и что-то расскажет.

– Игнат ускакал в направлении, которое указала Марфа, а ты, Прокофий, Юру нашел на юге – как туда ребенок сам дошел? И где теперь Игнат? И что только он там уже не передумал, темно стало, ему ничего не видно… – тихо говорила Варвара.

– Антон Павлович, откройте, – постучала Полина в окно, в котором виднелся приглушенный свет.

Открылась створка окна.

– Рановато, Поля, пришла.

– Посмотрите Юру, он молчит, и взгляд у него странный, – продолжала говорить Полина. – В поле его далеко за деревней папа мой нашел.

– Сейчас, сейчас, голубушка, заходите вовнутрь. Сейчас открою дверь, – засуетился фельдшер.

Юру положили на соседнюю с Настей кровать. Девочка спала. Антон Павлович осмотрел Юру, задумчиво покачал головой и вышел из комнаты к родственникам Юры:

– Шок у мальчика, от сильного испуга, но мне кажется, что ему какое-то лекарство ввели, чтобы он не уснул, но был бы сильно заторможен. А может быть, чтобы и не помнил, что случилось.

– Сколько будет действовать лекарство? – Прокофий напряженно смотрит на фельдшера.

– Разные лекарства по-разному действуют. Раз не уснул, значит, не очень долго будет действовать. Главное, чтобы мальчик заговорил, когда отойдет и от шока, и от лекарства. Сходите к Марфе Фроловне, может быть, она его «отшепчет», а если не сможет, тогда везите в город, к психиатру. Он ему нужен: после всего, что сегодня с детьми случилось, без врачебной помощи не обойтись, – Антон Павлович качал головой. – Идите к Марфе Фроловне, ночь впереди, а потом день будете плыть, а потом когда еще окажетесь в городе у врача. А мальца надо спасать…

Полина слушает, что говорит Антон Павлович, и медленно оседает на пол в коридоре больницы.

– Поля, открой глаза, – она слышит голос отца и чувствует резкий запах нашатырного спирта. С трудом открыла глаза, сквозь пелену видит расплывчатое лицо, а веки опять опускаются и глаза закрываются, она чувствует, что её трясут за плечи, шлёпают по щекам, но Поля открыть глаза не может. Голоса стали удаляться и пропали совсем, потом подул свежий ветерок, что-то тёплое вливается в рот, Полина мотает головой и резко открывает глаза.

– Пришла в себя, голубушка. Ох, напугала ты нас, напугала. Я уж и не знал, кого из вас первого откачивать, – сокрушается Антон Павлович. Полина видит, что они находятся на улице возле домика местной больницы, рядом на табуретке сидит её отец, прислонившись к стене дома и держась рукой за грудь с левой стороны, а рядом с ним стоит Варвара и держит в руках стакан с водой.

– Посидите еще немного на свежем воздухе и идите все домой, – Антон тяжело вздохнул, – здесь вам делать нечего. Дети спят, я буду с ними, а дополнительных коек у меня нет. Утром приходите. Пошёл я, – он махнул рукой и вошел внутрь больницы, закрыл дверь и через несколько минут погасил свет.

– Папа, как ты себя чувствуешь? – тихо спросила Поля.

– Лучше, дочка. Сейчас пойдём в дом к сватам. Самая сильная из нас сегодня оказалась Варвара, – он печально улыбнулся.

– Идёмте домой, может быть, есть весточка об Игнате, – Варвара помогла встать Прокофию и направилась к Поле, но та уже стояла на ногах, держась рукой за стену.

– Голова кружится немного, – ответила Варваре, заметив её встревоженный взгляд.

Медленно всей компанией двинулись по дороге, поддерживая друг друга под руки. В нескольких метрах от дома Дубровских им встретился Игнат, он шёл пешком, конь был рядом, оба они еле передвигали ноги.

Варвара быстрым шагом шла навстречу мужу, волнуясь, говорила:

– Игнат, Прокофий принес Юру, внучок наш остался у Антона, плохо ему.

– Что с ним? – Игнат говорил с трудом, тяжело дышал. – Я объехал все дороги вокруг деревни больше чем на пять верст, нигде его не нашел, и люди, которых встретил, говорили, что никто из них мальчика здесь не видел.

– Я шёл к вам, в верстах трех от Кумашкино Юру увидел, он сидел один на краю дороги, там его и подобрал. Молчит и никого из нас не узнает, – Прокофий протянул руку: – Здравствуй, Игнат. Надо Юру везти в город, к психиатру. Фельдшер говорит, что ему, наверное, ввели какое-то лекарство, чтобы он был заторможенным. Но мне показалось, что дело может оказаться серьезнее. Завтра в город с Полей и детьми поеду, ей одной не справиться. Она сегодня хлебнула горького до слез, – Прокофий задышал часто, побледнел и ухватился руками за Игната.

– Ты чего, сват? – испуганно спросил Игнат.

– Да, видишь вот, прихватило, – натужно улыбнулся Прокофий. – Устал я, пешком шёл из Маралихи, а тут ещё такие дела с детишками приключились. Антон чего-то дал, легче стало, а сейчас опять давит.

– Давай-ка, сват, посидим на завалинке. Отдохнем оба, а бабы пусть домой идут и ужин нам соберут. Варя, не маши руками, идите, – Игнат строго посмотрел на жену. – Отдохнём и придём.

VII

Утром на рассвете к Дубровским пришел Антон Павлович, вид у него был уставший и озабоченный.

– Здравствуйте, хозяева, – приветствовал он Игната, вышедшего ему навстречу.

– Здравствуй и ты, Антон! Хорошие новости принёс?

– Новости разные. У Насти сотрясение мозга, я думаю, не сильное, она встаёт и ходит, и голова у неё не кружится, немного подташнивает, рвоты нет. Но она жалуется на боли в спине, ей трудно сидеть. Может быть, смещение позвонков? Я не специалист. Повезёте в город, там покажете врачам, они подлечат, и всё будет нормально. У Юры, думаю, всё сложнее. Мальчик ничего не помнит, даже своего имени, Настю не узнал. Молчит, как немой. Сильный шок мог спровоцировать амнезию. Вопрос: что случилось на дороге, если организм ребенка использовал самый мощный резерв – отключил память, чтобы защитить психику? – Антон снял очки, повертел их в руках и снова надел на нос. – Ребят не привел, ещё рано, они снова уснули. Если решили сегодня ехать, заберете их по пути к причалу на теплоход. Их здоровью сейчас ничто не угрожает, они могут перенести даже столь длинную дорогу.

– Спасибо, Антон, – Игнат пожал Антону руку. – Собираемся ехать в город и я, и Прокофий. Полина старается держаться, но силы её вчера покинули, ночь не спала, под утро только и прилегла, трудно ей будет с двумя больными детьми.

VIII

Тимофей встретил теплоход, как и обещал, с машиной скорой помощи, детей отвезли в больницу. Полина просила разрешить ей остаться с Юрой, но врач в приёмном покое был непреклонен:

– Нет необходимости находиться с ребенком. Сейчас ночь, дети будут спать. Если понадобится помощь – есть дежурные медсестры и врачи. Приходите завтра, во второй половине дня, тогда и поговорите с лечащим врачом, – и указал рукой на дверь. – Покиньте помещение.

Слушать о том, что мальчик находится в шоковом состоянии и никого позвать не сможет, потому что он не говорит, врач не стал.

Игнат и Прокофий сидели за столом, постаревшие лет на десять, но настроены были решительно.

– Тимофей, Полина, надо написать заявление в милицию о краже Тони неизвестными людьми. Никто из нас не видел, как это случилось, сошлёмся на Марфу Фроловну, что это могла сделать Зинаида, – Игнат победно смотрел на Тимофея, а Прокофий продолжил: – милиция объявит розыск, Тоню найдут и её вам отдадут!

– Папа, Зинаида – мать Тони, Алексей – отец, она по закону их ребенок. Нам Тоню никто не отдаст, – охладил пыл отца Тимофей. – Главное не то, у кого из нас будет жить Тоня. В чём вы оба правы, так это в том, что надо писать заявление о похищении Тони.

Общими усилиями написали заявление, все четверо его подписали и отвезли в райотдел милиции. После выполнения этой нелегкой миссии Игнат и Прокофий уехали по своим домам, а для Тимофея и Полины потянулись тяжелые дни ожидания выздоровления детей. О быстром ответе по заявлению в милицию они даже не надеялись: бюрократическая машина крутится медленно – это знает каждый, кто с ней хоть раз столкнулся.

Встречу с детьми Тимофею и Полине разрешили на следующий день после беседы с лечащими врачами одного и другого ребенка. Врачи на Полину произвели хорошее впечатление, оба были приветливы и подробно расспросили о причинах, приведших детей к тому состоянию детей, с которым они оказались в больнице. Относительно Насти был дан благоприятный прогноз на скорое выздоровление: серьезных повреждений ни позвоночника, ни внутренних органов нет, головной мозг не пострадал. С Юрой всё гораздо сложнее: потребуются длительная реабилитация и работа психиатра по восстановлению памяти. Но врачи опасались, что быстрое восстановление памяти может только усугубить психическое состояние ребенка.

– Я вас, дорогие родители, прошу не торопить нас и время, – ласково улыбался врач-психиатр, голосом и манерой говорить напомнивший Полине Антона Павловича из Кумашкино. – Я верю, нам удастся восстановить память мальчика и не навредить его психике, но для этого требуется время и время.

Первый вопрос, который задала Настя родителям, был о том, почему с ними не пришла Тоня. Полина и Тимофей оба немного растерялись, смущенно улыбнулись, и Тимофей сказал:

– Мы не знали, Настенька, как долго пробудем у врачей, разрешат ли нам встретиться с тобой и с Юрой, поэтому Тоню собой не взяли.

– Я соскучилась, завтра приходите с Тоней, – смахивая слезинки с глаз, тихо попросила Настя.

Выйдя от дочери, Тимофей задумчиво спросил:

– Поля, как ты думаешь, надо ли нам говорить Насте, что Тони с нами нет?

– Тима, я сама об этом думала. Если скажем, что Тони нет, потому что она пропала, и мы не знаем, где она, это может нанести вред здоровью Насти. Если скажем неправду (например, что она заболела и не может прийти), ничего хорошего не будет: через несколько дней обман откроется, и как мы будем выглядеть, учителя-обманщики?

– Поля, как далеко ты ушла от сути вопроса. Давай скажем правду: Тоню забрала Зинаида, её мама. Но мы не знаем, куда Зинаида увезла Тоню, и это правда. Я думаю, лучше сейчас Насте сказать правду о случившемся – о расставании детей.

– Наверное, Тима, ты прав. До завтра у нас есть время обдумать все слова, которые лучше подобрать, чтобы рассказать Насте о долгой разлуке с сестрой.

Полина помолчала немного и подняла на мужа глаза, в них блестели слезы:

– А я все-таки верю, что Тоня найдется, что девочки встретятся в жизни. А вот увидим ли мы с тобой Тоню, я не уверена, – слезы струйками потекли из глаз Полины, она смотрела на мужа и не вытирала их. Тимофей глядел на жену, её глаза, покрытые слезами, и показалось ему, что в них отразилась боль всех матерей, внезапно потерявших детей: глаза стали бездонные, и в них плескалась печаль, вытекая струйками. Он наклонился к жене, ласково коснулся губами её лба и сказал:

– Увидим мы Тонечку, не выдумывай страшилок.

IX

Настя на поправку шла быстро, и через две недели она была дома. Юра в больнице задержался почти на три месяца, из шока мальчика вывели через несколько дней, но врачам не удалось восстановить память Юры в полном объёме до того момента, как он остался один на дороге. Он помнил фрагменты: как собирали ягоду, как испугался медведя и бежал, а дальше подсознание отказывало ребенку в воспоминаниях.

– Мы не видим проблемы в том, что Юра не помнит, что случилось в тот день, когда их с сестрой увезли и он остался один. Это его защита, он напуган, напуган очень сильно. На наш взгляд, это даже хорошо, что он сейчас не помнит, ребенок очень мал ещё. Память о случившемся к нему может вернуться внезапно, если создастся ситуация, подобная той, что была пережита им в тот день. Лучше пусть оно случится в возрасте, когда психика Юры окрепнет. А сейчас ваш сын практически здоров, он вас узнаёт и, главное, вспомнил, что вы – его мама и папа и что у него есть сестра Настя. Окружите его любовью и заботой, не напоминайте о случившемся, и всё будет хорошо, – говорил Тимофею и Полине лечащий Юру врач.

– Доктор, а что делать с вещами Тони? Их надо убрать, чтобы они не напомнили ему о сестре? – Полина с мольбой смотрела на врача.

– Вещи сами по себе ни о чем таком не напомнят, действие должно быть. Если вы начнете какие-то с ними манипуляции, мы не можем сказать, как поведет себя мальчик. Психика человека – тонкая материя, и в ней очень много неизведанного. Может быть, сейчас вещи девочки, фотографии, если они имеются, вам лучше убрать из поля зрения сына.

X

Прошло пять лет. Дубровские получили официальный ответ из управления внутренних дел на свое заявление о похищении Тони, в котором черным по белому было написано: «Осипова Антонина Алексеевна на территории Советского Союза не проживает. Работа по её поиску на основании этого прекращена».

– Тима, это значит, что Зина и Алеша работают за границей? – Полина смотрела на мужа широко открытыми глазами, в них и недоумение, и испуг, и боль. – Значит, Зинка врала, что Алеша инвалид…

– Я вообще теряюсь в догадках, что есть правда, что ложь – как в словах Зины, так и в этом письме.

– Мы больше с ними не увидимся. Зачем ей нужна была Тоня, почему надо было девочку воровать?

– Легенда, наверное, какая-то, если они с Алешкой где-то Родине служат. Жуть. Но, Полина, мы не можем изменить ничего. Надо смириться и надеяться на встречу с Тоней, когда для неё придет время, – Тимофей молчал и долго вертел в руках листок бумаги с безнадежным для них с Полей ответом. – Поля, вот что подумал: хорошо, что дали официальный ответ. Мы теперь знаем: Тоня жива, она просто далеко от нас, она с родителями, и я надеюсь, что у них всё сложилось хорошо. У меня предложение, только ты не отвергай сразу, – заметил он вопросительно-тревожный взгляд жены.

– Какое предложение, Тима? Не говорить Насте и Юре?

– Нет, другое предложение: давай переедем жить в Россию.

– Зачем?

– Скоро Настя окончит школу, ей надо будет поступать учиться, лучше это сделать в российском вузе. Ты же знаешь, она мечтает учиться в Ленинградском пединституте.

– Во-первых, не скоро, а через четыре года, а во-вторых, что мешает ей поступить в этот вуз, окончив нашу школу?

– Далеко ездить в Ленинград и из Ленинграда, да и недешево, и мы будем очень редко видеть дочь. Да и Юре необходимо наблюдение хорошего специалиста, мне посоветовали показать его врачам в России. Меня, как и тебя, беспокоит его замкнутость, а он вступил в сложный подростковый возраст, идет гормональная перестройка организма. А если случится то, о чем говорил врач, – Юра вспомнит, что случилось тем несчастным для нас летним днём?

– И куда же ты предлагаешь переехать, в Ленинград? А что будет с родителями? Они уже не молодые и, после пережитого, здоровья не крепкого, а тут ещё и мы уедем.

– В Ленинград не получится, надо в среднюю полосу России, там учителя нужны. Устроимся оба на работу в школу, получим квартиру. Попозже перевезем родителей, купим им дом.

– Неожиданно и страшновато. Здесь всё знаем, и нас знают, ты как директор школы на хорошем счету в районном отделе образования. А в новом месте начинать с нуля…

– Мы нестарые с тобой, сможем устроиться, да и не с нуля начинать – мы профессионалы в своем деле, а детям сможем лучшие условия создать – как для жизни, так и для учебы. Город наш Усть-Каменогорск для здоровой жизни становится совсем не пригодным с его секретными военными производствами…

– У тебя, Тима, похоже, уже запасной аэродром есть, – за всё время разговора Полина впервые улыбнулась.

– Есть, – улыбнулся в ответ ей Тимофей, – как тебе Кострома?

– Почему Кострома?

– Центр России. Там требуются директор средней школы и учитель русского языка и литературы. Я отправил запрос, могут ли они рассмотреть наши кандидатуры, и согласовал с нашим зав районо Третьяковым, чтобы он дал мне характеристику.

– А что партия сказала? Ты в райкоме партии спросил? – Полина смеялась: – У нас же партия решает, кто и где трудится.

– Спросил. Если ты согласна, мы можем новый учебный год начать в новом городе, в новой школе. – Тимофей выглядел внешне спокойным, но голос его в этот момент дрогнул, и Полина поняла, как тяжело мужу дался этот разговор.

XI

Настя Дубровская и Вера Разумовская стоят на ступеньках Ленинградского педагогического института имени Герцена среди таких же абитуриентов и с волнением, до дрожи в ногах и полуобморочного состояния в голове, ждут, когда приемная комиссия вывесит списки счастливчиков – зачисленных на первый курс известного в стране вуза. Вера и Настя – одноклассницы и подруги, они дружат с тех пор, как четыре года назад Настя появилась в 7 «Б» классе Костромской школы. Классный руководитель Мария Григорьевна, представляя Настю классу, смотрела, к кому из учеников её посадить за парту.

– Мария Григорьевна, а можно новенькая сядет со мной? – громко прозвучал вопрос мальчика со второй парты в ряду возле окна.

– Баратынский, ты, наверное, не лучший кандидат, будешь мешать на уроках, а Насте надо быстрее войти в новый для нее ритм учебы, – строго ответила учительница.

– А можно со мной сядет Настя? – спрашивает девочка с первой парты среднего ряда.

– Можно, – сразу же соглашается Мария Григорьевна. – Проходи, Настя, пока посидишь за партой с Верой Разумовской.

Вера сразу понравилась Насте своим доброжелательным характером и сильным желанием хорошо учиться и стать замечательным учителем, как Мария Григорьевна, их классный руководитель. Вера не унывала, если были ошибки в контрольных работах, и всегда старалась исправить неудачную, с её точки зрения, оценку. Вера была немного полновата для своего возраста и роста, но полноты не стеснялась, легко бегала на лыжах, выполняла обязательные упражнения на брусьях. Мальчишки на уроках физкультуры подтрунивали над ней: дескать, брусья сломаются, а она задорно смеялась в ответ и снова шла к снаряду. Очень скоро Настя поняла, что Вера – неформальный лидер в классе: к её мнению прислушивались и отличники, и троечники. Светло-русые волосы Веры, заплетенные в тугую косу, слегка вьющиеся на висках локоны, её небесно-голубые глаза и красиво очерченный рот притягивали к себе взгляд. Красивая девочка Вера.

За годы учебы в школе подруги ни разу не поссорились – у них просто не было для этого поводов, а общие интересы к истории и литературе их объединили и укрепили дружбу. Оказалось, они обе хотят быть учителями и учиться в Ленинградском пединституте.

Внешне они были противоположными друг другу. Настя невысокого роста, худенькая и в семнадцать лет выглядела как подросток. У неё пышные каштановые волосы с рыжеватым оттенком и зеленые глаза. Смотрят её глаза на мир не по-детски мудро. С ней хотелось говорить, совета и помощи просить, весь её вид говорил о том, что она всегда готова помочь.

– Настя, – Вера смотрит на подругу восторженно, – посмотри налево, там стоит черноволосая девушка, и рядом с ней парень с усиками. Девушка необыкновенно красива, такую красавицу я только на картинах в музее видела.

Настя повернулась в сторону, указанную Верой, и сказала:

– Это Матильда Пуштинская и её брат Богдан Хмельницкий.

– Ты откуда их знаешь? И почему фамилии разные, если он её брат? – удивилась Вера.

– Ох, Верочка, всё ты забыла, а я тебе рассказывала. Когда мы писали сочинение на вступительном экзамене, я сидела рядом с Матильдой. У нас с ней была одна тема, как оказалось. Когда мы написали сочинение, сдали работы и вышли из аудитории, то немного поговорили о том, как раскрыли тему. Она общалась легко, с ней было очень интересно разговаривать, а через некоторое время к нам подошел молодой человек, и она мне его представила. Вот и всё.

– Настя, привет! – рядом раздался голос Матильды. – Девчонки, как думаете, мы уже студентки? – веселый голос Матильды звенел от волнения, и окружающие их юноши и девушки начали оглядываться.

– Мне кажется, что да, но всегда есть фактор неопределенности, поэтому ждем! – улыбнулась Настя.

Толпа зашумела и двинулась к входу в здание. Верный признак того, что списки счастливых людей, которые с этого момента зовутся студентами, появились на доске объявлений.

– Девочки, предлагаю не торопиться, – Богдан весело смотрел на возбужденных девушек. – Толпа хлынула, стенд собой закрыла, всё равно ничего не увидите. Если вы студенты – радости миг только отсрочен. Если не студенты – миг горечи только отсрочен. Наслаждайтесь мигом неизвестности – вам, будущим историкам, это ощущение необходимо знать, оно предвкушение открытий, изменяющих жизнь.

– Вы тоже историк? – спросила Вера.

– Нет, я офицер военно-морского флота, – молодой человек заразительно улыбался, и Вера ему ответила улыбкой, светясь от счастья, будто они были здесь одни и только с ней он говорил.

– Богдан необыкновенно умный, он настоящий философ, хотя не знаю, зачем это офицеру флота, – посмеивалась Матильда. – Но я согласна с ним: спешить нам некуда. Ждем свободное место у списков.

Толпа быстро рассеивалась: кто-то отходил с возгласом «О, зачислен!», часто при этом в слезах – это слезы радости; другие – молча или со словами «Ох, провалил…» и тоже часто со слезами – это слезы неудачи.

Настя читает список на букву «Д». Дубровская Анастасия Тимофеевна есть в списках!

– Ура! – сказала Настя и смутилась: Вера и Матильда стоят у листков с буквами, с которых начинаются их фамилии, и обе еще читают списки.

– О, зачислена! – это Вера и Матильда в один голос издали возглас восторга и удивления. Девчонки все трое кинулись друг к другу и обнялись.

– Девушки, приглашаю вас отметить самое важное событие в вашей жизни – вы стали студентками. Вы сделали один шаг навстречу к своей мечте – знать историю страны, в которой живете, и историю всего человечества, а может быть, стать известными учеными в области исторической науки, – Богдан стоял в стороне от них, при этом призывно махал руками, указывая на себя.

– Богдан, а нельзя проще сказать? «Приглашаю в пышечную на Большой Конюшенной!» – Матильда подошла к Богдану, обняла его и повернулась к девушкам. – Девочки, идёмте в пышечную, здесь совсем недалеко. Там вы не увидите лакшери, но там очень вкусные пышки!

– А что такое «лакшери»? – Вера удивленно смотрела на Матильду. – Я такое слово первый раз слышу.

– Вера, привыкай, Матильда нахваталась непонятных слов и часто их говорит не к месту, она порой и сама не знает их значение, – усмехнулся Богдан.

– Сам ты непонятный, а слово «лакшери» означает «роскошь», – Матильда сердито посмотрела на брата. – Я коротко сказала, что в пышечной не будет роскоши, – и она застенчиво улыбнулась, опустив глаза вниз.

– О, это нам совсем неизвестно, – Настя посмотрела по сторонам, – в смысле роскошь неизвестна, мы из простых семей, – и Вера, соглашаясь с ней, кивала головой.

– Да и мы не из богачей, – Богдан говорил серьезно, но глаза его смеялись. – Матильда хочет замуж выйти за принца и жить в роскоши, поэтому готовится заранее, чтобы соответствовать, так сказать, когда принц появится…

– Богдан, зачем ты выдал мой секрет? – Матильда шутливо погрозила ему пальцем. – Нехорошо разглашать не свои секреты.

– Вот мы и пришли, входите, – Богдан придержал дверь, пропуская девушек вовнутрь пышечной. Там было много народу, в основном молодые девушки и парни; к прилавку, где подавали пышки и напитки, стояла очередь.

– Девочки, берем по три пышки и кофе, – возбужденно шептала Матильда, – здесь подают вкусный кофе с молоком.

– Здесь есть кофе? – Вера сделала большие глаза. – Ни разу не пила настоящий кофе, но он, наверное, очень дорогой…

– Вера, кофе не настоящий, так что студенты могут себе позволить и пышки, и кофе, – Матильда весело смеялась. – Это Богдан мне показал, где можно пить напиток, который называется кофе, не являясь им. Поэтому я сказала, что «лакшери» здесь не будет.

Очередь двигалась быстро – подходит человек и говорит: «Три пышки и кофе». Серьезная буфетчица в белом халате и кружевной наколке на голове, похожей на корону Снегурочки, взмахивает руками и ставит поднос перед покупателем, через секунду на нем появляется тарелка с пышками, через пять секунд рядом с пышками стоит стакан с сероватым напитком, покупатель кладет отсчитанную за покупку мелочь и отходит от прилавка. И снова слышится: «Три пышки и кофе» – и процесс идет дальше. Буфетчица похожа на робота, ни одна эмоция не проявлялась на её лице. Настя наблюдала, как движется очередь, улыбнулась и прошептала:

– Похоже на конвейер, – и, подойдя к прилавку, сказала: – Три пышки и кофе, – и засмеялась: на подносе перед ней сразу же оказались тарелка с пышками и стакан напитка. Затем получили подносы с заказами Вера, Матильда и Богдан, все разместились за столиком с пластмассовой столешницей, на маленьких неустойчивых табуретках, но они не замечали этих неудобств, с аппетитом поедая пышки, посыпанные сахарной пудрой, и запивая их «кофе», весело болтали. Главное для девушек в их жизни сегодня свершилось: они студентки вуза с более чем двухвековой историей, будут жить и учиться в великом городе пять лет!

– А я хочу остаться после окончания института в Ленинграде и жить здесь всегда, – тихо сказала Настя, – вот такая моя мечта.

– Надо будет сначала три года отработать по распределению где-нибудь в деревне, – произнесла Вера.

– В городские школы тоже нужны учителя, поэтому надо на «отлично» окончить институт и получить распределение здесь, дерзайте, – подбодрил девчонок Богдан.

– А я хочу вернуться в Киев, – Матильда победно смотрела на друзей. – Киев – мать городов русских.

– Слово «Киев» мужского рода, тогда уж скорее он отец городов русских. Такой ляп выдала, а еще историком хочешь быть! – Богдан засмеялся, а Матильда надула губки.

– Мать или отец – какая разница, главное – столица древней Руси! Не будем спорить. Девочки, вы будете в общежитии жить или квартиру снимать? – обратилась она к Насте и Вере.

– В общежитии, – за обеих ответила Вера.

– Давайте будем жить вместе. Я узнавала, комнаты на четырех человек. К нам подселят еще девочку, я знаю одну, она мне понравилась, мы жили вместе в комнате во время экзаменов. Она из Прибалтики – Ингрид Орлеранская. Может быть, предложим ей жить с нами вместе?

– Орлеанская дева, – улыбнулся Богдан. – Она очень серьезная девушка. Но это хороший вариант для уравновешивания вашей компании.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивленно спросила Настя.

– Когда будете жить в одной комнате и каждый день общаться, поймете, что я хотел сказать. Жить в общежитии непросто, надо уметь ладить с соседями в комнате.

– Богдан, мы жили в семьях и не были единственными и избалованными детьми у родителей, – удивленно сказала Вера.

– Жить среди чужих людей, у которых другие, чем ваш, характеры, отличные от ваших семейные уклады и ценности, порой очень непросто. Нужно идти на компромиссы, вот что я хотел сказать. Девчонки, мне пора. Если вы готовы из пышечной убежать, я вас до общежития провожу, – Богдан встал из-за стола.

XII

Матильда встретилась с Ингрид в комнате, в которой они жили вместе во время сдачи вступительных экзаменов, рассказала ей о Насте и Вере и предложила вчетвером поселиться в одной комнате в общежитии на время обучения в институте – разумеется, если Ингрид не возражает. Ингрид задумалась и молчала, глядела в окно. Матильде её молчание показалось очень долгим, она уже хотела задать вопрос, согласна Ингрид или нет с таким предложением, как услышала ответ:

– Я доверяю твоему мнению, но более правильным будет, если я увижу этих девушек, прежде чем соглашусь или не соглашусь жить вместе. Я бы вообще так далеко не загадывала – на все пять лет, мы ведь можем и не ужиться вместе с ними.

Придя на встречу, все девушки волновались, но Матильда оказалась хорошим дипломатом и виртуозно провела знакомство: представляя девушек друг другу, она называла положительные черты каждой из них и тем самым сняла напряжение и неловкость ситуации. После того как все поняли, что у них нет явных негативных ощущений от друг друга, и сообща решили обратиться к администрации факультета с просьбой о заселении в общежитие, Вера, шумно выдохнув, сказала:

– У меня было такое чувство, будто я на смотрины к родителям жениха иду.

Ингрид высоко подняла брови:

– Почему именно такая ассоциация?

– Множество факторов неопределенности, – был ответ Веры.

– Хорошо, что факторы неопределенности не проявились, – улыбнулась Ингрид. – А откуда у тебя такие ощущения и знания о факторах неопределенности? Уже были смотрины?

– Смотрин не было. А откуда ощущения? Может быть, это генетическая память? – улыбнулась в ответ ей Вера.

Матильда вскипятила чай и предложила так отметить знакомство. Ингрид поставила на стол коробку печенья, а Вера предложила сбегать в соседнюю кондитерскую за конфетами. Настя в накрывании стола для чаепития не участвовала – она рисовала. Ингрид тихонечко подошла к ней и удивленно воскликнула:

– Матильда, смотри! Настя нарисовала тебя, сходство полное, как она хорошо передала твой озорной характер!

– Настя, ты рисуешь?! – в глазах Матильды восторг, удивление и недоумение плескались одновременно.

– Матильда, у тебя сейчас в глазах эмоции плещутся как всполохи северного сияния, – улыбнулась Настя.

– Ты же настоящий художник, а учиться идешь на историка… – Матильда хлопала глазами.

– Как это мешает одно другому? Не поняла тебя, – удивилась Ингрид. – Художник – хобби, история – профессия. Или наоборот. Мне кажется, они могут дополнять друг друга и помочь Насте стать более совершенным человеком.

– Почему Насте надо стать более совершенным человеком? Что я пропустила важного? – в дверях комнаты стояла Вера с коробкой в руках. – Девчонки, я купила пирожные. Конфеты – это очень просто, а пирожные – круто! Так что Настя должна сделать?

– Вера, ты видела, как Настя рисует?! – Матильда восторженно смотрит на Настю, на Веру.

– Разумеется, видела, у нас в классе у всех или почти всех были нарисованные ею наши физиономии, – Вера улыбнулась. – Настя нам на выпускном вечере их вручила.

– О, вот это классно! Каждому портрет нарисовала, – Матильда ликовала.

– Портрет сказано громко, рисунок карандашом, так, легкий набросок, – улыбнулась Настя.

– А меня нарисуешь? – Ингрид просительно смотрит на Настю.

– Разумеется. Первый рисунок сделаю сегодня, пока чай пьем, – Настя весело помахала тетрадным листом, – я уже набросок сделала.

– Почему вы с Верой говорите «разумеется» там, где логичнее сказать «конечно» или «хорошо»? – Ингрид высоко подняла брови и поглядела на девушек.

– А это очень просто объясняется. Еще в школе началось, – Настя улыбнулась. – У Веры фамилия Разумовская. У нас в классе ученик был Саша Баратынский, он с нами, то есть со мной и Верой, дружил, один друг на двоих был…

– Выбрать не мог, с кем ему дружить, поэтому ходил за обеими, – засмеялась Вера.

– Не перебивай Настю, – остановила её Матильда. – И что дальше, причем здесь Баратынский?

– Так он нам и предложил вместо «хорошо» и «конечно» использовать «разумеется», так как Вере это положено, имея такую фамилию, а мне необходимо, так как я её подруга, вот такая мужская логика! – Настя улыбнулась. – Мы отказывались, но каждый раз он нас поправлял, и не заметно для самих себя у нас с Верой вошло в оборот это слово – «разумеется». По Павлову – рефлекс выработался.

– Как интересно у вас с фамилиями: Разумовская, Баратынский… А он стихи пишет? Следуя его же логике – должен писать, фамилия обязывает, – Матильда покрутила головой по сторонам. – Настя, а твоя фамилия тоже от известного исторического деятеля?

– Нет. У меня всё скромнее, – Настя заливисто смеялась. – Дубровские мы, фамилия одного из персонажей у Пушкина.

Следуя Сашкиной логике, мне надо было на литфак поступать. Ингрид, принимай работу, – Настя протянула девушке листок с рисунком.

– Я в шоке! – Матильда стояла с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. – Фантастика! Легкая, светлая, красивая, удивленная с поднятыми бровями, как она всё уловила в тебе! Настя! Как это возможно?! Ты же Ингрид видишь в первый раз и совсем недолго!

Ингрид смотрела на себя на рисунке и печально улыбалась:

– У меня есть почти такой же рисунок, его сделал мой брат Марис за несколько дней до своей гибели, его хулиганы избили, врачи не смогли спасти, – она закрыла глаза, чтобы не видно было выступившие слезы. – Я не понимаю, как это возможно, что разные люди сделали один и тот же рисунок.

– Ингрид, прости, что своим рисунком я вызвала печальные воспоминания, – тихо говорила Настя. – А то, что я и твой брат, два разных человека, изобразили тебя одинаково, объясняется просто: ты не играешь и не позируешь вовне, ты настоящая, и это прекрасно, мы с твоим братом это и увидели.

– Спасибо тебе, Настя! – Ингрид подошла к Насте и пожала ей руку.

– Давайте пить чай, а то он опять остынет, я его уже два раза подогревала, – тихо позвала к столу подруг Матильда.

XIII

Первый год обучения в вузе пролетел так быстро, что девочки его, кажется, и не заметили: лекции, групповые семинары, факультативы и коллоквиумы поглощали всё их время.

Наступил май, деревья покрывались молодой листвой, цвели цветы, их аромат будоражил душу и звал на улицу.

– Девочки, – Матильда не вошла в комнату, а влетела, бросив на свою кровать белый плащ и сумку с книгами, – объявляю перерыв в учебе и предлагаю погулять по Невскому проспекту, дойти до Адмиралтейской набережной и, может быть, по Дворцовому мосту перейти на Васильевский остров.

– А тебя какая птица клюнула, дорогая наша, что ты зовешь нас в десятикилометровый марафон? – Вера подняла глаза от конспекта, который читала.

– Да, Матильда, что случилось? Мы что-то не знаем о проводимом мероприятии, где нам обязательно надо быть? Я не могу пойти, мне надо реферат завтра сдать по истории древней Руси, – Настя медленно листала лежащую перед ней книгу.

– На улице такая красота, дух захватывает, и летать охота, а еще там сегодня много парней…

– А я поддерживаю Матильду! Девочки, мы заучились, у нас месяц не было выходных, мы ни в кино, ни в театр ни разу не сходили, всё грызем древнюю историю. Хочу настоящего, – Ингрид потянулась, грациозно изгибая спину и вытягивая вверх изящные руки, потом поправила волосы и, вставая со стула, продолжила: – Идем, Матильдочка, погуляем. Может быть, нам сегодня что-то интересное встретится… А эти зубрилки пусть здесь сидят и нам завидуют, – она улыбнулась.

Матильда и Ингрид ушли, а Вера с Настей продолжали заниматься. Прошло, наверное, полчаса, и Вера не выдержала, заявив Насте, что она бросает учебник и тоже идет гулять.

– Настя, мне правда стало жалко себя, что мы всё сидим и буквально грызем эту историю. Пойдем с тобой погуляем хотя бы часок – не так далеко, как звала Матильда, но посидим у Казанского собора, ты опять порисуешь, сама же говоришь – тебе рисование помогает переключать внимание и дает отдых голове. Пойдем, прошу, мне одной не интересно, – Вера подошла к Насте и положила ей на стол плащ.

Настя взяла блокнот и карандаши, которые всегда носила с собой, положила их в сумочку. Вера права, рисование Насте очень хорошо помогает. Когда она долго и много читает учебной литературы и пишет конспекты, голова устает, но стоит ей начать рисовать, как она чувствует прилив сил, и тогда результаты в усвоении учебного материала значительно лучше. Настя заметила, что лучше всего ей удается отдохнуть, если она рисует на свежем воздухе, поэтому даже промозглой зимой Настя на непродолжительное время выходила на улицу для рисования.

Вера подкрасила розовой помадой свои красивые губы и протянула помаду Насте:

– Возьми.

– Зачем? Я не люблю красить губы, – усмехнулась Настя.

– Весной надо быть всем девушкам такими, как распускающиеся цветы, – улыбнулась Вера.

– Распускающиеся цветы – это хорошо, давай попробую, – Настя взяла помаду и легко нанесла её на губы. – Точно цветок… распустившийся, идем, подруга, посмотрим, прилетит ли пчела.

– Причем здесь пчела? – удивилась Вера.

– Ну, не пчела, а шмель, например, – засмеялась Настя. Весело болтая, они шли по набережной реки Мойки к Невскому проспекту. Вера размахивала своей маленькой черной сумочкой, в какой-то момент она её не удержала, сумочка вырвалась из рук и упала… прямо в небольшую лужу – не так давно прошел дождь, и в некоторых местах асфальта образовались лужицы.

– Ой, сумка! Она же грязная теперь. Настя, у тебя есть платок вытереть сумку? – Вера повернулась к Насте, закусила губы и чуть не плачет.

– Есть платок. Ты как малое дитя, Верочка, болтаешь сумкой, вот и результат.

– Девушка, возьмите сумку, – молодой человек высокого роста, с длинными, до плеч светлыми волосами и улыбающимися глазами протягивал Вере сумочку. – А вы зря ругаете подругу: этот май, веселый озорник, не позволяет таким красивым девушкам быть строгими и серьезными, – проговорил незнакомец, развернувшись к Насте.

– Спасибо вам! – Вера взяла сумочку и начала вытирать её платком. Молодой человек оставался рядом и наблюдал за её действиями.

– Вера, идем, по дороге продолжишь оттирать сумку, – Настя нетерпеливо смотрела на подругу.

– Девушки, а вы далеко идете? Может быть, нам по пути? Я вас провожу.

– К Казанскому собору идем, Настя там порисует.

– Вы художник? – молодой человек удивленно смотрел на Настю. – Но у вас с собой нет принадлежностей для рисования…

– Вы имеете в виду мольберт и прочее, – серьезно глядя на него, говорила Вера, – а Насте не надо таких сложных инструментов, она рисует карандашами в блокноте.

– Вы Настя и Вера, а меня зовут Руслан, будем знакомы, – и он протянул подругам руку. Обменялись рукопожатиями и медленно пошли в сторону Казанского собора.

– Настя, а вам именно у Казанского надо рисовать?

– Не обязательно, нам с Верой не хочется куда-нибудь далеко идти, а перерыв учебе надо было сделать, – ответила Настя.

– Если не принципиально, где рисовать, может быть, мы сходим погулять на Адмиралтейскую набережную?..

Вера не дала Руслану закончить фразу:

– …а потом по Дворцовому мосту перейдем на Васильевский остров.

– Если вам хочется, можем и на Васильевский остров сходить.

– Вера пошутила, – Настя улыбалась. – Наши подруги предлагали нам маршрут для прогулки на остров, мы отказались – хотели сэкономить время: погулять у Казанского и вернуться в общежитие.

– А где вы учитесь? Кем по профессии будете?

– В пединституте, историки мы будущие, – ответила поспешно Вера.

– А рисование у вас – это хобби, правильно я понял? – Руслан внимательно смотрел на Настю.

– Правильно поняли, хобби.

– А что вы рисуете? Виды города? Это я так спросил, вы же сказали, что шли к Казанскому собору.

– Настя рисует людей. Она очень быстро схватывает основное в человеке, и у неё здорово получается. Если хотите увидеть, попросите Настю, она вас нарисует, – Вера весело смотрела на Руслана.

– Вера, не занимайся моей рекламой. Я сегодня не буду рисовать. Давайте просто погуляем и действительно сходим на Адмиралтейскую набережную.

– И встретим там наших подруг, – заливисто засмеялась Вера.

Прогулка оказалась очень интересной: Руслан был изумительный рассказчик, он хорошо читал стихи Беллы Ахмадулиной и Анны Ахматовой, сказал, что Цветаева его не волнует так, как эти поэтессы. И только при прощании около общежития, в котором жили девушки, Вера спросила, а чем занимается Руслан, учится или работает.

– Студент я, ваш коллега, но специальность у меня другая, учусь на литфаке на четвертом курсе. До свидания, спасибо, Настя и Вера, давайте встретимся с вами завтра и снова погуляем, – Руслан с надеждой глядел на девушек.

– Завтра сдаю реферат, не смогу пойти, – ответила Настя.

– А вы, Вера, сможете?

– Я могу, но без Насти нам будет скучно.

– Вера, не выдумывай, иди с Русланом на прогулку, если хочешь пойти, и время тебе позволяет, мы же с тобой не сиамские близнецы, – немного сердито одернула Веру Настя.

– Вот и договорились: Настя сдает реферат, а мы с вами завтра встречаемся в шестнадцать часов здесь, на этом самом месте. До встречи завтра, Вера! Настя, желаю реферат сдать на «отлично»! – Руслан помахал девушкам рукой и ушел. Девушки постояли немного, глядя ему вслед.

– Вера, мы с тобой девушки взрослые, давай будем с мальчиками гулять порознь, – улыбнулась Настя, – чтобы не получилось так, как с Сашкой Баратынским.

– Это ты о том, что он выбрать не мог, с кем из нас дружить? – Вера смеялась так звонко, что проходивший мимо мужчина оглянулся и, улыбаясь, сказал:

– Молодость, молодость и весна! Хорошо! Будьте счастливыми, девушки!

Войдя в комнату, Вера и Настя увидели, что Матильда и Ингрид еще не вернулись с прогулки.

– Загулялись подруги наши, видимо действительно ушли на остров, – задумчиво говорила Настя.

– Настя, а шмель-то прилетел, – Вера весело смотрела на нее.

– Где шмель?

– Настя, твой шмель прилетел, ты же хотела, чтобы шмель прилетел, – хохотала Вера.

– Вот ты о чем – о Руслане. Так это твой шмель, – Настя была серьезной. – Вера, а тебе понравился Руслан?

– Очень! Он такой красивый! Ах, как он читает стихи, слушала бы и слушала.

– Кто читает стихи, и кого бы ты слушала? – Матильда уже стояла посреди комнаты.

– А Ингрид где? – Настя удивленно посмотрела на Матильду.

– У порога общежития, прощается с чудесным рыцарем, – весело ответила Матильда.

– Вот это да! – Вера захлопала в ладоши. Матильда удивленно на нее поглядела и, открыв рот, хотела, видимо, что-то спросить у Веры, но передумала и закрыла рот, сняла плащ, повесила его на вешалку, села к столу. – Зря вы, девчонки, с нами не пошли гулять, мы с такими классными парнями познакомились!

– Мы тоже познакомились с классным парнем, – перебила её Вера.

– Где познакомились? Сюда кто-то приходил? – у Матильды глаза от удивления стали как два фонарика, так заблестели.

– Мы вышли отдохнуть и порисовать у Казанского собора. Вера уронила сумочку в лужу, её оттуда вытащил один хороший человек, представился Русланом, и мы вместе погуляли, – Настя говорила и хитро смотрела на Веру, как бы спрашивая, можно ли говорить о предстоящем свидании завтра.

– И что дальше? Кто он, как выглядит, будет ли еще встреча? – Матильда так быстро задавала вопросы, что все они оставались без ответа.

– Ты всё спросила, что хочешь знать? – удивленно произнесла Вера.

– Нет, не всё. Он вам понравился? Он вам предложил продолжить знакомство?

– Он нам понравился, он нам предложил завтра вместе погулять, но у меня реферат, не могу гулять, а Вера пойдет, продолжит знакомство.

– Вера, возьми меня с собой, я хочу увидеть Руслана, – с мольбой в голосе проговорила Матильда, – такое красивое и мужественное имя, он и сам, наверное, очень красивый, – окончила она фразу и томным взглядом окинула подруг.

– Актриса пропадает, – улыбнулась Ингрид.

– Ингрид, а что скажешь ты о своем знакомом? Как его зовут и кто он? – Настя обратилась к подруге.

– Его зовут Григорий, он был с другом, Ильей, но Илья почти всю прогулку молчал, а Григорий много говорил, но всё об истории Санкт-Петербурга. Он принципиально не говорил о Ленинграде, это нас удивило, но он объяснил такую свою позицию просто: великая история у города Петра, и она сейчас не так популярна, как история Ленинграда, которую знает каждый советский человек почти с младенчества.

– Они историки?

– Мы не спросили. Григорий нас заговорил, и мы забыли спросить, кто они, – удивленно ответила Ингрид, – надо же, как интересно…

– Как они выглядят? – с нетерпением спросила Вера.

Вечер прошел весело, было о чем поговорить девчонкам в этот раз: в их жизнь вошло неведомое – молодые мужчины. Кто они и какие, как себя с ними вести, а вдруг это любовь с первого взгляда и на всю жизнь?

– Матильда, ты большая фантазерка! Любовь с первого взгляда! Да есть ли она в жизни?! Мне кажется, это литературный прием. Давайте-ка, подруги, спать, рассвет близится, – Настя зевнула. – Как сдавать реферат, если я его до конца не дочитала?

– Положительные эмоции сегодняшнего дня помогут тебе завтра, впрочем, уже сегодня, сдать реферат хорошо, – успокоила Настю Ингрид.

XIV

Вера вместе с Матильдой пошли на встречу с Русланом. Через час Вера вернулась одна, обескураженная и немного печальная.

– Матильда и Руслан смотрят друг на друга и говорят, говорят, как будто они одни, а меня рядом нет, вот я и ушла, – ответила она на удивленный взгляд Насти, – зачем мешать?.. Настя, это любовь с первого взгляда! – и заплакала. – Мне Руслан понравился, но влюбился он в Матильду.

– Ерунда, ни о чем эта встреча еще не говорит, – Настя присела на край кровати, на которой лежала Вера, уткнувшись в подушку. – Поплачь, но не сильно. Верочка, это же первая встреча с парнем, сколько их будет еще в жизни, ты о каждом будешь плакать? – пыталась шутить Настя.

– Ты ничего не понимаешь, он мне понравился, а он к Матильде переметнулся, – рыдала Вера.

– В огороде бузина, в Киеве дядька. Вера, кто и куда переметнулся? Ты видишь Руслана второй раз в жизни, и он ничего тебе не обещал. Пригласил погулять, – улыбнулась Настя, – но не обещал жениться. Вставай, рёвушка, пойдем рисовать, – Настя погладила Веру по голове и протянула ей руку.

Вера подняла голову от подушки:

– Настя, тебе надо в психологи идти. Чего это я так разревелась? Он же не обещал жениться, только пригласил погулять по Невскому проспекту. Идем, подруга моя, рисовать, но теперь я с парнями на улице знакомиться не буду, – и надула свои красивые губки.

– Крайности всё это, Верочка. Где же нам знакомиться, если учимся в женском вузе и парни здесь наперечет, – говорила Настя и собирала в сумочку блокнот и карандаши.

XV

Матильда и Руслан встречались каждый день. Им было вместе легко и радостно, и расставаться им не хотелось – так говорила Матильда. На что Ингрид заметила:

– Это может быть самообман влюбленной девушки, потому что влюбленный человек слеп и не видит вокруг ничего.

– А ты откуда это знаешь? – сердито парировала Матильда.

– Сама влюбилась в Гришу, и вокруг меня всё сияет, но я знаю, что в природе так не бывает – это иллюзия, мираж. Мне хочется так видеть, и я так вижу. Надоест – посмотрю по-иному, но мне пока интересно.

– Скучная ты, хотя и влюбленная! У меня всё по-другому: ничего вокруг меня не сияет, у меня поет мое сердце, и я сама всегда напеваю веселую песенку.

– «Во поле березка стояла, во поле кудрявая стояла». Вот так веселая песня… Да ты её и до встречи с Русланом пела, когда грустить начинала, – тихо сказала Вера.

– Ничего вы, девчонки, не понимаете, а мне завидуете, особенно ты, Вера. У нас с Ингрид есть парни, а у вас с Настей нет.

– Матильда не сочиняй всякой всячины, сейчас у них нет, а завтра будет. Девочки, Гриша предлагает нам всем встретиться и на выходной съездить за город, он предлагает пригласить с нами Руслана и Илью.

– Я не поеду, – заявила Вера, – я там буду лишней.

– Это как ты определила? – брови Ингрид поднялись высоко под белокурой челкой.

– Считать умею: Григорий, Илья и Руслан – это три, ты, Настя и Матильда – это три, а со мной четыре, одна девушка лишняя, а лишняя всегда я бываю. Не хочу быть лишней и никуда не поеду.

– Вообще-то теорию вероятности еще никто не отменял, и «лишних» в твоей интерпретации, Вера, может быть трое: ты, я и Илья, – Настя говорила серьезно. – Но все это глупость, потому что нас приглашают на отдых, а не на смотрины.

– Это как сказать, зачем нас приглашают… Уверена: на смотрины для Ильи, – сердилась Вера.

– Бессмысленный разговор. У человека всегда есть выбор, как себя вести. В этом случае – ехать отдыхать на природе или показывать себя особи мужского пола.

– Настя, куда тебя понесло?! – у Матильды голос вибрировал, как натянутая стрела лука.

XVI

Поездка состоялась, отдохнули хорошо, «лишних» не было. День выдался жарким, что не свойственно ленинградской погоде в это время года, и хотя вода в заливе была холодная, молодежь ноги все-таки помочила, как сказал Григорий. С собой они привезли бутерброды с сыром, лимонад, картофель – его купили на рынке. Парни разожгли костер и запекли картошку в углях.

– Детство вспомнилось, – перебрасывая с руки на руку горячую и черную от углей картофелину, говорила Настя, – нас, ребятишек, родители летом отвозили к дедушке и бабушке в деревню, а местные мальчишки всегда картошку в костре запекали. Вкуснятина была.

– А где бабушка с дедушкой живут? – спросил Илья.

– В Восточном Казахстане, в Кумашкино. Там места необыкновенно красивые: река, горы, много рыбы и ягод. За ягодами в горы ходили. В горах медведи водятся и часто выходят к людям…

– Ты еще скажи, что медведя видела! – Григорий говорил это громко и как-то зло, но, может быть, это только показалось Насте.

– Зря, Гриша, так злишься, сама не видела, но медведь к нам вышел, когда мы уже ягоды набрали и устроили привал. Медведя взрослые отогнали, мы не пострадали, но испугались сильно и бежали быстро, ягоду рассыпали, – она печально улыбнулась.

– Давайте о чем-нибудь веселом, – предложила Матильда. – Можно хором песни петь.

Предложение поддержали, запевалой был Руслан. Оказалось, что он не только хорошо стихи читает, но и прекрасно поет. Руслан начинал песню, остальные подхватывали и допевали хором; много спели песен, когда Настя и Илья одновременно заявили, что их певческий ресурс связок иссяк – они начали хрипеть и сипеть.

– Интересно, как ты будешь отвечать на экзаменах? – Ингрид обратилась к Насте, услыхав её шепот.

– Настя будет ответы писать и отдавать преподавателю, у нас так Илья сдавал сессию на первом курсе, когда у него приключился жуткий ларингит, – сказал Гриша и посмотрел на Илью.

– Не верьте, это фантазия Гриши, – улыбнулся Илья. – Надо дать отдых связкам, несколько дней помолчать, и связки восстановятся.

После хорового пения компания распалась на группы: Гриша и Ингрид ушли в одну сторону, Руслан и Матильда в другую, и через несколько минут не было видно ни ту, ни другую пару. На берегу остались Настя и Илья. Веры не было рядом, да и её отсутствие они и не заметили.

Настя сидела на камне, смотрела на воду и рисовала.

Невдалеке от неё сидел и молчал Илья.

– Не помешаю молчунам связки восстанавливать? – рядом с ними появилась Вера.

– Не помешаешь, – шепотом ответила Настя. – Все разбрелись в разные стороны, пора бы уже ехать домой.

– Покажи, что нарисовала.

– Еще не окончила, потерпи несколько минут.

Вокруг стояла, казалось, первобытная тишина: ни ветерка, ни плеска воды, ни голосов птиц или людей. Только игра солнечного света на водной глади.

– Блаженство, – шепот нарушил тишину.

Настя повернулась и увидела глаза Ильи. На нее смотрел совсем другой человек: не тот, с кем они встретились на берегу перед отплытием прогулочного катера. Перед ней был взрослый мужчина с внимательным взглядом очень мудрого человека, глаза его, темные, сейчас были черными и бездонными, а в них вселенская печаль. Он улыбнулся, и в его глазах отразилась такая же огромная любовь, она заполняет вокруг себя всё, и Настя тонет в его глазах, как в омуте… Она тряхнула головой.

– Наваждение, – сказала шепотом.

– Что вы там шепчетесь, вам нельзя сейчас говорить, молчальники, – Вера была в нескольких метрах от них и кидала камешки в воду. Подошла к Насте и посмотрела на рисунок.

– Настя, зачем ты стираешь рисунок?

– Не получилось сегодня, – Настя убрала альбом и карандаши, встала. – Где же наши друзья? Пора бы ехать, надо готовиться к экзаменам.

XVII

После поездки на берег Финского залива Илья пару раз приглашал Настю погулять, но она отказывалась, ссылаясь на экзамены – началась сессия.

Матильда закружилась в вальсе любви, как сама говорила. Руслан поразил её знанием творчества Тараса Шевченко и Леси Украинки, очень много стихов и текстов читал по памяти. На вопрос Матильды, зачем он учит наизусть, ответил, что, во-первых, ему интересно это и хочется, чтобы всегда было с ним, не искать в книге, а во-вторых, он пишет дипломную работу о творчестве этих украинских писателей. Преподаватель считает Руслана лучшим знатоком украинской литературы среди студентов нескольких последних выпусков и предлагает Руслану подумать об аспирантуре.

– Если все получится, как планируется, я останусь в Ленинграде, и мы с тобой будем вместе, – однажды сказал Руслан. Матильда подумала, что он так ей дал понять, что они будут вместе всегда. Свою жизнь без Руслана Матильда не мыслила, мечтала, как они будут жить вместе, как родятся дети и… Мечты пошатнулись, когда Матильда не сдала экзамен по истории древней Руси.

– Неудовлетворительно, – строго сказал преподаватель, протягивая ей зачетку. Будто от сна очнулась Матильда: смотрит на зачетку, на преподавателя и покрывается алыми пятнами.

– Почему «неудовлетворительно»? – звучит глухо её вопрос. – Мне нельзя иметь «неудовлетворительно», меня отчислят из института… – и она заплакала.

Преподаватель, старенький и сухонький, покрытый сединой белого цвета, как первый снег, печально смотрел на девушку и качал головой:

– Учиться надо в институте, а вы, дорогая девушка, видимо, заняты чем-то другим. Идите, учите предмет, я в зачетку вам не поставил «неуд», придете на пересдачу после окончания сессии.

Матильда вышла из аудитории, в коридоре её ждала Настя. Увидев слезы Матильды, всё поняла:

– Не плачь, давай заниматься вместе, я тебе помогу подготовиться. Иван Васильевич добрый, он примет экзамен раньше, если ты будешь готова, у тебя не всё потеряно, не учила всего несколько тем. Ох, Руслан, Руслан…

– Руслан не виноват, это я сама не училась. Вальс любви сделал круг и остановился. – Матильда грустно улыбнулась. – Спасибо, Настя, за поддержку, помощь твоя мне очень пригодится.

Ингрид и Григорий на время сессии свидания прекратили. Инициатором был как раз Григорий, сообщив Ингрид, что он не может во время сессии отвлекаться на личную жизнь, пусть даже с такой необычной девушкой, как Ингрид.

– Он не намерен отвлекаться на личную жизнь, – Ингрид сидела на кровати, подтянув к себе колени и обхватив их руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Она не плакала, нет, плакать стыдно вообще, а из-за мужчины никак нельзя – эту её мысль подруги уже слышали не один раз, но вели себя каждый раз по своему собственному разумению. – Я переболею тобой, Гриша, и пошел ты к черту! – вдруг громко сказала Ингрид и резко встала с кровати. – Пойду в булочную, – и она вышла из комнаты, взяв в руки сумочку.

О Грише подруги от Ингрид больше ничего не услышали, никогда.

Сессию сдали на «отлично» Вера, Ингрид и Настя, Матильда исправила свой «неуд» по истории на «хорошо», и девушки готовились к поездке на каникулы к родителям.

Настя с Верой съездили в кассу предварительной продажи за билетами и возвращались в общежитие, когда услышали голоса. Остановились. На скамейке сидела Матильда, напротив нее стоял Руслан.

– Ты не можешь так поступить, – возбужденно говорила Матильда и всхлипывала. – Я беременная, ты не можешь меня оставить.

– Не дави на жалость, Матильда, мне не нужен сейчас ребенок, да и не мой он, может быть, – Руслан говорил спокойно.

– Как ты можешь так говорить, ты у меня первый и единственный…

– Первый – да, согласен, но единственный ли? Не уверен. Легла со мной – можешь лечь с другим, – ехидно улыбался Руслан. Матильда плакала, вытирая по-детски руками слезы. Настя с Верой остановились на тротуаре недалеко от Матильды и Руслана, которые их не видели. Девушки боялись пошевелиться и от услышанного, и от наглости и цинизма Руслана.

– Настя, что делать? – горячо шептала Вера.

– Радоваться, что тебя не угораздило общаться с таким подлым человеком…

– С Матильдой что делать? – Вера шепчет, сглатывая слезы.

– Пойдем стороной, чтобы они нас не видели. Не надо, чтобы этот подонок видел нас, Матильде еще тяжелее будет. В общежитии поговорим с ней. Хорошо, что Ингрид уехала уже. Ох, печальным первый опыт общения с особями мужского пола оказался для них… – Настя потянула Веру за руку в сторону от скамейки, возле которой были Матильда и Руслан. Девушки скрылись за кустами и направились к общежитию.

Матильда пришла поздно, глаза заплаканные. Войдя в комнату, она поставила на стол коробку с пирожными.

– Настя, Вера, я купила пирожные, давайте будем пить чай и отметим наш отъезд на каникулы, – весело сказала Матильда.

– Что случилось, почему у тебя красные глаза? – встревоженно спросила Вера.

– Пустяки, попала соринка, не могла вытащить, натерла глаза, – улыбнулась Матильда и отвела глаза в сторону. – Во сколько отходит ваш поезд сегодня?

– Не было билетов на сегодня, купили только на послезавтра, – Настя смотрела на Матильду. – Ты когда уезжаешь в Киев?

– Не знаю пока, родителей дома нет, они уехали в отпуск, вернутся через две недели, а у меня нет ключей от квартиры.

– Так где ты собираешься жить эти две недели? – удивленно спросила Настя.

– Не знаю, мне всё равно, может быть, разрешат пожить в общежитии, – и Матильда, опустившись на стул около стола, закрыла лицо руками и заплакала.

Настя и Вера растерялись, не ожидая такого поворота в разговоре, стояли и обе молчали. Из ступора первой вышла Настя:

– У меня предложение: поехали к нам в гости. Родители мои гостеприимные люди, они добрые и будут рады тебе.

Матильда мотала головой из стороны в сторону, отказываясь от предложения Насти.

– Матильдочка, соглашайся с Настей, Полина Прокофьевна и Тимофей Игнатович очень добрые люди, – Вера гладила Матильду по голове и плакала.

Матильда убрала руки от лица, подняла на подругу глаза:

– Почему ты плачешь?

– Тебя жалко, – всхлипывая, ответила Вера.

– Почему тебе жалко меня, Вера? – в глазах Матильды мелькнул испуг.

– Верочке тебя жалко оставлять в неизвестности на две недели, – быстро сказала Настя и наступила Вере на ногу.

– Ой, Настя, ты хотя бы гляди, куда наступаешь, – взвизгнула Вера, но тема разговора уже пошла в нужном сейчас ключе, а не в том, куда его чуть было не увела Вера.

Матильда согласилась поехать в Кострому к Насте и её родителям:

– Начну знакомство с древней Русью, там Ипатьевский монастырь, где Михаил Романов на царство призван был, – улыбнулась она сквозь слезы, вновь застилавшие ей глаза.

– Молодец, хорошо усвоила один из уроков истории государства российского. Чай мы попили, поеду я в кассу за билетом для Матильды, – вставая из-за стола, сказала Настя.

– Я с тобой поеду, – поднялась и Матильда.

– Вера, ты дежуришь по кухне, может быть, что-нибудь сваришь нам на ужин? – Настя таким образом давала Вере понять, что они с Матильдой едут в кассы одни.

– Конечно, сварю что-нибудь.

XVIII

Большую часть пути до железнодорожных касс девушки молчали, перебрасываясь незначительными фразами. Очередь в кассу оказалась не очень большая, им повезло – билет купили в тот же вагон, что и у Насти с Верой.

– Это хороший знак, – тихо сказала Настя.

– Хороший знак чего? – спросила Матильда. Настя улыбнулась:

– Поездка будет благоприятной.

– Не понимаю, о чём ты, – сердито сказала Матильда. Настя поняла, что не стоит торопить время, не скажет Матильда ничего.

«Подождем, у нас есть время, как минимум две недели», – подумала Настя.

– Матильда, тебе надо сообщить родителям, что ты будешь у нас. У тебя есть адрес, где они отдыхают? – взволнованно спросила Настя. – А вдруг они будут против того, чтобы ты гостила у нас?

Матильда взмахнула ресницами и обиженно поджала губы:

– Я напишу родителям письмо, в нём укажу ваш адрес. А у вас есть дома телефон?

– Мой папа директор школы, у него обязан быть телефон, – Настя улыбнулась, – и у нас есть телефон. Мы сейчас приедем в общежитие, и ты сразу же напиши письмо, сообщи родителям номер телефона, и мы письмо отнесем в почтовый ящик, чтобы оно быстрее к родителям твоим попало. А то я вдруг начала волноваться, что они тебя потеряют. А зная номер телефона, они могут позвонить к нам домой и поговорить с моими родителями и с тобой, – Настя облегченно вздохнула.

Матильда внимательно посмотрела на Настю, но ничего ей не ответила. Она знала, что родители будут недовольны оценками, полученными дочерью на экзаменах, и тем, что Матильда уехала в Кострому. Не будет иметь значения и тот факт, что она предупредит родителей о своей поездке. Письмо матери, которое Матильда получила за пару дней до окончания сессии, ей выбора не оставляло – она должна приехать на каникулы в Киев и на время отсутствия родителей жить у Тамары, младшей сестры мамы; домработница Марина в связи с отъездом хозяев дома была отправлена в краткосрочный отпуск. У Матильды не сложились отношения с родственницей, Тамара девочку постоянно третировала придирками, ей всё, что делала или говорила Матильда, не нравилось, и Тамара часто говорила:

– Твоя смазливая мордочка много горя принесёт семье. Мать твоим воспитанием не занимается, не объясняет тебе, как надо себя вести; думаю, что скоро принесёшь ты ей подарок в подоле.

После этих мерзких и обидных слов Тамара всегда ехидно поджимала губы и смеялась скрипучим смехом.

Мама Матильды, Хелена, была очень красивая, а Тамара, наоборот, страшненькая; природа жестоко посмеялась над ней, отдав всю красоту старшей сестре. Противно было Матильде слышать слова тётки и обидно до глубины души; она не понимала тогда, о чём ей говорит Тамара. Замуж Тамара вышла за мужчину намного лет старше ее, и злые языки судачили: «Виктор на тесте женился, карьеру себе обеспечил». Рудольф Моисеевич, отец Хелены и Тамары, был генералом, ему нравилось слышать, как маленькая любимая внучка выговаривала: «Мой дедушка генелал, а зовут его Лудолф». Когда Матильда подросла, он, будучи уже в отставке, приезжая в гости, и если дверь открывала внучка, шутил:

– Прибыл генелал Лудолф! – и обнимал девочку.

А она, счастливая, прижималась к нему и заливисто смеялась:

– Дедушка, ну хватит уже об этом вспоминать, я же маленькая была и звуки не выговаривала.

Дед целовал внучку в голову и проходил в кабинет к Феликсу, отцу Матильды (теперь уже и он генерал), и они там подолгу о чем-то говорили. В последнюю встречу с дедом перед отъездом Матильды в Ленинград весь ритуал их встречи был соблюден, за исключением финала. Дед поцеловал Матильду и попросил её пройти с ним в гостиную, сел на мягкий кожаный диван и, рукой показав ей место рядом, сказал:

– Матильда, ты уже девочка взрослая, уезжаешь далеко от семьи. Ты знаешь, что я был против твоего отъезда в Ленинград, учиться можно и в нашем Киевском университете, – и, заметив, что Матильда открыла рот, дедушка остановил её: – Ничего не говори, всё уже обсуждали не раз с твоими родителями, они согласились с тобой, это их ответственность. Я о другом хочу с тобой поговорить: о чести и достоинстве девушки и её семьи, что между собой связано неразрывно. С тобой никогда не говорили о том, чем занимаемся я, и твой отец, и муж Тамары. Теперь ты взрослая и можешь принять и осознать информацию, которую я скажу.

Дед говорил, а у Матильды всё внутри сжималось и покрывалось холодом, она боялась, но не понимала, чего. Дедушка говорил тихо, мягким голосом, а в неё входил страх. Видимо, дед заметил состояние Матильды и, прервав свою речь, обнял её и поцеловал в макушку:

– Не бойся, девочка моя, ничего страшного не скажу и ничего не заставлю тебя делать, скажу только, к какой семье ты принадлежишь и честь которой уронить не можешь.

Матильда подняла на него глаза и натянуто улыбнулась.

– Я, твой отец и Виктор служим Отечеству, на нас лежит большая ответственность по сохранению безопасности государства. Ленинград – город, в котором много иностранцев, не всем из них нравится, что есть в мире такая мощная страна, как СССР; есть советские люди, недовольные политикой государства. Цель моего разговора с тобой – уберечь тебя от необдуманных знакомств и связей, порочащих тебя; прошу ни при каких обстоятельствах не знакомиться с гражданами иностранных государств, в том числе и из социалистического лагеря; избегай контактов с людьми, злостно критикующими власть и не согласными с политикой коммунистической партии Советского Союза. Если ты будешь втянута в деятельность против государства, никто из нас помочь тебе не сможет, да и наши головы полетят. Если бы ты училась в Киеве, мне было бы спокойнее за тебя. Ты очень красивая девушка, к тебе будут проявлять интерес, и, как бы это ни было для тебя неприятно услышать, скажу: все спецслужбы мира используют женщин, особенно красивых, в своих интересах. Будь очень осторожна и разборчива в знакомствах.

Слушая деда, Матильда большую часть его слов не уловила; она думала, что к ней это всё не относится – какие иностранцы, спецслужбы? Зачем они ей? Она едет изучать историю и только историю, то есть то, что случилось давно, уже оценено и уже сказалось на настоящем. И вдруг она слышит слова:

– Ты сейчас думаешь, что всё, что я тебе говорил, тебя не касается, потому что тебя не интересует сегодняшний день, тебе интересна история и всё то, что уже случилось, – Рудольф Моисеевич улыбнулся, увидев, как широко распахнулись глаза внучки. – Девочка моя, если бы я не умел видеть людей и читать их эмоции, а порой и мысли, я бы не был тем, кем я являюсь сейчас,– он вновь обнял её и ласково сказал: – Для первого взрослого разговора достаточно. Пойдём к столу, Хелена и Феликс уже несколько раз заглядывали в щёлку двери, – он встал и, подав руку Матильде, серьёзным тоном проговорил: – Я очень надеюсь, что ты услышала то, что я тебе сказал. К тебе будет приезжать и, если надо, помогать твой брат Богдан, но нечасто: он служит на флоте и уходит в дальние походы, несет боевые дежурства. Но ты знай, что рядом есть твой близкий человек.

Весь этот учебный год, что прожила Матильда в Ленинграде, дед незримо был рядом с ней. Иногда ей казалось, что он охраняет её. К ней действительно проявляли интерес мужчины, и она одна старалась далеко от общежития не отходить, всегда была с кем-нибудь из девочек, с которыми жила в комнате или училась в одной группе. Случай с Русланом потряс её душу до неизведанной глубины – сначала радостью любви, потом позором бесчестия. Она влюбилась в него с первого взгляда и так сильно, что потеряла все ориентиры вокруг себя, ей было безразлично, что Руслан нравится Вере; ей было не интересно на лекциях и семинарах в институте, её попросту не интересовала учеба; она каждую минуту думала о Руслане, представляла его, его мягкие теплые ласковые руки, улыбку и лукавый взгляд, которым он смотрел на неё, слышала его голос, который её убаюкивал. Когда он в первый раз прикоснулся к её грудям, её будто кипятком обдало, а он всего-то положил руки поверх блузки, чуть сжал руками бугорки и, тихо засмеявшись, сказал:

– Какие они маленькие и упругие, как теннисные мячики. Матильда залилась краской стыдливого румянца и отстранилась от него. Но Руслан обхватил её руками и начал целовать, приговаривая:

– Дай поиграю ещё маленькими мячиками.

Она смеялась, обнимала его, и то прижималась к нему, то отталкивала его от себя.

А потом был этот день, который изменил всю её жизнь – теперь она знает это наверняка. День, когда Руслан, напоив ее шампанским в его комнате в общежитии, настоял на интимной близости, а потом в дверь вдруг стали ломиться его соседи по комнате, требуя срочно впустить их. Случившееся Матильда восприняла как потерю своей девичьей чести. Убегая из комнаты Руслана под хохот его дружков, Матильда плакала, но, выскочив на улицу, она остановилась от неожиданной мысли – ей в тот момент показалось, что дед Рудольф рядом и строго говорит: «Нарушила мой наказ, честь девушки потеряла».

Матильда стояла как вкопанная, мешая спешащим по своим делам ленинградцам, но люди проходили мимо, не обращая на нее внимания – мало ли почему стоит человек; может быть, разглядывает вокруг себя красоту и историю города.

«Честь девушки и честь семьи неразрывно связаны между собой», – слышится ей снова голос деда. И понимает Матильда, что нет у неё пути другого, как сохранить честь семьи: надо, чтобы Руслан на ней женился!

Эта мысль ей дала силы жить дальше, и она начала себя убеждать, что всё неправильно поняла, что парни смеялись не над ней, надо срочно поговорить с Русланом, всё ему объяснить и про честь девушки и про честь семьи. Матильда пришла к Казанскому собору, села на скамейку и, глядя на монументально-величественное здание, размышляла о том, как ей всё, о чём она сейчас думала, доходчиво объяснить Руслану.

А потом был страшный день с экзаменом по древней истории, и «неуд» за ответы, а вернее, за неответы на вопросы билета, и печальный взгляд старого профессора. Но этот день оказался не страшным по сравнению с тем, когда Руслан назвал её шлюхой и, высмеяв, оттолкнул от себя, сказав, что ничего общего у них нет и быть не может, что таких, как она, пруд пруди не только в Ленинграде, но и на просторах огромной страны; да и любая девчонка будет его, если он этого захочет. Но самым тяжелым для Матильды было услышать, что ребёнок ему не нужен. Ребёнок ему не нужен! Эти слова ранили её сердце сильнее всего, даже унижения её она могла перенести, но её ум отказывался понимать, почему Руслану не нужен ребёнок.

Прочитав письмо матери о том, что родители уехали в отпуск и Матильда должна до их возвращения находиться у Тамары, она огорчилась до слёз. Матильде была невыносима сама мысль, что ей надо ехать в Киев и в это такое тяжелое для неё время рядом с собой видеть нелюбимую родственницу и слышать её мерзкие намёки! Выше её сил было жить у этой противной родственницы. Когда Настя предложила поехать с ней в Кострому, Матильда ухватилась как за спасительную соломинку за это предложение, и она совсем забыла, что родители её действительно потеряют, потому что Тамара им сообщит, что Матильды у нее нет!

Письмо родителям было написано, в нём указан номер домашнего телефона семьи Дубровских, в письме Матильда написала, кто родители Насти и чем они занимаются. Она была спокойна, потому что считала: общаясь с обычными учителями в провинциальной Костроме, никоим образом честь своей семьи она этим не задела. Неведомо было юной девушке о современной ей «табели о рангах» (не совсем гласной, но и не совсем негласной). Негоже дочери генерала комитета госбезопасности общаться так тесно, что даже в гости приезжать, с семьей простых учителей. Интеллигенция была всегда опасна для власти страны. Но, на своё счастье, Матильда этого ещё не знала.

XIX

Полина с Тимофеем встретили Матильду ласково.

– Матильда, размещайся в комнате вместе с Настей. Немного отдохнете с дороги, и будем обедать, – Полина оставила девочек одних и вышла из комнаты.

– Настя, у твоей мамы очень печальные глаза, но от неё самой идет такая мощная доброта! У неё было большое горе, да?

– Да, наша семья пережила тяжелую ситуацию. Много лет назад была похищена моя старшая сестра и сильно напуган брат. Я очень смутно помню тот случай. Но он разделил жизнь нашей семьи на «до» и «после», – Настя отвернулась в сторону от Матильды. – Прости, – она быстро вытерла глаза, – не буду плакать, чтобы маму не расстраивать.

– Прости, Настя. И ничего не известно о сестре?

– Нет.

За обедом собралась вся небольшая семья Дубровских. Юра внимательно смотрел на Матильду и вдруг медленно, по слогам проговорил:

– То-ня… То-ня…

Тимофей и Полина одновременно обратились к сыну:

– Юра, что ты хочешь сказать?

– То-ня приехала…

Полина печально улыбнулась и, глядя на Настю, тихо сказала:

– Юра несколько раз до вашего с Матильдой приезда говорил о том, что Тоня приехала. Матильда, – Полина снова улыбнулась печальной улыбкой, – вы похожи на Тоню. И сыну, видимо, кажется, что приехала Тоня.

– Почему, мама, ты говоришь, что Матильда похожа на Тоню? – от удивления у Насти зазвенел голос; еще чуть-чуть – и он сорвется на фальцет.

– Ты, Настенька, забыла, как выглядела Тоня. Возьми свои детские рисунки, посмотри их. Твоя психика защитила тебя, исключив из памяти образ сестры, чтобы не травмировать. Ты её ни разу не рисовала после похищения. Матильда действительно похожа на Тоню.

– Настя, закончим обедать – принеси свои детские рисунки, мы их посмотрим все вместе, – предложил Тимофей.

Установилась грустная тишина, и оставшаяся часть обеда прошла в молчании. Отобедав, Настя ушла в комнату и долго искала папку с рисунками. Вышла из комнаты немного растерянная:

– Мама, папа, я не могу найти папку, в которой лежали рисунки.

– Юра, ты давно смотрел папку? – спросил Тимофей сына. Тот испуганно поднял на отца глаза:

– Вчера.

– Так пойди и принеси её нам, – строго сказал Тимофей.

– Нет, я вам не дам рисунки, – Юра побледнел и, насупившись, вышел из-за стола.

Полина подошла к сыну, обняла его и ласково попросила его принести рисунки.

Он мотал головой, не соглашаясь с ней, однако, передумав, сказал:

– Хорошо, я вам покажу их, только не забирайте их у меня совсем.

Настя с сильнейшим душевным трепетом взяла в руки папку, начала развязывать ленточки, которыми она была перевязана, с волнением не справилась, папка упала на пол, и по полу рассыпались разного размера листочки из блокнотов и тетрадей.

– Как много рисунков… – прошептала Матильда.

Один листок планировал долго, а все смотрели на него завороженно и не пытались поймать; листок упал рисунком вниз. К нему подошла Полина, подняла, перевернула и положила на стол. На рисунке была изображена девочка лет десяти, она сидела на скамеечке и держала в руке самодельную куклу, а голова девочки была как будто повернута к окликнувшему её человеку. Она внимательным взглядом смотрела перед собой и грустно улыбалась. Рисунок был сделан карандашом, и понять, какого цвета волосы у девочки от природы, было сложно, но, если смотреть на рисунок, возникало впечатление, что они черные и глаза у девочки темные; у неё греческий нос и изящно очерченные неполные губы, волосы пышные.

– Странно, – Матильда взяла в руки листок, – действительно как будто это я в детстве. Так не бывает, чтобы люди оказались настолько похожими друг на друга, если они не близнецы,– она удивленно смотрела на Полину и Тимофея.

– Конечно, в вас нет полного сходства, Матильда, но при первом взгляде на тебя мне ты тоже напомнила Тоню, – Тимофей смотрел на рисунок, на Матильду. – Странно, – только и смог сказать он.

– В руках у девочки интересная кукла. Я видела у нас дома похожую куклу, – продолжила Матильда.

– Это исключено, – резковато сказала Полина, – эта кукла была единственная, её сделала своими руками Тоне моя мама. Но кукла пропала вместе с Тоней, – Полина замолчала и, прикрыв рот рукой, прошептала: – Если ты видела похожую куклу, как она к вам попала? Она сейчас у вас дома?

– Не знаю, Полина Прокофьевна, но я приеду домой, всё узнаю и вам напишу, – Матильда растерянно моргала глазами, которые стали влажными от набежавших слёз.

XX

Матильда множество раз перелистала рисунки Насти, отложила их в сторону и сидела печально-задумчивая. Настя не мешала подруге, она и сама пребывала в глубокой задумчивости: в памяти всплыла картинка – она и Тоня собирают своих кукол в поездку в деревню к бабушке и дедушке. Настя свою куклу Дунечку нарядила, в сумочку положила вместе с куклой еще одно платье и занималась своим любимым занятием – рисовала. Тоня при этом сидела недалеко от Насти на стуле возле стола, на котором было разложено настоящее богатство: лоскутки ткани, ленты, пуговицы, новогодние блестки и много ещё чего. Тоня расчесывает волосы кукле Марфутке, заплетает ей косы и, повязав банты, говорит:

– Надо платье Марфутке новое сшить, у неё сейчас красивые банты, а платья подходящего нет.

– Зачем кукле подходящее под банты платье? – тихо спрашивает Настя.

– Ты ничего не понимаешь, – сердито отвечает Тоня. – Гармония должна быть во всём, и в одежде тоже.

– Гармония? А что это такое? – опять спрашивает Настя. Тоня повернулась к Насте и, печально улыбаясь, глядя в глазе сестре, сказала:

– Ты знаешь, что такое гармония, но не задумываешься об этом. Посмотри свои рисунки – и поймешь, что такое гармония,– и Тоня, показав на куклу, продолжила: – У куклы голубые, а ленты и красно-коричневое платье. В природе сочетание голубого цвета с красным и коричневым есть в растениях, ты это видела не один раз, а в одежде с голубым лучше смотрятся желтый и зеленый цвета и их оттенки, – Тоня повернулась к столу, взяла несколько лоскутков ткани и приложила к Марфутке: – Смотри, как красиво.

Настя смотрела не на куклу и не на ткани – она во все глаза смотрела на Тоню, которая ей казалась умной и необыкновенно взрослой, однако мысли Насти бежали сами по себе, карандаш в руке бежал сам по себе: на листке бумаги появились печально улыбающаяся Тоня и наряженная Марфутка.

Настя не успела задать вопрос, откуда Тоня знает, как лучше сочетать ткани, – в дверях появился брат Юра и, вихрем пробежав по комнате, закричал:

– Где мой мяч?!

Девочки быстрыми движениями собрали каждая свои игрушки, Настя спрятала за спину рисунок. Юра заглядывал под стол, кровати, ничего не нашел и сердитый выскочил в дверь.

Настя вытащила из-за спины рисунок и положила его на стол.

– Настя, посмотри на рисунок, – позвала сестру Тоня. – Если ты раскрасишь платье Марфутки и её банты, ты поймешь про гармонию.

Настя не раскрасила рисунок в тот день, потому что мама позвала к столу – наступило время ужина. Потом всей семьей ходили в парк, а потом она забыла об этом рисунке и своем разговоре с Тоней о гармонии: они плыли на теплоходе, ходили горы за ягодой и встретили там медведя, случились несчастья с ней и Юрой, пропала Тоня. Лишь сегодня, увидев свой рисунок, Настя вспомнила разговор с Тоней о гармонии.

– Тоня мне говорила о гармонии цветов в одежде, а я её в этот момент рисовала и не вслушивалась в слова, да и не понимала, о чём она говорит. Она мне сказала, что если я раскрашу ленты и платье куклы, то пойму про гармонию. Интересно, кем стала Тоня… Она старше меня на три года – наверное, уже профессию получила, – Настя говорила тихо, и можно было подумать, что говорит она сама с собой, а не рассказывает Матильде давнюю историю.

Матильда повернула голову в сторону Насти и так же тихо ответила:

– Тоня могла стать модельером, если там, где она сейчас живет, есть возможность учиться этой профессии. Или необычной швеёй, если живет где-нибудь в сельской местности. У тебя несколько рисунков Тони, и она везде грустная. Почему?

– Не знаю. Дома никогда об этом не говорили. А я была слишком маленькая, чтобы понимать оттенки настроения.

– Я думаю об этой жуткой истории с похищением Тони, и мне невероятно стыдно за себя. У людей реальное горе, много лет они страдают, а я придумываю себе страдания сама, – Матильда смотрела поверх головы Насти и печально улыбалась. – Настя, ты можешь меня выслушать?

Настю удивили вид Матильды и её вопрос. Она подумала, что подруга хочет рассказать про свою беременность и попросить совета. Но что Настя ей может посоветовать? Она сама ещё молода и неопытна в житейских делах, лучше с мамой поговорить. Настя задумавшись, медлила с ответом. Матильда же решила, что Настя просто не хочет с ней разговаривать о её проблемах, окунувшись вновь в боль своей семьи.

– Прости меня, Настя, я совсем не вовремя со своими проблемами, – тихо, извиняясь, проговорила Матильда и, отвернувшись к стене, натянула на себя с головой простыню.

– Нет, нет, Матильдочка, ты меня неправильно поняла. Я готова слушать, просто меня действительно унесло в прошлое. Его нельзя изменить, но его бывает трудно или невозможно забыть. Давай поговорим, – Настя подошла к кровати, на которой лежала Матильда, и легонько коснулась её плеча. – Ты плачешь? Матильдочка, что случилось?

Матильда, всхлипывая, повернулась к Насте:

– Я – идиотка, сама себя оговорила, а что делать дальше, не знаю, – она шмыгнула носом и вытерла его рукой. Получилось это по-детски трогательно и смешно одновременно.

Настя улыбнулась:

– Не поверю я, что разумная моя подруга сама себе навредила. А что значит «сама себя оговорила»? И перед кем ты себя оговорила?

– Умеешь ты, Настя, разрядить обстановку, – улыбнулась сквозь следы подруга. – Я сказала Руслану, что я беременная, но я на самом деле не беременна – я его хотела попугать, а он меня бросил, – выпалила это признание Матильда скороговоркой, как в омут бросилась с головой, и испуганно смотрит на Настю.

Тишина. Настя была готова услышать от Матильды о беременности, но совсем другого рода признание.

– Зачем ты его хотела попугать? И почему надо пугать таким радикальным способом? – Настя встала с края кровати и ходила из угла в угол комнаты.

– Я люблю Руслана. А ещё мне надо спасти честь семьи, поэтому я хочу выйти за него замуж.

– А как это связано одно с другим? – удивилась Настя.

– Мне сказали, что Руслана видели с Катей Шелеховой и они в парке целовались. Она с третьего курса, красивая, участвует в студенческом театре.

– Кто-то что-то сказал, кто-то что-то видел… Да это, может быть, просто мерзкая шутка, а ты поверила, – Настя сама уже успокоилась: хорошо, что Матильда не беременная, а из её вранья надо выбираться, забыть всё, как дурной сон. – Если ты сказала, что беременна, значит, вы с ним в близких отношениях, – не то утверждала, не то спрашивала Настя, а Матильда после этих её слов начала плакать навзрыд.

– Он всё так красиво обставил: и цветы, и шампанское, признавался в любви; я и сама не поняла, как всё случилось. Очнулась – лежим с Русланом в кровати в его комнате в общежитии, оба голые, мне больно внизу живота, он меня целует, я плачу, а он говорит, что он счастливчик и ему повезло – досталась девственница. В этот момент раздался громкий стук в дверь и голос его друга Мишки, чтобы открыли ему дверь, потому что он точно знает, что Руслан в комнате. В коридоре послышались ещё мужские голоса. Я заметалась по комнате, собираю свои вещи, а Руслан стянул простыню с кровати, увидел на ней кровь и сказал, что старинный обычай есть – показывать родителям и всей гостям на свадьбе простыню новобрачных: «Если кровь есть, значит, девушку непорочную в жены взяли. Вот, я буду показывать, что чистую тебя взял», – и странно засмеялся. Мне было стыдно и страшно – как буду сейчас выходить? Наконец мы оба оделись, Руслан открыл дверь комнаты. За дверью стояли помимо Мишки ещё несколько парней. Все громко смеялись. Я выскочила из комнаты и побежала так, что дороги не различала, а вслед мне нёсся разноголосый хохот. Вечером Руслан пришел с цветами и просил прощения за то, что так случилось; настаивая на интимной близости, он не думал, что я девственница.

– Почему же он не остановился в своем порыве, если увидел, что ты девственница? – удивленно и сердито спросила Настя.

– Он мне на этот вопрос ответил, что уже был в том состоянии от страсти, что совладать с собой не мог, – Матильда сидела печальная, но не плакала. Горестно вздохнула и продолжила: – После этого разговора он стал меня избегать, находил причину, по которой ему не прийти на свидание, которое сам же назначил, но присылал Мишку – сказать, что прийти не может: то у него зачет, то экзамен. Сессия же была. А потом появилась информация, что он встречается с Катей Шелеховой, вот я и забыла про гордость.

– Теперь понятно, почему ты получила «неуд» по древней истории, – прошептала Настя. – До древней ли истории было тебе, если в настоящей истории творилось средневековое мракобесие… Неужели все особи мужского пола ведут себя как животные?

– За несколько дней до отъезда Руслана на каникулы мы встретились, я ему сказала, что беременна, а он меня обозвал шлюхой и сказал, чтобы я к нему больше не приставала, – Матильда заплакала горько, навзрыд, уткнувшись лицом в подушку, чтобы родители Насти не услышали, как она плачет.

Настя сидела на кровати рядом с Матильдой и гладила её по спине. Далее Матильда рассказала о разговоре с дедом перед её отъездом в Ленинград, но только ту часть разговора, где он говорил о девичьей чести и чести семьи, а о том, кто её дед, она не обмолвилась ни единым словом.

– Вот поэтому я хотела, чтобы Руслан на мне женился! А ему ребёнок не нужен… Настя, а если бы я была и вправду беременная, а он меня бросил? Ой-ой, что теперь делать?! – тело подруги содрогалось, как в ознобе, свой крик она гасила подушкой, а вокруг разливалась боль…

– Что делать? Жить, Матильда, жить с гордо поднятой головой и как можно дальше обходить стороной этого мерзкого и трусливого человека. Выброси его из сердца и памяти, – Настя встала, подошла к окну. Помолчала, а потом решительно заявила: – Тебе надо отвлечься от всех этих печальных мыслей. Нужно составить план культурно-исторических мероприятий. Предлагаю поехать в Ипатьевский монастырь, потом сплавать в Плёс, посмотришь Левитановские места. Кострома – красивый город с богатой историей. Ты погрузишься в красоту и историю, переключишь внимание, и боль начнет стихать, и утихнет, постепенно утихнет. Может, не уйдёт совсем, но не будет рана кровоточить. Я знаю, что говорю. А сейчас будем спать.

– Спасибо, Настя, за поддержку. А в монастырь за что меня хочешь отправить? Чтобы я благочестивой стала? – Матильда печально улыбнулась. – Честь я уже потеряла, и мне придется уйти из института. Я боюсь его друзей, особенно Мишку: он ведёт себя как его слуга. Мне кажется, Руслан специально всё подстроил. А больше всего я боюсь, что о моем позоре узнает дедушка.

– Если бы ты и захотела стать монахиней, то не получилось бы – Ипатьевский монастырь – мужской. Монастырь закрыт в начале 1919 года, монахи с епископом Филаретом изгнаны, имущество национализировано, помещения монастыря использовались под различные цели, в том числе и жилые. В 1958 году часть помещений были переданы историко-архитектурному комплексу. Ипатьевским монастырём жители Костромы называют этот памятник истории по старинке. Территория монастыря не так давно была существенно расширена к югу, на мысу, образованном впадением реки Костромы в Волгу, за счет перевезенных сюда нескольких церквей, жилых домов и хозяйственных построек, теперь официальное название этого комплекса – Костромской историко-архитектурный музей-заповедник. Так что если бы ты и захотела стать монахиней, то не получилось бы. А уходить из института не надо. Будь над ситуацией. Голову выше, из наших никто не знает о случившемся, а на всех остальных наплевать – если что-то будут говорить, найдем способ досадить и Руслану, и слуге его Мишке. Я тебе обещаю. А о чести, как говорит моя бабушка Варя, думать смолоду надо, но нам, девушкам, это не всегда удаётся – слишком много соблазнов вокруг. Всё уже случилось, это нельзя изменить, но можно не повторять.

– Настя! Да откуда в тебе столько уверенности и взрослой мудрости, мы же ровесницы! Или самоуверенности… – Матильда смотрела на подругу с недоверием и, как Насте показалось, с враждебностью.

– Мои родители – учителя, бабушки и дедушки – тоже учителя, – Настя примирительно улыбнулась, – они нас воспитывают так, чтобы мы не уронили свою и их честь и достоинство, а что из нас получится – никто не знает; не дано знать нам, где мы оступимся, – соблазнов много. Я ведь ещё не встретила свою любовь и не знаю, как поведу себя в подобной твоей ситуации. Прости, если я тебя обидела.

– Ты меня не обидела, а удивила. Мой отец военный, но где служит, я не знаю (что-то остановило Матильду сказать, где работает её отец), он домой приходит поздно, и он очень серьезный всегда, с ним так запросто, как с твоим папой, не поговоришь. Я его люблю и боюсь. Мама не работает, в прошлом она была артистка в театре Леси Украинки, они с отцом там и познакомились. Она всегда занята, но не нами; нашим воспитанием в том варианте, как это делают твои родители, никто не занимался, нас с Богданом школа воспитывала, а меня ещё и книги – я много читала: Грин и Куприн – мои любимые писатели, и мечтала я о светлой любви и принце. Ни светлой любви, ни принца. Ты права, оно уже случилось, и с этим надо жить. Дедушка предупреждал о сохранении девичьей чести. Да, видимо, поздно сказал и не теми словами, если его наказ нарушила, – дрогнувшим голосом сказала Матильда. – Спокойной ночи, – она отвернулась к стене и натянула простыню на голову.

XXI

Ночь была бессонная у обеих девушек, но они старались друг другу не показать, что им не спится. Матильда уснула на рассвете, а Насте не сомкнула глаз до утра. Она думала о том, почему люди себя ведут так жестоко по отношению к другим, особенно к тем, кто им никакой беды не принес. В голове кружились мысли о Тоне, её матери Зинаиде и жестоком способе, которым она вернула себе дочь. Перед глазами замелькали картинки встреч с Русланом; как плакала Вера, когда Матильда начала встречаться с ним; услышанный разговор Руслана и Матильды в парке; сегодняшний рассказ Матильды. Пройдёт много лет, а вопрос «Почему люди жестокие?» перед Настей будет вставать всё чаще, добавляя в перечень подлые дела подлых и жестоких людей. Когда она станет очень взрослой и умудренной жизнью, она поставит этот вопрос намного шире, и звучать он будет так: «Волнует сегодня меня человек: он личность или же нет? Волнуют мотивы поступков его, желания, чувства, эмоции, которые легли в основу этих мотивов. Мне хочется знать: почему одни люди, при всех неурядицах жизни, добрые, другие, имея достаток и власть, жестокие сердцем и злые, несут они миру низкие чувства, всё разрушают и в прах превращают?» Умудренная жизнью, она найдёт ответ на этот вопрос. Но будет это ещё не скоро.

Сейчас же закончилась бесконечная бессонная ночь, наступал новый день – и надо жить и радоваться жизни так, как может это молодость. Настя позвонила Вере и предложила вместе поехать в Ипатьевский монастырь.

– Настя, а ты не хочешь пригласить с нами Сашу Баратынского? Он приехал на каникулы, но пробудет тут всего несколько дней. Он о тебе спрашивал, – Вера улыбалась.

Настя почувствовала её улыбку и весело ответила, что рада видеть Сашку, и если он согласится, она будет счастлива.

Настя поймала себя на мысли, что ей хочется встретиться с Сашей – увидеть, каким он стал за тот год, что они не виделись.

Настя и Матильда долго прихорашивались, примеряли одежду друг на друга, весело смеялись. Наконец нарядились и вышли из комнаты в легких платьях и босоножках на каблучках.

Полина Прокофьевна, увидев девушек, улыбнулась:

– Красавицы. Далеко ли спозаранку собрались такие нарядные?

– В Ипатьевский монастырь, потом на Плёс, – ответно улыбнулась Настя.

– Не очень удобная обувь для такой прогулки. Особенно на Плёс. Кеды вам, подруги, обуть следует.

– Кеды и платье не сочетаются, – нахмурилась Настя.

– Наденьте спортивную одежду, – спокойно ответила Полина.

– Нет, мама, пойдём мы так, – Настя заливисто засмеялась, – Саша Баратынский с нами едет, не хочу я быть в трико и кедах.

– Ах, простите меня великодушно, барышни столичные поразить хотят заезжего кавалера, – улыбнулась Полина. – Заезжего кавалера – так, к слову. Он учится в Ленинграде, почему вы с ним там не встречались? А Сашу я видела недавно, он возмужал. Желаю вам приятного общения. Матильда, обратите внимание на этого молодого человека. Очень интересная личность. Начитанный, эрудированный, красивый. Не понимаю, почему он Насте не нравится, – Полина смотрела на девушек с ласковой улыбкой.

– Полина Прокофьевна, а я Настю понимаю: с некоторых пор начитанный, эрудированный, красивый молодой человек мне тоже не нравится, – Матильда опустила глаза, пряча набежавшую слезу.

Во дворе дома, в котором жила Настя, их уже ожидали Вера и Саша. Увидев выходящих из подъезда девушек, они направились к ним, Саша подошёл первым и остановился перед Настей; казалось, больше он никого вокруг не замечает. Вера тихонечко потянула за рукав Матильду в сторону от Саши и Насти, молчаливо смотревших друг на друга.

– Вера, как он смотрит на Настю! Как Ромео на Джульетту! – шепотом свистела Матильда.

– Ты видела, как смотрел Ромео? – Вера засмеялась. – Саша в Настю влюбился с первого взгляда, как только она вошла к нам в класс, но Настя этого не хочет знать. У нас с Сашей дружеские отношения еще с начальной школы, мы и живем с ним в соседних домах, а так как я и Настя очень быстро стали подругами, то Саша и ходил с нами двумя, как привязанный, пока мы школу не окончили. Надеялся, наверное, – Вера улыбнулась.

– Настя, здравствуй, – прорезался голос у Саши, и он протянул ей руку.

Она пожала её:

– Привет, Саша, я очень рада тебя видеть. Мама права: ты возмужал, солидный, я бы сказала, стал. Познакомься, наша с Верой подруга – Матильда, вместе учимся и живем в общежитии, – Настя показала рукой на Матильду и продолжила: – Матильда, знакомься, наш замечательный школьный друг – Саша Баратынский, он учится в Корабелке.

– А что это такое? – удивилась Матильда.

– Ленинградский кораблестроительный институт, – Саша протянул ей руку, – привет, Матильда! А Корабелкой институт называют сокращенно.

– Ты будешь строить корабли?

– Да, хочу быть кораблестроителем, строить военные корабли.

– Саша будет знаменитым корабелом, – восторженно сказала Вера.

– А почему же мы ни разу не встретились с Сашей в Ленинграде? – Матильда озадаченно смотрела на подруг.

– О, всё просто. Мне пришлось с головой погрузиться в учёбу, с первых дней я понял, что школьных знаний по математике и физике мне явно не хватает, чтобы быть успешным студентом. Я хочу строить военные корабли, а это не просто большая ответственность, а огромная ответственность. Один раз я приезжал в общежитие, в котором вы живете, но мне светловолосая девушка (у нее иностранное имя, я не запомнил) сказала, что Вера и Настя в библиотеке, а тебя, Матильда, тогда тоже не было, вот так, – Саша улыбнулся. – Всему свое время, встретились сейчас.

– Странно, – удивленная Вера посмотрела на Настю, – а почему Ингрид нам ничего не сказала?

– Не бери в голову, мало ли какая была причина, почему она забыла об этом сказать, – спокойно ответила Настя. – Саша прав: всему своё время. Встретились же.

– А Корабелка в каком районе находится? – опять спросила Матильда.

– На Коломенском острове, на Лоцманской улице, это не далеко, но и не близко от вашей Набережной реки Мойки.

После этого Матильда и Саша комично раскланялись друг другу, и компания весело направилась к остановке автобуса. До Ипатьевского монастыря добирались не быстро, но весело. Там примкнули к экскурсии, немного послушали экскурсовода, и Саша предложил походить и посмотреть экспозиции самостоятельно. Матильде идея понравилась. Она торопила друзей к главной цели своего приезда в Ипатьевский монастырь – ей очень хотелось посмотреть келью, в которой жили юный Михаил Романов со своею матерью, монахиней Марфой, где он в марте 1613 года посольством Земского собора был избран царём; а также побывать в Троицком соборе Ипатьевского монастыря – в нём был совершен торжественный обряд призвания на царство Михаила Романова, положивший конец Смутному времени. Матильда увлекалась историей петровской эпохи, и её интересовало всё, что связано с династией Романовых. Осмотрев достопримечательности, молодые люди направились к выходу из музея-заповедника, когда Саша, обращаясь к Матильде, спросил:

– Матильда, занимаясь историей династии Романовых, ты знаешь, какой страшный финт выкинула их судьба?

– Что ты имеешь в виду? В судьбах людей этой династии много чего загадочного происходило, историки ещё долго будут искать ответы на многие вопросы.

– Ты знаешь, что Романовы взошли на престол России в Ипатьевском монастыре в Костроме, а ушли в историю в Ипатьевском доме в Екатеринбурге? Странно и загадочно иногда ведет себя судьба: в разных городах, в разных частях света, но в одноименных помещениях, – Сашка изумленно смотрел на Матильду, уверенный, что сразил её этой шокирующей информацией.

– Знаю, – спокойно ответила Матильда. – Узнала я об этом случайно: разговор один услышала. Ушам не поверила, думала, что ослышалась. Потом спросила у отца. Он подтвердил информацию без подробностей и запретил в эту тему влезать, поэтому молчу. Но меня так же, как и тебя, удивило это жуткое совпадение. Загадки судьбы… Если бы умел человек их читать, может, меньше бы ошибок делал, – печально прозвучали её слова.

– Ты по этой причине поступила на исторический факультет? – Вера посмотрела на Матильду удивленно. – Ты не учителем истории хочешь быть, а учёным-историком?

– Да, хочу изучать историю государства Российского, – просто ответила Матильда.

– А я хочу изучать более древнюю историю Руси – что было на территории нашей страны до её Крещения, – тихо сказала Настя.

– Саша, запомни этот момент: перед тобой будущие светила исторической науки, – засмеялась Вера, – и я, обычная учительница обычной средней школы. Девчонки, и вы запомните: перед вами будущий знаменитый корабел.

– Знаменитых корабелов не бывает; если что-то и будет построено из ряда вон выходящее – это заслуга коллектива, так что не обольщайся, Вера. Хочу после окончания института работать на знаменитом Балтийском заводе и быть причастным к строительству великих кораблей нашей Родины, – Саша весело смотрел на девушек. – С будущим каждого из нас мы определись; продолжим жить в настоящем и двигаем к пристани, скоро отплывает теплоход на Плёс.

Путешественники выяснили, что до оправления теплохода, делающего остановку в Плёсе, осталось двадцать минут, а чтобы везение было полным, надо, чтобы билеты были в наличии.

– Девчонки, вы счастливые, – громко сказал Саша, возвращаясь из кассы по продаже билетов и помахивая серыми бумажками-билетиками. – Бежим быстрее, вон там, слева у причала номер пять, стоит теплоход «Левитан».

Матильда улыбнулась:

– У вас тут сплошь всякие знаки: собрались плыть в Плёс – пожалуйста: теплоход «Левитан». Ребята, а вы сами уже бывали в Плёсе?

– Бывали, и не один раз. Там необыкновенно красивые места и изумительной красоты панорама, которая открывается с теплохода на Плёс, но, на мой взгляд, наиболее захватывающая дух панорама – с Соборной горы и горы Левитана на Волгу и за Волгу, – Настя говорила с не свойственным ей возбуждением. – Мне кажется, что когда стоишь на Соборной горе и смотришь на Волгу, ещё миг – и ты будешь парить как птица.

Матильда и Вера одновременно повернулись к Насте и в один голос удивленно спросили:

– Ты чего так разволновалась?

– Я разволновалась? – Настя слегка запнулась, остановилась, посмотрела по сторонам и засмеялась. – Соскучилась по Плёсу. Когда я там бываю, мне всегда хорошо рисуется. У меня сейчас застой, не могу одну вещь нарисовать.

– Ты же рисуешь людей, как это связано с Плёсом? Странно. Я читала, что в Плёсе художники рисовали пейзажи. А у Левитана есть картина, которая навевает смертную тоску, что-то про покой, бр-р… – Матильда сморщилась и махнула руками, как будто отгоняла от себя что-то.

– Сразу видно, Матильда, что ты не творческая личность, – серьёзно сказал Саша.

А Вера нахмурилась, сердито посмотрела на подругу и сказала:

– Настя вдохновение берёт у природы, у неё тогда лучше на рисунках люди получаются; но у неё есть необыкновенно красивые пейзажи с закатами над Волгой. Мы в прошлом году после выпускного вечера были на Плёсе, Настя нарисовала закат. Карандашами.

Друзья погуляли по городку, побывали в доме-музее Левитана, вновь пришли на Соборную гору. Перед их глазами была даль необъятная; голубое небо в облаках, солнце среди них искрилось золотом; Волга, казалось, лениво катила свои воды на юг. К Плёсу причалил теплоход, туристы шумно выходили на берег и со всех сторон слышались их восторженные голоса.

– Настя, а ты права: глядя на этот простор, хочется поднять руки, взмахнуть ими, как крыльями, и лететь, лететь и лететь! – сказав это, Матильда начала спускаться с горы.

– Ты зря это делаешь, гора более пятидесяти метров высотой, и спуск крутой! – крикнул ей вослед Саша.

– Босоножки сними! – крикнула Вера. Но Матильда ничего уже сделать не могла: ее шаги невольно ускорялись, уклон горы действительно оказался очень крутым, девушка не могла контролировать скорость своего движения и уже почти бежала вниз, ей казалась – она прямиком летит в воды Волги. Восторг полёта (неважно, что полёт был вниз!) и страх упасть в реку одновременно охватили Матильду. Вдруг она запинается, резко наклоняется вперёд и кубарем скользит по траве вниз.

Ей показалось, что она так летела целую вечность. Приземление было прозаичным – уперлась в пенёк. Лежала и боялась пошевелиться. Ощутила боль в правой ноге. Посмотрела по сторонам, пошевелила руками, головой, ногами – болит только правая нога, на икре большая царапина, из неё выступила кровь. На ноге не было босоножки. Матильда попыталась подняться и сесть – боль в ноге прострелом отозвалась во всем теле. Закусив от боли и досады на себя нижнюю губу, она вновь повторила попытку подняться – безуспешно. Через некоторое время рядом с ней появился Саша, держа в руках потерянную босоножку и каблук к ней.

– Как ты? Сильно ушиблась? – спросил участливо, наклонился к Матильде и начал уверенно, со знанием дела осматривать её ногу. – Ушиб и растяжение. Надо наложить тугую повязку, и покой тебе, птица ты наша, обеспечен на несколько дней. Вера, Настя, – обратился он к подошедшим девушкам, – дайте пояс, и лучше тот, что шире.

Обе девушки развязали пояса своих платьев и подали Саше. Он посмотрел на них и сказал сердито:

– Не походят оба, мягкие и узкие. Но вариантов нет, помогите мне, будем перевязку делать обоими поясами.

– Где ты научился оказывать первую помощь? – морщась от боли, но удерживаясь от стонов, спросила Матильда.

– Игра «Зарница» научила нас многому. Босоножку надеть нельзя – она без каблука. Будем мы тебе вместо костылей, – закончив перевязку, Саша улыбнулся и протянул Матильде руку. – Вставайте, раненый боец, будем вас эвакуировать в госпиталь.

Саша и Вера взяли Матильду под руки, Настя несла сумочку и сломанную босоножку Матильды. Ей было поручено спуститься к пристани и узнать, во сколько будет отплывать в Кострому теплоход. Оказалось, что ждать отплытия надо больше часа; компания разместилась на берегу, каждый занят своим делом: Матильда задремала, Вера с Сашей оживленно разговаривали в стороне, Настя не вслушивалась в их разговор, она рисовала. Перед ее глазами появилась картинка: берег Финского залива, солнце плещется в воде, блики, словно зайчики, прыгают по её поверхности; завораживающая тишина вокруг, в нескольких шагах от Насти сидит Илья и молчаливо смотрит на воду. Она рисует и стирает, рисует и стирает – ускользает от неё что-то важное в образе Ильи. Но вдруг она слышит тихое «божественно», поворачивает голову и видит взгляд Ильи…

И в этот миг здесь, на берегу Волги, вдохновение, как дуновение ветерка, опустилось на неё; быстро сделав набросок, она, не останавливаясь, и не глядя по сторонам, взмахивала рукой с карандашом, словно дирижер перед оркестром, рисовала. Настя не заметила, когда подошли Вера и Саша. Она словно очнулась, услышав голос Саши:

– Настя, кого ты нарисовала? Это же лик святого. Кто это?

– А? Что? – Настя посмотрела на друзей невидящим взглядом.

– Саша, это один наш знакомый, Илья. Мы знаем только его имя, – улыбнулась Вера и повернулась к Насте: – А он у тебя действительно получился не похожим на обычного человека.

Настя быстро убрала листок с рисунком лица Ильи в сумочку и сказала:

– Нам пора, уже идет посадка на теплоход, надо разбудить Матильду.

XXII

Нога у Матильды распухла, и ей требовалась помощь медиков. Сойдя с теплохода на берег в Костроме, они обратились в медпункт. Фельдшер вызвала машину скорой помощи, на которой Матильду отправили в больницу – надо сделать снимок, вдруг перелом, так сказала фельдшер. Саша поехал с Матильдой, а девушкам велел идти по домам.

– Мы по пути заедем к сапожнику, может быть, отремонтирует босоножку, – без всякой надежды сказала Настя.

– Не надо тратить время, Настя, – попросила Матильда и продолжила: – что-то мне говорит, что босоножка в ближайшее время не понадобится, купим мне тапочки, – она вздохнула и печально улыбнулась: – Я опять создала вам всем массу проблем.

Хороший сапожник есть в Костроме – отремонтировал он босоножку, от новой не отличишь! Настя с Верой полученным результатом были довольны – не надо покупать тапочки!

Войдя в квартиру, Настя почувствовала, что там стоит напряженная тишина. В коридор вышла Полина:

– Настя, что произошло, и почему у Матильды нога в гипсе?

– В гипсе? Почему в гипсе? У нее же растяжение…

– У Матильды закрытый перелом чуть выше голеностопного сустава – это рентген показал. Хорошо ещё, что первая помощь была вовремя оказана, – строго говорила Полина. – Звонила мама Матильды, они приехали из отпуска раньше, чем предполагали; она требует немедленно отправить Матильду в Киев, домой.

– А как она поедет в гипсе? – тихо спросила Настя и добавила: – Тапочки надо купить, в босоножках она идти не сможет, – и поставила на полку для обуви отремонтированную босоножку.

– Проходи в комнату, – уже более мягко сказала Полина. – Вернется с работы отец – будем решать, как Матильду доставить в Киев.

В Киев сопровождали Матильду Тимофей и Настя. Такое решение приняли на семейном совете. Поездка была непростая, с пересадками, переездами по Москве с вокзала на вокзал, но всё обошлось наилучшим образом из возможного в сложившихся обстоятельствах. Из Москвы Тимофей отправил родителям Матильды телеграмму о номере поезда и времени его прибытия. Поезд в Киев прибывал рано утром, станция была конечная, и можно было не спешить с выходом из вагона.

– Пусть выйдут все пассажиры, – предложил девочкам Тимофей, – а мы не торопясь выйдем потом.

– Спасибо вам, Тимофей Игнатович! – Матильда смотрела на Тимофея, и её глаза наполнялись слезами. – Простите меня за все неудобства, что я вам и вашей семье доставила…

– Матильда, в жизни всё устроено таким хитрым способом, что нам не дано оценить, что хорошо и что плохо в тот момент, когда это происходит. Есть пословица: «Нет худа без добра!» – и он улыбнулся: – Не знаю, побывал бы я в Киеве когда-нибудь? Может, и не довелось бы этого сделать никогда. А сейчас я и дочь моя приехали в Киев, мы увидим знаменитый Крещатик и Киево-Печерскую лавру. Не плачь, девочка, посмотри на ситуацию иначе – у нас состоялся культурный обмен: ты была в древнем русском городе Костроме, а мы приехали в город – колыбель Руси!

За разговорами они не заметили, что остальные пассажиры уже вышли из вагона. От дверей вагона послышался очень грозный голос:

– Матильда, ты где? Почему не выходишь?

Матильда сжалась и сдавленным голосом сказала:

– Моя мама, Хелена Рудольфовна.

Тимофей улыбнулся появившейся рядом с ними эффектной женщине – высокой стройной брюнетке с пышными волосами и яркими губами. «Красивая. Но зловещей красотой красивая», – подумал Тимофей.

– Хелена Рудольфовна, здравствуйте! Не надо волноваться, всё в порядке, это я принял решение выйти из вагона после всех пассажиров, чтобы им не мешать, – и он показал на девушек: – Матильде на костылях неудобно было бы выходить в толпе.

Хелена быстро убрала с лица суровое выражение и любезно заулыбалась:

– Вы уж извините великодушно нас за нашу дочь, она у нас – ходячая проблема: за что ни возьмётся – всё из рук валится.

Слушая, что говорит мать, Матильда всё больше сжималась и серела лицом. Чтобы сгладить ситуацию, Тимофей сказал:

– Матильда замечательная девочка, тактичная и добрая, никаких проблем нам она не доставила. А травма ноги – с кем не бывает? Помощь оказана вовремя и квалифицированная. Хелена Рудольфовна, мы с дочерью поможем вам доставить Матильду домой.

Не став слушать Тимофея, Хелена резко сказала:

– Не надо хвалить мою дочь, я прекрасно знаю, какая она,– один этот факт с травмой говорит за себя. Да, помогать мне не надо, у вагона ждёт водитель, он проводит её до машины и багаж отнесёт. Вам спасибо и всего доброго. Извините, пригласить к нам домой вас не могу, – сказала как отрезала Хелена и решительно направилась к выходу, ни на минуту не сомневаясь, что следом идёт Матильда и Тимофей несёт багаж.

У вагона стоял немолодой мужчина с выправкой военного и строго смотрел на выходящих из вагона пассажиров. Он помог выйти Хелене, потом Матильде и после взял багаж у Тимофея. Не поздоровался, не попрощался, развернулся и направился следом за Хеленой в сторону вокзала. Матильда сделала шаг и остановилась:

– Тимофей Игнатович, простите маму. Она расстроена тем, что со мной случилось. Настя, прости меня.

Настя кинулась к подруге, обняла её и тихо сказала:

– Не обижайся на маму. До встречи осенью в институте. Если будет возможность, позвони нам домой, – и сунула в руку Матильде листок с номером домашнего телефона.

– Матильда, поспеши, – услышали они голос водителя.

Тимофей и Настя стояли на перроне до тех пор, пока все трое – Хелена, Матильда и водитель – не скрылись из виду. Оба молчали. Словно стряхнув оцепенение, Тимофей тихо сказал:

– Идём, дочь, в город. Зайдём в гостиницу, рядом с вокзалом всегда есть гостиницы, узнаем, есть ли места; потом в кассы, выясним, на какое число можно купить билеты домой в Кострому. А уж потом посмотрим достопримечательности.

– Очень строгая мама у Матильды, – задумчиво говорила Настя, – она мне тетю Зину напомнила…

– Не выдумывай, Настя, просто Хелена волнуется за дочь и думает, что жесткий метод воспитания – лучший метод. Идём, нас с тобой много дел, а времени не очень много.

Оказалось так, что места в гостинице есть, билеты домой они купили и три дня могут любоваться красотами Киева, его великой историей. В киоске «Союзпечать» Тимофей купил карту Киева, в которой были отмечены главные достопримечательности города; они с Настей обсудили перечень наиболее важных из них и составили план посещений. Тимофей внимательно слушал аргументы дочери, почему им надо посмотреть тот или иной памятник, он радовался Настиным глубоким знаниям истории древней Руси, особенно умиляли его её ссылки на «Повесть временных лет», когда были исчерпаны все Настины эмоциональные аргументы о том, что этот или тот объект красивый и очень древний. Так было с Андреевской церковью.

– Папа, нам обязательно надо посмотреть Андреевскую церковь.

– Настя, у нас в перечне несколько очень значимых и важных культовых сооружений, подумаешь – одним меньше посмотрим… Тем более что эта церковь не древнее сооружение, она построена в XVIII веке.

– Папа, здесь важно историческое событие. В «Повести временных лет» записано, что на том месте, где стоит эта церковь, апостол Андрей Первозванный поставил крест и провозгласил: «Здесь великому городу быть!» – на этих словах голос Насти зазвенел, – а через несколько столетий здесь был основан Киев! Да и вообще эта церковь считается одной из самых красивых в Киеве!

– А как ты относишься к таким шедеврам, как Киевская крепость и Золотые ворота? – спросил Тимофей, хитро улыбаясь.

– С интересом, – весело ответила Настя. – История крепости уходит своими корнями к V веку, а Золотые ворота упоминаются в той же «Повести временных лет».

После длительных дискуссий список достопримечательностей получился внушительный: Киево-Печерская лавра, Владимирский собор, Софийский собор и Софийская площадь с памятником Богдану Хмельницкому (при включении этого объекта в список Настя про себя хмыкнула: «Как будто памятник брату Матильды!..» – и рассказала отцу о Богдане), Андреевская церковь, Киевская крепость и Золотые ворота, парк Владимирская горка.

– План, Настенька, большой, приступаем к его исполнению. И не ныть, если ноги устали или голова не вмещает информацию. Возьми с собой бумагу и карандаш для записей.

Тимофей ласково смотрел на дочь, какая прекрасная она выросла: добрая и ласковая, заботливая и умная, страстно увлеченная историей и наделённая талантом художника; но вдруг появилась грустная мысль: большому таланту большие испытания судьба посылает; и просит он судьбу быть милосерднее к его дочери Настеньке, уберечь её от коварства людей, их зависти, послать ей надёжных и верных друзей, строгих, но справедливых руководителей, любящего и заботящегося о ней мужа. Задумался Тимофей и не сразу услышал, что зовёт его Настя:

– Папа, посмотри какое интересное здание, – она рукой показала направление. – Киевский университет. Зачем Матильда поехала в Ленинград, если историю и в своем городе можно было изучать? – удивленно произнесла она.

– В Ленинграде на каждом сантиметре площади – история династии Романовых, а, как мне помнится, Матильду интересует именно это направлении истории. Быть ближе к объекту изучения лучше, чем видеть его время от времени, – ответил Тимофей и, слегка усмехнувшись, продолжил: – А может быть, вторая причина в принятии решения учиться в Ленинграде – быстрее стать независимой от родительской опеки. При встрече с подругой и обсудите мотивы её решения, а сейчас предлагаю не отвлекаться от цели нашего путешествия по городу.

На исходе третьего дня экскурсий по Киеву, уставшие и напитавшиеся огромным объёмом исторической информации, отец и дочь заняли места в плацкартном вагоне поезда «Киев – Москва», и, едва коснувшись головой подушки, Настя уснула. Ей показалось, что прошло лишь несколько минут с того момента, как она закрыла глаза, но вот уже слышится ласковый голос отца:

– Настенька, просыпайся, подъезжаем к вокзалу. Москва нас встречает солнечной погодой.

Дома Настя восторженно рассказывала маме и брату о Киеве, а Тимофей улыбался и изредка уточнял детали. Юра слушал, не сводя с Насти глаз, а после рассказа о Киево-Печерской лавре вдруг спросил:

– А ты Илью Муромца видела?

Настя запнулась на полуслове, а потом рассмеялась:

– Как же я могла увидеть былинного героя? Это же придуманный герой.

– Это был настоящий герой, он похоронен в этой лавре, – уверенным тоном возразил Юра и смотрел на сестру серьёзным взглядом, потом перевёл взгляд на родителей и повторил снова:

– Это был настоящий герой, и он похоронен в этой лавре.

Члены семьи переглянулись между собой, но выяснять, откуда эту информацию взял Юра, не стали. На некоторые непонятные речи сына родители давно перестали обращать внимание, списывая всё на полученную им психическую травму. Но в недалеком будущем Настя узнает, что защитник Руси Илья Муромец – действительно реальный человек: он жил в двенадцатом веке, причислен к лику святых в веке семнадцатом, и мощи его находятся в Киево-Печерской лавре. Но вот откуда брат Юра знал эту информацию, для неё осталось тайной навсегда.

Закончились ужин и интересный разговор о поездке после него, дети ушли в комнату. Оставшись одни, Тимофей и Полина разговаривали о Матильде и её встрече с матерью.

– Тима, как ты думаешь, почему Хелена так встретила Матильду, не принимая во внимание тот факт, что девочка не одна?

– Поля, всё время, что мы были в Киеве, я думал об этом. У Хелены, судя по всему, скверный характер, это крайне не воспитанная, я боюсь думать – деспотичная натура, но для формирования такого характера должны были сложиться определенные условия. Не может человек, живя в нормальных условиях, быть зверем. Есть какая-то тайна в жизни Хелены, а Матильду мне искренне жаль, непросто девочке с такой матерью.

– Но я у Матильды не заметила ни агрессии в поведении, ни заносчивости, ни самолюбования – всего того, что присуще Хелене, как ты её описал мне.

– Если они продолжат дружить с Настей, может, что-то откроется нам из жизни Матильды. Мне вспомнилось, как она сказала, что видела дома куклу, похожую на ту, что была у Тони. Меня это сейчас волнует больше, чем поведение не известной мне Хелены.

– Может, действительно Матильда что-нибудь узнает, будем ждать, – грустно сказала Полина. – Давай уже отдыхать, ты ведь тоже намаялся в этой поездке. Красоты и история Киева более важны для Насти, а тебе, мой милый, досталось в этой поездке, – она подошла к мужу, прижалась к нему и поцеловала его в голову. Тимофей взял руки жены и ласково их целовал, а потом задумчиво посмотрел в темное окно и сказал:

– Покоя не даёт мне похожесть Матильды на Тоню. Думал, привезу Матильду к родителям, побуду у них дома – и что-то прояснится. Не прояснилось.

– Похожих людей много, но не все они родственники. А мы, потеряв Тоню, наверное, хотим видеть её во всех темноволосых девушках, – Полина погладила мужа по плечам и, тяжело вздохнув, тихо сказала: – Не надо рвать сердце. Всё будет так, как должно быть. Пойдём спать.

XXIII

В машине, пока ехали домой, стояла тишина. Хелена, отвернувшись от дочери, смотрела в окно, а Матильда не делала попытки первой начать разговор; она ждала, с чего мать начнёт её отчитывать. В том, что будет жёсткий разговор, Матильда не сомневалась – она хорошо знала выражение лица матери и её манеру вести себя в «строгих» разговорах с дочерью. Матильда отвернулась в противоположную сторону и смотрела на родные с детства места. И вдруг улыбнулась – ей вспомнился герб русских царей, двуглавый орёл. «Мы с мамой сейчас похожи на двуглавого орла, смотрящего в разные стороны. Орел выглядывает врагов Отечества с разных сторон, а мы почему смотрим в разные стороны?!» – подумала Матильда, и улыбка сошла её с губ, больно стало в груди, она повернула голову к матери:

– Мама.

Но ничего больше сказать она не успела. На неё полыхнул полный гнева взгляд:

– Дома поговорим! Тебя ждёт дедушка, – и Хелена вновь отвернулась от дочери.

Дед Рудольф встретил внучку сдержанно ласково.

– Приехала – вот и хорошо, проходи домой. Отдай мне помощников, – он взял у Матильды костыли, обнял её и повёл в гостиную. Сели на тот же диван, на котором был напутственный разговор. Опять некстати Матильда улыбнулась мелькнувшей мысли: «Отчёт будет требовать, как я жила, а что мне сказать?! Наказ нарушила – честь не сберегла!»

Дед убирал костыли и улыбку внучки не видел. Когда он сел рядом с Матильдой, она была серьёзна и печальна.

– Расскажи мне, Матильда (и она невольно отметила, что он не назвал её ласково внученькой), как ты жила в культурной столице нашей Родины, какие у тебя подруги и друзья, сильные ли преподаватели в институте? – и смотрит на внучку ласково.

Матильда расслабилась: значит, дед не сердится на неё. И она стала рассказывать ему про девушек, с которыми живет в одной комнате в общежитии, какие они все интересные, учёба для них – главное занятие, они даже гулять редко ходят – больше времени проводят в библиотеках.

– Представляешь, дедушка, Настя такая юная, а уже сейчас уверена, что, отработав положенный срок учителем в школе, в будущем станет заниматься исторической наукой – её интересует история Руси до Крещения.

– И зачем же ей так далеко копать? Уже всё изучено и описано, – усмехаясь, ответил дед.

– Нет-нет, Настя сказала, что в истории много белых пятен, – запротестовала Матильда.

Но дед её остановил:

– Достаточно о Насте, расскажи, как ты оказалась в Костроме, что за семья Дубровских? – взгляд его сделался строгим. Он не улыбался.

– Прости меня, дедушка, что так получилось, – Матильда наклонила голову, виновато улыбалась, но глаз на дедушку не поднимала. – Мне не хотелось жить у тети Тамары, – запнулась она и, уткнувшись в грудь деда, заплакала. – Она меня не любит и всегда ругает…

Слезы лилась из глаз, Матильда их не вытирала, а всё теснее прижималась к деду. Генерал госбезопасности не был готов к столь сильным эмоциям любимой внучки, ведь он ни разу не видел её плачущей – девочка в присутствии деда была всегда улыбчива и доброжелательна. Но он быстро справился с собой, обнял Матильду, гладил её по волосам:

– Не бойся меня, не враг я любимой моей девочке; ты плохо поступила, не выполнив распоряжение родителей, но на первый раз я приму твоё объяснение как уважительную причину, – голос его звучал ласково, он улыбнулся и протянул Матильде белый батистовый носовой платок.

– Вытри влагу на лице, с глаз и носа, не надо плакать. Расскажи мне про Дубровских.

Матильда, всхлипывая, вытирала лицо, молчала, а Рудольф Моисеевич не торопил её, давая возможность успокоиться. Он думал о том, что внучка изменилась за время, пока они не виделись: расцвела, стала красавицей, и тут же себя поправил, что она и была ею: «Ты привык к ней, видел девочку часто, считал ребенком и не придавал особого значения её внешности; она взволнована не только и, вернее, не столько тем, что ослушалась родителей, она в смятении. Что является его причиной? Почему так бурно выплеснулись эмоции? Если бы волнение было от радостных и приятных событий, Матильда бы шутила и смеялась, ласково заглядывала в глаза деда, так что же случилось с девочкой?» Задумавшись, Рудольф Моисеевич не услышал начала рассказа Матильды, но от размышлений к реальности его вернули слова:

– Дедушка, она так сильно похожа на меня, – от волнения голос Матильды звенел как натянутая струна.

– Кто на тебя похож? – резко спросил он внучку.

– Я же сказала – у Дубровских много лет назад похитили девочку, – удивленно смотрела Матильда на деда.

– Извини, внученька, задумался, повтори с начала, что случилось с девочкой.

Матильда рассказывала историю о похищении Тони так, как она запомнила рассказ Насти, говорила о рисунках, на которых изображена Тоня, о своём удивлении, как возможно такое – ведь они не родные с этой девочкой Тоней, но Тоня и Матильда в детстве похожи, будто они родные сёстры.

– А ещё, дедушка, на рисунке в руках у Тони кукла, я такую видела у нас дома. Полина Прокофьевна, мама Насти и Тони, говорит, что куклу для Тони сделала бабушка, другой такой куклы не было! – голос девушки опять зазвенел; сделав паузу в рассказе, Матильда смотрела в лицо деда – выражение на нем было странное: как показалось Матильде, дедушка вроде и здесь, рядом с ней, и одновременно его рядом нет. Она дотронулась до его руки: – Ты меня слушаешь, дедушка?

– Да, я слушаю тебя очень внимательно, – спокойным голосом ответил ей дед. – Продолжай, но только по существу – о семье Дубровских, о том, чем занимаются родители твоей подруги. За год жизни в Ленинграде ты стала излишне эмоциональной и незначительным вещам придаешь большое значение, – он, смягчая суровый голос, едва заметно улыбнулся. – Дети очень часто бывают похожи, в этом нет ничего необычного, а кукла могла тебе просто показаться одной и той же – что у тебя дома и что на рисунке.

Матильда хотела было возразить деду, но что-то её остановило. Немного помолчав, она рассказала о Тимофее, Полине и их сыне Юре и закончила рассказ опять эмоционально:

– В день похищения Тони, Юре было шесть или семь лет, в школу он ещё не ходил, а похитители оставили его одного далеко от деревни, на дороге. Он сильно испугался и долго не мог говорить, и ничего не помнит, что случилось в тот день, а сейчас он какой-то странный, непонятные слова говорит, словно заговаривается, за него все очень переживают, если он таким и останется.

А Рудольф Моисеевич слушал Матильду и думал о странных зигзагах дороги жизни людей: она одних неожиданно сводит вместе, других разбрасывает далеко друг от друга; надо же было случиться тому, что Матильда из Киева поехала учиться в Ленинград, туда же приехала Настя Дубровская из Костромы, но сначала семья её выехала из Казахстана; девушки поступили в один вуз и живут в одной комнате, у них сложились хорошие отношения и Настя приглашает Матильду в Кострому, где Матильда узнает историю похищения похожей на неё девочки… Разговор о Дубровских надо заканчивать. И закончить так, чтобы у внучки не возникло никаких ненужных вопросов. Не надо Матильде ничего знать о прошлом семьи, к которому она не имеет отношения.

– Спасибо тебе, Матильда, за подробный и интересный рассказ. Я понял, что это хорошие интеллигентные люди, образцовая советская семья, не вижу причин запрещать тебе дружить с Настей. А история о похищении девочки и о испуганном мальчике – очень трогательная и печальная, но не бери в голову, она случилась давно, и изменить уже ничего нельзя.

Матильда хотела возразить деду, но он взмахом руки остановил её:

– Не возражай, не надо, всё проходит. Каким бы тяжелым ни было событие, со временем люди свыкаются с ним, и боль уходит, остается память. Не надо забывать, но не надо и терзать себя прошлым, его надо воспринимать как жизненный опыт. Тебе сейчас это принять и понять сложно, ты очень молода, да и жила ты в семье в тепличных условиях, тебя от всего оберегали. А взрослая жизнь – как река порожистая, бурлит и пенится, и надо быть опытным сплавщиком, чтобы не разбиться о пороги. Родителям я объясню твои мотивы, почему ты ослушалась их, и попрошу тебя не наказывать. А мы с тобой еще поговорим о жизни. Сейчас тебе надо отдохнуть, за время каникул набраться сил, выздоравливай, – он притянул к себе Матильду и поцеловал её в роскошную шевелюру. – Пойдем обедать, – встал с дивана, подал ей костыли.

Матильда серьезно посмотрела на деда:

– Спасибо тебе, дедушка, я думала, что ты меня накажешь.

– Как ты себе представляла наказание?

– Не знаю, ты же меня никогда не ругал и в угол не ставил, – она печально улыбнулась.

– Матильда, а ты мне всё рассказала о своей жизни в Ленинграде? – спросил Рудольф Моисеевич.

– О Дубровских всё рассказала, – смутившись, ответила Матильда.

– Я сейчас спросил не о Дубровских. У тебя печальный взгляд. Не думаю, что это из-за истории с детьми Дубровских.

– Нет-нет, тебе показалось, у меня ничего не случилось плохого, кроме того, что я неудачно спустилась с горки в Плёсе, – Матильда озорно глянула на деда. – Ох, какая же красота в Плёсе! Там шикарная панораму на Волгу, я загляделась и вниз покатилась.

– Не хочешь говорить – не говори; у каждой молодой девушки есть маленький секрет – например, о её влюблённости в молодого интересного юношу, – дед улыбался, но глаза его были серьёзными, а взгляд строгим. – Главное, чтобы этот секрет не превратился в скелет в шкафу; об этом молодые девушки должны помнить.

Матильду будто кнутом стегнули, она резко подалась вперёд и чуть не уронила костыль. К счастью, дед этого не видел – он с прямой спиной важной походкой уже вышел из комнаты, у него следующий раунд переговоров предстоит. Матильда смотрела ему вослед и вдруг поняла, что любимый и добрый дедушка сейчас с ней разговаривал не как с родной, а как с человеком, от которого нужно получить необходимую ему информацию; в голове быстро промелькнули все ею рассказанные истории о Дубровских. Что, что же больше всего интересовало деда?! Эта мысль была сейчас для неё самой важной, но подумать над важной мыслью ей не удалось – открылась дверь в комнату, на пороге стояла домработница Марина.

– Матильда, вас ждут к обеду и просят поторопиться, – сказала Марина с сарказмом и, повернувшись, ушла в сторону кухни. Матильда улыбнулась – мать играет роль хозяйки аристократического дома, пригласить дочь к обеду должна служанка, не иначе. Не убирая улыбки с лица, она вышла в столовую. Всё семейство уже было за столом: дед, отец, мать, тетя с мужем и своим сыном Петей. Петя был всего на год моложе Матильды, но никаких общих интересов между детьми не было, встречались они только на семейных мероприятиях. А сейчас Петя проявил необычный для него интерес к сестре:

– Матильда, ну ты даешь! За один раз совершить столько проступков! Не послушаться родителей и уехать в Тмутаракань, сломать ногу и…

– Остановись, Петро, – строго сказал дед Рудольф, – мы с Матильдой всё обсудили. Причина, по которой она приняла приглашение подруги и уехала к ней в гости, – уважительная, а сломала ногу – с кем не бывает… Не зарекайтесь никто и никогда; никому не ведомо, что и когда с ним приключится-случится. Феликс и Хелена, мы с вами поговорим после обеда. Приятного аппетита всем. Подавайте суп.

Феликс переглянулся с женой, взглядом давая ей понять, что не нужно вступать в дискуссию с Рудольфом. Она же в ответ ему сверкнула злым огоньком в глазах, но промолчала. Тамара обвела взглядом всех присутствующих за столом и тихо сказала мужу:

– Хорошо быть любимицей деда, всё сходит с рук.

– Тамара, помолчи, твоему сыну много чего сходило с рук, да проку не было. Балбесом был, балбесом останется, он даже в институт сам не смог поступить, протекция потребовалась, – так же тихо ответил Рудольф.

Милый семейный обмен мнениями состоялся, и замелькали с разной скоростью ложки в тарелках с ухой из стерляди. Кто-то ел с удовольствием, как дед и отец, кто-то нехотя, исполняя необходимый ритуал (обед без супа не бывает!), как Матильда и Петя. Хелена и Тамара сидели мрачные, обе к ухе не притронулись. На горячее Марина подала антрекот с картофелем фри и цветной капустой. Матильда ела с удовольствием и восторженно хвалила блюдо:

– Как я соскучилась по домашней кухне! Только дома у нас такой вкусный антрекот…

– Ешь молча, разговорилась как простолюдинка, – одернула дочь Хелена.

– Хелена, будь милосерднее, – улыбнулся Рудольф Моисеевич, – девочка пожила в другой среде, немного расслабилась, несколько вульгарно высказалась. Это пройдет через один-два дня.

Никто из присутствующих за столом не проронил ни слова, только Петя показал Матильде язык, но она даже взглядом его не удостоила и, опустив голову, смотрела в тарелку, часто моргая глазами, чтобы не потекли слезы от обиды и недоумения, за что же её сейчас унизили. Обед прошел в напряженной обстановке. Все и всем были недовольные, но при Рудольфе Моисеевиче даже Феликс не имел права слово сказать против, ведь главный в семье он – «генелал Лудолф», и его слово последнее!

XXIV

Когда уехала Тамара с мужем и сыном, Рудольф предложил дочери и зятю пройти в кабинет и там поговорить. Кабинет у Феликса был красивый и удобный: итальянская мебель из массива дуба, кожаный диван с высокой спинкой и удобными подлокотниками, чешская хрустальная люстра мягко освещает центр помещения, а бра на стене над диваном создает уютную обстановку, располагающую к отдыху.

– Феликс, что это? – Рудольф открыл дверь в кабинет и, остановившись в дверном проеме, задал этот вопрос. И не понятно было, чего больше в вопросе – удивления или недовольства.

– Ты о чём, папа? – Хелена ответила вопросом на вопрос отца.

– Я спросил не тебя, а Феликса. Что вы сделали из кабинета? Это будуар, а не кабинет для работы серьезного человека, занятого серьезным делом! – Рудольф резко развернулся и пошел в сторону столовой. – Здесь будем говорить, это место сейчас лучше подойдет для делового разговора, – он отодвинул стул и сел за стол. – Прошу, господа аристократы.

Феликс отодвинул стулья для жены и себя, она дернула плечами, но промолчала, села и, как школьница, сложила руки на коленях, Феликс усмехнулся, подумав: «Все мы, однако, боимся этого старого чекиста!»

– О кабинете говорить не буду. О деле. Матильда рассказала, что у Дубровских много лет назад похищена дочь, которая, как утверждает Матильда, очень похожа на нее в детстве и что она на рисунке, который сделан сестрой пропавшей девочки. Там же нарисована кукла, и, по утверждению Матильды, она есть у вас в доме. Но, по словам Полины Дубровской, второй такой куклы не может быть, она в единственном экземпляре, и сделала её бабушка пропавшей девочки. Что скажете? – он смотрел на дочь и её мужа строго, но с ответом не торопил.

Пара молчала; обычно невыдержанная, эмоционально неуравновешенная Хелена сидела, потупив глаза. Затянувшееся молчание и напряженную тишину нарушил Феликс:

– Мы были против того, чтобы Зинаида и Алексей брали с собой дочь. Но в тот раз Зинаиду будто укусила змея: она заявила, что без дочери не поедет в командировку, хоть убейте её! У нас были четко согласованы время и место переброски группы за кордон, не было возможности заменить Зину кем-то еще, она это знала и пошла на шантаж! Предполагалось, что девочку Зина заберет мирно, ведь та росла у родной сестры, но что-то пошло не так, у Зины сдали нервы, и она натворила дел: дочь похитила, а мальчика одного оставили далеко от села, введя ему препарат, чтобы он не помнил, что видел.

– Зачем вы такую неуравновешенную бабу отправили на задание? – Рудольф гневно сверкнул глазами. – И почему только сейчас, через десять лет, я узнаю детали? Значит, она заранее знала, что не вернется на Родину! Ты хотя бы понимаешь, чего мне тогда стоило, чтобы тебя не выгнали с волчьим билетом из органов! Теперь я понимаю, что не было другого решения, как ликвидировать группу самим, чтобы они английской разведке не сдали больше, чем уже успели. Но девочку мне искренне жаль, она погибла безвинно.

Рудольф прикрыл рукой глаза, а Феликсу показалось, что так старый генерал смахнул слезу, и он подумал: «Стареет дед, – но тут же себя поправил: – показалось, не тот он человек, чтобы из-за маленькой девочки слезу пускать». В комнате стояла угнетающая тишина.

– Слушая Матильду, я поймал себя на мысли, что поступки человека аукаются, и очень больно аукаются, и часто не ему лично, а его самым близким и родным, горячо им любимым. Вы были уверены, что концы истории врагов-перебежчиков Зины и Алешки канули в лету, все забыто и похоронено. Но нет, есть рисунки девочки с куклой, есть семья, которая надеется и верит, что их девочка жива и они обязательно встретятся. Они живут любовью, верой и надеждой, а с чем живете вы, виновники гибели девочки? – Рудольф поднял глаза на дочь и зятя. Задумчиво и тихо, почти неслышным шепотом он продолжил: – Матильда, попав в эту семью и увидев рисунки, узнала себя в этой девочке, и ей не дает покоя случившаяся история. Принеси фотографии Матильды в возрасте восьми – десяти лет,– обратился он к дочери. – Да, и скажи, кукла той девочки у вас или вы её ликвидировали?

Хелена виновато посмотрела на отца и жалобным голосом ответила:

– Куклу я не смогла уничтожить, она самодельная, но словно живая. Я её спрятала на антресолях.

– Неси фотографии. Куклу надо уничтожить! Как бы Матильда не добралась до неё.

Рассматривая детские фотографии внучки, старый генерал думал о том, как в жизни всё и все взаимосвязаны. На него смотрела милая девочка, но почему-то печальным взглядом.

– Почему у маленького ребенка такой печальный взгляд? – вслух задал он вопрос.

Хелена и Феликс одновременно потянулись к фотографии. На оборотной стороне стояла дата, когда был сделан снимок.

– Это после отъезда Зины и Алеши с дочерью, а Матильда очень расстроена была, что девочка уезжает, они удивительно быстро нашли общий язык и играли с куклой вместе. Матильде очень понравилась кукла, и, уходя, Зинаида подарила куклу Матильде, но дочь Зины расплакалась и потребовала куклу вернуть, мы ей её отдали. На другой день я обнаружила куклу на полке с головными уборами. Но Матильде об этом не сказала, она не должна искать куклу.

– Заканчиваем воспоминания. Матильду не расспрашивать о поездке и не ругать её за самовольство. Надо поступить с ней как с маленьким ребенком: о чём ребенку не напоминаешь, то он быстро забывает. Из пединститута её надо перевести в другой вуз. Не думаю, что сейчас надо требовать её возврата в Киев, пусть учится в Ленинграде, но, например, в университете на историческом факультете, это даже более престижно, чем в пединституте. Убедить дочь перевестись поручаю тебе, Феликс; Хелена, при её «умении» вести разговор с дочерью, не справится. Не запрещайте Матильде общаться с Настей Дубровской, им самим будет не до общения – как я понял, Настя – карьеристка, им просто некогда будет встречаться. Матильда найдет новых друзей в университете, и эта история выпорхнет из её головы. Главное, не будоражьте её расспросами и не создавайте ей условия искать ответы на непонятные вопросы. Если поняли, что вам делать, закончим на этом, и поехал я домой, – Рудольф встал. Величественная осанка, строгий взгляд. Царь.

XXV

Проводив отца, Хелена вернулась в столовую. Феликс сидел задумчивый и не обращал внимания на жену. Она присела рядом и по-детски теребила край скатерти, была бледная и взволнованная, а так как молчать Хелена не умела, через несколько минут заговорила, но в несвойственной ей манере – тихо, с трудом подбирая слова:

– Феликс, я никогда не спрашивала, что тогда случилось с Алешей и Зиной и их дочерью. Папа сейчас сказал, что они ликвидированы. Их убили? – в глазах жены Феликс впервые увидел слёзы. – Это же жестоко, – ужас тенью мелькнул в её взгляде, и она, закрыв глаза руками, заплакала.

– Они предатели, они сдали наших агентов иностранной разведке. У нас не было другого варианта. Наша служба – это вечный бой, бой с невидимым и коварным противником, который не останавливается ни перед чем. В этой войне нет родных и близких, есть враг и не враг, – Феликс говорил тихо, но жестко, твердым, хорошо поставленным голосом, привыкший отдавать непростые приказы. – Мы защищаем народ и нашу страну, чтобы не повторилось то, что было в Великую Отечественную войну. Алексей и Зина – враги, запомни это и больше мне о них не говори, да и Матильда этого знать не должна. Рудольф Моисеевич прав: не задаем ей вопросы о семье, в которой она была.

– Когда Зина привезла девочку, та была в плохом настроении и со мной не захотела разговаривать. Я думала, что она дикая, жила где-то в деревне в Казахстане, людей не видела, поэтому такая. Зина ничего не рассказывала о своей семье, я не знала, что у них с Алешей родилась дочь. Я не знала, что Зина силой увезла девочку, – и Хелена, всхлипнув, спросила: – А что натворила Зина? Почему ей надо было красть свою дочь?

– Не задавай глупых вопросов, ответа я тебе не дам. Ты жила столько лет, ничего не зная о брате и его семье, не интересовалась им, и не было тебе печали. Продолжай в том же духе: меньше знаешь – лучше спишь.

– Я уже не помню, как выглядела девочка, и меня удивляет то, что Матильда утверждает, будто они похожи.

– Алексей твой брат, поэтому девочки могут быть какими-то чертами лица похожи, особенно в детские годы. Если я смогу получить доступ к делу, то посмотрю фотографию той девочки и сравню её с фотографией Матильды. Только так мы либо развеем утверждение Матильды, либо с ним согласимся. Мне не нравится эта история о похожих друг на друга девочках. Успокойся, Хелена, не будем акцентировать внимание на этом.

Хелена поднялась из-за стола, вытерла платком глаза, посмотрела на мужа.

– Как бы история эта не имела продолжения, – сердито прошептала она.

– Продолжение мы устроим сами, если начнем будоражить прошлое, – резко оборвал её муж и вышел из столовой. В коридоре он столкнулся с дочерью – она без костылей, держась рукой за стену, медленно шла в свою спальню.

– Матильда, ты зря это делаешь, костыли более надежная опора, – заботливо, ласковым голосом сказал отец.

Она улыбнулась:

– Я думала, что по квартире можно без них, но ты прав, больно ногу, так как на нее приходится всё равно опираться. Буду ходить с костылями.

– Это правильное решение: быстрее срастется кость и в будущем меньше будет проблем. Ты сегодня отдыхай, устала от поездки и эмоций, каникулы длинные, и мы еще о многом с тобой поговорим – и об учебе, и о городе Ленинграде, – Феликс обнял дочь и задержал её в объятиях. Острой болью пронзила мысль: «А ведь вот так же может кто-то принять решение убрать меня и мою семью, и не будет моей ненаглядной дочери…» Он зажмурил глаза и, резко открыв, их грозно себя одернул: «Что ты сделал противного своей стране, чтобы такое решение было принято? Расчувствовался как баба! Зинка сама погубила дочь. Не привезла бы её – и девочка была бы жива!»

Дочь стояла, прижавшись к отцу, и, кажется, не дышала. Она была удивлена нежному порыву отца, который ранее не позволял себе слабости или сюсюканья в общении, воспитывал детей в строгости, но не был жестким или несправедливым. Богдан говорил Матильде, что их отец – настоящий боевой офицер и хочет, чтобы его дети не были слабыми ни телом, ни духом. «Закаляйся как сталь!» – вот девиз Богдана и Матильды. Она пошевелилась, Феликс улыбнулся:

– Что, дочка, чуть не задушил в своих объятиях? Соскучился я по тебе. Как-то за несколько лет привык, что Богдан вырос и живет взрослой жизнью, служит Отечеству, а вот то, что ты выпорхнула из дома, не могу пока принять. Волнуюсь за тебя: как ты там далеко от нас живешь, не обижают ли тебя… – он немного отстранил дочь от себя и ласково смотрел на неё. – Расцвела, повзрослела, еще немного – и замуж выйдешь, и совсем улетишь из отчего дома.

– Кто замуж выйдет? – в коридоре стояла Хелена, прежняя Хелена – воинственно вскинутая голова, строгие взгляд и голос.

– Размечтался я, в мечтах дочку замуж выдал, – Феликс отпустил Матильду. – Пойдем, Хелена, в комнату, пусть девочка наша отдыхает, – и он направился в кабинет. Хелена пошла за ним, ни слова не сказала дочери.

Матильда вошла в комнату, легла на кровать не раздеваясь, смотрела в потолок и думала о разговоре с дедом, об отце, о его неожиданно милой нежности: «Наверное, правда, что расставшись с детьми, родители начинают о них скучать. Это закон жизни: дети выросли и ушли из семьи, а родители понимают, что они потеряли».

XXVI

Месяц каникул для Матильды прошел скучно: на костылях не очень-то походишь по городу или с подругами в кино, кафе. У школьных друзей были свои дела и интересы – они уезжали в парк, на берег Днепра, общаться в стенах квартиры никому не хотелось. Она читала свои любимые книги, иногда играла на пианино, но с больной ногой это было неудобно, слушала музыку – мелодии всё больше грустные, они тревожили душу, а память услужливо напоминала о Руслане, и Матильда первые дни вынужденного одиночества часто плакала. Но однажды она слушала грустный вальс к повести Пушкина «Метель», и неожиданно для нее в памяти возник образ Саши Баратынского – она ни разу не вспоминала о нем с тех пор, как вернулась из Костромы домой. Перед мысленным взором возник Саша, заботливо склонившийся над ней, лежавшей на земле после неудачного спуска с горки в Плёсе, и участливо спрашивающий её о самочувствии. Образ настолько был реальный, что Матильда замотала головой, отгоняя его, а он двоился, троился, множился перед её глазами, но не исчезал, тогда она улыбнулась: «Привет, Саша Баратынский!», и после этих слов образ растворился. Матильда пыталась снова его представить, но ничего не получалось, а она сидела и улыбалась. Ей вспоминались их поездка в монастырь и разговор с Сашей, когда он спрашивал, знает ли она, что император Николай II и его семья закончили свой земной путь в Ипатьевском доме на Урале, и каким победным взглядом смотрел на неё, думая, что удивил её своим знанием истории, и как вытянулось его лицо, когда она спокойно сказала, что знает об этом. С этого дня настроение Матильды улучшилось, она подумала, что они с Сашей могут встретиться в Ленинграде, ведь он тоже там учится. Когда она вновь начинала хандрить, то мысленно вызывала образ Саши, и настроение её улучшалось, но она никогда не спрашивала себя, зачем ей это нужно; становилось хорошо – это было главным.

Однажды к ней приехали Юра Колокольцев, он студент МГИМО, будет дипломатом, и Катя Петровская, студентка факультета иностранных языков МГУ. Юра посоветовал Матильде перевестись в МГУ, заявив, что возможности её отца в этом ей помогут.

– Переводись, Матильда, в столицу нашей Родины, будем в Москве тусоваться, а так нам не интересно с тобой, извини, уровень не тот. Ну что это за вуз ты выбрала – пединститут, будущая учительница истории, нет, это не интересно, – и он ушел с гордо поднятой головой.

От такого заявления не только бывшего одноклассника, но и, как считалось, друга Матильда несколько оторопела, ответить ему ничего не успела, а он и не ждал ответа.

– Катя, что это было? – изумленная Матильда спросила подругу, присутствовавшую при разговоре. Та удивленно вскинула брови и вопросом на вопрос ответила:

– А тебе разве не понятно? Или ты меняешь вуз, или ты нам не пара, – и увидев, как изменилась в лице Матильда, улыбнулась: – Дело твое, как поступать, но Юра прав: у нас другие масштабы и интересы.

Катя приезжала еще раз, но общения не получилось – она была заносчива, её не интересовало, что рассказывала о Ленинграде и своих друзьях Матильда, она называла себя москвичкой. На замечание Матильды – мол, чтобы быть москвичкой, в Москве надо родиться или прожить в ней не один десяток лет, – Катя высокомерно ответила:

– Я выйду замуж за москвича и буду жить в Москве, а чтобы это всё случилось, я себя уже сейчас ощущаю москвичкой! Да, Матильда, ты извини, но я больше не смогу к тебе приезжать, мне надо подготовиться к отъезду в Москву, кое-какие покупки сделать и с Юрой еще встретиться, у нас с ним есть общие дела! Не провожай, – и ушла, помахав рукой, не оглядываясь.

Матильда встала с дивана, потянулась за костылями, но выйти в прихожую не успела: хлопнула дверь – так быстро вышла из квартиры Катя, послышался голос Марины, что-то бурчащей нечленораздельно, но сердито.

«Странно как-то повела себя Катя. У меня теперь ни друга, ни подруги нет. Да и ладно, это всё детство было, дороги с ними разошлись, зато у меня есть Настя и Вера с Ингрид», – подвела Матильда итог встрече со школьными друзьями.

Вечером того же дня у нее состоялся разговор с отцом. Феликс пришел со службы необычно рано, и Марина, увидев хозяина, заволновалась:

– Феликс Яковлевич, меня… не предупредила… Хелена Рудольфовна, что вы будете… в это время, я… еще не накрыла… стол для ужина… извините… минут через… двадцать… будет готово, – немного запинаясь, медленно выговаривала она слова.

– Марина, у вас есть время, мы пока поговорим с дочерью, – и он вошел в гостиную.

На диване сидела Матильда с книгой, но одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: в книгу она не смотрит, взгляд устремлен поверх нее, и она не слышит, что происходит вокруг, глубоко погрузившись в думу.

– Дочь моя, о чём думку думаешь? – ласково и шутливо спросил отец. Она не ответила и не шелохнулась. Феликс присел рядом с дочерью, обнял её за плечи.

Она подняла на отца глаза и печально улыбнулась:

– Папа, как хорошо, что ты пришёл, – и прижалась к его плечу.

Он вновь спросил:

– О чём задумалась, девочка моя?

– Да так, ни о чём серьезном, – Матильда тряхнула головой, будто что-то стряхнула с себя, и еще теснее прижалась к отцу.

– Матильда, через пару недель заканчиваются каникулы, тебе надо возвращаться к учебе, – начал Феликс доброжелательно, – но продолжать учебу ты будешь другом вузе. – На этих словах Матильда отодвинулась от отца и открыла рот, но он остановил дочь: – Подожди, не перебивай, для принятия такого решения есть причины, – и подробно стал объяснять причины, по которым она должна уйти из пединститута.

Слушая его, Матильда улыбнулась:

– Мне почти то же говорил на днях Юра Колокольцев, предлагал в МГУ переводиться. Вы что, сговорились? Не хочу переводиться, да и не буду я всю жизнь учительницей работать, я буду историком-археологом!

– Матильда, я тебя не уговариваю, а ставлю перед фактом: мы, твои родители, и Рудольф Моисеевич, твой дед, решили, что ты уходишь из пединститута! Ты переводишься в Ленинградский университет на исторический факультет, а будешь ты историком-археологом мотаться по раскопкам или будешь мудрее и станешь искусствоведом, решишь сама, потом! Я всё узнал, процедура перевода простая, ты поедешь в Ленинград за неделю до начала учебного года, там будет Богдан, у него отпуск, и он поможет тебе решить все вопросы по переводу. Никакие возражения не принимаются, – резко закончил разговор Феликс и, стремительно поднявшись с дивана, вышел из комнаты, даже не взглянув на дочь.

Матильда сидела притихшая, обхватила себя руками за плечи и раскачивалась из стороны в сторону. Она была задумчива и печальна, мысли текли медленно и тихо, как ручеек: «Из института я хотела уйти из-за Руслана… Настя об этом моем решении знает… родители или дед придумали другую причину… не престижный, видите ли, вуз, а когда поступала в него не говорили, что он не престижный… а может, это как-то связано с моей поездкой в Кострому… нет, не связано, дед же сказал, что не видит причины нам с Настей не общаться… семья Дубровских интеллигентная… а, – она покрылась потом от охватившей её догадки, – вдруг он по своим каналам что-то проверил и решил, что нам с Настей нельзя встречаться? Как все странно… Юра и Катя от меня отказались, с Настей нас разлучают мои родители… так нельзя всех сразу терять… надо Насте позвонить… не могу звонить из дома, родители увидят счет, будет скандал… надо ехать на переговорный пункт на Главпочтамте… как я с костылями поеду… как плохо быть беспомощной… если откажусь переводиться в университет, они меня вернут домой в Киев… лучше переведусь в университет… и будем с Настей, Верой и Ингрид встречаться в свободное время… редко, но всё равно будем… мне жалко потерять девчонок… они добрые и интересные». Постепенно она успокоилась и похвалила себя: «Не надо спорить с родителями по поводу перевода в университет. С девчонками мы будем дружить, а Руслана я видеть не буду. Я же этого хотела!»

Поток мыслей Матильды прервала Марина, приглашая к ужину. Матильда вошла в столовую спокойная, села за стол, улыбнулась и сказала:

– Я согласна перевестись в университет.

– Молодец, я знал, что ты будешь правильно себя вести, – серьёзно ответил отец.

Хелена хмыкнула:

– Будто бы у неё был выбор. Права не имеет еще сама решения принимать, зря пошли у неё на поводу в прошлом году. Училась бы в Киеве, и всем было бы спокойно, а сейчас думай, куда она ещё там встрянет, – метнула она на дочь строгий взгляд.

У Матильды опять появилось беспокойство: что имеет в виду мать, говоря о том, что дочь куда-то встрянет? Аппетит пропал, Матильда отрезала от стейка судака маленькие кусочки нехотя их жевала.

– Не хочешь есть – не ешь, смотреть противно, как ты себя ведешь, – прошипела Хелена.

Её одернул муж:

– Не надо сердиться, Хелена, я понимаю Матильду, и хотя она согласилась перевестись в университет, ей надо к этому привыкнуть. Ей снова придется знакомиться со студентами, привыкать к новым преподавателям.

– Ты опять её защищаешь, – гневно сверкая глазами, сердито говорила Хелена. – Одни проблемы от этой вашей с дедом любимицы! Никаких хлопот с Богданом нет! А с ней всё не так!

– Успокойся, Хелена! Богдан – мужчина, к тому же военный, дисциплинированный, да и с женщиной никогда не будет спорить. И проблемы Матильды ты, как всегда, преувеличиваешь, – он улыбнулся им обеим. – Матильда, если ты уже поужинала, иди к себе в комнату, мы с мамой еще чай попьем и поговорим.

Матильда поблагодарила за ужин и ушла к себе в комнату. Она думала о словах матери, о разговоре с отцом, на душе стало тяжело, и она ощутила, как её волной накрывает горечь обиды, и пришло понимание: всё сегодня услышанное от родителей её разочаровало, вселило тревогу и беспокойство. После этих разговоров ей хочется одного – уехать как можно дальше от родителей, деда и всех своих знакомых однокурсников, никого не видеть и не слышать. Подумала, что вот и простилась она с детством окончательно: от нее даже друзья детства отказались…

Хелена никакого интереса к дочери и её занятиям не проявляла, понимая, что на костылях та далеко из дома не уйдет. Хелена вела активный образ жизни и часто уезжала из дома – то в салон красоты, то в театр, то на встречу с женами таких же высокопоставленных мужей, и Матильда, не привлекая внимания домработницы Марины, заглядывала в шкафы – куклы в них не было. Остались необследованными антресоли, но Матильда не решилась взбираться на стремянку, чтобы посмотреть в них, решив, что там уж точно куклы не будет. Куклу она не нашла, а помня разговор с дедом, у родителей не стала спрашивать о ней. Со временем в своих размышлениях она себя убедила в том, что ей показалось похожей кукла на рисунке на куклу той девочки, что жила у них в доме; она теперь уже сомневалась и в том, что они похожи с той девочкой. «Это на меня тогда подействовали слова Юры, что Тоня приехала, и рассказ Насти о похищении сестры, а рисунки усилили эффект, и мне все показалось!» – такой итог подвела Матильда и своим рассуждениям, и своим поискам куклы.

Гипс Матильде сняли накануне отъезда в Ленинград. Из дома она на костылях отлучиться не могла, а просить машину у матери, чтобы съездить на Главпочтамт и позвонить Насте или отправить ей письмо, не решилась – Хелена потребовала бы объяснений от дочери, куда и по какому поводу та собралась ехать, поэтому ни позвонить, ни написать подруге Матильда не смогла. Ей было стыдно за свое молчание, она понимала, что Настя и её родители о ней беспокоились, и одним из поводов их беспокойства могла служить встреча с матерью Матильды в поезде, когда Тимофей и Настя привезли Матильду в Киев. Она мысленно просила у них всех прощения и обещала при встрече всё объяснить, но на сердце у неё было тяжело.

XXVII

Вернувшись с отцом из Киева, Настя захотела поделиться впечатлениями о древнем городе с Верой и Сашей. Встречу решили не откладывать и увиделись на следующий день на набережной Волги. Настя сказала, что на природе рассказ будет более интересным, и ей никто и не возражал – действительно, зачем летом сидеть в доме?! Вера и Саша, перебивая друг друга, спрашивали Настю о Матильде, о её родителях, как они встретили их с Тимофеем Игнатовичем. Настя ответила, что всё было прекрасно: доехали без происшествий, хотя было нелегко Матильде с костылями в транспорте; Матильду встретили её мама с водителем и отвезли на машине домой, так что помощь отца и Насти не потребовалась.

– Настя, ты так спокойно говоришь о том, что вас с Тимофеем Игнатовичем даже не пригласили отдохнуть с дороги? – удивленно спросил Саша, а Вера моргала глазами и только вздыхала.

– Саша, не надо удивляться, мы разные с ними по социальному положению, у них водитель есть с машиной, да, наверное, в машине для нас и места не было, – Настя весело засмеялась и взмахнула рукой. – Зато мы целых три дня гуляли с папой по Киеву и своими глазами видели его многовековую историю.

Настя рассказала друзьям про Киево-Печерскую лавру, Владимирский собор, Софийский собор и Софийскую площадь с памятником Богдану Хмельницкому. Говоря о памятнике, Настя улыбнулась:

– Если ты не знаешь, Саша, то это памятник брату Матильды, у нее замечательный брат Богдан, и служит он морским офицером!

Вера засмеялась:

– Настя, ну и фантазерка же ты, об этом надо Богдану сказать.

С особым восторгом Настя говорила о Киевской крепости, о Золотых воротах, не забыла сослаться и на «Повесть временных лет», в которой есть упоминание о Золотых воротах, но наиболее эмоционально она говорила об Андреевской церкви, хотя та не является древним памятником – она построена в XVIII веке:

– В «Повести временных лет» записано, что на том месте, где стоит церковь, апостол Андрей Первозванный поставил крест и провозгласил, что быть здесь великому городу, а через несколько столетий здесь был основан Киев!

Друзья, вдохновленные рассказом Насти, начали мечтать, как они тоже поедут в Киев.

– Было бы хорошо приехать в Киев неожиданно и пригласить Матильду, чтобы она нам показала город, она же там родилась и, конечно, знает все достопримечательности в своем городе, как мы в своей Костроме, – заключил Саша.

– Можешь не мечтать о поездке туда этим летом, – вернула его на землю с небес Вера, – у Матильды перелом, мне мама сказала, она долго будет в гипсе, и хорошо если кость срастется правильно и не надо будет её ломать.

– Вера, давай без этих страшилок, – остановила её Настя.

Оставшееся время на каникулах друзья встретились еще пару раз и то накоротке – у каждого из них были свои важные и неотложные дела. Приехали родственники из Вологды, и Вера была занята с ними, показывая город и окрестности; Саша уехал на недельку на сплав с отцом и его друзьями, а потом помогал родителям делать дома небольшой ремонт; Настя побывала в областной библиотеке и обложилась книгами по древней истории Костромы и истории Ипатьевского монастыря.

За неделю до отъезда в Ленинград Настя познакомилась с соседкой и её братом. В их дом приехали новые жильцы – Мария Петровна, Иван Васильевич, Маша и Юра Черноскутовы. Мария Петровна и Иван Васильевич – учителя математики, они будут работать в школе, где директором Тимофей Игнатович. Маша учится в пединституте в Ленинграде, перешла на четвертый курс по специальности «литература и русский язык», Юра – будущий инженер-конструктор, учится в Бауманском училище, перешел на последний курс.

Знакомство с соседями состоялось через несколько дней после того, как новоселы заехали в квартиру. Тимофей Игнатович пригласил их к себе домой на чаепитие – так сказать для доброго знакомства, ведь им вместе работать, рядом жить. Когда представлялись друг другу хозяева и гости, у Насти мелькнула мысль, что Маша учится вместе с Русланом и надо бы о нём её расспросить, «если, конечно, у нас будут дружественные отношения», – остановила она себя. Ведь совсем не факт, что девушкам вместе будет интересно, к тому же Настя только на второй курс перешла, а Маша скоро окончит институт.

Из размышлений Настю вывел вопрос отца:

– Настя, ты где сейчас? – он улыбнулся и сказал гостям: – Сидит днями и ночами напролет, читает книги по истории и что-то пишет, не каникулы устроила себе, а третий семестр. Настя, пригласи к себе Юру с Машей, и нашего Юру с собой возьмите, пообщайтесь. А мы с коллегами поговорим, познакомимся поближе.

Молодежь оставила родителей и направилась в комнату к Насте, брат её нехотя шёл сзади и бурчал:

– Не хочу я общаться, я хочу спать… Настя, можно мне спать пойти?

– Тёзка, ты же большой уже днём спать, – удивлённо сказал гость.

– Я хочу спать, – твердо сказал Юра. – Настя, скажи ему, что мне надо спать.

Настя ласково погладила брата по голове и разрешила ему уйти в его комнату. Когда гости, войдя в её комнату, разместились на стульях вокруг стола, Настя пояснила, что у Юры частые головные боли, он быстро устает и поэтому днем отдыхает.

– Не удивляйтесь этому, Юра очень обидчив, а вообще мой брат интересный человек, он много читает, у него необыкновенная память, помнит, кажется, всё, что прочитал, на любой вопрос по любому предмету ответит как в энциклопедии, – закончила она.

– Может, поэтому у него частые головные боли, что большой объем информации в голове, к тому же не по возрасту, – начала было говорить Маша, но Юра её остановил:

– Ты же знаешь, что человеком мозг используется не более чем на пять или десять процентов, так что есть куда развиваться. Голова может болеть и не от избытка информации, а по множеству других причин. Мне кажется, мой тезка – гений. Мы еще о нем услышим.

Маша осматривала комнату и брату не ответила, а Настя признательно ему улыбнулась:

– Мне тоже кажется, что наш Юра – гений. Он иногда такую информацию выдает, что в догадках теряешься, откуда он это знает.

– Настя, расскажи, что ты сейчас изучаешь и почему тебя именно история интересует? – Юра с интересом смотрел на Настю.

– История Руси интересует, очень древняя, особенно период до Крещения, но на первом курсе мы не имели доступа к такой литературе, надеюсь, что со второго курса больше будет возможностей. А сейчас изучаю период Смуты и историю Костромы, мы же здесь живем недавно, всего пять лет, хочу больше знать о месте, где мы живем, – просто ответила она.

– А откуда вы приехали в Кострому? – живо включилась в беседу Маша.

– Из Усть-Каменогорска – это в Восточном Казахстане, у нас там родители папы до сих пор живут и его две сестры, они отказались переезжать с нами в Кострому. Они живут далеко на юг от города, в селе Кумашкино, там очень красивая природа: горы, реки, а еще недалеко от Кумашкино есть урочище, преимущественно с красными глинами, образующими причудливый ландшафт. Говорят, он похож на марсианский, – здесь Настя улыбнулась, – я сама этого не видела, слышала в детстве рассказы взрослых, решила, что они это придумывают, любя свой край. Говорят, что издали глинистые утесы и обрывы похожи на рвущееся на ветру пламя, за это их называют Пылающие утесы, а другое название – Город духов. Бушующее каменное пламя, если присмотреться, и правда напоминает дворцы, башни, ступы, а воображение селит в них духов, об этом я читала в книгах, когда училась в школе, мне было интересно найти подтверждение слышанным в детстве рассказам. В книге были и фотографии урочища, но черно-белые, они не передавали всю магию того места.

– Название того места помнишь? – спросил заинтересованно Юра. – Я уже слышал о «марсианской» земле в Казахстане, может, там следует побывать и посмотреть, как он выглядит – этот «Марс» с Городом духов?

– Так увлеклась рассказом, что забыла название места сказать, – Настя смущенно посмотрела на Юру, – урочище Киин-Кериш. Если тебе интересно, могу книгу дать, я себе даже купила небольшую книгу о Восточном Казахстане, родина всё-таки моя. А вы местные жители, да? – обратилась она к друзьям.

– Нет, мы из Тобольска приехали, богатый историей край. Тобольск возник рядом со столицей Ханского царства Сибирью, там, где хан Кучум был разбит Ермаком, – торжественно сказала Маша.

Настя хотела задать уточняющий вопрос, но от темы разговора девушек отвлек Юра, он разглядывал большую стопку книг на столе.

– Можно, я полистаю вот эту? – он показал на объемный том «История государства Российского» Карамзина. Настя кивнула в ответ, он взял книгу и отошел к окну. – А вы пока поговорите о девичьем, об истории и литературе еще наговоритесь.

Приветливо улыбаясь, Маша спросила:

– Настя, то количество книг, что лежит у тебя здесь в стопке прочитанных, огромно. Это всё сказали вам преподаватели прочесть за лето?

– Нет, особых заданий нам не давали, профессор Ильинский на своих лекциях говорил об отдельных авторах, работы которых мы будем изучать, и я решила немного опередить время – ознакомиться с ними, чтобы во время изучения в институте было легче. Кое-что добавила сама, мне интересна древняя Русь. Но пока нашла мало материала – в нашей библиотеке, можно сказать, ничего нет… вернее, стоящего нет… сказки какие-то, былины…

– Ты меня удивила, – Маша смотрела на Настю с нескрываемым восхищением. – Но на былины обрати особое внимание, не отказывайся от них, история нашей страны в них тоже написана. К сожалению, многие подлинные документы были уничтожены по разным причинам, осталась память народа в сказках и былинах.

Между девушками пробежала ласковая искорка тепла и взаимопонимания. Маша хотя и была на три года старше Насти, ничем своего превосходства не показывала; более того, Маша, разговаривая с Настей, вдруг поняла, что та её мудрее и взрослее, но объяснить себе это чувство она не могла. А Настя смотрела на Машу и понимала, что в её жизнь вошла девушка, которая ей близка по мироощущению, рядом с ней ощущается тепло – не физическое, а какое-то другое, с ней легко и комфортно, с ней хочется быть рядом.

– Настя, а это чьи рисунки? – и Юра держит папку с рисунками: она лежала на тумбочке не завязанная, и он, неловко отходя от окна, задел папку, из нее выпали и рассыпались по полу рисунки. Все трое наклонились и стали собирать листочки.

– Мои рисунки, – тихо ответила Настя.

– Ты меня восхищаешь! – Юра рассматривал рисунки один за другим, пока не остановился на листке, где был изображен Илья. – Это кто? Не земной взгляд у этого человека.

– Одухотворенный взгляд, – уточнила Маша.

– Один знакомый, по памяти рисовала, – тихо ответила Настя.

– Маша, посмотри на другие рисунки Насти – в основном здесь портреты детей и подростков, но есть и природа. Удивительно, почти все сделаны карандашом, но как красиво, а лица все живые, кажется, они сейчас заговорят, – обратился к сестре Юра. – Перед нами талант! Я не знаю, каким станет Настя историком, но художник она фантастический.

Маша взяла из рук брата рисунок «человека с одухотворенным лицом», долго и внимательно на него смотрела, а потом сказала, что лицо этого человека ей кого-то напоминает, но она не может вспомнить. Предположила:

– Наверное, на иконе видела, в музее, у обычного человека такого взгляда быть не может.

Побеседовав еще некоторое время, гости попрощались и ушли. Настя сидела задумчивая, знакомство с новыми людьми её радовало и немного тревожило, но она точно знала, что ей хочется с ними общаться, причем с обоими.

В последующие дни Настя была занята приятными хлопотами: мама предложила сделать примерку обновок, которые она приготовила дочери к новому учебному году. Сразу же по возвращении Насти из Киева они съездили в большой магазин тканей и купили ей отрезы на блузку, костюм и платье. Расхаживая по торговому залу и слушая разговор мамы с продавцом, Настя радовалась как маленькая девочка: разглядывала ткани, трогала их руками, то гладила, то немного мяла, но участвовать в выборе тканей не хотела – полностью доверила это матери.

– Мама, я всё равно ничего не понимаю, какие надо ткани на какую одежду, – улыбалась она, – вот Тоня бы быстро сообразила, что надо купить, – и она ладошкой прикрыла рот от неожиданности сорвавшихся слов, не понимая, почему она это сказала.

Полина, взглянув на Настю, улыбнулась:

– Вот здесь ты права на все сто процентов, Тонечка выбрала бы самые подходящие ткани, но её нет рядом, делать будем это мы с тобой. Настенька, ты уже девушка, нам надо тебя одеть в одежду, соответствующую твоему возрасту и вузу, в котором ты учишься. Надо привыкать одеваться красиво, ведь ты будешь примером для учеников.

– Мама, да ты меня все годы как куклу наряжала, куда уж красивей. Девчонки в институте думали, что у меня одежда из ателье, – дочка ласково обняла маму, – ты настоящий модельер.

– Мне приятно, что мою скромную работу оценили твои подруги, – Полина, обняв дочь, подтолкнула её к витрине с шелком, – не отвлекаемся, нам надо еще подобрать шелк для нарядного платья. Ты обязательно должна бывать в театрах, в первую очередь в Мариинском, на балете.

Выбор тканей был две недели назад, а теперь можно примерить то, что из них получилось. Полина вошла к Насте в комнату, держа в руках одежду:

– Смотри готовые обновки, Настенька.

Она разложила на кровати костюм из светло-серой шерстяной ткани: прямая, ниже колен юбка, сзади шлица; жакет, приталенный, с глубоким вырезом, без воротника, застегивается на одну пуговицу. Блузку из крепдешина светлого бежевого цвета, с воротником-стоечкой, переходящим в бант или в длинный галстук, как захочешь, так и завяжешь, повесила на плечики на ручку двери. Платье из крепдешина глубокого синего цвета, с легким отливом голубого сияния, с едва заметным рисунком, низ платья – юбка плиссе, на лифе фигурные вытачки, они должны красиво очерчивать грудь, вырез ворота украшает волан из легкого светло-голубого китайского шелка, необыкновенно красивое, оставила в руках.

– Принимай работу, дочка, наряжайся, будем любоваться тобой! – Полина с улыбкой смотрела на дочь, у которой было изумленное лицо и широко распахнутые глаза. Настя все изделия с мамой обсуждала на стадии идеи, была их первая примерка на этапе «на живулечку», уже тогда она понимала – будут красивые, очень красивые вещи, но то, что видела она перед собой, сейчас её заставило застыть неподвижно. Она гладила рукой платье, прижимала к себе блузку, издалека любовалась костюмом и молчала.

– Настенька, тебе не нравится то, что получилось? – тревожно спросила Полина. – Вещи на вешалке и на человеке смотрятся по-разному, давай будем примерять. Если что-то надо будет подправить, у нас есть еще время.

Настя бросилась к матери, обняла её, поцеловала в щеку, со слезами в голосе сказала:

– Мамочка моя, любимая, они все такие красивые, что их даже надеть жалко, хочется любоваться и любоваться.

Полина облегченно вздохнула, погладила дочь по спине, легонечко её от себя отстранила:

– Одевайся, будем любоваться тобой в этой одежде. Мне очень хочется, чтобы тебе в ней было удобно и чтобы ты себя ощущала в ней если уж не королевой, то принцессой точно!

Примерка доставила удовольствием им обеим: Полина порадовалась, что ничего не надо переделывать, а Настя увидела себя в этих обновках не просто привлекательной, а красивой, хотя никогда до этого не считала себя красавицей.

– Мама, – она вертелась перед зеркалом и смеялась, – а еще говорят, что не одежда красит человека!.. Еще как красит, я себя настоящей красавицей ощущаю. Ты лучший модельер из лучших модельеров!

– Не льсти мне, – весело отвечала Полина, – ты никаких модельеров не знаешь, я просто хороший портной.

В разгар примерки зазвенел дверной звонок, и Настя как была в платье, так и побежала открыть дверь, сказав матери, что это, видимо, папа с работы пришел. В комнату она вернулась вместе с Верой. Верочка охала и ахала, глядя на Настю в платье:

– Полина Прокофьевна, здравствуйте! Платье у Насти фантастически красивое!

– Здравствуй, Верочка, спасибо, мне тоже оно нравится, – улыбнулась Полина. – Тебя давно не было у нас, чем-то важным занималась?

– Гости из Вологды приезжали, я их с Костромой знакомила, экскурсоводом работала, – Вера заливисто засмеялась. – Чего я им только не показала, но больше всего их поразил памятник Сусанину. А мне они в подарок привезли два воротника из вологодского кружева и платье с отделкой кружевом, они очень красивые. Но у Насти наряды стильные!

– Вологодское кружево – ручной работы, оно очень красивое, и вещи с ним выглядят тоже очень стильно, – Полина смотрела на девушек с ласковой улыбкой. – Вы молоды, и вам всё к лицу! Приглашаю к чаю, я сегодня еще и шарлотку яблочную испекла, идемте, – и она вышла из комнаты.

Едва закрылась дверь за Полиной, Вера быстро зашептала:

– Настя, мне кажется, Сашка в Матильду влюбился!

– С чего ты взяла? – удивленно посмотрела на подругу Настя.

– Он адрес Матильды у меня спрашивал, хочет в Киев ехать.

– Ох, Верочка, почему же сразу влюбился? Он объяснял нам с тобой, что Матильда может показать город, потому что она его знает так же хорошо, как вы с Сашкой Кострому. Погоди-ка, подруга, а чего это такое волнение тебя охватило от новости, что Сашка адрес Матильды спросил? Да не влюбилась ли ты в друга нашего? – Настя весело глядела на Веру.

– Вот ещё, – Верочка надула свои пухлые губки, – нужен он мне. Мне Богдан понравился, но где тот Богдан, плавает моряк… – и голос её дрогнул.

Продолжить разговор подругам не удалось, на пороге появился Юра:

– Барышни, мама ждёт вас к чаю.

– Ты чего такой важный сегодня, Юра? – Вера недовольно посмотрела на него: прервал такой интересный разговор, а ей так хотелось с Настей поделиться своими мыслями о Богдане, о том, что он ей снится, и вообще ей очень хочется его увидеть, но вот как это сделать? А еще Веру волнует, как Матильда отнесется к этому, узнав, что Вере нравится её брат. Но сердиться на Юру и думать дальше о Богдане ей не удалось, Юра опять повторил в той же тональности приглашение к чаю.

Семен Владимирович Баратынский с юности увлекался сплавами, каждый год они со старшим братом Петром и другом, одноклассником Михаилом, отправлялись в новое путешествие – недели на две, не более. Приключений за годы путешествий бывало много, о большинстве из них нельзя было рассказывать женам и детям, по возвращении домой они в превосходной степени описывали красоты природы, встречи с интересными людьми, и у членов семьи сложилось впечатление, что плавание на плоту – это такое же безопасное путешествие, как проехать на велосипеде по проселочной дороге. Саша просился с отцом на сплав лет с двенадцати, однако отец всегда находил убедительные доводы, чтобы не взять с собой сына, а в это лето сам предложил Саше поехать с ними на сплав. Маршрут был в верховья Волги, отец предупредил сына, что будет сложно и чтобы тот не раскисал в случае трудностей.

– Ты мужик и в любом случае должен им оставаться, трудности только закаляют волю и силу человека, – отец говорил серьёзно, но не громыхал голосом – зачем излишне пугать новобранца, как сам же и сказал, увидев взгляд Михаила. Саша, довольный, что наконец-то отец признал его взрослым, о трудностях и страхах не думал. К тому же после рассказа Насти о Киеве у него было приподнятое настроение. Он точно решил, что в конце августа съездит в Киев, пусть будет сюрприз Матильде, ей к тому времени снимут гипс, и они вместе погуляют по Крещатику. Саша с волнением вспоминал поездку в Ипатьевский монастырь, в Плёс, перед его глазами всплывали картины разговоров с Матильдой, ему виделись её грустные глаза, то удивленные, то испуганные, но всегда грустные. Печальная улыбка девушки не давала ему покоя, он даже Веру спрашивал, почему Матильда такая печальная, но Вера отмахнулась от него, сказав, что настроение девушек порой как ранняя весна – то веселое, то грустное, а причина не всегда понятна, может быть, это ожидание любви – и Верочка засмеялась, сказав эти слова. Вот за них-то и ухватился Саша, как за спасательную соломинку: Матильда пребывает в ожидании любви и поэтому трогательно печальна. Его влекло к Матильде, и он боялся своего чувства, начинал себе напоминать, что Настя ему нравится больше, что она интереснее, потому что много знает, но другой голос ему говорил, что Матильда красивее Насти и знает она не меньше, просто у неё другие интересы. За размышлениями, кто лучше для него – Настя или Матильда, Саша забыл про свои обязанности подбрасывать дрова в металлический ящик (путешественники разжигали костер в нем и называли его «очаг»), забыл про суп в котелке, а между тем очаг почти погас без дров. Взрослые мужики, наблюдая за ним, посмеивались.

– Семён, Сашка влюбился, мечтает, по сторонам не смотрит, в очаг тоже не глядит, думку думает. Ты хотя бы зазнобу его видел?

– Слышал только, умная больно она, историком хочет быть, – улыбнулся в усы Семен.

– Вот это пара будет – она историк, он корабельный мастер. Сашка, хватит мечтать, – крикнул дядька Петро, – в очаг подбрось дровишек, а то суп нам не сваришь. Уши надеру, если голодными оставишь, – и захохотал своей шутке.

Саша повернул голову на смех, ничего не ответил, но и дров в очаг не подбросил. К нему подошел Михаил и хлопнул по плечу:

– Все мы были молоды, все любили в первый или второй раз, но свои обязанности не надо забывать. Дрова подбрось, огнь погас.

Саша посмотрел на него, на очаг, засмеялся:

– Сейчас подброшу, а суп уже готов. Хорошо на свежем воздухе, от красоты вокруг дух захватывает, вот я и задумался. А вы что подумали?

– Молодец, сынок, ловко ушел от ответа, – улыбнулся отец. – Нечего всем знать, о чем головушка болит у добра молодца.

Вернулись из путешествия по реке с рыбой соленой и вяленой, в бодром настроении, за ужином Семен сказал жене Раисе и младшему сыну Ваське, что из Сашки получился настоящий сплавщик, не подвел отца. Мать растрогалась и похвалила сына, сказала, что она была в нем уверена, не может быть их сын слабым. Воспользовавшись хорошим настроением родителей, Саша заявил, что хочет на несколько дней съездить в Киев.

– Незачем ехать в Киев, до начала учебного года осталось десять дней, ты скоро уедешь в Ленинград, а у нас еще дома надо сделать ремонт, – строго сказал отец. – Возражения не принимаются, следующим летом съездишь, если не передумаешь и да если денег на поездку заработаешь, – добавил он более строгим голосом. Мать поддержала отца на счёт ремонта, на сына посмотрела ласково и сказала, что поездку в Киев лучше отложить на следующее лето. Остаток каникул у Саши прошел в ремонтных работах, скрашивали ему суровые будни мечты о встрече с Матильдой в Ленинграде. У Веры он узнал адрес общежития, в котором они живут, и твёрдо решил, что в первую же неделю учебного года приедет к девчонкам в гости, чем всех их удивит, пригласит Матильду погулять по городу и предложит ей дружбу. Настроение его поднялось от такого важного решения, ремонтные работы уже не казались ему обузой и тяжким делом. «Как все-таки хорошо, когда принято решение, которое приносит удовлетворение», – вдруг подумал Саша. О Насте он теперь думал как о своей бывшей однокласснице, умной, мудрой, доброй.

– И как о хорошем друге, – добавил он вслух.

XXVIII

Руслан в приподнятом настроении подходил к общежитию, он на «отлично» сдал все экзамены, его пригласили в деканат и подтвердили, что документы о его поступлении в аспирантуру по окончании пятого курса переданы в соответствующие инстанции и есть уверенность, что будет положительное решение, однако заместитель декана Зоя Петровна напутствовала его словами:

– Руслан, расслабляться нельзя, пятый курс очень сложный, допущенная оплошность будет стоить дорого – в аспирантуру не попадешь.

Слушая Зою Петровну, он согласно кивал головой и говорил:

– Да-да, Зоя Петровна, я всё понимаю, никаких поблажек себе, только отличная учеба и примерное поведение; да-да, я буду стараться, спасибо Вам за поддержку моей кандидатуры; да, я оправдаю Ваше доверие.

Зоя Петровна смотрела на него и думала: «Молодой, перспективный, но не понимает, что только усидчивостью в науке ничего не добьёшься, необходимы талант и немножко связей нужных людей, которые дружелюбно отнесутся к твоей научной работе, вовремя напишут хороший отзыв в специальной литературе и не будут сыпать на защите каверзными вопросами. Факультет должен каждый год предлагать кандидатуры в аспирантуру, а этот мальчик по баллам лучший кандидат. На этапе рассмотрения его кандидатуры нам за своего кандидата не стыдно, а как будет дальше, зависит от него самого и фортуны».

– Хорошего летнего отдыха, Руслан, и помни, о чём мы говорили, – она встала из-за стола. – Мне пора на совещание у декана.

– Зоя Петровна, спасибо Вам за поддержку, до свидания, – сияющей улыбкой одарил замдекана Руслан и вышел из кабинета. Он был сейчас самым счастливым человеком на Земле! «Надо зайти к Кате, обрадовать её, что мои документы отдали и есть огромный шанс стать аспирантом, и значит, я остаюсь в Ленинграде еще на несколько лет! Надо пригласить её в кафе, может, она согласится на бокал шампанского, ах, Катя-Катенька, любимая моя!» – и он шёл и напевал: – Ах, Катя-Катенька, любимая моя!

До общежития оставалось не более пятидесяти метров, когда он увидел Матильду. Настроение испортилось, он остановился, сердитый и на нее и на себя, зло подумал: «Как не вовремя сейчас эта встреча, противная навязчивая девчонка, не понимает, что она мне не нужна». Он резко развернулся и направился в противоположную от общежития сторону, но Матильда этот маневр заметила и побежала за ним.

– Руслан, подожди, нам надо поговорить, – голос её дрожал, в нём слышались слёзы, она тяжело дышала, а он шаг не замедлил, продолжал трусливо (сам себе сказал это) убегать от неё, но пройдя метров сто, резко остановился, Матильда на бегу врезалась в него и чуть не упала. Он стоял и зло смотрел на девушку. Молчал. Она тоже молчала, дышала тяжело и слегка покачивалась.

– Руслан, давай сядем на скамейку и поговорим, мне надо тебе важное сказать, – она огляделась по сторонам. – Вон там есть свободная скамейка, – указала рукой в направлении вперед. Они подошли к скамейке, Матильда села на неё, а Руслан остался стоять, с грозным и недовольным видом возвышаясь над девушкой, тем самым был в выигрышной по сравнению с ней позиции. Она смотрела на него снизу вверх; и её поза, и её взгляд вызывали в нём презрение и желание быстрее закончить этот разговор.

– Что важного ты хочешь мне сообщить? – сердитый тон и презрительный взгляд, по его мнению, должны были остановить Матильду, если у неё есть гордость.

– Руслан, мы с тобой уже не встречались две недели, ты меня избегаешь… – начала говорить Матильда, и её голос предательски задрожал. – Руслан, я тебя люблю и не могу без тебя, – на её глазах появились слёзы.

– Я не люблю тебя, – спокойно ответил Руслан, – ты мне не интересна.

– Но у нас же с тобой была близость, значит, ты меня любишь, – жалобно говорила Матильда.

– Близость и любовь между собой далеко не всегда связаны. Бывает просто секс – и всё. У нас был секс, только секс, – с сарказмом тихо ответил он и снова повторил: – только секс. Ты мне не интересна, и я тебя не люблю. Больше не приставай ко мне, поняла? Живи своей жизнью.

Матильда слушала его, не перебивая, с каждым его словом вжималась в скамейку, будто хотела в ней раствориться, закрыла лицо руками и заплакала. Руслан стоял всё так же, возвышаясь над ней, презрительным взглядом смотрел и думал о том, что зря связался с малолеткой – будет теперь бегать за ним, надо её отшить раз и навсегда, надо только сказать что-то такое, чтобы она больше не лезла в его жизнь.

Пока он думал, Матильда плакать перестала.

– Ты не можешь так поступить, – возбужденно заговорила она. – Я беременная, ты не можешь меня оставить.

– Не дави на жалость, Матильда, мне не нужен ребенок, ни сейчас, ни потом, да и не мой он, может быть. Избавься от беременности. Не знаешь как – спроси у матери, – Руслан говорил спокойно.

– Как ты можешь так говорить, ты у меня первый и единственный…

– Первый – да, согласен, но единственный ли – не уверен. Легла со мной – можешь лечь с другими, – ехидно улыбался Руслан. – Если будешь приставать ко мне со своей беременностью, я тебе устрою такое, что сама не захочешь говорить об этом, опозорю перед всем институтом, – он развернулся и пошёл прочь от Матильды. Он навсегда вычеркнул из своего сердца эту черноволосую красотку – так говорил он о Матильде своему другу Михаилу, когда отправлялся к ней на свидание.

Руслан шёл быстро и, отмахнувшись от неприятного разговора, пытался вернуть себе прежний радужный настрой, но даже воспоминание о Кате не помогло ему вернуться в благостное расположение духа. Руслан шёл по аллее, на ней гуляли мамы с малышами; молодые пары, взявшись за руки, медленным прогулочным шагом двигались, не замечая никого и ничего вокруг; с работы спешили домой женщины, несущие полные сумки, и неспешно шли мужчины. Ничего необычного на аллее не было, всё так, как ежедневно. Руслан по этой аллее ходил множество раз – и один, и друзьями-студентами, и с девушками, которые были у него или с которыми он пытался завести романтические отношения. Сегодня настроение было плохим, и плохим настолько, что ему казалось, он готов порвать любого, кто к нему сейчас обратится. От досады он скрипнул зубами и тихо зарычал.

– Руслан Евгеньевич Мышловец?

Руслан понял, что эти слова адресованы ему, лишь когда вопрос прозвучал второй раз. Он повернул голову на голос и увидел, что рядом с ним с двух сторон стоят два мужчины, как близнецы-братья одинаково одетые; ему в этот миг показалось, что и внешне они похожи.

– Да, я. Чем обязан? – спросил он недовольным голосом.

– Культурный молодой человек, поладим, – тихо сказал один мужчина другому, тот согласно кивнул головой. – Вот там скамеечка есть, присядем, поговорить надо, – доброжелательно сказал тот, кто был справа от Руслана. Только сейчас Руслан заметил, что мужчины стоят так близко к нему, что вырваться он от них не сможет, они его держат своими телами, а руки их лежат на его локтях.

– Тихо, тихо, не спеши, убежать не получится, догоним, – негромко сказал тот, который стоял от него слева. – На скамеечку присядем, вон на ту, – показал он рукой вперёд, – поговорим.

В голове у Руслана сначала был вакуум, ни одной мысли, но пока шли к скамеечке, вдруг появилась мысль: «Это Матильда подговорила кого-то меня попугать! – и он улыбнулся. – Вот дура девка, ну я тебе покажу!»

– Руслан Евгеньевич, у нас к вам предложение о сотрудничестве, – произнёс мужчина, который был справа, после размещения троицы на свободной скамейке. Руслан обратил внимание, что скамеечка стоит весьма неудачно: рядом нет других скамеек и нет людей, можешь даже не пытаться кричать – никто не поможет.

– С кем сотрудничать? – набравшись храбрости, сипло спросил Руслан.

– С органами госбезопасности, – дружелюбно улыбаясь, ответил тот, что слева.

Ноги Руслана подкосились и задрожали (позже, вспоминая этот момент, он удивлялся: «Как могли подкоситься ноги, если сидел?» Но ощущение у него было именно это: ноги подкосились!). По спине у Руслана побежала холодная струйка пота, она катилась быстро и остановилась, наткнувшись на резинку трусов; ему показалось, что он слышит столкновение струйки пота и резинки трусов; одновременно со столкновением струйки и резинки внутри его грудной клетки стало жарко, словно загорелся костёр, его сдавило удушье, он начал как рыба хватать воздух ртом, но воздуха не чувствовал и наконец захрипел, в голове зашумело, и всё…

– Культурный, но слабонервный, – услышал Руслан и почувствовал запах нашатырного спирта, открыл глаза. Он сидит на той же скамейке, по бокам те же мужчины.

– Очнулся, вот хорошо! – глядя в глаза Руслану, сказал тот, что слева. – Хорошо, что культурный, плохо, что слабонервный. Но жребий выпал тебе, будем отрабатывать. Органы госбезопасности страны оказывают тебе честь и призывают послужить Отечеству.

– Как послужить? – еле ворочая языком, спросил Руслан. Он начал успокаиваться, думал: «Бить не будут, советскую власть я не ругаю, с иностранцами не общаюсь, так что компромата на меня нет. Могу и отказаться от сотрудничества».

– Служба простая: будешь нам определенным способом сообщать о своих друзьях, однокурсниках и преподавателях интересную информацию. Весь вред стране приносит интеллигенция, будоража народ своими высказываниями о недовольстве советской властью, попав под влияние западной пропаганды, слушая запрещенные радиостанции. А наша задача – уберечь народ от смуты. Много смут было в стране, нельзя допустить новые.

– У меня и друзей-то – раз, два и обчелся, и никто из них ничего не слушает, – вновь подал голос Руслан, надеясь так уклониться от сотрудничества с органами.

– Наивный человек, – сказал тот, что слева, тому, что справа, – он думает, что мы о нём ничего не знаем, – и недобро усмехнулся.

– Слушай, новоявленный Дон Жуан, – строго сказал тот, что справа, – мы знаем, что ты хочешь учиться в аспирантуре, значит, хочешь быть ученым, оказаться в рядах умных и известных людей, бывать на симпозиумах и других мероприятиях за границей. Это всё может сбыться, а может и нет. Выбор за тобой. Дискредитировать тебя не составит никакого труда, используя только одно твоё аморальное поведение, порочащее честь комсомольца и студента-филолога, – мужчина говорил это спокойным голосом, а у Руслана в голове металось сразу несколько мыслей одновременно, они сталкивались и разлетались в стороны, дробились на отдельные слова, а потом выстраивались в предложение: «Знают про аспирантуру… аморалка – это про что?.. Матильда рассказала… она сама из органов… подстава… сволочь девка… или Мишка… может, он агент… странный он какой-то… что делать?.. От аспирантуры нельзя отказываться, надо соглашаться…»

– Я вижу, у тебя идет мыслительный процесс, и чтобы он завершился с нужным нам всем итогом, добавлю аргументов про аморалку, но она граничит с уголовкой. Ты любвеобильный малый, тебе нравятся девственницы, простушки, так сказать, наивные влюбленные дурочки. Ты умеешь девчонкам закружить головы стихами, цветами и бокалом шампанского, перед тем как уложить в кровать для лишения девственности. Красиво и романтично, им это нравилось. В бокал с вином ты им подсыпал чуть-чуть порошка, затуманивавшего сознание девушек, – немного, никогда не перебарщивал с дозой, и ни одна из девушек сознания не лишалась, тут ты действовал очень осторожно, молодец, – ерничая, говорил тот, что справа. – Попытка отрицать всё услышанное бесполезна, вот список твоих наивных жертв: Маша Черноскутова, Зина Лановая, Лада Шелехова, продолжать? – спросил он, глядя на вытянувшееся от удивления лицо Руслана.

– Нет, не надо. Но я со всеми ними расстался мирно, они не предъявляли мне претензий, – жалко как-то прозвучало.

– Да и нам, честно говоря, не интересна их судьба, – ответил тот, что справа. – Но ты, потеряв стыд и страх, обидел юную родственницу очень важных людей, они тебе этого не простят, если узнают. Лучше соглашайся сотрудничать, а мы всё сделаем, чтобы эти уважаемые люди не узнали об обиде, которую ты им причинил.

Руслан сидел с поникшей головой, она была тяжелая, ему казалось, в ней перекатываются справа налево горящие угли, в глазах потемнело, и он почувствовал дурноту: еще миг – и его вырвет.

– Меня тошнит, – тихо сказал он.

– Выпей воды, – ему протянули фляжку, он сделал глоток, вдохнул, выдохнул, отпустило.

– Кто эта девушка? – спросил он шепотом.

– Матильда Пуштинская, – так же шепотом прозвучал ответ.

– А кто её родители?

– Из органов госбезопасности. Поверь на слово, очень влиятельные люди.

– Что я должен делать? – обреченно спросил Руслан.

– Сейчас идти в общежитие, успокоиться, никому ни слова о нашей встрече и разговоре. Как можно быстрее уехать на каникулы в родной город. Хорошо отдохнуть, набраться сил. В начале сентября с тобой свяжется наш человек и расскажет, как будешь работать. Награда за работу – аспирантура, карьера ученого, обеспеченная жизнь. Вздумаешь сбежать – забвение, жизнь изгоя, ни работы, ни денег. Перевод в вуз другого города, хоть в России, хоть в другой республике, не поможет – наши органы везде и достанут любого человека в любом месте. Да и перевестись тебе никто не позволит, то есть забрать документы из института сможешь, сдать в другой – нет. Но и большее: ты не сможешь закончить и этот вуз, тебя просто отчислят. За аморалку с уголовным оттенком. Вы всё поняли, Руслан Евгеньевич? – взгляд мужчины был пробирающим до глубин, ранее неведомых Руслану, и он, мокрый от холодного пота, слабо кивнул головой.

– На сегодня достаточно. До свидания, Руслан Евгеньевич. Надеемся на взаимовыгодное сотрудничество, – мужчины одновременно встали и ушли.

Руслан сидел на скамейке, обмякший телом, в смятенном состоянии, тяжело дышал. Рядом оказалась пожилая женщина – он еще подумал: «Как из-под земли появилась…»

– Тебе плохо? – тревожно спросила она. – Может, скорую помощь вызвать? Ты бледный и дышишь тяжело, – присела рядом, сочувственно смотрит.

– Спасибо, не надо, – натянуто улыбаясь, ответил Руслан старушке, – отдохну и пойду, – отвернулся от неё и сердито подумал: «Может, она тоже из органов?..»

Сердобольная старушка еще немного посидела на скамеечке и тихо, не попрощавшись, ушла.

Руслан сидел на скамейке и понимал, что идти в общежитие он не может, и Катю он видеть сейчас не хочет. Катя – девушка-праздник, ей надо, чтобы везде было весело и радостно, она совершенно не выносит рядом с собой серьёзных людей, а грустных и печальных обходит за несколько километров, и друзьям дает совет: «Хотите жить радостно – общайтесь только с приятными вам людьми и никогда не общайтесь с теми, у кого всё плохо, иначе всё плохо будет и у вас, подобное притягивает подобное!»

Жизнь Руслана несколько минут назад изменилась – это он понимает, и ему надо свыкнуться сначала с этой мыслью, а потом и с новой жизнью. В этот самый миг он понял, что изгоем он стал сейчас, теперь он будет притворяться всегда, бояться себя выдать, что он доносчик, и бояться, что его обманут, и аспирантуру он не получит – разоблачат, и от него отвернутся все, и так далее, и так далее…

От размышлений о печальном своём существовании его отвлекла, как огнём обожгла, мысль: «А что же делать теперь с Матильдой? Мне теперь на ней жениться надо?! Почему же я не спросил у этих мужиков?!! – и от досады он постучал себе по голове: – Болван! Завтра пойду к ней в общежитие, поговорю с ней». Приняв это, как ему казалось, спасительное решение, он поднялся с места и сделал несколько шагов по аллее, но его вдруг охватила паника, и он снова практически упал на скамейку, потер лицо левой рукой, а правой схватился за грудь с левой стороны и застонал. «Что же мне делать? Как я ей объясню, что через несколько часов после всего, что ей наговорил, предлагаю выйти за меня замуж? Нет, нельзя к ней идти. По крайней мере, до сентября», – с этой мыслью Руслан отправился в общежитие, а на другой день с утра он побывал у Кати, сообщил ей, что получил телеграмму: у него заболел отец, и ему срочно надо уехать, так что совместные две недели каникул отменяются, он просит её простить его… Выглядел Руслан удрученным и крайне расстроенным, Катя поверила ему, а так как его проблемы её не касались, она легко простилась с Русланом, сказав, что проводить его на поезд не сможет – она вечером идет на концерт популярного ВИА «Цветы».

Руслан облегченно вздохнул: теперь он действительно может спокойно, насколько это возможно в его состоянии, уехать домой. Но мучения его в этот день не закончились: оказывается, Миша вчера не уехал на каникулы, а всю ночь прогулял с компанией студентов второго курса, они плавали на прогулочных катерах, смотрели разведение мостов, а рассвет встречали в Летнем саду.

– Представляешь, мы спали на скамейках в Летнем саду, по двое на скамейке, в обнимку с девчонками. Мне такая пышечка Танька досталась, что я глаз не сомкнул, а потом мы поехали к ним в общежитие, но вахтер нас не пустил, и мы снова гуляли, – говорил Мишка, довольно улыбаясь, и в этот момент он был похож на кота, объевшегося сметаны. Руслан молчал, отвернувшись к стене.

Миша потрогал его за плечо:

– Ты чего такой смурной? Поругался с Катькой или не удалось охмурить её? Не дала, что ли? – он мерзко засмеялся. – Вообще пора бы, Руся, чтобы какая-нибудь девка по морде тебе дала, отомстила за всё их племя несчастное. Даже мне противно, что ты с ними делаешь, – он толкнул Руслана в плечо и отошел от него, сел на кровать.

Руслана охватил гнев такой силы, что он готов был Мишку убить, подскочил с кровати, одним шагом оказался возле него и замахнулся кулаком.

– Мразь, противно ему, за девок обидно!.. А кто всё подстраивал, подглядывал и обсмеивал их? – зло шипел Руслан.

Миша, продолжая мерзко улыбаться, в ответ ему тихо прошипел:

– Бей, если сможешь ударить, трус. Я сообщу в деканат, и аспирантуры тебе не видать как своих ушей.

Мишка захохотал и долго еще смеялся, а Руслан стоял с поднятой рукой и дрожал от бессилия и злобы. Он вдруг понял, что Мишка его враг, но враг такой, которому нельзя об этом открыто сказать, и острой болью пронзила Руслана мысль, что это Мишка сдал его.

– Еще руки об тебя марать… Ты мне больше не друг, – Руслан сказал это тихо и отошел.

Миша перестал смеяться и спокойно ответил:

– А мы и не были друзьями. Но жить мы будем в одной комнате и в следующем учебном году. И портить девчонок я тебе больше не дам.

– А с чего это ты вдруг чистоплюем стал? – устало спросил Руслан.

– Надоело смотреть на твое распутство, – тем же тоном ответил Миша.

Руслан вышел из комнаты, тихо прикрыв дверь. Он шел, не зная куда, каждый шаг отдавался болью в голове, и как вспышка молнии пронеслась мысль: «Я тебе отомщу, придет время! Ты мне жизнь сломал, но будет и на моей улице праздник, как в аду гореть будешь, такую я тебе месть придумаю!» Но легче ему не стало от таких планов – стало страшно, потому что до его сознания дошло: именно Мишка – это тот, через кого он будет получать задания, и это для него еще более болезненно, чем если бы это был незнакомый человек.

XXIX

Настя познакомила Веру и Сашу со своими новыми друзьями, и все они понравились друг другу. У парней возник взаимный профессиональный интерес, когда они узнали, что Саша учится в Корабелке и будет кораблестроителем, а Юра в Бауманке учится на факультете, готовящем специалистов для космической отрасли, он будет инженером-конструктором и, как он шепотом добавил, – специальных машин, давая таким образом понять друзьям о своей причастности в будущем к величию страны. У девушек общий интерес – это их профессия и вуз, в котором они учатся. Договорились, что вместе поедут одним поездом до Москвы, где останется Юра, но днём компания побывает на Красной площади, полюбуются Кремлём, Государственным историческим музеем и собором Василия Блаженного.

– А также побываем в мавзолее Ленина, – добавил Юра. Настя отказалась идти в мавзолей, тихо сказала, что боится смотреть на покойника.

Юра удивленно посмотрел на неё и сказал:

– Так это же мумия. Он как будто спит, никогда не скажешь, что мертвый человек лежит, если не знаешь.

Она грустно улыбнулась.

– Некрасиво подглядывать за спящим человеком, – и тихо добавила: – вы идите в мавзолей, я на площади погуляю.

В Москве были первый раз Настя и Саша с Верой, а Маша уже приезжала к брату на зимних каникулах пару раз, но летнюю столицу еще не видела. Хотя заканчивался август, в Москве деревья были зеленые, и желтые листья почти не встречались – по крайней мере, в центре города, не то, что в Костроме, – там правила бал красавица осень, одевшая деревья в пестрый наряд.

Вечерним поездом друзья уезжали в Ленинград, их провожал Юра. Он за руку попрощался с Сашей, они договорились встретиться в один из выходных дней в ближайшее время: у Саши есть важная для Юры книга по специальной литературе. Машу он обнял, всем пожелал хорошей дороги и общения. Долгим взглядом смотрел на Настю, но ничего лично для неё не добавил. Она отметила его внимание к себе, но значения ему не придала.

До общежития девушки добрались быстро. Там бурлила жизнь – шло переселение всех и вся, менялось размещение студентов. В комнату, в которой на прошлом курсе жили девушки, заселили первокурсников, а второй курс перевели в другое крыло здания, там комнаты были просторнее и светлее. Летом сделали ремонт и заменили мебель, в комнатах стало уютно: кровати с деревянными спинками, книжный шкаф со стеклянными дверцами, плательный шкаф и письменный стол, вся мебель лакированная, темно-шоколадного цвета. Настя смотрела на эту красоту и радовалась тихо, а Вера эмоции проявляла бурно:

– Настя, смотри, какая красота! Всё блестит! Здесь лучше, чем у нас дома, у нас такой мебели нет. Ну, чего ты молчишь? – обратилась она к подруге.

– Любуюсь, мне нравится, но это с нами будет теперь всегда. Пойдём к Казанскому собору сходим, мне так хочется порисовать, меня рядом с ним вдохновение окутывает, – тихо говорила Настя и сияла счастливой улыбкой. – Я очень рада, что опять здесь, в Ленинграде, я только сейчас поняла, как я скучала по нему.

Настя и Вера приехали первыми, ни Ингрид, ни Матильды еще не было. Разложив вещи в шкаф, подружки пошли на встречу с Казанским собором, на столе оставили записку для подруг.

Настя вдохновенно рисовала, а Вера расхаживала неподалёку и смотрела по сторонам; устав ходить, присела рядом с Настей на скамейку и мечтательно сказала:

– Вот бы навсегда остаться в Ленинграде.

Настя не отвечала подруге, увлеченная процессом рисования, а Вере одной стало скучно, и она опять заговорила:

– Хорошо тебе, Настя, у тебя есть увлечение, ты можешь переключать своё внимание с учёбы на рисование и наоборот, ничего тебя больше не интересует. Я так не могу, мне хочется влюбиться и выйти замуж, родить детей, чтобы в доме было весело и все были счастливы.

Настя молчала, Вера тихо говорила вслух, но разговаривала она, получается, сама с собой. Вдруг раздается возбужденный возглас Веры:

– Руслан пошёл, смотри, Руслан пошёл, – и она толкнула Настю, и та от неожиданности карандашом провела жирную линию по уже почти готовому рисунку.

– Вера, что ты наделала! – сердито сказала Настя и подняла глаза на подругу; у той рот был открыт, она махала рукой в сторону, показывая, куда пошёл Руслан.

– И что особенного в том, что здесь прошёл Руслан? – спокойно спросила Настя у Веры. Та закрыла рот и уставилась на Настю, озадаченно посмотрела по сторонам и сказала шепотом:

– Я почему-то испугалась, когда его увидела. Он шёл странной походкой, петлял как заяц, хотела с ним поздороваться, но он посмотрел мимо меня и прошёл. Ой, – она зажала рот руками, – а ты узнала у Матильды, что между ними произошло? Я и забыла у тебя спросить, пока мы дома были, – и Вера и с волнением посмотрела на Настю.

– Узнала. Матильда хотела его попугать, но у неё не получилось, они расстались. Думаю, это лучший вариант для неё, от такой особи надо подальше держаться, – Настя наклонила голову к рисунку. – Из-за этого Руслана рисунок испортила… – она говорила спокойно, но Вера поняла, что подруга огорчилась.

– Настя, прости меня, я не хотела. А Матильда правда беременная?

– Нет, не беременная, я же тебе сказала, что она хотела попугать Руслана, она его любит и боится с ним расстаться.

– Настя, как ты можешь так спокойно рассуждать об этом? Руслан подлец, он обманул Матильду…

– Давай не будем судить о том, о чём не знаем. Мы не знаем, как всё между ними было, – Настя поднялась со скамейки. – Пойдем в общежитие, может, уже и подруги наши приехали, – и строго продолжила: – И прошу тебя, не трогай Матильду, что захочет рассказать – расскажет, и не говори, что видела сейчас Руслана.

Настя шла, не оглядываясь, а Вера, постояв немного и переваривая в мыслях то, что потребовала, а не попросила от неё Настя, молча пошла за ней. Она думала о том, что у неё уж точно не получится так, как у Матильды, она не будет пугать своего любимого, если он её разлюбит, а гордо уйдёт в сторону. Настя, как будто подслушав её мысли, вдруг сказала:

– Очень просто судить человека и его поступки, особенно девушек, думая, что уж со мной точно ничего подобного не случится. В жизни всё сложнее, чем в книгах пишут.

– Ты откуда знаешь? Ты же не влюблялась ни разу, никто тебя не бросал, – удивилась Вера.

– Память прошлого, наверное, – загадочно, как показалось Вере, ответила Настя.

– Вот уж чего я не понимаю – так это память прошлого, – сердито буркнула Вера. – Мне надо сменить профессию учителя истории на учителя литературы, там точно нет никакой памяти прошлого.

– Вот это ты загнула, – засмеялась Настя. – В литературе как раз очень-очень много памяти прошлого. Но дискуссию придётся прекратить, мы пришли.

А в комнате их ждал сюрприз – две новенькие девушки. От неожиданности встречи с незнакомками Настя и Вера замерли в дверях, мгновение спустя начали пятиться назад, и Вера сказала, что они, наверное, не в свою комнату вошли. Вышли, посмотрели на номер комнаты – их комната, и снова открыли дверь.

– Здравствуйте, – сказала Настя. – А почему вас к нам поселили? С нами будут жить наши подруги, они еще не приехали.

– Здравствуйте, меня зовут Катя, а её Лера, – ответила голубоглазая девушка со светлыми прямыми волосами, стройная, невысокого роста. Девушка, которую она назвала Лерой, была полная её противоположность: черные волосы слегка кудрявятся, темные глаза, рост выше среднего, полноватая.

Вера Разумовская, посмотрев на Катю и Леру, обратившись к Насте, сказала:

– Настя, ты только посмотри: имена другие, а внешность почти как у наших подруг. Метаморфозы жизни. Но где Ингрид и Матильда?

– Узнаем завтра в деканате, если до ночи девчонки не появятся, – ответила расстроенная случившимся Настя.

Второй сюрприз они получили вечером. Катя с Лерой ушли в гости к девушкам из своей группы, Настя читала «Повесть временных лет», Вера писала письмо родителям. Было около двадцати часов, когда распахнулась дверь в комнату (она была не закрыта на замок), и на пороге появилась Матильда в сногсшибательном светлом брючном костюме, в руках она держала плащ-пелерину, за её спиной был Богдан. Матильда, бросив плащ на стул возле дверей, бросилась к подругам, обняла их обеих и заплакала. Богдан вошёл в комнату, поздоровался и присел на стул, наблюдая за встречей.

– Матильда, что случилось? Где ты была? Где вы с Ингрид будете жить? – сыпались вопросы, но Матильда только крутила головой и плакала.

– К нам заселили других девушек, – сказала Вера. Матильда не отвечала, а, всхлипывая, искала в кармане пиджака платок.

Заговорил Богдан:

– Матильда переведена в университет, это решение родителей. Жить она будет в общежитии университета, вы сможете продолжить общение, но понятно, что оно будет редким.

Настя и Вера, отстранившись от Матильды, посмотрели на Богдана. В комнате установилась тяжелая тишина, они обе, как потом признались друг другу, ощущали навалившуюся на плечи тяжесть. У Веры мелькнула мысль, что вот её мечта сбылась – она видит Богдана, а вторая эту мысль прогнала, зло заявив: мол, больше и не увидишь. Настя вспомнила, что Матильда ей летом говорила о своём желании уйти из института, чтобы не видеть Руслана, но тут же отогнала прочь эту мысль, ведь Богдан сказал, что это решение родителей, и Насте стало жарко от еще более шокирующей мысли: родители Матильды узнали о Руслане! О, что же там у неё было дома? Значит, поэтому она молчала, и не звонила, и не писала, бедная Матильда, как же ей было плохо!

– Настя, прости меня, что я не написала тебе и не позвонила. Я не могла это сделать, – всхлипывая, говорила Матильда и прошептала, повернувшись к Насте: – А куклу я не нашла.

– Девушки, предлагаю вам на этом сегодняшнюю встречу закончить, уже поздно. Приглашаю вас всех завтра в кино на фильм «Земля Санникова», – Богдан увидел слёзы в глазах Веры, улыбнулся и продолжил: – Плакать не надо, Матильда не на Луну улетела, а только на Васильевский остров перебралась.

Девушки трогательно распрощались, Матильда и Богдан вышли, а Вера упала на кровать и тихо заплакала, уткнувшись в подушку. Настя стояла посредине комнаты и моргала глазами, не понимая, что так сильно огорчило Веру. «Да, Матильда будет учиться в другом вузе, но как это мешает дружбе, если хотите дружить?» – недоумевала она.

– Вера, что случилось? Ты плачешь так, будто потеряла что-то? – тихо спросила Настя.

– Не что-то потеряла, а кого-то, – рыдая, ответила Вера. И Настя вслух повторила свою мысль: – Да, Матильда будет учиться в другом вузе, но как это мешает дружбе, если мы хотим дружить?

– Да не о Матильде я плачу, – Вера накрыла голову подушкой.

Настя стянула подушку, присела рядом.

– Задохнёшься под подушкой, и не узнаю я, о ком ты так горячо плачешь, – она улыбнулась.

– Всё ты знаешь, о Богдане, – Вера повернула к Насте зареванное лицо, – теперь я его никогда не увижу, была надежда, что будет к Матильде приезжать, а сейчас всё рухнуло, – и снова рыдания.

Настя продолжала улыбаться, бросила Вере подушку:

– А завтра кто приглашён в кино? Или ты не пойдёшь?

– Какое кино? – Вера удивленно смотрела на Настю.

– Да, влюблённость иногда лишает людей интеллекта, – опять улыбнулась Настя, – завтра мы с Богданом всей нашей компанией идем в кино.

– А я не слышала, – печально сказала Вера, – так расстроилась, что Матильда с нами больше не будет жить и я его не увижу.

Фильм всем понравился, полюбилась и песня из него, Вера часто её напевала. Но самое важное для неё было то, что с Богданом они стали встречаться, он приглашал её в театр, в кино, сначала они ходили компанией, вместе с ними бывали Матильда с Настей или кто-то из них, а потом Настя и Матильда под разными предлогами отказывались, и гуляла пара вдвоём. Первые встречи вдвоём были немножко неловкими для Веры, но вскоре неловкость ушла и они стали более трогательные, она рядом с Богданом таяла как свеча, ей так казалось; с ним было уютно и безопасно. Почему именно это определение ей пришло на ум («безопасно»), она себе объяснить не могла.

XXX

К новому году на имя Насти пришло письмо от Ингрид, она писала, что заболела в конце августа крупозным воспалением легких, перенесла его в тяжелейшей форме, получила осложнения, у неё астма и какие-то проблемы с сердцем, требуется реабилитация, пришлось оформить академический отпуск. Отца Ингрид переводят в Москву на работу в министерство, семья переедет в столицу к марту следующего года. Родители настояли, чтобы Ингрид переводилась в московский институт. Далее она сообщала свой адрес и писала, что как только устроится в Москве, напишет новый адрес. Сообщала, что скучала по девчонкам, очень сожалела, что спешно уехала на каникулы, забыла взять их адреса и не оставила им свой. Закончила письмо просьбой простить её и не обижаться, и что она очень надеется, что они ей ответят и расскажут, как сейчас живут, что нового в жизни каждой.

Настя с Верой подробно, насколько это возможно (не всё ведь можно рассказывать), написали Ингрид о новостях в своей жизни, о переводе Матильды в университет, пожелали Ингрид выздоровления, пообещали писать письма и просили им писать, они тоже скучали и очень надеются, что дружба их не прекратится.

На каникулах после зимней сессии подруги отдыхали порознь: Вера уехала в Кострому, Настя с Машей съездила в Москву в гости к Юре. Побывали на ВДНХ, Юра с энтузиазмом знакомил их с экспозицией «Промышленность СССР», были на спектакле в знаменитом «Современнике», но, видимо, устав на ВДНХ, удовольствия от спектакля не получили и разочарованные уехали в Ленинград. Юра очень старался понравиться, а Настя этого даже не заметила, это потом он так пошутил по поводу её приезда в Москву. После этой встречи Юра приезжал в Ленинград несколько раз, но встретиться с Настей не всегда получалось, она находила очень уважительный повод уклониться от встречи или после получаса, проведенных вместе, уходила, сославшись на большую занятость, так что Юре приходилось, если позволяли обстоятельства, общаться с Сашей или с сестрой или уезжать в Москву. Он пытался поговорить с Настей, но она делала вид, что не понимает, о чем он говорит. Юра решил отложить важный разговор с ней на лето, когда он приедет домой перед отъездом к месту распределения в Рыбинск. Он уже знал, что будет работать на приборостроительном заводе, и его распирала гордость: мечта сбывается, он будет чуть-чуть ближе к космосу, но пока держал в секрете эту информацию, боялся «сглазить». «У Насти будут каникулы, она будет не так занята, как сейчас, и мы поговорим, я скажу ей о своих чувствах», – вот такое принял решение Юра после очередной неудачной поездки в Ленинград. Скоро предстояла защита дипломной работы и сдача государственных экзаменов, и, думая об этих событиях, Юра усмехнулся: «Их надо сдать на отлично, а то приборостроительного мне завода не видать».

Не часто, но приходили письма от Ингрид, девушки на них всегда отвечали, но однажды письмо из Риги вернулось с отметкой «Адресат выбыл». Они поняли, что семья Ингрид переехала в Москву, но из столицы письмо от подруги не пришло, она снова потерялась.

– Настя, жалко, что связь с Ингрид оборвалась, – Вера задумчиво смотрела в окно. – А если она опять сильно заболела и не может написать? Попроси Юру в московскую справочную службу обратиться, мы же знаем её фамилию и узнаем адрес, а ты будешь в Москве и к ней съездишь, – Вера жалобно посмотрела на Настю, но та была занята, заканчивала доклад на студенческую конференцию и не слушала, что говорит Вера, тем более что в последнее время у Верочки появилась странность тихо разговаривать вслух – она так репетирует свои роли в студенческом спектакле. Не так давно на это обратила внимания Катя:

– Вера, вслух разговаривают только старые люди или артисты, репетируя роли. Ты репетируешь роль бабушки?

– Да, репетирую роль бабушки в спектакле, которая заговаривается, чем раздражает своего внука, и если я тебе надоела, значит, хорошо вошла в образ, – улыбнулась Вера.

– Что-то новенькое, – заметила Настя в тот раз; редкий случай, когда она не сидела, уткнувшись в книгу или конспект. – И как давно ты участвуешь в спектакле?

– Уже во втором играю, – ответила Вера. – Настя, я не могу, как ты, сидеть только над научной литературой, мне интересна живая жизнь, а не то, что быльем поросло. Я же не стремлюсь быть ученой, а буду работать в школе с детьми, а им нужен живой учитель, а не сухарь-профессор, извините, ваша светлость, – она присела в реверансе.

Настя рассмеялась:

– У каждого из нас своя дорога. Я хочу быть учёным историком, ты школьным учителем, все профессии важны, все профессии нужны. А вот Матильда решила стать искусствоведом, с третьего курса будет специализироваться по этой профессии, она хочет работать в Эрмитаже.

– В Эрмитаже интересно работать, но она же хотела в Киев вернуться, – удивилась Вера.

– Значит, планы поменялись, – ответила Настя.

– Настя, ты часто видишься с Матильдой? Она почему-то очень давно не приходила к нам, мне хочется её увидеть, она так интересно рассказывает об искусстве.

– Нет, мы обе очень заняты: я учебой, а у Матильды помимо учебы ещё и роман…

Настя не окончила фразу, её перебила Вера:

– С кем роман? С Сашкой Баратынским?

– Зачем спрашиваешь, если знаешь, с кем роман? – Настя подняла глаза на Веру и усмехнулась: – Ревнуешь Сашку?

– Вот ещё чего. Мне кажется, он не пара Матильде! – в запальчивости сказала Вера.

– Кто определяет и по какому принципу, кто кому пара, а кто нет? В прошлом определяли сословием, но у нас в стране нет сословий, у нас равенство и братство.

– Сашка из простой семьи, а ты знаешь, что за семья у Матильды?

– Догадываюсь, я видела их шофера. У простых людей личных шофёров не бывает, – Настя помолчала, а потом задала вопрос: – Матильда знает, что вы с Богданом встречаетесь?

– Мы же с Матильдой давно не виделись, не разговаривали, я не знаю, сказал ли ей об этом Богдан, – растерянно ответила Вера.

– Уверена, что сестре он ничего не сказал, – Настя посмотрела на Веру и серьёзно продолжила: – Следуя твоей логике, можно сказать, что и ты не пара Богдану.

Вера ничего не ответила Насте, она сразу погрустнела и задумалась над её словами, которые болью отозвались в её сердце. Действительно, она уже думала о неравенстве их отношений с Богданом, но отгоняла от себя эти мысли, говоря, что отношения могут закончиться ничем, ну влюбилась она, поплачет некоторое время, когда они с Богданом расстанутся, и всё. Всё изменилось недавно, весенним мартовским вечером, после балета «Спящая красавица» – Богдан признался ей в любви, и Вера тоже открылась ему в своих чувствах. Они любят друг друга, это главное, а не то, что скажут родители Богдана, они с ним уже взрослые и сами могут решать, с кем им быть. Так она думала до сегодняшнего разговора с Настей, но теперь её уверенность пошатнулась. Как, оказывается, странно: человек легко оценивает, кто кому не пара, но эти же критерии не применяет к себе. Вера запаниковала: она уж точно не пара Богдану, и если Матильда, влюбившись в Сашку, может, и не будет против Веры, то их родители точно не допустят, чтобы их сын, офицер военно-морского флота, женился на простой учительнице. Вера потеряла покой, а до возвращения Богдана еще два месяца, как дождаться, как дождаться его и снова услышать слова любви, и забыть о тревоге, о родителях…

После этого разговора Вера замкнулась в себе, но Настя не заметила перемены в настроении подруги. Настя занималась важным делом – она решала вопрос своего перевода на учебу в Ленинградский университет, где ей гарантировано занятие наукой, профессор Ильинский уже выдал рекомендации своему коллеге из университета, Настя решила изучать историю Великой Тартарии, а допуск к документам в архивах по этой теме можно получить только через университет.

XXXI

Руслан приехал в Ленинград совершенно разбитый, ему не удалось за время каникул отвлечься, в голове постоянно прокручивался разговор с незнакомцами из органов, он мысленно их называл «тот, что справа» и « тот, что слева». Пытался убедить себя, что ничего страшного не случилось – от него же не требуют никого убить. Какую информацию он может сообщать о студентах и преподавателях, в его голове не укладывалось, он мало с кем общался, кроме Миши; у него была цель серьёзного изучения русской словесности, он хотел в будущем стать знаменитым писателем, в книгах которого поднимаются сложные вопросы человеческих взаимоотношений, первую очередь между мужчиной и женщиной. Он решил на своём опыте испытать чувства влюблённости и подлости, измены и предательства. Он не заметил, как в этом опыте оказался не самостоятельным: к определённым поступкам его подталкивал Михаил, но Руслан этого не замечал до случая с Матильдой. Его разозлил и удивил настойчивый стук Михаила в дверь комнаты, когда Руслан и Матильда после близости лежали в кровати. Руслан негодовал, когда Матильда убежала,

Михаил и ещё двое пришедших с ним парней хохотали ей вслед. Когда Руслан попытался заступиться за девушку, один из парней его осадил, а остальные презрительно смотрели на него.

– Перестань дёргаться, вечером сходишь к ней и извинишься, а потом с ней прекратишь отношения, понял?

Руслан не понял, почему он должен понять, что надо прекратить отношения. Да, он не любит Матильду, но зачем рвать отношения так жестоко? Лучше всё сделать полюбовно, постепенно, объяснить девушке, что чувства прошли, как это у него уже было с другими девушками. Но ему не дали размышлять дальше.

– Заходи в комнату, постель убери, – сказал, ухмыляясь, не известный ему парень. Вся компания ввалилась в комнату, Руслан подошёл к кровати, но тот, который диктовал ему, что делать, схватил простыню и показал ее остальным:

– Смотрите, девушка была девственница, тем лучше! Руслан начал отбирать простыню, но парень держался за неё крепко, и они разорвали простыню на две части. Руслан выскочил из комнаты, красный и злой, он шёл быстро, не разбирая дороги, очнулся на Невском проспекте у Пассажа. Он не понимал, почему сегодня случилось так, как случилось. Бродил по городу, пытался себя успокоить, но это ему долго не удавалось. Вечером он действительно сходил к Матильде, купил ей несколько белых гвоздик. Она плакала и не хотела его прощать, всё просила объяснить, как там оказались парни и почему они себя вели по-хамски, но он молчал или тихо говорил, что не знает, почему это случилось, и просил его простить за всё. В последующие дни он избегал её, ссылаясь на экзамены. Снова и снова в памяти Руслана возникал этот страшный день, когда его подкараулила у общежития Матильда и наговорила про свою беременность, а он, испугавшись этой новости, испугавшись, что так потеряет Катю, а Катю он очень и очень любит, Катя – девушка-праздник, ему с ней хорошо и легко, она никогда не сердится и никогда не плачет, не то что Матильда, все эти мысли роем кружились в голове, а в это время он говорил злые слова Матильде, выгоняя её из своей жизни.

Когда Руслан вспоминал этот разговор с Матильдой позже, дома, на каникулах, ему виделись вся мерзость его поведения и её униженность, и он понимал, что в этот раз перед ним открылась в мрачных красках одна из мерзких сущностей человека, и этой мерзкой сущностью был он сам. Он скривил губы в печальной улыбке и подумал тогда: «Это богатый опыт взаимоотношений мужчины и женщины, ты этого хотел, но какую цену заплатишь за этот опыт, несчастный будущий писатель, ты пока не знаешь!»

Войдя в комнату, в которой они жили с Михаилом, Руслан увидел другого парня – небольшого роста, с рыжими волосами и веснушками на лице. Он улыбнулся вошедшему Руслану, и веснушки запрыгали на его лице, взгляд добрый и открытый, приветливый голос:

– Привет, а ты Руслан, да? Мне сказали, что я буду жить с Русланом с пятого курса, – и протянул руку: – Давай знакомиться, меня зовут Василий, я с четвертого курса.

– Руслан, – протянул он в ответ руку и как-то недоверчиво посмотрел на новосела, подумал: «Чему радуется, впервые видя человека? – а далее опять мысли покатились по накатанной дорожке: – Так это, наверное, тот, кто будет мне выдавать указания… – но Руслан себя тут же одернул: – Совсем от страха разум потерял… Не будет с тобой жить тот, кто будет указания выдавать. Зачем ему быть рядом с тобой?»

– Руслан, ты почему такой загруженный, я тебе не нравлюсь? – улыбаясь во весь рот и моргая веснушками, спросил Вася.

– Ты не девушка, чтобы мне нравиться, – натянуто улыбнулся Руслан. – Неожиданно всё как-то, я уже привык к Михаилу, а теперь надо снова привыкать.

Он вышел прогуляться, благо погода позволяла, на улице ему было спокойнее, чем в комнате. «Куда делся Мишка? Он так грозно со мной говорил перед отъездом на каникулы, что для меня загадка теперь, почему мы будем жить врозь… Или они ко мне для слежки подселили этого простака Васю?»

– Руслан Евгеньевич Мышловец? – звонкий девичий голос вывел Руслана из задумчивости. Перед ним стояла миниатюрная блондинка на высоких каблуках в мини-юбке и светлом жакете, небрежно наброшенном на плечи, она доброжелательно улыбалась ему.

– Да, я. А мы с вами знакомы? – и тут он понял, что задал глупый вопрос – он не знаком с ней, а она с ним знакома; внутренне напрягся, подумал: «Двух бед не бывать, а одной не миновать» – и выдавил из себя улыбку. Девушка, продолжая улыбаться, подхватила его под руку и сказала:

– Так будет правдоподобнее выглядеть наша задушевная беседа, – и, заглядывая ему в глаза, всем своим видом показывая прохожим, что встретилась парочка влюбленных, тихо защебетала: – Время от времени мы с вами будем встречаться, а сейчас я вам покажу номер телефона, вы его запомните и будете на него звонить по вторникам с девятнадцати до двадцати часов, – она развернула журнал «Огонек», во вкладке крупными цифрами был написан номер телефона, со стороны всё выглядело так, будто девушка показывает юноше что-то интересное в журнале и радостно ему объясняет, что именно, а он заинтересованно смотрит в журнал. – Запомнили? – спросила она.

– Да, – ответил он тихо. – Как вас зовут?

– Блондинка, – она улыбнулась. – Достаточно того, что я знаю, как вас зовут, – девушка обошла Руслана и встала с другой стороны, взяв его под руку, снова весело посмотрела на Руслана и продолжила тихим голосом: – Завтра вы зайдёте на кафедру, познакомитесь с доцентом Розенталем, он будет вас готовить для поступления в аспирантуру. Он известный ученый в стране, даст вам и знания, и рекомендации, но у него есть маленькая странность – выказывает недовольство действиями Правительства, пока очень робко, но вы же знаете – из искры возгорится пламя, а нам новый костер в стране не нужен. Вы будете передавать всё, о чем с вами будет беседовать Розенталь. Как вы это будете делать, вам расскажут по телефону, который вы теперь знаете. Вам всё понятно? – она озабоченно поглядела на Руслана, который в этот момент опять завис со своими печальными мыслями, что ему не отвертеться, влип навсегда, эти люди живым никого не отпускают…

Он посмотрел на девушку и серьёзно ответил:

– Да.

– Вы немногословны, но, может, это и к лучшему. До свидания, – она отпустила его локоть, махнула рукой и ушла в сторону, противоположную той, куда они шли вдвоём.

Руслан постоял немного один и, ссутулившись, направился в сторону Казанского собора. На аллее он заметил Веру и сидящую на скамейке Настю, но заметил настолько поздно, что свернуть или обойти девушек было невозможно, и он пошёл мимо них с рассеянным, будто бы ничего не видящим взглядом. Вера махала ему рукой, но он, не останавливаясь, прошел мимо. «Что же делать мне с Матильдой? – возник вопрос, и тут же пришел ответ: – Во вторник позвонишь по телефону и всё узнаешь, а пока сиди не дергайся и встречи с ней не ищи. Вторник через неделю!»

В деканате Руслану сказали, что Михаил забрал документы из института, в другой вуз перевелся, а Руслану необходимо было знать, куда исчез Миша, но он решил: придёт время – он с ним встретится и отомстит за сломанную жизнь, а сейчас хорошо, что Мишки нет рядом!

Доцент Розенталь оказался довольно молодым, ему не было и сорока лет, часто в разговоре Руслана называл коллегой, говорил, что у того большой потенциал, а Руслан отшучивался, что до коллеги ему шагать и шагать. Они говорили о русской и славянской литературе, об истории, о политике правящей элиты со времён глубокой древности до настоящего времени, о памятниках древней письменности и многом другом. Были еженедельные звонки Руслана по известному номеру, ему говорили, куда принести свои отчеты о беседах, иногда с ним встречалась Блондинка, тогда он получал новые вводные. Но он искренне не понимал, что крамольного в речах доцента. Всё, о чем они говорили, – это или обсуждалось в прессе (политическая ситуация) или в научной среде в специальных научных изданиях (литература, история). Не понимал этого Руслан до тех пор, пока Розенталь не завел разговор о цензуре и ограничении свободы слова, о психиатрических больницах, в которых содержатся неугодные властям люди, о нарушении, таким образом, свобод и прав человека. Руслан, далёкий от политики, был ошеломлён свалившейся на него информацией и ничего вразумительного ответить Розенталю на вопрос, как он относится к такого рода нарушениям, не смог. Розенталь улыбнулся и сказал:

– Поле не пахано, есть где развернуться, – похлопал Руслана по плечу и продолжил: – Мы с вами ещё на эту тему поговорим, коллега.

Сообщив содержание этого разговора по инстанции, Руслан со страхом ждал ответа, и ответ последовал: необходимо проявить интерес к затронутой Розенталем теме – видимо, он решил, что Руслана можно вовлечь в антисоветское движение; таким образом, органы смогут внедрить туда своего человека, Руслана, и через него узнавать задумки антисоветчиков. Руслан, получив эту установку, понял, что теперь он влип действительно на полную катушку – он должен будет служить двум «господам» одновременно: антисоветчикам и тем, кто советскую власть защищает. В голове у него не помещалось понимание этого, он не был ни актером по своей натуре, ни шпионом, эта категория людей ему никогда не нравилась. Новая волна ненависти к Михаилу захлестнула всё его нутро.

XXXII

Поезд на Витебский вокзал из Киева прибыл вовремя, у вагона Матильду встретил Богдан. Увидев расстроенное лицо сестры, он обнял её и тихо сказал:

– Моя любимая маленькая сестрёнка, не надо печалиться, всё, что ни делается, всё делается к лучшему.

– Пока только к худшему, надо всё начинать сначала, – Матильда прижалась к брату, заглянула ему в глаза и печально сказала: – Богдан, мне так плохо было дома.

Он гладил её, как маленькую, по голове и приговаривал:

– Всё проходит, и это пройдёт, едем, у нас сегодня много дел.

Матильда отстранилась от брата и сердитая пошла вперёд. Богдан предложил вещи временно оставить в камере хранения, поехать в университет, решить все формальности и вернуться позже за вещами. Матильда пожала плечами, ответив, что он лучше знает, что делать. Сдав вещи в камеру хранения, подошли к стоянке такси. На стоянке была большая очередь желающих уехать, одна за другой подъезжали машины, и очередь двигалась быстро. Вместе Богданом и Матильдой в салон авто села еще одна молодая пара, которой тоже надо было на Васильевский остров, чему обрадовался водитель: быстрее сделает рейс и снова вернется на вокзал. Матильда сидела очень серьёзная и, отвернувшись от брата, смотрела в окно автомобиля, задумалась и не услышала, когда Богдан сказал, что они приехали. Подъехали к главному корпусу университета на Университетской набережной, вышли из машины, Матильда остановилась и тяжело вздохнула, спросила:

– Богдан, а ты знаешь, куда идти и что делать?

– Не волнуйся, мы сейчас зайдем в деканат, получим список необходимых документов, съездим в пединститут, получим твои документы и вернёмся сюда. Мне сказали, что тебя оформят за один день, так как уже обо всём договорено.

– Отец или дед постарались, – тихо сказала Матильда.

– Не трать силы и здоровье на то, что изменить не можешь, по крайней мере, сейчас не можешь изменить. Контрпродуктивное занятие, – спокойно сказал брат.

– Богдан, а ты знаешь, за что меня сослали на остров? – Матильда улыбнулась.

– Шутишь – значит, выздоравливаешь, так врачи говорят. Мне не объясняли причины твоей, как ты говоришь, «ссылки». Какой бы ни была причина, я считаю, что учёба в университете тебе принесёт больше пользы в твоей карьере. Я узнал: на историческом факультете есть специальность «искусствоведение», рассмотри её всерьёз, мне думается, это будет интереснее археологии. Став искусствоведом, ты приобщишься к великой культуре и великой истории, работать сможешь в престижных музеях, может, даже в Эрмитаже.

Богдан говорил, а Матильда сначала пропустила слова мимо ушей, но услыхав про Эрмитаж, оживилась:

– Что ты сказал про Эрмитаж?

– Всё прослушала… Ладно, потом снова расскажу, а сейчас мы уже у дверей деканата.

Богдан оказался прав: все вопросы с переводом были решены за один день, только заселиться в общежитие не удалось, хотя документы на заселение были получены. Но в комнату можно было въехать не ранее тридцатого августа, пришлось им ехать в гостиницу.

Номер оказался приличный, в нем было даже уютно. Привезли из камеры хранения вещи, и Богдан предложил Матильде сходить в ресторан при гостинице поужинать, ведь весь день они были на ногах, перекусили только пирожком с капустой и чаем. В ресторане в это время народу было мало, командированный люд ещё не собрался, а посетители с улицы заходили сюда редко. Сделали заказ и молча смотрели друг на друга. Матильда не выдержала и зевнула:

– Устала я сегодня от беготни и хочу спать. Ты ко мне завтра приедешь?

– Я приеду к тебе тридцатого числа утром, перевезу тебя в общежитие. Ты отдыхай оставшиеся дни, погуляй по городу. У меня есть важные для меня дела.

Но заселилась Матильда в общежитие только тридцать первого августа, ближе к вечеру, Богдан раньше не смог приехать, ему пришлось выйти на службу, но в компенсацию за ожидание он предложил Матильде свозить её к подругам в пединститут, а на другой день всех девушек сводить в кино. Матильда от радости бросилась ему на шею и поцеловала в обе щёки, а он весело от неё отмахивался.

– Мало человеку надо для радости, это даже хорошо, – наконец отстранил он от себя сестру. – Я бы хотел с тобой в комнату к девушкам пройти и сам с ними поздороваться, мы давно не виделись, хочу увидеть, как они изменились за год, – говорил Богдан серьёзно, но глаза его улыбались, и мысленно он добавил: «И не надо знать тебе, моя милая сестра, что хочу увидеть Веру».

Они приехали в общежитие после двадцати часов, дежурный вахтер не хотел посторонних пускать в комнату к девушкам.

– Вызывайте, пусть выходят те, кто вам нужен, и никаких вам походов в комнату, – так заявил седой, в очках мужчина на просьбу Матильды пропустить к подругам.

Видя упорство вахтера, Богдан предложил сестре попросить вызвать подруг через какую-нибудь мимо проходящую девушку, но вахтёр вдруг обратил внимание на молодого офицера и приветливо сказал:

– Так вы вместе с барышней! Ну что вы сразу не сказали, проходите, пожалуйста, товарищ капитан, – и повернул вертушку для прохода.

Богдан поблагодарил его, они с Матильдой поднялись на четвертый этаж, подошли к комнате. Около двери Матильда остановилась, глубоко вдохнула и рывком открыла дверь. Потом были слёзы, множество вопросов и ответов. И вот наконец они вышли на улицу. Богдан шёл задумчивый, он вспоминал, как смотрела на него Вера, её взгляд пробирал его душу, в глазах девушку были и любовь, и восторг. И страх. «Чего она боится?» – подумал он. От мыслей о Вере его отвлекла Матильда:

– Мне будет не хватать Насти, она умная, даже мудрая, не смотри, что моя ровесница. Она мне помогала учиться, – Матильда была печальна и руками вытирала глаза. Богдан подал ей платок:

– Вытри слёзы. Предложи Насте тоже перевестись в университет. По твоим рассказам, она отличница, и ей не потребуется протеже для перевода, как некоторым, – он улыбнулся, – будете опять вместе. А Веры тебе тоже не будет хватать? – и он посмотрел с интересом на сестру.

– Вера замечательная девушка, она добрая и ласковая, заботливая, старается всем помочь, но она простая, понимаешь, она по сути своей мама, она, наверное, будет хорошей учительницей в школе, мамой ученикам. А Настя – это величина, она сильная, мудрая, она поставила себе цель стать учёным и идет к ней, – Матильда что-то еще говорила о Насте, но Богдан её не слушал, его душу грела наивная характеристика Веры, которую дала подруге сестра. Он думал: «Прекрасно, что она добрая и ласковая, заботливая, старается прийти на помощь, и хорошо, что она простая, она будет не только хорошей учительницей в школе, а ещё любящей женой и любящей мамой своим детям, – Богдан улыбнулся. – Надо присмотреться к девушке, пообщаться с ней. А если это моя судьба? Не зря она мне часто вспоминалась, а я отгонял мысли о ней, думая, что слишком молодая она, девочка совсем».

Они стали встречаться с Верой, и хотя встречи были редкими, два-три раза в месяц, Богдан всё больше убеждался, что Вера – девушка чистая и духовно богатая, воспитана на семейных идеалах верности мужу, почитания родителей, помощи нуждающемуся, она искренне верит, что обижать людей нельзя, нужно всегда договариваться. «Я нашёл себе жену, – думал Богдан, возвращаясь после одной из встреч с Верой. – Родители, скорее всего, согласие на брак с Верой не дадут… Если отец может молчанием выразить неодобрение, то мама никогда не согласится принять в семью девушку «из народа». Значит, придётся поставить их перед фактом. Вернусь из похода, сделаю Вере предложение выйти за меня замуж, а потом решу, как известить родителей». Зная родителей и влияние деда Рудольфа на принятие ими решений, Богдан понимал, что он рискует, мягко говоря, быть непонятым, а вероятнее всего, его отлучат от дома. У него есть выбор: жениться на Марине Череповец, дочери первого секретаря обкома партии, девушке с большими амбициями и желанием ездить в Европу, красоваться среди важных персон и богемной молодежи. Она не красавица, но обаятельная, в ней есть шарм; легко сходится с людьми, свободно владеет английским, французским и немецким языками; мечтает выйти замуж за дипломата. Её отец решил, что лучший кандидат в мужья его дочери – Богдан Хмельницкий, дед и отец которого – высокопоставленные люди в самом могущественном ведомстве страны, а это важнее всякой дипломатии. Мог бы на ней жениться Богдан, но не хочет, ему нужна рядом жена-друг, та, что ждёт его всегда домой и встречает с лаской и любовью, ему нужна жена, которая будет любить и заботиться об их детях, а не оставлять детей на няню. Размышляя об идеале жены, он вдруг понял, что его идеал жены – полная противоположность его маме. Сильный мужчина Богдан Хмельницкий печально улыбнулся своим мыслям: «Никогда не признавался себе, что я, оказывается, обижен на то, как мама относилась ко мне и сестре да и продолжает относиться».

Богдан очень любил классическую музыку, особенно Чайковского, а в Мариинском театре шел балет «Спящая красавица», одна из вершин исполнительского мастерства этого театра и мировой шедевр. Богдан пригласил Веру на спектакль, решив сказать ей о своих чувствах и сообщить об уходе в многомесячное плавание. Он поймал себя на мысли: «Наверное, это жестоко: сказать девушке о любви и оставить её одну надолго», но сам себе и оппонировал: «Так и проверяются истинные чувства – и твои, и её. Разлука покажет, истинно ли то, что сказано. Если она с верностью и с любовью дождётся – сделаешь ей предложение выйти замуж».

– Вера, я понимаю, что старше тебя, и встречаемся мы с тобой редко – так, как позволяет мне служба, а молодой девушке хочется больше внимания и, наверное, быть рядом со сверстником, – Богдан говорил с волнением, совершенно ему не свойственным, ведь он был всегда спокоен и выдержан. Настя говорила, что Богдан спокоен, как крейсер «Аврора», стоящий на вечной стоянке. А Вере Богдан казался образцом мужчины – сильный, спокойный, выдержанный, ласковый и внимательный, заботливый, наперёд знавший, что требуется девушке, и красивый. Мысленно она себе говорила, что теперь точно знает, что означает выражение «быть как за каменной стеной». Она любила его беззаветно и готова была ради него пойти на всё – правда, она не знала ответа на это «всё», потому что ничего такого в её в жизни не случалось, когда бы ей пришлось делать выбор. Богдан старше Веры на семь лет, но ей это не казалось препятствием в их отношениях, наоборот, она считала, что мужчина должен быть старше своей избранницы, тогда он более опытный в жизни, более надежный.

Они вышли с ним из Мариинского театра, ведь Богдан обожал балет, и сегодня они смотрели «Спящую красавицу». Вера, очарованная музыкой и сюжетом, ощущала себя принцессой Авророй, а Богдана – принцем Дезире, разбудившим её поцелуем. Впечатление было таким сильным, что она ещё не отошла от него и не совсем поняла, что ей говорит Богдан, просто смотрела на него влюблёнными глазами и кивала головой.

– Вот и ты со мной соглашаешься, – он улыбнулся, а она, спохватившись, что что-то не то делает, сказала:

– Богдан, я ещё вся в спектакле, ты извини, я просто не слышала, что ты говорил.

– Я рад, что тебе понравился спектакль. Моя принцесса Аврора, сообщаю тебе, что ухожу в поход, вернусь летом, прошу тебя, жди меня. Для меня это очень важно, – он смотрел на Веру ласково.

Она захлопала глазами, они стали вмиг мокрыми, она чуть не заплакала, но быстро моргнула, прогоняя слезинки, и тихо прошептала:

– Я всегда буду тебя ждать, где бы ты ни был.

Он взял её руки, поднёс к губам, поцеловал по очереди одну и другую в ладони:

– Я люблю тебя. Жди меня.

В этот миг для Веры будто фанфары заиграли, вновь громко зазвучала музыка Чайковского из балета, и она оказалась на седьмом небе от счастья, а Богдан целует ладошки её рук – одну, другую, прикладывает их к своему лицу. Вера смотрит на него во все глаза и тихо шепчет:

– И я люблю тебя.

Он всё так же держал её за руку, они медленно пошли по улице Герцена, вышли на улицу Декабристов, прошли пешком довольно много, так и шли, держась за руки, молчали.

– Уже очень поздно, тебе завтра на занятия, сейчас поймаем такси, и я отвезу тебя в общежитие, – Богдан поднял руку, и будто сзади них стояла машина – так быстро подъехало такси. В машине они молчали, Богдан держал в своей руке руку Веры, а она была как во сне: он сказал, что любит её, он любит её! У входа в общежитие не было студентов, они по счастливой случайности были вдвоём, стояли и завороженно смотрели в глаза друг друга. Богдан наклонился и поцеловал Веру в губы, они у неё дрогнули, и тогда Богдан прижал девушку к себе и крепко поцеловал её, отстранился, придерживая её вытянутыми руками, ласково улыбнулся и сказал:

– Сладкие губы твои памятью мне будут в походе. До свидания, – он опустил руки и подтолкнул Веру к входу. Она вошла в помещение, но в голове стоял такой жар, что она перепутала этаж, на который ей надо было подняться, остановилась, отдышалась, спустилась этажом ниже и направилась к своей комнате. Возле двери еще постояла немного, успокаивая себя. «Настя такая наблюдательная, всё сразу поймет, – вдруг появилась мысль, – а я не хочу ничего сегодня говорить!» Вера решительно открыла дверь и весело сказала:

– Всем привет!

А в комнате никого не было. Катя и Лера часто пропадали у своих подруг, поэтому ничего удивительного, что их не было в комнате. Но где находится Настя? Вера удивилась: для библиотеки поздно, а вечером в гости Настя никогда не ходит. Девушки, которые жили в комнате с ними, были спокойные, неконфликтные, но дружбы с ними не получилось, а может, Настя с Верой и сами в этом не были заинтересованы. Настя с головой ушла в учебу: она писала рефераты или статьи для газеты на исторические темы – как сама сказала, нарабатывала багаж для поступления в аспирантуру; то встречалась с подругой Машей с литфака или с Матильдой. Вера была больше предоставлена самой себе и жила своим тайным счастьем – любовью к Богдану.

Обрадовавшись, что никого нет, Вера умылась и забралась в кровать с книгой, она читала Дюма «Граф Монте-Кристо». Впервые увидев в руках Веры эту книгу, Настя высмеяла её за это, но Вера только отмахнулась:

– Не всё же время читать научную литературу, надо читать и сказки о большой любви.

– Там не столько про любовь, сколько про месть, – ответила Настя, и больше они не обсуждали то, что читает Вера.

XXXIII

Матильда трудно осваивалась в новом вузе – знаний, полученных в институте, ей не хватало, приходилось много заниматься дополнительно, она сильно уставала. Очень сожалела, что рядом не было Насти, которая сложные вопросы могла объяснить легко и просто, найти нужные слова и поднять упавшее настроение. «Ей бы в психологи пойти, а не в историки», – думала Матильда. Она старалась выбирать время, порой в ущерб занятиям, для встречи с Настей, но у той был свой плотный график занятий, им не всегда удавалось поговорить по душам, чаще получалось на бегу обсудить непонятный Матильде вопрос – и всё. С девушками, с которыми Матильда жила в комнате, душевного контакта не получилось, да она особенно к нему и не стремилась, они же к ней отнеслись прохладно и за глаза называли зазнайкой. Уберег Матильду от отчаяния и депрессии Саша Баратынский. Он появился у неё недели через две от начала учебного года. Матильда шла из университета, с опущенной головой, задумчивая. День сегодня явно не задался, только что на семинаре она не смогла ответить преподавателю на вопрос о Смутном времени, она путала даты и зачинщиков событий. Группа студентов подняла её на смех, преподаватель не остановил насмешников, а Матильда, не стерпев обиды, выбежала из аудитории. В перерыве к ней подошел староста Лощинский, тот еще хлыщ, по её мнению, и потребовал извиниться перед преподавателем за неподобающий поступок. Матильда залилась краской и заявила, что не будет извиняться, после чего Лощинский заявил, что подаст служебную записку в деканат. Она шла и думала, что теперь её исключат из университета и придётся вернуться в Киев, а там она будет под надзором, как птица в клетке. Она представила металлическую клетку и себя в ней, ей стало весело, она улыбнулась.

– Матильда, здравствуй! – перед ней стоит Саша Баратынский и теребит в руках папку – видно, что сильно волнуется.

– Саша?! – удивлению Матильды нет границ. – Как ты здесь оказался? Как ты меня нашел? Как хорошо, что ты приехал, мне так здесь плохо одной, – Матильда говорила как заведенная игрушка, а Саша смотрел на неё и смущенно улыбался. – Ой, Саша, прости, заговорила тебя! – спохватилась Матильда. – Давай присядем и поговорим, – они стояли возле входа в общежитие, рядом была скамейка.

– Пойдем лучше погуляем, а то сидеть холодно, день ведь прохладный, и ветер сильный.

Они вышли на Университетскую набережную и пошли вдоль нее, оба смущенно молчали. Восторженный порыв прошел, они оба не знали, с чего начать разговор. «Выручил» Саша, он сказал, что Матильда стала ещё красивее и нога у неё срослась правильно, раз она идет на высоких каблуках. Матильда весело рассмеялась его неуклюжему комплементу и сказала:

– Спасибо. Если бы ты мне тогда, на Соборной горе, не оказал первую помощь, нога у меня была бы кривая!

– Я не это имел в виду, – еще больше смутился Саша и добавил: – Я хотел к тебе в Киев приехать, но меня родители не отпустили.

– А зачем ты хотел приехать? – заинтересованно спросила Матильда.

– Тебя увидеть, – просто ответил Саша.

Снова молчание, и, развернувшись, они медленно идут назад.

– Я издалека тебе заметил, ты шла очень грустная, а потом вдруг заулыбалась. Это потому что меня увидела? – Саша смотрел на Матильду с улыбкой и надеждой в глазах.

– Представила себя в металлической клетке, в которую меня запрут родители, если меня исключат из университета, – и Матильда в лицах представила сегодняшнюю ситуацию на семинаре и разговор со старостой.

Саша слушал её, вместе с ней смеялся, где смеялась она, а после того как оба посерьёзнели, сказал:

– Думаю, тебе лучше не конфликтовать с преподавателем и старостой, он может исполнить свою угрозу и тебя отчислят из университета, ты уедешь в Киев, и я тебя не увижу, – последние слова он сказал печально.

– Ты приедешь ко мне в Киев, – Матильда смотрела на него с удивлением, – и…

Но Саша её перебил:

– Меня к тебе родители твои не пустят, закроют тебя в золотую клетку.

– Хорошо, я извинюсь перед преподавателем и не буду конфликтовать со старостой, – покладисто сказала Матильда, – только ты не бросай меня одну, мне здесь очень тоскливо без девчонок, а времени на встречи нет, Настя очень занята, а с Верой мы не так близки. А с тобой мне интересно, – она посмотрела Саше в глаза. – Обещаешь, что будешь ко мне приезжать?

– Обещаю, – он протянул ей руку, – а сейчас мне пора, до свидания. Могу приехать послезавтра, в какое тебе удобно время?

Матильда вслух вспоминала, по каким предметам лекции и сколько пар занятий будет в этот день. Получалось, что к пятнадцати часам она будет свободна.

– Я встречу тебя у корпуса, где будет последняя лекция. До встречи.

Саша быстро уходил, не оглядываясь, а Матильда смотрела на его удаляющуюся фигурку и мысленно напевала марш «Прощание славянки». Когда до неё дошло, что она поёт, засмеялась:

– Вот это день ассоциаций сегодня – то металлическая клетка, то марш «Прощание славянки». А здорово, что Сашка приехал!

Саша приезжал часто, но учебе Матильды это не мешало, а наоборот, только пошло на пользу. Она стала заметно активнее на семинарах, обстоятельно отвечала по теме занятий; девушки, с которыми она жила в комнате, начали с ней общаться, она узнала их имена – Таня и Тася, они много говорили о новом предмете – искусствоведении, чем заинтересовали Матильду. Матильда повеселела, она порадовалась за себя и мысленно себе сказала: «Все-таки моя жизнерадостная натура взяла верх, жизнь наладилась, а Насте я предложу переводиться в университет, здесь ей будет лучше».

Во втором семестре встречи с Сашей стали реже и в апреле прекратились совсем – у Саши началась практика на заводе, он не мог приезжать к Матильде. Расставание прошло трудно для обоих.

– Матильда, я не смогу к тебе приезжать весь месяц, у меня начинается производственная практика. Я буду скучать, – он посмотрел на неё грустно. – А ты будешь по мне скучать?

– Я скучаю по тебе сразу, как ты уезжаешь от меня, – она смотрела на него весело.

– Ты шутишь, а я тебя серьёзно спрашиваю, – Саша взял её руки и прижал к своей груди. Они стояли на тротуаре, их обходили люди, но они на них не обращали внимания, смотрели только друг на друга.

– Саша, я буду скучать и буду без тебя плакать, – серьёзно сказала Матильда и, вытянув свои руки из его рук, обняла за шею и поцеловала. Саша замер на мгновение, а потом обхватил её за талию, прижал к себе и целовал губы, глаза, щеки. Матильда отвечала на его поцелуи и теснее прижималась к нему.

– Бесстыдники, уйдите в сторону, – раздался недовольный женский голос. Они оба отпрянули друг от друга и хором сказали:

– Извините, – взялись за руки и побежали. Старушка качала головой, но ничего не говорила. Первой остановилась Матильда. Посмотрела на Сашу и смущенно сказала:

– Я неправильно сделала, что тебя первая поцеловала, да?

– А я думал, что это я тебя первый поцеловал. А для тебя имеет значение, кто это сделал первый? Я тебя люблю, а раз ты меня поцеловала, значит, и ты меня любишь! – Саша снова наклонился к Матильде и поцеловал её в щеку. – Теперь мне будет не так грустно без тебя, я буду вспоминать, как мы целовались и убегали от ворчливой старушки.

– А я без тебя буду плакать, – Матильда надула губы, и у неё на глазах появились слёзы. – Мы только поцеловались, а ты уедешь на целый месяц… – тоскливым голосом говорила она.

– Не надо плакать, лучше песни пой веселые и знай, что я тебя люблю и скоро приеду.

Месяц разлуки с Сашей Матильде показался бесконечным. Для неё стало открытием, что без Саши она чувствует себя одинокой, и неважно, сколько вокруг людей, и неважно, насколько она с ними близка, будь то брат Богдан, или подруга Настя, или целая группа студентов в университете. Она поняла, что Саша сумел занять всё её время и всё пространство вокруг, ей не нужен никто кроме него. Если он рядом – жизнь яркая и светлая даже в самый мрачный дождливый день; его нет – на неё давит хмурое небо, тоскливо от непрекращающегося дождя со снегом, мрачно и холодно в душе. Она наблюдала за своим состоянием, удивлялась своим ощущениям и вдруг вспомнила Руслана – в отношениях с ним всё было по-другому: она страдала рядом с Русланом, а не без него. Матильду бросило в жар от мысли, как Саша отнесётся к тому, что она была близка с другим мужчиной. Она испугалась: он узнает, что она не девственница, и оставит её! Ужас охватил Матильду.

XXXIV

Настя быстрым шагом шла по Университетской набережной, она торопилась, часто посматривала на наручные часы. До начала занятий осталось меньше десяти минут, и она понимала, что на лекцию опаздывает. А Иван Иванович Старовойтов, старенький и слабовидящий профессор, крайне негативно относится к опозданиям на его лекции и не разрешает опоздавшим студентам входить в аудиторию.

– Уважаемые коллеги, – обратился он к студентам на первой лекции, – прошу уважать всех, кто в этой аудитории, меня и всех желающих получить знания о великой тысячелетней истории, как нашего государства, так и истории других великих цивилизаций. Настоятельно и убедительно прошу вас на занятия приходить во время, а точнее – за пять или десять минут до звонка на лекцию, дабы вы могли отдышаться, привести в порядок рабочие места, имея перед собой тетрадь для конспектов и ручку, которой вы будете записывать важную для себя информацию. Я вас предупреждаю, что слушатели, вошедшие в аудиторию вместе со звонком или после оного, мною к слушанию лекции допущены не будут.

Причина опоздания у Насти очень уважительная, но это не меняет ничего, если не случится чудо и она не окажется в аудитории за минуту до профессора. Заболела Матильда, и Настя с утра бегала в аптеку за аспирином – у подруги высокая температура. Выйдя из аптеки, Настя направилась по пути в соседнюю булочную купить батон, но внезапно остановилась: ей навстречу шёл Илья с девушкой – несколько полноватой блондинкой привлекательной внешности, она что-то рассказывала Илье, жестикулировала и весело смеялась, а он с улыбкой смотрел на неё и тихо ей отвечал. Пара была поглощена полностью собой, по сторонам не смотрела, они прошли мимо, не обратив на Настю внимания, а она стояла как вкопанная и сдвинуться с места не могла, в голове мысли кружили пчелиным роем, она физически ощущала их жужжание: «Илья здесь, рядом. Я могу его видеть. Но у него есть девушка. Кто тебе сказал, что это его девушка? Может, они вместе идут на занятия – и всё. А он меня не заметил. Нет, он меня просто не узнал. Стоп. Так можно бесконечно спрашивать, ответа нет и быть не может». Она, отгоняя мысли, с места тем не менее не двигалась, а продолжала смотреть в сторону, куда ушли Илья с девушкой, и тут в её голове пронеслась обжигающая мозг мысль: «Я люблю Илью безответной любовью!» Уравновешенная и рассудительная Настя, просто и легко объяснявшая подругам, на что обращать внимание, а от чего или кого держаться подальше, была в полной растерянности и от нахлынувшей безнадёжной мысли, и от беспомощности своего положения. Что теперь делать, как жить с чувством безответной любви?! Из литературы она знала, как изматывает человека чувство, неразделенное с объектом своего обожания, страсти и любви. Она на какой-то момент забыла про Матильду и её высокую температуру, про профессора Старовойтова… Чуть позже, словно очнувшись от грёз, Настя посмотрела по сторонам – никого и негде нет, она усмехнулась и мысленно себе сказала: «Настя, теперь ты точно знаешь: любовь лишает человека разума! – она печально улыбнулась этой мысли и продолжила сама с собой разговаривать: – Просто давать советы другим, а вот как ты сейчас будешь жить в новой для тебя реальности?»

Сложно ей было в этой реальности: знание, что Илья где-то здесь, рядом, будоражило её воображение, она мечтала, как снова увидит его на улице, или в библиотеке, или ещё где-нибудь; но это же знание одновременно лишало покоя, мешало сосредоточиться на учёбе, а учёба не должна страдать ни при каких обстоятельствах, иначе не будет достигнута поставленная цель – университет (перевод из пединститута состоялся легко), аспирантура, ученая степень. Это правило жизни Насти: поставила цель – достигни её! Недолго она выбирала между страданиями от безответной любви и своей целью стать учёным историком – победила цель! А мысли о встречах с Ильёй отодвинулись далеко, стали неким эмоциональным фоном, вспоминала она не Илью как целого человека, а отдельно взгляд Ильи, который она поймала тогда на берегу Финского залива. Однажды она себе сказала, что этот необыкновенный взгляд обыкновенного человека, по-видимому, даёт ей силы своею силою. Она тогда улыбнулась этой тавтологии, но всё равно сформулировала именно так, потому что, вспоминая глаза Ильи, она действительно чувствовала приток энергии. Позже она узнала, что таким образом ещё в юности сформировала себе «якорёк» (психологический приём).

Настя погрузилась в учёбу, и кроме учёбы интересов у неё не было: Вера вышла замуж за Богдана, и они уехали к новому месту службы Богдана в Севастополь; Матильда всё свободное время проводила с Сашей Баратынским, и, как показалось Насте, у этой пары тоже всё очень серьёзно; от Ингрид писем не было, а Маша Черноскутова окончила пединститут и уехала по распределению на работу в школу в Плёс; новых подруг в университете у Насти не появилось. «Одна. Одиночество», – так подумал бы слабый человек, а Настя даже близко к себе не подпускала мысль, что ей может быть плохо одной; ведь у неё есть цель и она к ней идёт, и хорошо, что никто не мешает в повседневной жизни.

Во время каникул Настя бывала в Костроме и в Плёсе у Маши. С личной жизнью у Маши пока нет ясности, она познакомилась с Иваном Румянцевым, он работает в местной больнице детским врачом, нагрузка на педиатра большая, а Ваня очень любит детей и на вызовы ходит и днём, и ночью, на встречи с Машей времени остаётся мало. Машенька с гордостью говорила Насте об Иване, подчёркивала именно его отзывчивость и милосердие: «А как дети любят Ивана, Настя, если бы ты только видела! Родители иногда говорят, что дети специально придумывают, что у них якобы что-то болит, чтобы побывать у него на приёме!» Маша познакомила их, и пока Настя сама с Иваном не поговорила, не увидела его глаза и улыбку, она сомневалась в превосходных характеристиках, данных Ивану Машей, она их оценивала лишь как восторг влюблённой девушки. Но Иван покорил Настю свой добротой, заботливостью и ненавязчивым вниманием к Маше и к ней – девушке, которую он видит первый раз. Настя подумала сначала, что он к ней так душевно отнёсся потому, что она подруга его любимой Маши, но он так общался со всеми, с кем ему приходилось иметь дело, это Настя видела своими глазами.

– Машенька, я рада за вас с Ваней, вы отличная пара. Гармоничная личность объединяется с гармоничной личностью – это же получится сверхгармония, и она должна привести к необъятному счастью не только вас, но и всех, кто с вами будет рядом! – восторженно и вдохновенно говорила Настя. А Маша ласково, как мадонна, улыбалась и, счастливая, кивала головой:

– Вот бы, Настя, тебе встретить такого же человека, который любил бы тебя беззаветно, и ты его той же любовью!

– Не всем, Машенька, выпадает счастье большое, но я верю, что оно придёт ко мне. В своё время.

В гости к Маше приехал её брат Юра, он работал на заводе в Рыбинске, это был его первый отпуск. Он пригласил Настю и Машу на рыбалку, и они поехали втроем; Иван не смог – у него было суточное дежурство в больнице. Погода стояла чудесная, рыбалка была удачная, сварили уху на костре, с удовольствием её ели, потом пели песни у костра. А потом Юра всё испортил – так решила Настя. Он признался ей в своих чувствах, а её это обидело, обидело не признание как таковое, а то, как оно было сделано. Настя огорчилась: сегодня она потеряла друга, интересного и замечательного собеседника. Она и мысли не допускала, что у них с Юрой могут быть иные, чем дружеские отношения.

После поездки на совместную рыбалку Настя, не объясняя Маше истинных причин быстрого отъезда, хотя первоначально планировала погостить у подруги дольше, уехала в Кострому к родителям, а оттуда вскоре в Ленинград.

Это лето было богатым на события. Вернулась Настя из Плёса, а на пороге Вера. Взволнованная и счастливая, глаза горят, улыбка с лица не сходит, ещё не прошла в комнату к Насте, а уже сыплет новостями:

– Настенька, как хорошо, что ты приехала. (Настя очень удивилась такому обращению – за все годы дружбы Вера никогда не называла её Настенькой и сама это объясняла просто: Настя серьёзная и рассудительная, уменьшительно-ласкательная форма имени к ней не подходит!) Я боялась, что уеду в Севастополь, не увидевшись и не попрощавшись с тобой! (Новое удивление Насти: Вера уедет в Севастополь. С кем и зачем?) Вера увидела недоуменный взгляд Насти, остановилась, передохнула и выпалила скороговоркой:

– Приехал Богдан, просит быть его женой, его переводят в Севастополь. Он должен быть там до двадцатого августа, – произнеся это, Вера посмотрела на Настю и вдруг заплакала.

– Верочка, почему ты плачешь? Всё же хорошо, Богдана ты любишь, он любит тебя, раз сделал предложение.

Вера вытирает слёзы, размазывая их по лицу, обнимает Настю и жалобно шепчет:

– Я же там буду одна. Богдан в плавании, а я одна. Я очень сильно его люблю, – она заплакала навзрыд, – но я думала, что мы будем в Ленинграде, что мы будем встречаться с тобой и с Матильдой, – всхлипывая, она говорила с расстановкой: – Мне… надо… поехать… в институт… и оформить академический… отпуск…

– Зачем академический отпуск? – удивленно и сердито спросила Настя. – Переведись на заочное отделение и продолжи обучение. Осталось учиться всего два курса, тебе нужна профессия. Ты что, собираешься быть домохозяйкой? – Настя задала этот вопрос тоном, от которого Вера перестала плакать и, часто моргая глазами, смотрела на Настю, ничего не говоря.

Постепенно она успокоилась. Настя молчала. Девушки сидели рядом друг с другом, и Настя физически почувствовала, как между ними образуется сначала щель, а потом она становится всё шире и шире, как будто лёд на реке треснул, и льдины в разные стороны расплываются. Она смотрела на Веру, и ей казалось, что Вера уже далеко от неё. Настя помотала головой из стороны в сторону, обняла Веру и тихо сказала:

– Вера, Верочка, дорогая подруга моя, вот и пришло время: мы расходимся с тобой, ты уходишь во взрослую жизнь первая из нас, первопроходец ты наш, давай дадим слово никогда не теряться. Да, ты будешь жить теперь далеко, да, мы будем редко видеться. Но это не мешает нам помнить друг друга, писать и звонить друг другу! Обещаешь? – Настя очень серьёзно смотрит на Веру и сжимает её плечи. У Веры опять стали влажными глаза, она обняла Настю и сказала:

– Обещаю! – улыбнулась: – Помнишь пионерский девиз: «Будь готов! – Всегда готов!» Это сейчас про нас – я обещаю сохранить нашу дружбу на все времена. – Вера встала со стула, поправила платье, вытерла глаза и снова обняла Настю: – Я пойду домой, мне надо собрать вещи, сегодня вечером мы с Богданом уезжаем. Заявление в ЗАГС подадим в Севастополе. Он хочет ещё заехать к родителям в Киев и сообщить о своём решении, – и она вздохнула печально: – Я боюсь ехать к его родителям, я боюсь их.

Настя обнимала подругу и прятала глаза, они были мокрыми от слёз. Настя-то точно знала, что маму Богдана можно бояться, она сочувствовала подруге, убеждала себя: едет та не одна, а с любящим её мужчиной. У Насти не было сомнения, что Богдана не остановит мнение родителей. Он просто исполняет обязанность сына поставить родителей перед свершившимся фактом. Но где-то далеко, в самой глубине души, вдруг шевельнулся червячок сомнения: а вдруг они заставят его отказаться от своего решения жениться на Вере?

– Вера, – Настя отстранилась от подруги и, глядя ей в глаза, твердо сказала: – Вера, не забирай документы из института, пока не встретитесь с родителями Богдана…

Но она не успела договорить, Вера её перебила:

– Я знаю, Настя, о чём ты подумала. Мы это обсудили с Богданом, я ему сказала, что мы не пара с ним, у нас разные семьи, меня его семья не примет. Он ответил, что ему жить с женой, а не с родителями. Он исполнит долг – сообщит о своём решении жениться и сделает это вместе со мной.

Вера ушла, а Настя оставалась задумчивой долго. Она живёт в любящей семье, за всю свою жизнь не слышала, чтобы родители ссорились; детям объясняли, как себя вести в семье, как со сверстниками и в общественных местах, голоса не повышали и не наказывали. Если вопрос требовал обсуждения между родителями, в этом случае детям говорили, что папа и мама должны поговорить одни (как Настя шутила – провести педсовет). А семья Пуштинских другая, Настя не знает, какой там уклад, но судя по тому, как встретила их мама Матильды, отношения в семье сложные, и опасения Веры могут быть ненапрасными. «Всё зависит от Богдана, как сложится разговор», – подумала Настя.

Настя ехала в Ленинград к началу нового учебного года и последнего в университете с волнением. Ведь девушки они уже взрослые, вот и Вера выходит замуж, может, и Матильда с Сашей Баратынским уже что-то решили, и тут она удивленно подумала: «Первое лето, как мы стали студентами, не виделись Сашей! А я ведь о нём ни разу не вспомнила и даже не позвонила, не узнала, как он, как Матильда…» Грустно стало Насте. Она ездила в историческую поездку в Крым, была у Маши в гостях, но не нашла времени, будучи в одном городе, пообщаться с Сашей. Потом она припомнила, что мама ей говорила что-то о Саше, когда она вернулась из Крыма и собралась ехать к Маше, но она тогда отмахнулась: «Потом, потом», а потом и не случилось. Стыдно.

Студенты начали заселяться в общежитие, но массового заселения не было. Настя подумала, что удачно приехала, значит, и в библиотеке можно поработать спокойно с нужными книгами. В их комнате Матильды ещё не было, вернее, не было вещей Матильды. «Она не приехала», – решила Настя. Оставив свои вещи, Настя пошла в библиотеку. Она хотела посмотреть очень интересную книгу, которая во время учебного года у студентов нарасхват, днями ждать своей очереди приходится, а сейчас не так еще много желающих, может, ей повезёт. Повезло. Она с наслаждением и увлечением читала, выписывала нужную ей информацию и не сразу обратила внимание, что рядом с ней за столом кто-то сидит. Послышался шепот, но она на него старалась не реагировать. Шепот стал более настойчивым, и, наконец, сказали вслух:

– Вот зубрилка так зубрилка, наш будущий профессор. Настя подняла голову – рядом сидели Саша и Матильда!

Они оба улыбались улыбкой в тридцать два зуба.

– Как вы меня нашли?!

– Настя, ты что, так шутишь? Где тебя искать, если не в библиотеке? – Матильда подошла к подруге и обняла её. – Я очень рада тебя видеть, дорогая моя подруга.

– Как вас сюда пропустили? – не очень дружелюбно прозвучал вопрос.

– Ты не рада нам? – пытаясь смягчить настроение Насти, задал вопрос Саша.

– Рада. Простите меня, – смутилась Настя, – неожиданно вы появились. В библиотеку посторонних не пускают.

– Я не посторонняя, – обиженно ответила Матильда, – а Саша прошёл со мной, когда библиотекарь отошла от стойки. Настя, ты ещё долго здесь будешь?

– Хотела поработать, – смягчилась Настя, – а что, есть предложение?

– Приглашаем тебя в кафе, отметить нашу помолвку, – смущенно улыбнулся Саша, а Матильда стыдливо опустила глаза и снизу вверх посмотрела на Настю.

Стояла тишина, потом Настя тихо произнесла:

– Отметить что? Помолвку, вы сказали? А это как выглядит? – она была ошеломлена услышанным, а в голове пронеслась мысль: – «Вера выходит замуж, Матильда помолвлена, надо и мне в кого-то влюбиться, – а внутренний голос тихо шепнул: – Ты уже влюблена, только не хочешь в это верить, синий чулок!» – она улыбнулась и вслух сказала: – Вот это вы меня удивили так удивили. Неделю назад Вера объявила, что выходит замуж, теперь вы. Остаюсь я одна холостая.

– Вера замуж выходит? За кого? – удивленные глаза Матильды стали огромными. Теперь уже Настя потеряла дар речи: «Матильда не знает, что Богдан и Вера встречались? Или она не допускает мысли, что брат может жениться на Вере? Вот это тайны мадридского двора…»

– Настя, не молчи. За кого Вера выходит замуж? – снова Матильда задает вопрос.

– Мне жаль, что я сообщаю эту новость, – грустно сказала Настя. – Они с Богданом уехали в Севастополь.

– Почему же мне Богдан ничего не сказал? – Матильда моргала глазами, смахивая набежавшую слезу.

– А может, он не мог тебе сообщить? – Настя вспомнила, что Вера ей говорила о скором переводе Богдана в Севастополь. – Матильда, не огорчайся, думаю, Богдан тебе не мог о своем решении сказать по очень важной причине: решение о переводе его в Севастополь принято недавно, и срок на сборы был дан короткий, он приехал к Вере в Кострому, и они оттуда спешно уехали. В Ленинграде тебя ещё не было, а в Киеве вы уже не встретились.

– Я рада за Богдана, – тихо сказала Матильда, – Вера будет ему хорошей женой, не то что эта Марина, – и она осеклась. – Ладно, у них своя каша, у нас с Сашей своя, пойдем в кафе, – Матильда словно стряхнула с плеч какой-то груз.

Всё время, пока был диалог о Вере и Богдане, Саша молчал, а тут подал голос, поддержал Матильду.

Матильда и Саша подали заявление в ЗАГС, регистрация была назначена на первое декабря. Таким образом, государство в лице ЗАГСа влюблённым парам давало срок убедиться, что их желание соединить свои жизни в одну истинно, если они приходили регистрировать брак. Кому-то долгий срок ожидания торжественного момента бракосочетания давал возможность очнуться от внезапно нахлынувшего желания жить под одной крышей и передумать. «В жизни всякое случается, и всё с людями», – шутила одна знакомая Насти. Матильда и Саша испытание прошли, и первого декабря их брак был зарегистрирован. На этом торжественном моменте присутствовали молодожёны и свидетели: Настя, со стороны невесты, и Николай, друг Саши. Матильда, в отличие от брата, родителей в известность о своём решении не поставила: она точно знала, каким будет разговор. Настя не спрашивала Матильду, как та собирается признаться, что жизнь её изменилась, Матильда сама накануне торжества сказала:

– Ты, Настя, очень деликатная и не задаёшь вполне закономерный вопрос: как и когда я скажу родителям, что вышла замуж. При первой же возможности, но только после регистрации брака. Я им представлю Сашу – своего мужа, им будет невозможно уже ничего изменить. Они в этом случае даже в Киев меня не смогут вернуть, – она сказала это торжественным тоном и победно посмотрела на Настю. Настя кивнула головой, но разговор не поддержала, а переключила внимание Матильды на платье, в котором та пойдет на регистрацию: его надо было немного ушить, потому что Матильда от волнений похудела.

После регистрации брака Матильда и Саша сняли комнату, Настя теперь уже буквально осталась одна, к ней никого не подселили. С Матильдой они виделись в университете изредка, у них ведь разные специальности: Матильда изучала искусствоведение, Настя – историю.

В канун нового года к Насте зашла встревоженная Матильда и сообщила, что они с Сашей едут в Киев: ей пришла телеграмма – дед Рудольф Моисеевич в тяжёлом состоянии.

– Вот, Настя, и первая возможность появилась, когда мои родители познакомятся с моим мужем, – Матильда была задумчивая и очень печальная. – Я очень сильно люблю деда, и он меня любил, но мне мешает быть с ним искренней то, что я нарушила его наказ. Почему-то мне показалось, что он знает про Руслана, хотя у меня он про него не спрашивал все эти годы.

– Матильда, не надо ворошить прошлое: оно было давно, ни для твоего дедушки, ни для тебя оно уже не имеет значения, – Настя старалась говорить убедительно. Но Матильда качала головой:

– Ты не знаешь, кто мои дед и отец, они знают всё.

– Тем более не тревожь себя. Если они знают и за столько лет ни разу не проявили к этому интерес, значит, для них оно не важно, как историк тебе говорю, – пошутила Настя.

– Ты молодец, всегда найдёшь слова, которые помогают. Я пошла, Саша меня ждёт у входа, мы едем в аэропорт, решили лететь самолетом.

Подруги обнялись, и Матильда вышла, тихо прикрыв дверь, Настя подумала, что в Киеве Матильду и Сашу ждёт тяжёлое испытание – более тяжёлое, чем выпало на долю Веры.

Насте вспомнился рассказ Веры, как они с Богданом побывали у его родителей. Вера перевелась на заочное отделение, она приезжала на встречу с преподавателем – сдать домашнюю работу и получить дополнительную литературу для самостоятельных занятий дома. Она не стала переводиться в вуз ближе к месту службы Богдана, здраво рассудив, что место службы может опять внезапно поменяться, поэтому лучше окончить Ленинградский пединститут, – это было совместное решение Веры и Богдана. Вере не хотелось рассказывать о своём знакомстве с родителями Богдана, чтобы не обидеть Матильду, поэтому, когда Настя сообщила, что Матильда уехала с Сашей в Кострому, знакомиться с его родителями, и они с Верой могут поговорить спокойно, Вера приехала к Насте и рассказала о встрече с родителями и дедом Богдана.

– Богдан позвонил в дверной звонок, нам открыли дверь, нас встретила молодая женщина и спросила, как доложить. Я волновалась так, что забыла, как меня зовут, – Вера глядела на Настю, а той показалось, что подруга её не видит – она вся там, в Киеве, в доме родителей Богдана. – Только в кино я видела, как спрашивают у прибывших в дом, как о них доложить хозяевам, я была не готова к такому вопросу, – Вера продолжила рассказ тихим голосом, в нём чувствовалось волнение.

– Доложите, что прибыли сын Богдан с невестой Верой, – приветливо улыбаясь, сказал Богдан.

Женщина, открывшая нам дверь, внимательно посмотрела на меня, приняла наши плащи, кивнула головой и ушла по коридору. Богдан предложил нам с ним пройти в гостиную, мы вошли, и я остановилась изумлённая, как дикарь, озираясь по сторонам (до сих пор стыдно за себя!). Вокруг красота, как в музее: мебель, картины, люстры… присесть страшно. Богдан сделал вид, что моё смятение не заметил, взял меня за руку и провел к кожаному дивану. Мы сели – диван был в меру мягкий, но я тут же вскочила (и за это стыдно… точно дикарка!). Дверь комнаты стремительно распахнулась, и на пороге стояла женщина. Красивая, но очень злая.

– Богдан, что это значит? Почему ты привез в дом незнакомую женщину и называешь её своей невестой? – женщина говорила громко, чеканя каждое слово, мои ноги подкашивались, я боялась упасть на белый пушистый ковёр. Надо сказать, что Богдан меня готовил к тому, что его мама – дама эксцентричная. Но не до такой же степени…

– Мама, здравствуй, – Богдан подошёл к матери, обнял её и поцеловал в щёку. – Познакомься, моя невеста Вера, вскоре моя жена, мы подали заявление на регистрацию. Вера, знакомься, моя дорогая мама, Хелена Рудольфовна, она только говорит громко, а сама она очень добрая, и я надеюсь, вы поладите между собой.

Хелена Рудольфовна слушала сына, ехидно улыбаясь, и на его последних словах, сказала:

– Посмотрим, поладим или нет. Расскажи-ка мне, дорогая, кто ты и откуда, кто родители, чем занимаются, что сама умеешь, знаешь и читаешь. Лицо смазливое, а приданое какое?

Услыхала я про родителей и приданое – силы меня тут и оставили, молчу, как немая. Богдан продолжает улыбаться и ласково так, как больной, матери говорит:

– Вера – студентка Ленинградского пединститута, начитана, разбирается в истории, литературе и искусстве. Она хорошо воспитана, главная из многих её добродетелей – семейные ценности, уважение к мужу и его родителям. Её родители – советские интеллигенты, мама Раиса Ивановна – библиотекарь, папа Иван Семенович – инженер на машиностроительном заводе, живут в Костроме, фамилия у семьи звучная – Разумовские, вполне может оказаться, что они предки известного графа Разумовского, – здесь он улыбнулся во весь рот, – так что, дорогая моя мама, невесту я вам привез замечательную.

Хелена посмотрела на меня как на пустое место и почти прошипела:

– Она тебе не пара. Тебе нужна другая жена, та, с которой в свет выйти не стыдно. На ужин к нам сегодня приедет мой папа, тогда и будет принято решение, женишься ли ты на ней, – и она рукой небрежно махнула в мою сторону.

Я стою и чуть не плачу, обида захлестнула всю меня; будто я в парную попала, так мне жарко внутри грудной клетки, и воздуха не хватает. Богдан обнял меня, шепнул:

– Не бойся, в обиду не дам.

А матери говорит:

– Решение, мама, я принял. Вы все можете с ним согласиться и быть счастливыми со мной и Верой, можете не согласиться и быть несчастными, мы же будем от вас далеко и будем жить своей жизнью, – тут он заметил, что Хелена что-то хочет сказать, но остановил её: – не надо, мама, больше ничего говорить. Мы с Верой сейчас пойдём гулять по городу, я ей покажу Киев, прибудем как раз к ужину, пообщаемся с дедом и отцом. Мы остановились в гостинице, там же переночуем и завтра утром уедем, так что хлопот с нами никаких.

Хелена тяжело дышала, но молчала. Богдан тоже ничего не говорил.

– Вырос сын, хамом стал, – сказала Хелена и вышла из комнаты.

– Мама в юности была актрисой в театре, иногда вспоминает прошлое и играет, – Богдан улыбнулся. – Ничего неожиданного не случилось, ты прости её.

Мы гуляли по Киеву, Богдан мне много всего рассказывал, мы посмотрели несколько достопримечательностей, но я почти ничего не помню. И только на Софийской площади возле памятника Богдану Хмельницкому я будто очнулась или вернулась откуда-то. Мы стояли возле памятника, Богдан, как настоящий гид, вытянул руку в его сторону и торжественно сказал:

– Посмотрите, уважаемые гости нашего города, прямо перед вами символ объединения братских народов – украинцев и русских, памятник Богдану Хмельницкому.

Он весело смотрит на меня, и тут я задаю вопрос, который забывала ему задать ранее – повода не было:

– Почему у тебя фамилия Хмельницкий, а у Матильды Пуштинская?

– Всё очень прозаично: мне исполнилось шестнадцать лет, надо было получать паспорт, а я уже был твердо уверен, что стану морским офицером, но очень не хотел, чтобы мои достижения, как в учёбе, так и по службе, связывали с отцом, поэтому я просил у родителей разрешение при получении паспорта взять себе другую фамилию. Остановился на фамилии известного украинца – Хмельницкого, – он засмеялся. – Наверное, этот мой выбор и позволил мне получить свою фамилию. Но, может, решающим было слово деда, поддержавшего меня, а вот отец долго сердился на меня, сказал, что я отрёкся от фамилии предков.

Вечером я увидела его деда Рудольфа Моисеевича и отца Феликса Яковлевича. Меня удивило поведение Хелены Рудольфовны – она была тише воды, ниже травы. Но об этой метаморфозе я вспомнила позже, а там, когда мы вошли в гостиную, где были дед и отец, я видела их и только их. Они оба были серьёзные, но спокойные, эмоций никаких (Богдан потом мне об этом сказал так: «Служба обязывает хранить лицо»). Оба седые, высокие, не худые и не полные. Красивые мужчины.

– Здравия желаю, товарищи генералы, – зычно сказал Богдан, когда мы вошли в комнату (я очень удивилась, почему он их назвал генералами, подумала: «Может, шутка у них такая?»).

– Здравствуй, Богдан. Дожил я, вижу невесту твою. Красивая девушка, – легкая улыбка тронула губы деда.

– Здравствуй, дедушка, – ласково сказал Богдан. – Да, это моя Вера! – они обнялись, и Богдан подошёл к отцу: – Здравствуй, папа, знакомься: моя невеста, Вера.

Отец похлопал Богдана по плечу, ответил:

– Здравствуй, сын. Вера, говоришь, имя у невесты… Красивое имя, и очень обязывает, – посмотрел на меня и одними глазами улыбнулся: – Здравствуй, Вера.

Ко мне подошёл Рудольф Моисеевич, взял за руку:

– Здравствуй, Вера. Прав Феликс, обязывающее имя. Дай-ка я тебя разгляжу. Меня зовут Рудольф Моисеевич, я дедушка твоему Богдану, а это, – он показал на Феликса, – отец Богдана, Феликс Яковлевич. С Хеленой Рудольфовной, моей дочерью и матерью Богдана, вы уже познакомились. Думаю, остальные вопросы обсудим за ужином.

Ужин прошёл спокойно, разговор шёл вокруг службы Богдана, мне вопросов не задавали. Я успокоилась, но всё равно чувствовала себя неуютно и поняла, что мама Богдана со мной общаться не будет. «И очень хорошо, – подумала я тогда, – очень неприятная дама. У меня нет уверенности, что будет общение с дедом и отцом, но они хранили нейтралитет, и для меня это тоже хорошо». Вот так я познакомилась с родителями Богдана и его дедом, – закончила рассказ Вера.

Настя слушала подругу и за всё время рассказа ни проронила ни слова; она думала о том, что дурное поведение Хелены, наверное, не может объясняться только тем, что она в молодости была актрисой театра. Шекспир сказал: жизнь – театр, а люди в ней – актеры. Кто эту классическую фразу не знает, но в случае с Хеленой есть тайна такого её поведения…

XXXV

Матильда с Сашей пробыли в Киеве несколько дней, по возвращении у них возникли проблемы в вузах, так как они опоздали к началу сессии, но всё уладилось, допуски были получены, и экзамены оба сдали хорошо. Матильда, забежав к Насте в один из дней, сказала только, что эта поездка показала: у неё с матерью нет и теперь уже не будет ничего хорошего в отношениях, Хелена оскорбила Сашу и отказала ему в доме. Дедушка умер, они с Сашей были на похоронах. Отец повел себя сдержанно, но ожидать его общения с Сашей не приходится.

– Вот так в один момент я стала сиротой, – глухо сказала Матильда. Матильда умолчала о деталях этого тяжелого и морально, и физически общения с родителями.

Они прилетели в Киев рано утром, накануне она отправила срочную телеграмму, что прилетает, но не указала, что летит с Сашей. В аэропорту Саша купил букет цветов, извиняясь, сказал Матильде:

– Мы едем к твоей маме, ей приятно будет, если подарим цветы.

– Может, ты и прав, – только и ответила Матильда.

Выйдя из аэропорта, она увидела: её ожидает машина. Водитель, глядя на Сашу, спросил:

– Где высадить молодого человека?

– Он со мной, – сказала Матильда.

Видимо, водитель, высадив пассажиров у подъезда дома, доложил Хелене, что Матильда приехала не одна, потому что едва она нажала на кнопку звонка, как дверь распахнулась, и на пороге стояла мать. В темных одеждах, с заплаканными глазами, но очень сердитая.

– Здравствуй, мама.

– Это кто с тобой? – взмах руки на Сашу.

– Мой муж Саша.

Саша протягивает букет, но Хелена отступает от них обоих на шаг назад и свистящим шёпотом говорит:

– Ты в своём уме? Как ты посмела к моему больному отцу привезти этого мужика? – она берёт у Саши букет, бросает его на пол, с остервенением топчет цветы ногами, они расплющиваются от ударов. – Где ты его нашла? – снова свистящий шёпот.

– В Костроме, – спокойно ответила Матильда. (Она сама удивлялась себе, вспоминая позже эту встречу: откуда взялись сила и выдержка? Может быть, ей эту силу давал Саша, стоявший рядом?) Расплющенные цветы лежали на полу мертвые, а к Матильде вернулась уверенность в себе, пропал страх перед матерью. Она смотрела на неё спокойно.

Хелена закричала, трясясь от злости:

– Проклятая Кострома, и этот оттуда! Все беды из этой чёртовой Костромы! – и разразилась рыданиями, забилась в истерике.

Матильда побежала на кухню за водой, домработница была другая, ей не знакомая, сказала, что работает второй день и не знает, где аптечка. Вернувшись в коридор, Матильда увидела, что Саша держит Хелену за руки и что-то тихо ей говорит. Повернувшись к Матильде, он взял у неё стакан с водой и поднёс к губам Хелены, она медленно отпила несколько глотков, обвела их обоих затуманенным взглядом, но сказала твердым голосом:

– К отцу я его не пущу. Он сейчас спит, проснётся – зайдешь к нему одна, он тебя ждёт, – встала и пошла к себе в комнату, но вдруг резко поворачивается и говорит Саше: – Я не знаю, как тебя зовут, и знать не хочу, чтобы ноги твоей в нашем доме не было больше, – она делает крутой поворот и скрывается за дверями своей комнаты.

– Прости, Саша, что так получилось. Я зайду к деду, там будет видно, что делаем дальше, а пока пойдём в гостиную.

Дед был в сознании, когда к нему вошла Матильда, он слабо улыбнулся и едва слышно сказал:

– Успела моя голубушка.

Матильда поцеловала деда в щёку, присела рядом, взяла его руку, она была худая и прохладная, наклонилась к руке и своим дыханием пыталась её согреть. Рудольф Моисеевич слабо улыбнулся:

– Хочешь согреть. Спасибо. Я ждал тебя.

– Дедушка, ты выздоровеешь, мама сказала, что это простуда, ты обязательно выздоровеешь.

– Скажи о себе. Ты давно не приезжала. У тебя всё хорошо?

– Да, у меня всё хорошо, – голос Матильды дрогнул.

– Богдан невесту привозил. Хорошая девушка. Вера, – Рудольф Моисеевич замолчал, закрыл глаза и тяжело задышал.

Матильда заволновалась:

– Тебе плохо, дедушка, тебе плохо?

– Устал я.

– Я посижу рядом, мы просто помолчим, – тихо говорила Матильда, – мы просто помолчим.

Слёзы душили её, но она каким-то седьмым чувством понимала: плакать нельзя, нельзя! Она не сводила глаз с любимого лица деда, глаза его были закрыты, но дышал он уже ровнее, наконец, тихо спросил:

– А ты… привезешь жениха?

– А он здесь, – тихо ответила Матильда, – в гостиной.

– Позови, – едва шевеля губами, попросил Рудольф. Матильда быстрым шагом вошла в гостиную:

– Саша, Саша, пойдём быстрее к дедушке, он зовёт тебя, – она за руку потянула его из комнаты. Они вошли. Рудольф лежал на кровати, вытянувшись, как по стойке смирно, на его бледном лице блестели глаза. Он шевельнул губами, то ли хотел улыбнуться, то ли что-то сказать.

– Дедушка, это Саша, мой муж, – и Матильда подтолкнула Сашу вперед себя.

– Саша… муж… – прошептал Рудольф и, глядя Саше прямо в глаза, сказал: – Береги… мою… девочку. Я её очень… люблю, – и он снова закрыл глаза.

– Я очень люблю Матильду и буду её любить всегда, – волнуясь, прошептал Саша.

Они стояли с Матильдой рядом, держались за руки и смотрели на Рудольфа Моисеевича. Он с трудом поднял веки и совсем тихо прошептал что-то. Не слышно было, что сказал он, одновременно Матильда и Саша упали на колени перед кроватью, пытаясь услышать слова. Дедушка шевельнул рукой, Матильда припала к ней губами, рука ослабла, и тихий вздох, показалось, разорвал тишину. Рудольф Моисеевич уснул вечным сном, а Матильда и Саша плакали, стоя на коленях у его кровати.

Немного времени спустя они вышли из комнаты, Сашу Матильда отвела в гостиную, а сама пошла к матери, постучала в дверь и, получив разрешение войти, вошла и тихо сказала:

– Дедушка умер.

Хелена посмотрела на дочь невидящим взглядом и прошептала:

– Это неправда, ты всё врёшь, чтобы мне сделать больно, – и закричала: – Вон из моей комнаты, вон из моего дома! – и заплакала, но плакала тихо и уже не кричала, ничего не говорила, Матильда сидела рядом с ней и вытирала ей слёзы. Потом она позвонила отцу, сказала, что дедушка умер. Приехали все необходимые службы, сделали то, что в этом случае полагается. На Матильду и Сашу внимания ни Феликс, ни Хелена не обращали. Выяснилось, что Богдан приехать на похороны не может, а Веру никто не приглашал.

После похорон Матильда с Сашей улетели в Ленинград, мысли у них обоих были грустные, но одна из них душу согревала: Рудольф Моисеевич Сашу принял!

Но ничего из переживаний Матильды в этой поездке Настя не знала много лет, пока жизнь не сложилась так, что надо было найти ответ, почему же так крайне плохо относится Хелена к дочери.

XXXVI

Последний учебный год в университете у Насти и Матильды и в Корабелке у Саши заканчивался, приближалась самая ответственная пора – защита дипломов и государственные экзамены, а у Насти ещё и сдача экзаменов в аспирантуру, почти сразу после государственных экзаменов в университете. Напряжённая пора позволяла друзьям видеться только на бегу, общаться накоротке, по типу «Как дела?» – «Всё хорошо, как у тебя?» – «Аналогично», но они были в курсе самых важных событий в их жизни: у Насти поступление в аспирантуру, у Матильды с Сашей рождение ребёнка. В конце августа должен появиться малыш: Матильда желает, чтобы сын родился похожим на папу, а Саша хочет девочку Мальвину – копию Матильды.

Пятого августа прилетела телеграмма: «Родилась дочка Лиза 3500 52 роды лёгкие самочувствие Веры Лизы хорошее Богдан». Матильда с Настей радовались, будто сами родили. Отправили поздравительную телеграмму и в ответ получили приглашение приехать «на зубок».

Саша, как и мечтал, получил распределение на Балтийский завод, семья остается в Ленинграде, ему как молодому специалисту предоставляют комнату в семейном общежитии, счастью не было предела.

– Настя, – улыбалась довольная Матильда, ведь они уже заселились в новую комнату, просторную и светлую, – твоя мечта тоже сбылась: ты осталась в Ленинграде, пока учишься в аспирантуре и защищаешься, а потом уж точно навсегда, не сошлют же учёного историка в Тмутаракань, – и она, ласково поглаживая живот, шептала: – Ножками пинает, как футболист. На свободу просится наш малыш, сынок родится, Алёшенькой назовём. Ласковое имя – Алёша, Алексей, – и она снова с расстановкой повторила: – А-лё-ша.

– А если дочка родится, какое имя будет? – спросила Настя.

– Мальчик родится, – стояла на своём Матильда, но потом засмеялась: – Алёнушка! Слышишь, так же ласково звучит: А-лё-нуш-ка, – нараспев проговорила она.

Рожала Матильда тяжело, ребенок запутался в пуповине и едва не задохнулся – асфиксия, и малыша положили в реанимацию. Родился мальчик, Алёшенька. Матильда, Саша и Настя буквально молили Бога, чтобы Алёшенька выжил. И он выжил, но последствия родов выразились в слабом здоровье, однако от природы у него была великолепная память, он запоминал огромные тексты наизусть, слушая пластинки со сказками и рассказами для детей, с четырёх лет начал читать книги, с раннего детства у него проявились неординарные способности к логике, решению сложных задач. Родители боготворили сына, и он им платил безусловной любовью.

На новый год Настя слетала в Севастополь к Вере. Богдан был в плавании, Вера уже научилась справляться с Лизонькой, первый месяц после родов с ней жила её мама Раиса Ивановна – она брала отпуск на работе и учила дочь материнским знаниям. Вера шутила: мол, у женщин в генетической памяти заложено, что они мамы. Сначала она удивлялась: откуда что берется? Вроде бы она не знает, как это делать, и вот оно, всё получилось, только в руки доченьку взяла. Говорила, что больше всего боялась купать Лизоньку, но спасибо маме, первый раз показала – и дальше было без хлопот. Настя радовалась за подруг, радовалась их детям, она видела, как материнство благостно сказалось на её подругах – они расцвели новой красотой, нет, не столько внешней, хотя и ею тоже, сколько внутренней. Их глаза светились любовью ко всем, на кого они смотрели, и Настя тоже купалась в этой любви.

Однажды ночью, внезапно проснувшись, она заплакала. Не понимая причину слёз, она начала задавать себе вопросы, отчего она плачет, и потекли мысли. Она учится в аспирантуре, учится успешно, научный руководитель ею очень доволен, предлагает активнее взяться за работу и досрочно закончить аспирантуру, защитить кандидатскую диссертацию, начать писать докторскую; она живёт в общежитии для преподавателей, неё небольшая, но отдельная комната; она успешная и у неё всё хорошо. Отчего же слёзы? Она лежала без сна и смотрела в потолок, в окно попадал свет от уличных фонарей (Настя принципиально не завешивала на ночь окна), на потолке появлялся свет от проехавших мимо машин. Размышления её незаметно сошли к воспоминаниям: первый курс в пединституте, поездка с девчонками и мальчишками на берег Финского залива, песни хором, охрипшие голоса, молчание на берегу, рисование и… глаза Ильи. Она замотала головой, как тогда на берегу залива, и тихо прошептала:

– Наваждение.

А услужливая память показывает картинку: Настя бежит на лекцию, навстречу идёт Илья с девушкой, проходит мимо, даже не заметил Насти. И вот оно, ещё одно воспоминание: сон в палатке, когда они прошедшим летом плавали на рыбалку с Юрой и Машей, и эти такие странные слова Ильи: «Как долго я шёл к тебе».

Настя крутилась на диване, отгоняла воспоминания и наконец, призналась себе: «Убежать от себя невозможно. Ты любишь Илью, но нет Ильи. Смирись. Посмотри вокруг себя. Создай семью, ведь и замужние женщины становятся профессорами. Роди ребёнка. Жизнь приобретёт разные смыслы, а не только карьерный». Она как-то внезапно успокоилась и уснула, проснувшись утром с лёгкой головой и хорошим настроением, себе улыбнулась в зеркало и сказала вслух:

– Исполняй намеченное. Создай семью и роди ребёнка! Да, и вернись к рисованию, оно очень помогает отвлечься от непродуктивных мыслей!

А вечером в почтовом ящике лежало письмо от Маши, и кроме письма в конверте было приглашение на свадьбу Маши и Ивана. Настя прочитала письмо Маши, перечитала несколько раз приглашение на свадьбу и вдруг подумала, что это первое приглашение на свадьбу: она ещё ни разу не была на свадьбе – у её подруг Матильды и Веры свадеб не было. Настя заволновалась, подумала, что это хороший знак: новые эмоции, новые ощущения входят в жизнь. Она с благодарностью написала Маше ответ, что на их с Ваней свадьбе она будет обязательно! Иван да Марья – красиво звучит!

Она ехала в Кострому на свадьбу подруги с тайной надеждой: может, у Юры ещё есть к ней, Насте, чувства, в которых он ей так неуклюже признался. Волнуясь почти до обморока, она сама себе призналась, что хочет, чтобы Юра повторил слова любви, а она ему произнесёт их в ответ, и может, очень скоро у неё будет семья, родится ребёнок, и она из старой девы превратится в нормальную женщину. От таких мыслей Настю бросало то в жар, то в холод. В холод чаще, потому что она боялась такого своего решения – сказать слова любви человеку, которого любит как друга, а не так, как она любит Илью. «О-о-о, как тяжело на душе!» – мелькнула мысль, но в это время поезд прибыл на перрон вокзала Костромы, пассажиры засуетились, направилась к выходу из вагона и Настя. «Пусть будет то, что будет», – равнодушно подумала она. У вагона её встречали папа с братом Юрой, радостная встреча с родными отвлекла Настю от не очень радостных мыслей о своём будущем. Брат успешно окончил второй курс политехнического института, чувствовал он себя прекрасно, родители радовались, что давние события, принёсшие семье столь много страданий, на здоровье сына не влияют, он иногда смотрит на рисунки, где есть изображение Тони, но эмоций не проявляет.

– Настя, мои родители приглашают нас приехать к ним в Кумашкино в гости всей семьёй, спрашивают: ты с нами можешь поехать? – спросил дочь Тимофей, как только они отошли от вагона поезда. Настя посмотрела на отца встревоженно и кивнула на Юру:

– А может, вы с мамой съездите, а мы с Юрой дома побудем? Я с вами не смогу поехать, меня отпустили всего на пять дней.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, – тихо ответил отец, – но у Юры не было рецидивов больше трёх лет, он может ехать в длительную поездку, – Тимофей говорил тихо, чтобы Юре не было слышно слов, а Юра шёл впереди них на несколько шагов с сумкой Насти и насвистывал бравурный марш.

– А если само пребывание в месте события спровоцирует приступ? А с медицинской помощью в Кумашкино с тех пор ничего не изменилось, мама говорила мне, что Антон Павлович умер, он был очень грамотный фельдшер.

– Хорошо, мы с Полиной ещё подумаем. Твоё мнение для нас важно.

Дома Настю ждал сюрприз: Полина сшила для дочери платье из светлого шёлка, по низу платья крупные ромашки, вверх к лифу – редкие лепестки цветов, длина платья – в пол, и это красиво подчеркивает стройность фигуры Насти; по низу рукавов также крупные ромашки, рукава немного расширены книзу, длина их закрывает локти. Красивое платье каким-то особенным образом преобразило Настю.

– Ты в нём красавица! – Полина любовалась дочерью. – Снимай, мне осталось чуть-чуть дошить. На невесту похожа!

– У нас невеста Маша, – улыбнулась Настя, – перебора с невестами быть не должно!

– Я Машеньке сшила тоже очень красивое платье, оно из белого гипюра. Вы будете обе в красивых платьях, но разных!

– Мама, к такому красивому платью у меня нет туфель, – как-то совсем по-детски жалобно сказала Настя.

– Свадьба завтра, успеешь сходить в магазин, может, подберешь что-нибудь. Или иди в тех, что привезла с собой, они, конечно, немного темноваты для этого платья, но платье длинное, по низу у него есть светло-коричневая полоска, твои туфли не будут выглядеть неуместно. Да, на свадьбе главное внимание невесте должно быть, а не обуви гостей, – Полина ласково улыбнулась дочери и покачала головой: – Если, конечно, ты не имеешь мысли завлечь вниманием кого-нибудь из гостей мужского пола.

Машенька в наряде невесты была обворожительна: платье из тонкого белого гипюра на шелковом подкладке красиво укутывало стройную фигуру; шёлковая, средней длины фата, украшенная белыми цветами, чуть прикрывала лицо, делая его загадочным; особое очарование невесте придавали глаза – они блестели словно звёздочки и иногда увлажнялись, но Маша начинала часто моргать, и влага исчезала. Она улыбалась открытой, радостной и счастливой улыбкой, и все, кто оказывался возле неё, улыбались в ответ. Рядом с Машей Иван в строгом черном костюме, белой рубашке и галстуке; он был очень и очень серьёзным и Машу держал за руку, будто боялся, что её украдут. Молодые и гости были готовы ехать в ЗАГС, но кого-то ещё ждали. Маша оглядывалась по сторонам, искала глазами, и Иван, видя её волнение, тихо сказал:

– Она уже пришла, они говорят с Юрой, – и показал глазами в сторону входной двери в квартиру.

Маша вздохнула и тихо ему ответила:

– Я знаю, что Настя здесь, она мне помогла одеться; я Юру искала, он сегодня куда-то ушёл после встречи с Настей.

После регистрации брака гости были приглашены в кафе недалеко от дома невесты, гостей вместе с родными было около тридцати человек – это и позволило арендовать небольшой зал. Настя была очень довольна, что и невеста рядом живёт, и свадьба недалеко от дома – не надо тратить время на поездки по городу.

Утром, придя к соседям, Настя позвонила в дверь Черноскутовых, открыл ей Юра, они стояли мгновение друг перед другом и молчали. Их встреча не была для обоих неожиданной, они знали, что встретятся, но оказавшись лицом к лицу, слова не могли сказать. Выручила Раиса Ивановна, которая появилась в прихожей:

– Настя, здравствуй, проходи. Какая ты красавица в этом платье! – она улыбалась Насте и тихонечко отстранила Юру от двери. – Юра, пойди на кухню, там твоя помощь требуется отцу. Настя, проходи в комнату, там Маша одевается, помоги ей. Маша пыталась застегнуть молнию на спине – её заело, она разволновалась и закусила нижнюю губу, чуть не плачет:

– Настя, помоги, боюсь, что сломаю молнию.

– Да не волнуйся ты так, Машенька, Ваня уже возле дома, как солдат на посту, я его из окна видела, – Настя застегнула молнию на платье подруги и ласково обняла ее. – Поздравляю, свершилось, вы теперь и в радости, и в горе будете вместе.

– Настя, надо дождаться регистрации, чтобы не сглазить, – шёпотом произнесла Маша.

В комнату постучали, Маша разрешила войти, и на пороге появилось очаровательное создание – девушка невысокого роста, светловолосая, с голубыми глазами. Она застенчиво улыбалась, Настя смотрела на неё, и в голове зазвучали строчки из песни: «Спелым колосом вьются волосы, а в глазах твоих неба синь…» – до того точно образ девушки совпадал с этими строками.

– Настя, познакомься: невеста Юры, Янина. Янина, это моя лучшая подруга Настя, – Маша представляла девушек, а сама внимательно наблюдала за реакцией обеих. Янина всё так же застенчиво улыбалась, приветливо ответила, что ей очень приятно, а Настя, немного замешкавшись, сказала те же слова. «Вот и всё, ничего не случится, ни признаний тебе, ни признаний тобой», – грустно подумала Настя, и настроение её испортилось, но чтобы не обидеть невесту, она на лицо надела веселое и безмятежное выражение, хотя усилий это ей стоило огромных.

При кафе есть музыкальный ансамбль, он и развлекал гостей веселой танцевальной музыкой. Первый танец по традиции на свадьбе танцуют молодожёны, Иван и Маша красиво вальсировали, а гости хлопали в ладоши. Молодые, закружившись в танце, раскраснелись, они влюбленно смотрели друг на друга и никого вокруг себя не замечали: прозвучал последний звук в мелодии, а пара кружится и кружится. Небольшая заминка – и снова звучит вальс.

Перед Настей появился Юра:

– Я приглашаю тебя на вальс! – и призывно протягивает ей руку. Она едва улыбнулась и подала свою руку. Они вышли на круг, были на нём одни. Юра повёл Настю, убыстряя шаг и кружа её, кружа… Она смотрит на Юру и улыбается ему, а он, прижав её к себе чуть теснее, чем это в вальсе принято, прошептал:

– Я всё равно люблю тебя!

И будто не говорил этих волшебных слов, отвернулся от неё и замедлил темп, в это время на круге появились еще пары, быстрого темпа уже не получалось, до последней ноты в прекрасном вальсе они тихо кружились, и тихо кружилась голова у Насти, будто она залпом выпила бокал шампанского.

«И что мне делать теперь с этим признанием?» – подумала она. Будто услышав её слова, Юра промолвил:

– Ты просто знай это, – он смотрел на неё серьёзно. Танец был закончен. – Спасибо, – Юра проводил Настю к месту, откуда они вышли в круг, и больше за весь вечер к ней не подошёл.

XXXVII

Уезжала Настя из Костромы в полном смятении. Как же странно устроена жизнь! Почему и зачем в ней есть безответная любовь? Это же мучение для души и для тела, и неважно, видишь ты или нет объект своих страданий. Она не видела Илью несколько лет, а забыть не может, она любит его, помнит его и представляет его образ! Да, у них никогда ничего с Ильёй не было, она из памяти вызывает его глаза, и от одного воспоминания о нём в груди появляется тепло, и сердце учащает бег, настроение улучшается… сначала, а потом охватывают тоска, и отчаяние, и безысходность; Настя знает, как тяжела безответная любовь. А теперь она знает, что это же чувство терзает Юру. И она сдавливает голову руками и чуть не плача думает: «Зачем, зачем он мне сказал, что любит? Как мне жить с этим?! Меня не любит тот, кого я люблю, а я не люблю того, кто меня любит…»

– Девушка, девушка, – она слышит голос мужчины, отнимает руки от лица. – Вам плохо? – участливый взгляд, тревожный голос.

– Нет, извините, я задумалась, – пытается улыбнуться Настя.

– Какая же должна быть думка, – мужчина улыбнулся сочувственно, – если так страдает душа… – он сочувственно смотрел на Настю, она на него. На вид ему было лет за тридцать, явно постарше Насти, умные глаза… – Вы любите стихи? – спросил он.

– Из далёкого прошлого, классикой называется, – неохотно ответила Настя в надежде, что отстанет попутчик с разговорами.

– Я не могу сказать, что обожаю их, но, как любой культурный человек, классику в школьном формате знаю. А мне нравятся и современники, известные, как Рождественский и Евтушенко, но и неизвестные. Вот такие стихи неизвестного автора, – и он начал читать:

– Есть фраза: «Жизнь полосата»,

но именно так и живём:

радости крохи, немного любви

и тонны печали на плечи легли.

Если сил не хватает бороться с судьбой,

слабый как в омут летит с головой,

сильный же духом может выдержать всё,

стать сильнее ещё,

из бездны печали тянуть ослабевших.

Мужчина не читал стихотворение так, как иногда читают некоторые чтецы – с душевным надрывом, а как будто бы размышлял, говорил тихо, и Настя начала вслушиваться не только в голос, но и в смысл. Мужчина заметил её интерес, улыбнулся:

– Чудо вновь проявляется,

радость и свет вокруг разливаются,

человек улыбается: «Снова живу,

спасибо, что руку ты мне протянул!»

Закончив читать, он замолчал. И Настя молчала, а он ни о чём не спрашивал, он просто смотрел на неё.

– Спасибо вам, удивительно живые стихи, в самую суть попали, – она ему печально улыбнулась и отвела глаза.

– Для себя я правило установил: если возникла проблема, на первый взгляд, неразрешимая (а неразрешимых проблем нет, всегда есть минимум два варианта решения), отстранись от неё, переспи с ней, начни искать ответ, и ты его найдёшь. Мне такой подход помогает, – он улыбнулся, – дарю вам, а вдруг пригодится. Если возьмёте на вооружение мой метод, вспоминайте, что с вами им поделился Глеб Павловский! О, мы прибываем в Ярославль, я выхожу, мне пересадку надо сделать. До свидания. Всего вам наилучшего, незнакомка!

– Спасибо вам! – тихо ответила Настя. – Мне нравится ваш метод, я попробую его применить.

Глеб встал с места, взял портфель и направился к выходу, Настя пошла следом. У выхода из вагона собрались люди, которые выходят в Ярославле. Глеб обернулся к Насте:

– Вы живёте в Ярославле?

– Нет, в Ленинграде, – она улыбнулась, – мне надо сделать пересадку.

– Мне тоже в Ленинград, предлагаю вместе ехать дальше и познакомиться. Как вас зовут?

– Настя. Настя Дубровская.

Дорога до Ленинграда скрасилась для Насти разговором с Глебом, который отвлекал от грустных мыслей. Глеб оказался интересным собеседником, много шутил, рассказывал анекдоты – правда, специфические, с уголовным уклоном. Настя не выдержала и спросила:

– Анекдоты какие-то однотипные, с легким уголовным намёком… Вы сидели?

– Сам помогаю сесть, значит, там, где сидят, бываю, с разной публикой общаюсь и анекдоты знаю, – он засмеялся, – но ни одного черного и похабного я не рассказал.

Настя недоверчиво смотрит на него, он понимает, она ему не верит.

– Следователь я, работаю в городской прокуратуре Ленинграда. Клиенты наши в разных городах бывают, вот и мы по их следам ездим. Так я оказался в Костроме. А вы, Настя, что делали в Костроме? – глядит на неё вдруг посерьёзневшим взглядом.

– Я точно не ваш клиент, – отвечает она. – На свадьбе у подруги была.

Поезд подходил к платформе вокзала, конечная станция, можно не торопиться, Настя и не торопится. Глеб сидел рядом и был задумчив, отвлёкся от своих мыслей и сказал:

– Настя, могу я вам позвонить?

– Зачем?

– Мне хочется продолжить знакомство с вами.

– Вы женаты?

– Да, но какое это имеет значение?

– Может быть, никакого, но мне не хочется иметь дела с женатым мужчиной.

– Значит, вы не замужем или у вас страшно ревнивый муж, – Глеб улыбнулся. – Вы в каком статусе пребываете?

– У меня страшно ревнивый муж, – уверенно ответила Настя.

– Это меняет дело, – сказал Глеб, – но предлагаю эксперимент: вы мне называете номер телефона, по которому вам можно позвонить, я его не записываю, а запоминаю, и если я его запомню, то завтра позвоню, и мы с вами ещё пообщаемся. Идёт? – он весело смотрел на неё. – Чистота эксперимента гарантирована, мы вместе с вами выходим из вагона, до момента выхода из вагона я номер телефона не запишу, а потом уже не считается. Я либо его забыл, либо записал.

Настя назвала номер рабочего телефона, будучи почти уверена: запомнить этот набор цифр с первого раза может разве что гений. И мысленно улыбнулась: «А может, тебе следователь-гений встретился, ему сколько же статей Уголовного кодекса нужно помнить…»

Глеб извинился, что не может проводить Настю – начальство ждёт с отчётом. Она просила не волноваться, они любезно раскланялись, и Настя поехала к себе домой, а Глеб к начальству.

На работу Насте завтра, а сегодня она побывает у Матильды, понянчится с Алёшенькой, этот чудо-ребёнок всегда радостно встречает Настю, и она его любит как своего собственного. Матильда, глядя, как Настя общается с Алёшей, однажды сказала, что она будет замечательной матерью, и, помолчав, добавила:

– Настя, только не затягивай с рождением ребёнка: опытные люди говорят, что перешагнув определённый возрастной рубеж, не каждая женщина готова родить ребёнка.

– Подруга моя дорогая, чтобы родить ребёнка, нужен мужчина, у меня его нет, поэтому нет ребёнка, – грустно прозвучал ответ.

XXXVIII

Настя не то чтобы ждала звонка Глеба, но ей было интересно, запомнил ли он номер телефона – так сказать, удачен ли оказался эксперимент. Коллеги с кафедры разошлись, она убрала рабочие документы в ящик стола, закрыла его на ключ и направилась к выходу. Зазвонил телефон. Было пять часов после полудня (Настя всегда улыбалась, вспоминая позже этот момент: почему ей пришло на ум именно такое обозначение времени звонка?), она сняла трубку.

– Добрый день, извините, добрый вечер! Пригласите, пожалуйста, Анастасию Дубровскую, – мужской приятный голос, но не похожий на голос Глеба, каким его запомнила Настя. Разочарованно она ответила:

– Добрый вечер, я вас слушаю.

– Настя, добрый вечер, – она слышит голос Глеба – он, довольный, улыбается, – эксперимент удался, я запомнил номер. Сложный набор цифр, но я справился, – он засмеялся, – а ещё я тебя разыграл. Держу пари, что ты меня сначала не узнала.

Настя слушала его весёлый голос и улыбалась. Она не сразу заметила, что Глеб перешёл на «ты», будто они давно знакомы. Ей было приятно, что он позвонил, она радовалась его веселому смеху.

– Настя, ты почему молчишь? Алло, Настя, ты меня слышишь? – раздался встревоженный возглас.

– Слышу я тебя, Глеб, слышу. Молодец, с заданием справился, – и она рассмеялась.

– Предлагаю сходить в кафе рядом с университетом, прямо сейчас, тебе хватит пятнадцати минут, чтобы там быть.

– Откуда ты знаешь, что мне хватит этого времени? – удивилась Настя.

– Знаю. Ты работаешь в университете, я звоню тебе из автомата рядом с кафе. Я иду в кафе, займу столик, ты придешь туда. Хотя могу подойти к университету и встретить тебя, – спохватился Глеб.

Настя осмысливала услышанную от Глеба информацию и пыталась вспомнить, говорила ли она ему, что работает в университете… Нет, точно не говорила.

– Как ты узнал, что я работаю в университете?

– Метод дедукции. Я сам учился в этом университете, номер телефона – этого района, а кроме того я работаю в органе, который может всё узнать быстро, использовал служебное положение, так сказать, в личных целях, – снова смех. – Так ты идёшь или будешь задавать вопросы?

– Иду, жди.

Он ждал в кафе, на столике в вазе стояли белые ромашки, на тарелочках – яблочный пирог и в чашках – кофе. При виде Насти Глеб встал из-за стола, вышел ей навстречу, поздоровался и проводил к столу.

– Я подумал, что ты не будешь возражать против яблочного пирога, он легкий, – Глеб смотрел на неё смеющимися глазами. – Может, по бокалу вина или шампанского?

Настя смотрела на него, довольного собой, загадочного и счастливого своей выходкой, и кивнула головой.

– Что означает этот жест? Вино, шампанское или всё вместе? – веселился Глеб.

– Шампанское с яблочным пирогом – это лучшее, что может быть на ужин, – Настя говорила, улыбаясь глазами.

Они задержались в кафе надолго, дело дошло и до эскалопа с картофелем фри, а под эскалоп лучше рюмочку водочки, но Настя от водочки отказалась, а Глеб выпил. Веселые, они вышли из кафе уже тогда, когда нормальные люди ложатся спать.

– Я обязан тебя проводить: уже поздно – раз, я мужчина – два, я должен знать, где живёт моя прекрасная дама, – три.

– Мне возразить трудно, потому что ты прав, уже поздно.

– А остальные условия?

– Они не обязательные.

– Ты не права. Мне важно знать, где ты живёшь.

– Зачем?

– Я буду приходить к тебе в гости.

– Кто тебя пустит?

– Ты. Мы с тобою будем жить вместе.

– Сначала в гости, потом жить вместе… вроде бы логично. Пойдем уж, провожатый, действительно поздно, тебе повезло, идти недалеко.

– А я так и думал, что ты живёшь в общежитии преподавателей, поэтому выбрал это кафе.

– Какой ты сообразительный.

Они шли не быстро, перебрасывались короткими фразами, но чем ближе было общежитие, тем тяжелее становились ноги у Насти. «Если Глеб попросится на чай, что отвечать?» – появилась мысль в её голове, абсурдная в своей простоте, потому что ответ очевиден: спасибо, чай в другой раз. Она засмеялась вслух, он остановился и внимательно посмотрел на Настю, сказал:

– Я ничего смешного не говорил.

Она, продолжая смеяться, ответила:

– У меня возникла мысль, что ты просишься зайти на чай, а тебе отвечаю: «Спасибо, чай в другой раз».

Глеб долго (Насте показалось – очень долго) смотрел на неё, а потом тихо и совершенно трезвым голосом сказал:

– Я хочу быть с тобой долго, а не одну ночь. Поэтому на чай я не буду проситься ни сегодня, ни завтра. Я приду к тебе тогда, когда согласишься быть моей женой.

Настя молчала, не зная, что сказать на такое заявление малознакомого мужчины, а Глеб продолжил:

– Ты не производишь впечатления легкомысленной девушки. Мы будем встречаться, и время покажет, когда мы оба будем готовы к совместной жизни.

Поженились Глеб и Настя через год, она к этому времени защитила кандидатскую диссертацию и начала работу над докторской. Глебу присвоили звание майора юстиции и назначили следователем по особо важным делам. Он развёлся с женой; детей у них не было, развод состоялся быстро. Родители Насти к профессии Глеба отнеслись хорошо, отец дочери сказал, что надеется через Глеба (не сразу, конечно, а после того как они привыкнут к нему, а он к ним) попытаться возобновить поиски Тони. Настя про себя отметила, что у неё почему-то такой мысли не возникло, а зря, Глеб ведь сам сказал, что через его контору можно всё узнать. «Время покажет, как будет, нам надо с Глебом самим узнать лучше друг друга», – резюмировала она и забыла об этом разговоре с отцом. Другие были в эти дни хлопоты.

Настя познакомила Глеба со своими друзьями. Они побывали в Севастополе у Веры с Богданом, мужчины между собой нашли темы для разговора и общались с интересом. Вера, радуясь за подругу, от всего сердца нахваливала Глеба: и обаятельный, и привлекательный, и за словом в карман не лезет, и внимательный, с Насти пылинки сдувает, одним словом, муж то что надо! У Матильды восторгов было заметно меньше, но и она подтвердила: Глеб над Настей трясётся как курица над яйцом. Саша тоже был сдержан, но объяснил это по-другому: не хочется ему иметь дело с людьми из органов, а почему это так, ответа нет. Но Настя – их общий с Матильдой друг, и её муж им тоже друг. Вот так всё просто!

Семейная жизнь Настю не напрягала, жили они дружно, без страсти, отношения у них были скорее дружеские – как у супругов, проживших вместе лет пятьдесят. Они с Глебом оба трудоголики, он и днём, и ночью на выезде, то там, то тут труп, пьяная «бытовуха» многих людей жизни лишает, делает увечными или инвалидами. Следователи и милиция постоянно на боевом посту, но всегда или почти всегда опаздывают. Много лет специалистами обсуждается, как предотвратить преступление, а не констатировать его, но всё остаётся на том же месте. Занят муж важными делами, довольствуется тем, что есть поесть, а если нет – пообедал в столовой. Настя, занявшись изучением истории государства на территории современной России до вступления на престол Михаила Романова, увлеклась темой Великой Тартарии – территории, занимаемой современными Западной и Восточной Сибирью и Дальним Востоком, включая Аляску. Вот тут и столкнулась она с глухим молчанием официальных органов. У Насти сбор материала по докторской диссертации отнимает очень много времени, архивы по этой теме официально закрыты, допуски к материалам получить бывает сложно, помогает ей научный руководитель, у него есть возможность через высоких покровителей добыть информацию, но очень дозированную. Ей приходится уезжать в командировки, недавно вот ездила в Тобольск, в архивах которого обнаружена «Чертежная карта Сибири», составленная ещё в 1701 году Ремизовым, уроженцем Тобольска, учёным-самоучкой, первым картографом. На этой карте есть Великая Тартария. Много тайн хранит история и медленно открывает их своим потомкам, если учесть, что предшественники старательно историю вымарали и переписали. Великая Тартария из памяти нескольких поколений была стёрта. Главный вопрос, который задаёт себе Настя: почему из исторической памяти исключили сведения об этой стране, Великой Тартарии, и почему надо было вложить в умы людей, что территорию за Уралом заселяли почти дикие племена до тех пор, пока она не была завоёвана Ермаком.

Научный руководитель, качая головой, отвечал уклончиво и говорил, чтобы она не спешила:

– Истина в крупицах, а они, крупицы, на вес золота. Вы знаете, коллега, сколько тонн песка намоет старатель, пока килограмм золота добудет? Жила золотая очень редко кому попадает. Так и у нас, ищите и научитесь историю видеть в малом, научитесь между строк читать и рисунки предков понимать, тогда и большее откроется.

Настя поняла, что быстро написать диссертацию по этой теме не получится. Но менять тему не хочется, затянуло её в недоступную историю, и хочет она найти ответы на вопросы; но и ребёнка хочет Настя, испытать счастье материнское, да и возраст близок к критическому – Насте скоро исполнится тридцать лет. Они с Глебом женаты три года, а забеременеть не получается.

Редкий вечер, когда они с Глебом вместе дома. Сегодня как раз тот случай. Настя приготовила ужин, накрыла на стол, они сидят с мужем напротив друг друга. Она зажгла свечи, он улыбнулся, открыл бутылку вина.

– Ужин при свечах, предлагаю по бокалу вина, – Глеб налил вино в бокалы, поднял бокал, хотел что-то сказать еще, но его опередила Настя:

– Глеб, давай поднимем эти бокалы за рождение нашего ребёнка!

– У нас будет ребёнок? – недоверчиво и тревожно спросил Глеб. Настю напряг его тон, а не вопрос, она вспыхнула, и ей показалось, что краской залилось не только лицо, но и всё тело.

– Чтобы был ребёнок, нам надо хотя бы чаще спать вместе, – резко ответила и поставила бокал с вином, даже не пригубив.

– Настя, мы спим с тобой всегда вместе, не сердись, я не понял, почему ты обиделась, объясни, – Глеб говорил миролюбиво. Настя немного успокоилась, начала говорить, и в голосе её звучала боль:

– Мне через два месяца исполнится тридцать лет. По мнению гинекологов, даже в этом возрасте первая беременность плохо вынашивается, а роды часто бывают тяжелые, и в первую очередь для ребёнка. А после тридцати пяти первый раз рожать не рекомендуют. Я хочу родить и стать матерью. Не забеременею ещё пару тройку лет – и всё, прощай материнство, – она опустила голову и салфеткой промокнула глаза. – Я понимаю, ты занят на работе, устаёшь, у тебя ночные выезды и суточные дежурства, но можно же как-то выбрать время и решить эту проблему. Настя ещё говорила, а Глеб хохотал громко, заразительно и не мог остановиться. Настя, глядя на него, тихо засмеялась и спросила, чем же она его так насмешила.

– Если я тебя правильно понял, мне надо некоторое время побыть быком-производителем, – Глеб смеялся уже тише, выражение его лица менялось и становилось отчуждённым. Настя смотрела на мужа испуганно-непонимающим взглядом.

– Бык-производитель, говоришь? Так теперь называются отношения между мужем и женой? – она говорила тихим голосом, который предвещает бурю. – А скажи, зачем ты женился на мне?

– Ты уравновешенная, из мухи не раздуваешь слона, ты умеешь слушать и можешь дать дельный совет, ты ласковая и добрая, ты умная и…

– Ты перечислил характеристики подруги, но не жены. Ты во мне не видишь мать твоих детей, – Настя пересела на диван, взяла в руки книгу. – Может, не имеет смысла нам жить вместе?

– Не пори горячку. Я сказал не то, что ты хотела услышать, прости. Есть ещё время, будем мы родителями, – Глеб обнял Настю за плечи. – Давай будем мириться, я не хочу другую жену, мне с тобой хорошо, я люблю тебя, – он поцеловал ей руку и легонько коснулся губами лба. Настя положила голову на грудь мужа и затихла. Не многословен Глеб в выражении чувств, но это и нравилось ей в нём: он не говорил о любви, а делал так, чтобы ей было хорошо дома; при всей его занятости у Насти не было хлопот и забот, как купить продукты, вызвать мастера в случае мелких хозяйственных проблем. У неё была одна забота – её работа и встретить его дома ужином, но если этого не получалось, он никогда не возмущался.

– Пойдём спать. И не только спать, – Глеб слегка отстранил Настю, встал и поднял её на руки, понес в спальню. Она прильнула к нему, а он нёс её как драгоценный сосуд. Ночь была страстной, это и удивило Настю: какая могла быть страсть, если до близости они с мужем ссорились?

Глеб рано утром уехал, его вызвали на место происшествия. Поцеловал её, сонную, сказал, что провожать не надо, он завтракать не будет, а она осталась лежать в постели: сегодня некуда спешить, выходной. Лежала и думала: они с Глебом четыре года вместе, из них три года женаты, но у них никогда не было страсти, интимная близость скорее напоминала плавное течение реки, исполнив супружеский долг, они засыпали. Справедливости ради надо сказать: засыпали в объятиях друг друга, Глеб ни разу после близости от неё не отворачивался. Но то, что было сегодняшней ночью, перевернуло Настино восприятие мужа, да и самой себя: до этой ночи, как она теперь понимает, Настя была холодной как вода в реке весной. «Может, поэтому я не могла забеременеть?» – пронзила её мысль. Она встала с постели, накинула халат и вышла на кухню. На столе лежала записка: «Ты была этой ночью божественно хороша, любовь моя!» Настя читала записку, и по лицу её катились слезинки. «У Снегурочки дети родиться не могут, – подумалось ей. – Хочешь ребёнка – полюби отца своего будущего ребёнка!» Эта мысль ранила сердце, Настя поняла, что вышла замуж за Глеба только потому, что решила: настало время выйти замуж. Не любя Глеба, она могла и не решить вторую задачу, которую ставила перед собою, – родить ребёнка, и откуда-то появилась странная мысль: «Не родишь ребёнка, если это Богу не угодно». Она вздрогнула. Странная ночь, странное утро. Однако эти странности оказались счастливым прологом к наполненным лаской и страстью ночам. Прошёл месяц, и два, и три, а беременности как не было, так и нет. Настя сходила на консультацию к врачу, и выяснилось: она совершенно здорова и может иметь детей.

– Нужно пройти обследование мужу – может быть, есть проблемы у него, – так сказала ей очень пожилая женщина-гинеколог, помолчала немного и добавила: – Не отчаивайтесь, вы молоды и еще родите, если Господу будет угодно. Может, не пришло время вам иметь сейчас детей, а может, ваш муж не может быть отцом ваших детей.

Настя вышла от врача, с одной стороны, обрадованная – она здорова и может родить, а с другой стороны, огорченная и озадаченная словами врача о том, что, возможно, её муж не может быть отцом её детей. «Интересно, как понимать её слова? Что у Глеба есть мужские проблемы или что у меня должен быть другой муж? – Настя остановилась от такой мысли и замотала головой. – Чего только в голову бредового не придёт, если ты чем-то озабочена», – подумалось ей.

Глеб отказался проходить обследование, заявив, что у него всё в порядке с мужским здоровьем, а она решила не торопить событие, ждать, когда оно случится и она станет матерью.

Прошёл еще год. Однажды в конце рабочего дня Глеб позвонил Насте и сообщил, что вечером ему дома нужно встретиться с одним человеком:

– Предстоит очень важный разговор, и не хочется его проводить в кафе, везде есть уши, – и Глеб попросил Настю приготовить ужин, уточнил, что гость предпочитает рыбу, добавил: – Настя, я познакомлю тебя с очень интересным человеком, и он тебе обязательно понравится, эрудит во многих областях!

Стол был накрыт на две персоны, в духовке запекался судак. Настя была заинтригована словами Глеба и немного волновалась: что имел в виду муж, называя своего гостя эрудитом? Чтобы Настя тоже проявила себя во всем своем красноречии и образованности – как иногда шутил Глеб, когда они выходили в свет?

В коридоре запел звонок, Настя пошла открывать дверь, подумала: «Вот мальчишка, мог бы и своим ключом открыть, но…» Она открывает дверь, перед ней стоят Глеб и… Илья. Она не могла потом понять, откуда у неё взялись силы устоять на ногах, а не упасть к их ногам. Она стояла и молчала, а Глеб, широко улыбаясь, говорил:

– Анастасия Тимофеевна, прошу любить и жаловать: мой друг и однокурсник Илья Сергеевич Муромский. Илья, знакомься: моя жена Анастасия Тимофеевна Дубровская, профессор истории.

Илья улыбнулся и протянул Насте руку:

– Здравствуйте, Анастасия Тимофеевна, рад с вами познакомиться, я много наслышан о вас от Глеба.

Настя пришла в себя от замешательства, пригласила мужчин в комнату и сказала, что ужин готов, поесть лучше сейчас, пока всё горячее, а поговорить можно позже, и оставила мужчин одних, сославшись на дела на кухне. Она стояла у окна и смотрела в ночь, а в голове пульсировала мысль: « Как же долго ты шёл ко мне, Илья! Как долго…»

Без веры жить трудно.

Без любви – страшно.

Без надежды жизни нет.

(Из диалога героев книги)

I

Илья Муромский и Глеб Павловский учились в университете на одном курсе. Они не дружили, однако, участвуя в студенческих конференциях и работая вместе в комитете комсомола факультета, относились друг к другу хорошо. Тем не менее это не мешало Илье считать Глеба заносчивым и излишне самоуверенным человеком, хотя он соглашался с тем, что выбор трудовой деятельности в правоохранительных органах, куда собирался пойти работать после окончания вуза Глеб, требует особых черт характера. Для себя Илья не представлял возможным работать в органах, он видел свою миссию в профессионально грамотной работе на крупном промышленном предприятии по организации правовой защиты его интересов. Глеб и Илья окончили вуз с красными дипломами и имели приоритет при распределении на работу: Глеб был направлен в прокуратуру Ленинграда, а Илья – на НПО «Запад».

С тех пор прошло почти десять лет. Полгода назад прокуратура проводила на предприятии плановую проверку по соблюдению законодательства при выполнении военных заказов, в их числе сохранение государственной тайны сотрудниками предприятия. Генеральный директор Кузнецов пригласил на встречу с правоохранителями своего заместителя Илью Муромского, так состоялась первая после окончания вуза встреча Глеба и Ильи. Комиссия нарушений на предприятии не обнаружила, к удовлетворению как проверяющих, так и проверяемых. Спустя несколько дней Глеб предложил Илье встречу в кафе. Они тогда хорошо посидели, поговорили, обоим было интересно узнать о профессиональной деятельности друг друга. Илья отметил для себя, что у Глеба нет былого снобизма, перед ним предстал спокойный и уверенный в своих знаниях профессионал юрист. Конечно, специфика работы наложила отпечаток на манеру Глеба говорить, но она не вызывала желания прекратить общение, наоборот, у Ильи появились интерес и желание продолжить общение. Глеб сказал Илье, что по роду работы видит активизацию предпринимательской жилки у населения, но так как законодательство страны не позволяет этим заниматься, возбуждаются уголовные дела за спекуляцию и незаконную предпринимательскую деятельность. Илья высказал свое мнение, что пора бы вспомнить историю и ввести новый НЭП. Глеб заинтересованно спросил, как Илья это себе представляет, и получил ответ, что надо законодательно разрешить мелкий бизнес, то есть создать условия для формирования класса ремесленников, кооператоров, и в пример привел потребительскую кооперацию, которая много полезного делает в сельской местности, но в городе представлена ничтожно мало, да и является она по сути полугосударственной; промышленным предприятиям необходимо предоставить больше свободы в планировании своей экономической политики, оставив в руках государства только военный заказ, тем самым создать условия для конкуренции и начать наращивать объёмы производства товаров народного потребления, что будет способствовать улучшению жизни населения.

– Крамолой попахивает, Илья Сергеевич, – улыбнулся тогда Глеб.

– В стране зреют перемены, – ответно улыбнулся Илья. – Еще, наверное, не пришло время открыто сказать об этом, но, я думаю, недолго ждать осталось.

А вскоре состоялся пленум ЦК КПСС, объявивший о необходимости совершенствования экономической системы страны – так называемого ускоренного социально-экономического развития. Первой ласточкой на пути ускорения в развитии стал закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». Глеб позвонил Илье сразу, как только закон был опубликован, и предложил встретиться и «обмыть» новый этап развития страны.

– Илья, думается мне, ты приложил руку к появлению этого закона. Молодец, стратегически мыслишь. Давай выпьем за начало новой жизни, – Глеб поднял рюмку с водкой.

– Глеб, не ёрничай, я думаю, ты знаешь (по секретным или не очень секретным каналам информации), что Андропов дал поручение о подготовке предложений по реформированию экономики, и над этим работали уже в 1983–1984 годах. Но в чем ты прав, так в том, что я – один из группы специалистов по разработке этих предложений. Поддерживаю твой тост за начало новой жизни. Нам еще многое предстоит сделать, чтобы она стала лучше, – Илья выпил, закусил и продолжил: – Если помнишь, я тебе говорил о свободе промышленных предприятий в своей экономической политике, о развитии кооперации. А надо пойти дальше и создавать совместные предприятия с зарубежными компаниями, привлекая новые и передовые технологии. Новая экономическая политика современности – рыночные отношения, но к введению рыночных отношений идти надо постепенно, а не кидаться в них как в омут.

С этой встречи завязалась дружба таких разных по интересам и деловой жизни людей, они не часто встречались, но каждый раз встречи были полезны каждому из них. Илья иногда рассуждал об исторической памяти, говорил о том, что надо лучше знать историю своей страны и, учитывая её уроки, строить экономические и политические отношения со странами Европы и с США.

– Илья, надо тебе познакомиться с моей женой. Она фанатично предана истории нашего государства, профессор истории, как я её зову, – Глеб ласково улыбнулся, и его глаза заблестели. – Обожаю её. Умница, ласковая и добрая, лучшей жены трудно найти.

– А кем она работает?

– В университете на кафедре древней истории, доцент, пишет докторскую диссертацию.

– Так сколько же ей лет?

– Моложе нас с тобой, она уникум.

– Познакомь меня с ней, – Илья смотрел на Глеба хитрым взглядом. – Я к женщинам как классу отношусь очень хорошо, но мне, наверное, не повезло пока в жизни, ни одной не встретил, как ты сказал, «уникума».

– Сегодня уже не получится, Настя в командировке в Тобольске – за историческими фактами поехала. А вот на следующей неделе я приглашаю тебя к нам домой – в публичные места она ходит очень неохотно. Вам будет интересно обоим, эрудитам, поверь.

Илья Муромский возвращался поздно вечером домой от Павловских. Он ехал задумчивый, в памяти всплывали то картины встречи с женой Глеба, то разговоры, которые они все вместе вели. Вспоминая, как Глеб представил свою жену, Илья улыбнулся – в голосе и взгляде Глеба была неподдельная гордость за жену и за себя, было видно, что Глеб боготворит её. Настя, напротив, держалась очень спокойно и ровно. Его немного удивила её первая реакция, когда она открыла дверь – в её глазах мелькнула оторопь, но она быстро справилась с собой и спокойно пригласила мужа и гостя пройти в квартиру. Оставив мужчин одних для разговора, ушла на кухню. Стол был накрыт на две персоны, взглядом Илья выразил недоумение. Глеб хитровато поглядел на Илью:

– Маскировка. Я сказал, что у нас важный разговор, а в кафе есть «уши». Вот Настя нам с тобой и создала условия для разговора без лишних «ушей». Немного поиграем в конспирацию и будем приглашать её к нам.

Так они и поступили. Минут через двадцать Глеб вышел на кухню за Настей. Илья не слышал, как тот объяснял жене, что разговор без «ушей» окончен, в комнату они вошли вместе и оба улыбались.

– Илья Сергеевич, Глеб мне сказал, что вас интересует история внешнеполитических отношений России со странами-партнерами в исторической ретроспективе не в рамках школьной программы, а шире и глубже, так сказать из источников для служебного пользования, – Настя смотрела на Илью спокойно и доброжелательно, тем самым призывала его включиться в разговор, как бы сглаживая неловкость ситуации, когда оставила их одних.

Настя оказалась интересной собеседницей, и говорила она доступным языком, а не «учеными заумностями». Этот термин принадлежит Глебу – так он просил жену говорить с ними как со слушателями-любителями, а не со студентами исторического факультета. Настя привела удачные примеры из истории, когда российские монархи истово отстаивали интересы своего государства, не прогибаясь перед правителями других стран. Разговор незаметно для всех перешел в плоскость возможного переустройства существующих отношений – как экономических, так и политических, и – страшно подумать – изменения границ государства. Глеб попытался остановить разговор на данную тему, но Настя спокойно ему ответила:

– Глеб, прошу, не волнуйся, я не призываю к свержению власти в стране, я высказываю предположения, исходя из исторических циклов развития. Предложения Черчилля уничтожить СССР появились еще в 1945 году, сразу же после разгрома фашистской Германии. Огромные территории нашей страны со всеми своими полезными ископаемыми не дают покоя многим с древнейших времен, а настоящая холодная война не способствует уверенности, что таких желающих стало меньше или они совсем исчезли. В мировой политике главенствуют США, а СССР им только противостоит, он всегда или почти всегда в роли догоняющего. Если руководители нашей страны хорошо знают уроки истории, они должны их учитывать. Мне кажется, нас ждут большие перемены, и я не уверена, что они будут к лучшему.

– Вопрос только в том, что есть лучшее. Я думаю, Анастасия Тимофеевна, вы излишне пессимистически оцениваете будущее, – Илья заговорил несколько возбужденно. – Сейчас в стране запускается экономическая реформа; официально начатые процессы так у нас не называют, но по сути это так; реформирование экономики должно привести к улучшению жизни людей, а хорошо живущие люди не станут участвовать в неконструктивных политических акциях, и границы государства будут незыблемы.

– Согласна с вами, Илья Сергеевич, но при одном условии – если экономическая реформа создаст условия для развития предпринимательства, сформирует средний класс, основу развитого общества, и люди действительно станут жить лучше и будут уверенными в завтрашнем дне. А если, наоборот, провалилась реформа? Ну не захотел народ стать предпринимателем?! Его же семь десятков лет приучали иждивенцем быть – государство всё и везде решало за человека! Лозунг в стране был: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Много хорошего в стране сделано, но главный посыл, мне кажется, неверный. А сейчас вы, реформаторы, народ кидаете в рынок, а народ к нему не готов.

– Товарищи, товарищи! – Глеб замахал руками. – Прошу прекратить научную дискуссию о возможных, но невероятных вариантах развития государства. Предлагаю выпить за дружбу и миролюбие.

– Хорошо, я всё сказала. На сегодня. Время покажет, что будет, – миролюбиво согласилась Настя.

Расстались они тепло, Глеб и Настя приглашали Илью запросто заходить к ним – им с Ильей было интересно и комфортно, так сказала Настя.

Переживая заново сегодняшний вечер, Илья чувствовал какую-то недосказанность, но что это могло быть, понять не мог. Настя на него произвела очень сильное впечатление своей эрудицией, умением спокойно вести дискуссию, не навязывая собственного мнения, а наоборот, вовлекая в дискуссию, с интересом выслушивала мнение Ильи (весь исторический разговор велся без участия Глеба, он с удовольствием наблюдал за беседой и откровенно любовался женой). Илья пытался оценить Настю так, как оценивал всех женщин: красивая она или не очень? И вновь улыбнулся: «красивая или не очень» к Насте к не подходит. У нее стройная фигура и миловидное лицо, пышные каштановые с рыжеватым отливом волосы, но внешняя красота в ней не главное – поразили Илью её глаза: зеленые, они восторженно смотрели на собеседника, широко распахивались, если она чему-то удивлялась, или превращались в щелочку, в которую просматривалось недоверие или несогласие с мнением собеседника; глаза притягивали к себе и не отпускали, хотелось в них глядеть и глядеть. «В них была мудрость, – вдруг пронзила Илью мысль. – Но Настя же очень молодая, какая мудрость, ты о чем? Зацепила тебя эта профессорша, – он улыбнулся. – Время покажет, что будет дальше».

II

– Настя, я тебя обожаю, – Глеб обнял жену, как только закрылась дверь за Ильёй. Он смотрел на неё, улыбаясь глазами, ещё крепче прижимал к себе. Она немного отстранилась от него и тихо сказала:

– Ты как цыган на базаре вел себя, будто продавал меня.

– Не продавал тебя, а гордился тобой, – сразу посерьезнев, сказал он. – Я иногда думаю: за что мне такое счастье выпало? Я тебя очень сильно люблю и боюсь потерять.

– Прости, я не хотела тебя обидеть.

Они вместе убрали со стола посуду, Глеб мыл её под проточной водой (он очень старался), а Настя вытирала полотенцем и ставила в сушилку. Закончив уборку, она улыбнулась, сказала, что он лучший муж на свете, и поцеловала его в щеку. Глеб от неожиданности проявленных женой чувств слегка опешил, удивленно посмотрел на нее, а потом крепко прижал к себе и тихо-тихо прошептал:

– Ты мне самый главный подарок в жизни. Спасибо тебе за всё и за это признание.

Они уже готовились ко сну, когда Глеб задал вопрос:

– Настя, мне кажется, ты заинтересовала Илью своим историческим профессионализмом. А если он предложит тебе войти в их рабочую группу, тебе будет это интересно?

– Вот это ты выдал – исторический профессионализм… – Настя нахмурилась. – Тебе не кажется странным, что ты стал превозносить мои умственные способности, часто не к месту? А по существу вопроса отвечаю: во-первых, не думаю, что мне будет сделано такое предложение; мы с разработчиками реформ, ожидающих страну, находимся в разных временных периодах; то, что было сегодня интересно Илье, не факт что интересно другим его коллегам; во-вторых, не думаю, что мне это интересно. Давай будем спать, уже далеко за полночь, а завтра на работу, – она быстро выключила лампу и легла в кровать, – спокойной ночи.

Глеб улыбнулся: «Заинтересовало тебя, моя милая жена, всё, о чем вы говорили с Ильей, но девушка ты гордая и напрашиваться не будешь, поэтому так и говоришь». Он обнял жену и… заснул почти мгновенно.

А Настя лежала с открытыми глазами, смотрела в потолок и грустно размышляла: «Илья меня не узнал. Конечно, мы с ним встречались всего несколько раз накануне летней сессии, я тогда училась на первом курсе пединститута, много лет прошло, я была совсем девчонка, а сейчас взрослая женщина за тридцать лет. Я его ничем не заинтересовала тогда, совместная поездка на Финский залив в его памяти следов не оставила – ничего знаменательного в том, что он и какая-то девчонка после пения хором потеряли голос и сидели на берегу вдвоем и молчали, пока другие девчонки и мальчишки разошлись парами. Молчанием связки восстанавливали, мне на следующий день надо было с докладом выступать. Сидеть и молчать было неловко, я начала рисовать, в минуты задумчивости у меня руки сами рисуют людей – особенность моей психики такая. Да, я рисовала его. Илья сидел в стороне от меня и смотрел на воду, он не видел, что рисую его, вдруг как-то неожиданно изменился в лице, выражение которого меня поразило настолько сильно, что у меня тогда рисунок не получился, я стерла всё, что было нарисовано. Я часто вспоминала этот случай и до сих пор не могу понять, что было причиной такого изменения его лица. Надо завтра найти в папке со старыми рисунками его портрет, сделанный в Плёсе, когда мы были там с Матильдой, Верой и Сашкой, рисовала его тогда по памяти. Интересно, есть сходство, так сказать, с оригиналом – Ильёй, каким я его увидела сегодня? Может, и не будет сходства, прошло очень много лет. Тогда он был молодым парнем, а сейчас повзрослевший и возмужавший, руководитель с огромной ответственностью. Я растерялась, когда увидела его рядом с Глебом. Больше десяти лет в мыслях прокручивала возможные варианты встречи с ним и все равно не ожидала его увидеть, тем более на пороге у себя дома. Он взрослый, красивый, умный, важный, сказала бы я, а мне милее тот Илья, из прошлой студенческой жизни. Может быть, это тоже нормально? Идеал юности? Глаза его, темные, почти черные, становились бездонными, когда его целиком захватывала тема. Как много мы сегодня обсудили, как хорошо он знает историю страны. Наверное, в его работе юриста, вне сферы уголовного права, знание истории необходимо. Мне было с ним интересно. Мы говорили по многим вопросам на одном языке. А почему Глеб в разговоре не участвовал? Любовался он… Гордился собой! Ох, товар ты показывал лицом: смотри, мол, какую я жену имею, – она улыбнулась. – Ох, Глебушка, льстишь мне, но красиво льстишь. А я ведь люблю тебя, Глеб! Глеб, я это сейчас поняла!»

Настя от неожиданной мысли, пришедшей ей, села на кровати и посмотрела на спящего рядом мужа. Он дышал ровно и улыбался во сне. «Счастливый человек, – подумала, – он даже во сне улыбается!» Она встала и вышла на кухню, поставила на конфорку чайник, включила плиту, достала из холодильника сыр «Советский», порезала его на маленькие квадратики, в розетку положила чайной ложечкой мед и, надевая кусочек сыра на шпажку, обмакивала в мед и отправляла в рот, но вкуса меда и сыра не чувствовала. На чайнике подпрыгивала крышка, громко призывая обратить на нее внимание и выключить плиту, но Настя призывных звуков не слышала – она сидела задумавшись.

– Настя, Настя, ты о чем думаешь?

Она слышит голос, поворачивает голову и видит в дверях кухни Глеба с полузакрытыми от яркого света глазами. Он подошел к плите, выключил ее, переставил чайник на подставку для горячего, налил две чашки чаю и сел на табурет, подвинул к жене чашку с чаем, обратился к ней:

– Ты меня слышишь?

– А? Да, слышу, – она смущенно улыбнулась. – А ты зачем встал?

– Если бы я не встал, то пришел бы сосед, – Глеб смотрел на нее серьезно. – Чайник на плите прыгал и свистел как будильник, в нем почти выкипела вся вода, а ты сидишь и не слышишь. Что случилось?

– Пришла в голову очень важная мысль, мне захотелось выпить чаю с медом, и вот поэтому я на кухне, – Настя прищурилась и улыбнулась мужу.

– Ага, так я и поверил. Мысль, может, и важная пришла, да к чаю она не имеет отношения, – серьезно ответил он.

– Кошмарная жизнь с мужем следователем, во всем видит подвох и уход от правдивого ответа, – снова улыбнулась она. – Глеб, я поняла, как сильно тебя люблю. Я знала, что ты мне дорог, я тебя люблю, но именно сегодня поняла, насколько сильно.

Глеб смотрел на жену удивленным взглядом, она еще говорила слова любви, а он уже взял её за руки, она потянулась к нему, и они оба встали, он целовал её щеки, глаза, лоб, и кружил, кружил, правда, как детский волчок, на свободном пятачке их маленькой, почти игрушечной кухни. Его потрясли слова жены – Настя никогда ранее не говорила ему о своей любви; она заботилась о нем, интересовалась его делами, не вмешиваясь в них, но не надоедала ему звонками и просьбами, и он иногда мысленно называл её «моя Снегурочка, холодная снаружи, но добрая внутри». И думать в этот счастливый миг его жизни не хотел, что случилось и почему его «Снегурочка» оттаяла, он был счастлив, и это главное!

– Отпусти, сумасшедший, ты меня уронишь, у меня голова закружилась, – Настя пыталась вырваться из его объятий, впрочем, без особых усилий. Они ушли в спальню. Ночь пролетела быстро, занимался рассвет, а двое счастливых людей не сомкнули глаз.

– Боюсь заснуть, – шепотом сказал Глеб, – а вдруг счастье улетит.

– До подъема два часа осталась, надо уснуть, иначе будем спать на работе, – прошептала Настя, – а счастье с нами теперь навсегда.

III

Франция, Париж

– Мадам Лавуан, доставили почту, – в дверь вошла референт Марта. – Вам её принести сейчас или положить в папку?

Антония посмотрела на свою помощницу с легкой усмешкой:

– Марта, вы прекрасно знаете, что почту я рассматриваю в конце рабочего дня, если в ней нет ничего срочного.

– Извините, мадам Лавуан, – Марта беспомощно моргала глазами, – письмо из России, а вы говорили, что всю корреспонденцию из России вам передавать сразу.

– С этого надо было начинать, Марта! Несите почту! Марта вышла из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. Антония нахмурилась – нерасторопная и, мягко говоря, бестолковая у неё референт, но заменить её другой девушкой не хочется; она ещё надеется, что Изабель вскоре вновь приступит к своим обязанностям.

Антония открыла конверт и вытащила из него лист лощеной бумаги с логотипом Московского Дома моды.

В письме было приглашение на показ новой коллекции советского модельера Вячеслава Зайцева, которая будет проходить в Париже 18 сентября текущего года. Мадам Лавуан довольно улыбнулась – её заметили, об этом говорит персональное приглашение на выставку известного среди европейских модельеров коллеги из Советской России. Она давно интересуется его работами, и ей очень хочется встретиться с ним лично, но в сообщении указано, что лично товарищ Зайцев присутствовать не может по важным причинам. Прочитав эту фразу, Антония усмехнулась: важная причина одна – советские чиновники не дают ему права на выезд, на показы своих работ за рубежом, боятся, что Зайцев не вернется в страну. Она обязательно будет на показе и постарается встретиться с организаторами с советской стороны и договориться о приглашении её в Россию, чтобы провести в Москве или Ленинграде Дни французской моды, в которых будут представлены молодые модельеры Франции. Вот такое важное поручение мадам Лавуан получила от Дома моды Пьера Кардена.

IV

– Анастасия Тимофеевна, добрый вечер! Илья Муромский вас беспокоит. Вам удобно говорить?

Настя слушала голос Ильи, и сердце её билось, казалось, в горле. Она от волнения и неожиданности его звонка не могла вымолвить ни единого слова, попыталась откашляться и совсем смутилась, продолжала молчать.

– Вы болеете и не можете говорить? – тревожно спросил Илья.

– Извините, Илья Сергеевич, поперхнулась некстати. Добрый вечер, мне удобно говорить, – наконец ответила Настя, и в голосе ее слышалась улыбка.

– Могли бы мы с вами завтра, в удобное для вас время, встретиться по одному важному делу?

Настя слушала вопрос, смысл которого почти не улавливала. Она думала о том, что было бы с ней, позвони ей Илья с таким предложением еще месяц назад. Она, наверное, ни минуты бы не раздумывала и сразу же согласилась бы. А сейчас в голове звучало другое: «А мне оно надо? Зачем нам с ним встречаться? Деловая встреча о чем? Он юрист на крупном предприятии, она историк, что общего может быть у них?» Но сердце ум не слушало, оно прыгало от радости, что Настя слышит голос Ильи, и он приглашает её на встречу, и он ждёт, что она ответит, и от этой радости она опять молчала. А он подумал, что она занята и не может встретиться завтра и тогда предлагает встретиться в удобный для нее день.

– Извините, Илья Сергеевич, – выдохнула Настя, – смотрела расписание на завтра. Мне будет удобно в семнадцать часов, – неожиданно для себя назвала она время, хотя в голове была мысль отказаться от встречи, сославшись на занятость.

– Я заеду за вами. Скажите, откуда вас забрать?

– Главный корпус университета; надеюсь, вы не забыли его адрес, – она улыбнулась.

Ровно в семнадцать часов следующего дня она вышла из дверей университета, напротив входа стояла «Волга». При появлении Насти дверца машины открылась, Илья вышел ей навстречу, протянул руку, поздоровался и придержал дверь машины, пока Настя садилась на заднее сиденье автомобиля, затем сел рядом с другой стороны.

– Едем к гостинице «Россия», – сказал он водителю и повернулся к Насте: – Я вас познакомлю с одной из участниц нашей рабочей группы, её заинтересовал ваш взгляд на реформы с учетом исторических параллелей. В деловой среде принято важные вопросы обсуждать на деловых завтраках или ужинах, – он улыбнулся смущенно, – на завтрак я не решился вас пригласить.

Настя слушала Илью внешне спокойно, а внутри бушевала буря: «Полная идиотка, – корила она себя, – ты хотя бы спросила, где встреча будет. У тебя даже мыслей в голове не было, что это может быть поход в ресторан. Ты считаешь, что деловые и важные разговоры ведутся в кабинетах, на кафедрах и тому подобное. Отсталый историк, вот ты кто, всё совсем иначе – важные вопросы обсуждают на деловых завтраках!» – На этой мысли она слегка улыбнулась, а Илья улыбку принял за знак, что она не возражает против предложения об ужине в ресторане.

В вестибюле гостиницы их ожидала немолодая женщина, она приветливо поздоровалась с Настей и протянула ей руку:

– Добрый вечер, Анастасия Тимофеевна, Илья Сергеевич с большим воодушевлением рассказывал о вашем с ним разговоре о работе по подготовке к проведению социально-экономических реформ в стране и о ваших рекомендациях учесть исторический опыт проводимых ранее реформ, в первую очередь негативный. Мне захотелось познакомиться с вами лично, очень приятно, что вы молоды, очень хорошо, что молодые люди идут в науку.

– Анастасия Тимофеевна, знакомьтесь: член-корреспондент Академии наук Людмила Александровна Быстрицкая, наш главный ученый консультант по экономическим вопросам.

Настя смутилась и немного растерялась, услышав звание собеседницы, но быстро справилась с волнением и сказала, что она польщена тем, что её пригласили на встречу, но удивлена, что она может посоветовать и чем оказаться полезной, когда в рабочей группе участвуют членкоры Академии наук.

– Скромность украшает женщину, – в ответ улыбнулась Быстрицкая, – но членкоры, как вы сказали, ниоткуда не берутся, ими становятся со временем талантливые и упорные в постижении научной мысли, настойчивые в достижении поставленной цели открыть и донести до человечества новые знания молодые ученые, – она внимательно посмотрела на Настю. – Я решила с вами встретиться не только потому, что услышала хвалебные отзывы Ильи Сергеевича, хотя не скрою: его мнение для меня важно, но я получила отзывы о вас и вашей работе от ваших коллег историков. Они меня порадовали. На этом предлагаю встречу «по одежке» закончить, и перейдем ко второй части, то есть знакомству «по уму».

– Уважаемые коллеги, прежде чем начнем знакомство «по уму», – вступил в разговор Илья, – приглашаю вас в зал ресторана, столик заказан, ужин готов, официанты ждут нас.

Деловой разговор за деловым ужином прошел дружески. Быстрицкая, видя смущение молодой коллеги, ненавязчиво оказывала ей помощь в пользовании приборами. Насте было стыдно за свою безграмотность и незнание этикета, она даже мысленно не оправдывала себя тем, что ей не приходилось бывать в обществе, где требовались эти правила; она подумала о том, как запуталась в столовых приборах и бокалах, и горько усмехнулась: «Надо купить книгу по этикету и изучить их, эти правила, чтобы не попадать впросак впредь».

Знакомство «по уму» состоялось, Быстрицкая по окончании встречи сказала, что ей бы хотелось, чтобы Настя участвовала в разработке программы перехода экономики страны на рыночные рельсы, это долгосрочная программа, сейчас идет работа над первым этапом, и важны мнения специалистов разных научных направлений, практиков из реального сектора экономики.

– Как вы относитесь к моему предложению об участии в рабочей группе? Я хочу рекомендовать вас, Анастасия Тимофеевна, руководству, но мне важно ваше желание, – Быстрицкая доброжелательно смотрела на Настю. А Настя глядела на нее с восхищением и тихой паникой в груди, сердце её предательски дрожало, она понимала, что, согласившись на предложение Быстрицкой и не оправдав надежд, рискует своей репутацией, а отказавшись от предложения, рискует еще больше – научной карьерой. Есть два решения – плохое и очень плохое, осталось определить, какое из них какое. Настя так думала и улыбалась – не знала, что ответить. Выручила, если это можно так назвать, Быстрицкая:

– Я вас, Анастасия Тимофеевна, хорошо понимаю, предложение мое неожиданное для вас, и вам надо подумать. Я не требую немедленного ответа, подумайте, оцените все возможные плюсы и свое решение передайте через Илью Сергеевича. А теперь, молодые люди, мне пора, а вы можете немного расслабиться и потанцевать, уже и оркестр начинает играть. До свидания, Анастасия Тимофеевна, а вас, Илья Сергеевич, прошу проводить меня.

Она встала из-за стола, улыбнулась (Настя подумала: «Дежурной улыбкой», и мысль эта ей самой не понравилась) и важно пошла к выходу, даже не посмотрев, идет ли за ней Илья.

Через несколько минут вернулся Илья, настроение его было приподнятым, и он им поделился с Настей:

– Рекомендации Людмилы Александровны очень важны, она многим молодым ученым помогла сделать карьеру. Настя, можно я буду вас так называть?

Настя кивнула в знак согласия.

– Настя, вы соглашайтесь на её предложение работать в нашей группе, само участие в ней плюс рекомендации Быстрицкой откроют перед вами двери архивов, которые вам и не снились, и свою докторскую диссертацию вы напишете гораздо быстрее.

Настя была взволнована сегодняшней встречей, но радости она не испытывала ни от предложения Быстрицкой, ни от совета Ильи. Наоборот, появилась необъяснимая ей тревога, беседа между ними не получалась, они оба больше молчали, к танцам настроение не располагало. Настя, извинившись, сказала, что она не предупредила Глеба о том, что задержится, он будет волноваться, ей пора домой.

Илья внимательно посмотрел на нее и спросил:

– Вы всегда сообщаете друг другу, где вы и зачем там?

Вопрос прозвучал с сарказмом, и тон его задел Настю, она, сдержанно ответила:

– Да, мы всегда сообщаем с Глебом друг другу, где и с кем общаемся. Зачем заставлять волноваться и переживать любимого человека? – её вопрос прозвучал с вызовом.

Илья не стал продолжать разговор, подозвал официанта, попросил счет, а Насте предложил подвезти её домой. В машине они молчали. Подъехав к дому, в котором жила Настя, Илья сказал:

– Настя, вижу, вас что-то беспокоит. Я не тороплю с ответом на предложение Быстрицкой, но ваше молчание не должно быть долгим, нам тоже надо понимать, будете вы с нами работать или нам рассматривать другие кандидатуры.

– Илья, я подумаю над предложением, вернее, я уже думаю. Очень ответственное предложение. А кандидатуры вам надо обязательно рассматривать, потому что может так оказаться, что вы найдете лучшее, чем моя персона, – она улыбнулась и протянула ему руку: – До свидания.

Вышла из машины, быстрым шагом направилась к подъезду. Илья смотрел ей вслед. «С характером, а ведь у меня нет уверенности, что она согласится работать с нами. Она права, надо рассматривать и другие кандидатуры. Кандидатуры есть, да мне почему-то не хочется другую кандидатуру, – на этой мысли он скривился в усмешке. – Вот это и интересно, почему тебе надо, чтобы она была рядом?» Его размышления прервал водитель:

– Илья Сергеевич, к вам завтра во сколько подъехать?

– Олег, надо быть в семь тридцать. Едем в горисполком, мне назначено на восемь утра, опаздывать нельзя. До свидания.

Машина отъехала, а Илья стоял на тротуаре. Домой идти не хотелось – отношения с женой не ладились последние несколько месяцев, часто её по вечерам не было дома, приходила поздно, говорила, что у нее много работы. Он удивлялся: какая работа у нотариуса по вечерам? Но вопросов не задавал, считал, что очередной кризисный этап семейных отношений лучше пережить мирно – негативных эмоций хватало в профессиональной сфере. Был бы ребенок – наверное, Ольга была бы другой, но родить жена не может, таков вердикт врачей, а из детского дома они решили ребенка не брать – есть племянница Анечка и племянник Сережа, дети сестры Ильи, Валентины. Есть с кем пообщаться и зарядиться детским оптимизмом – и в тоже время не имеешь никакой заботы, так сказала Ольга, а он согласился, мысленно себе тогда добавил, что при его занятости на работе на детей нет времени, а при живом отце растить безотцовщину безнравственно. Аня и Сережа уже подростки и в гости к дяде приходят редко и общаются неохотно. Ольга всё чаще становится мрачной, замкнулась в себе, стала говорить, что жизнь однообразна и утомительна. Его напрягают такие её разговоры, но вступать в дискуссию ему не хочется – конструктивизма в них никогда нет, а слушать монологи жены на неудавшуюся жизнь не хочется. Для себя он решил: пусть идет всё так, как идет, он менять по своей инициативе ничего не будет. «Конформист ты», – назвал себя однажды Илья.

Стоял на тротуаре Илья и размышлял, что же произошло за последние несколько недель, что впервые он так сильно ощущает, что ему не хочется сейчас разговаривать с Ольгой, видеть её уставшее и недовольное лицо, укоряющие глаза. И перед ним возникло лицо Насти, живой взгляд её зеленых глаз, то удивленный, то задумчивый; вот они широко распахнулись, а тут смотрят узкой щелочкой, с легким недоверием. Он замотал головой так сильно, будто что-то стряхивал с нее, и усмехнулся: «Задела тебя, профессорша!» И решительно пошел к дому.

V

Глеб получил ответ на запрос о местонахождении Осиповой Зинаиды Прокофьевны, Осиповой Антонины Алексеевны и Гройсмана Алексея Рудольфовича. Он перечитал официальный документ несколько раз – скупые строки, жесткие слова: «Осипова Зинаида Прокофьевна и Гройсман Алексей Рудольфович погибли в автокатастрофе на автобане в Альпах в 19** году. На месте автокатастрофы тело Осиповой Антонины Алексеевны не обнаружено. Информация о её местонахождении отсутствует». Очень непросто было получить эту информацию; оказалось, что Алексей и Зинаида были разведчиками-нелегалами и работали под прикрытием в европейских странах. Глеб просил очень влиятельного человека в органах безопасности оказать содействие в получении сведений, сославшись на то, что в стране провозглашена гласность, открываются архивы и, самое главное, что, может быть, информация о родственниках его жены не является государственной тайной. Человек, который взялся помочь Глебу, его «успокоил»: информация о родственниках его жены является государственной тайной, и поэтому ему дают тот минимум, который можно сообщить, чтобы родственники его жены больше не задавали вопросов. Глеб думал об устной информации, полученной от того же человека. Катастрофа случилась на автобане во французских Альпах, тело девочки не найдено, есть минимум два варианта развития событий: или девочки не было с родителями в момент аварии, или от сильного столкновения с фурой девочка вылетела в лобовое стекло настолько далеко, что её не нашли прибывшие на место катастрофы специальные службы. В любом случае, есть большая доли вероятности, что Тоня жива и, скорее всего, оставалась на территории Франции. Где она сейчас находится, сказать сложно, она может жить в любой стране Европы. Глеб согласился с таким выводом и решил подать информацию Насте и её родителям в позитивном ключе, а именно, что Тоня жива и надо искать новые пути, чтобы встреча с ней состоялась. Он положил в портфель документ и собрался ехать домой, но в этот момент зазвонил телефон. Снимая трубку с аппарата, Глеб бросил взгляд на часы – 23:30. «Ого, поздно-то как, засиделся я, однако, ищут меня; интересно, кто – дежурный или жена?»

– Глеб, что случилось? Уже время к полуночи, а от тебя нет никакой информации, – слышит он встревоженный голос жены.

– Прости, Настя, суматошный день сегодня, замотался я, было три выезда на место, а вечером встречался с важным человеком, скоро буду дома.

Настя слушала частые гудки в трубке и недоумевала: никогда раньше Глеб не бросал трубку, что всё это значит? Может, он звонил ей, да она не ответила, потому что уехала на встречу с Ильей и не предупредила мужа, вот он и рассердился. «Не придумывай того, чего нет, – одернула она себя, – Глеб сказал, что был весь день занят. Скоро приедет, и наступит ясность, кто и где сегодня был». Она положила трубку телефона на аппарат, прошла на кухню, включила плиту, поставила на нее кастрюлю с водой; из холодильника достала замороженные пельмени и мысленно себя похвалила: какая она молодец, что в выходные настряпала их с запасом, и сейчас не надо голову ломать, что быстро приготовить на ужин двум сумасшедшим трудоголикам! Надо ли ей советоваться с Глебом по поводу предложения Быстрицкой – вот что сейчас занимало Настю больше всего. Она вспомнила, как несколько недель назад, после встречи с Ильей, Глеб высказал такое предположение, а она решительно отвергла сам факт приглашения её в рабочую группу и заявила о своем нежелании в этом участвовать. Теперь ей стало стыдно за свою самоуверенность во время того разговора с Глебом, и сейчас она чувствует, что сама решение принять не может, а Глеб решительно заявит, что ей надо соглашаться и идти работать в группу, ведь важен не её вклад в результат, а важно общение с большими людьми от науки. Насте даже голос мужа послышался, как он ей это всё говорит. Крышка на кастрюле подпрыгивала, а она не слышала, ушла в свои думы.

– Настя, а не рановато ли ты превращаешься в глухую и забывчивую старушку? – перед ней стоит Глеб и с усмешкой смотрит на неё. – Опять пришла на ум умная мысль?

– Не мысль пришла, а выбираю вариант ответа на заданный мне сегодня вопрос, вернее, мне сделали предложение…

– Надо соглашаться.

– Ты же не знаешь, какое предложение.

– Мне звонил Илья, знаю. Соглашайся.

– Глеб, так нельзя…

– Можно. Нужно. Диссертация для тебя важнее всего, в таких комиссиях и группах не всегда важен личный вклад в результат, а важны знакомства, которые там завязываются.

Настя засмеялась и сказала:

– Убедил, соглашаюсь, дальше можешь не продолжать, я мысленно всё уже от тебя услышала. Пельмени скоро будут готовы, будем ужинать, и ты мне расскажешь то, что можно рассказать из событий сегодняшнего дня. Уже вчерашнего дня – на часах уж полчаса, как новые сутки наступили.

– У меня для тебя очень важная новость, но ты права, моя дорогая, сначала ужинать, у меня сегодня маковой росинки во рту не было, – устало прозвучал его голос, и Глеб сел за стол, ел быстро и вкуса пельменей не чувствовал. Волновался сейчас за Настю: как она воспримет весть, что все годы её сестра росла сиротой в незнакомой стране, среди чужих людей?..

– Глеб, известия плохие, да? – тихо спросила Настя, забирая у мужа пустую тарелку и подавая ему чашку с чаем.

– Это, Настенька, как посмотреть. Стакан наполовину полный или наполовину пустой – знаешь такую оценку факта оптимиста и пессимиста? Спасибо за пельмешки, после полуночи они особенно вкусные. Отнесись к тому, что я скажу, именно так, как оценивает оптимист количество воды в стакане.

Настя смотрела на мужа широко распахнутыми глазами и понимала, что речь пойдет не о рабочем дне Глеба, а о чём-то важном для нее лично, и это личное не связано с её работой – только что всё обсудили.

– Ты что-то узнал о Тоне? – в голосе страх, в глазах мольба и надежда.

– Тоня сирота, её родители погибли в автокатастрофе во Франции еще в 19** году.

– Она родителей своих не знала до её похищения Зинаидой. Не это главное. Где она сейчас? С ней можно увидеться?

– Местонахождение Тони не известно. Установлено только то, что на месте катастрофы её тело не было обнаружено, значит, она жива. В настоящее время она может жить в любой стране Европы или даже мира. Тоня могла выйти замуж за гражданина любой страны. Но поиски я бы начал все-таки с Франции, – Глеб говорил, а лицо Насти менялось; оно посерело, глаза потухли, уголки губ опустились вниз, а из глаз покатились слезы, и глаза её превращались в озеро, так много было в них влаги. Глеб обнял жену, ласково поглаживал по голове, плечам и молчал, давал ей выплеснуть печаль.

Спустя несколько минут Настя заговорила:

– Свидетельство о рождении Тони тебе вернули?

– Да, оно у меня.

– В нем написано, что её отец – Алексей Рудольфович. Я ведь раньше никогда свидетельство Тони не видела, впервые это случилось, когда папа тебе его передал с просьбой узнать о Тоне. Но и тогда я не задумывалась о том, кто её отец. А сейчас вдруг мне пришла такая странная мысль: а если отец Тони – это сын дедушки Матильды? Дедушку Матильды звали Рудольф.

– Настя, да мало ли Рудольфов в нашей стране…

– Глеб, не перебивай, мне и так трудно говорить. Матильда узнала себя в детстве, вернее, она сказала, что Тоня на моем рисунке очень похожа на Матильду в детстве. Я тебе никогда не говорила об этом. А сейчас мне кажется, что здесь есть связь, и тогда понятно, почему девочки так похожи – потому что они двоюродные сестры. Жаль, что Матильда не нашла куклу.

– Настя, что-то много тайн, о которых мне не известно, – Глеб немного отстранился от жены, посмотрел на нее сочувственно и продолжил: – Давай ложиться спать. Завтра вечером ты мне подробно расскажешь о Матильде, кукле, и найди свои рисунки Тони и фотографии Матильды, какие у тебя есть. А если получится завтра днем пообщаться с Матильдой, узнай, есть или был ли у нее дядя Гройсман Алексей Рудольфович. Пока на этом всё, изучим эту информацию – будем двигаться дальше.

Спала Настя плохо, ей снились короткие сны, в них она чего-то боялась и от страха просыпалась, но проснувшись не помнила, что её разбудило, и таких пробуждений было уже три; на часах было пять утра, когда она вновь проснулась в холодном поту, сон её не отпускал. Она переживала увиденное снова и вдруг поняла, что сон на сон не похож, это было реальное событие в её жизни, много, очень много лет назад, которое давно спряталось в её подсознание, она о нем не вспоминала, потому что при воспоминании о случившемся в тот день было очень больно. Сегодня под утро Настя во сне вновь пережила это.

– Настя-а-а, Настя, ау! – слышится разноголосый зов. Девочка лежит в овраге, от глаз людей её скрывают кустарник и высокая трава, у Насти болят нога и правый бок, она пытается встать, но не может подняться.

– Я здесь, – отвечает Настя, но голоса своего не слышит, испугалась: почему она не слышит свой голос? Она оглохла? Голос от страха пропал? Страшно стало, что её не найдут, а медведь вернётся и её задерёт. Тихо плачет Настя. Голоса стали удаляться в противоположную от девочки сторону, и она заплакала ещё горше. Собрав всю силу, которая у неё была, она снова попыталась встать, и снова не получилось. Острая боль пронзила тело, и дальше Настя ничего не помнит. Сколько времени она пролежала без сознания, Насте не известно. Когда она открыла глаза, то увидела синее небо высоко над головой, её несут на носилках, сделанных из веток.

– Мама, мама, Настя глаза открыла, – слышит она голос сестры Тони. Над Настей наклоняется мама и тихо говорит:

– Настенька, доченька моя, потерпи, скоро придём в деревню, там тебя посмотрит Антон Павлович, фельдшер наш, и окажет помощь.

– Мама, не плачь, – говорит Настя и опять не слышит своего голоса; слезинки набежали на глаза.

– Настенька, не говори, молчи. Это пройдет, это от страха. Ты просто испугалась. А медведь ушёл назад в лес, в горы. Он нас испугался, а мы его напугались, – мама пыталась улыбаться, вытирая слезы Насте и себе.

Настя сидела на кровати и мерно раскачивалась, держась за голову. Больно. Болит голова, больно в груди и душат слезы.

– Настя, что случилось? Тебе плохо? – спросонья хриплым голосом спрашивает Глеб.

– Сон тяжелый, голову больно, – тихо ответила Настя.

– Что же ты так расстроилась?.. Ведь есть надежда найти Тоню, надо этим заниматься. Сейчас другие времена, больше возможностей, мы найдем твою сестру, – Глеб принес стакан воды и накапал в него валерьянки. – Выпей и постарайся еще поспать, хотя бы час.

Но уснуть ни Насте, ни Глебу не удалось – сделать это им не дал телефонный звонок. Глеб быстро снял трубку, будучи уверенным, что его вызывают на место происшествия.

– Здравствуйте. Да, сейчас передам Насте трубку. Настя, тебя просит Матильда, – Глеб протянул жене трубку телефона.

Настя рывком поднялась с постели и дрожащей рукой взяла ее, испуганно спросила:

– Что случилось?

– Не знаю, она не сказала, просит тебя.

– Алло, Матильда, здравствуй!

– Настя, я уезжаю в Киев, умер папа, – плачет навзрыд Матильда, – Алешу не могу взять с собой, Саша очень занят на работе, они готовят корабль к спуску на воду, и я боюсь сына оставлять одного. Ты можешь взять его к себе хотя бы на выходные?

– Конечно, Матильдочка, не волнуйся за Алешу, мы его заберем к себе сегодня же. Что случилось, почему умер твой папа?

– Не знаю, сейчас доставили телеграмму, в ней написано: «Выезжай похороны отца завтра», и всё. Сейчас поеду в аэропорт, ближайшим рейсом полечу, главное, чтобы были билеты.

– Возьми с собой телеграмму. Если возникнут проблемы с билетами, иди к начальнику, всегда есть резерв. Матильда, я поеду с тобой, я тебя провожу, – Настя говорила быстро, громко, она тоже плакала.

– Не надо, Настя, лучше приезжай к нам, проводи Алешу в школу, – всхлипывая, ответила Матильда и отключилась от связи.

Через три дня Матильда позвонила из Киева, сказала, что Феликса похоронили, а о том, что случилось с отцом, расскажет при встрече. Спросила, как себя чувствует Алеша, сказала, что она прилетит через два дня.

– Настя, я нашла куклу, – печальным голосом сказала Матильда. – Привезу её тебе. Может быть… – и раздались частые гудки, связь прервалась.

Насте показалось, что она в один миг оглохла – вокруг стояла первозданная тишина, она видела, как Алеша наливает в чашку чай, ставит чайник на плиту, ему что-то говорит Глеб, но она не слышит слов.

– Глеб, Глеб, – зовет мужа и не слышит своего голоса.

– Что? Что сказала Матильда? – спрашивает Глеб, она видит шевелящиеся губы, а слов не слышит, испугалась: что всё это значит, почему она не слышит?

– Я ничего слышу, – отвечает и дрожащим голосом продолжает: – Матильда сказала, что нашла куклу и привезет ее.

– Хорошая новость, – сказал Глеб, а потом взял листок и написал: «Хорошая новость, нам это поможет в наших поисках. Успокойся, я сейчас заеду на кафедру и сообщу, что ты не сможешь прийти на работу сегодня. Алешу в школу провожу сам».

VI

– Папа застрелился, – Матильда говорила бесцветным голосом, – я не могла тебе это сказать по телефону. Почему он это сделал, я не знаю, на похоронах об этом не говорили, а с мамой разговор не получился, она заявила, что виновата во всем я, – Матильда сделала глоток воды из стакана и посмотрела на Настю отсутствующим взглядом. Она молчала, а Настя, закусив до боли нижнюю губу, едва сдерживала слезы и думала о том, почему такими жестокими могут быть близкие люди, почему Хелена обвиняет дочь в смерти мужа, какая тайна разрушила семью? Не выдержав дальше молчаливого отчаяния Матильды, Настя обняла её, гладила по плечам и тихо говорила:

– В семьях часто бывают нелады между родителями, о которых дети не знают, да и не надо детям знать о них. Наверно, есть, вернее, были такие и между твоими родителями. Твоя мама вспыльчивая и крайне эмоциональная, она эти злые слова сказала тебе сгоряча.

– Она сказала, что я не родная им дочь. Мой дедушка приказал ей и моему отцу взять меня и записать своей дочерью, – слова с её губ падали медленно и тяжело, Насте казалось, катились булыжники, которые раздавят на своем пути всё. Она затихла от неожиданной новости: Матильда не родная дочь Хелены! Но если Матильда похожа на Тоню, тогда мать обеих девочек Зинаида?!

Настю охватил озноб, у нее задрожали губы, руки, она сильнее обняла Матильду и выдохнула:

– Она сказала, кто твоя настоящая мать?

– Да, я выродок Зинки, – глухо прозвучал ответ. – Это она так сказала.

Настя поцеловала Матильду и быстро зашептала:

– Почему твой дедушка заставил свою дочь удочерить чужого ребенка?!

– Муж Зины – его старший сын.

– А имя его Алексей? – Настя так стиснула Матильду, что та охнула и попыталась освободиться из объятий Насти.

– Алексей, – без эмоций тихо ответила Матильда, – я его ни разу не видела. Может быть, когда я была маленькая, он приезжал, но я не помню.

– Значит, и с тобой мы сестры, Матильдочка! Вы с Тоней родные сестры, а мы с тобой двоюродные! Это очень хорошая новость!

Они сидели обнявшись и обе плакали. Веки у них опухли и глаза стали красными от слез, они уже выпили не одну чашку чая, когда Настя спохватилась и спросила:

– А куклу ты привезла?

– Привезла, но оставила в сумке дома, я же сразу к тебе поехала и забыла про нее, – Матильда вытерла глаза и улыбнулась: – Если бы она нам помогла найти Тоню!

– Поможет, обязательно поможет! – уверенно заявила Настя. – У нас тоже есть новости, – и она рассказала Матильде об ответе на запрос Глеба о Зине, Алексее и Тоне.

– Моя дорогая сестра, Глеб говорит, что надо искать, и обязательно найдем, он уверен: Тоня жива.

– В любой стране мира может быть она, – грустно ответила Матильда, – иголку в стогу сена легче найти.

– Ты не будь пессимисткой. Глеб сказал, что надо начинать поиски с Франции. Тоня хотела быть модельером, у нас есть известный модельер Зайцев, к нему Пьер Карден и Кристиан Диор приезжали (это я узнавала у наших специалистов в области моды), а Тоня наверняка интересуется модой в нашей стране. Я думаю, надо организовать выставку моих рисунков, и главным сделать рисунок Тони с куклой, и фотографию сделать: я на фоне этого рисунка и твоей фотографии.

– Бурная фантазия у тебя, Настя. Кто тебе организует выставку? Ты никому не известная! Художница неизвестная, я имею в виду, – Матильда смотрела на Настю строго.

– А вот это уже твоя забота, дорогая моя сестра искусствовед, как сделать так, чтобы была выставка и была фотография в центральных газетах!

VII

Настя приняла твердое решение не участвовать в рабочей группе по разработке экономических реформ. Если ранее её волновало, каким образом её участие в этой группе может быть полезным, то сейчас, после разговора с Матильдой и в свете всей имеющейся у нее информации о Тоне, она поняла, что нет ничего более важного для нее, чем то, чтобы найти Тоню, встретиться с ней. Настя набрала номер телефона Ильи, чтобы сообщить ему о своем решении, но его секретарь сказала, что Илья Сергеевич проводит совещание и ответить на звонок не может.

Настя извинилась и положила трубку. «Ничего страшного не случится, – подумала она, – если о моем решении Илья узнает позже». Следующей мыслью была такая, которую она бы в свою голову раньше просто не допустила: «Работа над докторской диссертацией подождет! Надо серьезно заняться выставкой своих рисунков, но прежде сделать их ревизию; какие-то, может, надо доработать, и надо попробовать написать новое», – с радостным возбуждением думала она. Не откладывая дела в долгий ящик, вытащила из коробки листки и долго рассматривала их, качала головой. «Права Матильда, бурная фантазия разыгралась у меня, – грустно подумала. – Бумага плохого качества, на лоскутное творчество всё это похоже. Чтобы рисунки были интересны зрителю, их надо оформить в рамки, может быть, закрыть стеклом, это будет зависеть от места, где они будут размещены, от освещенности в помещении и много еще от чего. Пустая затея… Почему пустая? – одернула себя. – Кто тебя торопит завтра их выставлять? Займись реставрацией старых рисунков, именно тех, на которых Тоня, мама, папа, дедушки и бабушки, всё то, что может напомнить Тоне о детстве вместе с нами. Да и выставка может быть не персональная твоя, а вместе с именитым художником, – на этом месте она улыбнулась: – Ты, Настя, молодчина, вот эту мысль надо донести до моей сестры Матильды; думаю, так будет легче организовать мое участие в выставке». Дальше думать не получилось – громко и требовательно звенел дверной звонок. Настя отложила в сторону рисунки и вышла в коридор, открыла дверь, на пороге стоял Илья.

– Здравствуй! Я звонил на кафедру, мне сказали, ты сегодня не работаешь, – он смущенно смотрел на нее. – Я не вовремя?

– Здравствуй, Илья. Проходи.

Войдя в комнату, он огляделся и, увидев рисунки, сказал:

– Как много рисунков. Это твои?

– Мои.

Пауза. Оба молчат и глядят друг на друга.

– Можно посмотреть?

– Можно, – Настю охватило волнение, ведь верхний рисунок – это Илья на берегу Финского залива. Узнает он себя, вспомнит он Настю? – эта мысль обожгла её, и она на миг закрыла глаза.

Он взял рисунок, внимательно и бесконечно долго его рассматривал – так Насте показалось. Поднял на Настю глаза и удивленно сказал:

– Вот откуда мы с тобой знакомы. А я все дни с нашей первой встречи у вас дома мучился вопросом, встречались мы раньше или мне это кажется. Какой странный взгляд у меня на твоем рисунке, будто бы меня и нет, – он снова замолчал и положил рисунок на стол. Взял другой, третий и перелистал все остальные в полной тишине. – Готовишься к выставке?

– Почему такой вопрос? – удивилась Настя.

– На работе тебя нет, по всей комнате рисунки, ты какая-то необычная сегодня. Вот я и подумал о выставке, – Илья смотрел на нее, а она тонула в его черных и бездонных глазах, они светились внутренним светом, этот свет всё пространство заполнял вокруг и втягивал в себя Настю. Она успела только подумать: «Так сходят с ума», а её уже обнимал Илья и целовал её лицо, губы, глаза, она же прильнула к нему, стояла, затаив дыхание, закрыв глаза, дрожала внутренней дрожью и наслаждалась, и едва слышно прошептала:

– Я люблю тебя.

Илья отстранился слегка от нее, Настя глаза не открывала, словно в трансе была, её губы искали его губы, и он снова прижал её к себе.

Вдруг Настя оттолкнула Илью от себя, испуганно посмотрела на него и выпалила:

– Я не буду участвовать в вашей группе, – она отвернулась от него и зажмурила глаза.

– Настя, разве это важно сейчас? – Илья улыбался и протягивал к ней руки. – Иди ко мне, давай обнимемся (а сам уже обнял ее, прижал к груди) и постоим еще так же, как только что было. Твое признание…

– Настя, почему… – слышится испуганный женский голос. Илья не закончил фразу, отпустил из объятий Настю, и они синхронно повернулись на голос. В комнате стояла Матильда, удивленно и растерянно глядевшая на них. Настя смущенно улыбнулась, стараясь сгладить общую неловкость, произнесла:

– Матильда, познакомься: это Илья. Илья, это моя сестра Матильда!

Они оба отозвались банальной фразой:

– Очень приятно.

Илья протянул каждой из сестер руку:

– До свидания, Настя. До свидания, Матильда. Мне пора, дела, дела. Извините, – и стремительно вышел из комнаты. Настя задержалась на мгновение и решительно вышла следом за ним. Илья остановился у входной двери и, повернувшись к Насте, сказал:

– Я счастлив тем, что сейчас случилось, – и вышел.

Настя стояла, оторопевшая и от его стремительного ухода, фактического бегства, и от его слов, да и от всего случившегося. Её охватило чувство стыда за своё поведение и перед Ильей, и перед Матильдой. Она понимала, что, оставаясь в коридоре, усугубляет ситуацию, но не знала, как ей сейчас смотреть в глаза сестре.

– Настя, почему входная дверь была открыта? – Матильда улыбалась грустной улыбкой. – Если у вас здесь свидание, дверь надо держать закрытой.

– Прости, Матильда, так всё неловко вышло… Это не то, что ты подумала, – она совсем смутилась, опустила глаза, – Илья приезжал по делу.

– Не надо оправдываться, Настя. Вы взрослые люди, и это ваше дело. Меня оно не касается, подумай о Глебе. Звонила тебе на кафедру, я куклу привезла, хотела к тебе подъехать и передать ее, но мне сказали, что ты не работаешь сегодня. Я волновалась, подумала: «Что-то случилось». Теперь вижу – случилось, – достала из сумки и протянула Насте куклу. – Она хорошо сохранилась на антресолях. Красивая и очень добрая. Добрый человек её делал, – Матильда села на диван и заплакала.

Настя держала куклу в руках, и память услужливо напомнила, как девочки собирались ехать на летние каникулы к бабушке Варе и деду Игнату, собирали с собой любимых кукол; перед мысленным взором Насти появилась Тоня, серьезная, и деловито говорит, что шить новое платье Дуняше она не будет, пусть Настя учится делать это сама. Настя захныкала и ответила, что она не умеет шить, на что Тоня снова повторила, чтобы она училась шить, отошла в свой уголок и принялась наряжать Марфутку. Вот в этом наряде Марфутка и была сейчас в руках Насти.

– У меня в руках исторический артефакт, – Настя говорила тихо, – целая эпоха, счастливая жизнь большой семьи – бабушек, дедушек, детей и внуков. Бабушка Тоня была необычайно добрым человеком, ласковая и любящая всем сердцем нас, детей, своих внуков. Мне тогда казалось, что Тоню она любит больше, чем меня, я даже маме об этом сказала, когда бабушка подарила эту куклу Тоне, а мама ответила, что любит бабушка нас всех, и куклу она мне тоже подарит. Не успела подарить, умерла бабушка Тоня, она сильно болела, только нам, детям, об этом не говорили, – Настя замолчала.

Матильда уже не плакала. Они сидели рядом грустные, и эта грусть их соединяла с прошлым, ведомым Насте и совершенно не известным Матильде.

– Мы найдем Тоню! – уверенно сказала Настя. – А пока я предлагаю тебе с Алёшенькой поехать со мной в Кострому к моим родителям. Расскажем им вместе о том, что у них есть племянница и внук, не хочу по телефону сообщать столь важную новость для семьи.

Определились с датой поездки – скоро каникулы в школе, это лучшее время для поездки. Матильда уходила от Насти внешне успокоенная. Обнимая её на прощание, тихо сказала:

– Если этот Илья – из нашей молодости, будь осторожна, никто не знает, что принесёт нам прошлое. Прошлое – уже история, и возвращаться в него не надо.

– Буду осторожна, прошлое надо уметь отпускать. Но пока не могу это сделать, – Настя вздохнула, и этот протяжный вздох выдал её тоску.

Она закрыла за Матильдой дверь, прошла в комнату, собрала разбросанные рисунки, сложила их стопкой, села на диван, взяла в руки куклу. Задумалась. «Прошлое – это то, что уже случилось, и случилось так, а не иначе, и изменить его нельзя. Прошлое напоминает об ошибках и неудачах, но оно и учит не повторять ошибок; личный опыт – самый действенный из всех опытов, но при одном условии: человек должен хотеть понять и принять опыт как свой личный, а не обвинять в своих ошибках, неудачах и печалях всех, кто был или, наоборот, не был рядом. Жизнь – это лента событий одного человека, причудливо переплетающаяся с лентами событий других людей; в местах переплетений завязываются узлы – часто настолько тугие, что их нельзя развязать; своей непримиримостью, злобой и ненавистью люди их ещё больше затягивают. Так узлы превращаются в легендарные «гордиевы узлы», которые можно только рубить, и разрубая узел тяжелых отношений, люди рвут жизненно важные связи между собой. А может, всё-таки можно распутать узел, медленно, с пониманием к ситуации? В какой узел сплелись судьбы семьи Насти и семьи Матильды? Можно его развязать или придется рубить? Теперь понятно, почему Хелена плохо относится к Матильде – она её никогда не любила, насильно навязанная отцом девочка ей была не нужна. А что чувствовала Зина, когда у нее отбирали детей? – от этого вопроса Насте стало холодно, её отхватил озноб. – Что же чувствовала Зина? Злость, обиду, ненависть? К кому? Только ли к отцу своего мужа? Наверно, соглашаясь работать на той работе, которой она занималась, она не была поставлена в известность, что ей нельзя иметь детей; или она знала, что детей с нею не будет, и согласилась на это, а потом вдруг в ней заговорили материнские чувства, вот она и решила забрать Тоню. Тоню, а не Матильду, потому что Тоня не была удочерена моими родителями. А почему они её не удочерили? – Настя вздохнула. – Мама говорила, что она ждала года три – Зина приедет и заберет Тоню. Зина не приехала, почему не удочерили потом? Удочерили бы родители Тоню, Зина не смогла бы её увезти спустя десять лет. С чего это ты решила, что она не смогла бы её увезти? Да там, где работала Зина, любые бы документы сделали на Тоню», – горестно заключила Настя.

VIII

Праздник 8 Марта – самый любимый праздник женщин и мужчин, если уж не всего Советского Союза, то России точно. Глеб рано утром поздравил Настю букетом из роз, мимозы, гвоздик и тюльпанов. Она, приняв букет, удивленно его разглядывала и, прищурив глаза и хитровато посмотрев на мужа, спросила:

– Такой необыкновенно красивый и неожиданный по композиции цветов букет сам оформил или специалисты помогли?

– Сам придумал, – он обнял Настю. – Для меня ты – это огромное поле цветов, а не один какой-то из цветков. Ты разная: и веселая, и грустная, и задумчивая, и серьезная, иногда занудная, но все эти качества в тебе балансируют и создают гармонию цельного и одухотворенного человека. Я люблю тебя такой, какая ты есть.

– Спасибо, Глебушка, любимый мой, – Настя поднялась на цыпочки и поцеловала мужа. Он смотрел на нее смеющимися глазами:

– Это еще не всё, я купил билеты в Мариинский театр, идем с тобой сегодня вечером.

– А гостей оставим одних дома? – Настя улыбнулась. – За сюрприз спасибо, но давай мы билеты отдадим маме с папой?

– У меня нет возражений. Когда я покупал билеты в театр, о приезде твоих родителей мы не знали. Быстро завтракаем и едем на вокзал встречать их, поезд прибывает через час.

В доме Павловских собрались близкие: родители Насти, брат Юра, Матильда с Сашей и Алешей. Глеба срочно вызвали на работу: кто-то где-то что-то не поделил – и произошло убийство, так сказал Глеб, извинился перед гостями и поехал на место происшествия. Проводив Глеба, Настя занималась на кухне, Полина с Тимофеем разговаривали с Матильдой. Саша сидел рядом с женой и держал её за руку – Матильда очень волновалась, а он так её успокаивал, Алеша смотрел передачу по телевизору. Юра слушал рассказ молчаливо, но был очень серьезным и задумчивым. Настя, заходя в комнату, видела его сосредоточенный взгляд и забеспокоилась, всё ли с ним в порядке.

– Юра, помоги мне, пожалуйста, накрыть на стол, – позвала она брата. Юра, встал с дивана, пришел к ней на кухню. – Ты такой одинокий там сидишь, в разговоре не участвуешь, – Настя доброжелательно смотрела на него. – У тебя всё в порядке? Жаль, что Аня с Машенькой не смогли приехать.

– О поездке сюда стало известно, когда они уже договорились с Аниными родителями, что приедут к ним. А почему у вас не получилось приехать? Вы же собирались с Матильдой быть в Костроме.

– У Матильды на работе возникли проблемы, готовится выставка картин итальянских художников, она открывается в конце марта, вот её и не отпустили.

– Настя, я слушал рассказ Матильды и вот что подумал. Зина была тогда с мужчиной, я думаю, что это был её муж, Алексей, в таком деле не мог быть посторонний человек. Я не знаю, дает ли нам это что-то в поисках Тони. А тебе известно, что с Зиной и Алексеем случилось?

– Только то, что сказал Глеб: погибли в автокатастрофе во Франции.

– А что они там делали?

– Они были разведчиками.

– Разведчиками? Зачем им понадобилась Тоня? Новая легенда – и Тоня должна была участвовать в их нелегальной работе? – Юра говорил эти слова и вдруг побледнел, ухватился за край стола и, глядя Насте прямо в глаза, медленно заговорил:

– Мальчишку оставим за деревней на дороге. Ставь ему укол!

– Ребенок память потеряет.

– Тем лучше. Введи половину.

– Жестокая ты, Зина.

– Жестокий твой отец, а не я. Он забрал моих детей.

– Зина, Тоне плохо, она без сознания!

– Заткнись, паникер, коли мальчишку!

Настя широко открытыми глазами смотрела на брата, а его будто не было с ней, он был там, на дороге возле Кумашкино.

Юра говорил медленно, но интонации голоса передавали эмоции в разговоре Зины и её помощника, и вдруг Юра начал оседать на пол, сначала сел, а потом повалился на бок. Его глаза открыты и смотрит он вверх, взгляд ничего не выражает, а губы чуть-чуть шевелятся. Настя стояла, не шевелясь, боясь спугнуть его; спустя мгновение она услышала протяжное «А-а-а-а-а-а-а-а». И вдруг Юра резким голосом громко сказал:

– Пусть он здесь сдохнет!

– Это сын твоей сестры.

– Всех ненавижу!

Юра встал с пола и удивлённо смотрел на Настю, которая руками закрывала свой рот, чтобы не кричать от боли, охватившей всё тело, в глазах её стояли слезы.

– Юра, Настя, что у вас здесь происходит? – на пороге кухни появились Полина, Тимофей, Матильда с Сашей, вид у всех тревожный, голос Тимофея испуганный.

– Юра вспомнил эпизод, как его оставили на дороге, – тихо сказала Настя. – Юра, как ты, всё в порядке?

– Да, я чувствую себя хорошо, будто из мешка пыльного вылез, – грустно ответил Юра. – Это был Алексей, муж Зины, так я теперь понимаю. Он мне ввёл половину лекарства, за это спасибо ему, – он грустно посмотрел на родителей. – Введи он всю дозу, может быть, я бы психом стал или не выжил бы вообще, – и взрослый мужчина заплакал.

– За что она так с нами поступила? – безнадежно печально спросила Полина. Настя рассказала всё, что услышала от брата, и добавила:

– Я думаю, что Тоня им понадобилась не для новой легенды. Они решили сбежать из страны и взять с собой Тоню. Матильду им забрать никак нельзя было – их бы уничтожили ещё в Киеве.

Все сидели с поникшими головами, Полина и Матильда плакали, вытирали платками глаза, Тимофей и Саша сидели бледные, со сцепленными в замок руками, только Юра был расслабленным и спокойным.

Настя помолчала и добавила:

– Катастрофа на дороге во Франции не случайна, их убрали. Глеб сказал, что дело засекречено, но нам и не надо ничего знать об их деятельности. Они враги страны и наши личные враги! – последняя фраза прозвучала с надрывом и вызовом. Настя закрыла лицо руками и расплакалась.

– Настенька, доченька, поплачь, но недолго, – Тимофей сел рядом с ней, обнял и гладил по голове. – Ненависть – очень сильное чувство, оно при одних обстоятельствах рождается в человеке мгновенно, но бывает так, что она выращивается долго, иногда годами. Зину можно понять, у неё забрали её детей. Возникает вопрос: почему они с мужем были отправлены за границу с ребёнком, если ранее ребёнок был из их жизни исключен? Где-то органы что-то упустили. Ты права, дочка, катастрофа на дороге не случайна. Я верю тому, что говорит Глеб, и наиболее вероятно, что Тоня жива. Давайте будем думать об этом и только об этом, а Зине и Алексею досталось по заслугам. Полина, Матильда, Настя, хватит плакать! В нашем доме радость – у нас с Полиной есть племянница и сестра у вас, Настя с Юрой. И Тонечку мы найдем! А сейчас, хозяйка наша дорогая, зови к столу, обедать пора!

За обедом говорили о планах, как найти Тоню. Предложения звучали разные, но в конце разговора пришли к выводу: идея организации выставки рисунков Насти не лишена смысла, надо к её реализации подойти основательно, но и другие варианты не исключать.

Родители уехали в Мариинский театр, Матильда с семьей домой, Юра вышел погулять по городу, Настя осталась одна. «Юра вспомнил, что было на дороге в Кумашкино, и это воспоминание не причинило вреда его психике, что очень хорошо. Из того, что узнала Матильда от Хелены Рудольфовны, мы знаем причину агрессивного поведения Зинаиды, которая, однако, не оправдывает ее и не объясняет, почему она так поступила по отношению к маме и Юре. Осталось не ясным, зачем мальчика надо было увечить. О чем этот поступок Зины говорит? – Настя вздрогнула от этой мысли. – Почему так жестоко поступила Зина? – Мысленно усмехнулась: – Не мучай себя этим вопросом, у Зины была, скорее всего, нарушена психика. Ответа нет, не ищи его. Есть еще интересная мысль,– подумала она. – Печаль и слезы – понятное соседство, оплакивается утрата, но почему и с радостью очень часто рядом бывают слезы? Мы узнали, что Матильда наша родственница, а мы все плачем. Еще один вопрос, не имеющий рационального ответа».

Стук в дверь вывел Настю из задумчивости. Она удивилась: почему стучат в дверь, если есть звонок? Подумала, что вернулся с прогулки Юра, он немного растерялся, наверно, и поэтому стучит. Пошла открывать дверь. Распахнув ее, она удивленно смотрела на стоящего перед ней Илью, в одной руке у него была бутылка шампанского, в другой цветы. Он широко улыбался и протягивал ей букет из желтых нарциссов, глаза его блестели, и слегка заплетающимся языком прозвучало:

– Поздравляю тебя с женским днем!

– Спасибо, – Настя взяла букет.

– Можно мне войти? Настя, я принес шампанское, выпьем за тебя.

– Это будет неприлично: Глеба нет дома, он на работе; скоро вернутся из театра мама с папой и мой брат. Что они подумают, увидев нас с тобой за бутылкой шампанского?

– Ты меня не пускаешь? Да?

– Ты правильно понял, Илья. Извини, не могу.

– Возьми бутылку, я с ней обратно не пойду, – он наклонился, поставил бутылку на пол возле двери, качаясь, с трудом, принял вертикальное положение, и Настя поняла, насколько сильно он пьян. Предложила:

– Тебе сейчас нельзя идти на улицу, предлагаю выпить чаю и отдохнуть, а потом ты уедешь.

– А что подумают твои родители, увидав нетрезвого мужчину у тебя дома? Нет, я уйду, – Илья развернулся и направился к лестнице.

– Илья, я не могу тебя отпустить такого на улицу, – Настя догнала его и, взяв за руку, попросила: – Пойдем ко мне, я буду очень волноваться, если ты уйдешь.

– Почему ты будешь волноваться, если он уйдет? – по ступенькам лестницы к ним поднимался Глеб, голос его был строгим. Настя спокойно посмотрела на мужа и ответила:

– Илья только что приехал меня поздравить, – она показала на цветы и бутылку шампанского у порога, – но он нетрезвый, и я побоялась его отпускать: а вдруг что с пьяным случится?

– Я не пьяный, а чуть выпивший, – пробурчал Илья. – Глеб, прости, я не мог не поздравить твою жену, мы же с ней знакомы.

– Илья, надо бы послать тебя подальше, но я соглашусь с мудрой женой моей: нельзя тебе в таком виде по городу двигаться, могут быть проблемы в карьере. Идем в квартиру, я тоже хочу рюмку водки выпить, трудный был день, два убийства пьяных, – Глеб аккуратно оттеснил Настю и, взяв за плечи Илью, втолкнул его в квартиру. Илью усадили на диване в комнате, он почти мгновенно уснул; глядя на него, Настя усмехнулась:

– Мы оба правы с тобой, не отпустив его на улицу. Еще бы завалился у парадного.

Настя накрывала на стол для ужина, Глеб наблюдал за женой, и взгляд его был любопытным. Он покачал головой, улыбнувшись, сказал:

– Илья и вправду набрался здорово, хотя у него это бывает крайне редко. Видимо, объезжал с поздравлениями своих женщин. Но вот что интересно: почему он приехал именно к тебе на ночь глядя с поздравлениями? Ты его не предупредила, что у нас гости, что приехали твои родители?

– Ты сейчас о чём говоришь? Ты меня ревнуешь? – Настя засмеялась. – Глеб, муж мой дорогой, за кого ты меня принимаешь? Ты на работу – я домой мужика зову?! – её глаза метнули молнии. – Думай, что думаешь, и думай, что говоришь. Ешь, – она поставила перед мужем тарелку с запеченным в духовке мясом по-французски.

– Настя, согласись, ситуация двусмысленная: поздний вечер, ты одна дома, и к тебе приходит посторонний мужчина с бутылкой вина и цветами.

– Сегодня праздник женский, а среди вашего брата есть особи, готовые поздравляться и набираться со всеми, кто в юбке, – сердито, но не зло ответила она и, подойдя к мужу, обняла его. – Смешной ты мой, зачем мне чужой муж? У меня есть свой, лучший из лучших, – и чмокнула его в макушку.

– Подлиза ты, но мне приятно. И всё-таки прошу: гони его, он бабник! Я знаю, что говорю: его любимая поговорка – что – он к женщинам как классу хорошо относится, но все знают, что понравившуюся юбку не пропускает.

– Вульгарно звучит, но прощаю, я тебя сейчас понимаю как никогда раньше.

– Настя, я не переживу, если ты меня оставишь. Почему-то как появился в нашем доме Илья, я боюсь, что он тебя уведёт…

– Я что ли корова, которую со двора уводят? – Настя сердито посмотрела на мужа. – А теперь я тебя прошу: не говори об Илье в таком тоне. Нас с ним ничего не связывает, ты же знаешь, я отказалась от совместной работы с ним, поэтому и встреч не планируется. Давай лучше обсудим наши семейные дела.

Она рассказала Глебу о том, как Юра вспомнил, что было на дороге в день, когда его оставили одного за деревней, а Тоню увезли, и он уверен, что с Зиной был ее муж Алексей.

– Нам, Настя, эта информация сейчас не нужна. Не важно, кто увёз Тоню, важно найти её. Я вот что придумал.

В коридоре послышались голоса, это вернулись из театра родители и с ними Юра, они весело переговаривались.

– Потом обсудим, – остановила Настя мужа, – пойду встречу театралов.

В это время проснувшийся Илья вышел в коридор. Немая сцена. Полина с Тимофеем на полуслове замолкли, а Илья виновато улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте, – увидел Настю: – Анастасия Тимофеевна, спасибо вам за гостеприимство, я пойду, мне уже пора. Извините.

– Мама, папа, познакомьтесь: это Илья Сергеевич, друг Глеба, приезжал поздравить с праздником, но сейчас ему действительно пора ехать. До свидания, Илья Сергеевич, – и Настя подала ему руку.

Илья замешкался, но протянутую руку Насти взял в свою и с силой её пожал, она сморщилась от боли.

В коридоре появился Глеб:

– Илья, до свидания, позвоню завтра.

– До свидания, – Илья вышел из квартиры. Глеб принял пальто у Полины и Тимофея.

– Гость ваш – воспитанный мужчина, – улыбнулась Полина.

– Очень, очень воспитанный, – в тон ей ответил Глеб, а Настя усмехнулась, но вслух ничего не сказала.

IX

– Мадам Лавуан, добрый день! – в кабинет Антонии вошла Изабель.

– Добрый день, Изабель, – Антония приветливо ответила своей помощнице. – Как решились твои вопросы? Готова ты вернуться к своим обязанностям?

– Спасибо, мадам Лавуан, всё решилось хорошо, и я готова приступить к работе. Если нужно – сейчас, – девушка улыбалась своей изумительно красивой открытой улыбкой.

– Отлично, приступай. Марту я попрошу как можно быстрее ввести тебя в курс дела. Для меня сейчас самым важным является подготовка к фестивалю русской моды, он пройдет в сентябре в Париже. Я приглашена лично, мне нужна свежая информация о моде в СССР. Этим ты займешься в первую очередь, – Антония улыбнулась, – у Марты не очень оперативно получалось работать на этом участке, но у нее есть свои плюсы, и я подумаю, где её лучше использовать, чтобы у тебя было больше времени на работу по организации выставки.

Антония просматривала почту и обратила внимание на письмо, оно было написано на английском языке, в нем сообщалось, что для нее есть важная информация, но доверить её бумаге неизвестный адресат не решается и просит мадам Лавуан принять его лично, в Париже он будет 27 августа. Ответ просит направить по адресу, указанному в письме. Она внимательно перечитала письмо еще раз, посмотрела на адрес, который ей ничего не говорил – у Антонии не было знакомых в Лондоне, партнеров по бизнесу тоже там не было. Подумала, что надо посоветоваться с мужем: Ларс мужчина умный, выдержанный, поспешных решений не принимает. Антония улыбнулась при воспоминании о муже. Ларс Лавуан старше её на семнадцать лет, но он прекрасно выглядит, следит за собой, занимается фитнесом и придерживается здоровой диеты. «Профессия к этому обязывает», – так он обычно отвечает, когда слышит комплименты в свой адрес. Профессия у него серьезная: Ларс доктор медицины, хирург, очень уважаемый в профессиональной среде и в светском обществе. Он богатый человек и многое сделал по продвижению модельного бизнеса супруги, помимо стартового капитала были использованы его связи. Это именно Ларс познакомил её с Кристианом Диором, в Доме моды которого она сделала первые шаги в профессию модельера.

Встретившись вечером за ужином с мужем, Антония показала ему письмо.

– Тони, – ласково улыбаясь, спросил Ларс, – почему ты считаешь это письмо важным?

– Оно необычно. Интригует как языком, на котором написано, так и содержанием, – она в ответ улыбнулась мужу. – И у меня нет от тебя секретов, это раз, а два – я не знаю, как поступить. Как-то не очень я люблю тайны, они меня пугают.

– Понимаю тебя. В твоей жизни есть тайна или тайны, мы оба не знаем, что за ними стоит. Но я считаю, что лучше раскрыть тайну (для себя, не для общества) и быть спокойным.

– Если бы знать наверняка, что, раскрывая тайну для себя, ты точно её не раскрываешь для общества, да и не уверена я, что полезно знать, что скрывает тайна, – Антония говорила это, задумчиво глядя на мужа, и казалось, она говорит сама с собой, а не ему отвечает.

– Есть такая опасность, но если её бояться, то никогда не узнаешь, что скрывает тайна. А если говорить всерьез и по существу вопроса, дай мне письмо, я попробую навести справки об этом человеке. Потом и решим вместе с тобой, надо ли с ним встречаться, – Ларс был спокоен, уверен, и его спокойствие передалось Антонии.

Прошло несколько дней. Ларс позвонил Антонии утром в её офис и сказал, что есть информация о человеке, написавшем письмо, и он вечером ей об этом расскажет. На вопрос, хорошая ли это информация, Ларс ответил:

– Разная.

День Антонии прошел в волнении, ей становилось то жарко, то, наоборот, её бросало в холод, ей хотелось то смеяться, то плакать. Попросив Изабель сварить ей чашечку эспрессо, Антония вышла в зимний сад, удобно устроившись в кресле с чашечкой кофе и созерцая красивые цветы, уговаривала себя успокоиться: «Ты даже представить не можешь, из какой сферы интересов может быть этот человек, и не трать на гадания свои силы. А вдруг он русский?! – эта мысль пролетела в голове так стремительно, что она чуть чашку кофейную не уронила. – Почему русский? Только потому, что письмо на английском языке? Бред, француз мог написать на английском, чтобы заинтересовать меня».

Немного успокоившись, она вновь вернулась к национальности автора письма: «А если он русский, что такого секретного он мне может сообщить? Мои отношения с Московским Домом моды совершенно открыты… ну… чуть-чуть закрыты, так это у всех так. Вечером, всё узнаю вечером, а сейчас за дела».

Однако совладать с волнением ей не удалось, она задолго до ужина была дома и с нетерпением ожидала мужа.

Ларс выглядел, как всегда спокойным, поцеловал жену и улыбнулся:

– Тони, милая, есть новости, но не надо так волноваться. Сначала ужин, потом беседа.

Правило жизни, которое Ларс никогда не нарушал: сначала принять пищу и только потом вести разговоры, ведь темы могут быть разные, в том числе тяжелые и порой даже вредные, поэтому жизненно важные органы должны быть защищены, так он считал. Серьезное его мнение это или шутка, за пятнадцать лет семейной жизни Антония понять так и не смогла. Но ей нравилась такая установка, она и сама придерживалась её в отсутствие мужа.

Подали кофе. Ларс и Антония сидели в мягких креслах за кофейным столиком, на блюде были сыр и виноград. Взяв в руки виноград, Ларс посмотрел на него и сказал:

– Посмотри, какой красивый виноград: янтарный цвет, прозрачный, налитый соком, будто вином высшего качества, а внутри видны зернышки.

– Странно ты начинаешь разговор, – Антония тревожно смотрела на мужа.

– Не волнуйся, страшного не скажу. Метафора пришла на ум. В винограде видны косточки. Мы видим всё целиком: кожуру, сок и зерна. Нам приятно его держать в руках, нам приятно его есть, нам приятно пить вино из него. Насколько проще и счастливее была бы жизнь людей, если бы люди были чисты в помыслах и открыты в своих чувствах. Злу и подлости места бы не было на Земле.

– Ларс, ты меня пугаешь, не томи, скажи, что ты узнал, – на него смотрели испуганные глаза жены.

– Я узнал, дорогая моя Тони, что этот человек – журналист из Советской России. У тебя есть официальные контакты с представителями советской прессы, ничего необычного не случилось бы, появись он на пресс-конференции, по окончании которой попросил бы личной встречи. Меня заинтересовало, почему он выбрал именно такой способ встретиться с тобой, я бы сказал, инкогнито. Все годы, что ты в нашей семье, я имею в виду – с того момента, когда мои родители обнаружили тебя недалеко от места автокатастрофы, никто из СССР тобой не интересовался. Документов при тебе не было, мои родители не сообщили властям, что тебя нашли именно там.

Ларс говорил, а у Антонии сжималось сердце от страха. Муж не знал о том, что цель её встречи с советским модельером – договориться о приглашении её в СССР, где она хочет сделать запрос о людях, которые ей заменили родителей и воспитывали до её похищения.

– Я думаю над тем, как правильно поступить, – продолжал Ларс. – Мне хочется знать, какой информацией обладает этот человек и может ли она тебе навредить.

– Ты считаешь, что мне может навредить какая-то информация из СССР? – встревоженно спросила Антония. – Я ничего не знаю о тех людях, которые меня похитили и привезли во Францию, а тем более ничего не знаю об их деятельности, они при мне не говорили о ней. Меня воспитывали другие люди – школьные учителя в таком далеком от Франции Казахстане.

– Тони, да не волнуйся ты так. А скажи, тебе хотелось бы найти тех людей? – муж смотрел на нее серьезно.

– Да, – быстро ответила она.

– Русские говорят: «На ловца и зверь бежит», – Ларс усмехнулся. – Думаю, нам надо встретиться с этим журналистом и использовать эту встречу в своих интересах.

– Мы будем вместе с тобой с ним встречаться?

– Одну я тебя, милая Тони, не отпущу, – Ларс был крайне серьезен. – Пиши ответ, что можешь принять гостя в названную им дату. У нас есть время на подготовку к встрече. О том, что ты из СССР, кроме меня и тебя знают только мои родители.

Наступило 27 августа. Антония очень волновалась в ожидании странного гостя из Советской России. Но гость не пришел и сообщения о причине, по которой он не смог приехать, не прислал.

– Может, оно и к лучшему, что встреча не состоялась, – Ларс облегченно вздохнул, когда стало ясно, что ждут они напрасно.

X

Настя готовилась к выступлению на научной конференции, которая будет через два дня, занималась считкой окончательной редакции своего доклада, когда позвонил Илья и очень настойчиво попросил её встретиться по важному делу – не лично для него, а для всех. Отвлекаться от работы не входило в ее планы, Настя ответила, что понятие «важно для всех» очень туманное и попросила быть более конкретным, он продолжал настаивать, добавил только, что по телефону говорить об этом не может, и она согласилась встретиться. В машине Илья молчал, они долго ехали за городом, сначала она даже не обратила внимания на направление движения, сидела задумчивая и напряженная, сердилась на себя за слабоволие, что не смогла отказать Илье, а на столе лежит не считанный доклад… Илья попросил водителя остановить машину, и Настя увидела, что они подъехали к центральному въезду на территорию Петергофа. Вышли из машины, Илья предложил Насте войти в ворота музейного комплекса. «Из ряда вон важное случилось, если среди белого дня едем гулять в Петергоф», – грустно подумала Настя. Илья шел рядом, сосредоточенный, молчаливый. Они дошли уже до Большого дворца, когда Илья заговорил:

– Извини, Настя, что всё так интригующе. Но, поверь, это оправдано, это в целях нашей же безопасности.

Настя смотрела на него с удивлением, но молчаливо ждала, что скажет Илья дальше, зачем он её позвал на встречу. Кто хотел видеть – видел: ситуация в стране выходит из-под контроля Президента и Правительства, об этом говорят демарши прибалтийских республик, заявивших о выходе из состава СССР; объявление о независимости России; кровь в Нагорном Карабахе; борьба между Горбачевым и Ельциным. Самый сильный аргумент, что не всё хорошо в стране, – проведение референдума, быть или не быть СССР. Экономические реформы, проводимые в стране, ситуацию всё больше усугубляли, полки в магазинах пустели, а кооператоры обогащались, расслоение в доходах населения было заметным.

– Мне жаль, что в свое время я не прислушался к твоим советам в части реформ. Теперь могу сказать, что реформы в стране пошли не тем путем, – голос Ильи звучал печально. – Есть люди, которое предлагают радикальный вариант, так называемую шоковую терапию – отпуск цен на все товары и услуги. Но это приведет к гиперинфляции, обесценению вкладов и обнищанию народа. Я против такого варианта развития событий и больше не участвую в работе группы.

Они спустились в Нижний парк, вдалеке был виден Финский залив. Настя почти не вслушивалась в слова Ильи, ничего нового он ей не сообщил, кроме того, что вышел из группы. Мысленно она отметила, что эта информация ей не интересна совсем, его право быть или не быть там. Он говорил, она молчала.

– Но попросил я тебя встретиться не ради этой информации, – Илья остановился и взял Настины руки в свои. Весь его облик говорил о крайнем волнении, в глазах мерцали огоньки, он с силой сжал руки Насти. – У меня есть информация, что в стране готовится вооруженный переворот, и грядет отстранение от власти президента.

– Зачем ты мне это говоришь? – она смотрела на него серьезно и спокойно.

– Я не знаю, как всё случится, наша страна не одну смуту пережила за свою историю, но раньше не было ядерного оружия.

– Как представляется мне, многие события, уже случившиеся в стране, хорошо режиссируются, в том числе иностранными партнерами, у нас почему-то их называют друзьями, – Настя внимательно смотрела на Илью. – Ты привез меня сюда узнать мои политические предпочтения?

– Зачем ты так? Мне важно твое мнение. Ты настоящий историк, который не просто изучает прошлое, не просто пытается его понять, осмыслить, извлечь и систематизировать уроки прошедшего, ты сквозь призму опыта прошлого осмысливаешь настоящее. Ты можешь прогнозировать будущее, поэтому я считаю, что ты можешь дать мне полезную информацию по возможным последствиям наступающей смуты. Нам надо быть готовыми к серьезным переменам.

– А ты сам не видишь, что идет борьба за ресурсы, за богатства, которыми владеет наша страна – не СССР, а Россия? Я не участвовала в вашей группе реформаторов, не знаю, готовится ли сейчас переворот, могу опираться только на данные истории государств, меняющих политический строй, и это всегда была борьба за ресурсы. Думаю, что главная цель – развалить СССР. Это уже делается, осталось несколько шагов. А дальше – расчленить Россию. Так называемым «друзьям» нужно от России оторвать Сибирь и Дальний Восток. Если твоя информация о перевороте верная, к власти в стране придут люди, которые работают на тех так называемых «друзей». Мне кажется, социализм в стране закончился, будет или рынок, или диктатура. Наиболее вероятно, что военная диктатура не установится. Гласность и плюрализм мнений свое дело сделали, и народ теперь другой. Кто бы ни пришел к власти, прежней страны не будет, – Настя говорила уверенно, полностью убежденная в своей правоте. – Ты боишься за себя? – внезапно спросила она. – А что тебе может грозить, если случится переворот? Ты позиционируешь себя рыночником, устроишься в новой реальности, – она улыбнулась. Грустная была улыбка.

Они стояли на берегу Финского залива. Перед глазами далеко к горизонту простиралась водная гладь. Выглянуло солнце, и его блики мерцали на поверхности залива. Настя залюбовалась их игрой и замолчала. Илья на её вопрос о своих страхах ничего не ответил, стоял рядом и смотрел вдаль. Была тишина вокруг. Они вдвоем на берегу. Настю охватило сильное волнение. Она даже в мечтах никогда не допускала, что снова окажется рядом с Ильей на берегу Финского залива, тем более вдвоем. Для нее это место было тайным вместилищем её любви к Илье. Да, она любит его до сих пор, себя ведь не обманешь, она и от работы в группе реформаторов отказалась, чтобы не было соблазнов от частых с ним встреч, чтобы не обманывать Глеба. Да, она любит Глеба, другой, совсем другой любовью, отношения с ним для нее необходимы, и она не хочет сделать ему больно.

Илья смотрел на залив и думал о том, что в его жизнь входят большие перемены. Он попал в орбиту очень влиятельных в стране людей, и права Настя, сейчас идет борьба за ресурсы, и победит тот, кто окажется хитрее, имеющий особое понимание принципов, умеющий лавировать между разными группами, рвущимися к власти. Он многое знал, о чем не говорил Насте, но он услышал главное для себя, и это созвучно с его собственными мыслями: диктатура не пройдет, старая власть проиграет, а с новой властью надо найти общий интерес. «Хорошо, что отошел от группы, но сделал это поздно, придется непросто», – подумал он и улыбнулся. Повернулся к Насте, обнял ее:

– Спасибо, тебе, мой дорогой профессор истории, – и притянул её к себе.

Она смотрела на него снизу вверх удивленным взглядом, её губы открылись, она хотела спросить, за что спасибо, но он уже накрыл её губы своими, стал страстно целовать, она встрепенулась в его руках, прижалась к его груди и отдалась ему всем своим существом. Катилась волна по глади залива, играли солнечные зайчики, а они стояли, слившись губами и телами.

– Я хочу тебя, – тихо-тихо прозвучало, словно дуновение ветерка коснулось ушей Насти. Она еще теснее прижалась к нему и тихо прошептала в ответ:

– Я хочу тебя.

А потом они приехали на квартиру родителей Ильи, их в Ленинграде не было, они жили за границей, отец работал в торговом полпредстве во Франции. В квартире Настя с интересом разглядывала старинную мебель, интерьер, всё было красиво и богато, на стенах висели подлинные полотна картин. Илья объяснил ей, что в отсутствии родителей приезжает проверить её и иногда уединяется здесь, когда очень устает на работе, а требуется еще обдумать некоторые вопросы.

– У каждого человека должно быть собственное пространство, где человек принадлежит только себе, это жизненно необходимо для нормального отдыха и настроения, – говорил он серьезно, а Насте очень хотелось ему возразить: что же в этом случае делать человеку, у которого нет не только отдельной квартиры, но даже комнаты, ведь многие люди живут в общежитиях, но возражать она не стала, приняла его мнение к сведению, и всё. Приехала она с ним не дискутировать о собственном пространстве отдельного человека. «А зачем ты приехала?– усмехнулась. – Вступить в интимные отношения с мужчиной, которого любишь давно, и тебе даже не стыдно, что этим ты сделаешь больно другому мужчине, который тебе близок и по духу, и взглядам на жизнь».

Перед Настей стоял Илья с бокалами для коньяка в одной руке и бутылкой коньяка в другой, улыбался.

– Прошу, дорогая моя гостья, к столу, – он показал направление к небольшому изящному круглому столу, на котором стояли ваза с фруктами и тарелка с сыром.

Настя улыбнулась в ответ и сказала:

– А ты очень хозяйственный: и фрукты, и сыры, и коньяк к случаю есть.

– Всё очень просто объясняется, – он ласково смотрел на нее, его взгляд манил ее к себе, она физически почувствовала, как начала таять: ноги стали ватные, в голове туман, она улыбается, и ей хочется к нему, обнять его и целовать, и целовать…« Я сейчас на кошку, наверное, похожа, – вдруг подумалось ей,– да и пусть, я люблю его, я долго ждала его, и я хочу быть его».

– Из спиртных напитков я люблю коньяк, мне родители привозят французский, он в этом баре есть всегда. А сыр и фрукты периодически покупаю, я же тебе говорил, что иногда здесь отдыхаю. Предлагаю пригубить, отличный коньяк, снимет напряжение, – Илья нежно посмотрел на Настю. – Я тоже очень волнуюсь.

Она взяла бокал и растерянно смотрела на него:

– Я никогда раньше не пила коньяк, да и крепкий он.

– Возьми его вот так, – показал, как надо взять бокал, чтобы он оказался между средним и безымянным пальцами руки, – подержи в руке, коньяк немного согреется, и его букет будет лучше ощущаться.

Она выполнила рекомендации, села в мягкое кресло, подумала: «Сижу в кресле времен, наверно, Людовика XV, пью французский коньяк… ну… не пью, пока вдыхаю… в шикарной квартире с антиквариатом… с любимым мужчиной. Сон это, явью быть не может».

– Я пью за тебя, Настя, за очаровательную и умную женщину. Выпьем за любовь, – Илья протянул к ней бокал и слегка коснулся её бокала. – Не пугайся, пить до дна не заставляю.

Она внимательно смотрела на Илью, он сделал небольшой глоток, подержал напиток во рту и медленно его проглотил.

– Пей, не бойся, не захмелеешь от небольшого количества, но станет легче.

Она пригубила напиток, сморщилась.

– Не нравится? – Илья смеялся. – Тогда предлагаю бокал шампанского, тоже французского. Как ты понимаешь, в доме работника торгового представительства во Франции других напитков, кроме французских, просто быть не может, – из винного бара он достал бутылку. – Но пить его придется теплым.

Настя нахмурилась – ей очень не понравилась суета Ильи вокруг спиртных напитков.

– Илья, прошу, не открывай шампанское. Пить его я не буду, – резковато прозвучало, но она уже не могла себя остановить. – Мне очень неловко, что мы приехали сюда, и я лучше уйду, – она поставила бокал с коньяком на стол, встала из кресла.

Илья сделал шаг к ней и обнял:

– Не хочешь – и не надо ничего пить, но прошу: не уходи. Я очень ждал такой нашей встречи давно. Я хочу быть с тобой, любить тебя.

Она слушала его, прикрыв глаза, затаив дыхание и не пытаясь освободиться из его рук. Илья медленно повел её к дивану, усадил, сел рядом, заглянул в глаза.

– Ты же любишь меня. Будем любить друг друга вместе, – он наклонился к ней, Настя обвила руками его шею и потянулась к губам. Они целовались долго, до головокружения. Она не заметила, как Илья раздел её, и пришла в себя, когда сама расстегивала пуговицы на его рубашке. Любовь творила чудеса: их тела сплетались, они наслаждались друг другом, поцелуи были долгими и глубокими, Насте казалось, что она летала в небесах, ей было так легко и сладостно в объятиях Ильи. Но вдруг она как будто физически ощутила присутствие рядом Глеба. Ей показалось, что она упала с небес на землю, так внезапно она отстранила от себя Илью, закрыла глаза и отодвинулась от него.

– Милая моя, что случилось? – Илья испуганно смотрел на лежащую рядом Настю, строгую и молчаливую, с закрытыми глазами, в уголках которых выступили слезы. – Я сделал больно? Прости меня, любимая, я не хотел, – он гладил её тело, целовал ее, всю покрыл поцелуями, но Настя была как каменная. Илья отстранился и лег рядом. Молчал. «Странная она, не девочка уже, с чего такая перемена? – он начал сердиться, но резко одернул себя: – Видимо, это впервые с ней. Она расстроилась, наверное, казнит себя, бедная, – ему стало жаль ее, но охватило чувство гордости за себя, что рядом с ним чистая и любящая его женщина, которая любит его много лет. – Мне бы не потерять того, что сейчас между нами было. Не дать ей себя засудить!»

Илья повернулся к Насте, приподнялся на локтях, глядел в её лицо.

– Настя, я люблю тебя, люблю, и я счастлив, что с нами сегодня случилось. Не казни, пожалуйста, не казни себя. Ты для меня луч света в темном царстве…

Она устало улыбнулась:

– Не поняла, причем здесь темное царство. Не надо больше ничего говорить, Илья. Мне было хорошо с тобой. Но сейчас мне надо домой. Прости, – она встала с дивана, собрала одежду. – Я в ванную. Потом я уйду. Не надо меня провожать. Прошу.

Пока Настя в ванной комнате приводила себя в порядок, Илья оделся, прибрал на диване.

– Настя, прости меня, если я тебя обидел, – печально смотрел на нее любимый ее, еще сильнее любимый, чем прежде, но она стояла перед ним строгая и непреклонная.

– Благодарю тебя за сегодняшний день и вечер, но больше между нами ничего не будет. Прощай, Илья, – сказала, повернувшись к нему спиной, открыла дверь квартиры и вышла.

Дверь плавно вернулась назад. Илья смотрел на неё отрешенно несколько мгновений, а потом вернулся в комнату, налил в бокал коньяку и выпил его залпом. «Она стала моей, она любит меня, и я хочу с ней быть. Пока хочу, а дальше время покажет. Да, черт, забыл, что муж её – Глеб. Как общаться с ним? – Илья нахмурился, потянулся за сигаретой, закурил и, выпуская кольцами дым, смотрел за тем, как кольца дыма поднимаются вверх и постепенно растворяются, исчезают. – Не настолько же она глупа, чтобы мужу рассказать про измену. Буду бдительным, чтобы Глеб не заметил моего отношения к его жене. Хороша баба, умна, привлекательна собой, в постели немного скованна, но это пройдет. А теперь сварить кофе и посмотреть документы к завтрашнему совещанию, позвоню Ольге, что буду ночевать здесь».

Настя вышла из парадного и медленно шла по Невскому проспекту. Как оказалось, до её дома было совсем недалеко, можно пройтись пешком. «Вот и хорошо, остыну, подумаю. Глупо всё вышло, зря поехала с ним на квартиру. Как Глебу теперь смотреть в глаза? Расскажу ему и уйду, сниму квартиру, поживу отдельно. Бред сумасшедшего – «сниму квартиру, поживу и подумаю». О чём? У Ильи своя жизнь, менять её он не будет. Мне тоже жизнь менять не стоит, лучше не будет, а Глеба зачем обижать дважды – изменой и признанием? Ничего не скажу, но изменять ему не буду», – на этой мысли она облегченно вздохнула и уверенным быстрым шагом пошла к дому. Вечер был тихий, теплый, по проспекту, оживленно переговариваясь, разнонаправлено двигались жители города и его гости, Настю чуть не столкнула с тротуара группа ребятишек, приехавших на экскурсию. Она улыбнулась: «Как хорошо, что детей привозят в город, что они могут прикоснуться к великой истории и архитектуре Санкт-Петербурга. О, как торжественно прозвучало – Санкт-Петербург!» – она снова улыбнулась своей мысли.

Глеб позвонил поздно и сказал, что у него внеплановое дежурство, выходит на сутки, и чтобы Настя не волновалась. У нее из груди снова вырвался тот же облегченный вздох – хорошо, что мужа сегодня не будет дома, а до завтрашнего вечера она уже придет в себя. Подумав так, Настя выключила свет и легла спать. Но не спалось – перед глазами возникали образы: они идут с Ильей по Верхнему парку, стоят у Финского залива, она держит в руках бокал с коньяком, она уходит от Ильи, дверь плавно, без стука закрывается. А дальше произошло то, чего Настя себе объяснить не могла: она чувствует губы Ильи, его руки, обнимающие ее, и свой горячий шепот: «Я люблю тебя, люблю», и… она заплакала. «Сегодня моя жизнь изменилась, но ничего хорошего от этого не будет. И мысль эта невыносима, но она есть истина», – Настя встала с кровати, прошла на кухню и заварила себе чай. Она пила чай, не чувствуя его вкуса, но уже не плакала, ей было за себя стыдно, она чувствовала себя предательницей. «Права была Матильда, – направление мыслей Насти сменилось, – Матильда предостерегала: «Берегись прошлого», – говорила она мне, а я? Наверное, надо пережить все эти чувства лично каждому – и любовь, и страдание, и унижение, и обиду, только так человек учится. Хватит истязать себя, ты приняла решение и больше с Ильей ничего подобного не допустишь!»

Уснула она под утро, будильника не слышала, проснулась с тяжелой головой и в плохом настроении. Посмотрела на часы. Циферблат показывал дату 19 августа 1991 года и время – 7 часов 15 минут. Настя охнула и быстро встала с постели. Катастрофа, в 8 часов у нее первая пара лекций, ей надо очень постараться, чтобы быть вовремя в аудитории. Она в этот момент еще не знала, что 19 августа 1991 года стало историческим днем для народов Советского Союза. В шесть часов утра средства массовой информации передали сообщение о неспособности президента СССР Горбачева исполнять свои обязанности по состоянию здоровья, вся полнота власти переходит к вице-президенту Янаеву. Но Настя таких новостей еще не слышала – ни радио, ни телевизор она не включила.

Лихорадочно собиралась на работу, поставила варить кофе, отвлеклась, и он сбежал на плиту. Настя нахмурилась – она любила кофе с пышной пенкой, а сейчас пенка растекалась по плите. Громко и требовательно зазвонил телефон, Настя переставила с конфорки турку с кофе, сняла телефонную трубку. Звонила Вера.

– Настя, ты смотрела телевизор? – голос подруги тревожный и взволнованный.

– Нет, Верочка, проспала, тороплюсь на работу, а что случилось?

– Не понятно, что происходит. Передаются только экстренные выпуски новостей, что Горбачев не может исполнять свои обязанности, а между ними по радио звучит музыка из балета Чайковского «Лебединое озеро», а по Центральному телевидению балет танцуют. Настя, включи телевизор!

Настя включает телевизор и видит взволнованного Янаева, бледного с трясущимися руками, он объявляет, что президент Горбачев по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности и исполняющим обязанности президента становится он, Янаев. Говорит, что создан ГКЧП, в состав которого входят председатель КГБ и министр обороны.

– Настя, что это? И Богдана нет дома со вчерашнего дня, он на боевом дежурстве, но эти дежурства так часто бывали, что не вызывали тревоги, – Вера заплакала. – Что теперь будет?

– Вера, не надо плакать. Создан комитет по чрезвычайным ситуациям, надо понять, какие чрезвычайные ситуации возникли, чтобы понимать, что делать. Я не могу больше говорить, мне надо в университет на работу, там я быстрее узнаю, что происходит. Позвоню тебе позже. Но что-то мне подсказывает: власть в стране меняется, причем радикально. Верочка, не плачь. Я тебе позвоню при первой же возможности, – Настя положила трубку и подумала: «Верная информация у Ильи, хорошо он информирован».

Кофе остался стоять на плите, а Настя была уже дверей и надевала туфли. Она скорым шагом вышла из квартиры и почти бежала – так быстро на работу она еще ни разу не шла.

Позже Настя говорила, что в истории часто совершаются события из разряда «дежавю», не обошлось без него и в эти дни. На броневике выступал Ленин в 1917 году, на танке Ельцин в 1991 году, а итог этих выступлений один – смена режима в стране. Тот, что случился в 1991 году, менее кровавый, но не менее разрушительный для экономики, чем тот, что был в 1917 году.

Поздно вечером того же дня Насте звонил отец и спрашивал, чего ждать, к чему готовиться, они с Полиной очень переживают за Настю и Глеба, в Москве и Ленинграде введено военное положение, а где войска, там всякое может быть, и просил дочь беречь себя. Полина повторила те же слова. Настя успокаивала родителей, говорила, что нет предпосылок для революции, всё обойдется, говорила спокойным голосом и приводила убедительные аргументы, почему не стоит впадать в панику.

– Спасибо тебе, дочка. Не столько твои аргументы, сколько спокойный тон вселяет в нас уверенность, что обойдется без гражданской войны, – сказал Тимофей.

От Глеба в течение дня не было никакой информации, Настя набрала его номер и услышала усталый голос мужа:

– Долго же ты говоришь по телефону, думал, уже не дозвонюсь тебе, мне надо ехать, машина ждет.

– Ты сегодня не придешь домой?! – взволнованно спросила Настя.

– Позже ночью приеду переодеться, а сейчас еду по службе, сама знаешь, что происходит. Береги себя, не ходи завтра на митинг, Настя!

– Приезжай домой, я жду тебя, – положила трубку. – «Надо приготовить ужин, Глеб приедет и хотя бы домашней еды поест, вторые сутки впроголодь», – а сама как сидела возле телефона, так там и оставалась, руки за дела не брались, тревожно было на душе. Прошло больше получаса, пока Настя отправилась на кухню, там поставила на плиту кастрюлю, достала из холодильника говядину, тщательно вымыла её и положила в кастрюлю. Она решила сварить борщ, занятие это многодельное, за работой быстрее время идет, и мысли не такие горестные обуревают. И тут она вспомнила, что сегодня не разговаривала с Матильдой, отложила нож, которым чистила картофель, и пошла к телефону, а он уже призывно звонил.

– Настя, я тебе несколько раз звонила на работу и домой, а тебя нигде нет, что случилось? – Матильда говорила возбужденно. – Я начала волноваться, Саша остался на работе, у них там митинг, а мы с Алешей дома одни, и на улицу боимся выйти, и дома страшно. Настя, я боюсь, что война будет. Ты у нас самая умная и спокойная, скажи, что будет? – Матильда говорила быстро и слова вставить Насте не давала.

– Матильда, успокойся, возьми себя в руки! Думаю, войны бояться не нужно, хотя страсти нагнетаются. Информации мало, но, надеюсь, разум возобладает у всех. Главное – панике не поддаваться, да, и не ходить на массовые мероприятия – не исключены провокации. Сидите с Алешей дома.

– За Сашу волнуюсь, он у нас борец за справедливость, ты же знаешь, а если он пойдет советскую власть отстаивать…

– Как он поступит, мне неизвестно, но я знаю, что он разбирается в ситуации, мы с ним не раз говорили, и говорили о том, что перемены грядут. Сейчас идет противостояние между старой элитой, партийной, и новой, либерально-демократической, как они себя называют. И хотя те и другие делают ставку на армию, думаю, до стрельбы не дойдет.

– Так в Москву танки вошли уже, и у нас то же.

– Но не стреляют. Давай исходить из того, что либералы хорошо подготовились и власть заберут мирным путем. То, что в воздухе витало, стало реализовываться: капиталистические реформы так пробивают себе дорогу.

– Оптимистка ты, Настя. Я разговаривала с Верой, Богдана нет дома уже трое суток, она совсем в панике.

– Я сказала ей то же, что и тебе, если она не приняла мои аргументы, я ничем не могу помочь. Матильда, бульон кипит, я борщ решила сварить, Глеб ночью должен приехать, он вторые сутки на дежурстве. Позвоню тебе позже.

Глеб приехал после полуночи. Настя открыла дверь, только в ней повернулся ключ, встревоженно смотрела на мужа.

– Не спишь, – устало сказал он. – У меня пара часов. Горячая вода есть?

– Да, есть, иди в душ, я сварила борщ, потом поешь и хотя бы час отдохни, – Настя взяла у него пиджак и, неожиданно для себя, буквально повисла на шее Глеба, всхлипнула, еще бы миг – и она зарыдала бы, как баба деревенская.

Глеб обнял её и тихо сказал:

– Настя, не надо плакать, – отстранился и пошел в ванную комнату.

Она держала в руках его пиджак, прижав его к груди, сердце её разрывалось от боли, она вдруг поняла: боится, что с Глебом случится беда. В той заварухе, которая развернулась в стране, возможно всё, а он для нее дорогой и любимый, и она не хочет его терять. Уткнулась в пиджак и вдыхала запах. «Как пропотел пиджак, надо поменять», – она повесила пиджак на вешалку, достала из шкафа другой костюм и рубашку, вышла с одеждой в коридор.

В это время из ванной появился Глеб. Улыбнулся:

– Будто тонну грязи смыл и бессонную ночь.

– Пойдем на кухню, я тебя покормлю, а это свежая одежда тебе.

– Лучше ветровку мне дай, неизвестно, как и где буду, жалко этот костюм. И свитер дай, ночи прохладные.

Глеб хлебал борщ, Настя смотрела на него и поймала себя на мысли, что смотрит на него сейчас, как мать на взрослого сына, который уходит защищать родину. Она грустно улыбнулась своей мысли.

– Спасибо тебе, моя родная. Горячий душ, горячий суп, а главное – горячая твоя встреча сделали свое дело – я засыпаю.

– Пойдем, я уже постелила постель, сколько времени у тебя еще есть?

– Полчаса.

– Я тебя через полчаса разбужу.

Глеб голову до подушки не донес, как уснул. Настя выключила люстру, горел только ночник, она сидела рядом с мужем и старалась не смотреть на его лицо, чтобы не тревожить сон, ей хотелось его поцеловать, погладить по голове, ей снова пришло на ум сравнение с сыном. «Люблю его как сына, странно, взрослый мужчина, старше меня, а я к нему испытываю материнское чувство. А откуда ты знаешь, какое оно, материнское чувство, если у тебя нет детей?» – больно кольнул этот вопрос.

Полчаса прошли, Настя подошла к Глебу, губами прикоснулась к лицу, погладила по голове и тихим голосом сказала:

– Просыпайся, милый.

В этот же миг он открыл глаза, притянул к себе Настю, поцеловал её в губы, отстранившись, сказал:

– Я тебя люблю. Больше всего я хочу сейчас остаться с тобой, хочу любить тебя.

Она протянула ему руку:

– Вставай, боец невидимого фронта, тебя служба зовет. Но ты знай, что я тебя люблю и тоже хочу быть с тобой и любить тебя.

Глеб ушел, Настя закрыла за ним дверь, взяла его пиджак, в котором он пришел, положила его рядом с собой на кровати и легла. Она лежала и вдыхала стойкий запах пота мужа, улыбалась. Незаметно для себя уснула.

XI

Путч, как назвал действия ГКЧП президент России Ельцин, продолжался три дня. Три тревожных дня и бессонные ночи, беспокойство за будущее страны и своих близких вычеркнули из памяти Насти всё, что случилось между ней и Ильей накануне.

Она его в эти дни не видела и не слышала, думать о нем забыла.

После этих страшных событий прошла еще неделя.

– Анастасия Тимофеевна, возьмите трубку, – Анна Ивановна, коллега Насти, позвала её к телефону, – этот мужчина сегодня звонил уже три раза, – и шепотом: – Приятный голос.

– Слушаю вас, – сказала Настя в трубку.

– Настя, здравствуй, надо встретиться, – на другом конце линии был Илья. Настя сморщилась – об Илье она забыла, это раз, а два – её напряг тон его голоса. Что значит надо встретиться? Будто они пять минут назад расстались, и не было этих страшных дней неизвестности.

– Настя, не молчи, знаю, я плохой, что ни разу не позвонил за эти дни, но поверь, я не мог, и мне очень надо с тобой встретиться, – голос извиняющийся и одновременно игривый.

– Хорошо. Где и когда? – холодно прозвучало в ответ.

– В кафе возле университета через полчаса сможешь?

– Хорошо.

Она подходила к кафе точно ко времени, Илья стоял на улице возле входа, вид его был озабоченно-взволнованный, увидел Настю и пошел к ней навстречу.

– Спасибо, что не отказалась встретиться со мной.

– К чему такие реверансы?

– Не сердись, Настя, сейчас всё объясню.

Они вошли в кафе, предусмотрительный Илья уже сделал заказ, и официант расставлял закуски.

– Предлагаю пообедать, хотя время, скорее, к ужину, – Илья галантно отодвинул стул для Насти. Она сменила гнев на милость, скупо улыбнулась, сказала:

– Спасибо. Зачем звал?

– Я соскучился, – улыбка во весь рот.

– И это всё?

– Поедем ко мне? – взгляд его черных глаз затягивал Настю, как черная дыра в космосе затягивает всё, что попадает в её поле; сил сопротивляться у Насти не было, чуть было не сорвалось с губ: «Поехали», но в это время официант спросил, когда подавать горячее, и Настя покачала головой: «Нет», а мысленно поблагодарила официанта, который не дал ей упасть ниже того, где она уже была.

– Понял, обиделась и сильно обиделась. Буду реабилитироваться. Настя, мне нужен твой совет.

И пауза. Настя тоже молчит.

– Мне предложили должность в Правительстве. Мне принимать предложение?

– Почему я тебе должна советовать в столь деликатной теме, как карьера чиновника? – она смотрела на него недоброжелательно.

А Илья улыбался еще шире:

– Ты единственный человек, с кем я могу это предложение обсуждать. Мне важно твое мнение, мне кажется, ты меня хорошо чувствуешь и понимаешь, что мне интересно.

– Не столько хорошо знаю, не столько хорошо чувствую, но что поняла, так то, что ты честолюбив и тебе нравится быть на виду. У советских чиновников были свои плюсы и минусы, плюсов было больше, но они, я имею в виду чиновников, уже в прошлом, наступает эра капиталистических чиновников, у них тоже есть плюсы и минусы, но другие. Про акулу капитализма помнишь и про этап первоначального накопления капитала, надеюсь, тоже не забыл, этот этап самый тяжелый в становлении капитализма, потому что он знаменуется кровавыми разборками между желающими накопить капитал, в том числе неправедным путем. Ты готов к грязной и неблагодарной работе, в которой плюсы – это известность, не всегда, правда, хорошая, а минусы – в лучшем случае оказаться использованным как половая тряпка и выброшенным с политической арены, в худшем – стать жертвой убийцы, нанятого конкурентами, читай – бандитами?

– Мрачно, но образно и очень страшно. Не хочу быть выброшенной тряпкой и тем более жертвой киллера. Мне не предлагают портфель председателя Правительства или председателя Госкомитета по управлению имуществом. Мне предложили должность советника председателя Госкомитета по управлению имуществом, – Илья был очень серьезен и говорил без улыбки.

– Ты уже решил для себя – тебе это нужно?

– Ты права, я честолюбив, и мне нравится быть на виду, но я не готов и не хочу быть первым лицом. В этом случае должность советника мне интересна. Ты понимаешь, что это работа в Москве, я буду ездить между Москвой и Ленинградом…

Она не дала ему договорить фразу:

– Ты уже всё решил, а передо мной разыграл спектакль, что тебе нужен совет, – Настя холодно смотрела на Илью. За разговором они оба не притронулись ни к чему, что было на столе, а сейчас она подвинула к себе тарелку, на которой были остывший картофель фри и свиная отбивная, и начала есть. Илья, глядя на нее, тоже принялся за еду.

Молчание затянулось. Были съедены отбивные и закуски, они смотрели друг на друга, и Илья засмеялся:

– Настя, предлагаю выпить на брудершафт.

– Как ты себе представляешь это здесь? – она улыбнулась.

– Мне очень нравится, когда ты улыбаешься, из профессора истории превращаешься в милую и очаровательную девушку. Поедем ко мне, выпьем ту бутылку, что в прошлый раз не открыли, – и смотрит на нее своим завораживающим взглядом.

– Неудобно это, – начала говорить Настя, но Илья понял, что твердого отказа нет, она колеблется, и не дал ей отказ сформулировать.

– Ничего такого, чего ты боишься, не будет, обещаю, только на брудершафт выпьем, ты перестанешь на меня сердиться, и всё, – а глаза его смотрят на нее ласково, с нежностью, и тает Настя в этом взгляде, разум еще сопротивляется, а сердце говорит «Да», и она кивает головой.

Вошли в квартиру, Илья проводил Настю в гостиную, предложил располагаться, где ей удобно, включил проигрыватель, спросил, нравится ли Насте, как поет Вертинский, она кивнула головой в знак согласия, он поставил пластинку, зазвучала музыка танго. Илья удалился, но вернулся быстро, он нес ведерко со льдом, из бара достал бутылку шампанского, поместил её в ведерко, снова вышел и принес вазу с фруктами и шоколад.

– Пока остужается шампанское, предлагаю медленный танец, – он протянул Насте руку. Она грациозно, с улыбкой поднялась с кресла. Он положил ей одну руку на талию, другую на спину повыше лопаток, прикосновение рук нежное, держит её, немного отстранив от себя, смотрит ей в лицо, старается поймать взгляд; зазвучала новая мелодия, и Илья повел Настю в танце, в котором были элементы медленного вальса и томного танго. Илья танцевал профессионально, Насте было с ним легко, она умела и любила танцевать, а вальс был её любимым танцем. Гостиная была большая, кружиться в вальсе в ней оказалось комфортно, в танце Настя расслабилась, и ее лицо озарилось счастливой улыбкой.

– Ты прекрасно танцуешь, – сказал Илья, когда отзвучала мелодия. – Предлагаю первый тост выпить, как и договаривались, на брудершафт.

Налил в красивые фужеры искристое шампанское, один из них протянул Насте, другой держал в своей руке, встал рядом с ней и говорит:

– Принимаем правильную позицию.

Она засмеялась:

– Какую позицию?

– А ты разве не знаешь, как пьют на брудершафт? – он сделал удивленные глаза.

– Не знаю, – она смеется.

– Встаем рядом, руки с бокалами делаем так, и выпиваем.

– Не очень-то и удобно, – сказала Настя, пригубив из бокала.

– Не разговариваем, пьем до дна.

Выпили, Настя пытается освободить руку, чтобы поставить бокал, но Илья держит её крепко и серьезно говорит:

– Выпить – это полдела, вторые полдела – поцеловаться. Так все обиды забываются и прощаются, поэтому и называется брудершафт, – и целует Настю в губы.

Она пыталась его оттолкнуть, но держит он её крепко руками, целует еще крепче. Она еще некоторое время стучала бокалом по его спине, но вскоре сдалась и ответила на его поцелуй.

– Предлагаю следующий тост за любовь, – Илья наливает в бокалы шампанское, Вертинский поет, а Илья подает бокал Насте и приглашает её на танец. – У Хачатуряна есть танец с саблями, а у нас будет танец с шампанским. Очень романтично. Приглашаю.

Они танцевали с бокалами в одной руке, другой рукой обняв друг друга.

«Как же хорошо, как же мне хорошо, – думала Настя, делала маленький глоток из бокала и танцевала, глядя в ласковые глаза Ильи, улыбалась ему и снова делала маленький глоток из бокала, – мне хорошо, и будь что будет».

Танец был долгим, а ей хотелось танцевать еще и еще, обняв Илью одной рукой, и глядеть в его глаза, и тонуть в них, тонуть, наполняясь сладостным чувством полета. Мелькнула мысль, что это разные ощущения – «тонуть» и «полет», но она отмахнулась от этой глупой мысли.

Музыка не звучит. Тишина. Они стоят обнявшись. Первым в себя пришел Илья, он взял из руки Насти бокал, поставил его и свой бокал на столик, протянул Насте руку:

– Предлагаю отдохнуть, присядем на диван.

Она кивнула головой, села на диван и тихо сказала:

– Я так до этого ни разу в жизни не танцевала. Ощущение полета, невесомости, счастья всеобъемлющего, спасибо тебе, Илья.

Он был уже рядом, обнимал её и шептал:

– Ты богиня, я обожаю тебя, я хочу любить тебя, я хочу быть с тобой.

И они любили друг друга, и было им хорошо, и потеряла Настя счет времени. Темно в комнате, темно за окном.

– О, Илья, включи свет. Сколько времени?

– 22:20.

– Ужас, мне надо домой, – Настя поднялась и быстро вышла из комнаты.

Илья лежал расслабленный и улыбался. Сегодня Настя была совсем другая, она страстно отвечала на ласки, она была трогательной и нежной, она любила всей своей сутью. «Надо её проводить, уже темно, да и может быть небезопасно», – он поднялся, надел халат и направился к ванной комнате, оттуда уже вышла Настя, аккуратно одетая, причесанная.

– Настя, я сейчас быстро приведу себя в порядок и провожу тебя. Пожалуйста, не уходи. – Илья смотрел на нее с мольбой во взгляде.

– Хорошо, – тихо ответила она.

Они шли по Невскому проспекту, народу было мало, накрапывал мелкий дождь, а зонтика у них не было, Илья снял свой плащ, укрыл им Настю. Она укуталась в него, и казалось ей, что она завернута в кокон, ей было тепло и уютно. Илья говорил о том, что он завтра уезжает в Москву, а как только устроится, позвонит ей и скажет свои телефоны – рабочий и в гостинице, да, жить он пока будет в гостинице, потом снимет квартиру и просит Настю к нему приехать.

– Как ты себе представляешь это, Илья? Как я уеду из дома, что скажу Глебу? Что в Москву еду к мужчине на свидание?

– Зачем так прямолинейно? За материалами к диссертации, я организую тебе такой предлог.

– Давай не будем об этом говорить, – и настроение Насти испортилось. Они уже были рядом с её домом, она сняла плащ, подала его Илье. – Спасибо тебе за волшебный вечер. До свидания. Удачи тебе в Москве.

– Нет-нет, так не уходи. Обещай, что приедешь ко мне, иначе не отпущу. И на прощание надо поцеловаться, – Илья держал её за руки.

– Хорошо, – Настя поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Обещай, что приедешь.

– Время покажет, до свидания, – она освободила руки и вошла в парадное.

XII

Илья Муромский «Красной стрелой» прибыл в Москву рано утром, с Ленинградского вокзала на такси приехал в гостиницу «Россия», где для него был забронирован номер, принял душ, побрился, в буфете выпил чашку кофе и отправился в Госкомимущество. Он не волновался – убедил себя, что это его обычная работа, но, может, отличаться будет более разнообразным объемом информации и количеством людей, с которыми придется контактировать, но тем это и интереснее и полезнее для дальнейшего профессионального роста. При входе в здание охранник попросил предъявить пропуск, Илья сказал, что на него заказан пропуск в бюро пропусков, ему показали, куда пройти. Получив пропуск, Илья вернулся к турникету, и в это время его хлопнули по плечу. От неожиданности он едва не упал, оглянулся и увидел, что сзади него стоит Григорий Расторгуев, в прошлом одноклассник и одногруппник по университету. Они не виделись несколько лет, Илья не знал, где и кем работает Григорий, а Григорий как раз знал, что Муромский является заместителем генерального директора крупного военного предприятия.

– Муромский, Илья, здорово! Какими судьбами здесь? По делам завода? – Григорий внешне мало изменился с тех пор, когда Илья его видел в последний раз, пополнел слегка, да седина появилась в темной шевелюре, но тот же напор в голосе и поведении. А Григорий уже проталкивал Илью вперед, подавая свой пропуск охраннику. Илья не успел ничего ответить, как звучит новый вопрос: – Или ты здесь работаешь? В нашем ведомстве по делам твоего завода пока что делать нечего. Чего молчишь? – и толкает Илью в плечо.

Они уже стояли в лифтовом холле, ожидали лифт.

– Ты, Гриша, не изменился, – Илья смотрел на него смеющимися глазами, – вопрос задал – ответ не ждешь. Буду здесь работать, если коротко на все твои вопросы ответить.

– Где?

– Советником председателя комитета. А ты что здесь делаешь, в каком качестве трудишься?

– В правовом департаменте, заместителем руководителя.

Открылась дверь спустившегося на первый этаж лифта, они вошли вовнутрь, с ними еще два человека, разговор прекратился. Выходя на этаже ниже, чем надо было Илье, Григорий сказал, что позвонит ему в течение дня, и они договорятся о встрече.

Председатель комитета обозначил круг полномочий Ильи, сказал, что к исполнению обязанностей приступить надо немедленно, а знакомиться с руководителями подразделений и сотрудниками – по ходу работы. Главное направление деятельности сейчас – разработка нормативных актов по приватизации государственной и муниципальной собственности. Занимаются этим несколько департаментов комитета, организующую роль выполняет правовой департамент, вот с него свое знакомство и начнет Илья.

Илья прошел в свой кабинет, открыл телефонный справочник, по внутренней связи набрал номер заместителя руководителя департамента Расторгуева Григория Павловича:

– Григорий Павлович, Илья Муромский вас беспокоит. Приступил к обязанностям, поручено начать знакомство с вашего департамента. Что скажешь, начальник департамента очень рассердится, если я знакомство начну с тебя?

– Лучше с него начни, со мной продолжишь. Иерархия, сам понимаешь, проблемы мне не нужны.

– Как скажешь.

Начальник департамента Иван Васильевич оказался приятным во всех отношениях человеком, радушно встретил советника председателя, рассказал, на каком этапе находится разработка документов по приватизации, перечислил наиболее важные из них; интригующе добавил, что есть очень интересные предложения, но это только наметки, говорить о них рано, но так как работать они теперь будут вместе, Илья Сергеевич их вскоре увидит и сможет оценить новаторство разработчиков и донести в нужном ключе информацию председателю комитета.

– Илья Сергеевич, в рабочем порядке общайтесь с Расторгуевым Григорием Павловичем, моим заместителем, это направление закреплено за ним. Грамотный специалист, думаю, вы сработаетесь. Желаю успеха, а сейчас, извините, дела, – Иван Васильевич встал из-за стола, протянул руку Муромскому. Илья пожал её и сказал, что надеется на нормальные отношения, тем более что они с Расторгуевым знакомы – учились вместе в университете.

– Вот и отлично! До свидания!

Гриша Расторгуев и Илья Муромский дружили со школьных лет. Учителя терялись в догадках, что может связывать этих непохожих по характеру мальчиков. Илья – спокойный, деликатный, взвешивающий каждое слово, прежде чем сказать, этакий маленький мудрый старичок. Гриша – шумный, грубовато-вульгарный, кажется, что слова вылетают из его рта на несколько минут раньше, чем он подумал, это ли он хотел сказать, да и думал ли он вообще, когда говорил? Оба учились успешно. Родители мальчиков этой дружбе не мешали. Отец Ильи считал полезным общение сына со сверстником, считал, что оно поможет сыну адаптироваться в жизни.

Друзья вместе поступили Ленинградский университет на юридический факультет, но после его окончания их дороги разошлись. Григорий пошел работать следователем, Илья – юристом на оборонный завод. Большая загрузка на работе, новые интересы в жизни, женитьба обоих с разницей в несколько месяцев привела к тому, что сначала они встречались изредка, а потом потерялись из виду на много лет. Утренняя встреча у входа в офис Госкомимущества не вызвала у обоих мужчин особых эмоций. «Время покажет, важная она или нет», – так подумал каждый из них.

Деловая жизнь у Ильи была насыщенная, руководитель оказался требовательным и не очень терпеливым, поэтому Илье приходилось одновременно вести несколько дел. В коллективе его встретили хорошо, явных препятствий в исполнении своих обязанностей он не ощущал, и ему казалось, что всё складывается удачно. С Расторгуевым общались плотно, установились деловые отношения, но за пределами здания комитета они не общались. Илье показалось, что Григорий к нему присматривается и оценивает, но пока не понял цель его оценки.

На личную жизнь времени у него не оставалось – рабочий день часто заканчивался за полночь. Жена в своих звонках высказывала претензии, что он о ней забыл и не интересуется, как она одна живет. В этот вечер Ольга была агрессивной и после приветствия сразу же заявила, что ей надоела такая жизнь и, наверное, им надо побыть отдельно. Илья слушал Ольгу в пол-уха, он читал в этот момент проект положения о приватизационном чеке (ваучере), но на последних словах Ольги отвлекся от чтения и спросил:

– Что ты сейчас сказала?

– Только то, что слышал, – сердито ответила она.

– Я не понял, повтори.

– Илья, дураком прикидываешься? Я сказала, что не могу так больше жить и нам надо побыть отдельно, – ему послышалось шипение, «Так, наверное, змея шипит», – мелькнула мысль в голове.

– Вот это я и не понял. Мы с тобой уже третий месяц отдельно живем, куда еще отдельнее? Приезжай ко мне, поговорим, а сейчас я занят, у меня завтра очень важный доклад руководству.

– Нет, милый, хочешь поговорить – приезжай домой, есть что обсудить, – в трубке раздались частые гудки.

«Побесится и успокоится, – подумал Илья и взял в руки документ, но деловой настрой улетел. – Насте позвонить и поговорить с ней? Но она разговаривать не хочет, всегда есть причина – то коллеги рядом, то муж дома, – Илья посмотрел на часы, было около 23 часов. – Да, неуместно звонить. Если Глеб дома, она вообще разговаривать не будет. А может, и правда съездить на пару дней – и с Ольгой поговорить, и Настю увидеть. Договориться с ней о времени общения. А ведь я соскучился по этой серьезной и такой непростой женщине…»

Илья сидел в кресле своего номера в гостинице и впервые за все время, что он в Москве, вдруг почувствовал, что ему хочется быть рядом с Настей, говорить с ней, видеть её серьезное лицо и строгий взгляд, наблюдать, как меняется выражение её глаз, когда он обнимает ее, как она становится беззащитной в его руках и… Он снял трубку и набрал её номер. Длинный, бесконечно длинный гудок.

– Алло, – раздался тихий голос.

– Настя, здравствуй! Илья Муромский, извини, поздно уже, но я не мог раньше позвонить, я хочу слышать твой голос, я соскучился, – он говорил взволнованно и быстро, чтобы успеть сказать, пока она не положила трубку.

– Как у тебя дела, нравится тебе твоя новая должность? – говорит тихо, но спокойно, это обнадежило Илью.

– Настя, я хочу тебя видеть.

– Я не приеду к тебе, Илья.

– Я буду в Ленинграде, в Питере, не могу еще привыкнуть к новому-старому названию, очень скоро, прошу тебя, давай встретимся, нам есть о чём поговорить.

– Не уверена, что нам есть о чём поговорить, у нас у каждого своя жизнь.

– Я приеду, прошу, давай поговорим.

– Хорошо. Спокойной ночи, – и частые гудки в трубке.

«Хотя бы не отказала. Надо ехать, и чем быстрее, тем лучше», – Илья улыбался.

Утром возле турникета Илья встретился с Григорием. Тот был хмурым и поздоровался нехотя.

– У тебя проблемы? – Илья участливо посмотрел на Гришу.

– Есть немного.

– Могу помочь?

– Ты ненормальный, Илья? Кто кому сейчас помогает? – зло ответил Расторгуев. Илья недоуменно посмотрел на него, пожал плечами и вошел в открывшиеся двери лифта. Григорий вошел следом и встал с противоположной стороны от Ильи. Молчали.

Григорий смотрел на Муромского неприязненно, но в голове уже появилась мысль, что, может, это и хорошо, что тот сам предложил помощь, так он его и проверит, можно ли положиться на этого идеалиста, как всегда мысленно Гриша звал Илью. Выходя из лифта, Григорий сказал:

– Я позвоню тебе минут через тридцать.

У Григория возникли серьезные проблемы: в компьютере исчез файл и пропали со стола распечатанные важные документы, сегодня в четырнадцать часов он должен докладывать начальнику департамента о результатах работы, а работы, получается, у него и нет. Как это случилось и когда, он не может понять, обнаружил пропажу вчера вечером, пытался восстановить документ по предварительной версии, не нашел и ее. Кто и когда мог побывать в его кабинете? Нет ни одной мысли на этот счет. Но проект документа есть у Ильи Муромского, тот высказывал по нему несколько замечаний, не все замечания Григорием были внесены в текст документа, с которым он собирался на доклад. Чтобы спасти себя от немедленного увольнения, ему надо получить проект с замечаниями от Ильи снова, главное сейчас – придумать правдоподобное объяснение, куда он дел предыдущий документ. На своем рабочем месте Григорий еще раз осмотрел все документы, вытащив их из ящика стола. «Замок в ящике смешной, скрепкой откроешь, – зло подумал он. – Кому я перешел дорогу? Ладно, об этом потом, сейчас надо документ от Ильи получить!»

Они встретились в буфете, взяли по чашке кофе и паре бутербродов, встреча будто случайная, сидят за столом, пьют кофе и говорят ни о чем. Не меняя положения тела и выражения лица, Григорий тихо говорит Илье о своей проблеме. Илья вскидывает голову, пристально смотрит на него и так же тихо отвечает:

– Может быть утечка информации в прессу? У тебя есть знакомые журналисты?

– Я не общаюсь с прессой, у нас в департаменте, ты же знаешь, этим занимаются специальные люди.

– Знаю и об этом, и о том, что эта братия везде имеет своих информаторов. Что думаешь делать?

– Я тебе давал проект документа, ты в него вносил замечания. Сделай мне копию того и другого, я успею до встречи с начальником привести это в удобоваримый вариант. Ты меня спасешь. В противном случае меня уволят, – и смотрит на Илью серьезно, без эмоций.

– Почему не распечатаешь файлы?

– Их нет в компьютере, – голос глухой, и никаких эмоций на лице.

– Если это тебе поможет, сделаю, – Илья встал.

«Не нравится мне ситуация с утерей документа, но больше всего не нравится исчезновение файла. Хотя, может, он сам его случайно удалил? А вот если это утечка в прессу, то нам всем головы не сносить. Отдавая Расторгуеву копию документа с моими замечаниями, я ничем не рискую, он их уже получил от меня раньше. Но зная об исчезновении документов и файла, я покрываю его, и как это мне отзовется, неизвестно».

XIII

Илья звонил из Москвы в разное время, своими звонками создавал Насте проблемы, особенно если звонил поздним вечером, а дома был Глеб. Она старалась говорить односложно и быстро заканчивала разговор.

Сегодня Глеб на дежурстве, Настя закончила печатать последний раздел своей диссертации. Осталось выполнить несколько шагов по её оформлению – и она будет готова пройти процедуру подготовки к защите. Времени на всё уйдет несколько месяцев, и Насте хочется завершить работу до рождения ребенка. Настя улыбнулась грустной улыбкой. Да-да, она будет мамой, в это ей уже не верилось, но вот так случилось. После отъезда Ильи в Москву Настя потеряла душевный покой, и причин тому было несколько. Одна из них – она предательница, давала себе слово не иметь с ним никаких отношений, не изменять Глебу, и не сдержала слово, по первому зову Ильи пошла с ним; но самым тяжелым осознанием для нее было то, что она счастлива, когда рядом Илья, когда она слышит его голос и видит его глаза, в которых тонет, словно в омут погружается, сердце её учащенно бьется, и разум её в этот миг покидает. «Почему это со мной происходит каждый раз, как мы оказываемся вдвоем?!» – этот вопрос она задавала себе множество раз, но ответ на него ей не приходил. Вторая причина душевного беспокойства – в положенный срок не наступили критические дни, почти сразу же возникли головные боли, которые стали усиливаться, появилась тошнота. Состояние Насти было тяжелым, она совершенно не могла работать, а однажды ей стало плохо на лекции, она потеряла сознание. Приехала скорая медицинская помощь, и после осмотра Насти и выяснения причин обморока врач, немолодая женщина, устало улыбнулась и сказала, что Насте надо сходить к гинекологу, вероятно, она беременна, а всё, что с ней происходит, – симптомы токсикоза. Уже у выхода из комнаты, где она осматривала Настю, врач сказала:

– Не затягивайте с посещением гинеколога, у вас тяжелая форма токсикоза. Если хотите иметь ребенка, беременность надо сохранять.

Настя кивнула головой, а сама в этот момент находилась в прострации: она беременная, беременная, это ребенок Ильи?!

– Анастасия Тимофеевна, вы сможете продолжить сегодня работу? – возле Насти стояла заведующая кафедрой Маргарита Львовна, суровая женщина, властный руководитель, она слышала слова врача скорой помощи, и Настя поспешно кивнула головой:

– Да-да, Маргарита Львовна, мне лучше, и я продолжу.

– Мой вам совет, Анастасия Тимофеевна: не затягивайте с посещением врача. Нам нужен здоровый преподаватель, а если доктор права и вы беременная, ребенку нужна здоровая мама, – суровая Маргарита Львовна улыбалась Насте доброй улыбкой.

– Спасибо вам! – Настя поднялась со стула и направилась в аудиторию.

К гинекологу она сходила в тот же вечер, врач подтвердила, что Настя беременная, срок пять-шесть недель, но тот факт, что у нее сильный токсикоз, может говорить о двойне.

– Как у вас с весом? – спросила вдруг врач. Настя удивленно посмотрела на нее и ответила, что в последнее время она поправилась, ей некоторая одежда стала мала, а на сколько граммов или килограммов, не знает, не взвешивалась. Она не придала значению этому факту, потому что пережила несколько стрессов, у нее появился аппетит, она больше ест, чем обычно, заедала переживания, так сказать.

– И чего-нибудь особенного хочется? – улыбнулась врач.

– Соленой рыбы, которую раньше ела неохотно, – Настя сказала это и засмеялась.

– Будем наблюдать за вами. На прием прошу приходить не реже, чем раз в две недели, если подтвердится, что беременность многоплодная, да не пугайтесь вы так, – врач увидела, как у Насти округлились глаза на словах о многоплодной беременности, – если подтвердится, что плод не один, может потребоваться обследование в стационаре и сохранение беременности. У вас и возраст для первой беременности критический.

Настя шла домой в глубокой задумчивости, вокруг себя ничего и никого не замечала, хотя обычно она шла по городу прогулочным шагом и любовалась его старинной красотой, её не смущал обшарпанный вид фасадов зданий, она знала историю города и каждый день с удовольствием погружалась в нее. Сегодня всё было иначе – настоящее захватило целиком Настины душу и ум. «Говорить или пока не говорить Глебу, что я беременная?!» – это главная мысль, и она не дает Насте покоя. Подходя к двери квартиры, она была совершенно уверена, что Глебу ничего не скажет до тех пор, пока не выяснится, один или два плода. «Я стремительно становлюсь обманщицей мужа, это уже вторая моя тайна от него», – подумала она, рассердившись на себя.

Открывая ключом дверь квартиры, Настя замешкалась, и в этот миг дверь распахнулась, и перед ней стоит Глеб.

– Настя, у тебя что-то случилось? Мне тревожно как-то, звонил на кафедру, мне сказали, что тебе было днем плохо, вызывали скорую помощь, а потом ты ушла…

– Глеб, не пугайся, всё обошлось, – Настя постаралась удержать на лице выражение безмятежности, но это плохо получилось.

– Ты устала, много работаешь, тебе нужен отдых, – как-то беспомощно прозвучало от Глеба.

Он принял у жены пальто, помог ей снять сапоги. Она села на диван, вытянула ноги и ласково посмотрела на мужа. «Он волнуется сегодня как никогда раньше, – подумалось ей. – А вдруг ему интуиция говорит, что я беременная?» – и она улыбнулась этой мысли, а вслух сказала:

– Глеб, я беременная.

Он замер с чашкой чая, которую принес ей из кухни, глаза испуганные, а рот улыбается, он похож был на фигуру из игры «Море волнуется раз, море волнуется два…». Настя смотрела на него с улыбкой и тихо сказала:

– Отомри. Это правда, я сейчас была у врача.

Глеб поставил чашку с чаем на столик, опустился на колени перед Настей, взял её руки в свои и зарылся лицом в её ладони, потом начал их целовать.

– Я все годы верил, что у нас с тобой будет ребенок. Она наклонилась над ним и поцеловала его в макушку.

– Теперь тебе точно нельзя так много работать, – серьезно и строго сказал Глеб. – Как старший тебе говорю и как отец нашего будущего малыша. Я его уже люблю! – весело засмеялся он и протянул Насте руку: – Вставай, пойдем ужинать, я картошки нажарил и купил селедки, я же видел, что ты в последнее время налегаешь на солененькое, а еще ты заметно округлилась и стала похожа на мягкую и теплую булочку, и мне это очень нравится.

– Так ты догадывался, что я беременная? – удивлению Насти не было границ, ей всегда казалось, что муж ничего кроме своей работы не замечает. «Вот так живем рядом и, оказывается, мало знаем друг друга», – мелькнула у нее мысль.

Несколько дней назад она была в гостях у Матильды с Сашей, Алеше исполнилось пятнадцать лет, был семейный ужин. Глеб не мог поехать, на вечер у него было назначено совещание, он предупредил Настю, что приедет позже за ней и они вместе вернутся домой (теперь Глеб старался чаще оказывать Насте помощь в домашних делах и по возможности встречать её с работы, если она вечером задерживалась). Саша увидел Настю, обрадованно сказал:

– Настя, как ты похорошела, стала такая аппетитная.

– Мягкая и теплая, как булочка, так говорит Глеб, и ты туда же, – улыбнулась Настя. Она пришла на кухню помочь Матильде, но от запахов разных продуктов на нее нахлынула тошнота, случился позыв к рвоте, и она быстро вышла в туалетную комнату. Позывы к рвоте выворачивали желудок, кажется, наизнанку, но он был пустой, шла только слизь, но как же было больно Насте, слезы из глаз выступили, она побледнела. Умывшись холодной водой, Настя вернулась на кухню, где на нее с улыбкой смотрела Матильда:

– И давно это у тебя? Какой срок?

– Ты о чём? – сделав большие глаза, спросила Настя.

– О беременности, – спокойно ответила Матильда. – Наконец-то ты станешь мамой.

– Скоро три месяца, – ответила Настя.

– Тихушница. Булочка ты наша, я очень за тебя рада. Глеб знает? – Матильда подошла к Насте и обняла ее.

– А чего вы обнимаетесь? – Саша стоит на пороге кухни.

– Скоро узнаешь, – пообещала Матильда, – а пока бери тарелки и неси на стол.

Глеб приехал раньше, чем ждала его Настя, вечер прошел в доброй семейной обстановке, Алеша побыл со взрослыми недолго, ушел готовиться к контрольной работе, а взрослые обсуждали ситуацию в стране, говорили о грядущем переходе к свободному рынку, который объявлен в России со второго января.

– Настя, получается, ничему не учит история, опять реформы проводят за счет народа, хотя говорят, что заботятся о благе народа. Объявили об отпуске цен, а полки уже пустые, торговцы товар спрятали, – Саша посерьезнел, когда тема разговора перешла на текущий момент.

– Так тут и сказать историку нечего, согласна я. А если вы все события этого года поставите в один ряд, то увидите звенья всей цепи перехода к свободному рынку: реформа цен весной, закон о приватизации государственной и муниципальной собственности летом, объявленный недавно отпуск цен. Это всё цветочки. В арсенале власти есть что-то, чего пока мы не знаем, но это что-то будет ягодкой. Думаю, недолго ждать осталось, узнаем, что они задумали.

– Настя, впервые за все годы, что я знаю тебя, в твоей информации и интонации, что более важно, нет оптимизма, – Саша говорил это уставшим голосом. – У нас на заводе чехарда. Неужели у власти хватит ума остановить оборонный завод? Но, судя по всему, он им сейчас не нужен.

– Думаю, ты не прав, он находится на очень дорогом месте, и он нужен людям от власти. Свободный рынок – это не только свободные цены и конкуренция, это, в первую очередь, передел собственности, – Глеб говорил, а Настя во все глаза смотрела на мужа – он никогда прежде не включался в разговор, касающийся политики и оценки действий власти. – Давайте закончим тяжелую тему. Настя, поедем домой, а нам всем надо готовиться к переменам, тяжелым переменам, и к ним надо быть морально готовыми и в панику не впадать. Настя, ты себя нормально чувствуешь? Ты сегодня бледная и очень уставшая, – Глеб участливо смотрел на жену.

– Всё в порядке, просто у меня сегодня было три пары лекций, плюс работала в библиотеке, устала, – Настя постаралась успокоить мужа, а на душе у самой было ох как непросто.

Много работы было на кафедре, ей приходилось подменять заболевшую коллегу, кроме того, она активизировала работу по диссертации. Токсикоз только усиливался и вес она набирала быстро, что не нравилось врачу, а еще у нее появилась рвота. Сначала она думала, что съела что-то не то, но когда случаи эти стали ежедневными, забеспокоилась, что, наверно, у нее действительно двойня.

Вот она, ясность, наступила сегодня полная ясность – ультразвуковое обследование подтвердило предположение Настиного врача-гинеколога: у нее двойня. И снова её одолевают мысли, что беременная, наиболее вероятно, она от Ильи; говорить ему о беременности нельзя, в его планы не входит создавать семью с Настей. Он уехал в Москву и звонит-то не каждый день, и звонки его ни о чём, ни разу не приехал за три месяца, хотя, может, и приезжал, но с ней не встречался. Она убеждала себя, что с этого момента в её жизни нет места для Ильи и держаться от него надо как можно дальше. Такие горестные мысли одолели Настю, она не могла найти себе места, так плохо ей было. Решение пришло тихо, как будто эта мысль где-то долго лежала или витала. Она как письмо перед глазами Насти появилась: «Глебу ты ни при каких обстоятельствах не скажешь, что была близка с Ильей. Ни при каких. Это твоя вечная тайна, твой крест. Обстоятельство может быть только одно, – вдруг тревожно забилось сердце, – если ребенок будет копия Ильи». Отвлек от мыслей звонок, Настя подумала, что звонит Глеб, разволновалась и, сдерживая волнение, сняла трубку. Звонок долгий, похожий на междугородний.

– Алло, – тихо ответила.

– Настя, Илья Муромский, – он еще что-то быстро говорит, а у нее выпрыгивает сердце, она и рада его слышать, и боится себя.

XIV

Илья приехал в Санкт-Петербург за неделю до Нового года, жену он предупредил звонком накануне, не хотел быть сюрпризом во избежание ненужных ссор и неудобных встреч. Илье «добрые люди» сообщили, что у Ольги есть друг, с которым её видели в публичных местах. Илья к этой информации отнесся спокойно: «Пусть дружит, спокойнее будет, у меня свои планы на жизнь, у нее свои, но развод в наши с ней планы не входит».

Ольга встретила мужа холодно:

– Долго же ты ехал, твой приезд теперь не имеет значения.

– Не спеши, Оля. Давай поговорим о том, о чём ты хотела поговорить, – миролюбиво предложил Илья.

– Время ушло для примирения, я приняла решение и ставлю тебя перед фактом: я подала заявление на развод и раздел имущества, – с вызовом в голосе сказала она.

– Неудачная новогодняя шутка, – пытался улыбнуться Илья.

– На столе в твоем кабинете лежат документы, обратись к адвокату, он тебе понадобится.

– Давай мирно поговорим, без адвокатов. Что ты хочешь?

– Всё, что есть: квартиру, машину… – она говорила спокойным голосом, и Илья понял, что Ольга хорошо подготовилась к разговору.

Он решил сбить её с толку и, улыбаясь, сказал:

– Кофемолку и фен.

– Кофемолку и фен, естественно, тоже, – не отреагировала она на шутку. – Но в первую очередь выпишись из квартиры.

– Хорошо, я подпишу тебе документы о разводе и разделе. Только ты помни, что квартиру нам обеспечили мои родители, – он встал из кресла, в котором сидел, и вышел в прихожую.

– Это компенсация мне за годы жизни с тобой, – злым голосом ответила Ольга, но Илья уже закрыл дверь квартиры и не слышал последних слов жены.

Приехал в гостиницу «Россия», снял номер, заказал из ресторана ужин и коньяк. Включил телевизор, на экране был президент несуществующего государства Горбачев, он говорил, но его не было слышно, звук у телевизора был выключен.

«Символично-то как, – усмехаясь, подумал Илья, – его и не слышно. Что может сказать президент государства, которого нет?»

Наконец ему удалось включить звук, он услышал набор фраз о каком-то сожалении и прочую никчемную болтовню, а итог невразумительной речи – заявление о сложении полномочий.

– Предатель, трус и негодяй, страну развалил и сдал её «друзьям» своим, – зло вслух и очень громко сказал Илья, налил в бокал коньяк и выпил его залпом. Налил снова, посмотрел на напиток. «Не напивайся, не поможет. Страна катится в бездну, жизнь семейная рухнула, с карьерой, похоже, провал. Плохо, что это всё в одной точке сошлось, но пьянкой себе не поможешь, лучше думай, как решить проблемы с наименьшими затратами. Ха-ха, с наименьшими затратами… Квартиры нет, машины нет. Главное, чтобы была работа, будет квартира и машина, в рынок идем, всё купить можно, было бы на что купить. Работа, работа, работа». Илья мелкими глотками пил коньяк и не хмелел, он размышлял о том, что рухнувший СССР и ушедшая от него жена – не самые страшные потери для него, более важным является вопрос с трудоустройством.

В комитете по управлению имуществом сменился председатель, а новый руководитель не видит Илью в своих советниках, у Ильи не сложились доверительные отношения ни с кем из руководителей подразделений, кто мог бы ему посодействовать в выгодном трудоустройстве. Григорий Расторгуев тоже оказался не нужным в новой команде, он и предложил Илье идею вернуться на родной завод и, закрепившись вновь на старом месте, поучаствовать в недалеком будущем в приватизации предприятия с учетом личных интересов. Сейчас Илья снова вспоминал памятный разговор с Расторгуевым, после которого он приехал в Санкт-Петербург, сидит теперь в гостинице «Россия» и в одиночестве пьет коньяк и думает, думает о своем будущем. А в тот вечер они с Григорием были в ресторане гостиницы «Россия» в Москве, и изрядно выпивший Расторгуев налил в рюмку водку, поднял её и, глядя прямо в глаза Илье, зло проговорил:

– Муромский, пришло время нам с тобой в числе первых благодарность за свой труд на благо отечества конвертировать в реальное материальное право в виде доли в капитале высокодоходных активов страны, каковыми являются оборонные заводы. Предлагаю тебе вернуться на свое родное предприятие.

– Мое место занято, – начал говорить Илья, но Григорий его перебил:

– Молчи и слушай, детали будем обсуждать потом, – он залпом выпил водку, потянулся к бутылке и снова налил себе и Илье, тот пытался отодвинуть свою рюмку, но Гриша руку его отвел и, наполнив рюмки, продолжил говорить: – Приезжаешь, идешь к Кузнецову, я знаю, у тебя с ним хорошие отношения, и до-го-ва-ри-ва-ешь-ся с ним о возвращении на завод. Не абы как, ты должен получить доступ к документам предприятия об его активах. Думай, как это сделаешь. Сумеешь – станешь богатым человеком, – Расторгуев смотрел на Илью напряженным взглядом, но Илья молчал. Григорий продолжил: – Один ты не справишься, поэтому у меня к тебе предложение. Закрепишься – меня возьмешь к себе в юридический отдел.

– Гриша, мы уже много выпили, и у тебя в голове зреет не реальная для исполнения идея. Завод оборонный, закрытый, его никто приватизировать не будет.

– Я думал, ты умнее, – Григорий трезвым взглядом посмотрел на Илью, но взгляд был таким лишь доли секунды, затем вновь стал туманным, и заплетающимся языком Расторгуев тихо сказал: – Ты видел документы по ваучерам. Это специально разработанная система одурачивания наивных людей, – и он мерзко засмеялся. – Каждому по кусочку достояния страны продекларируют, а директора и министры всё это у народа скупят за копейки. Но смогут это сделать не все, а избранные. Мы можем сделать себя избранными, мы имеем информацию.

– Давай, Гриша, поговорим об этом на трезвую голову, – Илья захмелел так, что в голове не укладывалось то, о чем говорил Расторгуев.

Ушли они из ресторана на ватных ногах, утром Илья болел с похмелья, думать ни о чём не хотелось, его беспокоила только одна мысль – чтобы не уволили с работы по скандальной статье. Голова болела, работать он не мог, вокруг распространялся запах вчерашнего возлияния. Гриша пришел к нему в кабинет в начале десятого часа и разговор начал с того момента, на котором остановился вчера:

– Иди к начальнику и обосновывай необходимость поездки в Питер, там иди к Кузнецову. Ты должен возвратиться с гарантией своего трудоустройства.

– Я думал, мне с большого бодуна приснился веселый сон о моем возвращении на завод, – Илья сморщился и спросил: – Гриша, у тебя есть средство от похмелья?

– Рассола нет, есть таблетка «западянская», держи, – Расторгуев достал из кармана пиджака блистер из фольги, в нем было три большие круглые белые таблетки, – одну сейчас прими, вторую через три часа. Перебрали вчера, согласен, – он серьезно смотрел на Муромского. – Но я не шутил, всё серьезно. О приватизации через ваучеры в надежные руки. Один раз такой дармовой способ дается. Согласен взять меня к себе в помощники – бьем по рукам, нет – забудь всё, что я тебе говорил, – и Григорий протянул Илье руку, а очень осторожный в своих действиях Илья потерял всякое благоразумие после выпитого вчерашним вечером, он думал только о том, как быстрее привести себя в состояние нормального человека, налил в стакан воды, бросил туда таблетку, смотрел, как та, растворяясь, шипела, а Григорий тянул руку.

И Илья её пожал:

– Ладно, съезжу, поговорю с Кузнецовым. Возьмет меня назад – устроим и тебя.

– Слово бизнесмена, – в улыбке шакала расплылся Расторгуев, а Муромскому не до оценок улыбки Григория было, его замутило так, что он клял на чем свет стоит себя и Гришку, с которым напился вчера, и не понятно. Какую иностранную гадость выпил сейчас. Он отстранил Расторгуева, быстро вышел из кабинета и почти бегом пошел в туалет. Выворачивало Илью наизнанку, голову разламывало, свет белый был не мил. Хорошо, что в туалете никого не было, пока он издавал диафрагмой мучительные звуки, это он потом уже думал так, когда вернулся к себе в кабинет, никого не встретив на пути ни в туалет, ни обратно. Григорий как сидел на стуле, так и продолжал сидеть.

– Муромский, у тебя с головой плохо, это точно, в кабинете в отсутствие тебя никто не должен находиться.

– Ты вроде не посторонний, друг, сослуживец, – тяжело вздыхая и усаживаясь за стол, ответил Илья.

– Непуганый ты, похоже. Ну да ладно, пошел я. Спасибо сказал бы, что дверь твою стерег… – Гриша встал со стула и вышел. Илья молча посмотрел ему вслед, взял папку с документами начал листать ее, и вдруг он понял, что голова его ясная и нет тошноты. Открыл окно нараспашку, несмотря на холодную погоду, проветрил помещение, написал заявление на отпуск без сохранения заработной платы и пошел к председателю комитета. Заявление ему было подписано, даже длительных объяснений не потребовалось. Он купил билет на ночной поезд и в тот же вечер уехал в Санкт-Петербург.

Прошли сутки. Он один сидит в гостиничном номере и пьет коньяк. Завтра надо звонить Кузнецову с утра и ехать на разговор с ним. Но приехать к своему бывшему директору Илье надо не попрошайкой «возьмите меня ради бога назад», а важным лицом с важным предложением для важного лица. Илья скривился в усмешке: «Важное лицо… заговорил так же, как с тобой говорил Гришка». За рассуждениями пришло осознание того, что он приехал в Санкт-Петербург, чтобы не узнать о возможности вернуться на завод, на котором отработал много лет, где у него были прекрасные отношения с директором, а именно договориться с Кузнецовым о своем возвращении на свое прежнее место, чтобы раздел государственной собственности, который неизбежен в настоящих условиях в стране, не прошел мимо него. Да и с Гришкой придется делиться. «Но это будет позже, главное – заинтересовать Кузнецова и вернуться!» – это было итогом его размышлений.

Бутылка пуста, а в голове ясно. «Степень нервного напряжения зашкаливает, если я после пол-литра коньяка трезвый, – криво улыбаясь, думал Илья. – Надо позвонить и договориться о встрече, а начну я с Глеба Павловского. Надо мне кое-что про Расторгуева узнать».

Он снял трубку телефона и набрал домашний номер Павловских. Трубку сняли сразу, как пошел зуммер.

– Алло, слушаю вас, – взволнованный голос Глеба.

– Глеб, привет! Илья Муромский, извини, что поздно.

– Илья, ты откуда?

– Приехал сегодня из Москвы, на пару-тройку дней. Глеб, мне надо с тобой встретиться.

– Сейчас не могу, Илья, Настю увезли в больницу, жду информацию.

– Что с ней случилось? – напряженным голосом спросил Илья.

– Гипертонический криз. Извини, не могу говорить. Позвони завтра утром, будет у меня ясность – решим о встрече.

Илья слушал частые гудки и продолжал держать трубку в руках. «Настя в больнице. А я хотел с ней встретиться, теперь не получится. Хотя почему не получится, можно ведь в больницу съездить, завтра у Глеба узнаю, куда её увезли, и съезжу. Без него. Зачем тебе эта женщина? – эта мысль была как вспышка, Илью бросило в жар. – Зачем тебе морочить ей голову, рушить её семью, ты же видишь, как она смотрит на тебя, тебя тешит самолюбие, что умная женщина влюблена в тебя и готова идти за тобой без оглядки…»

Он сидел задумчивый, перебирал в руках телефонный провод, то скручивал его на руке, то вытягивал в длину, то снова скручивал. А мысли были тяжелые и неприятные для Ильи. Он вообще-то никогда не задумывался о том, как на судьбах женщин, к которым он проявлял интерес, отражаются его отношения с ними. Ему нравилась женщина – он с ней встречался, становилось с ней скучно – оставлял ее. У него всегда было веское основание прервать отношения: он женат, и развод в его планы не входит, он никогда не оставит свою жену. Отношения были с теми женщинами, которые это правило принимали, а раз уж эти женщины приняли его условие, у них не было права качать свои права – тут он улыбнулся своей мысли, подумал, что когда появляется тавтология, значит, мыслитель заплутал в своих рассуждениях. «С Настей у тебя всё по-другому: ты не называл ей условий, она не спрашивала тебя о твоих чувствах к ней. Она любит тебя и живет этой любовью. У тебя нет к ней таких чувств, чтобы идти с ней хоть на край света. Оставь ее. В больницу не надо ездить, это может быть неудобно ей, а тебе ничего не добавит в твое отношение к ней».

Он бросил телефонный провод, выключил свет и лег спать. Было уже далеко за полночь.

XV

Закончился рабочий день, Матильда вышла из Эрмитажа и тихим шагом пошла к остановке троллейбуса. Она хотела быстрее приехать к Насте и лично сообщить ей приятную новость: художник Вячеслав Кузнецкий согласился предоставить Насте место на своей выставке и посодействовать её популяризации через средства массовой информации – как газеты, так и телевидение. Его выставка должна открыться в апреле, так что у Насти есть время подготовить выставочные экспонаты. Матильда спешила и не заметила, что недалеко от нее идет мужчина, который подстроился по её темп ходьбы: она остановилась – он остановился, она ускорила шаг – и он ускорил шаг. На остановке он стоял почти рядом с ней, отвернувшись вбок, он боковым зрением видит, что делает Матильда, а она его лицо не видит. Подошел троллейбус, Матильда направилась к дверям, мужчина за ней. Они вошли в салон, он встал за её спиной, в салоне тесно, набилось много пассажиров, его прижали к Матильде, и он дышит ей в затылок. «Хорошо пахнешь, красивая, но жить тебе не долго», – он сцепил пальцы рук в кулаки, ему хотелось прямо здесь, в троллейбусе, сжать её шею и давить, давить, пока она не перестанет хрипеть. Он задвигался и попытался вытащить одну руку, но это не получилось, такая была давка. На остановке открылась дверь троллейбуса, толпа чуть качнулась, и несколько человек вышли из салона, но еще большее количество людей вошло.

– На следующей остановке будете выходить? – спрашивает Матильда, впереди нее стоящая женщина отвечает «нет», и Матильда начинает протискиваться вперед. Мужчину чуть было не оттерли от нее, боясь потерять Матильду, он начал толкаться локтями, чтобы не отстать. Он буквально выпал из салона, когда в подъехавшем к остановке троллейбусе открылись двери, огляделся вокруг – Матильды не было. Она не могла исчезнуть, всё просматривается вокруг. Мужчина закрутил головой из стороны в сторону и увидел Матильду в окне отъезжающего троллейбуса. Он не мог понять, как Матильда осталась в салоне, если она двигалась впереди него. От злости он сильно стукнул кулаком по рядом стоящему столбу: «Всё равно не уйдешь, я тебя нашел, и теперь ты не уйдешь от меня!»

Матильда стояла у окна троллейбуса и смотрела на остановку. Она вздрогнула. На нее смотрел Руслан, только сильно постаревший, взгляд его был безумный. Она испугалась снова. Первичный страх она испытала, когда за её спиной стоял мужчина. Ей неприятно было стоять в гуще пассажиров, ощущать на своем затылке дыхание незнакомого человека, она каким-то шестым чувством почувствовала опасность, исходившую от него, и чтобы оторваться от него, начала движение вперед, спросив у стоявшей впереди нее женщины, выходит ли та на ближайшей остановке. Страх усилился, когда мужчина начал двигаться за ней. В последний момент она отступила в сторону и пропустила его, а сама осталась в салоне; ей эта остановка не была нужна – она проверяла свою догадку. Поэтому она сейчас испугалась. Этому мужчине нужна была она, и этот мужчина – Руслан.

Насти дома не было, на звонок в дверь никто не ответил. Матильда вышла из парадного и присела на скамейку неподалеку, решив подождать сестру на свежем воздухе. Дул холодный ветер, начинал сыпать мелкий снег, время шло, а Насти не было. Матильда направилась к телефонной будке, чтобы позвонить на кафедру, узнать – может, Настя задержалась на работе? Она уже набрала номер телефона, как увидела идущего к парадному Глеба.

– Глеб, Глеб, подожди! – громко крикнула Матильда. Глеб остановился. – Насти дома нет, а у меня важная новость, – быстро начала говорить Матильда.

– Настя со вчерашнего вечера в больнице, – ответил Глеб, – я только что от нее. Сейчас ей лучше, но врачи решили понаблюдать за ней.

– Что с Настей? – испуганно спросила Матильда.

– Гипертонический криз. Увезли в городскую больницу, а сегодня перевели в отделение патологии в роддом, опасаются за состояние малышей.

– Почему малышей? – Матильда смотрела на Глеба огромными от удивления глазами.

– Матильда, идем в дом, там поговорим. – Глеб открыл двери парадного, пропустил вперед себя Матильду. Они поднимались по лестнице, Матильда не вытерпела и снова задала вопрос, почему Глеб говорит о малышах во множественном числе.

– У нас будет двойня, – в голосе Глеба и радость, и удивление, – долго ждали, главное теперь – выносить и родить.

Матильда остановилась на ступеньке от неожиданной новости и хлопала глазами, ртом хватая воздух.

– Вот тихушница, – только и вымолвила.

Глеб рассказал, в какой больнице лежит Настя, Матильда рассказала о согласии Кузнецкого выставиться вместе с Настей и засобиралась домой, но снова вспомнила об охватившем ее в троллейбусе страхе.

– Глеб, у меня к тебе есть вопрос, нет, наверно просьба. Странная, – она смотрела на Глеба испуганными глазами, – наверно, это не по адресу, но…

– Матильда, давай без предисловий. Что ты хочешь узнать?

– Не что, а о ком. Ты можешь по своим каналам узнать, где сейчас находится Руслан Мышловец и чем он занимается? – голос её дрожал.

– Он кто тебе, родственник?

– Нет, но я его боюсь, сегодня я видела мужчину, похожего на него, он меня преследовал.

И она рассказала Глебу о том, что случилось в троллейбусе, и о том, каким злым был мужчина на остановке.

– У него был безумный и злой взгляд, и я его боюсь. Я помню такой же злой его взгляд, когда мы с ним встречались.

– Матильда, надеюсь, ты понимаешь: сказав «а», надо говорить «б», и может, придется весь алфавит проговорить. Рассказывай историю из прошлого.

Тяжело было Матильде говорить, но страх перед Русланом был сильнее, и она рассказала Глебу о своих отношениях с Русланом и как они с ним расстались. В своем рассказе она избежала подробностей своего падения, напутствия деда и переживаний по этому поводу, говорила по сути события, при этом себе дала нелицеприятную оценку, а о Руслане сказала, что не поняла, почему он так жестоко с ней обошелся. Глеб слушал Матильду, и жалел ту девочку, которой она была, и думал, что прошлое иногда так больно отзывается в жизни человека, что мозг принять это не может. Если Матильда не впала в паранойю и всё, что она рассказала, правда, этот человек может быть опасен. Но где его искать?

– Матильда, я буду стараться максимально быстро получить хоть какие-то сведения об этом человеке. А сейчас прошу: будь аккуратна, смотри по сторонам, но без паники; не вступай в разговор один на один, если встретишься с ним. Я не пугаю, я предупреждаю. Не ходи одна, по возможности, пусть рядом с тобой будут люди – коллеги, друзья, родные.

Матильда ушла, и Глеб видел, что успокоить ему её не удалось.

XVI

Илья Муромский ехал на встречу с Глебом Павловским. Глеб позвонил через два дня после его просьбы узнать информацию о Григории Расторгуеве, нейтральным голосом сказал, что есть интересная информация, попросил подъехать вечером, не раньше двадцати одного часа, к нему домой. У Ильи было хорошее настроение, его разговор с Кузнецовым прошел в дружественной обстановке, конструктивно. Михаил Иванович, подводя итог встречи, сказал:

– Илья Сергеевич, мы с вами давно и хорошо знаем друг друга. Информация, которую вы сообщили мне, очень важная, и важность её в том, что вы её подали в новом качестве. Утечки информации всегда были, есть и будут, – он устало улыбнулся, – я кое-что знаю о «программе приватизации для своих» и о ваучерах, у меня есть люди в Правительстве. Но вы подали её доходчиво, и я не вижу негативных последствий для себя в таком способе взять в свои руки предприятие, которым я руковожу почти десять лет. Согласен с вами полностью, что одному это не сделать, вам я доверяю и ценю ваш профессионализм и честность. Возвращайтесь на свою должность, а с Шустовым я решу вопрос быстро. К работе вы можете приступить сразу же, как будете готовы, но не затягивайте с увольнением из Госкомимущества.

Они расстались довольные итогом разговора. Конечно, Муромский не обсуждал с Кузнецовым участие в приватизации завода Расторгуева. Ему сейчас было необходимо иметь информацию о Грише, чтобы оценить степень доверия к нему. Последние несколько лет продвижения демократии в стране и ползучего рынка некоторых людей сильно изменили, а Илье не давали покоя смутные неприятные ощущения от разговора с Расторгуевым под изрядное количество водки, но что его смущало, он не мог понять. Успокаивал себя тем, что, может, Глеб развеет его ощущения, а если нет, то он будет думать потом, как поступить с Расторгуевым.

Глеб дома был один, Настя оставалась в больнице. На вопрос Ильи, что же все-таки случилось, что она продолжает находиться в больнице, Глеб со смущенной улыбкой сообщил:

– Мы ждем ребенка, Настю положили на сохранение. Илья от неожиданности информации слегка растерялся, но быстро взял себя в руки и похлопал Глеба по плечу:

– Поздравляю. Когда ждете прибавление семейства?

– В мае. Врачи говорят, двойня будет, – улыбка во всё лицо Глеба и его счастливый голос удивили Илью. У него мелькнула мысль: «Не самое лучшее время для рождения детей».

– Тяжело теперь Насте будет с написанием докторской, ведь она так сильно предана науке… – произнес Илья.

– Настя трудоголик, она её уже написала. Готовится к защите. Ей очень хочется сделать себе подарок к рождению детей и стать доктором исторических наук, – в голосе Глеба звучали гордость за жену и нежность по отношению к ней. – Илья, я люблю её больше жизни! – это признание вырвалось у Глеба против его воли, оно было импульсивно, с одной стороны, а с другой – ему очень хотелось поделиться своей радостью, а Илью он считал другом.

– Еще и еще раз поздравляю вас с Настей! Передай ей мои поздравления! Перейдем к информации о Расторгуеве, что скажешь? – Илья быстро сменил тему разговора, отметив для себя, что его царапнуло признание Глеба о своей любви к жене, но раздумывать о своих ощущениях он не хотел и не хотел, чтобы Глеб почувствовал его интерес к Насте.

– Информация интересная. Гриша Расторгуев несколько лет сотрудничает с Купцом. Крышевал его, пока в органах работал. Позже, уволившись из прокуратуры и уехав из Ленинграда, нигде не засветился. Но недавно появилась информация из надежного источника, что приглядел он себе теплое местечко и возвращается в город, обещает Купцу большие прибыли. Купец – это вор в законе. Ты далек от этого мира и можешь не знать таких личностей, ну а мне по штату положено о них знать, – Глеб серьезно смотрел на Илью. – Зачем тебе информация о Расторгуеве, я не спрашиваю. Но мой тебе совет, Илья: держись от него подальше. У Гришки репутация нехорошая была, но не пойман – не вор, презумпция невиновности для всех одинакова, но дыма без огня не бывает. Зачем-то ждет его Купец. Сейчас время свободы и, похоже, безнаказанности наступило, со многих людей спадут личины.

Муромский задумчиво смотрел на Глеба, слушая его рассказ, и думал, что не знает, как быть теперь; Гриша опасен, если информация о его связи с вором в законе верна, но и сказать Глебу, зачем ему нужно было узнать факты из биографии Расторгуева, он не может. «А кому сейчас можно доверять?!» – застучало молоточком в голове.

– Будь осторожен, Илья. Времена не просто смутные, в прошлом понятно было, кто за что бьется, за корону, например, на царство. А сейчас обещают рай вселенский, но оказались, похоже, мы в аду.

– Спасибо, не буду тебе надоедать своим присутствием, есть о чем подумать.

Мужчины распрощались, пожав друг другу руки. Глеб закрыл за Ильей дверь и набрал номер домашнего телефона Матильды, трубку взял Саша.

– Привет, Саша, рад тебя слышать. Нам надо встретиться.

– Приезжай сейчас, я не знаю, когда еще в ближайшее время получится, чехарда на заводе, народ беспокоится. Матильда ужин приготовила, ждем тебя.

Глеб приехал к Баратынским через тридцать минут после звонка. Матильда встретила его взволнованная.

– Мне Саша сказал, что ты едешь к нам. Что-то случилось с Настей? – она заглядывала в глаза Глебу.

– Нет-нет, у Насти дела пошли на поправку, давление стабилизировалось, по вашей женской части всё тоже нормально. Я приехал по твоему вопросу. Но говорить хочу в присутствии Саши. Не волнуйся, ничего лишнего не скажу, – остановил он Матильду.

– Пойдем ужинать, знаю, что ты голодный, – миролюбиво ответила Матильда.

Ужин прошел в молчании, ели необычно быстро. Когда мужчины отодвинули тарелки и встали из-за стола, Глеб сказал, что выйдет на балкон покурить, а потом расскажет, зачем приехал. Саша не курил с тех пор, как вышел на работу после окончания института, он остался помочь жене убрать посуду.

– Ты узнала у него, что случилось? Он необычно серьезный сегодня. С Настей точно всё в порядке?

– Сказал, что в порядке. Саша, Глеб приехал по моему делу…

– Какому твоему делу? О чём я не знаю? – встревожился Саша.

– Сейчас всё узнаешь, не хотела раньше времени тебя беспокоить.

– Хватит шептаться, дорогие хозяева, – рядом с ними стоял Глеб, в руках держа маленький красный предмет.

– Это что? – показал на предмет Саша.

– Газовый баллончик.

– Зачем он у тебя?

– Теперь будет у твоей жены.

Глеб рассказал о том, что удалось ему узнать о Руслане Мышловце. Матильда слушала его и то бледнела, то краснела, она боялась, что Глеб проговорится о том, что у нее с Русланом когда-то были интимные отношения. Но Глеб хорошо владел информацией и очень умело обошел тяжелые для Матильды моменты. Закончил рассказ словами:

– Вы видите, что психика Руслана не выдержала, и он сломался: первый раз – когда его завербовали кагэбэшники, поймав его на интересе к девушкам, а второй раз – когда он сдал своего руководителя кандидатской диссертации. Руслан попал в психбольницу, несколько лет там лечился. Недавно его выписали из больницы, у нас сейчас принудительно никого туда не отправляют. Мне сказали, что у него уже один раз было обострение, он напал на молодую женщину, но та от него убежала, написала заявление в милицию, и оказалось, никто расследование по этому заявлению вести не стал. Такие времена. Вот тебе газовый баллончик, Матильда, носи его всегда в кармане, откуда удобнее и быстрее достать, и в случае опасности распыли в лицо напавшему.

– Всё очень интересно про психа – неудавшегося агента КГБ, не понял только, а причем здесь моя жена? – обескураженно спросил Саша.

– А вот это самое главное, Саша, о чём я хотел поговорить с вами обоими. Руслан Мышловец выследил твою жену и пытался на нее напасть, но ему не удалось это сделать, она заметила опасность и обратилась ко мне с просьбой узнать о нем, где он и что о нем известно.

Саша внимательно посмотрел на Матильду:

– Что я не знаю о тебе, почему ты его боишься? – он смотрел с тревогой во взгляде.

– Мы с ним встречались на первом курсе, потом расстались, – спокойно ответила Матильда. – Как я понимаю из рассказа Глеба, Руслан сошел с ума, и у него есть навязчивая идея. Он, возможно, маньяком стал. Глеб, спасибо за баллончик, покажи, как им пользоваться, – она сменила тему разговора, а Саша решил при Глебе в выяснение отношений с женой не вступать.

XVII

Богдан Хмельницкий получил назначение в Адмиралтейство в штаб военно-морских сил России, но квартиру в Санкт-Петербурге ему не предоставляют, семье придется снимать жилье. Поиском квартиры заняты были Настя и Матильда, вчера они позвонили и сказали, что нашли двухкомнатную квартиру, она в пятнадцати минутах ходьбы от Насти. Рядом есть школа, Лизе не придется ездить на транспорте. А Вера выслушала сообщение, грустно улыбнулась и подумала, что её жизнь в этом городе делает новый виток с того же самого места – квартиру ей подруги нашли на набережной реки Мойки, совсем недалеко от пединститута. Вечером она высказала эту мысль Богдану, он нежно посмотрел на жену и сказал:

– Неплохое начало. Там мы с тобой встретились, там зародились наша любовь. Всё будет хорошо. Севастополь находится сейчас в другой стране, и, как бы ни было сложно нашей России сейчас, считаю, что в ней нам и нашей дочери будет лучше.

– Там климат сырой и холодный, девочка наша к нему может не адаптироваться.

– Мы с тобой не можем изменить ситуацию, я военный человек, и для меня приказ командования – закон, – Богдан обнял жену, ласково на нее посмотрел, продолжил: – Но вы с Лизой можете остаться в Севастополе…

– Богдан, ты о чём сейчас говоришь? Я за тобой на край света и дальше, – Вера погладила мужа по лицу рукой, пальцем провела по его губам сверху вниз, – молчи и никогда больше не говори, что ты и я можем быть врозь.

Вера упаковывала вещи, ей помогала Лиза. Девочка радовалась, что они поедут Санкт-Петербург и она увидит лучший город Земли, так она его называла после того, как однажды летом они побывали семьей в городе, который назывался тогда Ленинград. Лиза в него влюбилась и мечтала вновь приехать. Вере не хотелось уезжать из Севастополя, уезжать от моря, здесь здоровый климат и Лизонька чувствовала себя хорошо, девочка не болела, и Вера не знала проблем ни с посещением детского сада дочери, ни в школе. Но она понимала, что, став женой военного человека, которого она любит еще сильнее, чем когда выходила за него замуж, она не принадлежит себе и своим желаниям.

В Санкт-Петербург они приехали в конце марта, город встретил их хмурым небом и морозцем, термометр показывал минус шесть градусов по Цельсию, дул холодный порывистый ветер. На перроне Веру с Лизой встречали Настя и Матильда, в руках у Матильды были теплые куртки, она первым делом подошла к Лизе и начала её одевать. Вера и Настя смотрели друг на друга одинаково удивленным взглядом. Подруги не виделись почти три года. Вера заметно располнела, но полнота её не портила, она стала еще красивее. Приветливым взглядом своих голубых глаз она смотрела на Настю, обняла подругу и тихо шепнула:

– Я правильно понимаю – ты скоро будешь мамой?

– Правильно, – Настя ответила так же тихо.

– Вера, Лиза, едем сначала к нам домой, пообедаем, отдохнете с дороги, а потом отвезем вас в вашу квартиру. Мы уборку в ней сделали, самое необходимое у вас там есть, а вещи распакуете постепенно, – Матильда протягивала Вере куртку, – надень, ветер очень холодный, – улыбнулась, – ты стала южанкой, отвыкла от наших ветров. Богдан будет звонить нам домой часа через два, сказал, если получится, заедет за вами.

На стоянке возле вокзала взяли такси и спустя пятнадцать минут были у дома Матильды, около парадной их ожидал Алеша, он остановился у открытой двери, увидев подъехавшую машину. Матильда окликнула сына и попросила его помочь занести вещи гостей. Алеша подошел, смущенно улыбаясь, поздоровался и стал вытаскивать чемодан из багажника.

– Алеша, как ты возмужал, не мальчик, муж уже, – приветливо говорила Вера, – а наша Лиза совсем еще ребенок, – она ласково прижала к себе дочь, потом её отстранила и слегка подтолкнула в сторону Алеши, – помоги Алеше, там небольшая сумка осталась.

Лиза подошла к Алеше и тихо шепнула, чтобы взрослые не слышали:

– А ты клёвый чувак, – и протянула руку за сумкой. Алеша удивленно посмотрел на нее и в легкой усмешке скривил губы, также шепотом ответил:

– От чувихи слышу.

Они хитровато посмотрели друг на друга.

– Поладим, брат!

– Поладим, сестра!

– Лиза, Алеша, чего так долго возитесь с багажом? – Матильда и Вера почти одновременно задали вопрос.

– Мы знакомимся! – весело ответила Лиза и поставила сумку на асфальт, Алеша понес чемодан в парадное.

– Так вы же знакомы, Лиза! – Вера недоуменно смотрела на дочь.

– Мы знакомы, мама, но мы не виделись несколько лет и из мальчика и девочки превратились в юношу и девушку, нам надо снова принять друг друга.

– Девочки, – обратилась Вера к подругам, – вы поняли что-нибудь из того, что сказала моя дочь?

– Поняли, поняли, Верочка, выросли детки, – спокойно ответила Матильда.

Алеша и Лиза о чем-то тихо разговаривали в комнате, Матильда хлопотала, накрывая стол для обеда, Вера с Настей помогали ей.

– Девочки, сегодня на десерт у нас с вами будет варенье из Костромы, – Матильда открыла холодильник и достала баночку, – Полина Прокофьевна привозила нам гостинчик, она сама его варила, это варенье из лесной клубники.

Вера захлопала в ладоши и весело сказала:

– Матильдочка, ты даже не представляешь, какой сюрприз ты приготовила. Клубничное варенье для меня – это вкус детства. Я его не ела с тех пор, как мы переехали в Севастополь.

Обед прошел в разговорах о жизни после перемен в стране. Никто из подруг не жаловался, у каждой семьи свои трудности, но и свои добрые вести. Главной темой стало материнство Насти. Вера радовалась предстоящему событию, будто сама будет рожать.

– Ты приехала как никогда вовремя, – Матильда обратилась к Вере, – Настя с Глебом ждут двойню, долго ждали, и терпение их вознаграждено, – Матильда говорила спокойно, а Вера смотрела на нее, на Настю, глаза её делались все шире, на губах появилась глуповатая улыбка:

– Двойня? Настя, так время…

– Успокойся, Вера, дети приходят тогда, когда это необходимо, – Настя взяла подругу за руку, сжала ее, а потом погладила. – Мы с Глебом очень счастливы. Мы их любим и ждем. Надеюсь, на первых порах поможет мама, а потом справимся сами.

– Настя, рассчитывай на меня, я готова тебе помочь во всем, – с жаром, волнуясь, говорила Вера. – У меня есть очень хорошие Лизины детские вещи, они такие красивые, мне было с ними жалко расстаться, а сейчас они пригодятся тебе.

– Мы обе тебе поможем, а еще у нас есть младшее поколение, которое тоже не откажется от помощи. Вырастим всем колхозом ваших малышей, – Матильда обняла Настю и Веру. – Удивительное чувство – дружба, оно творит чудеса. Как хорошо, когда ты знаешь, что тебе подруга подставит плечо и руку помощи протянет. Настя, ты столько раз нам помогала, что мы с Верой обязаны тебе всяческую помощь оказать!

И заплакали взрослые и сильные женщины, они вытирали катившиеся по лицу слезы и улыбались. Всхлипнув, они все трое засмеялись, а Настя сказала:

– Спасибо, мои дорогие подруги и сестры, одна по крови, другая названная. Давайте сменим тему, Вера, расскажи нам о себе.

– Пока Верочка не начала рассказ, я скажу, – остановила рукой Настю Матильда. – Вера, через неделю открывается выставка нашего художника Вячеслава Кузнецкого, вместе с ним выставляется экспозиция работ Насти – отдельным стендом. Обязательно посмотрите с Лизой, может, и у Богдана получится с вами побывать там.

В комнате появился слабый солнечный свет, он отражался в глазах Матильды, а она вся светилась и с любовью смотрела на Настю:

– Талантливые работы, сказал Кузнецкий, и я очень надеюсь, что творчество Насти заметят и она станет в будущем известным художником.

Настя, смутившись, попросила Матильду не перехваливать ее – пусть зрители выставки выскажутся о качестве работ, а Вера изумленно глядела на подруг. Наконец она выдохнула:

– За один час столько сногсшибательных новостей переварить невозможно. Извините, вульгарно прозвучало, но по-другому никак. Настя историк, знаю, Настя рисует, знаю, что Настя еще и выставляется как художник – не знаю, но рада несказанно. Талант во всём. За это надо выпить, но только нам с Матильдой. Матильдочка, налей бокал, – шутливо протянула руку Вера.

– Выпьем, обязательно выпьем, чуть позже. Настя ждет сообщения о дате назначения защиты диссертации, а в мае у нее роды. Всё будет потом и за всё сразу – за детей, диссертацию и выставку. А теперь расскажи о себе, Верочка.

Установилась тишина. Подруги переглядывались, улыбались и молчали. Спустя несколько минут Вера заговорила о Богдане. Она с гордостью говорила о повышении мужа по службе, и хотя ей жаль теплое Черное море, она рада, что Богдан переведен в штаб морского флота, что они будут жить в Санкт-Петербурге.

– А я рада, что городу вернули его историческое имя, – запальчиво сказала она. – Историческая справедливость восторжествовала, я вообще против переименований, новые имена надо давать новым городам! – Вера смотрела на подруг очень серьезно и слегка раскраснелась от возбуждения. Взгляд её был обращен к Насте.

– А я согласна с тобой, Верочка, – ласково улыбнулась Настя, – полностью согласна, я вообще против переписывания истории.

– Вера, Настя закончила диссертацию и подала заявку на защиту, у нее очень серьезная тема поднята в ней, именно историческая правда в описании событий. Историю оставим историкам, давайте будем пить чай с вареньем из Костромы, – Матильда поставила на стол вазочку с вареньем, красивые маленькие розетки и чайные пары. Налила чай.

– Девчонки, а вы помните, как у нас Ингрид облилась малиновым вареньем? – накладывая в розетку варенье, весело спросила Вера.

– Я не помню такого случая, – ответила Матильда.

– Ты уезжала в Киев, поэтому не помнишь, хотя после твоего возвращения мы тебе об этом смешном случае рассказывали.

– Расскажите еще раз, – Матильда насмешливо посмотрела на Веру.

– Мне передали маленькую посылочку из дома. В ней была литровая банка с малиновым вареньем. Почему-то я поставила её возле батареи, у которой стояла кровать Ингрид. Отопление тогда не было включено. Про банку с вареньем мы забыли, так заняты были учебой, – Вера весело улыбалась, – представляете, девчонки, все сладкоежки – и забыли про варенье!

– А чему ты удивляешься? – спросила Настя. – Мы приехали из дома, где основная сладость к чаю было варенье, да оно нам просто надоело! В Ленинграде мы налегали на пирожные и торты. Всё гениальное просто, но ты продолжай рассказ, – она улыбнулась подруге.

– Пришло время, и дали отопление. В комнате тепло и нам весело. Однажды ночью банка с вареньем взорвалась, варенье из нее вылетело и накрыло Ингрид – волосы, прекрасные светлые волосы, лицо, грудь, руки и постель. Варенье разлетелось мелкими каплями. Ингрид кричит, мы подскакиваем со своих кроватей. Я включила свет и увидела то, что я описала сейчас вам. Ингрид пытается с себя стряхнуть варенье, но оно накрыло её тонкой липкой пленкой. «Ой, ой, ой!!! Что делать?» – испуганно смотрит на меня Ингрид. «Умываться», – звучит чей-то голос, оглядываюсь – на пороге комнаты стоит Варька из соседней комнаты, – Вера смеялась.

Матильда спросила:

– А дальше что?

– Мылась наша Ингрид в раковине для умывания, заметьте: почти холодной водой, вы же помните, по ночам горячей воды в общежитии не было. Мы еще боялись, что она заболеет.

– Где сейчас Ингрид? Ничего не знаешь о ней? – вновь задала вопрос Матильда.

– Несколько лет назад она работала диктором на Московском телевидении, вела новостную программу, я видела ее, когда мы были с Богданом в Москве, – Вера удивленно смотрела на подруг, – я же говорила тебе об этом, Настя.

– Почему-то я не помню такого сообщения, – задумчиво ответила Настя, – напомни, когда это было.

– Летом 1991 года.

– Лето 1991 года было у меня очень насыщено личными событиями, я, видимо, пропустила мимо ушей твое сообщение об Ингрид, – Настя печально улыбнулась. – Вот еще одно доказательство того, что когда человек погружен в свои личные переживания, будь они хорошие или негативные, он вокруг себя многого не замечает и не придает значения событиям, происходящим не с ним лично, – Настя замолчала и вертела в руках салфетку, вздохнула. – Ладно, не грустите, девчонки, встречи и расставания – это обязательный жизненный атрибут. Остаются рядом с нами те, кто нам необходим. Ингрид была необычная девушка, но очень от нас отличалась. Мы не можем сказать, как сложились бы наши отношения с ней, останься она тогда в институте. Если судьбе угодно, мы встретимся. Мне пора домой,

– Настя встала из-за стола. – Мы будем теперь чаще видеться, ты же, Вера, снова с нами рядом.

– Конечно, Настя, тебе надо отдохнуть. Я вызову такси, – Матильда набирала номер, сделала заказ. – Машину обещают подать в течение двадцати минут, не спеши.

Диспетчер позвонил раньше обозначенного времени и сообщил, что машина «Волга» №*** ожидает возле парадного.

Настя надела пальто и открыла дверь, чтобы выйти на площадку. В дверном проеме остались Вера с Матильдой, они махали рукой Насте. Открылась дверь подошедшего лифта, и из него вышел Богдан.

– Какая встреча! – Богдан смотрел на женщин смеющимися глазами. – Три замечательные женщины встречают меня! Настя, ты уже уходишь? – спросил он удивленно.

– Здравствуй, Богдан, да, мне пора уже. Вы с Верой теперь здесь живете, мы скоро увидимся вновь.

XVIII

Диссертационный совет отказал в защите диссертации. Настя перечитала текст официального уведомления несколько раз. Причина недопуска к защите – работа не представляет научной ценности.

«Не получилось у тебя, Анастасия Тимофеевна, поймать двух зайцев: доктором исторических наук стать и детей родить. Наука теперь подождет, главное – дети», – подумала Настя и положила документ на письменный стол, за которым она сидела.

Глеб прочитал сообщение диссертационного совета и внимательно смотрел на жену. Пауза затянулась. Настя внешне была спокойная, на ее губах играла легкая улыбка. Глеб очень хорошо знал свою жену, знал, как важно для нее получить оценку и признание за многолетнюю работу по восстановлению исторической справедливости развития страны. Её спокойствие его настораживало. Принимая во внимание ее беременность и сложности её протекания, он не мог оценить Настино внутреннее состояние и боялся.

– Как ты сама оцениваешь причину отказа? – ровным голосом спросил он.

Настя спокойно ответила, ни минуты не думая:

– Не в то время и не в том месте оказалась со своей темой диссертации. Я тебе говорила, что в моей работе большое внимание уделяется национальным интересам государства Российского во все времена его существования, и особое значение придается обороноспособности и безопасности. Мы с тобой живем во времена, когда страну разрушают с помощью западных консультантов, и говорить о национальной безопасности очень небезопасно. Тебе покажется странным, но внутренне я была готова к отказу, события в стране за последний год подвели меня к этой мысли. Если ты спросишь, почему я сама не отказалась от защиты, могла ведь не выдвигать свою работу, отвечу так: хотела проверить свои догадки, проверила. Отказ в рекомендации на защиту моей работы говорит о том, что руководство страны не принадлежит себе. А у меня сейчас есть более важная цель в жизни.

Она отвернулась от Глеба, протянула руку к столу и взяла книгу.

– Для меня сейчас главное – рождение наших малышей и их здоровье. Моя настольная книга, посмотри, – она протянула мужу книгу.

Он взял ее, улыбнулся ласково и нежно посмотрел на жену.

– «Мать и дитя». Замечательная книга, согласен, рад, что ты не видишь драмы в отказе на защиту диссертации. У нас с тобой начинается новая и лучшая жизнь.

Хотя Настя себя убеждала, что сейчас ей не важна защита диссертации, главное – это дети, здоровье её пошатнулось, у нее стало повышаться давление, вновь проявился токсикоз, она боялась не выносить детей, от такой мысли ей становилось еще хуже, круг замыкался, состояние здоровья ухудшалось. На исходе восьмого месяца беременности её положили в отделение патологии городского роддома. Специалисты рассматривали возможность контролируемых досрочных родов и начали подготовку к операции кесарево сечение, Настю о своем решении поставили в известность, она мужу об этом не сказала, чтобы не беспокоить его заранее. Глеб очень волновался за жену, но вида не показывал, был с ней всегда спокойным, ласковым и заботливым.

– Глеб, ты каждый день приезжаешь ко мне, совсем не отдыхаешь, – Настя держала мужа за руки и страдальческим взглядом смотрела на него. – У меня всё есть, не беспокойся, врачи рядом, с нашими малышами ничего не случится. Завтра не приезжай, отдохни.

– Не могу обещать этого, – Глеб высвободил свои руки, притянул к себе Настю и нежно смотрел в её лицо, – ты сейчас такая красивая, глаз отвести не могу, ожидание материнства тебя такой сделало, мадонна ты моя! – он улыбнулся. – Я хочу быть с нашими малышами каждый день, – положил руки на живот жены, и ей показалось, что внутри живота установилась тишина, всё замерло, но вдруг в разных сторонах живота стали появляться выпуклости, а она ощутила, будто в утробе начался танец. Глеб, не убирая руки с её живота, наклонился к нему и начал целовать, приговаривая:

– Дети мои любимые, я с вами, я вас очень жду и очень, очень вас люблю.

Настя гладила его по волосам, по её лицу текли слезы, сердце сжималось от боли, и тяжелая, изнуряющая душу мысль снова завладела ею: «Я подлая предательница, я обманула Глеба, если дети от Ильи, он меня никогда не простит. О, как он любит еще не родившихся детей!»

– Настенька, любимая моя, мне надо ехать на службу. Спокойной ночи тебе и нашим деткам! Завтра буду обязательно! – Глеб встал со стула, помог подняться Насте, прижал её к себе. – Все будет хорошо! – отстранился от жены, посмотрел на нее, наклонился, поцеловал в нос. – Настя, скоро роды, а мы с тобой еще ни разу не говорили, как назовем детей. У тебя есть идеи?

– Есть, а давай назовем Антон и Антонина? В честь твоего отца – сына, в честь моей сестры – дочь? – она весело глядела на Глеба.

Он немного замешкался, моргнул и тихо сказал:

– Спасибо тебе, родная, за память об отце.

Настя и Глеб стояли, обнявшись, а в её животе во все стороны толкались дети.

– Им нравятся имена, – шепнул Глеб, теперь я буду с ними мысленно разговаривать и называть по именам. Настя, а если будут две девочки или два мальчика? – он испуганно глядел на жену. – А имена ты придумала для разнополых детей.

– Что-то мне говорит, что родятся Антон и Антонина, – Настя улыбнулась, – иди, Глебушка, иди, нам с детьми пора на процедуры, – она поднялась на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. Ей показалось, что внизу живота что-то опустилось и сейчас выпадет. Она испугалась, но старалась не показать мужу своего испуга. Отступила от Глеба и направилась в отделение. Глеб смотрел, как уходит жена, и думал, что Настя идет очень медленно, будто несет драгоценный сосуд, который боится разбить. «Она несет наших детей, это дороже всякого самого драгоценного сосуда, балбес ты, Глеб!» – он улыбнулся своим мыслям и быстрым шагом вышел из роддома, его ждала работа – через полчаса очень тяжелый допрос убийцы двух маленьких мальчиков.

Домой он приехал с работы около полуночи, спал беспокойно, просыпался часто, а в пять утра часов позвонил в роддом. Ему ответили, что роды еще не закончились, и положили трубку. Глеб слушал гудки и не мог прийти в себя от сообщения. «У Насти роды?! Так по сроку они должны быть через месяц! Что случилось?!» – он быстро оделся и поехал в роддом. Улицы были малолюдны, транспорт на дорогах мелькал редко, и доехал до роддома Глеб быстро. Возле окошечка для приема передач висел лист из школьной тетради в клетку с фамилиями родильниц. Он пальцем водил по списку и в самом низу увидел: «Дубровская А.Т. – мальчик 50 см 2800 г, девочка 50 см 2600 г. Состояние удовлетворительное».

«Антон и Антонина!!! – в голове у Глеба словно фанфары звучали, а сердце выпрыгивало из груди от счастья. – Мальчик и девочка! Настенька, благодарю тебя!!!» Он достал из портфеля лист бумаги и написал записку: «Настя, милая моя, любимая моя, самая лучшая в мире! Благодарю тебя за счастье, что ты мне дала, за счастье быть отцом. Мы долго с тобой ждали, и нам судьба подарила сына и дочь! Я вас всех очень люблю! Будьте здоровы! Напиши, что тебе нужно». Он попросил передать жене записку и отошел от окошечка. Сидеть он не мог, ходил вдоль стены, ожидание ответа показалось бесконечным.

– Павловский, получите записку! – уставшим голосом окликнула его немолодая женщина, приоткрывшая дверь, расположенную рядом с окошечком для передач. Глеб взял записку, держал её в руках с волнением, медленно развернул. «Глеб, спасибо тебе за радость и чувства ко мне и нашим малышам! Операция прошла хорошо, и я и дети чувствуем себя нормально. Антон родился первым, он у нас старший. Детей мне показали, но кормить не приносили, сказали, что принесут завтра. Когда выпишут, пока неизвестно, надо понаблюдать за состоянием, так сказали врачи. Ты не волнуйся, это штатная ситуация. Я скажу Матильде, какие приготовить для выписки вещи для меня и малышей, они лежат в шкафу. Я тебя очень люблю, Глеб, прости меня за всё!»

Читая и перечитывая записку множество раз, Глеб никак не мог понять, о какой операции идет речь, и на слово «прости» он не обратил внимания. Снова подошел к окошечку и спросил, могут ли ему сказать, о какой операции идет речь. Та же женщина, что вынесла записку, усмехнулась и ответила ему, что в роддоме одна операция – кесарево сечение. Глеб отошел от окна и вышел на улицу, надо было охладиться утренней прохладой от всех новостей: преждевременные роды, кесарево сечение… «Надо звонить теще с тестем, просить Полину Прокофьевну приехать помочь Насте, пока она не оправится после операции», – Глеб сел в машину и медленно ехал по окончательно проснувшемуся городу.

Утром следующего дня Настю перевели из реанимации в послеродовую палату и принесли ей малышей. Медсестра подошла к кровати и аккуратно положила детей рядом с мамочкой, улыбнулась:

– Они спят, не будите их. Пусть рядом полежат, а вы полюбуйтесь ими. Спокойные детки. Есть примета: если мама и папа во время беременности были спокойные, детки в грудничковом возрасте тоже будут спокойными. А дальше как уж жизнь сложится.

Настя глядела на своих родных деточек и не вслушивалась в слова медсестры. Она смотрела на них с любовью, нежностью и трепетом, и вся наполнялась светом и теплом, и переносила чувства свои на детей, и мысленно шептала им слова любви.

– Прикладывайте детей к груди правильно, – продолжала говорить медсестра, – одного к одной груди, другого к другой, а в следующее кормление меняйте местами.

Настя кивала головой в знак согласия, все рекомендации по грудному вскармливанию она получила в женской консультации во время беременности, а так как она всем сердцем желала кормить детей грудным молоком, то слушала врача и дома проигрывала ситуации с кормлением с завернутыми в виде детей свертками из полотенец. Так она тренировала себя, приучаясь к кормлению двойняшек. Сейчас она смотрела на детей и чувствовала, как наполняются молоком её груди, её охватило сильное желание приложить детей к груди. Медсестра, пожилая женщина с добрыми глазами, смотрела на Настю с любовью.

– Я оставляю вам малышей, через час их заберу. Вам будут приносить детей на кормление четыре раза в день до дня вашей выписки.

Настя подняла на медсестру глаза и открыла рот, чтобы спросить, но медсестра добавила на не высказанный Настей вопрос:

– Ночью мы детей подкармливаем.

Рядом с Настей в палате лежала женщина значительно старше ее. Она внимательно наблюдала за Настей и сказала:

– Первые роды, сразу видно. Если надо помочь, говори. У меня уже четвертые роды, всё знаю, как и что делать с ребятней. А то, смотрю, ты и не знаешь, как приступить к кормежке.

– Знаю теоретически, – Настя с благодарностью посмотрела на соседку, – они еще спят, жалко будить, – она говорила, а в это время Антон открыл глаза – и Настя увидела Глеба. Она замолчала и, улыбаясь улыбкой идиотки (так она себя назвала), смотрела на сына, в его темно-синие глаза, в которых, ей казалось, смешинка мелькнула. «Слава Богу, Глеб!» – громом в мозгу громыхнуло, она взяла сына на руки, отогнула пеленку на голове и заглянула под её край, на голове сына виднелись темные волосики, прижала его к груди, он начал шевелить губами, причмокивая. Настя расстегнула халат и приложила сына, он взял грудь губами и потянул, Настю будто слабым током ударило, она почувствовала: из груди течет тепло, а Антоша активно сосал и смотрел на маму. Внутри Насти разливалось тепло, нега охватывала ее, ей казалось – она возносится. На кровати засопела Антонина, пошевелилась и открыла глаза, молча смотрела на Настю. Она улыбнулась дочери, погладила её рукой:

– Сейчас, моя любимая крошечка, покормлю и тебя. Братик твой Антоша уже поел и засыпает.

Тоня смотрела на маму темными глазами, а Настю накрывала волна сверхъестественной нежности и любви, она готова была зацеловать эти два маленьких тельца, останавливало её от бурных эмоций лишь присутствие других женщин.

Счастье, охватившее Настю, было таким большим, что ей хотелось им поделиться со всем миром. Соседка, предлагавшая ей помощь, с улыбкой наблюдала за Настей и сказала:

– Видно, долгожданные детки. От тебя такая радость идет, что даже мне хорошо стало. А у меня этого чувства уже нет, – с горечью продолжила она, – это четвертый ребенок, а страны нашей нет, цены бешеные, продукты купить не на что. Как жить будем, не знаю.

– Мы много лет с мужем ждали ребенка, забеременеть не могла, а когда, как вы говорите, страны не стало и цены бешеные, дети родились. Будем жить, любовь и радость долгожданному чуду дарить, – Настя сияла счастливой улыбкой и прижимала к сердцу малышей.

В записке Глебу написала, что Антоша похож на Глеба, а Тоня взяла от них обоих что-то неуловимое. Они разные, абсолютно не похожи друг на друга. «Дорогой мой муж, у нас с тобой родились королевские близнецы, – закончила она записку. Потом дополнила через PS: – Так называли разнояйцовых близнецов, которых правильнее называть двойняшками».

Если бы Настя видела Глеба, читающего записку, она бы не поверила, что это сорокалетний мужчина перед ней. Он пританцовывал и под нос напевал, он размахивал запиской и шептал:

– Королевские близнецы, королевские близнецы! Антоша на меня похож, значит, он и на деда похож, в честь которого его назвали. А Тоня на кого похожа? На Настю? Нет, она же пишет, что от нас обоих в ней что-то есть.

Настю с малышами выписали на восьмой день. На крыльце роддома родителей с долгожданными детьми встречали Полина, Матильда с Сашей и Вера. У женщин были в руках букеты цветов, у Саши – фотоаппарат. Открылась дверь, и из нее появились Глеб с малышами на руках и Настя. Встречающие со смущенными улыбками направились к ним, каждая из женщин говорит слова приветствия и пожелания, они сливаются в неразличимый гул, каждая старается обнять Настю и Глеба, все улыбаются и обнимаются, а Саша щелкает фотоаппаратом. Настиного лица не видно из-за цветов, Саша просит убрать в сторону один букет, и в этот момент с неба пробивается луч солнца и освещает как прожектором всех участников съемки, раздается плач Антоши, и ему вторит Тоня.

XIX

Антония Лавуан упаковала багаж в чемодан, застегнула молнию на нем и вышла к мужу, который ожидал её в зале у камина. Он сидел задумчивый, в его руке был бокал с вином. На столике стояли бутылка вина и еще один бокал. Он налил в него немного вина и протянул Антонии:

– Присядем перед дорогой, чтобы дорога была легкой, в России есть такой обычай, пригубим, – он смотрел на Антонину внимательным серьезным взглядом. – Не лучшее время ты выбрала для поездки в эту страну, там сейчас непростое время, не думаю, что важным для людей является развитие модных течений.

– Моде никогда не было страшно, она умела приспосабливаться к разным ситуациям, к военным тоже, а в России нет войны, там стихийный рынок набирает обороты, я читала их прессу, знаю. В страну хлынуло много женской одежды из Польши и Турции, а я хочу показать моду Парижа, – Антония поцеловала мужа в щеку, – назад пути нет, я еду.

– Тони, я очень волнуюсь за тебя, ты без меня еще ни разу не улетала далеко и надолго. Если что-то пойдет не так, немедленно звони и вылетай обратно. Я буду очень скучать без тебя, – он взял её за руки и притянул к себе, обнял и зарылся лицом в её волосы, вдыхая их запах. – Я буду вспоминать тебя, твой запах. Идем, машина уже ждет.

Самолет рейса Париж – Москва вылетал по расписанию, таможенный и пограничный контроль пройден, Ларс поцеловал жену, она долгим взглядом посмотрела на него, нежно коснулась губами его губ, потом носа и глаз.

– Я люблю тебя, буду звонить из отеля вечером, – Антония улыбнулась и повторила: – Я очень сильно люблю тебя, – повернулась и пошла в зону вылета. Ларс махал ей рукой, она оглянулась и в ответ махнула ему и послала воздушный поцелуй. Она шла по длинному переходу в зону вылета. Через несколько минут из виду пропал муж, она осталась одна, её охватило сильное волнение. Она впервые летит в страну, из которой её вывезли тридцать с лишним лет назад. Память не сохранила детали того, как произошел выезд, память защищала ее, но ощущения печали она помнит очень хорошо, и помнит, как однажды ночью она сидела на ступеньках крыльца и разговаривала с мамой Полиной. Ей много раз снились сны, в одних из них она видела реку и пароход, на пароходе рядом с ней девочка и мальчик, в других – горы, покрытые высокими, почти до неба деревьями, и сильный страх, охватывающий её каждый раз, когда ей снился сон про горы. Но она не могла вспомнить лица Полины, как ни старалась; когда она думала о ней, перед глазами возникали образ Зинаиды и её злой взгляд, и Антония не могла понять, почему это происходит. Автокатастрофу она не помнит. Куда они ехали, где они тогда были, она тоже не знала, так называемые родители при ней не говорили о маршруте поездки. Из отеля, где была короткая остановка, выехали поздно вечером, и вскоре Тоня заснула. Когда она открыла глаза, то увидела не знакомых ей мужчину и женщину, они говорили на не понятном ей языке. Потом её несли на руках, куда-то везли, потом она снова закрыла глаза, и сколько времени спала или была вновь без сознания, не знает. Много позже Алан и Мерей Лавуан рассказали девочке, что они нашли её без сознания в кустах на обочине в нескольких десятках метров от места автокатастрофы. Когда они оказались рядом, там не было никого, все спецслужбы покинули место происшествия и эвакуатор увез сгоревший автомобиль. Сколько времени девочка пролежала на земле без сознания, они не знают. Как они поняли, полиция и пожарные, занятые на месте катастрофы, в кусты не заходили. Медики, прибывшие в машине скорой помощи, констатировали факт смерти людей, тела были обгоревшими настолько, что идентифицировать, кто есть кто, не представлялось возможным, установили факт гибели и уехали. Это известно из публикаций в прессе. Девочку никто не искал спустя время после катастрофы. Из чего они опять же сделали вывод, что полиция не установила тот факт, что в машине должен был быть ребенок. А они её обнаружили случайно: возвращались из поездки, Алан устал и предложил выйти и немного размять ноги, Мерей с удовольствием согласилась подышать воздухом. Они вышли из салона машины, а пес Чарли породы бассет-хаунд на своих коротких ногах кубарем выскочил за ними следом и резвился на обочине, но потом стремительно побежал вниз. На крики Мерей остановиться не реагировал, бежал вперед.

– Что он там может интересного найти? – удивленно спросила Алана Мерей. Он пожал плечами.

Уже рассвело, веяло приятной утренней прохладой. За собакой никто из них не спустился, понимая, что ничего достойного внимания там нет и пес скоро вернется. Мерей оглянулась по сторонам и тихо позвала мужа:

– Алан, оглянись назад. Там темное пятно, здесь, видимо, была авария. Еще не просох асфальт, и смотри, сбит поребрик.

– Это уже неважно, пойдем к нашему Чарли. Вдруг наш охотник с превосходным обонянием и чутьем нашел то, что осталось не замеченным полицией, – взволнованно сказал Алан и быстрым шагом направился на лай собаки. Так они обнаружили девочку.

Выздоравливала она плохо, хотя, на удивление четы Лавуан, физических травм у нее не было, кроме сотрясения мозга. Алан Лавуан, врач и владелец частной клиники, найденную девочку оставил в своей клинике, они вместе с женой её выходили и оставили у себя жить. Как позже ей говорила Мерей, девочка бредила, говорила она на русском языке, а у супругов Лавуан были знакомые из русской эмиграции и они понимали русский язык. При восстановлении психического здоровья девочки Алан использовал метод гипноза, это помогло не только восстановить здоровье, но и узнать имя и некоторые детали жизни Тони, что послужило основанием не передавать её официальным властям Франции во избежание дальнейших душевных страданий ребенка.

– Мерей, я хочу обсудить с тобой один очень важный вопрос. Антония имеет тонкую душевную организацию, она пережила за короткое время много тяжелых душевных травм. Я предлагаю оставить её у нас до её совершеннолетия и прошу тебя поддержать меня.

– Алан, я согласна, мне очень жаль эту девочку. Но как ты получишь необходимые документы?

– Оставь это моим заботам, благодарю тебя за поддержку. Я верил, что твое доброе сердце не оставит в беде несчастную сироту, – Алан благодарно сжал руки жены. Он был старше ее, очень трепетно к ней относился, а Мерей его боготворила.

– Наш сын Ларс давно живет отдельно от нас, у него своя жизнь, он погружен в науку, занимается организацией научного медицинского центра, и на нас с тобой у него времени не хватает, а мне хочется о ком-то заботиться. Нам Господь дал эту девочку, – растроганно говорила Мерей.

Каким образом Алан Лавуан получил на Антонию документы, ей неизвестно, по ним она была дочерью дальней родственницы Мерей, а на вопрос, что за ребенок появился в доме доктора Лавуана, ответ был прост: родители девочки умерли, и тетя сироту взяла в свой дом.

Антония была приветлива с приютившими её людьми, но закрытой в общении с другими. Годам к шестнадцати в её глазах появился огонек, девушка расцвела, как неожиданно раскрывшийся бутон. Она стала необыкновенно красивой: черные пышные волосы, широко распахнутые темные глаза, красивая линия умеренно широких и густых бровей, яркие, чуть полноватые губы, статная фигура. Первым обратил внимание на изменение внешности Антонии Ларс. Он в последний год довольно часто бывал у родителей, чем только радовал Мерей, и она не удивлялась его частым приездам, а вот Алан заподозрил, что приезды сына не связаны с обострившимися чувствами к родителям, как считала Мерей. Но у него не было протеста против интереса сына к русской девушке. Антония у Алана вызывала глубокую симпатию, он любил её как свою дочь. Когда Ларс попросил у родителей руки Антонии, Алан согласился, не раздумывая, а Мерей радовалась и за сына, и за девушку:

– Мои дорогие, я рада безмерно, что вы соедините свои жизни в одну, я очень боялась, что Тони выйдет замуж и уйдет из нашего дома навсегда, ведь от поведения и отношения мужа зависят жизнь жены и её общение с окружающими и родными. А теперь вы оба с нами, наш дорогой и любимый сын и наша дорогая, ставшая родной и любимой Тони.

Свадьба была красивой, родители постарались, чтобы излишней шумихи вокруг события не было, гости были приглашены из близкого круга, объяснялось это занятостью сына и общим желанием молодых. Свадьба прошла в Париже, а не в тихом местечке в Альпах, где жили Алан и Мерей. В Париже Ларс имел большую и красиво обставленную квартиру недалеко от Елисейских полей, Антония постепенно привыкала к большому городу, его величию и красоте. Замуж она вышла в возрасте восемнадцати лет, профессии не имела, но Ларс знал о её желании быть модельером и всячески ей помогал. Тони поступила на дизайнерские курсы, успешно их окончила, специалисты подтвердили её прекрасные задатки в профессии, и Ларс устроил ей собеседование с одним из менеджеров Дома моды Пьера Кардена. Антония была принята на работу по итогам собеседования. Как она позже шутила, менеджер просто не решился отказать просьбе известного хирурга, ведь все ходим под богом, всем медицинская помощь нужна. Ларс отшучивался, говорил, что, может на первом этапе было и так, но позже ни этот менеджер, ни руководство Дома моды не пожалело, что взяли на работу никому не известную молодую особу – талантливой и очень работоспособной была Антония Лавуан. Всё прекрасно складывалось в профессии, сложились прекрасные отношения с мужем, он любил и заботился о своей жене, с годами его забота больше напоминала отеческую, настолько трогательной она была, но Ларсу удалось стать и другом, с которым Антония чувствовала себя легко и могла с ним обсуждать все волнующие её вопросы. Одного не было в их семье – ребенка. Антония не могла забеременеть; врачи говорили, что физиология позволяет ей рожать, причина в другом. Ларс и Антония ждали и верили, что придет время – и будет у них ребенок.

Объявили посадку на самолет и пригласили пассажиров к выходу номер шесть. Антония отогнала от себя размышления и, подойдя к стойке, подала посадочный талон. Ей приветливо улыбнулась служащая аэропорта:

– Счастливого полета!

Антония заняла место в салоне самолета, оно оказалось у иллюминатора. Подумала, что надо будет посмотреть на Москву с птичьего полета.

Прозвучало приветствие командира корабля – сначала на русском языке, потом на французском и английском, у Антонии забилось сердце в груди так быстро – казалось, оно вот-вот выскочит из груди, и Тоня поняла, насколько сильно она волнуется, услышав русскую речь. Она не забыла русский язык, читала книги и газеты на русском, но разговорной практики у нее почти не было, а в семье Лавуан установилось негласное правило: она не говорит на русском в присутствии гостей, чтобы никто и никогда не узнал о её русских корнях.

В Москве Антонию встречала сотрудница Дома моды Ксении Ухтинской. В руках у девушки был белый лист бумаги, на котором на французском языке были написаны имя и фамилия Антонии. Увидав издалека плакат, она помахала рукой, не спеша подошла и поприветствовала девушку:

– Здравствуйте, я Антония Лавуан!

– Добрый вечер, мадам Лавуан, – улыбнулась та, – меня зовут Нина.

– Нина, зовите меня Антония, – с некоторым акцентом ответила она Нине, приветливо ей улыбаясь.

– Вы хорошо говорите по-русски, – удивленно сказала Нина, – а с нами переводчик Вадим, – она кивнула в сторону молодого человека с длинными светлыми волосами.

– Я готовилась к поездке и немного знаю русских слов и предложений. Например, спасибо и пожалуйста, – Антония с хитринкой в глазах смотрела на Нину.

– А у нас все знают, что «мерси» – это спасибо, – Нина весело засмеялась. – А с вами очень легко! Идемте к машине.

Вадим приступил к своим обязанностям переводчика и пригласил Антонию пройти к автомобилю. Они довольно быстро приехали к гостинице, на дороге из аэропорта машин было не так много, как в Париже. Принимающая сторона забронировала номер в гостинице «Россия», и Вадим с гордостью сказал, что гостиница находится рядом с Кремлем, и хотя в плане мероприятий не согласовывалось его посещение, если мадам Лавуан пожелает посетить исторический комплекс, ей с удовольствием организуют индивидуальную экскурсию. Антония поблагодарила Вадима и сказала, что она внимательно изучит график мероприятий и постарается найти возможность посмотреть жемчужины России.

Оформили её размещение в гостинице быстро. Портье вручил ключ, Нина с Вадимом проводили её к номеру на четвертом этаже.

– Антония, ужин назначен на 20 часов, на нем будут присутствовать Ксения Ухтинская и директор Михаил Оболенский. Я буду ждать вас в холле отеля в 19:50, – Вадим улыбнулся, – отдыхайте.

Беседа за ужином преследовала как цель личного знакомства Ксении и Антонии, так и обсуждение плана мероприятий по презентации коллекции одежды, представляемой Домом моды Антонии Лавуан. В программе мероприятий был и эфир на телевидении.

– Ксения, я благодарна вам за возможность через телевидение донести российским женщинам информацию о французской моде. Мои модели женской одежды демократичны и доступны по своей стоимости среднему классу. Я надеюсь, мы найдем здесь своих покупателей, – Антония с интересом наблюдала за переводом её речи Вадимом. Она улыбнулась едва заметно одними уголками губ на его добавление о среднем классе, когда он сказал, что среднего класса в России нет. Она едва сдержалась, чтобы не вступить в дискуссию, рассудив: не время и не место показывать, что понимает язык.

– Антония, я вас полностью поддерживаю в желании продавать ваши модели в России и хочу предложить свои услуги, – Ксения приветливо смотрела на Антонию. – Мы готовили к выставке ваши модели, и мои сотрудники сказали, что они очень интересны и есть большая вероятность, что они будут пользоваться высоким спросом у наших женщин. Хотя у нас в стране рыночные отношения только набирают обороты, но предпринимательство в пошиве женской одежды начало развиваться за несколько лет до этого. Российские женщины любят красивую одежду, спрос большой, а предложений пока недостаточно. Завтра мы открываем выставку, она будет работать пять дней. Потом на телевидении будет эфир с вами и со мной, где мы расскажем о нашем сотрудничестве и объявим о начале продажи выставочных моделей и приеме заказов под будущие поставки.

Антония поблагодарила организаторов встречи с российской стороны за хорошо продуманную программу и высказала надежду на хороший результат для обеих сторон по завершении выставки. На этом разошлись отдыхать. Открытие выставки назначено на 10 часов, на него приглашено телевидение в лице двух каналов – общероссийского и московского.

– Я высоко ценю ваши усилия, Ксения, – благодарно сказала Антония. – До встречи завтра на открытии выставки.

XX

Матильда пришла с работы, она сегодня очень сильно устала, в Эрмитаже открыли выставку импрессионистов, на ней работы Эдуарда Мане, Клода Моне, Огюста Ренуара и некоторых других художников, менее известных. На открытии выставки было телевидение. Она решила посмотреть, что будет показано в репортаже, и включила телевизор. Программа «Вести» по каналу «Россия» только что началась, и диктор Марина Систель анонсировала темы выпуска, а на экране мелькали фрагменты репортажей: открытие выставки французских импрессионистов в Эрмитаже, открытие выставки дней моды французского модельера Антонии Лавуан… Матильда застыла с пультом в руках – с экрана на нее посмотрела она сама, но не в репортаже про выставку в Эрмитаже, и в другой одежде, нежели была на ней. Она издала стон и ринулась к телефону, набирала номер и смотрела в телевизор, из которого ведущая вещала о событиях дня в стране: там авария, тут проблема, до выставки моды еще не дошло время.

– Настя, включи телевизор, канал «Россия», – быстро сказала Матильда, дозвонившись. – Мне показалось, что там показали Тоню в анонсе об открытии выставки французской моды. Потом перезвоню.

Настя слушала частые гудки в трубке и лихорадочно искала пульт от телевизора, нашла, включила и встала перед экраном. Показывали открытие выставки в Эрмитаже, в кадре Матильда рассказывает, какие экспонаты выставлены, и приглашает жителей города и его гостей побывать на выставке. Репортаж окончен и на экране снова появляется ведущая выпуска Марина Систель, улыбается своей загадочной улыбкой и сообщает, что сегодня в России день Франции, зрители только что посмотрели репортаж про художников, а сейчас им покажут репортаж о выставке французской моды известного модельера Антонии Лавуан. На Настю с экрана смотрела молодая женщина, элегантно одетая, говорящая по-французски, но Настя не вслушивалась в слова переводчика, она смотрела на женщину и видела в ней Тоню и не видела ее. В женщине есть сходство с Тоней, но в тоже время это будто улучшенная её копия, как отретушированная фотография. Переводчик закончил говорить, сменился кадр, на экране ведущая сообщает, что желающие посетить выставку могут узнать необходимую информацию по телефону на экране телевизора, но пока Настя её слушала, на номер телефона она внимания не обратила, он уже исчез, идет другой сюжет выпуска.

– Матильда, я посмотрела репортаж. Номер телефона не увидела, где выставка моды, не услышала, – голос в трубке был безжизненный. Матильда сама взволнована увиденным сюжетом, Тоня выглядит фантастически хорошо. Она отметила, что у них первоначальное сходство есть, можно даже сказать, это один и тот же человек, но… в разные периоды жизни. Тоня выглядит моложе, ухоженнее, и она счастливая! Весь её внешний облик говорит об этом.

– Не волнуйся, Настя, завтра я узнаю, где проходит выставка. Может, удастся мне или тебе побывать на ней. Я думаю, это она, Тоня. Не может быть столько случайностей – наше сходство, хотя надо сказать оно только в общих чертах, и имя. Антонина – Антония. Это она, наша сестра!

Настя рассказала Глебу о сюжете и о своих предположениях, что Антония Лавуан – это Тоня.

– Матильда завтра узнает, где проходит выставка, и предлагает съездить в Москву.

– Я поддерживаю Матильду, вам надо поехать в Москву. Это самый лучший способ убедиться, так оно или нет, – Глеб сидел напротив Насти за обеденным столом и любовался женой. – Если ты переживаешь, что не на кого оставить детей, то не надо волноваться, я завтра попрошу два дня, ты же знаешь, какая у меня переработка. Побуду с детьми, а то опять сегодня их не видел, они спят, – он грустно улыбнулся. – Ты очень устаешь одна с двумя малышами, тебе надо сменить обстановку хотя бы на пару дней. Думаю, за этот срок вы с Матильдой всё узнаете и/или встретитесь с Лавуан.

– Спасибо, Глеб, – Настя положила свою руку на руку мужа и легонечко её пожала. – Пойдем отдыхать.

Настя и Матильда приехали на выставку. Народу много, к манекенам, на которые надеты образцы одежды, не подойти – их вплотную обступили посетительницы выставки. Посмотрев издалека на великолепие нарядов, Матильда направилась к работнику выставочного зала. Улыбаясь самой красивой и лучезарной своей улыбкой, она обратилась к молодой женщине:

– Здравствуйте! Нам необходимо встретиться с мадам Лавуан. Подскажите любезно, как это лучше всего организовать?

– Извините, я не располагаю информацией о месторасположении мадам Лавуан. Обратитесь к администрации Дома моды Ксении Ухтинской, они принимают мадам Лавуан, – и она показала направление, где увидела представителя Домы моды, – её зовут Нина, во -он та блондинка в джинсовом костюме, а меня извините, нужно работать.

Настя посмотрела в направлении, куда указала женщина, и увидела Нину. Она улыбнулась:

– Идем, Матильда, я знаю эту девушку, она в прошлом году закончила наш факультет, твоя коллега, между прочим, искусствовед по специальности. А работает в Доме моды. Превратности судьбы, – Настя говорила и одновременно продвигалась по залу, огибая плотные группы посетительниц то у одного, то у другого манекена. Когда они добрались до Нины, то остановились как вкопанные. На стенде была большая, во весь рост, фотография Антонии Лавуан. Между ними и ею было не более метра. Настино выражение лица менялось стремительно: удивление, испуг, восторг! Она обратилась к Нине:

– Здравствуйте, Нина. Нам сказали, что вы можете помочь встретиться с мадам Лавуан.

– Анастасия Тимофеевна, здравствуйте! – восторженно громко поздоровалась Нина. – Вы тоже интересуетесь модой? Ой, извините, – смутилась она, – вы всегда прекрасно одеты, – залилась краской и засмеялась.

– Конечно интересуюсь модой, как любая женщина, – Настя улыбнулась и кивнула в сторону Матильды, – а это ваша коллега, искусствовед, окончила наш университет, работает в Эрмитаже, – Настя говорила, а Нина смотрела на Матильду, потом перевела взгляд на фотографию Антонии. Она переводила взгляд с Матильды на фотографию несколько раз, наконец удивленно спросила:

– Вы родственница мадам Лавуан?

Матильда озадаченно посмотрела на Нину и ответила вопросом:

– Разве мы похожи с мадам Лавуан?

Нина смутилась, заморгала глазами и почти прошептала:

– Что-то общее есть в облике. Впрочем, бывает, что люди похожи, не будучи родственниками. А что вы хотите от встречи с мадам Лавуан? – деловито осведомилась она.

– Профессиональный интерес, – улыбнулась Матильда, – пригласить её к нам в Санкт-Петербург.

– К сожалению, ничего не получится, – Нина сочувственно смотрела на Настю и Матильду, – мадам Лавуан уехала на запись программы с её участием на телевидении, а сегодня ночью она улетает в Париж.

– А вы можете нам дать её контакты в Париже?

– К сожалению, не могу, не имею полномочий. Но вы можете обратиться к Ксении Ухтинской, она ведет деловые переговоры с мадам Лавуан, а я только сопровождаю мадам Лавуан на согласованные мероприятия. Извините, мне надо идти по делам.

Нина быстро удалялась от них вглубь зала. Настя и Матильда стояли растерянные и молча глядели ей вслед.

– Почему ты не сказала, что мы сестры Антонии? – тихо спросила Настя.

– Мне почему-то показалось, что не надо говорить незнакомой девушке об этом. Мне кажется, это может навредить Тоне.

– Ты, наверное, права, мы же не знаем, как все эти годы жила Тоня.

– Что будем делать дальше, Настя?

– Давай знакомиться с выставкой. Начнем с афиши, на которой фото Тони, хотя это может быть и не она. Посмотрим, может, есть данные о компании, в которой работает Антония Лавуан.

Они внимательно изучали плакат, в нем действительно была ценная информация: Антония Лавуан модельер, владелица Дома моды её имени, головной офис которого находится в Париже (адрес не указан), кроме того он имеет несколько филиалов в других странах. Рядом была информация, из которой сестры узнали, что мадам Лавуан и Ксения Ухтинская планируют открыть представительство в Москве.

– Я, кажется, знаю, с чего начать, – задумчиво сказала Настя, – хотя мне не очень, вернее, совсем не хочется встречаться с этим человеком, но другого варианта у нас, дорогая сестра, нет.

– Не томи душу, говори, с чего начинать. Будем продолжать искать ускользнувшую Тоню. Я уверена, это она. Не верю я в случайности.

– В случайности можешь не верить, но если человек одержим идеей, он и здравого смысла не замечает, когда к достижению мнимой цели его не пускают, воздвигая на пути препятствия.

– Настя, оставь научную заумь, – раздраженно ответила Матильда. – Мне обидно, что мы на какой-то час разминулись с мадам Лавуан!

– Пойдем, поглядим на одежду, которую разработала мадам Лавуан – Тоня Осипова. Мне очень интересно увидеть её работу, – Настя начала обходить один манекен за другим, она удивлялась и восторгалась образцами одежды: – Талантливые работы, практичные для повседневной жизни, и для праздника есть очень хорошие вещи.

– Полина Прокофьевна тебе не хуже шила, – тихо сказала Матильда.

– Ты хочешь сказать, не надо ездить в Париж за одеждой? – Настя улыбнулась. – Наверное, Антония в Россию привезла специально такие модели, чтобы их могла покупать любая женщина.

– Уважаемые посетители выставки, сообщаем, что завтра состоится распродажа выставочных образцов, начало работы в…

– Настя, давай останемся на завтра и купим себе хотя бы по одной вещи! – в глазах Матильды загорелись огоньки.

– Нет возражений, Глеб отпустил меня на два дня.

Сестры вышли на улицу, остановились на ступеньках возле входа. Шел дождь, мелкий и частый.

– Надо же было приехать в Москву, чтобы и здесь промокнуть под дождем, – Матильда рылась в сумке, потом захлопнула её и сказала сердито: – Зонтика нет, я его забыла дома. У тебя есть?

– Нет, я не взяла зонтик, – беспечно ответила Настя, – зайдем в кафе, тут недалеко, перекусим, и я расскажу тебе свою идею, как будем искать в Париже мадам Лавуан.

XXI

Закончилось совещание у генерального директора по производственной программе завода на следующий год, государственный заказ на продукцию предприятия стремится к нулю, как сказал Кузнецов, необходимы срочные меры по сохранению финансовой устойчивости, нужны предложения по замещению выпавшей военной номенклатуры продукции на гражданскую.

– Илья Сергеевич, прошу остаться, остальные свободны. Кузнецов показал Илье рукой, чтобы тот перешел к рабочему столу, а сам вышел из кабинета. Отсутствовал не более двух минут. Войдя, плотно закрыл дверь и, глядя внимательным взглядом на Илью, спросил:

– Что скажешь, Илья?

– Есть мнение, что предприятие интересует людей из криминальной сферы.

– И у меня оно есть. Что будем делать?

– Надо узнать, кто конкретно испытывает этот интерес. Одна наводка у меня имеется, хотел с вами обсудить.

– Говори, – Кузнецов устало сел в кресло за стол, Илья находился напротив него. Он отметил, что за последние несколько месяцев Кузнецов сдал: похудел, осунулся, лицо с серым оттенком.

– Михаил Иванович, у вас всё в порядке со здоровьем? – участливо спросил Илья.

Кузнецов усмехнулся:

– Заметно, что постарел, как говорит моя Нина Тихоновна, супруга, – уточнил он, видя вопрос в глазах Ильи. – Тебе могу сказать, другим – ни-ни: сердце шалит, кардиограмма плохая, настаивает доктор на госпитализации, но какая госпитализация при таком раскладе? Говори, что хотел обсудить, – сурово посмотрел он на Илью.

– Вы знаете, что идет скупка акций завода у работников? – Илья внимательно смотрел на Кузнецова.

Тот удивленно поднял брови:

– У них же маленький разрозненный пакет акций, даже если все скупить, это не позволит принимать решения.

– Но позволит блокировать принятие решения. А потом принудить поделиться контрольным пакетом. Предлагаю выкупить акции самим, в смысле на доверенное лицо. Придется потратиться, чтобы перебить цену, которую дают те, кто покупает.

– Ты знаешь, кто покупает?

– Предположительно. Если вы мне даете добро на сделку, я проведу переговоры с доверенным лицом, на которое вы укажете, после его согласия приступим к выкупу акций на него, конкурент проявится сразу, и мы будем знать, кто хочет «прихватизировать» у вас завод. Позже состоится сделка по продаже акций вам, сразу это делать не рекомендую, – Илья спокойно смотрел на Кузнецова.

– Знаю тебя давно. Предложение конкретное, значит, ты все риски и возможности реализации сделки изучил. Акции эти будут твои. Тебе и решать про доверенное лицо.

– Спасибо за доверие. Приступаю немедленно, – Илья встал. – Михаил Иванович, если вам важно мое мнение, ложитесь в больницу.

Настя Дубровская сидела напротив Ильи Муромского. Он смотрел на нее и не узнавал прежней Насти; вид её был уставший, глаза потухшие, хотя были заметны следы старания выглядеть хорошо: волосы уложены в прическу, на лице макияж, одета элегантно, но очень строго. Илья привык видеть женщин яркими и нарядными, за несколько лет свободного рынка русские женщины преобразились порой до неузнаваемости, они и в офисе были в красивой одежде и при макияже, и обуви на высоких каблуках. А напротив него была женщина из прошлого. Он смотрел на Настю и думал: «Что тогда могло меня заинтересовать в ней?» Ответ пришел тихой мыслью: «Её увлеченность историей, моя увлеченность реформой. А еще – её любовь ко мне, любовь, ничего для себя не требующая».

Молчание несколько затянулось, Настя напряженно смотрела в сторону, боясь получить отказ на свою просьбу. Илья улыбнулся и тихо сказал:

– Настя, мы так давно с тобой не виделись, что в какой-то момент времени мне показалось, будто наши отношения в реальной жизни не существовали и это был красивый сон.

– Это был не сон Илья, это была иллюзия, у меня, по крайней мере. Я безмерно благодарна судьбе, что эти отношения были, и еще более благодарна ей, что они завершились, – говорила она спокойно, в голосе была нежность.

Он удивленно посмотрел на нее, высоко вскинул брови и быстро сказал:

– Благодарность за встречу понимаю, благодарность за разлуку – нет! У нас с тобой была любовь, мы её не удержали, почему тогда ты благодаришь судьбу?

– Наши отношения помогли мне понять, что ценное в моей жизни и что искреннее, а не придуманное. Это моя семья, мой муж Глеб. Меня до сих пор мучает то, что я предала и обманывала своей изменой его, беззаветно мне доверяющего и не допускающего мысли, что у меня есть другой мужчина, на свидание с которым я бегу как кошка, – она улыбнулась. – Но если бы время вернулось назад, я ничего в своем прошлом не изменила бы. Я любила тебя десятилетиями чистой любви, я испытала страдания в любви, когда мы встречались с тобой, но так я познавала себя и через эти страдания поняла, как глубока моя любовь к Глебу. Прости меня за всё, что у тебя было со мной, ты ведь тоже женат, значит, изменял своей жене.

– Ты в очередной раз поразила меня. Ты фантастическая женщина. Ты рядом и недосягаема. Я упустил тебя. Не понял, не разглядел тогда, – Илья говорил медленно, делая паузы между предложениями. – Мне надо осмыслить то, что я услышал, но мне кажется, я понял главное, почему ты благодаришь судьбу за нашу разлуку. Разреши мне, Настя, поцеловать тебя. В щеку, – улыбнулся он, заметив её удивленный взгляд.

Он встал и подошел к ней. Она поднялась со стула. Илья прижал её к своей груди, и ему почудилось, что он слышит, как учащенно бьется её сердце. Вдыхал запах её волос, духов, и ему захотелось так же, как в прошлом, бросить все дела, и увезти её в квартиру родителей, и… но он отстранился и нежно прикоснулся губами к её щеке. Ласково и тихо прошептал:

– Я тоже судьбу благодарю за встречу с тобой. За сегодняшнюю особенно, – а деловым голосом сказал: – Я помогу тебе найти Антонию Лавуан. У меня через месяц запланирована поездка в Париж. Приготовь то, что ты хочешь передать Антонии. Напиши, в каком виде хочешь получить ответ.

– Спасибо, Илья. Разреши и мне поцеловать тебя на прощание, – она поднялась на цыпочки и едва губами коснулась его щеки. Подняла на него глаза. – Моя любовь была искренней, и моя разлука такая же. Прощай, Илья.

– До свидания, Анастасия Тимофеевна.

– До свидания, Илья Сергеевич!

Настя открыла дверь, чтобы выйти, но её чуть не сбил с ног стремительно входивший мужчина, а из приемной слышался голос секретаря:

– Григорий Павлович, подождите, Илья Сергеевич занят.

Настя сделала шаг назад и пропустила мужчину в кабинет, сама быстро вышла, дверь осталась приоткрытой, оттуда раздался громкий голос вошедшего:

– Ты зачем мне встаешь на пути…

Секретарь, молодая яркая женщина, быстро захлопнула дверь кабинета и отстраненно посмотрела на Настю.

XXII

В двенадцать часов дня в отделение милиции позвонил мужчина и сообщил, что на улице Красногвардейской в квартире кричала женщина, просила о помощи, громко плакал ребенок, был слышен мат, потом прозвучали выстрелы. Сейчас в квартире тихо, но из нее вроде бы никто не выходил. Наряд милиции выехал на место происшествия. Глебу Павловскому, дежурному следователю, поступило распоряжение немедленно отправляться следом.

Дверь квартиры была закрыта изнутри, её пришлось взломать, на полу комнаты лежали молодая женщина и её пятилетний сын, они были убиты выстрелом в упор, рядом лежал мужчина с огнестрельным ранением, он еще дышал. Когда на место прибыл Глеб, то мужчина уже был без сознания, его в больницу увезла скорая помощь. Сосед убитых, который вызвал милицию, старик, бледный, с трясущимися руками и безумным взглядом, смотрел на Глеба и не мог вымолвить ни одного слова. Глеб спросил, что тот видел и знает ли он преступника. Мужчина покрутил головой, что, видимо, означало «нет» и заикаясь сказал, что тот был не один, но он не знает, куда делся второй.

– Можете описать, как выглядел этот второй? – спросил старика Глеб.

– Это был Петька, брат Маринки, убитой, – уточнил старик и еще больше затрясся, – он бандит, у него есть пистолет. Он нам грозил с женой, убьет, говорил…

– Когда грозил?

– Вчера. Он был у Маринки, они ругались. Санька, мальчишка Маринкин, выбежал из квартиры и стучался к нам. Жена открыла дверь. Петька выскочил, схватил пацана и запихнул назад. Сказал, убьет, если будем лезть в их дела.

– А какие у него дела? – Глеб внимательно смотрел на старика. Тот заморгал слезящимися глазами и тихо сказал:

– Дак все знают, Петька бандит, дань с торгашей собирает.

– А почему он решил, что вы в его дела лезете?

Старик еще быстрее заморгал глазами, шмыгнул носом («Как мальчишка», – подумал Глеб), и ответил:

– Маринка у нас не раз пряталась от него.

– Глеб, – обратился к нему оперативник Василий Колмогоров, – есть свидетель, который видел, как через пожарный выход убегал мужчина во время, близкое к тому, когда состоялось убийство.

– Вас завтра пригласим в прокуратуру для записи ваших показаний, а сейчас вы свободны, – Глеб отошел от старика. Они разговаривали с Василием, когда услышали шум.

– Вася, бегом, – Глеб побежал наверх, шум был слышен на площадке несколькими этажами выше. Вместе с Глебом и Василием побежали два милиционера. На площадке пятого этажа стоял мужчина, перед собой он держал девочку лет десяти с портфелем в руках, к её затылку был приставлен пистолет.

– Дорогу, мусора! Убью девку и вас порешу! – мужчина спокойно смотрел на появившихся милиционеров. – Живым не дамся.

Между Глебом и мужчиной был один лестничный пролет, но высокий, дом старой постройки.

– Отпусти ребенка, – Глеб внимательно наблюдал за захватчиком и девочкой. У ребенка в глазах ужас, но она не дергается, не плачет. «Надо отвлечь внимание и отбросить девочку от него», – подумал Глеб, но в этот момент открылась дверь квартиры, недалеко от которой стоял захватчик, в проеме появилась женщина. На ее лице испуг:

– Что здесь происходит?

Мужчина стремительно поворачивается на голос, его рука отодвинулась от затылка девочки, другой рукой он ослабил хватку, девочка падает на пол, а Глеб бросается к преступнику, тот разворачивается и стреляет в Глеба. На стрелявшего прыгает Василий (он следом за Глебом бросился вперед), вышибает из рук преступника пистолет. Подбежавшие милиционеры помогли Василию скрутить стрелка. Женщина закричала страшным голосом, подбежала к девочке, подняла её с пола, ощупывала, девочка была в шоковом состоянии, ни на что не реагировала, не отвечала на вопросы. Глеб ранен, пуля попала в грудь, но он был в сознании и попросил Василия быстро опросить женщину, знает ли она преступника. Схватка была молниеносной, отделались малой кровью – подвел Глеб итог операции по задержанию преступника.

В вечернем выпуске новостей было сообщение о том, как сотрудникам милиции Красногвардейского района удалось освободить заложницу, девочка не пострадала, она в шоковом состоянии доставлена в больницу, её жизни ничто не угрожает. Следователь городской прокуратуры с огнестрельным ранением находится в больнице, захватчик успел сделать только один выстрел, и выстрел этот не был роковым. По предварительным данным задержанный стрелок принадлежит к бандитской группировке, название которой в интересах следствия не разглашается.

Настя умыла Антона и вошла с ним в комнату на словах, когда диктор говорил о следователе, получившем ранение. Она медленно опустила на пол сына и села на диван, диктор продолжал говорить, на экране мелькали кадры, а Настя ничего не видела и не слышала. «Сон, сон, опять этот сон!» – она твердила мысленно одну и ту же фразу уже несколько раз. Пару дней назад ей приснился сон, как будучи в гостях у дедушки и бабушки ходили за ягодами в горы, как она упала, как её несли на носилках из веток. Проснулась на том месте, когда Тоня говорит Полине, что Настя открыла глаза. Сразу после пробуждения, вспоминая сон, Настя подумала, что это хороший сон, скоро должен вернуться из Парижа Илья, он привезет известие, что Антония Лавуан – это Антонина Осипова. Она всё утро после пробуждения была под впечатлением от сна и напевала песенки. Мир улыбался, так ей казалось. Но сейчас ей вспомнился другой случай, когда она увидела этот сон, а следом пришло известие – умер отец Матильды. Сердце Насти сжалось так, что ей показалось, будто оно попало в тиски. Тоня и Антон не поделили игрушку, Тоня захныкала, Антон надулся и прячет игрушку за спину. В другой бы раз, увидев подобную сцену, Настя, улыбнувшись, объясняла бы малышам, что игрушками надо делиться, и они все вместе начали бы играть. Но не сейчас, сейчас надо выяснить, кто этот следователь. Она набирает номер телефона Глеба, ответа на звонок нет. Так часто бывает, что дозвониться ему невозможно: то он на выезде на происшествие, то в СИЗО, то у начальства. Она никогда не волновалась, если не дозванивалась до мужа. Глеб давно убедил ее, что ему ничего не угрожает – он всего лишь следователь, который приезжает на происшествие, которое уже состоялось.

«А сегодня новая реальность, – грустно подумала она, – бандиты по городу ходят с оружием и берут заложников». Позвонила дежурному в прокуратуру, представилась и спросила, может ли она связаться с мужем.

– Анастасия Тимофеевна, Глеб Антонович в больнице, – ответил дежурный и быстро добавил: – Но жизни его ничто не угрожает.

– В какой он больнице? – Настя сама испугалась своего голоса, он ей показался безжизненным.

– Во второй скорой, – прозвучал ответ, – запишите номер телефона.

Настя сделала несколько наборов номера приемного покоя больницы, пока ей ответили; видимо, звонков так много, что линия постоянно перегружена.

– Состояние удовлетворительное, посещение больных с пятнадцати до семнадцати часов ежедневно, – сухо сказал уставший голос.

– Вера, ты можешь завтра побыть с Тошей и Тоней, мне надо в больницу к Глебу, – Настя уже взяла себя в руки, она настраивалась на то, что с Глебом все обошлось и его жизни действительно ничто не угрожает, она сказала, что Глеб ранен и что она подробностей не знает. Через несколько минут позвонила Матильда, она собралась приехать к Насте, но та попросила этого на ночь глядя не делать, а с детьми завтра побудет Вера – она не работает, у нее есть возможность это сделать.

– Анастасия Тимофеевна, Жуков вас беспокоит.

– Здравствуйте, Александр Иванович!

– Извините, что поздно звоню, но не хотел непроверенную информацию сообщать. А сейчас могу сообщить, что Глебу Антоновичу сделали операцию, его жизни угрозы нет, можно завтра его посетить. Вас примет лечащий врач в двенадцать часов. Если это время для вас неудобное (я понимаю – маленькие дети), позвоните доктору по номеру телефона ***.

– Спасибо, Александр Иванович!

– Ваш муж герой, он спас девочку, знайте это, Анастасия Тимофеевна! До свидания.

Настя встретилась с лечащим врачом, он ей сказал, что муж её родился в рубашке – пуля прошла в сантиметре от сердца, задеты легкие, пуля застряла в них, но её извлекли. Операция прошла успешно, а процесс восстановления будет долгим, к работе Глеб приступит не скоро, надо это принять и помочь ему пережить вынужденное бездействие. Ему также может потребоваться психологическая помощь. Настя поблагодарила доктора за правдивую информацию, сказала, что её муж очень сильный человек и психологи ему вряд ли потребуются.

– Мы с детьми окружим его заботой и любовью, найдем ему интересное занятие на период реабилитации. Вы сказали, что он будет долгим, а более конкретно можете назвать срок?

– Вы, я вижу, очень сильная женщина, – доктор, молодой мужчина, с любопытством смотрел на нее. – Обычно при таких известиях люди теряются, а у вас даже выражение лица не изменилось. Повезло вашему мужу с женой.

– Жене повезло с мужем, но давайте перейдем к теме по существу. Сколько времени Глеб будет в стационаре, и нужно ли нам сюда купить лекарства, а также какие требуются лекарства для восстановления в домашних условиях?

Доктор подробно рассказал, что сейчас требуется для лечения Глеба в больнице, и назвал препараты, которые желательно купить и принести, а что касается курса реабилитации, предложил обсудить это позже, когда станет понятно, как пойдет процесс выздоровления.

– До свидания, Анастасия Тимофеевна, желаю вашему мужу скорейшего выздоровления. С такой женой, думаю, это будет быстро. А сейчас можете его навестить в палате, но не долго, сейчас начались лечебные процедуры.

Настя вошла в палату, в ней лежали три человека. Кровать Глеба была у окна, напротив двери. Возле него стояла капельница, при виде жены он широко улыбнулся и тихо сказал:

– Прости меня, что испугал тебя.

– Герой, – она присела на край кровати и погладила его руку, – времена изменились: профессия следователя стала опасной. Ну, как ты? – спросила ласково, а голос предательски дрогнул. – Я волновалась, но Александр Иванович меня успокоил, это он мне сказал, что ты девочку спас.

– Старый болтун, – усмехнулся Глеб. – Как дети? Я по вам очень скучаю. Настя, не бросай меня…

– Глеб, ты о чем? – испуганно спросила она. – Ты для меня в этой жизни всё, я без тебя и детей другой жизни не мыслю, никогда, слышишь, никогда больше этого не говори!

– Прости, грустные мысли ночью приходили. Я правда боялся, что тебя Илья уведет, – он грустно улыбнулся.

Настя взяла его руку, поднесла к губам, поцеловала в ладонь и прошептала:

– Я люблю тебя, тебя, ты это запомни навсегда. А если тебе что-то кажется, ты крестись.

Глеб поднес ее руку к своим губам и поцеловал в ладонь: – Они соединились навсегда! – весело посмотрел на Настю и быстро сказал: – Давай обвенчаемся, – мольба в глазах.

Она наклонилась к мужу и, глядя ему в глаза, шепотом ответила:

– Давай обвенчаемся. Выйдешь из больницы, пойдем в храм и узнаем, как это делается, – нежно коснулась губами его губ, – доктор просил быть не долго. Я ухожу, но я вернусь снова и буду приходить каждый день, ты это знай, – она помахала ему рукой, он махнул в ответ.

– Приведи детей в следующий раз.

– Хорошо, мы придем все вместе, – она улыбнулась и вышла. Вышла за дверь и остановилась, глубоко вдохнула и мысленно сказала себе: «Не раскисать, у тебя на это нет права. Глеб сильный духом человек, и он встанет гораздо быстрее, чем сказал доктор!»

XXIII

Илья сел в такси и назвал адрес:

– Квартал Маре, улица Сен-Мерри, дом номер**.

Водитель кивнул головой, машина плавно тронулась с места. Илья смотрел в окно автомобиля и думал, что мадам Лавуан – преуспевающая бизнесвумен, а не только прекрасный модельер, если имеет в центре Парижа свой Дом моды. Пару дней назад он позвонил к ней в офис и договорился о встрече, секретарь-референт, отвечавшая ему, представилась: «Изабель» – и сообщила, что у мадам Лавуан очень плотный график, но для гостей из России она всегда находит время. «Мадам Лавуан может встретиться с мсье Муромским 17 июля в пятнадцать часов тридцать минут, но не более десяти минут», – и любезная Изабель попросила его подготовиться и быть лаконичным. Высказав свои предложения, она улыбнулась (он это почувствовал) и добавила: ему сделано исключение и она его очень просит не злоупотреблять временем мадам Лавуан. Илья подумал, что Изабель очень хорошо говорит на русском языке. Может быть, она эмигрантка? Но тут же отбросил эти мысли, у него было о чем подумать, хотя ему казалось, что он продумал все детали разговора с мадам Лавуан, чтобы уложиться в десятиминутную встречу, но что-то его беспокоило. Что? Пока Илья пытался понять, почему появилось беспокойство, водитель остановил машину и сообщил, что они приехали, дальше мсье надо пройти пешком, это всего сто пятьдесят метров вперед, он просил извинить мсье, на дороге возникли помехи, поэтому не может подвезти к зданию. Илья не вслушивался в слова водителя, кивнул, рассчитался за проезд и вышел из салона машины. Огляделся по сторонам, водитель показал ему направление, куда надо идти, и он направился в указанную сторону.

Дом номер** оказался ближе, чем говорил шофер такси. Илья взглянул на часы, до встречи было семь минут. «Надо ускорить шаг, чтобы не опоздать на встречу», – усмехнулся Илья.

В просторной комнате с французским окном, красиво обставленной дорогой мебелью и декорированной портьерами, его встретила стройная, темноволосая, миловидная и приветливая девушка. Она представилась:

– Изабель, – и улыбнулась обворожительной улыбкой: – Мсье Муромский, мадам Лавуан вас ожидает, – она распахнула дверь и, войдя впереди него, торжественно сказала: – мадам Лавуан, мсье Муромский из России, – развернулась и проплыла мимо Ильи, приветливо ему кивнула. Илья не обратил внимания на Изабель, он смотрел на мадам Лавуан, и на его лице появилась улыбка («Глупая улыбка», – мысленно отметил он). За большим столом сидела молодая женщина, у нее были темные, с черным отливом волосы, большие темные глаза и красиво очерченные, немного полноватые губы, одета она была в белый костюм и темно-синюю блузку с белой продольной полоской, вид её был величественный. «Королева», – мелькнула мысль у Ильи. Мадам Лавуан спокойно и приветливо смотрела на Илью, а он молчал от неожиданности – перед ним была сестра Насти Дубровской Матильда, только моложе.

– Добрый день, мсье Муромский, – приветливо прозвучало, – проходите, – Антония Лавуан указала на кресло рядом со своим столом.

– Добрый день, мадам Лавуан! Я сражен вашей красотой, – он широко улыбнулся ей в ответ и подошел к указанному креслу, удобно в нем устроился.

– Вы прекрасно говорите на французском, – она слегка улыбнулась.

– Знаю его с детства, мои родители живут и работают во Франции много лет.

– Мсье Муромский, мне приятны комплименты, как любой женщине, но прошу, перейдем к цели нашей встречи, – так же приветливо ответила хозяйка помещения. – Изабель мне сообщила, что у вас для меня очень важная информация. Моя деловая переписка с партнерами из России проходит через мою помощницу, но вы почему-то отказались от такой формы. Почему?

– Мадам Лавуан, это личная переписка, – Илья не сводил глаз с Антонии, хотел увидеть реакцию. Но её лицо не дрогнуло. «Железная мадам», – подумал он и, так как она молчала, продолжил: – Меня попросили передать вам конверт, в котором информация для вас. Содержание конверта мне не известно, но женщина, которая его просила передать, мне хорошо знакома, поэтому я согласился выполнить её деликатное поручение. Она просит дать ответ письмом и, если вас не затруднит, передать его через меня. Я улетаю в Россию через два дня, – и он протянул конверт Антонии. Она взяла его в руки и положила на стол.

– Всё это очень необычно, мсье Муромский. Позвольте, с содержанием конверта я ознакомлюсь в одиночестве. Оставьте ваши контакты Изабель, она сообщит вам о моем ответе. Если у вас всё, что вы хотели сказать, встреча окончена, – говорила Антония спокойно, твердым голосом, но Илье показалось, что всё это делается с огромным усилием воли.

– Да, мадам Лавуан, моя миссия окончена. Я буду ждать вашего ответа для женщины, поручение которой я исполняю. До свидания, – он встал, склонил голову в поклоне, повернулся и вышел.

Антония взяла со стола конверт, провела пальцами по сгибам и заклеенным краям. Конверт был небольшой, в нем прощупывалось что-то плотное. Она хотела его открыть и боялась это сделать. Через несколько минут позвонила Изабель, Антония хотела сказать, что она занята и следующую встречу в её рабочем графике нужно перенести на другой день, но в последний момент передумала и попросила подать ей кофе с лимоном. Изабель удивленно спросила:

– Мадам Лавуан, кофе с лимоном? Вы же не пьете кофе с лимоном.

– Изабель, всё бывает в первый раз, – усмехаясь, ответила Антония. – Мсье Муромский оставил свои контакты?

– Да.

Антония пила кофе, смотрела на лежащий перед ней конверт и размышляла. Мужчина, передавший конверт, производит благоприятное впечатление, он приятной внешности, воспитанный и деликатный. Когда говорил о женщине, поручение которой выполняет, хотя имя её не назвал, но по интонации чувствовалось, она ему не только хорошо знакома – она ему близко знакома. Антония улыбнулась уголками губ: «Ох уж эти влюбленные мужчины! Такой мужчина не мог привезти мне дурные вести, – сделала она вывод и поднялась с кресла. Конверт положила в небольшой портфель. – Прочитаю вечером дома, обсудим ответ вместе с Ларсом, – сразу же успокоилась она. – День рабочий в разгаре, много еще встреч, и не стоит менять график ради неизвестного содержимого странного конверта, – она сама себе улыбнулась: – Кофе с лимоном хорошо прочищает мозги».

Ларс опаздывал к ужину, он позвонил жене и предупредил, что задержится, очень важная встреча, он не мог отказать. Антонии одной есть не хотелось, она решила дождаться мужа, а пока посмотреть, что лежит в конверте. Устроившись удобно в мягком кресле, распечатала конверт. Сверху лежало письмо, напечатанное на машинке на французском языке.

«Уважаемая мадам Лавуан, здравствуйте! Меня зовут Дубровская Настя. Я ищу свою двоюродную сестру, вывезенную из СССР (республика Казахстан) в **** году, её имя Антонина (Тоня), фамилия Осипова, ей было тогда одиннадцать лет. У меня есть основания предполагать, что Вы моя сестра. В переданном Вам конверте лежат фотографии моих родителей – папы Тимофея и мамы Полины Дубровских. Полина родная сестра Зинаиды Осиповой, мамы Тони. С рождения и до момента выезда из Казахстана Тоня воспитывалась моими родителями. Мы жили в городе Усть-Каменогорске в Казахстане. В селе Кумашкино жили бабушка Варя и дедушка Игнат. Их фотографии тоже есть в конверте. Летом **** года Тоню увезла из дома дедушки Игната мама Тони – Зинаида, с ней был мужчина. Её фотографии у меня нет. Вместе с Тоней Зинаида похитила нашего шестилетнего брата Юру, его она оставила далеко за селом, предварительно ему был введен сильнодействующий препарат.

Тоня любила шить и мечтала стать модельером, у нее была любимая кукла Марфутка, которую она наряжала. В конверте есть её фотография и мой рисунок, который я сделала накануне отъезда нас с Тоней и Юрой в Кумашкино.

Уважаемая мадам Лавуан, если Вы не Тоня Осипова, верните содержимое конверта через того же человека, что Вам передал конверт, а если Вы и есть Тоня Осипова, на что очень надеюсь, оставьте фотографии и рисунок себе. В конверте лежат фотографии Тони в детстве, мои фотографии и брата Юры, а еще одна фотография – это фотография младшей сестры Тони – Матильды, с которой Тоня виделась в Киеве, накануне выезда из СССР.

Я очень верю, что мы с Матильдой нашли сестру, а мои родители – дочь, каковой считают Тоню.

В настоящее время я и Матильда проживаем в Санкт-Петербурге, наши адреса ****, телефоны ****.

Папа и мама живут в городе Кострома, их адрес **** и телефон ****.

С уважением, любовью и надеждой, Настя Дубровская».

Антония медленно читала письмо, перечитывала по несколько раз отдельные предложения. Потом начала рассматривать фотографии. Она долго глядела на фотографию куклы и рисунок, на котором изображена девочка с куклой в руках – той же Марфуткой. Отметила, что на рисунке девочка с куклой схожа с изображениями на фотографиях. «Хорошо рисует Настя», – подумала она. Она узнала Полину и Тимофея, её охватило сильное волнение, она закрыла глаза. Сколько прошло времени, пока она была в таком состоянии, она не могла определить. Послышался голос мужа:

– Тони, дорогая, что происходит, почему ты плачешь? Антония открыла глаза, провела рукой по лицу, утирая слезы, печально улыбнулась, глядя на Ларса:

– Задумалась и не заметила, что плачу. Известие из России, – она показала на столик, где лежали вразброс фотографии. – Мои родственники меня нашли, – она поднялась из кресла, подошла к мужу и прижалась к нему.

Он нежно гладил её по плечам и спине, тихим голосом сказал:

– Радость тоже бывает со слезами. Милая моя, кто же эти люди, и как ты получила известие?

Антония рассказала, как в офисе её Дома моды появился элегантный и воспитанный мсье Муромский и передал пакет.

– Тони, меня немного напрягает способ передачи информации, – Ларс, всегда выдержанный и спокойный, сейчас был необычно взволнован. Тони удивленно посмотрела на него. – Тони, незнакомый человек предлагает тебе встречу, не формулирует четко её цель, а ты соглашаешься, исходя только из одного: он из России.

– Напрасно волнуешься, Ларс, наверное, я не так выразилась, он назвал цель встречи – для меня есть очень важная информация из России. А на уточняющий вопрос Изабель, что за информация, он ответил, что это касается моих контактов, – она улыбнулась, а Ларс всплеснул руками:

– Ты сама хотя бы сейчас поняла, что сказала? Ох, оставим, главное – всё обошлось. Что думаешь делать?

Они уже несколько раз вместе рассмотрели все фотографии и рисунок, Ларс особенно заинтересовался фотографией Матильды.

– Нельзя сказать, что вы копии друг друга, но в вас много общего, и первое впечатление – это один и тот же человек, но в разные периоды. Ты никогда не говорила, что у тебя была родная сестра.

– Я не знала, что она есть. Настя в письме пишет, что мы с Матильдой встретились в Киеве перед тем как меня увезли из страны. Я не помню эту встречу. Мне всё время ставили какие-то уколы, я много спала с тех пор как Зинаида украла меня. Мне надо лететь в Россию и увидеть маму Полину и папу Тимофея, – она заговорила взволнованно, и на ее глаза набежала слеза, – Ларс, мне надо в Россию!

– Нет проблем, Тони, у тебя есть виза, лети.

– Я хочу позвонить Насте. Прямо сейчас.

– Не спеши, успокойся и сделай звонок чуть позже, после ужина. Пойдем, любимая, Марта уже накрыла стол, – он с нежностью смотрел на жену и протянул ей руку, – идем. Серьезные дела и важные разговоры надо вести на сытый желудок.

– Замечательное правило жизни Ларса Лавуана исключений не имеет, – Антония улыбнулась мужу открытой и счастливой улыбкой счастливой женщины. – Мне Бог послал самого замечательного мужа на свете!

Утром следующего дня Антония попросила Изабель найти Муромского и пригласить его.

– Изабель, жду мсье Муромского в любое удобное для него время до девятнадцати часов.

– Мадам Лавуан, у вас расписан день, свободного времени для встречи с мсье Муромским нет, что отменить? – изумлению Изабель не было предела.

– Я смогу выделить несколько минут своего времени для встречи с мсье Муромским, она будет недолгой, и мой имидж перед партнерами не померкнет, – Изабель в голосе Антонии услышала улыбку.

Впервые за годы работы с Антонией та нарушает четкий ритм деловой жизни ради встречи с неким мсье из России, которого видит первый раз. «Интересно, что же за информацию он привез мадам Лавуан?» – подумала Изабель, а ответила ожидаемым ответом:

– Хорошо, мадам Лавуан.

Муромский не удивился звонку Изабель с просьбой быть на встрече с мадам Лавуан. После того как он увидел Антонию, понял, что Настя права: Антония – это их с Матильдой сестра. Но у него были сомнения, захочет ли «железная мадам» признать факт родства, ведь неизвестно, как она попала во Францию и как она там живет, нужны ли в её жизни родственники из России. Он сказал Изабель, что подъедет в течение тридцати минут.

Так же, как вчера, в красивой приемной его встретила приветливая Изабель, открыла дверь кабинета мадам Лавуан и торжественным голосом представила его. А всё остальное было другим.

Илье предстала счастливая женщина: её темные бездонные глаза светились, в них мерцали искорки, она улыбалась столь заразительной улыбкой, что он поспешил ей навстречу и протянул ей обе руки, тем самым желая её обнять. Она шла к нему и на чистом русском языке говорила:

– Здравствуйте, Илья! Вы добрый вестник, и я рада видеть вас!

– Мадам Лавуан, вы прекрасно говорите по-русски, – он, улыбаясь, остановился напротив нее.

– Антонина, зовите меня Антонина, – она взяла его правую руку и крепко её сжала, – можно я вас поцелую! – смотрит на него веселыми глазами, и встает на носки туфель, Илья кивнул головой и обнял её за плечи. Она коснулась губами его щеки, отстранилась и, глядя ему в глаза, с улыбкой сказала:

– Удивительное ощущение: вы будто бы родной мне. Хорошие вести сближают людей, – она отстранилась и пригласила Илью в уютный уголок, где стояли невысокий столик и два кресла.

– Кофе? Коньяк?

– Кофе, если можно, капучино, – он смущенно улыбнулся и кивнул. Антонина сняла трубку телефона и попросила подать ей кофе с лимоном, а гостю капучино.

Пока Антонина разговаривала с помощницей, Илья пытался совладать с собой. Его накрыла волна чувств и эмоций, ни разу в жизни им не испытанная ранее в своем многообразии в единый момент времени – восторг, восхищение, желание держать эту женщину в руках и… целовать, целовать! Смотрел на Антонину-Антонию и понимал: пропадает. Его завораживали её голос, взгляд, улыбка, взмах руки, когда она поправляла волосы. Она что-то говорит, он видит это, но не слышит, и как будто сквозь вату до него доносится:

– Илья, почему вы молчите? Илья, вы меня слышите? – на него глядит Антония, в глазах испуг. – Что случилось?

– Вы сегодня еще красивее, чем были вчера, и я потерял голову, – Илья решил сказать правду – в правду, как известно, мало верят, и тем самым можно легко выйти из неловкой ситуации.

Антония засмеялась:

– Вы не оригинальны, но мне приятно, я вам это и вчера говорила. Ну а если серьезно, я сообщаю вам, что лечу в Россию. Я говорила вчера ночью с Настей. Мы договорились о встрече, это первое, а второе – Илья, я рада видеть вас у себя в любой ваш приезд в Париж. Вы мой добрый вестник.

Они пили кофе, рассказывали друг другу забавные истории из жизни, иногда Антония неправильно произносила русские слова, иногда переходила на французский язык.

– У меня нет практики разговорного русского языка, – в очередной раз перейдя на французский, сказала она. – Дома мы не говорим на русском, мои приемные родители и муж не хотели, чтобы окружающим было известно, что я русская, – она печально улыбнулась. – А чтобы я не забыла родной язык, они мне покупали книги и аудиозаписи, я читала и слушала. А теперь читаю газеты из России, у нас здесь их много.

– Мудрые люди ваши приемные родители и муж. Всему свое время. Наверное, теперь безопасно, и ваша тайна уже может открыться.

– Мы с мужем решили, что нет, не будем предавать огласке эту новость, моя поездка в Россию частная, вам я о ней сообщила потому, что поняла: вы и Настя близки, иначе она бы через вас не передала такую информацию. Вы же понимаете, если она попадет в прессу, много будет шуму. Скандал, может быть, а мне он не нужен. Мое окружение и партнеры, в том числе в России, не знают, что я русская, и я на вас надеюсь, что вы мою тайну не выдадите.

– Антонина, мадам Лавуан, спасибо вам за доверие и дружественный прием, не буду отнимать ваше время, до встречи в России, – Илья встал. – От меня никто не узнает о вашей тайне. Можно я вас поцелую?

Антонина тоже встала и протянула ему руку:

– До свидания, Илья. Я вам верю, – она опять поднялась на носки туфель и потянусь к нему.

Он обнял её и поцеловал в обе щеки троекратным поцелуем, отстранил от себя и, смутившись, сказал:

– По русскому обычаю целуют трижды.

Антония засмеялась:

– Я знаю об этом.

XXIV

Григорий Павлович Расторгуев был не в духе, очень сильно не в духе. Он налил в бокал виски «Чивас Ригал» восемнадцатилетней выдержки, добавил содовой, залпом выпил, крякнул, вытер рукой рот и снова налил в бокал виски, но содовой не добавлял. Сел на диван, включил телевизор, звук убрал. Видимость присутствия кого-то есть, а живых людей нет. Закурил. Задумался.

Было о чем думать Григорию Расторгуеву. Что-то и где-то пошло не так, несколько месяцев как от него отвернулась удача. Вот и сегодня полный провал дела, порученного ему лично. Головы Купец его теперь может лишить. Когда Григорий понял, что в комитете по управлению имуществом ему ничего не получить (блага распределялись на более высокой ступеньке чиновничьей лестницы), а ценной информации он набрался достаточно, то поспешил с предложениями своей полезности к Купцу. Купец – большой авторитет в известной среде и умелец по получению в свои руки всякой собственности незаконным или полузаконным способом. В стране наступило время передела народного достояния под прикрытием законов и подзаконных актов, самый масштабный из них – приватизация по ваучерам, настоящий "клондайк" для знающих людей. Практически бесплатно можно в свои руки получить заводы, технологии и многое другое. Надо только оказаться в нужном месте и в нужное время с нужными знаниями. Купец Гришу выслушал, план действий одобрил, но для контроля приставил к нему нескладного и придурковатого, на первый взгляд, Пашу, но смекалистого и хитрого в действительности. Как был уверен Гриша, это он настоял, чтобы Муромский вернулся на завод и его туда же привел, а не сам Илья принял такое решение. Слово Муромский сдержал, Григория приняли на работу в юридический отдел, но доверяли ему к исполнению второстепенные вопросы, к подготовке документов по приватизации завода не допускали. Муромский отговаривался тем, что он этот вопрос не курирует, в его отсутствие директор заключил договор с консалтинговой компанией, и расторгать договор предприятию не выгодно – огромные штрафы надо будет выплатить. На очередной наезд Расторгуева о неисполнении обещания Муромский заявил, что он ничего не обещал, кроме того, что взять Григория на работу.

– Сволочь ты, Муромский, – Григорий зло посмотрел на Илью. – Ты разве не знаешь, что за данное слово надо отвечать?

– Гриша, ты чего разошелся? Я согласился тебя взять на работу – и взял, – Муромский удивленно глядел на Расторгуева.

Тот усмехнулся и сказал:

– Дурака включил? Сделал вид, что не понял, о чём говорили? Ну-ну.

После этого разговора с Муромским Расторгуев поехал к Купцу и рассказал ему, что с НПО «Запад» у них ничего не получится, завод провел приватизацию, если у Купца еще есть интерес к его активам, нужно выкупить акции у акционеров из числа работников завода. Купец страшно разозлился на Григория, сначала заявил, что его не интересует этот завод и его активы, а потом мнение изменил и потребовал от Расторгуева доказать свое умение быть полезным и выкупить акции у мелких акционеров. За свой счет. Григорий заявил, что у него таких средств нет.

– Возьми кредит в банке, подскажу в каком, – усмехнулся Купец, – сейчас бешеная инфляция, к тому сроку, когда надо будет возвращать кредит, для тебя не составит труда его вернуть, потому что ты станешь богатым. Если не согласен, ты свободен. От жизни. Ты как бывший следователь знаешь: свидетели мне не нужны. Срок тебе на выкуп акций – три месяца, не исполнишь – пеняй на себя!

– Анатолий Петрович, кредит будут оформлять три месяца.

– Кредит по моей просьбе тебе оформят за три дня. Свободен.

Действительно, банк «Стикс» выдал кредит Григорию Павловичу Расторгуеву через три дня от даты получения банком заявки от Расторгуева. За это время Григорий нашел подход к нужным людям, получил от них данные об акционерах и их адресах. Он нанял умеющих хорошо говорить и убеждать людей в их выгоде от продажи акций, и процесс пошел. Григорий облегченно вздохнул, решил, что угроза его жизни пронеслась мимо, потому что у мелких акционеров суммарно на руках был блокирующий пакет. Получив такой пакет, есть много способов, как отравить жизнь акционерам с крупным пакетом, вплоть до вытеснения их из бизнеса, но это всё потом, сейчас надо решить эту совсем не маленькую по значимости задачу. Есть одно «но»: чтобы собрать блокирующий пакет, саму операцию надо проводить аккуратно, чтобы не появились другие покупатели. Где и как произошла утечка, Григорий не выяснил, не до того было – над ним снова нависла угроза лишения жизни. Акции акционеры его ребятам продавать отказывались, но нужный человек ему регулярно сообщал, что сделки идут, акции приобретает Маслаков Иван Иванович. Кто такой Маслаков, он не знает, а в документах, представленных для внесения в реестр, его местом жительства указан город Волоколамск Московской области. К Маслакову съездили важные люди, поговорили, предложили ему не мешать, он отказался. Ему намекнули о нежелательных последствиях отказа. А потом Григорий узнал, что за Маслаковым стоит Илья Муромский.

Муромскому Григорий пришел сам. В приемной на своем месте благоухала дорогим парфюмом красавица секретарь Муромского Маргарита. Она знала Расторгуева и, увидев его, приветливо улыбнулась:

– Добрый день, Григорий Павлович! Илья Сергеевич занят.

– Маргарита Юрьевна, дорогая, здравствуй! Как всегда, шикарно выглядишь, коробочка «Ферреро роше» к кофе, – подает коробку конфет и целует руку Маргарите. – К начальству надо срочно! Пройду, – кивает на дверь кабинета Ильи.

Маргарита улыбается самой изящной своей улыбкой и мотает головой:

– У него там дама, важный разговор. Надо подождать.

– Доложи по телефону, что я пришел, и он поторопится освободиться от дамы.

– Это что-то личное. Не могу.

– Маргарита, я не понял, ты меня не пускаешь к Муромскому? – Расторгуев внезапно рассвирепел. – Что ты себе позволяешь, прислуга у дверей! – он потянулся к ручке двери, но в это время дверь открылась, на пороге появилась женщина, Григорий буквально её чуть с ног не сбил, и она поспешно уступила ему дорогу.

Раздался громкий крик Маргариты:

– Григорий Павлович, подождите, Илья Сергеевич занят!

Но Григорий ничего не видел и не слышал, такой силы злость его накрыла. Влетев в кабинет Муромского, он громко и зло спросил:

– Ты зачем мне встаешь на пути?

– Здравствуйте, Григорий Павлович! Где встаю на твоем пути? – сделал удивленное лицо Муромский, чем еще больше разозлил Расторгуева.

– Хватит паясничать! Я всё знаю – ты через подставное лицо скупаешь акции у мелких акционеров! – голос у Григория захрипел, он резко отодвинул стул, сел и продолжил: – Прекрати скупать акции, это моя поляна.

– Я не понимаю о чем ты. Успокойся, и поговорим. Чай, кофе, виски? – Илья был совершенно спокоен и серьезен.

Григорий понял, что палку перегнул, он знал: с Ильей нельзя говорить с позиции силы, тот воспринимал собеседника только через аргументы. «Не согласен – убеди» – таков его девиз. Григорий сердито сказал:

– Надо бы виски, но нельзя, выпью и убью тебя, а нам надо договориться. Кофе, и двойной.

Маргарита внесла кофе и, не глядя на Расторгуева, поставила чашку:

– Двойной, как просили.

– Маргарита Юрьевна, извините, что не выполнил ваше требование подождать, пока Илья Сергеевич освободится, – Расторгуев старался изобразить на лице приятную улыбку, но слабо это получалось, да и не видела его усилий Маргарита. Не отвечая ему, она вышла и плотно прикрыла дверь.

– Чего ты сегодня такой скандальный? – Муромский смотрел на Расторгуева, не проявляя к нему интереса. Ну пьет человек кофе, пусть пьет. Григорий немного остыл, понял: надо отыгрывать назад, если хочет Илью переиграть.

– Илья, извини, я погорячился. Но ты тоже хорош, сначала меня кинул с бесплатной приватизацией завода, а теперь не даешь за мои кровные денежки поучаствовать в разделе пирога.

– Сказка о белом бычке, Гриша. Я тебя не кидал никуда. Ты покупаешь акции, покупай. Кто-то еще покупает, пусть покупает. Рынок называется, кто больше дал, тот взял. Я причем здесь? – ни одной эмоции на лице Ильи.

А Григория передернуло от злости:

– У меня есть достоверные данные, что за Маслаковым стоишь ты.

– О, ты даже знаешь, кто покупает акции. Народ наш разговорчивый, у него всё можно узнать. И что, сильно он тебе цену перебил? – Илья улыбнулся. – Рынок бывает опасным инструментом, не всегда конкуренция ведет к снижению цены, бывает и наоборот, – и опять ни одной эмоции на лице.

Григорий смотрел на бывшего друга и понял: он готов его убить. Прямо сейчас. Здесь. Резко встал и сказал:

– Ты пожалеешь, что мне помешал, – и вышел, хлопнув дверью.

Из приемной Муромского он ушел, не попрощавшись с Маргаритой. Сел в свой автомобиль «Ауди», закурил и подумал: «Я его убью, и никто не узнает, что это был я!»

Ему казалось, он всё хорошо продумал и хорошо придумал. Взорвать машину – пара пустяков, надо грамотно подложить взрывчатку, умелец знакомый есть, стоит недорого.

Пацан сказал – пацан сделал. Машину Муромского взорвали, сегодня. Но в машине не было Муромского, следствие устанавливает, кто погиб, и будет искать убийцу. Теперь Григорию надо убрать того, кто подложил взрывчатку, пока тот его не сдал. Гриша пил виски, хмелел, становился всё более злым и сердито бурчал:

– Какие-то искры мелькают, черт, уберите, эти проклятые искры, сгорим.

Он не понимал, что никаких искр нет, это мерцает телевизор в темноте, махал руками перед лицом, отгоняя несуществующие искры. В голове стучала одна и та же мысль: «Муромского убрать, он мой враг!»

Открылась дверь в квартиру, щелкнул выключатель, вспыхнул свет в люстре, в комнату вошла Лада, жена Григория. Увидела пьяного мужа, он махает руками перед лицом и что-то нечленораздельно бормочет, на полу лежит пустая бутылка виски, на столике стоит наполовину пустая.

– Что на этот раз трагичное случилось, что до чертиков напился? – спросила она или констатировала факт – и не поймешь, голос равнодушный, на лице брезгливое выражение. Гриша на слова жены не отреагировал, степень опьянения была такова, что окружающая действительность не воспринималась. Лада вышла из комнаты, Гриша завалился на бок, то ли уснул, то ли устал сидеть. Она даже не подошла посмотреть.

XXV

Матильда и Настя на кухне готовили праздничный ужин. Сегодня два счастливых события в жизни сестер. Первое – из больницы выписали Глеба, он себя чувствует хорошо, и хотя о выходе на работу речь вести преждевременно, он сам мысленно уже там. А второе событие – вчера поздно вечером Антония Лавуан позвонила Насте и сообщила, что она Тоня Осипова и скоро прилетит в Россию.

Дети облепили Глеба с двух сторон. Антоша просил покатать его на плечах (он очень любил, когда отец его поднимал на плечи, говорил, что сверху лучше видно, и взрослые всегда умилялись его заявлениям), Глеб погладил сына по голове и сказал, что обязательно покатает его на плечах, но позже, когда совсем выздоровеет. Антоша серьезно глянул на отца и бодрым голосом сказал:

– Занимайся спортом, станешь сильным!

Глеб засмеялся и ответил, что именно так и сделает, но пока ему нельзя поднимать тяжести. Тоня, обхватив папу за шею, целовала его в щеку, гладила по голове и говорила:

– Ты больше не болей. Я плакала, когда ты болел.

Глеб прижал детей к себе, поцеловал в голову каждого из них и тихо сказал:

– Мои любимые деточки, я вас очень-очень люблю и обещаю больше не болеть. А давайте я вам книжку почитаю, «Денискины рассказы» называется.

Тоня засмеялась:

– Про то, как тайное становится явным.

– Нет, – громко заявил Антон, – не хочу слушать про манную кашу. Лучше про Хоттабыча почитай.

Завязалась дискуссия, но через непродолжительное время в комнате установилась тишина, слышался негромкий глосс Глеба, он читал про приключения джинна в Москве.

Настя заглянула в комнату, улыбнулась мужу и послала ему воздушный поцелуй, вернулась на кухню, сказала:

– Удивительным образом Глеб умеет занять детей, они всегда его слушают и слушаются.

– Он очень их любит, а дети всегда чувствуют искренность, – Матильда вытащила из духовки пирог, повернулась к Насте. – Нам с тобой жизнь много сделала подарков: мужей хороших, например, подарила, а сейчас вот еще и сестру. Расскажи еще раз, как вы поговорили вчера с Тоней.

– Матильда, отстань, пять раз уже говорила, – Настя посмотрела на часы. – Скоро приедут твои мужчины – Саша и Алеша, тогда и расскажу.

– Алеша не приедет, у него сегодня знакомство с родителями Евы. Не захотел отменять его, заявил, что у него сегодня жизнь решается, – Матильда говорила это с обидой в голосе, – мы сестру нашли, которую потеряли тридцать лет назад, радость такая, а у него, видите ли, жизнь решается…

– Успокойся, сестра, у него действительно жизнь решается. Ты же лучше всех знаешь, что такое знакомиться с родителями своего любимого и своего любимого знакомить со своими родителями.

– Мне имя Ева не нравится, – всё с теми же интонациями в голосе говорила Матильда, – несчастье девочка принесет в дом, искусительница.

– Никогда не замечала за тобой такого неприятия человека. Что случилось?

– Алеша мой сын, и я хочу ему счастья, – запальчиво сказала Матильда.

– Желаешь счастья сыну – прими его выбор, Алеша взрослый и серьезный человек.

Напряженную дискуссию сестер прервал звонок в дверь.

– Открой дверь, это Саша, – попросила Настя, – а я закончу резать салат.

Ужин прошел в радостной атмосфере, Настя рассказывала о звонке Тони.

– Я не знала точной даты, когда Илья улетит в Париж и, тем более, когда он сможет увидеться с мадам Лавуан. Отдала ему запечатанный конверт с письмом и фотографиями и попросила Илью сказать мадам Лавуан, что жду от нее ответ с Ильей, каким бы он ни был. Не настраивалась на получение информации быстро. А вчера поздно вечером зазвонил телефон, я испугалась, подумала, что опять что-то случилось, – она виновато посмотрела на Глеба, – быстро сняла трубку и выдохнула: «Алло». Была некоторая пауза, а потом женский голос спрашивает, может ли она переговорить с Настей. Женщина волнуется, голос слегка дрожит, есть легкий акцент, – Настя улыбнулась, – она так забавно сказала мое имя с ударением на последнем слоге, я засмеялась и ответила, что Настя слушает. На другом конце провода было сначала тихо, я подумала, что связь прервалась, но через несколько мгновений прозвучало, что звонит Тоня Осипова, она просит извинить, от волнения ей трудно говорить. Мы обе плакали, – сказала Настя дрожащим голосом и всхлипнула.

– А сейчас почему плачешь? – попытался разрядить обстановку Саша, он увидел, что с мокрыми глазами была и Матильда.

– От радости. Мы все эти долгие годы разлуки и неизвестности надеялись на встречу, и вот она, встреча, близко, а не верится, – Настя справилась с эмоциями и говорила опять ровным голосом. – Тоня сказала, что она узнала на фотографиях маму и папу, меня и Юру. Бабушку с дедушкой не узнала. А еще ей очень понравилась Матильда, но она сказала, что встречи в Киеве не помнит. Главный итог нашего разговора с Тоней – она через месяц прилетит к нам! – Настя сказала это громко и очень торжественно, Антоша, увлеченный игрой в машинки и, казалось, не слушающий разговор взрослых, поднял голову и спросил:

– Тоня прилетит из Парижа? Хочу в Париж.

Взрослые переглянулись и дружно засмеялись, в доме царила радость.

Поступило предложение от мужчин приступить к чаепитию с пирогом. Настя на кухне разрезала пирог и вошла с ним в комнату. Был включен телевизор, и диктор, не известный ей («Новенький», – подумала она), говорил, что утром возле дома по улице Плеханова взорван автомобиль. Настя не вслушивалась в слова диктора, в стране и в их городе очень часто что-то взрывалось или горело, бандитские разборки стали нормой жизни. Поскольку лично её семью до недавнего случая это не касалось, она не обращала внимания на подобную информацию, а если кто-то из знакомых пытался в эту тему её втянуть, всегда отшучивалась, что страна переживает этап первоначального капитала и гангстеры, как когда-то в Чикаго, правят бал.

– Человек, находившийся в автомобиле, сильно обгорел, опознать его не удалось. Следствие установило, что автомобиль принадлежит заместителю директора НПО «Запад» Илье Муромскому. Муромский не пострадал, следствие выясняет, кто был в автомобиле.

Диктор еще говорил, а Настя с бледным как мел лицом медленно опустилась на стул. «Илья, Илья чуть не погиб! Почему, за что???» – она не слышала и не видела, что происходит вокруг. Очнулась от того, что её трясут, перед ней Матильда, Саша, Глеб.

– Настя, выпей воды, – тихо сказала Матильда и протянула ей стакан, – я накапала корвалол, – добавила она, заметив, как Настя сморщилась и отодвинула стакан.

– Глеб, – жалостливо обратилась она к мужу, – что же происходит? Раньше они хотя бы друг друга убивали. А теперь взялись за обычных людей.

Глеб обнял Настю и, глядя ей глаза, тихим спокойным голосом сказал:

– Они убивали разных людей, не только бандит бандита. Ты была далека от этой стороны жизни. Сама же говорила – идет накопление капитала. А Илья не обычный человек, он бизнесмен, один из руководителей крупного завода. Есть информация, что ведется работа по отъему бизнеса у хозяев завода. Успокойся, всё обошлось, он не пострадал.

Саша с Матильдой уехали домой, дети уснули, а Глеб с Настей сидели за столом, они выпили уже по нескольку чашек чая, как Настя встала и сказала:

– Сварю кофе, всё равно не усну. Глеб, меня стали пугать сны, – она смотрела на мужа, и во взгляде была печаль. – Накануне беды я вижу один и тот же сон. Это уже третий раз. Я боюсь.

– Расскажи сон, – попросил Глеб, – есть поверье: если сон проговоришь вслух, в смысле расскажешь кому-то, он не будет больше сниться.

– Может, ты и прав, – невесело сказала Настя. – Слушай. Она рассказала содержание сна, рассказала, какие случались события в прошлом после того, как она видела сон: внезапная и необъяснимая смерть отца Матильды, ранение Глеба, теперь взрыв машины Ильи. Насте рассказ давался тяжело, она говорила с одышкой, была бледная. Закончив говорить, молчала. Молчал и Глеб.

– Глеб, прошу тебя, уйди в отставку, я не переживу, если с тобой что-то случится. Беспредел в стране.

– Ты испугана, и страх взял над тобой верх, Настя. Всё уже случилось, но жив и здоров я, не пострадал Илья, – Глеб говорил слова ободрения жене, а сердце сжималось, жгучая ревность захватывала его, он видел, как побледнела и потерялась Настя, когда услышала сообщение о покушении на Илью. Душа его плакала, он боялся, что на глазах появятся реальные слезы, так было ему больно. «Тяжелое чувство ревность, – подумал он, – гони его прочь, она просто испугалась, просто испугалась, потому что Илью она знает, а всё, что случается со знакомыми людьми, переживается более остро и болезненно. Глеб, возьми себя в руки!» Мысли в его голове бежали быстро, ему было от них еще больнее, но он держал за руку жену и успокаивал ее: – Тебе надо избавиться от твоих детских воспоминаний, связанных с похищением Тони и Юры, – он сказал это и сам замолчал, озадаченный тем, что сказал. Через мгновение продолжил:

– У тебя развита интуиция, ты хорошо её слушаешь или чувствуешь. Вспомни, сколько раз в твоей жизни были события, хорошие, в первую очередь, когда будто что-то нашептывало тебе о предстоящем, и оно сбывалось. Вывод: и плохие события ты чувствуешь, а самое плохое событие в твоей жизни случилось, когда психика была неокрепшая, и твое подсознание взяло на заметку таким способом сообщать, что печаль, горе или беда рядом, показывая тебе сон на основе реально пережитого ранее.

– Как мне избавиться от воспоминаний? – озадаченно спросила Настя. – Я никогда не вспоминаю то, что случилось.

– Ты не права, не говоришь о них – не значит не вспоминаешь. Сознательно не вспоминаешь, потому что эту боль и страх сознание спрятало в дальний ящик, подсознание называется. А подсознание – это ящик Пандоры, при определенных обстоятельствах он открывается, и человеку бывает мир не мил. Хорошо, что нашлась твоя сестра, и хорошо, что вы скоро встретитесь. Я думаю, это поможет тебе.

– Глеб, ты чудо, – Настя улыбнулась, – мне с тобой хорошо и легко. Пойдем в храм Пресвятой Богородицы на Васильевском острове, узнаем, как проходит венчание, – она взяла его руку, развернула ладонь и поцеловала её так же, как в больнице. Он высвободил руку, поцеловал ладонь в месте её поцелуя, сказал:

– Они соединились навсегда. Сегодня уже поздно, – Глеб ласково улыбнулся и нежно пожал руку жены, – храм закрыт. Завтра пойдём, а сейчас спать, моя дорогая.

XXVI

Александр Баратынский вошел в парадное и увидел возле почтовых ящиков молодую женщину, она стояла к нему спиной, ему не было видно, что она делает. Извинившись, он попросил её слегка посторониться, чтобы он мог из своего ящика извлечь корреспонденцию.

– Вы из двадцать пятой квартиры? – радостным голосом спросила она.

– Да, – ответил Саша и вытащил газету из ящика, заглянул, нет ли там квитанции для оплаты коммунальных услуг.

– Получите ценное письмо, – женщина из сумки достала письмо, подала его Саше и протянула ручку и листок бумаги с перечнем ценной и заказной корреспонденции, – вот здесь распишитесь. Я поднималась в квартиру, но мне не ответили, я уже два раза приходила, – смущенно говорила она. – Письмо из Киева, если сегодня не вручу, его вернут назад, а я подумала, может, там важное что-то, раз ценным отправили.

Саша расписался в листке напротив квартиры двадцать пять. Он уже прочитал на конверте девичью фамилию Матильды, подумал: «Хелена так и не узнала нынешнюю фамилию дочери. Хотя чему удивляться – они не общались со времени похорон Феликса». Женщина-почтальон ушла, а Саша стоял и вертел в руках конверт. Ничего хорошего он не ожидал в нем увидеть. Что может быть в письме от матери к дочери, с которой она не виделась почти двадцать лет?

Матильда пришла поздно, она заходила к Алеше и Еве пообщаться с внучкой Машенькой, открыла дверь квартиры, не снимая пальто села на диванчик в прихожей.

Саша вышел из комнаты, прислонился к косяку и сочувственно глядел на жену.

– Устала? Что за необходимость была вечером ехать к Алеше?

Матильда молчала, руки плетьми лежат на коленях, усталый взгляд и горькая усмешка на губах.

– Нет у нас лада с Евой, опять она не дала мне пообщаться с Машуткой. Как с ней живет Алеша, бедный мой сын!

– Не бедный сын наш, а упрямый, в маму пошел, – Саша улыбнулся, протянул руку жене. – Вставай, буду раздевать тебя и успокаивать, я пришел пораньше, ужин приготовил, – он снял пальто, расстегнул жене сапоги и помог их снять.

Матильда обняла мужа за шею, уткнувшись ему в плечо, и жалобно, голосом капризной девочки сказала:

– Почему он меня не послушал, когда я ему говорила, что Ева ему не подходит, что между мной и Евой нет понимания?

– Все матери собственницы, им страшно отдавать детей в другие руки. Большинство детей их не слушают и уходят к своей половинке, если они считают, что это их половинка, – Саша говорил, а сам положил на тарелку отварной картофель, кусок обжаренной докторской колбасы, поставил перед женой, усмехнувшись, сказал: – Чисто мужской ужин, ешь, дорогая! Я уже поужинал, на часы посмотри, – весело ответил он на немой вопрос в глазах Матильды. Жена ела, еле двигая вилкой и ножом, медленно, словно засыпала, жевала. Ему было её бесконечно жаль, видно, что сегодняшняя ее встреча с Евой была невыносимой. А тут еще письмо от Хелены. «Может, не говорить ей о письме?» – мелькнула мысль.

А Матильда говорит:

– Звонил Богдан, сказал, что у матери неприятности, хочет, чтобы мы её из Киева забрали и перевезли к себе. Богдан взять к себе её не может, им некуда, Лиза и Олег еще живут у них, собираются снять квартиру, но денег не хватает, да и Вера не хочет, чтобы они уходили.

– Живут Лиза с Олегом у родителей или снимут жилье, для вашей мамы в их трехкомнатной квартире всё равно нет места – она привыкла к апартаментам, – Саша говорил без сарказма, просто констатировал факт.

– У нас с тобой тоже нет места. Да я и не думаю, что она ко мне захочет переехать, – устало ответила Матильда и положила на стол приборы. – Спасибо, накормил. Спать хочу, устала сегодня. Заметила, что стала сильно уставать после того как понервничаю, силы уходят, как вода в песок, – она встала и медленно пошла в комнату. На тумбочке увидела конверт, взяла его, повертела и сказала: – Читать не буду. Спать. Спать.

Села на диван и застыла в неподвижной позе, глаза печальные-печальные. Саша стоял в дверях и боялся потревожить жену, но и не хотел её оставлять в таком удручающем состоянии. «Печальный ангел», – грустно подумал он. Сел рядом Матильдой, коснулся губами её щеки и шепотом сказал:

– Письмо прочтешь, когда захочешь. Я о Хелене. Если действительно у нее что-то там случилось и она хочет уехать из Киева, предлагаю купить ей здесь квартиру, у нее в Киеве шикарная квартира, её продать и здесь купить. Еще и деньги на безбедную жизнь останутся. Жить вместе вам нельзя, это не обсуждается.

– Хорошо. Наверное, ты прав. Завтра прочту письмо.

Саша проснулся от звуков, похожих на плач. Он открыл глаза, жены рядом не было, а из гостиной пробивалась полоска света. Он встал с кровати, вышел из спальни, щурясь спросонья от яркого света. На диване сидела Матильда в ночной сорочке, рядом с ней лежало письмо, она горько плакала. Увидела мужа и зарыдала:

– У матери больше нет квартиры в Киеве, ей негде жить.

Саша взял письмо, прочел короткий текст – приказ, так он мысленно его назвал. Хелена сообщала, что квартиру у нее забрали киевские власти, предложили однокомнатную в отдаленном районе, но она отказалась туда переезжать. Муж сестры разрешил ей пожить у них месяц, а потом её просто выставят за дверь. Поэтому Матильда обязана перевезти Хелену и её вещи в Санкт-Петербург и купить ей квартиру.

– Королева без королевства, – Саша положил письмо на стол, сел около Матильды и тихо начал говорить. – Не думаю, что тебе стоит так убиваться. Обидно, согласен, двадцать лет она жила в свое удовольствие, о тебе не вспоминала, что, впрочем, очень хорошо – жить не мешала, а сейчас командует, будто ты ей служанка.

Матильда затихла, положила голову на плечо мужу и таким же тихим голосом ответила:

– Не обидно – противно, горько и тоскливо. Но забрать её придется, что-то подсказывает мне: одной квартирой беды не закончились. Ты прав, жить нам вместе с нею нельзя. Поеду в Киев, сама всё узнаю и на месте приму решение, что делать. Лучше бы Богдан занимался ею, но он не может. Вера говорила, что начинаются учения и он будет на кораблях, – обхватив голову руками, Матильда медленно раскачивалась взад и вперед.

Вечером наступившего дня она улетела в Киев.

XXVII

Диктор «Радио России» в разделе «Местные новости» сообщил, что генеральным директором НПО «Луч» назначен Илья Сергеевич Муромский. До назначения на этот пост Муромский занимал должность заместителя генерального директора предприятия «Запад». Грамотный специалист в области управления, хорошо знающий производство, он должен улучшить систему взаимоотношений предприятия и органов власти. Предприятие получило большой государственный оборонный заказ, оно является одним из крупных налогоплательщиков города и производит в том числе продукцию народного потребления. Муромский считает первостепенным улучшение инвестиционного климата в городе, в том числе для частных инвесторов. Диктор продолжал говорить о новостях, но Григорий Павлович Расторгуев не слушал. Отложил столовые приборы, отодвинул тарелку с завтраком и требовательно сказал:

– Лада, быстро подай мне телефон.

Жена встала из-за стола, принесла мобильный телефон, положила его на стол перед мужем.

– Чего ты сегодня с утра, голубушка моя, сердишься? – с кривой улыбкой спросил Григорий.

– Не сержусь, а задумчивая, – ответила тихо Лада.

– О чём может думать с утра понедельника красивая женщина? Какие салоны красоты посетить на наступившей неделе? – не унимался супруг, при этом набирал номер на телефоне и не ожидал ответа от жены. Она и не отвечала ему, зная, что вопрос задан ради вопроса, так сказать – чтобы поддержать беседу.

– Петро, ты слышал новость? – спросил муж невидимого собеседника. – Ты, Петя, радио слушай по утрам! – зло продолжил Григорий. – Там крайне полезная информация бывает для важных людей. Не чокай, я сказал! Илья Муромский назначен генеральным директором объединения «Луч»! Съезжу, поздравлю с назначением, прозондирую почву, настроение. Мы с ним лет сто не встречались, но не чужие же люди, дружили когда-то. Улучшение инвестиционного климата, сам знаешь, нам очень необходимо, – и он мерзко засмеялся – так показалось Ладе, а смеялся Григорий как обычно. Уже пару лет как Лада не может выносить поведение своего мужа, он всё больше вызывает у нее раздражение и досаду.

– Спасибо, милая, за вкусный, как всегда, завтрак, поехал я Илюшку поздравлять с высоким троном, – Григорий подошел к жене, поцеловал ее в затылок. – Молодец, Ладушка, с утра пахнешь ароматно, с прической и макияжем, красиво одета. Любуюсь тобой и горжусь собой, – он погладил жену по плечу, а ей показалось – каток по ней проехал, и она невольно дернула плечом.

– Не дергайся, не трону, кукла фарфоровая, – жестко сказал Григорий и вышел из столовой.

Три года прошло с того памятного для Григория Расторгуева дня, когда не удалось убрать ему Муромского с дороги: тот дома не ночевал, а утром в его автомобиль сел водитель, который должен был пригнать машину к офису. Оказался мужик не там и не в то время, погиб. Василия, который закладывал взрывчатку, Григорий пригласил на разговор, якобы новое поручение есть для него, говорили они на берегу реки поздним вечером, ничего необычного в этом не было, все разговоры между ним и раньше бывали в нелюдных местах и не при дневном свете. Григорий всё делал, чтобы не светиться среди криминального элемента. Василий, развязный малый, требовал увеличить оплату за услугу, Григорий торговался, но не очень активно, Вася всегда был таким, жадным и бесшабашным. Наверное, он знал, что рано или поздно его уберут, как не нужного свидетеля, но пока этого не случилось, хотел больше срубить «бабла». Торгуясь с Васей, Григорий незаметно подталкивал его к краю, сам всё больше оставался сзади. Вася вошел в азарт, видя покладистость заказчика, потерял бдительность, на это и рассчитывал Григорий. Резким движением он накинул на Васю тряпку с хлороформом, Вася дернулся и обмяк, Григорий для верности подержал еще пару минут тряпку на его лице и толкнул Васю в воду. Булькнуло, и Вася пошел ко дну. Вокруг была первозданная тишина, появились звезды, высоко в небе виднелась молодая луна. Но не до красот наступающей ночи было Григорию, ему надо было удостовериться, что Вася не всплыл в месте падения. Свидетелей случившегося с Васей не было. Приехали они на машине Василия, машину оставили далеко от места, где Вася покинул это несовершенный мир. Григорий шел пешком недолго – он заранее приехал сюда на своей машине и оставил её в нескольких сотнях метрах от предполагаемого места утопления Василия. План у него был хорошо продуман и, он был уверен, исполнен без помарок. Так и получилось. Тело Васи всплыло далеко от места происшествия, машину его нашли нескоро, версия следствия была одна – несчастный случай. Дело отправлено в архив. Григорий Расторгуев при «допросе» у Купца (так он называл жесткие разносы авторитета) сознался, что хотел убрать Муромского, но не получилось, и ему пришлось ликвидировать исполнителя. Сам нигде не засветился. Умолчал только об одном – Муромский знает, что скупить акции хочет Расторгуев и что план Григория провалился. Или надо резко увеличивать цену предложения, но это ничего уже не даст, блокирующего пакета у него не будет. Гриша проиграл, Муромский его враг, он Илье отомстит. «Всему свое время», – подумал тогда Григорий и затаился. На глаза Муромскому не попадался, угроза его жизни мимо пролетала – Купец к сделке интерес потерял, но оставил Григория на мелких рассылках: чтобы узнавать нужную информацию у людей из органов прокуратуры и следствия, необходим пока еще Григорий, ведь знакомые у него есть в нужных кабинетах.

И вот она, новость сегодняшнего утра: Илья Муромский – генеральный директор НПО «Луч», возрожденного флагмана отечественной оборонки.

Григорий Расторгуев ехал в своем черном и блестящем «Мерседесе 600», самой крутой на текущий момент машине, но не радовала его сегодня крутая тачка. Он размышлял, что и как сказать Муромскому, чтобы тот понял: Григорий не отстанет, и Илье придется рассчитаться за то, что он не сделал, вернувшись на НПО «Запад». «Сейчас ценник стал выше, проценты набежали за годы ожиданий», – скривился в усмешке Григорий.

В приемной генерального директора посетителей не было, что сильно удивило Григория – он рассчитывал увидеть желающих отметиться перед новым влиятельным человеком в городе. За столом сидела приятной внешности немолодая секретарь и приветливо улыбалась ему:

– Добрый день! Вы к Илье Сергеевичу? На какое время вы записаны?

– Здравствуйте! Я к Илье Сергеевичу, но не записан ни на какое время, – Григорий приветливо улыбнулся в ответ. – Я его школьный друг и пришел поздравить с назначением на ответственный пост.

– Илья Сергеевич в настоящий момент у мэра на совещании. Мне не известно, как долго продлится совещание. Я могу вас записать на удобное для вас время.

– Хорошо, – согласился Расторгуев, – действительно, совещание может быть долгим, а мне мое время дорого. Пишите на сегодня на пятнадцать часов, Расторгуев Григорий Павлович.

Заполнив журнал предварительной записи, секретарь улыбнулась:

– Оставьте, пожалуйста, свой контактный телефон, я перезвоню, если что-то в графике Ильи Сергеевича изменится.

Сообщив свой номер мобильного телефона, Григорий вышел из приемной Муромского и медленно шел по коридору к лифту, раздумывая о том, как занять время до встречи с Ильей. Ехать к себе в офис ему не хотелось. Он вдруг подумал, что новость с назначением Муромского на должность генерального директора крупного оборонного предприятия его сильно зацепила и ему она не нравится. Он резко развернулся и возвратился в приемную Муромского.

– Извините, у меня изменились планы. Отмените запись на прием к Илье Сергеевичу.

Секретарь посмотрела на него спокойно, ни о чем не спросила, взяла журнал и сделала отметку об отмене приема.

– Всего вам доброго, – улыбнулась Григорию.

«Вымуштрованная», – подумал он, а вслух сказал: – До свидания.

Стремительно вышел из приемной Муромского, по коридору шел быстро, набирая номер абонента, но ответа не было. Ещё больше злясь, Григорий отключил мобильный телефон. «Плохо день начался: с Ильей не встретился, а эта тварь не отвечает. Дело не ждёт, надо ехать к нему без звонка. Ему же хуже», – постепенно успокаиваясь, думал Григорий Расторгуев, садясь в машину и включая зажигание, медленно выехал с территории предприятия и развил запредельную скорость на трассе, ведущей в город. Он очень спешил.

XXVIII

Муромский и Расторгуев разминулись на один поворот в коридоре административного здания НПО «Луч». Илья вошел в приёмную, оживленно беседуя с пожилым мужчиной.

– Марина Викторовна, прошу подать нам с Олегом Афанасьевичем зеленый чай.

Олег Афанасьевич застенчиво улыбнулся ей и тихо сказал:

– Марина Викторовна, если возможно, и чашечку черного кофе без сахара.

Муромский засмеялся:

– Коллега, кто учил меня не злоупотреблять крепкими напитками?

– Коллега, так это же крепкими напитками не надо злоупотреблять. Я же не попросил у Марины Викторовны с утра рюмку коньяка или бокал виски, – Олег Афанасьевич заразительно засмеялся, ему в ответ улыбнулись и Марина Викторовна с Ильей Сергеевичем.

Мужчины вошли в кабинет, а секретарь занялась приготовлением напитков. На тарелочки порезала лимон и сыр, в изящную вазочку положила конфеты. Когда всё было готово, позвонила по внутреннему телефону:

– Илья Сергеевич, я могу подать напитки?

Получив согласие, Марина Викторовна открыла дверь и внесла поднос, аккуратно расставила на столе чашки с напитками, закуску.

– Марина Викторовна, премного благодарен, – галантно улыбался Олег Афанасьевич, – изумительный аромат кофе!

– Марина Викторовна, прошу подать журнал записи на приём, – и Муромский повернулся к собеседнику: – Сейчас посмотрю запись приёма, и определимся с вами по времени на ближайшие дни. У нас мало времени на исполнение поручения мэра. Марина Викторовна, здесь стоит отметка об отмене приёма Расторгуева, это не ошибка?

– Нет, он сам попросил отменить запись, сказал, что изменились планы.

– Вот и хорошо. На сегодня больше никого не записывайте, а мы с Олегом Афанасьевичем с пятнадцати часов будем работать при закрытых дверях. По телефону меня соединять только с мэром.

– Хорошо. – Марина Викторовна взяла журнал и вышла, тихо прикрыв дверь.

XXIX

В доме Павловских переполох – семья готовится к поездке в Париж. Полина Прокофьевна и Тимофей Игнатович приехали из Костромы накануне вечером. До отъезда в Москву оставалось два часа, родители разволновались так сильно, что Насте пришлось обоим накапать в стакан по нескольку капель валерьянки.

– Мама, папа, ну нельзя же так волноваться. Летим к родному человеку, а не на необитаемый остров, – Настя улыбалась глазами, но говорила серьезным голосом.

– Тебе легко говорить, дочка, – Тимофей взял стакан, подал его жене, из другого выпил сам. – Ты уже не один раз летала самолетом, а мы с Полиной первый раз в жизни полетим, да еще сразу в Париж! – он улыбнулся. – Не боимся мы лететь, шучу, но до сих пор не могу поверить, что наша Тоня теперь с нами, хотя и живет так далеко от нас.

– Настенька, – вступила в разговор Полина, – хорошо, что наступили времена, когда можно свободно выехать за границу. Мне становится страшно, что если бы мы и узнали в прошлые времена, что Тоня жива, мы бы всё равно никогда не смогли её увидеть, нам бы этого не разрешили, – Полина смахнула набежавшую слезу.

– Мама, папа, к чему думать о том, что не случилось бы, и терзать себя, – миролюбиво заговорила Настя. – К счастью, всё случилось хорошо, Тоня с нами, мы летим к ней в Париж! Вылетаем завтра из Шереметьево в восемнадцать часов, у нас есть свободное время в Москве, я хочу вас и детей свозить на Красную площадь и показать вам Кремль. Настраивайтесь на позитивный лад и берегите силы душевные, они вам пригодятся, впереди много хороших и добрых эмоций.

– Пора ехать на вокзал, если вы не хотите опоздать на поезд, такси уже у парадного, – сказал Глеб. – Присядем на дорожку.

Все дружно присели на дорогу, минуту молчали, встали, каждый из отъезжающих взял чемодан или сумку, и вышли из квартиры. Уже закрывая дверь на замок, Настя спохватилась:

– Быстренько, путешественники, пересчитываем багаж, – и она начала считать: – Раз, два, три… Так, забыли коробку с Марфуткой, – открыла дверь, вернулась в квартиру. Коробка, в которую она упаковала куклу Марфутку, стояла на тумбочке возле зеркала в прихожей. Настя взяла её в руки, сердце сжалось, глаза застили слезы. Она открыла коробку, достала из нее куклу, прижала к груди и мысленно сказала: «Ты едешь к Тоне, я знаю, ты ей нужна. Но знай: я тебя люблю».

– Настя, что так долго? – в дверях квартиры стоял Глеб. – Плачешь? – удивленно спросил он. – Почему?

– Так, просто так, что-то грустно стало. Пойдем, а то опоздаем на поезд, – быстро ответила Настя, укладывая куклу в коробку. Глеб только покачал головой.

Восторгу Антона и Тони не было предела, когда они приехали на Красную площадь столицы. Настя рассказывала историю Кремля, показывала исторические здания по периметру площади: собор Василия Блаженного, Исторический музей, ГУМ, мавзолей основателя советского государства Ленина. У каждого зрителя был свой особый объект, который произвел сильное впечатление. Полина была очарована Кремлем, его башнями, а также её поразили внутренние интерьеры ГУМа; Тимофей одобрительно отозвался об Историческом музее. Тоня заворожено глядела на Собор Василия Блаженного и шепотом пересчитывала его главки, несколько раз сбивалась, у нее никак не получалось девять штук. Самую бурную радость проявил Антон, когда подошли к Царь-пушке. Он никак не мог поверить, что такими большими ядрами можно стрелять. Настя ответила, что это декоративные ядра, а пушка ни разу не стреляла, и рассказала её историю. Мальчик зачарованно смотрел на орудие и прошептал, что он хотел бы из нее выстрелить.

– Пойдемте дальше, я вам покажу еще одну знаменитость – Царь-колокол, – Настя взяла детей за руки. – Он ни разу в жизни не звонил.

Полина и Тимофей переговаривались в сторонке, и когда Настя пригласила всех посмотреть на Царь-колокол, Тимофей сказал:

– Дочка, вы идите, смотрите, а мы с Полиной хотим в мавзолей к Ленину сходить, – он извиняющимся взглядом смотрел на дочь, – это история нашей страны. Может быть, мы первый и последний раз в столице, может быть, либералы уберут мавзолей…

– Папа, мама, конечно идите. Встретимся возле Спасской башни через два часа. Раньше у вас не получится, очередь в мавзолей большая, хотя намного меньше, чем в советское время. Тогда люди стояли по пять-шесть часов, чтобы увидеть Ленина, – она показала рукой на Спасскую башню и ушла с детьми.

Заканчивали знакомство с Красной площадью в маленьком кафе в ГУМе, «Ростикс» называется, при входе в помещение на дверях нарисованы цыпленок в специях и картофель фри. Реклама гласит, что вкуснее вы еще ничего ели. Тимофей удивленно посмотрел на рисунок, лозунг и смущенно предложил, показывая на вход в «Ростикс»:

– Попробуем?

– Попробуем «забугорной» еды, – улыбнулась Настя, – идёмте.

Нашли свободный столик, усадили детей и оставили с ними Полину, с Тимофеем пошли к раздаче. Взяли обжаренные, еще горячие кусочки курицы в специях (как гласит реклама – по оригинальному рецепту, который автором не разглашается), в картонных боксах румяный и тоже горячий картофель и кока-колу. Взрослые и дети выглядели уставшими, но очень довольными, они с аппетитом уплетали незнакомую еду и хвалили ее.

– Умеют ведь делать иностранцы, у нас такого нет, – говорил Тимофей.

– Вредная эта еда, – сказала Полина.

– Вкусная, – Антон засмеялся, – особенно кока-кола.

– Настя, а ты была в «Макдональдсе»? – спросил Тимофей. – Я раньше читал, что когда он открылся в Москве, попасть туда было невозможно.

– Возможно, но сложно, очереди были длиннее, чем в мавзолей Ленина, – Настя улыбнулась. – Сама я в нем не была. Мне не нравится вид их гамбургеров, чизбургеров и прочего.

– Что такое эти, как ты их назвала, бургеры? И почему не нравятся? – озадаченно смотрит Тимофей на дочь.

– Это бутерброды больших размеров: в разрезанную на две части булочку укладывают котлету, лист салата, заливают это кетчупом, майонезом, – она засмеялась, – бутерброд очень высокий, и рот надо открывать широко, вся изюминка в том, чтобы эту башню из булки и начинки откусить за один раз. Нет, увольте, разевать рот, будто я бегемот, не хочу, да и кетчуп с майонезом не люблю.

В аэропорту Шереметьево народу было много, ежеминутно слышались объявления то о прибытии рейсов, то о начале регистрации на рейс, то об окончании посадки. Всюду суета людей, гомон, голова с непривычки закружиться может от столпотворения и шума.

– Настенька, мне бы присесть, и ребятишек тоже надо усадить, мы утомились, – Полина выглядела не лучшим образом, да и дети были притихшие и уставшие.

– Сейчас пройдем регистрацию на рейс и отдохнем в зале ожидания, – успокоила Настя, – регистрация на рейс уже идет.

И вот наступил торжественный момент: места в салоне самолета заняты, пристегнулись, выдохнули. И Настя увидела, что Антон и Тоня закрыли глаза и уснули. «Намаялись, пусть спят, легче перенесут полет», – подумала она. Родители сидели от Насти через проход, молчаливые и немного настороженные, она наклонилась к ним и ободряюще сказала:

– Расслабьтесь и, если получится, вздремните.

Командир корабля поприветствовал пассажиров на борту судна, пожелал приятного полета, и самолет порулил на взлетную полосу. Еще немного, еще чуть-чуть, и он в небе, стремительно набирает высоту, у Насти слегка закладывает уши, немного кружится голова, но она счастлива: пройдет несколько часов – и их встретит Тоня!

Настя закрыла глаза. Память услужливо вернула её в день первой их встречи с Тоней после долгой разлуки.

Настя, Глеб, Матильда и Саша приехали в Шереметьево встречать Тоню. Мужья не отпустили одних своих жен в Москву, зная, как они обе волнуются, и хотя Глебу было еще тяжело долго находиться на ногах, он настоял на своей поездке, заявил, что в аэропорту есть сиденья, всегда можно отдохнуть. В тот день оказалось не так: по погодным условиям несколько рейсов были задержаны, и в аэропорту людей было такое множество, что найти свободное место не представлялось возможным. Глеб виновато улыбнулся Насте, когда она ему показала на людское столпотворение. Им повезло – рейс из Парижа прибывал по расписанию. Настя напряженно смотрела на выход из зоны прилета, она боялась пропустить или не заметить Тоню. Позже, вспоминая этот момент, удивлялась, как это возможно – не заметить, к тому же она была не одна, но главное – рядом Матильда, «свое отражение» она-то должна заметить!

Тоня появилась неожиданно, как всегда и бывает: ты ждешь, ждешь, человек не идет, и вдруг – вот он, будто из воздуха материализовался.

К ним шла статная, высокая, красивая молодая женщина. В светлом брючном костюме, пиджак распахнут, виднеется легкая блузка, через руку перекинут плащ, на плече маленькая дамская сумочка. Черные волосы при ходьбе чуть развеваются. Насте в тот момент показалось: Тоня не шла, она плыла, как лайнер заходит в порт, выглядела ярко, молодо и уверенно. Настя завороженно смотрела на сестру. Не узнать её было нельзя, она словно сошла с рекламного плаката своей выставки моделей одежды в Москве. Матильда, стоявшая рядом, казалось, не дышала. Она ухватилась за руку Насти и выдохнула:

– Она идет, она идет!

Первым очнулся от завораживающего действия Глеб, он шагнул навстречу Тоне и обратился к ней:

– Мадам Лавуан, добрый день, мы рады приветствовать вас! Глеб Павловский, муж Насти, – он показал на жену, продолжил: – рядом с ней Матильда и её муж Саша.

Тоня протянула ему руку, ответила:

– Здравствуйте, Глеб! Здравствуйте, – поочередно подошла к каждому встречающему, подала руку и сказала: – Тоня. Тоня Осипова.

После этого будто сорвало плотину, женщины плакали и обнимали друг друга, охали и ахали. Эмоции зашкаливали. Мужчины наблюдали за ними, стоя в сторонке, и оба молчали, их чувства бурлили внутри, об этом позже Насте рассказал Глеб и добавил, что зрелище встречи сестер было трогательным до слез. В суматохе объятий и слез прослушали о начале выдачи багажа, и когда Тоня спохватилась, где её багаж, то рядом с транспортером одиноко стоял её чемодан, а служащий по выдаче багажа хотел его положить назад на транспортер и отправить в багажное отделение.

Много позже, вспоминая первые моменты встречи, Глеб сказал Насте, что когда Тоня оказалась рядом с Матильдой, ему почудилась странная картина: Матильда будто поблекла и состарилась, ему тогда пришло сравнение – она будто покрылась дымкой, как патиной покрывается старинное серебро, была растерянная и зажатая.

Из Москвы в Санкт-Петербург летели самолетом, чтобы быстрее быть дома и не томить долгим ожиданием родителей. Встреча Тони с Полиной Прокофьевной и Тимофеем Игнатовичем была трогательной.

Войдя в квартиру, Тоня поздоровалась:

– Мама, папа, здравствуйте! – голос дрогнул, и она, сдерживая слезы, сказала: – Я к вам приехала. Простите меня, что так долго вас не видела.

– Доченька наша дорогая, здравствуй, – Полина и Тимофей одновременно обняли Тоню и долго не выпускали её из своих рук. Настя с Глебом и Матильда с Сашей прошли в комнату, оставили их одних.

– Тоня, знакомься: Антон и Антонина, – Глеб представил детей гостье.

Она обняла каждого из них, поцеловала и пожала руку, назвала своё имя:

– Антонина, можно просто Тоня.

– Тебя зовут так же, как Тоню? – удивленно спросил Антон.

Настя нежно погладила сына по голове, ласково сказала:

– Антон и Антонина, вы оба названы в честь нашей с Матильдой сестры Антонины.

У детей округлились глаза, и маленькая Тоня сказала:

– Так не бывает. Она тетя, а Антон мальчик.

В дискуссию никто вступать не стал, посмеялись и сочли знакомство состоявшимся.

Уложив детей спать, взрослые члены семьи долго разговаривали. Тоня расспрашивала родителей об их жизни и охотно рассказывала о своей жизни во Франции, с благодарностью отзывалась о спасших ей жизнь и практически удочеривших её людях. Полина очень волновалась, когда задавала вопрос, помнит ли Тоня, что случилось на дороге и как произошла автокатастрофа.

– Не видела я, что произошло на дороге, спала. Только со слов моих спасителей знаю, как они нашли меня, и из их рассказа, что они прочитали в газетах. Мне было больше тридцати лет, когда я увидела сон. Машина, в которой я сижу (никого другого я в ней не видела), ехала на большой скорости, мне казалось, что еще чуть-чуть – и она взлетит. Была темная ночь, трасса не освещалась, свет от фар машины выхватывал небольшой участок перед собой, вдруг появляется яркий встречный свет, я закрываю глаза. Удар, и я лечу вперед, было чувство, что у меня крылья за спиной, летела я долго, потом стало тихо. Я открыла глаза и вижу надо мной два лица, у них открываются рты, но я не слышу голосов, снова закрыла глаза. Меня будто кто-то толкнул в бок, я проснулась, холодно, хотя укрыта теплым одеялом. Размышляя по поводу увиденного, я решила, что через сон мне показано мое спасение, другого объяснения у меня нет.

– Ангел тебя спас, доченька, – прошептала Полина.

Стюардесса попросила пассажиров пристегнуть ремни безопасности – через несколько минут самолет начнет снижение. Аэропорт Орли готов его принять. В Париже ясно, температура воздуха плюс двадцать пять градусов. Настя открыла глаза. Дети сидели притихшие, они проспали почти весь полет.

Родители о чем-то тихо переговаривались. «Здравствуй, Париж», – подумала Настя.

XXX

Матильда позвонила в дверной звонок квартиры Тамары, сестры Хелены, дверь долго не открывали, она звонила несколько раз и уже хотела отойти к соседней на площадке квартире, как открылась дверь, на пороге стояла заспанная Хелена. Посмотрела на дочь холодно, как у незнакомого человека спросила, что ей угодно. Матильда подумала, что мать её в дурном расположении духа, и спокойно сказала:

– Здравствуй, мама. Я твоя дочь.

– Зачем приехала? – холодно спросила Хелена.

– Получила твое письмо и приехала, – удивленно ответила Матильда.

– Врешь, я письмо тебе не посылала. Уходи, – Хелена потянула ручку двери на себя, в глазах мелькнул огонек то ли досады, то ли безумия. Матильда отступила на шаг от двери и остановилась.

– Кто пришел? – послышался голос тетки, и та появилась в дверном проеме. – Приехала – заходи, – голос сердитый, рукой отодвигает Хелену, давая проход Матильде. Матильда в полном недоумении от происходящего вошла в прихожую, поставила сумку и огляделась, куда повесить плащ.

– Проходи в комнату, – Тамара в роскошном халате величественно стояла перед Матильдой. – Покажись, какая стала. Слегка потрепана, как молью побитая, видно, жизнь в России не сладкая. Письмо тебе писала я. Говорить будем о твоей матери. Садись. Хелена, выйди вон!

Матильда ничего не понимала, что здесь происходит, почему ведет себя как барыня Тамара и почему Хелена ей безропотно подчиняется.

– Твоя мать профукала большую генеральскую квартиру в центре Киева и теперь живет у нас. Но мы её у себя вечно держать не намерены. Забирай ее.

– Что значит «профукала квартиру»? В письме написано, что квартиру забрали власти города… – начала Матильда, но Тамара резко перебила ее:

– Написала так, чтобы ты приехала. Напиши тебе правду, ты бы и носа не показала сюда. Мать твоя замуж вышла за молодого мужика, любовь, видите ли, у нее с ним. Этот проходимец уговорил её оформить дарственную на квартиру на него, подарить ему, поняла? Когда она это сделала, он её выселил.

Матильда ушам не верила, что она слышит.

– У нее были деньги и драгоценности, можно было купить ей маленькую квартиру здесь.

– Ни денег, ни драгоценностей, ничего нет, мы её кормим за свой счет.

– Сколько времени она живет у вас? У неё все в порядке с психикой после случившегося? – Матильда смотрела на Тамару и понимала, что та сейчас упивается своей властью над старшей сестрой и её дочерью: унижая их, она торжествовала.

– Месяц уже как. Забирай её и её тряпки. Пенсия на Феликса у нее есть, пусть теперь поживет на это пособие по бедности, – в голосе Тамары явно звучали нотки превосходства.

– Зови маму, будем говорить, – потребовала Матильда.

– А ты всё такая же, с гонором. Ну-ну, посмотрим, как ты запоешь, когда с мамочкой жить будешь, она тот еще орешек! Хелена, Хелена, – громко позвала Тамара сестру, – иди, говорить будем.

Хелена вошла с гордо поднятой головой, высокомерно посмотрела на сестру и дочь и спросила:

– Что вам от меня надо? Я завтракать хочу, а не разговоры с вами вести.

– Тамара, оставь нас одних, – тем же требовательным голосом сказала Матильда. Тамара фыркнула, но вышла из комнаты. Матильда смотрела на мать, перед ней была прежняя Хелена – властная, высокомерная и бесконечно злая. «Что мне делать? Где она будет жить?»

– Чего молчишь? Не знаешь, что делать? – вдруг тихим голосом спросила Хелена.

Матильда удивленно глянула на нее и так же тихо ответила:

– Думаю. То, что рассказала Тамара, в голове не укладывается. А сама ты как представляешь себе дальнейшую жизнь?

– Отсюда надо уезжать. Перееду к Богдану и тебе, я вас вырастила, теперь вы содержите меня, – голос спокойный, взгляд серьезный, и ни тени сомнения, что ей откажут.

– Если всё так, как говорит Тамара, ты осталась без квартиры и денег, то времена для тебя наступили тяжелые и жить тебе придется на пенсию. Мы с Богданом единственное, чем можем тебе помочь, – это оплачивать однокомнатную квартиру.

Глаза Хелены полыхнули искрами, она сжала кулаки, прошипела:

– Этого заслужила мать, да? Конуру заслужила?!!

– Ты называешь конурой, мы – квартирой. Мы в такой много лет семьями жили. Разговор окончен, собирайся, ближайшим поездом уезжаем в Питер, – Матильда встала. – Пойдем, помогу тебе уложить вещи.

Времени на сборы ушло немного – кроме личных вещей из одежды у Хелены ничего не было. Тамара не вышла проводить отъезжающих.

Всю дорогу мать и дочь молчали. На вокзальной площади Матильда взяла такси, и через полчаса они были дома. Саша уже ушел на работу, дома была тишина. Матильда показала матери комнату Алеши:

– Поживешь в комнате Алеши, пока мы найдем тебе недорогую квартиру. Сейчас завтракаем, и я еду на работу, ты днем на кухне найдешь, что поесть. Я позвоню Богдану, если он сможет, приедет сегодня, и тогда вечером обсудим все вопросы.

– А ты злая, дочь моя, – дрогнувшим голосом сказала Хелена.

– Учительница была хорошая, – устало ответила Матильда и ушла в ванную комнату.

XXXI

Ларс принял родственников Тони приветливо, у него установился хороший контакт с детьми, но его занятость в клинике не позволяла уделять им много времени. Люди все вежливые, всё понимали. Тоня, занимаясь гостями, бизнес свой не оставляла, она руководила Домом моды в том числе и по телефону. Тимофей удивленно качал головой: до чего дошел прогресс, даже в кабинете не надо сидеть, всё движется и работает. Тоня весело ему отвечала, что в России тоже так уже работают бизнесмены.

– В школе так нельзя, – парировал Тимофей.

– Дистанционное обучение в вузах вводится и у вас, а вот когда в каждой школе появится компьютер, будете руководить из дома или еще откуда-нибудь.

– Из лесу или с озера, например, когда на рыбалку уехал, – подключилась к разговору Настя. – Папа, и совсем это не шутки, а очень скорая реальность.

Париж покорил их величием и красотой. Тоня старалась своим родным показать Париж во всем его многообразии, но задача оказалась невыполнима по нескольким параметрам: разновозрастная и многочисленная группа, а также несхожие интересы. Насте хотелось побывать в Лувре и Опера Гарнье, Полине – в Версале, а дети твердили о Диснейленде. Только Тимофей не высказал предпочтений, на вопрос Тони, что бы он хотел увидеть, ответил так:

– Всё, что выберете, – но вдруг улыбнулся: – А почему никто в список мест посещения символ Парижа не вписал? Запиши, Тонечка, Эйфелеву башню.

Программа, составленная общими усилиями, была почти выполнена, не хватило времени только на поездку в Версаль. Восторг детей от Диснейленда словами передать невозможно, после катания на американских горках Антон не мог спать пару ночей, а маленькая Тоня без умолку говорила о Русалочке и замке Спящей красавицы.

Оставалось два дня до отъезда домой, эти дни решено было использовать на покупки подарков. От участия в таком мероприятии отказались Полина и Тимофей, они хотели просто побродить по улицам города и предложили детей оставить с ними.

– Будем есть горячие круассаны и пить кофе, соки на Монмартре, погуляем по Елисейским полям… – мечтательно говорила Полина.

Ночью Насте приснился сон. Она и Илья идут по парку на Елисейских полях, держатся за руки и весело смеются. Илья поворачивает голову и сверху вниз смотрит на Настю, вдруг резко останавливается, разворачивает её лицом к себе, держит за плечи и очень серьезно говорит:

– Я тебя люблю. Я тебя люблю! Я тебя люблю!!!

Настя глядит на него глазами, полными счастья, она чувствует, как её укутывает счастье, она отвечает ему:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя! Я люблю тебя!!!

В этот самый миг Илья отпустил руки и стал медленно удаляться от нее. Она пытается идти за ним, но ноги её словно в землю вросли, не хватает сил оторвать их от дорожки. Она смотрит на Илью и видит его глаза, в них любовь и боль одновременно, этот взгляд она уже видела, но где, когда? Она отгоняет мысли о взгляде, а они вновь в её голове пульсируют: «Ты этот взгляд видела, видела, видела… раньше, давно…» И она закричала:

– Илья, не уходи-и-и-и…

– Люблю, люблю, люблю, – с каждым словом голос становился тише, Илья всё дальше, и образ его растворился. Образ Ильи исчез, и Настя смогла оторвать ноги от земли, она могла идти, но что-то случилось, и она упала и покатилась вниз, быстро, царапаясь о траву и кусты… она оказалось во сне, который видела уже несколько раз, но проснуться она не может, заново проживает событие того летнего дня, слышит голос Тони: «Мама, мама, Настя открыла глаза».

И просыпается. Она лежит в комнате на кровати. Рядом с ней спит дочь. Настя почувствовала сильную головную боль и вспомнила сон, первую и вторую его части. Села на кровати, обхватила голову руками. «Илья, Илья! Что с тобой случилось, Илья?» Остаток ночи прошел без сна. Настя отгоняла от себя тревожные мысли, но это не удавалось.

За завтраком Полина заметила нездоровый вид дочери, забеспокоилась, Настя попыталась отшутиться, что это всё от переизбытка информации и эмоций. После завтрака родители с детьми отправились на прогулку. Тоня, когда сестры остались одни и собирались поехать за подарками, подсела к Насте и спросила, что все-таки случилось, уж больно печальный вид у сестры. И Настя, сама того не желая, рассказала Тоне о повторяющемся сне, о том, что через некоторое время после того как она видела сон, случается с кем-нибудь из близких людей несчастье.

– Я не знаю, почему мое подсознание выбрало такой способ сообщения мне о предстоящем печальном событии, – закончила рассказ Настя.

– Меня пугает твоя привязанность к повторяющемуся сну. Ты была когда-нибудь у психотерапевта? Тебе нужна помощь специалиста. Настя, отпусти из своего сердца ситуацию в горах. Мы снова вместе, нам ничто не угрожает. Ты много значения придаешь снам. Сны – это иллюзия, трансформация наших мыслей, иногда в очень причудливой форме, – Тоня говорила, волнуясь всё больше.

А Настя смотрела на сестру, улыбалась печальной улыбкой и едва слышно сказала:

– Тоня, это у вас здесь, на западе, принято, чуть что случилось, идти к психотерапевту. У нас, у русских людей, всё иначе: мы должны сами справляться со своими проблемами, научиться понимать, чему они нас учат. Теперь я знаю, что через этот сон я узнаю о предстоящем негативном событии, – она усмехнулась, – жаль, что он не говорит, с кем это событие произойдет и никогда не оставляет времени на изменение хода события, потому что оно происходит через два-три дня после сна, – она умолчала, что сегодня ночью сон был другой, и вполне вероятно, что есть ответ, с кем произойдет или уже произошло несчастье, но зачем грузить сестру своими переживаниями? И она, тряхнув головой из стороны в сторону, сказала:

– У нас с тобой сегодня день шопинга, едем в магазины!

– Настя, хочу обсудить еще один вопрос, – Тоня смущенно смотрела на нее. – Ты продолжаешь рисовать?

– Почему ты спрашиваешь?

– В свой приезд к тебе я смотрела рисунки, мне они очень понравились, я хочу организовать их выставку здесь, у нас.

– Тоня, не знаю, как у вас в Париже, а у нас в Питере она успеха не имела, – Настя рассмеялась и с юмором рассказала, как Матильда пристроила её рисунки одному известному в городе художнику «прицепом» к его экспозиции. – Мы хотели привлечь внимание к рисункам, на которых были ты, я и кукла Марфутка, – сказала она. – Это был один из способов найти тебя, – она грустно улыбнулась, – думали, напечатают в газетах фото и репортаж о художнике Насте Дубровской, а ты в Париже увидишь это, узнаешь себя, и меня, и Марфутку, и мы встретимся.

– У тебя талант художника, тебе надо рисовать. Преподавание в университете тому не помеха. А я организую выставку, я уверена – тебя здесь заметят!

– Ты бизнесвумен, у нас в России так деловых женщин называют, тебе виднее. Согласна я, будем пробовать, а сейчас едем за подарками, – Настя поднялась со стула, подошла к сестре и обняла ее.

XXXII

Ева прошла обучение в автошколе, получила права. Она давно говорила мужу, что без машины ей никак нельзя – на работу, в магазины и салоны на метро ей ездить как-то «не комильфо». Он отшучивался, говорил, что «комильфо» можно при желании найти во всём, но Ева стояла на своем, и наконец Алеша сдался – теперь Ева разъезжает по городу на блестящей «Ауди» ярко-синего цвета. Водит машину она агрессивно, через такой стиль вождения выбрасывает негативные эмоции и ловит драйв – её слова о своих ощущениях от вождения авто.

Матильда испытывала каждый раз страх, когда видела Еву за рулем, и как-то сказала мужу, что ни при каких обстоятельствах не сядет к ней в машину. Саша ответил жене, что она может не волноваться, Ева её никогда не пригласит к себе в машину. Он смотрел на жену с усмешкой:

– Вы с ней друг друга рядом воспринимать не можете, салон автомобиля не выдержит накала ваших внутренних эмоций, он лопнет. Шутка, вы женщины воспитанные, умеете окружающим людям не показывать своего отношения друг к другу, о вашей неприязни никому не известно. Но никогда не говори «никогда», жизнь сложная штука.

Этот разговор с мужем был несколько месяцев назад. А сегодня Матильда едет с Евой, та везет её на просмотр квартиры для Хелены. Квартира расположена в Петроградской стороне, Матильде она понравилась. «Несколько высоковата цена, но придется смириться», – так думала она на обратном пути. Ева всю дорогу молчала и не мешала Матильде размышлять. Когда машина остановилась возле дома, где жила Матильда, она обратилась к Еве:

– Ева, передай Алеше, что будем маму перевозить в эту квартиру. Пусть он нам вечером позвонит, чтобы они с Сашей договорились о дате и времени переезда.

– Матильда Феликсовна, вы хотите, чтобы Алеша таскал вещи вашей мамы? – в голосе Евы звучала неприкрытая досада. – А вы не хотите нанять грузчиков?

– Это его бабушка, во-первых, а во-вторых, вещей всего две сумки, в-третьих, их перенесет мой муж, – Матильда улыбнулась и с горечью сказала: – Добрее к людям надо быть, Ева. Может, и вам наша помощь потребуется, – вышла из салона автомобиля и, обернувшись назад, продолжила: – Спасибо, что сегодня мне в помощи не отказала.

Ева ехидно улыбнулась и прошептала:

– Старая злюка, – нажала на газ и рванула с места, будто хотела взлететь. Матильда покачала головой.

Сообщение о переезде Хелена приняла внешне спокойно, сказала только:

– Быстро же ты от меня избавилась.

– Как-то же ты жила без меня двадцать лет и не вспоминала, – так же спокойно парировала Матильда.

Саша и Алеша первым рейсом повезли вещи Хелены, их действительно набралось немного – те, что она привезла с собой. Постельные принадлежности и посуду, которые отдала Матильда, Хелена отказывалась брать, но когда ей сказали, что пусть тогда она купит себе то, что хочет, согласилась.

Прошло более двух часов с тех пор, как мужчины уехали, а никаких известий нет, где они и почему еще не вернулись за Хеленой. Матильда несколько раз набирала номер телефона съемной квартиры, ответа не было, и её охватило беспокойство. Никогда Саша не давал повода волноваться из-за его отсутствия; зная беспокойный характер жены, всегда предупреждал ее, где он и почему задержался. У него недавно появился мобильный телефон, это здорово облегчило жизнь им обоим. Вспомнив о мобильнике, Матильда набрала номер и услышала звонок – оказалось, что телефон лежит в прихожей на тумбочке, Саша его забыл!

Хелена после отъезда Саши с Алешей ушла в комнату, закрыла дверь и не выходила. Матильду это устраивало, у нее не было желания вступать с матерью в бессмысленную дискуссию на тему неблагодарной дочери.

Еще час томительных ожиданий возвращения мужа и сына довел Матильду почти до обморочного состояния, она паниковала, в голове была только одна мысль: «С ними что-то случилось». На какой-то момент в сознании был проблеск здравого смысла: может быть, хозяйка квартиры задержалась и не приехала еще; машин в городе так много, улицы такие узкие – может, попали в пробку на дороге. Но никакие уговоры самой себя, что ничего страшного с ними не случилось, не помогали. Матильда набрала телефон Глеба, подумав, вдруг он дома. Глеб ответил сразу.

– Глеб, Глеб, – закричала Матильда, – Саша с Алешей пропали.

– Когда пропали? – удивленно спросил Глеб.

– Сегодня, – и сбивчиво она рассказала, как муж и сын повезли вещи её матери на съемную квартиру, как она звонила туда, ей никто не ответил, а мобильный телефон Саша оставил дома, а у Алеши телефона нет. Она всхлипывала, а окончив рассказ, разрыдалась.

– Выпей валерьянки, Матильда. Сейчас я попытаюсь узнать что-нибудь, – Глеб старался говорить спокойно, чтобы его спокойствие передалось Матильде. – Узнаю и сразу позвоню тебе, или они сами вперед моего звонка будут дома.

Матильда долго искала флакончик с лекарством, нашла, накапала и собралась выпить, как вдруг открылась дверь комнаты, и появилась Хелена.

– Ночь наступила, я никуда сегодня не поеду! – сказала она и, почувствовав запах валерьянки, спросила: – Что случилось?

– Ничего, – ответила Матильда.

– Даже разговаривать не хочешь, так я тебе надоела…

– Оставь, не заводись сама и меня не трогай, – Матильда смотрела на мать и нутром почувствовала: она не уедет, она останется здесь. Не успела Матильда отогнать эту страшную для нее мысль, как в дверь позвонили. Она рванулась к двери, распахнула её – перед ней стоял Глеб. Матильда отступила назад в прихожую, Глеб вошел и протянул ей обе руки, она протянула ему свои, была в этот момент как загипнотизированная. Он провел её в комнату, усадил на диван, продолжая держать за руки и глядя в глаза, тихо, почти шепотом сказал:

– Матильда, крепись, Саша и Алеша попали в аварию, они сейчас в больнице, оба в коме.

Она сидела прямая, с серым лицом и сухими глазами, безжизненным голосом спросила:

– Они будут жить?

– Врачи пока не дают никаких прогнозов, состояние тяжелое, – Глеб обнял Матильду, она уткнулась ему в грудь и заплакала, а он вздрогнул от неожиданности: Матильда плакала так, как плачут на похоронах, с надрывом и подвыванием:

– На кого же ты меня оставил, а-а-а-а. Возьми меня с собой!!!

В дверях комнаты стояла Хелена. Заметила взгляд Глеба, спросила:

– Ты кто?

– Муж Насти. Воды принесите, Матильде плохо.

Хелена ушла. Послышался шум набираемой воды, она вернулась и подала стакан с водой. Матильда пить сама не могла, у нее стучали зубы, и вода проливалась. Глеб забрал у нее стакан, прижал Матильду к себе и поднес стакан ей ко рту:

– Пей, Матильдочка, маленькими глоточками, пей. Не плачь, они же живы, только в коме. Для них это даже лучше, – он говорил, Матильда слушала и потихоньку начала затихать, перестала дрожать, отстранилась от Глеба, твердо сказала:

– Отвези меня в больницу!

– Тебя не пустят, они в реанимации.

Через два дня Саша, не приходя в сознание, умер. Алеша из комы вышел, но травмы, полученные им в ДТП, были тяжелые: поврежден позвоночник, требуется операция и, как сказал врач, не одна. Машина не подлежит восстановлению, на большой скорости в нее врезался грузовик, она столкнулась с впереди стоявшим авто, а сзади на грузовик наехал следующий автомобиль, всего в аварии пострадало шесть машин. Водитель грузовика был в наркотическом опьянении, а грузовик в угоне.

Сообщать Насте в Париж о случившемся не стали, так решила Матильда.

XXXIII

Илья включил ноутбук, пока тот загружался, принес себе чашку кофе и удобно устроился за столом. Медленными глотками пил кофе. Он уже обдумал свое выступление на сессии городского совета депутатов по улучшению инвестиционной политики, сформулировал предложения, каким видит бизнес при улучшении инвестиционного климата в городе, предварительно обсудил их на заседании Клуба промышленников и предпринимателей, коллеги внесли ряд ценных дополнений и уточнений. Илья планирует напечатать текст и представить его мэру, чтобы предложения легли в основу решения городского совета депутатов. «Вот так, а не иначе должно быть – депутаты строят свою работу для улучшения условий жизни в городе, как предприятиям, так и отдельным жителям на основе их пожеланий и требований», – думал Илья.

Руки быстро бегали по клавиатуре, Илья получал удовольствие, когда печатал свои выступления сам, это экономило его время, он печатал всегда уже готовый в голове текст, сразу же корректировал, если возникала необходимость, ему не нравилось по нескольку раз считывать текст после того, как его печатал сотрудник в секретариате директора. Работа завершена, текст выступления напечатан, Илья пробежал его глазами еще раз и отложил в сторону. Взглянул на фотографию на столе. Улыбнулся:

– Поздравьте меня, Анастасия Тимофеевна, стал-таки я публичным человеком. На сессию госсовета речь приготовил. Ах, Настя, Настя, как же так получилось, что у нас с тобой не сложилось… – он смотрел на фотографию, она была вырезана им из газеты, в которой был опубликован репортаж о выставке известного в городе художника Кузнецкого, автор репортажа отметил, что отдельным стендом выставлены работы неизвестной талантливой художницы Анастасии Дубровской. Там же была напечатана фотографии Насти рядом с рисунком, на котором изображен молодой Илья с притягивающим внимание взглядом.

Он взял лист бумаги и быстро написал: «Настя, прошу тебя, давай встретимся, мне есть что тебе сказать. Я виноват перед тобой, да, у меня были женщины, я влюблялся, но любил я только тебя».

Громко звенел звонок в дверь, Илья недовольно оторвался от письма и подошел к двери. В глазок он увидел Григория Расторгуева, открыл дверь.

– Гриша? Как ты меня нашел, что привело тебя ко мне без звонка? – Муромский смотрел спокойно на незваного гостя, а Гриша, улыбаясь во весь рот, ответил:

– Дело есть важное. Ты на сессии горсовета предложения от бизнеса толкать будешь, у меня тоже есть что сказать. Послушай, бесплатно отдам, – и он шагнул в квартиру.

Илья отступил в сторону:

– Проходи, может, и правда что-то будет ценное.

XXXIV

Поезд «Красная стрела» плавно остановился у платформы Московского вокзала. Пассажиры потянулись к выходу, самые нетерпеливые уже стояли у выхода. Антон и Тоня выглядывали в окно, искали глазами отца. Первым Глеба заметила Тоня.

– Папа, папа, вон он стоит, – радостно закричала девочка.

– Где папа, где? – толкает сестру Антон, прижимает нос к стеклу и издает вопль: – Вот он, ура!

– Можно тише себя вести? – одернула детей Настя.

Полина улыбнулась усталой улыбкой:

– Они соскучились по отцу, устали от долгой дороги, их эмоции по-детски искренни, мы так радоваться не можем. Вы такие же в детстве были, а я такая же, как ты сейчас: призывала вас быть тише.

– Прости, мама, мы все устали, я, наверное, не права, но неудобно перед другими пассажирами.

Глеб ловил детей со ступеньки вагона, так быстро они хотели выйти. Антон и Тоня повисли на отце, он держал их на руках, они уткнулись в него лицами. Тимофей Игнатович вышел из вагона и принимал багаж у жены и дочери. Глеб поставил ребятишек на землю, подошел к вагону, протянул руку Полине Прокофьевне, помог ей сойти, обнял, Тимофей помог выйти дочери. Настя подошла к Глебу и заглянула ему в глаза:

– Здравствуй, муж, – улыбнулась. – Соскучился по нам?

Глеб прижал её к себе, поцеловал в волосы и тихо, так, чтобы слышала она одна, сказал:

– Ты даже представить не можешь, как я скучал.

Полина с Тимофеем уезжали в Кострому вечером того же дня. Настя с Глебом проводили родителей, уложили детей спать, сели за стол, она налила чай, поставила французские гостинцы к чаю и тихо спросила:

– Расскажи, Глеб, что случилось? Я тебя очень хорошо знаю и вижу: есть проблема.

– Ты права, не хотел я ничего говорить, пока не проводили родителей, не надо их пока беспокоить.

– Говори, не томи душу, мне и так весь день тревожно.

– Умер Саша, мы его похоронили три дня назад, Алеша лежит в больнице с тяжелой травмой позвоночника.

Настины глаза распахнулись широко, она застыла с немым выражением на лице, хотела спросить и не могла сказать ни слова. Глеб испугался за нее. «Только бы не хватил удар», – мелькнула мысль. Он взял её руку, поднес к лицу и поцеловал ладонь. Настя посмотрела на него, и по ее лицу потекли слезы. Она плакала долго, потом спросила, почему ей не сообщили о смерти Саши. Глеб ответил, что это было решение Матильды, ведь помочь Настя уже ничем не могла, а вылететь из Парижа и успеть на похороны ей было бы нереально.

– Прости и пойми сестру, – гладя её руку, сказал Глеб.

XXXV

Настя закончила читать лекцию, поблагодарила студентов за внимание и взяла со стола папку, в это время зазвенел звонок, извещающий о перерыве между парами. Студенты вставали со своих мест и кто степенно, кто почти бегом покидали аудиторию, а она стояла и с улыбкой наблюдала за процессом: годы идут, но этот процесс не меняется. Вышла из аудитории последней и направилась на кафедру истории. На её столе лежала записка: «Анастасия Тимофеевна, несколько раз звонил Иванцов, просит вас срочно позвонить по телефону ***». Настя прочитала записку, в ней не было указано, кто такой Иванцов, спросить не у кого, в кабинете никого нет. Решила немного отдохнуть и только потом позвонить. Незнакомая фамилия её не пугала: Настя публиковалась в научных изданиях, и ей часто звонили коллеги из других вузов. Нет, незнакомая фамилия её не волновала. Она села в кресло возле стола, включила компьютер и посмотрела, поступила ли информация из издательства относительно сроков выхода в печать её статьи.

Звонок телефона не дал ей дочитать письмо редактора, она сняла трубку.

– Здравствуйте, могу я переговорить с Дубровской Анастасией Тимофеевной?

– Здравствуйте, слушаю вас, я Дубровская.

– Вас беспокоит следователь Иванцов. Нам надо с вами встретиться, Анастасия Тимофеевна.

– Следователь? – в замешательстве спросила Настя. – По какому вопросу?

– Вы проходите свидетелем по делу об убийстве Муромского Ильи Сергеевича. – Иванцов говорил, а Настя онемела, в груди появилась сильная давящая боль, она охнула и выронила трубку, в трубке что-то говорил Иванцов, она наклонилась, пытаясь её поднять, трубка качалась на проводе и не давалась в руки.

Наконец ей удалось это сделать, и, приложив трубку к уху, она тихо спросила:

– Когда это случилось?

– Вчера вечером. Вы можете сейчас приехать на допрос?

И вот Настя сидит перед следователем Иванцовым, молодым лейтенантом, худеньким, с бледным лицом и уставшими глазами.

– Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Муромским?

– Нас познакомил мой муж, когда пришел к нам домой вместе с Ильей Сергеевичем. Это было более десяти лет назад.

– Какие у вас были отношения с Муромским?

– Дружеские и деловые. Он иногда консультировался у меня по некоторым историческим вопросам.

– Ваш муж знал о ваших встречах с Муромским?

– Конечно, я не скрывала, что иногда встречаюсь с ним.

– Ваш муж ревнивый человек?

– Почему такой вопрос? – Настя удивленно посмотрела на следователя. – Вы думаете, что Глеб мог убить Илью?

– В жизни всякое бывает, мужья убивают любовников. А что вы скажете на это? – следователь положил перед Настей лист бумаги, на котором от руки был написан текст: «Настя, прошу тебя, давай встретимся, мне есть что тебе сказать. Я виноват перед тобой, да, у меня были женщины, я влюблялся, но любил я только тебя».

Она смотрит на текст, начинает читать и не может: буквы расплываются, набегают одна на другую, она узнает почерк Ильи. Усилием воли берет себя в руки и тихо отвечает:

– Не могу судить, что это означает.

– У него на столе стояла ваша фотография.

– Я не дарила ему фотографию, не знаю, откуда она.

– Она из газеты.

– ???

– О выставке ваших рисунков репортаж. А вы не только историк, а еще и художник! – удивленно сказал Иванцов. – Вернемся к вашим отношениям с Муромским. Вы были любовниками и расстались, да?

– Мы не были любовниками, – твердо сказала Настя. – Если Илья любил меня, я об этом не знала. Я не могу сказать, зачем и почему он написал эту записку. А может, это не он написал? Я его почерка не знаю, – решительно заявила она.

– Проведем экспертизу. На сегодня закончим. Если в интересах следствия потребуется, мы вас снова пригласим. Распишитесь. До свидания.

Настя вышла от следователя Иванцова на ватных ногах, она не могла принять то, что Ильи нет, что его кто-то убил. В коридоре стояли скрепленные между собой в скамейку металлические стулья, она села на один из них, откинулась на спинку и закрыла глаза. Сколько времени так просидела, сказать не могла – может, минуту, может, час. Услышала женский голос:

– Вам плохо? Вам плохо?

С трудом открыла глаза, очень сильно болела голова, попыталась улыбнуться, ответила:

– Нет-нет, просто я устала сегодня. Спасибо, не беспокойтесь.

– Как скажете, – пожилая женщина со шваброй посмотрела на Настю сочувственно. – Здесь часто бывает кому-нибудь плохо, – и махнула шваброй, продолжая мыть пол.

Настя встала с жесткого стула, вышла на улицу и медленно пошла к метро.

Голова была тяжелая, болела, но в ней стали формулироваться мысли: «Никто не знает, что у нас были отношения с Ильей, я в этом никогда не признаюсь, потому что пострадать может в первую очередь Глеб, если следствие не захочет искать убийцу, а остановится на нелепой версии «убийство из ревности», – и тут Настю кинуло в жар, ей показалось – кровь закипела. – Илья пишет… писал, что у него были женщины. А если правда его убили из ревности? – она остановилась как вкопанная. А в голове уже новый поток мыслей: – Надо домой быстрее, надо поговорить с Глебом, предупредить его, рассказать о своем допросе, – и далеко, где-то в затылке, так показалось Насте, зашевелилось что-то, появилась мысль: – Как всё в жизни устроено интересно, но непонятно, сначала непонятно. Тогда, весной на берегу Финского залива, я увидела Илью, который от меня уходил, не успев ко мне прийти. В его взгляде были вселенская любовь и вселенская боль. Через несколько лет, вспоминая тот его взгляд, я назвала его одухотворенным, а сейчас я понимаю, что этот взгляд – оттуда, куда мы все попадем. Придя ко мне во сне, он со мной простился, но он же был еще жив и не подозревал, что его скоро не будет. Как такое возможно?! – она вспомнила текст на листке бумаги со словами признания любви к ней, по щеке потекла слеза. – И оставил доказательства на листке бумаги, это писал он. Илья, я любила тебя, люблю и буду любить, – подумала, словно выдохнула, – но ты прости меня, я буду спасать Глеба».

Глеб приехал с работы поздно, опять сложное и громкое дело, подзащитный не идет на контакт и тем усложняет работу адвокату. После ранения Глеб долго восстанавливался, по настоянию Насти ушел в отставку, сдал квалификационные экзамены и работал адвокатом. Но считал эту работу неинтересной, она не приносила ему удовлетворения, всё его существо противилось, когда приходилось выступать защитником убийц. Как-то у них была дискуссия по этому поводу, и Настя запальчиво говорила, что следствие может ошибаться и невиновного человека суд приговорит к высшей мере или большим срокам, а грамотный адвокат может спасти ему жизнь, несправедливых приговоров в стране не единицы. Глеб доказывал свою позицию: виновный должен нести наказание, а следствие должно работать профессионально, и он, работая следователем, к делу подходил, изучая все материалы и рассматривая разные версии. Настя задала ему вопрос о сроках, которые всегда поджимают, он согласился: да, бывает, начальство требует передать в суд дело, когда оно, с его точки зрения, не расследовано, но он старался сделать так, чтобы судом дело было отправлено на доследование. Их дискуссия успеха не имела, они тогда каждый остался при своем мнении, а сейчас Настю охватил ужас: а если молодой и неопытный следователь Иванцов ухватится за версию, что Муромского убил её муж и Глеба арестуют?!

– Глеб, ты знаешь, что вчера убит Илья? – открывая мужу дверь, спросила Настя, она была взволнована и растеряна.

– Знаю, я же работаю в органах, которые обязаны это знать, – Глеб повесил пиджак на вешалку. – А ты как узнала, из новостей?

– Меня вызывали к следователю, – она растеряно смотрела на Глеба.

Он удивленно вскинул брови и спросил:

– Почему тебя вызывали к следователю? Давай-ка с этого места поподробнее, но после ужина, есть хочу очень, весь день без маковой росинки во рту.

Настя рассказала о допросе и с тревогой произнесла:

– Глеб, я боюсь за тебя, боюсь, что следствие пойдет по ложному пути, мне вообще кажется, что эта записка подброшена. Я не знаю почерка Ильи, не могу судить, он ли её писал.

– Ученый историк всё проанализировал и нагородил огород из неизвестных фактов, – Глеб улыбнулся. – Успокойся, следователь обязан рассмотреть все версии, и эту тоже. Иванцов прав, мужья убивают любовников, но это не наш с тобой случай. Вы с Ильей не были любовниками, я не ревновал тебя к нему. Всё могло быть подстроено теми, кто его убрал, – и твоя фотография из газеты трехлетней давности, и записка, но оставь это дело специалистам, – он закончил говорить, очень внимательно посмотрел на жену и твердым голосом потребовал, именно потребовал, а не попросил: – Я запрещаю тебе быть на похоронах Ильи. Это не обсуждается. Если действительно хотят увести следствие по ложному следу, может быть провокация в отношении тебя.

– Поняла. Я не пойду на похороны не потому, что боюсь за себя, я боюсь навредить тебе. Глеб, а известно, как произошло убийство?

– Следствие не раскрывает детали. Сообщили, что Илья застрелен из пистолета у себя в квартире, дверь открыл сам, значит, пришедшего знал, фамилия убийцы в интересах следствия не называется. Главной версией убийства все-таки является профессиональная деятельность Ильи. На сегодня всё. Илья наш с тобой друг, я понимаю тебя и твои переживания, но мы уже ничего не можем изменить, Настя, он ушел, а мы живы, и нам надо жить, жить, понимаешь?! – он обнял жену и как маленького ребенка погладил по голове. – Светлая ему память.

Не спалось в эту ночь им обоим, но каждый делал вид, что спит, чтобы не тревожить другого.

Глеб не сказал Насте, что он был у следователя и ему задавали вопросы о его отношениях с Муромским и отношениях с Муромским его жены, но у него железное алиби: несколько часов до предполагаемого времени убийства и после него Глеб находился в следственном изоляторе, где шел допрос его подзащитного.

Шумиха в СМИ вокруг громкого убийства затихла на удивление быстро, следствие искало убийцу убийцы и заказчика преступления, но не спеша. Информация о том, что убийца Муромского Григорий Расторгуев был убит на месте преступления, попала в прессу, но вот и всё, что было известно. Настя прочитала статью в газете «Вечерний город» и смотрела на фотографию, на ней на полу лежали мертвый Илья и рядом с ним вниз лицом – его убийца, того застрелили выстрелом в затылок. «Меткий стрелок», – подумала она. В руке у Расторгуева был пистолет. Она всматривалась в лицо Ильи, но снимок был не лучшего качества, да и лежал Илья навзничь, лицо видно плохо. «Что ты хочешь увидеть? – она вздрогнула, рукой прикрыла рот и ответила себе: – Взгляд. Боль его взгляда». Погладила пальцами лицо Ильи на фото, отложила газету и подумала: «Ты так сойдешь с ума. Илья в твоей жизни – иллюзия, иллюзия. Он ушел навсегда, растаяла иллюзия». И убрала газету в ящик стола.

Однажды она спросила мужа о ходе следствия, Глеб ответил, что дело засекречено, он пытался в частном порядке заняться расследованием, но ему дали понять, что не следует этого делать в его же интересах.

– Настя, мутное это дело. Думаю, следствие вышло на след, но нельзя открыть правду. Всему свое время, когда-нибудь станет известно, кому помешал Илья.

XXXVI

Матильда, Настя и Глеб приехали в НИИ травматологии и ортопедии – Алешу выписали после длительного лечения, он перенес несколько сложных операций на позвоночнике, ему восстановили чувствительность ног, но за месяцы нахождения в стационаре ослабли мышцы спины и ног, и пока он самостоятельно передвигаться не может, необходимы массаж и тренировка мышц.

– Вы будете ходить, – уверенно говорил профессор, – если будете выполнять все наши рекомендации по восстановительной терапии. Делайте упражнения ежедневно, но без фанатизма, и будьте здоровы, – он пожал руку Алеше, а повернувшись к Матильде, сказал: – От вас и вашей помощи будет зависеть не менее половины результата, мама может сотворить чудо.

Глеб на руках отнес сильно похудевшего Алешу в машину, осторожно посадил его на заднем сиденье, рядом с сыном села Матильда и взяла его за руку, ласково пожала ее. Алеша улыбнулся матери грустной улыбкой. Настя села рядом с Глебом. В машине была тишина, тяжелая тишина.

– Алеша, – обратилась Настя к племяннику, – не возражаешь, если включим музыку?

– Не возражаю, включайте, – равнодушно ответил он.

Пока Алеша лежал в НИИ травматологии и ортопедии, Ева подала на развод, а его личные вещи перевезла к Матильде.

XXXVII

Время лечит – это правда. Жизнь стремительно шла вперед, повседневные заботы отнимали много сил, и печальные события постепенно отпустили душу. Настя и Вера активно помогали Матильде в уходе за Алешей, совместными усилиями они достигли больших успехов – Алеша по несколько минут в день ходил один, без посторонней помощи. Лиза окончила университет по специальности банковское дело, работала финансовым аналитиком в банке, но с личной жизнью не ладилось, с Олегом они расстались, Вера беспокоилась, что дочь так и останется одна.

– Вера, ты выскочили замуж в восемнадцать лет, а Настя лишь после двадцати пяти встретила мужа. Вы обе счастливы, у вас замечательные мужья. Не паникуй, не нашла Лиза еще свою половинку.

– Да умом понимаю, душа болит, – отвечала Вера, – бабушкой хочу быть, внуков нянчить, – смущенно посмотрела она на Матильду.

– Кто-то бабушкой хочет быть, а я думаю, как бы Антону с Тоней помочь образование получить, поздно я родила деток, – Настя обвела взглядом подруг. – Вот уж точно: каждому свое время!

– Чего тебе волноваться? Тоня-старшая зовет их учиться в Сорбонне, поможет с оплатой, сказала, – Матильда грустно улыбнулась. – Мы даже представить не могли, что за границей можно учиться. Спасибо Тоне – благодаря лекарствам, которые она из Франции привозит, Алешу подняли.

Матильда после свалившихся на нее несчастий сильно сдала, она постарела, похудела, в глазах её была печаль. Даже улыбка не помогала скрыть внутреннюю боль, но она не говорила подругам о проблемах дома, о том, что Хелена впала в маразм и строит из себя барыню: то ей подай, это унеси! На вопрос дочери, почему она не может сделать всё это сама, Хелена высокомерно отвечает, что взрослому сыну та подает, а матери подать ей сам бог велел. Она стала капризничать и оскорблять дочь. Этой болью Матильда не могла поделиться ни с кем, ей было от этого еще тяжелее, она страдала и таяла на глазах.

Алешу нужно отвезти на прием в НИИ травматологии и ортопедии, его раз в три месяца смотрят врачи и оценивают состояние, при необходимости корректируют лечение. Настя приехала помочь Матильде, приехала она раньше назначенного Матильдой времени отъезда к врачу, ей хотелось поговорить с сестрой о её здоровье, Настю беспокоил вид Матильды.

– Сестра моя дорогая, мне совсем не нравится, как ты выглядишь. Чем я могу тебе помочь? Матильдочка, тебе надо подумать о себе.

– Не хотела я говорить тебе, Настя, но, наверное, ты права, не справиться мне одной с этой проблемой, но я не знаю, чем ты можешь помочь, – Матильда грустно смотрела на сестру. – Силы стали внезапно меня покидать. Конечно, по уходу за Алешей много их требуется, но появилась новая проблема, – и она замолчала, раздумывая, говорить или все-таки умолчать об агрессивном поведении Хелены.

Настя напряженно смотрела на Матильду, она почувствовала её сомнения и попыталась ей помочь начать рассказ:

– Мне кажется, тебе надо высказать свою внутреннюю боль. Я понимаю, тебе очень тяжело, но, может, я смогу помочь.

Матильда покачала головой. Начала говорить глухим голосом, волнуясь:

– Ты мне не чужой человек, да и знаешь характер моей матери – вернее, мачехи. Вчера меня внезапно, как не раз уже бывало, силы покинули, лежу, сил нет ни рукой, ни головой шевелить, – она на этом месте скривилась, – что-то новенькое, надо сказать, в самочувствии моем появилось. Потом поплыли мысли печальные на тему, что позитив исчез из жизни и только зло вокруг. В это время входит мать и требует подать обед, смотрит сердитым взглядом, говорит сердитым голосом. Я ей сказала, что не могу сейчас, плохо чувствую себя, и пусть она обедает одна, сама себе обед подаст. Она мне со злобой отвечает, что, мол, дожила, никому не нужна и вообще всё плохо. Я спрашиваю у нее: «А плохо что?» На меня молнией метнулся взгляд, и хрипло прозвучал голос: «Хочу, чтоб всё как раньше было, чтоб мне на стол все блюда подавали, чтоб были разные они, чтоб икра была и лососина». Это она о прошлой жизни вспомнила. Я отвечаю: «Нет средств и сил, мне надо сына поднимать, а ты здорова, можешь всё подать себе сама, тогда, когда ты хочешь и что хочешь, а если чего-то не хватает, можешь в магазин зайти, ведь ты же каждый день гуляешь». Она мне кричит: «Нечего лежать, вставай, движенье – это жизнь, ты обязана мне подавать и разговаривать со мной, я – мать!» Я ей пыталась говорить, что всё взаимно должно быть, в том числе забота, нет силы у меня, и я прошу её меня оставить. Она ушла из комнаты не сразу, еще ругалась и кричала, я же к стенке отвернулась и молчала. Я больше видеть не могу этот взгляд недобрый, слышать этот голос злобный. Так в жизни не должно бы быть, но это есть, а силы нет себя преодолеть, – Матильда замолчала, была она бледная, взгляд потухший.

– Я понимаю тебя, ты не можешь ей отказать, но надо говорить с Богданом и Хелену отселять. Матильда, при таком раскладе тебя надолго не хватит.

– Я звонила Богдану, он сегодня приедет, будем говорить, – и Матильда перевела разговор на Алешу, рассказала, что он переболел вирусной инфекцией, еще очень слабый, а к врачу надо ехать – если пропустят прием, следующий будет нескоро. Разговаривали сестры тихо, чтобы не мешать Алеше, он дремал.

Когда приезжала Настя, Хелена никогда не появлялась ни на кухне, ни в коридоре, не заходила в комнату Матильды. Она считала Настю виновницей конфликтов с дочерью, утверждала, что если бы Матильда не познакомились с Настей, не побывала в Костроме, всё бы было иначе. Раздался требовательный звон колокольчика.

– Вы сменили звонок? – удивилась Настя.

Не успела Матильда ответить, как грозно прозвучало:

– Матильда, почему тебя до сих пор нет? Я тебя, мерзавку, уволю!

Матильда печально улыбнулась:

– Мания величия, не обращай внимания. Это новая роль мамы – королева.

Матильда медленно встала, медленно вышла. У Насти сжалось в груди, такой жалостью от вида сестры повеяло на нее.

– Она маму часто обижает, – тихо сказал Алеша, он открыл глаза и печально смотрел на Настю. – Если бы я мог ходить, отвез бы бабушку на ту квартиру.

Настя ответила, что Хелена жить одна не хочет и Матильде пришлось бы разрываться на два дома, но всё равно надо пытаться это сделать. В этот миг они с Алешей услышали крик Хелены:

– Я просила тебя приготовить судака, а ты бурды наварила, уволю, вон отсюда, мерзавка!

Послышался звон разбитого стекла, снова звон стекла, Настя поняла, что на пол летит посуда, и первая её мысль была бежать на помощь Матильде; с другой стороны, она понимала, что той очень стыдно за разразившийся скандал. При всей нелюбви к Насте, ранее Хелена ничего подобного не устраивала. Насте послышался стон, она посмотрела на Алешу, он обхватил голову руками, закрыл глаза и что-то шептал, всхлипывая. Настю охватил страх: какой же ужас творится в этом доме, если сын так страдает от своей беспомощности и не может помочь матери. Она стремительно поднялась со стула, вышла в коридор. Дверь в комнату Хелены была закрыта, на полу в коридоре лежала Матильда, она была без сознания, Настя попыталась её поднять, но не смогла это сделать – тело Матильды обмякло и стало очень тяжелым. Пытаясь привести сестру в чувство, Настя хлопала её по щекам, брызгала на нее водой, но всё было тщетно. Позвонила в скорую помощь, чтобы приняли вызов, потом постучала в дверь комнаты Хелены. Получила высочайшее соизволение войти. Настя увидела злую и невменяемую женщину – ее глаза метали молнии, ноздри раздувались, в уголках губ выступила пена, она держала в руках хрустальный бокал, готовясь его бросить.

– Хелена Рудольфовна, Матильде плохо, она без сознания, где у вас аптечка? – говорила Настя и понимала, что все её слова летят в вакуум – перед ней полоумная женщина. Она снова вернулась к Матильде, трясла её за плечи, брызгала водой в лицо, хлопала по щекам. Настя уже потеряла надежду вернуть её в чувство, но Матильда открыла глаза и прошептала:

– Прости меня и маму прости, она не знает, что делает, – прикрыла глаза, но была в сознании.

Настя держала Матильду за руки и шептала:

– Всё будет хорошо, всё будет хорошо, сейчас приедут врачи.

– Алеша, Алеша, – едва слышно говорила Матильда. – Настя, – вдруг нормальным голосом сказала она, – я умру, позаботься об Алеше. Он им не нужен, – она замолчала и потяжелела, снова потеряв сознание.

Скорая помощь увезла Матильду в больницу без сознания, трое суток она была в коме и, не приходя в себя, отошла в мир иной.

Настя сопровождала сестру в больницу и почти сутки просидела возле палаты реанимации, не соглашаясь уходить, пока Глеб не увез её силой.

Потерю сестры Настя переживала тяжело, она впала в депрессию, её ничто не интересовало. Глеб пытался отвлечь жену от печальных мыслей, предлагал ей поехать в Кострому к родителям, но она качала головой: «Нет». Антон и Тоня не понимали, что происходит с их мамой, она большую часть дня лежала на диване, молчала, была бледная, на вопросы детей отвечала с опозданием и невпопад. Глеб не знал, как вернуть Настю к жизни, у него самого душевное состояние было тяжелым, а видеть, как гибнет жена, было выше его сил. Однажды он с работы пришел домой раньше обычного времени, дети были в школе, Настя сидела на диване, обхватив колени руками, она была похожа на маленькую девочку, которую кто-то обидел. Глеб сел рядом с ней, прижал к себе, она не шелохнулась, он прошептал:

– Моя родная, я люблю тебя, наши дети любят тебя, нам плохо от того, что плохо тебе.

Настя подняла глаза, в них боль и тоска, тусклым голосом спросила:

– Глеб, почему на нас так много горя свалилось, за что к нам в дом пришла беда? – она замолчала.

Глеб нежно погладил её руку, взял в свою и поцеловал ладонь.

– В жизни каждого человека есть потери. Они неизбежны, люди не бессмертны.

– Ты хочешь сказать, что человек родился и сделал первый вздох навстречу смерти. Да, никому не дано знать, сколько будет вдохов – в этом мудрость бытия. Родился и живи счастливо – это Бога дар! – она сделала ударение на словах «живи счастливо – это Бога дар!»

Глеб заворожено смотрел на Настю, он обрадовался, что она заговорила, он боялся того, о чём она говорила, но остановить даже не пытался – пусть выговорится, отпустит боль и страдания. А она продолжала:

– Человек стремится как можно больше боли пережить, жизнь превратив порой в кошмар – свою, и близких, и родных, и множества других людей, он руку помощи жестоко отвергает, обижает, злобою терзая того, кто готов ему помочь! Отвергнутый страдает, сердце разрывая, мучаясь душой, не выдержав страданий, уходит в мир иной. Так часто в семьях происходит, что нормой жизни стало. Так все живут, мы часто слышим. Да не согласна я с такой трактовкой жизни нашей! Верю: любовь сильней жестокости и злобы! Только понимают люди это, когда расстались навсегда, а некоторые не понимают никогда! – в её глазах блеснул огонек.

«Огонек жизни, – подумал Глеб, и у него отлегло от души: – Настя вернулась».

Она посмотрела на Глеба и печально продолжила:

– Матильда была светлым человеком, она очень много в жизни страдала. Я верю, что она попала в рай. Я одного не понимаю: почему она так рано ушла? Мы совсем недавно нашли Тоню, верили в чудо и были счастливы, а внезапно потеряли Сашу и Матильду. Почему?! – Настя зарыдала, плакала навзрыд, слезы текли по ее лицу, а Глеб вытирал их и шептал:

– Плачь, плачь, пусть боль твоя уходит со слезами.

Проплакалась Настя, затихла, положила голову ему на грудь:

– Спасибо тебе за понимание. Я уйду из университета. Не могу идти в аудиторию, рассказывать об истории, видеть людей и говорить как ни в чём не бывало об обычных и простых делах. Знаю, не права. Но должно пройти время, оно лечит, но медленно лечит. Скоро каникулы, мы с детьми уедем в Кострому, – она говорила спокойным голосом, и Глеб понял, решение жены не спонтанное, она его обдумала и приняла для себя как единственно верное.

– Правильные оба решения. Поддерживаю. Настя, попробуй рисовать, в Костроме много живописных мест, природа – лекарь. А общение с ней через рисование – это лучший лекарь.

– Я подумаю, – ответила она.

XXXVIII

Антония получила письмо от Насти. Удивилась тому, что оно пришло обычной почтой, ведь они давно переписываются в электронном виде – удобно, быстро. Открыла конверт, начала читать, и с первых строк на нее дохнуло безысходностью. Настя писала:

«Здравствуй, Тоня, милая сестра! С известием печальным я – Матильда нас оставила, внезапно в мир иной ушла, а могла бы жить. Её душа покой искала, она устала от тягот и печалей. Матильда перед уходом меня просила позаботиться об Алеше, я тебе раньше писала, что в его лечении наступил прогресс, он начал понемногу самостоятельно ходить, но еще не в состоянии обслуживать себя. После похорон Матильды Хелена не пустила меня в квартиру, не давала видеться с Алешей, но он ей не нужен, заботиться о нем она не будет. Мне пришлось обратиться в социальную службу, лишь после этого я и Глеб встретились с Алешей. Он был в плохом состоянии, у него нервное расстройство, удалось решить вопрос с его госпитализацией, врачи говорят, что это последствия психологической травмы, потребуется время, чтобы он восстановился, при этом врач сказал: «Если он сам того захочет». Сложная структура – психика человека. Хелена наняла юристов и хочет признать Алешу недееспособным, оправить в клинику для душевнобольных и оставить за собой квартиру. Не перестаю удивляться её жестокости и авантюризму, она ведь уже один раз осталась без квартиры, связавшись с аферистом в Киеве. Глеб сказал, что сделает всё, чтобы затея Хелены рухнула. Тоня, я не понимаю, почему она так себя ведет и почему она мстит Матильде – а как иначе назвать её поступки? Прости меня, дорогая сестра, что свалила на тебя столько негативной информации. Хотя вы с Матильдой встретились не так давно, она знала о тебе много лет до вашей встречи и любила тебя. Светлая память нашей с тобой дорогой сестре.

Я с детьми еду в Кострому, хочу побыть на природе, на просторы Волги посмотреть.

С любовью, Настя».

Настя умолчала в письме сестре, что и сама пережила сильнейшую депрессию.

Тоня прочла письмо и долго, бесконечно долго сидела с закрытыми глазами. Мелькали картинки встреч с Матильдой, при первой из них – удивление, когда увидела ее, похожую на саму себя; восторг при последующих встречах – Матильда, жизнерадостная и оптимистичная, никогда не давала повода подумать, что в её жизни есть печаль или что-то плохое. Тоню несколько удивило, когда на вопрос о её родителях Матильда сказала, что папа умер давно, мама живет в Киеве, у нее всё хорошо, и перевела разговор на другую тему – о муже и сыне, обоих мужчин она боготворила, без них не мыслила свой жизни. Говорила о них всегда с нежностью в голосе, с любовью во взгляде. Она много и вдохновенно рассказывала о своей работе в Эрмитаже. Тоня любила живопись, но после общения с Матильдой буквально заболела искусством, при каждом своем приезде в Санкт-Петербург была в Эрмитаже, а Матильда шутила: «Чтобы посмотреть всё, что там есть, потребуется три года жизни непрерывного просмотра». «Светлый человек моя сестра, – думала Тоня, – как мало нам было отпущено с ней для счастья…»

В ответном письме Тоня писала, что она потрясена и скорбит о безвременной кончине Матильды, просила Настю беречь себя – она необходима своим детям, Глебу, и родителям, и Алеше, обещала всячески способствовать его выздоровлению и настоятельно просила Настю подготовить свои рисунки – есть договоренность со специалистом, чтобы их посмотреть. Закончила письмо Тоня пожеланием Насте поймать вдохновение жизни, самое главное из всех, оно помогает человеку пережить все сложности его жизненного пути. Отправила Тоня письмо также почтой, а через пару дней позвонила в Кострому. Они долго говорили с Настей, и Тоне показалось, что она смогла помочь сестре уменьшить боль утраты.

XXXIX

Настя с детьми жила у родителей уже несколько дней, свой неожиданный приезд объяснила желанием отдохнуть – очень напряженный был год, она не оставила мысль защитить докторскую диссертацию, сменила её тему, много занималась научной работой, писала статьи, выпустила монографию. «Устала», – так сказала дочь, и этому поверили родители. Антон и Тоня скучали по дому и отцу, и Полина Прокофьевна говорила, что современные дети взрослеют быстрее, дедушки и бабушки для них уже не значат так много, как было во времена её детства.

– В те времена, Поля, всё было проще, дедушки и бабушки жили с внуками, – пояснял Тимофей Игнатович. – Семьи были большие, все жили в одном доме. Урбанизация изменила не только образ жизни и его ритм, она изменила менталитет людей. У нас теперь модное иностранное слово появилось – менталитет, – сказал он с сарказмом, – а почему бы не говорить на родном языке – мышление? Глобализация, интеграция – красиво звучит, но плохо кончится, потому что приведет к иностранизации страны.

– Что-то ты раскипятился, – улыбнулась Полина Прокофьевна и обратилась к Насте: – Не принимает отец новомодные введения, сердится, что русский язык вытесняется всякой иностранной тарабарщиной. В стране за последние годы много чего происходит не понятного простому человеку, таким как мы.

– А меня больше волнует вопрос «Почему люди мстят?» – Настя задумчиво смотрела на родителей. – Вы учителя, всю жизнь несете знания, обучая детей доброму и светлому. Почему же, когда ребенок становится взрослым, он часто превращается в коварное, злобное существо, и ничто его не останавливает от подлых действий?

– Не согласен я с тобой, дочь. Это слишком грубое обобщение. В детях бывают очень рано видны их наклонности, в том числе к садизму. Школа сегодня не занимается воспитанием, как было в советское время, а в семьях зачастую нет возможности заниматься воспитанием: родители работают, пытаясь выжить в сложной ситуации, дети предоставлены сами себе.

– Вы у меня замечательные родители, я жила в любви, но после всего случившегося с моими близкими – с вами, когда похитили Тоню, с ней самой, с Юрой, Сашей, Алешей, Матильдой, нашим другом Ильей – я готова мстить их обидчикам!

– Мстить? Ты, Настя, готова мстить? – голос Тимофея Игнатовича дрогнул, и сильный духом мужчина закрыл глаза и замахал головой, будто отгоняя надоедливую муху.

– Мстить!!!

– Лучше простить. Месть разрушает того, кто питает ее, – тихим голосом говорила Полина и печально смотрела на дочь. – Настенька, подлые люди были всегда и будут всегда. Нельзя им уподобляться, наказание должно быть неотвратимым за преступление, но я против самосуда. История подтверждает: самосуд никогда не приводил к справедливости, он множил горе и беды.

– Простить нельзя мстить. Каждый сам решает, где должна стоять запятая, – Тимофей поддержал жену. – Дочь, потери близких и несчастья с дорогими нам людьми, выпавшие на наши семьи, тяжелые, но они учат нас состраданию и вере в то, что добро всё равно побеждает. Наша вера, любовь и надежда помогли выздороветь Юре, найти Тоню. Без веры жить трудно, без любви страшно, без надежды жизни нет.

Мы знаем, что наказание за свои злодеяния получили Зина и её муж. Верь, что возмездие правосудия настигнет убийцу вашего друга, а Хелена и так уже наказана самой жизнью – она одна и никому не нужна.

– Вы мудрые, вы правы, – Настя вытерла набежавшие слезы, по-детски размазывая их рукой и улыбаясь страдальческой улыбкой.

Полина Прокофьевна подошла к дочери, обняла её и прошептала:

– Нас многому научила жизнь, она же давала силы жить.

– Спасибо вам, мои дорогие. Меня многие годы волнует вопрос: человек – он личность или же нет? Волнуют мотивы его поступков, его желания, чувства, эмоции, что в основу мотивов легли. Мне хочется знать, почему одни люди, при всех неурядицах жизни, добры, а другие, имея достаток и власть, жестокие сердцем и злые, несут они миру низкие чувства, всё разрушают и в прах превращают? Вы мне помогли на него ответить. Спасибо, – Настя обняла родителей, – мы с детьми поедем домой, у меня еще много несделанных дел.

Вернулась домой прежняя Настя – энергичная, доброжелательная и рассудительная, спокойная. Только грустинка в глазах и редкая улыбка говорили Глебу, что боль не ушла из её сердца совсем, она просто затихла. Он радовался, что Насте удалось преодолеть себя и не впасть беспросветность уныния.

– Тебе официальное письмо пришло из Парижа, с печатями и марками, – он улыбнулся, – открой быстрее, я от нетерпения сгораю, куда тебя зовут?

В письме на красивой плотной бумаге было официальное уведомление, что картинная галерея готова организовать выставку рисунков Анастасии Дубровской и предлагает обсудить условия, главный распорядитель приглашает её в Париж.

Настя читала письмо, а Глеб, сгорая от любопытства, заглядывал ей через плечо:

– Ну, переводи скорее, что там написано, Настя!

– У тебя родственница парижанка, сам должен уже выучить язык, – весело сказала Настя и рассказала содержание письма.

XL

Настя вернулась из Парижа, выставка прошла успешно, официальные критики и публика высоко оценили творчество художницы, писали о новом чуде, об умении передать в портрете внутреннее состояние и красоту человека. Ей поступило несколько заказов на написание портретов. Настя была счастлива и радовалась жизни, а Тоня ставила новые цели перед сестрой:

– Ищи в Санкт-Петербурге помещение, пригодное для студии. Оно должно быть в хорошем месте, просторное и светлое. Художник, как и обычный человек, оценивается по одежке, то есть по своей студии. И не расплескивайся на эмоции, трепетно общайся со своим вдохновением.

– На первый взгляд, ты железная мадам, а при близком общении ты глубоко верующая в чудо и вдохновение. Спасибо тебе, дорогая моя сестра, за поддержку.

– К моему приезду, а буду я в Питере через два месяца, помещение должно быть найдено! Мой Дом французской моды готовится к открытию, на торжестве я буду сама и хочу решить вопрос по студии для тебя.

Настя нашла помещение, договорилась о подписании договора и ждала Тоню. А для встречи с вдохновением она приехала в Плёс, в загородный дом к своей подруге Марии Румянцевой, в девичестве Черноскутовой – Машеньке, как ласково она её звала. Маша – человек с открытым сердцем к людям, она сама любовь, все, с кем ей приходится общаться, отмечают это главное свойство её характера – быть внимательной и ласковой к людям, даже не знакомым ей, с любовью к ним делать всё, чем она занимается. Когда ей говорят об этом, она улыбается и отмахивается:

– Вам кажется! Я такая, как все!

Вчера они проговорили допоздна, спать легли далеко за полночь: много интересных тем обсудили, многое ещё хотелось обсудить, но время бежало быстро, а силы уже не те, что были в молодости. Настя первая сдалась:

– Машенька, я приехала к тебе надолго, давай спать, мы будем еще много дней и вечеров говорить и говорить.

Заснула она сразу и спала хорошо. Разбудил её голос подруги:

– Настя, ты не спишь?

Настя, улыбаясь и не открывая после сна глаза, тихо говорит:

– Доброе утро, Машенька! Не сплю, но очень хочется понежиться в постельке.

– Не получится понежиться, вставай, – Маша, смеясь, вешает на спинку стула около дивана, на котором спала Настя, тонкий махровый халат, – надевай и выходи, соня! Уже десять часов утра!

– Почему такая спешка? Имею право на отдыхе поваляться.

– Заехал Юра. У него совсем немного времени. Я сказала, что ты гостишь у меня, он просит тебя выйти.

– Машенька, как выйти? Мне надо себя после сна привести в порядок…

– Настя, ты о чём? Красоту ничем не испортишь, даже сном. Вы с Юрой как брат с сестрой, как будто он тебя без косметики ни разу не видел, – Маша весело глядит на Настю и протягивает ей руку: – Давай я помогу тебе выползти из-под одеяла.

– Сама справлюсь.

Настя откинула одеяло, встала, потянулась, набросила на себя халат и, шагнув к зеркалу, поправила волосы, завязала пояс на халате, улыбнулась отражению:

– Так я еще к мужчине не выходила. Всё когда-то бывает в первый раз.

Распахнув дверь в гостиную, встала на пороге, взмахнула ресницами и кокетливо опустила глаза к полу, улыбнулась кроткой улыбкой:

– Доброе утро!

– Боже мой, как в тридцать лет! Настя, время тебя совсем не изменило! – удивленно и восторженно говорит Юра, не сводя с Насти глаз.

– Юра, ты такой же галантный, как и тридцать лет назад! – Настя звонко засмеялась. – Льстишь, но очень приятно! Мне шестьдесят, а я радуюсь как девчонка!

Юрий взял её руки в свои, ласково пожал:

– Сколько же лет мы не виделись с тобой?

– Спроси у сестры, сколько лет она замужем за Ваней, и это будет равно количеству лет, которые мы с тобой не встречались.

Настя аккуратно освободила свои руки из рук Юры и села в кресло, он сел напротив нее, молчал, глядел ей в лицо и наконец сказал:

– Не могу поверить тому, что вижу. Как тебе удалось остаться молодой? Модная пластика? – он качал головой, его глаза улыбались, и в них мелькали весёлые искорки.

– Нет, Юра, пластикой не увлекаюсь. Красоту женщины хранит большая любовь. Я счастливая женщина – меня любили и любят, я любила и люблю. Любовь всегда со мной.

– Маша мне рассказывала об Илье. Я знаю, что его нет с нами. Скажи, нашли тех, кто это сделал?

– Мне ничего не известно. В интересах следствия не разглашается информация, но я знаю, что вновь работала группа следователей, вновь вызывали на допросы. Предупредили, чтобы не говорила об этом. Сейчас говорю, потому что этот новый следственный запал был два года назад. Ничего нового. Ты знаешь, что убийца Ильи был застрелен на месте, а заказчики, видимо, высоко сидят, далеко глядят, и их трогать нельзя. Надеюсь, пока нельзя трогать, – Настя говорила с горечью в голосе и, закончив фразу, заморгала глазами, пряча набежавшую слезу.

– А вы с мужем сами (сейчас ведь модно вести всякие расследования) никого не привлекали?

– Сразу после этих событий Глеб занялся частным сыском, но люди из органов ненавязчиво дали ему понять, чтобы не мешал.

– К сожалению, не всё так быстро решается, как нам хочется, но я согласен с тобой: придёт время – и станет известно, кому помешал Илья, – задумчиво сказал Юра и, улыбнувшись смущенно, спросил: – Ты еще работаешь или уже отдыхаешь?

– Преподавателем не работаю давно, но историю не бросаю, пишу статьи, когда об этом просят популярные или научные журналы. Занимаюсь любимым творчеством – пишу портреты, картины, – Настя с нескрываемым удовольствием говорила о своем занятии, её глаза блестели. – Как ты, твоя семья?

– Работаю и пока не планирую отдыхать. Нужны деньги на лечение жены.

– Что случилось с Яниной?

– Рак молочной железы. Сделали операцию полгода назад. Прогноз благоприятный, но рекомендовали реабилитационный курс лечения пройти в Израиле. Завтра летим с Яниной в Тель-Авив. Ты уж извини, что я тебя из постели вытащил. Мне надо бежать, масса дел перед отъездом, а зная, что ты здесь, не мог не повидать тебя.

– Всё нормально. Я рада была увидеть тебя. Теперь я точно знаю, что годы не всех людей меняют. Я бы узнала тебя, встретив на улице. Ты тот же Юра из моей юности.

Они одновременно встали из кресел. Юра обнял Настю и легонько коснулся губами её щеки:

– До свидания. Надеюсь, мы встретимся вновь раньше, чем через тридцать лет, – и махнул рукой сестре: – Маша, до свидания.

– Янине привет передай от нас с Настей.

Настя помахала ему рукой и сочувственно смотрела вслед, мысленно желая выздоровления Янине.

Маша, проводив брата, пригласила Настю к завтраку.

– По твоему заказу сварила манную кашу, – говорила она, в глазах мелькали хитрые искорки.

– А когда я заказала манную кашу? – испуганно спросила Настя. – Я не люблю манную кашу с детства.

– Перед тем как уснуть, ты мечтательно прошептала, что с удовольствием на завтрак съела бы молочную манную кашу, – Маша весело смеялась. – Я удивилась столь странному желанию, но чего не сделаешь ради любимой подруги. Но есть и приятный сюрприз для тебя: я испекла шарлотку с яблоками, – и она показала на стол, в центре которого красовался румяный пирог, посыпанный сахарной пудрой.

Подруги с удовольствием позавтракали, Настя похвалила и кашу, и пирог. Маша сварила кофе, и они с кофейником и чашками кофе разместились в мягких креслах. Настя маленькими глоточками пила кофе, Маша ласково смотрела на подругу.

– Настя, я думаю о вашей встрече сейчас с Юрой. Он так трогательно держал тебя за руки, и его голос дрогнул, когда вы здоровались, а еще он очень волновался, пока ты не появилась в дверях.

– Я тоже волновалась, Машенька. Мы очень много лет не виделись, всегда как-то тревожно на душе, беспокоит, как сам выглядишь, как тот человек, с которым встречаешься после длительной разлуки… Я рада встрече с Юрой, и мне очень приятно, что и он рад ей.

– А всё равно я жалею, что у вас с моим братом тогда, в молодости, не случилось взаимной любви. Юра тебя любил, – грустно сказала Маша.

– Не случилось, Маша, значит, не судьба мы были с ним друг для друга, – Настя ласково смотрела на подругу. – Не переживай, у Юры замечательная жена. Они вместе живут давно, ты сама рассказывала, что оба счастливы. Не будем ворошить прошлое.

Маша подлила в чашки горячий кофе, и подруги замолчали, каждая задумалась о своем.

…Настя мысленно перенеслась на много лет назад. Она приехала на каникулы домой, это последние её каникулы, следующим летом она окончит университет, и у неё начнётся взрослая жизнь. Кафедра истории древнего мира для выдающихся студентов организовала поездку в Крым. У Крыма тысячелетняя история, и она видна невооруженным глазом в Херсонесе и в пещерных городах, кроме того, Настя побывала в Севастополе на Сапун-горе, у памятника затопленным кораблям, любовалась диорамой Севастопольской битвы. Времени хватило и на морские и солнечные ванны, она с наслаждением купалась в море, нежилась на солнце, загорела как печеный картофель, по её собственному выражению. Вернувшись домой под сильным впечатлением от красоты полуострова и с мечтой побывать там снова, она восторженно делилась своей радостью с родными.

Вечером того же дня позвонила Маша, она уже два года как жила в Плёсе, там же работала в школе учителем. Пригласила к себе в гости Настю и сообщила, что к ней приехал брат на несколько дней, у него предложение выехать на остров с ночевкой, наловить рыбы, сварить уху, запечь картофель в золе – окунуться в детство, так сказать. Настя разволновалась, ей хотелось встретиться с Юрой, но что-то её пугало. В последний свой приезд в Ленинград на майские праздники он внёс в их дружеские отношения недомолвку.

– Настя, Настя, ты почему молчишь? – слышит она взволнованный голос подруги. – Ты не можешь к нам приехать?

– Прости, Маша, как-то неожиданно твоё приглашение, вот и растерялась, да и не знаю я, отпустят ли меня родители плыть на остров.

– Настя, ты же взрослая девушка, без пяти минут самостоятельный человек, – увещевала Маша, – ну не говори ты родителям об острове, совсем не обязательно родителям знать о каждом шаге взрослых детей, им же спокойней от этого только.

– Хорошо, я поговорю с мамой и папой и позже вечером тебе перезвоню.

– А может, мне поговорить с ними и попросить разрешения отпустить тебя ко мне? – сказала с улыбкой Маша.

– Машенька, сама себе противоречишь: только что убеждала меня, что я взрослая, а теперь собралась хлопотать за меня, как будто я малое дитя. Сама всё решу. Жди.

– Настя, Юра очень надеется, что ты приедешь. Мне показалось, – тихо сказала Маша, услышав, как Настя вздохнула в трубку.

Родители Настю отпустили к Маше. Полина вздохнула, когда Настя попросила разрешения съездить на три дня к Маше, и сказала:

– Тима, выросла наша дочь, у неё появились свои интересы. Я не против поездки к Маше, Машенька очень хороший человек, её хвалят и как учителя, несмотря, что молодой специалист, на районном совещании педагогов отметили нынче. Но Настя только что вернулась из Крыма, ещё не отдохнула от дороги.

– Настя, ты сама хочешь поехать к Маше? – спросил отец.

Настя несколько оторопела от такого неожиданного вопроса отца, но быстро ответила, что да, она очень хочет увидеться с Машей.

– Всё остальное, мать, не имеет значения, устала она с дороги или нет, – улыбнулся Тимофей, – пока молода, пусть ездит в гости к друзьям, в походы и исторические маршруты. Пройдёт совсем немного времени – и быт, а потом здоровье, плохое настроение и прочее и прочее заставит всё чаще отказываться от предложения пойти-поехать куда-либо. Поезжай, Настя, к подруге, получи положительные эмоции и с нами ими поделись.

– Вы самые лучшие и мудрые родители на свете, – Настя подошла к родителям, обняла их обоих, – я вас очень сильно люблю.

На пристани в Плёсе Настю встречал Юра, в руках у него был букет полевых ромашек. Отдавая ей цветы, он смутился, сказал, что других не было.

– А мне нравятся ромашки, – засмеялась Настя, – на них можно погадать, – помолчала и, весело глядя на него, сказала: – О, не буду, вдруг ответ разочарует.

Они поднимались вверх по ступенькам, Юра придерживал Настю за руку, предупреждал, чтобы была осторожна, он был ласков и трогательно заботлив, но глаза всё время отводил в сторону от Насти. Её и смущало, и удивляло это, но она делала вид, что не заметила его смущения, попросила рассказать, как у него идут дела на работе, удалось ли уладить конфликт с мастером участка, который был весной. Юра, как ей показалось, облегченно вздохнул и начал вдохновенно говорить о производственных делах, поблагодарил за то, что она помнит о том, что было весной. Юра говорил, а Настя, глядя вокруг себя и любуясь красотой природы, вспомнила, как несколько лет назад с этой горы упала Матильда. Она остановилась и сверху посмотрела вниз – крутой спуск. Заметив, что Настя остановилась, Юра тоже замедлил шаг.

– Красота необыкновенная, – Настя вздохнула, – но несколько лет назад с этой горки упала Матильда, сломала ногу. Саша Баратынский ей оказывал первую помощь, – засмеялась и продолжила: – Может быть, не упади тогда Матильда, они бы и не поженились. Никогда не знаешь, что будет той искоркой, от которой зажжётся пламя. Пламя любви.

– Сколько тайн и романтических историй хранит Плёс, нам и неведомо, – улыбнулся ей в ответ Юра.

Машенька хлопотала у стола, когда Настя и Юра вошли в комнату. Подруги обнялись, и хозяйка пригласила всех к столу, для Насти сказала:

– Сейчас пообедаем и будем собираться в поездку. У нас уже всё готово. Юра взял в аренду лодку, мы должны в пятнадцать часов отплыть.

Плыли по реке, любовались окрестностями, Настя, как всегда в таких случаях, вдохновенно рисовала, но попросила друзей ей не мешать и не заглядывать в листочки, пока она не будет готова показать сама. Время от времени она отвлекалась от рисования и смотрела на реку; вода, казалось, бежала вслед за лодкой. Настя, часто бывая на Волге, давно заметила, что цвет воды и скорость её движения отражают её личное настроение, в этот раз вода была прозрачная с золотистыми бликами, которые мигали, как диодные лампочки на ёлочной гирлянде. Она завороженно смотрела на блики и мысленно оказалась на берегу Финского залива: она рисует, в стороне сидит молчаливый Илья. Солнечные блики на воде то сближаются, то отдаляются друг от друга, она завороженно смотрит на них и перестаёт рисовать, вдруг слышит тихое: «Божественно». Оглядывается на голос и видит лицо Ильи, оно как будто принадлежит совсем другому человеку, не тому Илье, который вместе со всеми приехал на отдых, это взрослый и очень мудрый человек, и она изумленно произносит: «Наваждение». В этот миг картинка растворилась, а Настя слышит, как Маша говорит Юре: «Настя сейчас где-то далеко от нас, она что-то видит».

Настя очнулась от грёзы, улыбнулась:

– Наверное, я теперь понимаю, как людей в омут затягивает. Странно на меня действует движущаяся вода, через несколько минут смотрения на неё у меня, как у Алёнушки в сказке, картинка появляется, – и она помолчала. – Пока одна и та же: неузнаваемо изменившееся лицо человека – от обычного до одухотворенного. Это я сейчас знаю, что так выглядит одухотворенное лицо, а когда увидела первый раз, даже испугалась, – она смущенно улыбнулась.

– Настя, ты меня всё больше восхищаешь, – Маша восторженно смотрела на подругу, – такое возможно только с творческими людьми. Твоя способность концентрации на теме, мне кажется, поможет тебе сделать открытие в истории.

– Девочки, готовимся, – прервал хвалебную речь сестры Юра, – будем причаливать к берегу. На остров не поплывём, далеко, да и опасно может быть. Я знаю здесь одно чудесное место, где можно поставить палатку и разжечь костёр и где хороший клёв. Настя, ты рыбу на удочку ловила когда-нибудь?

– Нет, и даже не видела вживую, как это делается, – ответила Настя, обрадовавшаяся смене разговора.

Наловили рыбы, несколько рыбешек подловила Настя, «Увлекательный процесс!» – так отозвалась она о рыбалке; сварили ухи и с неописуемым восторгом её выпили – жидковата была; посидели у костра, много интересных тем обсудили, Юра веселил девушек и шутками, и анекдотами, а в завершение предложил спеть перед сном. Пели слаженно, над Волгой плыла тихая душевная русская песня, и разливалось тепло в груди Насти, туманились её глаза, и вновь ей привиделось лицо Ильи, она тряхнула головой, отгоняя наваждение. «Интересно, почему он мне вспоминается в последнее время так часто? Мы же с ним не виделись два года, он меня и не помнит, наверное», – она вновь тряхнула головой.

– Настя, ты чего мотаешь головой, устала? – спросил Юра.

– Да, спать уже хочется, – неожиданно для себя самой ответила она Юре и направилась к палатке, – спокойной ночи.

Настя уснула быстро, ей снился сон: яркий солнечный день, тепло, она в легком летнем платье стоит перед Исаакиевским собором лицом к фасаду, голова поднята вверх, и она читает надпись «Храм мой храм молитвы наречется». Слышится голос, зовущий её, она поворачивает голову и видит: от памятника императору Николаю I к ней идет человек с седой головой и длинной седой бородой, он подходит к ней и ласково говорит: «Как долго я шёл к тебе. Но дошёл, больше я никогда тебя не потеряю», – и протягивает к Насте руки. Она отступает от старика назад, а он улыбается и стягивает с головы парик, с лица бороду: «Испугалась, а зря!» – и смеётся. Перед Настей стоит Илья. Она улыбается, протягивает ему руки, они обнимаются, он крепко прижимает её к себе и ласково губами касается щеки… и Настя открывает глаза. Рядом с ней лежит Юра, он обнял её и прижал к себе, лежит тихо, кажется, не дышит. Настя пошевелилась, попыталась убрать его руку, он чуть отстранился от неё, а потом снова прижался к ней и рукой провёл по груди. От прикосновения к её груди руки Юры у неё напряглись соски, а внизу живота будто потянули, а потом отпустили невидимую струнку, струнка завибрировала, и разлилась приятная истома по телу. Испугавшись этих неведомых ей ранее ощущений, она резко отодвинулась от Юры, но свободного места было мало и они всё равно лежали рядом. Чтобы не шуметь и не разбудить Машу, она замерла и боялась шелохнуться, спиной повернувшись к Юре. Юра придвинулся к ней и ласково коснулся шеи губами, и новое потрясение испытала Настя: что-то твердое прикоснулось к её бёдрам, она пытается отодвинуться, но упёрлась в стену палатки, а Юра целует ей шею и шепчет: «Я люблю тебя, давно люблю тебя». Настя отталкивает его руки и выбирается из палатки. Прохладой веет от реки, небо светлеет, скоро рассвет. Она обхватила себя за плечи, подняла голову вверх и смотрела на поблекшие звезды, ей было холодно, по лицу текли слёзы, она тряслась от утренней прохлады и обиды на Юру и на себя. Её испугало, как тело откликнулось на ласку Юры, оно её предало – так назвала Настя свои физические ощущения, когда Юра её целовал и обнимал. Обиделась на Юру, что он ни разу не сказал ей о своих чувствах, полез с ласками в то время, когда она спала и была беззащитна! «Нельзя так вести себя с девушкой, которую любишь», – она мысленно посылала ему упрёк. Через некоторое время рядом с ней встал Юра, укрыл её своей курткой и тихо сказал: «Прости меня, Настя. Я всё испортил, но я сказал тебе правду – я тебя давно люблю, – голос его дрогнул, но он совладел с собой и продолжил: – Всё в твоих руках, захочешь мне поверить – продолжим наши отношения, не захочешь – я тебя пойму». Стоял рядом и молчал. Молчала и Настя. Она не знала, что ответить Юре: он ей нравился как человек, с ним было интересно общаться, он знал историю и литературу, мог интересно обосновать своё мнение о событии или произведении, его рассуждения и ей иногда давали подсказку. Но как мужчина он её не волновал, она его воспринимала всего лишь другом, тем более ей непонятна реакция её тела! Она ещё не знала, что мужчина и женщина могут дружить, но только тогда, когда у них нет друг к другу сексуального влечения, секс и дружба рядом не уживаются, но каким-то шестым чувством поняла: сейчас она теряет друга, но нужных слов у неё не было. Юра стоял позади Насти, она чувствовала спиной напряжение, с каким он ждал ответа. Молчание затянулось. Его нарушил он, обнял её: «Прости, я не буду тебе досаждать своей любовью», – развернулся и ушёл к воде. Настя смотрела ему вслед и плакала.

– А почему вы не спите, ещё же очень рано? – и сонная Маша появляется из палатки.

– Рассвет встречаем, – тихо ответила Настя.

После завтрака они засобирались возвращаться в город, беседы не получалось, Настя была грустная и задумчивая, отговаривалась, что не привыкла спать на земле, она не туристка, поэтому не выспалась, оттого и хмурая; Юра пытался шутить, но отклика не получал, а Маша как-то странно поглядывала на них и однажды тихо произнесла:

– Какая кошка между ними пробежала, и что я проспала? – но слова повисли в воздухе.

…Из задумчивости Настю вывел звонок мобильного телефона, она посмотрела, кто звонит, увидела номер Веры и улыбнулась Маше:

– Верочка звонит. Алло, Вера! Здравствуй, дорогая! Почему ты потеряла меня? Я же тебе в Ватсап писала, что еду на отдых к Машеньке. (В это время Маша шепчет: «Передай от меня привет!») Привет тебе от Маши! Всё хорошо, отдыхаю, душой и телом, Машенька меня откармливает вкусняшками: вчера был судак на пару, сегодня яблочная шарлотка, а на вечер у нас вареники с вишней. Не смейся, ты же знаешь, здоровья нет, чтобы есть фуа-гра и прочие изысканные кушанья, всему своё время, оно было и прошло, да, я забыла про манную кашу, вкусную необыкновенно! – Настя заливисто смеялась и рукой махала Маше: мол, подойди, – Маша, возьми трубку, Вера хочет с тобой поговорить.

Включив громкую связь, радостно и весело общались подруги, смех заполнял комнату, и, не зная, сколько им лет и сколько лет они дружат, никогда не поверишь, что разговаривают взрослые, умудренные жизнью женщины.

– Настя, мы с Богданом ждем тебя, приезжай! – закончила разговор Вера и отключилась от связи.

Маша удивленно смотрела на Настю:

– Не поняла, когда ты должна к ним приехать? Прямо от меня, что ли?

– Не паникуй, моя дорогая Машенька, это приглашение на Новый год!

– Так до Нового года еще почти полгода.

– Вера всё планирует заранее. У меня предложение: давай съездим с тобой в лес за грибами.

– Ты же не знаешь грибы и леса боишься, – обескураженно смотрела Маша на подругу.

– Грибов не знаю, одна в лесу боюсь, но не это важно, важна сама поездка на природу, в лес, а не в парк! Грибы – это повод, но, может, мне повезёт, и я что-нибудь найду. Мне вдохновение хочется поймать, у меня есть идея картины, а вдохновение меня забыло, – она смущенно глядела на Машу. – Придумай маршрут, ты же здесь всё знаешь.

Поездка в лес была необыкновенная, так Настя говорила Маше, неважно, что там не было грибов, там она встретилась с вдохновением, оно ей сказало: «Твори!» Настя умолчала о самом чуде – как она встретилась с вдохновением – и о том, что она знает, как оно выглядит!

Маша и Настя приплыли на теплоходе к острову, на который они, когда были молодые, с Юрой на лодке не доплыли. Стоянка на острове – два часа. Пассажиры, любители отдыха на природе, быстро разбрелись по острову, кто-то скрылся в лесу, кто-то остался на берегу и устроился под зонтом, самые смелые шагнули в волжскую воду. Маша и Настя пошли в лес, они шли медленно, смотрели по сторонам, тихонечко переговариваясь и восторгаясь красотой леса. День был солнечный, лучи солнца пробивались сквозь листву, разлагались на спектр и искрами рассыпались вокруг. В какой-то момент Настя заметила, что Маши рядом нет, она осмотрелась – подруги не видно. Но звать её она не стала, и ни тогда, ни позже не могла объяснить, почему она не искала Машу. Увидела себя как будто со стороны: стоит одна, смотрит вверх на россыпь ярких искр солнечного света, улыбается и протягивает к лучам руки с открытыми ладонями, лучи касаются ладоней и не исчезают, танцуют на них. Настя смотрит на свои ладони, потом поднимает глаза вверх, и перед её внутренним взором (она точно помнит, что реально не видела изображения) появляется лицо Ильи, его глаза, он смотрит на нее необыкновенным взглядом, тем самым, который она увидела у него впервые на берегу Финского залива. Настя вздрогнула, и видение исчезло, и в тот же миг она, опять же мысленно, увидела картину, которая у нее не получалась, руки её начали писать на невидимом холсте невидимыми красками, она затаила дыхание и продолжала творить то, что никто не видел. Уже заканчивала, осталось совсем чуть-чуть дописать, и она слышит голос Маши:

– Настя, ау, Настя, где ты?

Не прекращая писать невидимую картину, Настя отвечает Маше:

– Я здесь, – и эхом разносится: «десь-сь-сь».

Рядом оказывается Маша, испуганно говорит, что она заблудилась, её будто кто-то в чащу леса завел. Настя изумленно на нее посмотрела, но ничего не ответила, а Маша продолжает:

– А ты так и стоишь на том месте, откуда меня сила какая-то в лес увела.

– Маша, наверное, старые мы стали одни в лес ходить, – наконец улыбнулась Настя, – страхи мерещатся. Пойдем к теплоходу, будем считать, что это лесные нимфы пошутили.

Маша еще некоторое время повздыхала, что правда не стоит в лес без мужчин одним женщинам ходить: натуры впечатлительные, мало ли что покажется…

Вернулись из поездки обе притихшие, Маша вечером с придыханием рассказывала Ивану о том, как она заблудилась в лесу, он подшучивал над ней. А Настя ушла в дальний уголок их участка, поставила мольберт, с которым приехала, холст на нем был уже натянут, на палитре краски, смешала некоторые из них, сделав несколько заготовок разных оттенков, взяла в руки кисть. И случилось чудо – её рукой будто кто-то водил, она легко делала мазки, играючи наносила краски, делая переход от одного тона к другому, на её глазах появлялась картина, и она была живая. Взяв на кисть немного ярко-красной краски, Настя слегка задумалась, а внутренним взором увидела лицо Ильи, он смотрел на нее, во взгляде не было боли, была любовь, Настя улыбнулась и мысленно сказала: «Ты мое вдохновение, спасибо, теперь я знаю, как оно выглядит!» – и услышала тихое:

– Здравствуйте, волшебница.

Оглянулась на голос. Неподалеку стояли Глеб и Маша.

– Гле-е-бу-у-шка-а, – нежно, напевно сказала Настя и сделала шаг навстречу мужу, обняла его, скрестила руки за его спиной, и кисть с красной краской в её руке была как пламя. Маша из ее руки аккуратно вынула кисть, Настя даже не шелохнулась. Она прижалась к мужу и замерла.

– Я за тобой приехал. Мне без тебя плохо, – он держал её крепко в объятиях, они замерли и, казалось, оба не дышали.

– Маша, оставим их одних, – оказавшийся рядом Иван взял за руку жену, и они тихонечко ушли.