Книги

Читать онлайн Carmina бесплатно

Carmina

Лирика (1911–1912)

Книга I.

Обложка, фронтиспис и рисунки Льва Зак.

Carmina

«Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой,
Как бедный нищий, мимо саду
Бредет по знойной мостовой».
Ф. Тютчев.

Посвящение

Скорбь я исчерпал ковшом заповедным и строгим и вылил
В чашу хрустальную влагу, на дно положив мое сердце.
Влага прозрачна была, но под вихрем глухих испытаний
Дрогнула чаша до дна и пропенилась золотом чистым.
Много имен серебристых единственной милой подруги
В сердце лежащем на дне начертала влюбленности длань.
Коршунам хищной молвы не извлечь мое сердце из чаши,
Звонких имен не прочесть, не понять этих жалобных слов.
Ныне подруге несу эту чашу со скорбью и пеной,
С сердцем сокрытым глубоко. Мой неутешительный дар!

Маки в снегу

АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ
ПОСВЯЩАЕТСЯ.

«Скрепы последние, плотник, оканчивай…»

Скрепы последние, плотник, оканчивай,
Руби причал!
Здравствуй, вспененный, могучий, обманчивый,
Высокий вал!
Море дождем беспрерывным исколото…
Как сладок шум!
Много сложил я старинного золота
В глубокий трюм.
Знаю, что в бурю корабль накренится
В морскую пасть,
Мачты застонут, как плачется пленница,
И скрипнет снасть.
Буря сурова; блеснет с побережия
Свет маяка,
Руль мой приученный с силою свежею
Возьмет рука.
Кончится путь. Не довольно ли плаваний?
Морских забот?
В нежный приют успокоенной гавани
Корабль войдет.

Берег

«И видит берег недалекий
И ближе видит свой конец»
М. Лермонтов

Моя душа о боль земную
Со стоном бьется, и сквозь сны
Мне обещает твердь иную
Незримый голос с вышины.

И правлю я во тьме вечерней
Корабль к маяку вдали…
Шипы окровавленных терний
В венок мой демоны вплели.

Пусть в белизне прибрежной пены
Мелькает райская земля,
Но корабельные сирены
Поют о смерти корабля.

Ах! Берег близко… Руки стынут
В прохладной полумгле ночной.
Я знаю: мрачный жребий вынут
Из Книги Голубиной мной.

Ночное развернулось знамя!
Мне не пристать к земной мете!
И демон, трепеща крылами,
Как птица, реет в темноте.

Исчезни!.. В миг, когда усилья
Покинут мертвенную плоть.
Архангелов незримых крылья
Дух вознесут к Тебе, Господь.

Печаль

«Меня печали мрачный гений
Крылами черными накрыл».
А. Пушкин.

Я видел в небе белые воскрылья
И толпы ангелов, Творцу слагавших Стих, –
Но птица траура свои раскрыла крылья,
Погасли в небе белые воскрылья,
И грустно никну – радостный жених.
К чему мольбы? К чему усилья?
Я – тьмы тоскующий жених.

Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся предо мной, лежавшим в забытьи.
Я в небе увидал кровавые зарницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Закрыл на миг все радости мои.
Так закрывают длинные ресницы
Глаза усталые твои.

Но ты – невеста осени певучей –
Словами тихими, как тонкою стрелой,
Метнула в рой воспоминаний жгучий.
Но ты – невеста осени певучей,
Подруга юная, горящая зарей, –
Низвергла скорбный рой летучий
Пред разгоревшейся зарей.

Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся от меня, простертого в пыли.
Я в небе увидал златые колесницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Сокрылся, приоткрыв все радости мои.
Так открывают длинные ресницы
Глаза горящие твои.

«Пред иконой чудотворною…»

Посв. Дмитрию Рему.

Пред иконой чудотворною
Я паду с молитвой вновь:
О, прости рабу покорную,
Охрани мою любовь!
Чтобы милый, светлокудрый
На измученных щеках
Не заметил блеклой пудры –
Я приму его впотьмах.
Будет думать он, что нежной
Девушке любовь дарит,
Вспыхнет страстью неизбежной,
Дерзко на постель склонит.
Платье расстегнуть поленится,
Резко разорвет атлас…
Отчего ж слезою пенится
Зеркало зеленых глаз?
С благодарностью целуя,
Обовьет усталый стан…
«Первый – ты!» – ему скажу я.
Господи! Прости обман!

Одиночество

Я грущу в кабаке за околицей,
И не радует душу вино,
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно.

В полутемной избе низко стелется
Сизым клубом махорки струя.
– Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя!

Из лугов, из лесов густодебреных,
Из далеких жемчужных полей
Покажись мне на крыльях серебряных
Голубых, снеговых лебедей.

Покажись мне безлунной дорогою,
Хоть на миг из тумана явись,
И рукою печальной и строгою
Моих глаз воспаленных коснись!

Неужель одному мне суровую
Перенесть мою горе-судьбу?
Иль залечь одному мне в кедровую,
Благовонную смертью избу?

Никого! Я один за околицей
Упиваюсь тяжелым вином,
Да мятель серебристая колется
И играет разбитым окном.

Мольба

Был чист огонь моих желаний,
И он ли небо оскорбил?
Н. Языков

Ушла печальной, оскорбленной
К своей девической земле,
И в строгости непримиренной
Затеплилась свечой во мгле.
И я побрел душою спящей,
Не пробужденной от тревог,
В окрестный полумрак и в чащи
И в пыль изъезженных дорог.

Срывал цветы я на откосах
И, как лунатик, брел вперед.
Проваливался часто посох
В утробу жадную болот;
Но и в болотах, на трясине,
Глядя в обманчивый рассвет,
Срывал с тоскою цветик синий
Тебе, о милая, в букет.

Я, весь в цветах полузавялых,
Прошел ночную глубину
И дрожью рук моих усталых
В твою вторгаюсь тишину.
Прости былые оскорбленья!
Я весь в цветах; я изнемог!
И жду, благая, примиренья,
Как солнца полевой цветок.

Молчание

Грущу один. Мне тяжело,
Как пчелке потерявшей улей;
Трепещет сердце, как крыло,
Пробитое жестокой пулей.

Смотрю с привычною тоской
В дорогу темную, без краю,
И равнодушною рукой
Стихи чужие разбираю.

И, истомленный, чуть дыша,
Слежу за грозовою тучей…
Переполняется душа,
Не изливаясь в строй созвучий.

Я промолчу. Я жду. Ах, пусть
Умчатся горькие мученья!
Я перелью глухую грусть
В отчетливые песнопенья.

Так в половодие волна
Стремится над землей размытой,
Ее немая глубина
Играет ветреной ракитой, –

Но час отлива наступил:
Река утихшая отхлынет
И муть, и благодатный ил
По побережию раскинет.

Поэт

Когда в уединеньи мирном
Я совершенствую труды
И славословлю пеньем лирным
Чудесный свет твоей звезды,

Душа смиренною отрадой
Переполняется и ждет.
Ободри сердце и обрадуй,
Посевов вожделенный всход!

Приди и пронесись, ненастье,
Дождь благодатный уронив!
Какое ласковое счастье
В волнении созревших нив!

Когда ж осеннею порою
Из городов поток людской
Полузаросшею тропою
В мой вдохновительный покой

Придет, чтоб с жадным восхищеньем
Глядеть на сладостный посей, –
Я отойду и с огорченьем
Прерву ликующий напев.

Как деревенский житель скромный,
Я их восторга не приму:
Я чужд и их волне огромной,
И их ленивому уму.

Когда же потекут шумливо
Они обратно за камыш –
Я пожалею сиротливо
Мою израненную тишь.

Пляска

Сердце вьется, как снежная птица,
Над твоею ночной красотой,
Заснежает мятелью ресницы
И покой ослепляет мечтой.

И в твоем заблиставшем румянце,
Золотая любовь, я открыл,
Что ты хочешь в мучительном танце
С моим сердцем плясать меж могил.

И хоть знаю, что сердце заплачет
В лютых чарах плывущей весны
И мечтательно голову спрячет
В голубые, старинные сны –

Принимаю тебя, опьяненье!
Закрутись, мое сердце, в снегу!
Моя сказка, мятели, томленье
На рассветном, льдяном берегу!

В твоем взоре – два солнца, а груди –
Две звезды, что слепят небосклон.
Соломея! На снежном сосуде
Я несу тебе душу и сон.

Сердце вьется, как белая птица,
Над твоей огневой красотой.
Опрокинула в эти страницы
Ты безумного кубок златой.

Так восстань над моею мятелью,
Захлесни покрывалом цветным,
Золотой путеводной свирелью
Уведи меня к странам своим!

Над рекой

Брожу над осенней рекою,
Шепчу оскорбленно угрозы,
Душа расцветает тоскою
Старинной и яркой, как роза.

Ломаю я куст малорослый,
Стою над провалами ночи,
И слышу знакомые весла
И вижу весенние очи.

И так же слежу за тобою,
Как прежде, в далекие встречи,
И той же горячей мольбою
Пронзаю дрожащие речи.

И режет терновник колючий
Усталые, скорбные руки.
Ты таешь за низкою тучей,
Как прежде, в жестокой разлуке.

И только под песнею струнной
Серебряной, бархатной вьюги
Я вспомню, что – бледный и юный –
Я умер над гробом подруги

И только костями глухими
Стучу в неумершем страданье
Твое серебристое имя,
Твое золотое названье.

Ангелу-Хранителю

«Вижу очи твои изумрудные».
В. Соловьев.

Расплесни свои очи безмерные,
Словно крылья, прозрачные,
Озари мои своды пещерные,
Неуклюжие, мрачные.

Приведи меня, Ангел, к отрадному
Перепутьями горними!
Я прикован ко времени жадному,
Я прирос к нему корнями.

Словно небо, глаза раздвигаются,
Полны гневными тучами.
Наши влажные губы сближаются
Поцелуями жгучими.

Ты изведал, Хранитель, греховное…
Твои очи – да славятся!
Сквозь века твое имя любовное
Поколеньям объявится.

На ногах твоих туфли атласные,
А глаза окровавлены…
Мы – одни, мы – распяты, несчастные,
На распятье оставлены;

Но дотянемся к небу усильями
Мы, тоскою вспоенные,
Ты – Хранитель, – разбитыми крыльями,
Я – рукой раздробленною.

(К неизвестной картине)

II.

На мертвом севере снега
В томительном бреду застыли
И месяц наклонил рога
Над тканью серебристой пыли.

И тишина снегов сладка;
Все те же ночи, звезды те же,
Лишь долетит издалека
Протяжный, тяжкий вой медвежий.

На перекрестке, в блеске звезд.
Однообразный и унылый,
Нагнулся обветшалый крест
Над позабытою могилой.

И на изъеденной плите
С очами красными от горя
Недвижен ангел на кресте,
Встречающий веками зорю.

И за спиною два крыла
Разорваны тоской суровой
И воск девичьего чела
Изборожден, как плоть Христова.

И ангел горестно глядит, –
Забытый ангел на могиле –
Не прогремит ли мрамор плит
Под пеленою снежной пыли

И воскрешенная душа,
Восстав от долгого томленья,
Не колыхнется ли, спеша,
В миг огненного пробужденья?

И ангел в горние огни
Глядит и стынет над дорогой,
Теряя пасмурные дни,
Сосчитанные вьюгой строгой.

И может вьюга занесет
Христом покинутое место,
Лишь, не проснувшись, небосвод,
Здесь прозвенит: «In tomba questa»,

Но ангел не устанет ждать
Сквозь заснеженные ресницы,
Готовый мертвого принять
В свои застывшие десницы.

Уединение

«O, patria! Ti rivedre»
Tancredi

Когда в зловещий час сомнения
Я опьянен земной тоской,
Свой челн к стране Уединения
Я правлю твердою рукой.

Земля! Земля!.. Моей отчизною
Я вновь пленен. Родная тишь!
Но отчего же с укоризною
Ты на пришедшего глядишь?

Тебе был верен я, не знающий
Иных утех, чем грез о том,
Когда приду, изнемогающий,
К тебе я в сумраке ночном.

Из данного мне ожерелия
Я не растратил бирюзы –
Ни в час безумного веселия.
Ни в час настигнувшей грозы.

Смотри: венец твой окровавленный
Из горних, облетевших роз,
Как раб смиренный, но прославленный,
Я на челе опять принес.

Пусть в городах блудницы многие
От ласк моих изнемогли –
О, что тебе слова убогие,
Растерянные мной вдали,

И поцелуи бесконечные,
И сладострастья буйный хмель?
Тебе принес я речи вечные
И дух – увядший иммортель.

О, приюти меня, усталого,
Страны блаженной темнота,
И горстью снега бледноталого
Увлажь иссохшие уста!

Борису Фриденсону

Пеной потока серебряно-пестрого
Мысли кипели твои и мои.
Но совершилось: о выступы острова
Мы раздробились в две тонких струи.

Мы разошлись – и не выбрал истому ты
Сладостных мук в неизвестных путях
Мне предоставил пучины и омуты,
Бури и брызги в крутых берегах.

Сам же потек безмятежной дорогою,
Старым руслом, по песчаному дну,
Камни омыл и, их груди не трогая,
Ты успокоенно катишь волну.

Нет, я не знаю, что будет, что сделаю,
Что совершу, размывая кусты!
Может по-прежнему пеною белою
Не отражу голубой высоты,

Может иссякну, бесследно исчезну я,
Может за островом – там – вдалеке,
Вместе сольемся волною любезною,
Вместе потечь в беспокойной реке.

Ты подойдешь и волной серебристою,
Чистою влагой сверкнешь предо мной,
Я же вольюсь, если только я выстою,
В блеск твоей славы жестокой волной.

В грудь твою ясную красное полымя
Замыслов дерзких, не детских волью.
Вместе сольемся волнами веселыми
Вместе потечь в незнакомом краю.

Молитва

О, Светлый Господи! Десницу
Незримую простри над ней
И на усталые ресницы
Успокоенья сон пролей!

Степь зеленеющую взрыли
Копыта диких табунов
И облаком мертвящей пыли
Задернули цветной покров.

Ее душа, как грудь степная,
Жестокой болью прожжена.
С молитвой к небесам взывая,
Томится, юная, она.

О, Господи! Из отдаленья
Ночные песни прогони
И снег благого всезабвенья
На раны кротко урони!

Под тканью снежносеребристой
Воспрянув, девственная плоть
Молитвой тихой и лучистой
Тебя восхвалит, о, Господь!

«Один в полях среди несжатых нив…»

М. Н. Андреевской.

Один в полях среди несжатых нив,
Слежу меж звезд венец небесных лилий,
Приемлю тихий всплеск незримых крылий,
Из бледных рук фиалки уронив.

О, смерть! Тебя, твой черный плащ развив,
Архангелы на землю уронили.
И я, овеян светом лунной пыли,
Приход твой жду, смиренно-терпелив.

Покорно грудь простором милым дышит,
И синий ветер мой наряд колышет.
Как от шипов, чело Христа в крови –

Моя душа изрыта мукой лютой.
О, смерть! Моя сестра! Благослови
И благостным плащом меня укутай.

Весенний дождь

Пройдя небесные ступени,
Сквозь тучи устремляя бег,
Ты снизошла, как дождь весенний,
Размыть в душе последний снег…

Но ты, мятежная, не знала,
Что изможденный плугом луг
Под белизною покрывала
Таит следы угрюмых мук.

И под весенними словами,
Растаяв, спала пелена.
Но, как поруганное знамя,
Молчит земная тишина.

И лишь в глаза твои с укором
Глядит безмолвье темноты:
Зачем нечаянным позором
Стыдливость оскорбила ты?

Снежный болван

Из снега сделан остов мой.
Я – ледяной болван немой.

Мой грубый, неуклюжий торс
К ногам безжизненным примерз.

Два неморгающих зрачка –
Два бархатистых уголька.

Льдяное сердце в грудь не бьет,
Льдяное сердце – мертвый лед.

Весенний луч… Бегут ручьи,
И руки мертвые мои

Еще беспомощней торчат,
И слезы – льдинки сыплет взгляд.

Весенний день и синева…
Подтаивает голова.

Весенний день лучом вскипел…
Я пошатнулся и осел,

И тяжело упал назад.
И только бархатистый взгляд

Глядит с укором на весну,
Нарушившую тишину.

«Отошла в голубые просторы…»

Отошла в голубые просторы,
В хоровод светлячков и луны…
Умерла, но печальные взоры
Еще полны твоей глубины.

Я собрал, как с полей маргаритки,
Вспоминанья мои, не спеша,
И в жестоком, мучительном свитке
Истомилась больная душа.

И стою в очистительной вьюге,
И в призывах далеких сирен
Слышу голос умершей подруги
И слежу ее траурный трен.

И провижу певучее платье
И опять укрываюсь во тьму
И шепчу оскорбленно проклятья
И шепчу – и не знаю: кому.

Но в узор серебристых томлений
Заплетаю я грезы мои
И из снега, из вьюги осенней
Запевают твои соловьи.

И горят за метельной вуалью
Твои очи, Святая Жена,
И душа золотою печалью,
Как огнем мотылек, сожжена.

Судьба

Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью…
Мой конь стремительно влетел
На мировое бездорожье.
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожали,
И слава юная моя
На перекрестках отставала.

Но муза мчалася со мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою.
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.

И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черемух…
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В еще не знаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.

Облитый светом заревым,
В томленье сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым –
Я подошел к твоим чертогам.

Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.

Огородное чучело

Чья-то рука бесполезно навьючила
На плечи старый, ненужный костюм.
Вот я стою – придорожное чучело –
Чуждый и воли, и бега, и дум.

Вот я стою. Никого я не трогаю,
И отразилась на бляхе звезда.
Мимо несутся стальною дорогою
С горохом, с шумом, свистя, поезда;

Дымною пастью кидают уверенно
Прямо в лицо огневую струю.
Мимо и дальше. И так же растерянно
Я, неподвижный, безвольный, стою.

Так же беспомощно пальцами-палками
Я упираюсь в нетающий мрак.
Дымом, и сажей, и черными галками
В клочья разорван мой старый пиджак.

Жизнь огородная тело измучила,
В сумрак развеяла дух пустота.
Вот я стою – придорожное чучело
В рваном костюме больного шута.

Властелину

В фонарном отсвете алмазном,
С усмешкой тонкой на губах,
Ты устилаешь путь соблазном,
Как елкой на похоронах.

Выглядываешь и таишься
Надь недоверчивой толпой,
Вдруг расплеснешься, расклубишься
И брызгнешь искрой огневой.

Чуть стукнув ресторанной дверью,
Певучим шелком прошуршав,
Ты клонишь бешеные перья,
Вздымаешь огненный рукав.

С улыбкой над моим ненастьем
Ты чашу полную вина
Мне подаешь – и сладострастьем
Смятенная душа полна.

Гробокопатель! Полководец!
Твоих шпионов – легион!
И каждый ключевой колодец
Твоей отравой насыщен.

Ты язвы, блещущие смолью,
Как пули, шлешь в врагов своих
И стискиваешь едкой болью
Суставы пленников нагих.

Прикрытый бредом и любовью,
Как выпушкою вдоль плащей,
Твои знамена пышут кровью
Над страшной гибелью моей.

«Недолго юной красотой…»

Недолго юной красотой
Питался мой простор душевный.
Опять безжалостной судьбой
Я брошен жизни повседневной,

Опять замкнулся круг друзей
Моею жизнью молодою;
Душа в кругу, но мысли в ней
Разнообразной чередою,

Как змеи снежные, спешат,
Торопятся, перегоняют,
Издревле молчаливый взгляд
Мечтою новою вскипает.

И так бессмысленно чужды
Друзей ненужных пересуды,
Как однозвучный плеск воды
В глухие, каменные груды.

Душа созревшая полна
Иным, неведомым виденьем
И наслаждается она
Своим затейливым томленьем.

Так путник, возвратясь домой
Из стран жемчужных, запредельных,
Томится долгою зимой
В порывах ярых, но бесцельных.

И оскорбительно-смешон
Ему – грустящему об юге –
И посеревший небосклон,
И белый танец пьяной вьюги,

И догорающая печь,
На окнах спущенные шторы,
И о давно забытом речь,
И надоедливые споры.

Смерть

Ты подошла ко мне вплотную
И, пристально взглянув в упор,
Вонзила, как струю стальную,
Свой серый взгляд в мой юный взор.

Исторгла огневую душу,
И сладостный покой земной,
На пламенеющую сушу
Метнула ледяной волной.

И, из-под маски мрачно черной
Очами властными горя,
Моих мечтаний челн узорный
Умчала в горние моря.

Но и в прозрении иного,
Вблизи заоблачной реки, –
Еще видны костра земного
Мерцающие огоньки.

Еще твердят земные девы
И радостные женихи
Мои печальные напевы,
Мои тоскливые стихи.

Эдмонд и Дженни

Посв. E. S.

«…звезда, мечтанье.
Как поют твои соловьи!»
А. Блок.

I. Одинокий Эдмонд

Дженни! Ясная! Затепли
Радостью слова твои!
Словно искра в сером пепле
Сердце полное любви.

Тяжко мне рыдать во мраке!
Ах! Сгущается туман…
Словно в желтой ниве маки,
Язвы приоткрытых ран.

Губы губ открытых ищут
И мечта плывет к мечте;
Руки, будто волки, рыщут
В непроглядной темноте.

Исцели мой дух недужный!
Душно… Шелком прошурши
И взметни фонтан жемчужный
Грусти мертвенной души!

Дженни! Дженни! Взгляд затепли!
Что ж умолкли соловьи?
Гаснет искра в сером пепле –
Сердце полное любви.

2. У склепа

Твой старинный замок пуст,
Не дрожат от ног ступени.
Я в тоске срываю с уст
Серебристый возглас: «Дженни!»

Пруд зарос!.. Зеленый пруд!..
Вновь один средь тишины я,
И – увы – не отопрут
Склепа возгласы ночные.

Дженни! Дженни! Я с тобой,
Я с тобой, с моей весною!
Ах! Звездою голубой
Воссияй над тишиною.

Никнут возгласы мои…
Я один! Я не услышан!
И в ответ лишь соловьи
Заливаются средь вишен.

3. Украшение склепа

Строфы стальные креплю я на склепе,
Капает на землю рдяная кровь.
Строфы стальные, как вечные цепи,
Вяжут с умершей живую любовь.

Каждое слово, как в лаву вулкана,
В сердце кипящее кинув, опять
Я извлекать его бережно стану,
Чтобы в строфу золотую вогнать.

Склеп украшается. Низкая дверца,
Окна и стены в наряде стиха.
Капает кровь огневая из сердца
Изнемогающего жениха.

С каплей последней упав на ступени,
Вздох излучив, – я замру навсегда.
Дженни любимая! Нежная Дженни!
О, голубая, ночная звезда!

4. Умирающий Эдмонд

Дуга-радуга светлоузорная,
Путь-дорога к жемчужному раю
Расхлеснись, расплеснись и покорно я
Перейду по тебе, замирая
От восторга, надежды, томления
В ожидании пламенной встречи.
Снова близки мечтанья весенние.
Снова близки и очи, и речи.

Здравствуй, милая, милая, милая!
Соловьиная песнь наслаждений!
Здравствуй, бабочка золотокрылая!
О, невеста небесная – Дженни!
Возношусь среди солнечной пыли я,
Из-за моря навстречу мне зори…
О, цветущая в облаке лилия,
О, жемчужина райского моря!

Петушки на воротах

«Времен минувших небылицы».
А. Пушкин.

Лада

Посв. E. S.

Я живу один в хоромах
Из сквозного хрусталя
И любуюсь из черемух
На луга и на поля.

На двери моей – подковки,
На воротах – петушки,
Золотые гребешки,
Масляны головки.

А в бору да за рекой
Скачет, пляшет леший
И мохнатою рукой
Чешет, старый, плеши.

Ах! Не знать вам всем, не надо,
Что ко мне приходит Лада
По росе, без башмачков,
С горстью полной светлячков!

Не печалюсь, что на зоре
Лада в светлых жемчугах
Уплывает в сине-море
На плывучих лебедях:

Знаю, знаю: в полуночи,
Петухи кричать не станут –
В терем ласково заглянут
Лады радостные очи.

Царевна-Несмеяна

Посв. E. S.

Глянь, Царевна-Несмеяна
Из серебряных палат,
Не царевич чужестранный
Я – простой солдат.

Что мне, что твои палаты
Ясным жемчугом убраты:
Видно в царском терему
Скучно сердцу твоему.
В утро светлое, на зоре
Выйди в поле, на росу
И в серебряное море
Окуни свою косу.

На лугу я тешить стану,
Королевну-Несмеяну,
Грубой, славной прибауткой,
А не княжескою шуткой…
Пусть кишмя-кишит народ
Возле княжеских ворот,
Пусть помучатся князья,
Рассмешу Царевну я!

Улыбнешься, засмеешься,
Смехом-хохотом зальешься…
А в награду мне весной
Станешь милою женой.
То-то будет пир горой!
Посмеемся мы с тобой!

Сказка о лешем и поповой дочке

Лапоть вяжет на проталинке
И свистит, как мальчик маленький;
Сам дороден, волос сед,
Весь взъерошен – чертов дед.

На руках мохнатых – плеши;
Всяк боится – конный, пеший –
Лишь засвищет старый леший.

Ласков он лишь с малым зверем,
С птичкой, птахою лесной,
Их зовет он в гости в терем
Расписной.

А в избушке – в терему
Славно, весело ему:
Там сидит попова дочка,
Гребнем чешет волоса,
В жемчугах ее сорочка,
Брови – будто паруса.

Раз забрел я к ним в избу,
Проклинал тогда судьбу:
Еле от нее ушел,
Еле вышел в чистый дол.

…Ну, а с той поры грущу,
Терем золотой ищу.
Больно девка хороша:
Голос – словно звон в часовне,
Стосковалася душа
По красавице поповне.

Верлиока

Вышел с поля Верлиока,
Одноглазый и высокой,
Об одной большой ноге
В деревянном сапоге;

Длинный нос висит крючком,
Борода торчит клочком,
На затылке пук щетины,
Ус один – да в пол аршина.

Хворостиной подпирается,
Страшной рожей ухмыляется,
Нежится в осеннем холоде,
Жрет малину, травы, желуди,

Коли голубь спит на желобе,
Лопает с охотой голубя.
Чуть кого завидит в ночь,
Не стерпеть ему, невмочь,

Чтоб бока не поломать:
Хочет дружбу показать.
Треплет старого и малого
И тихоню и удалого,

Всех-то должен перетрогать,
Всем пролить на брови деготь.
Забияка, дрянь, шутник,
Верлиока, черт, старик.

Только как-то лег на мох,
Призадумался не весел,
Руки-крюки на бок свесил –
Да со злобы и подох.

Я его-то не видал,
Ну, а дед мой – тот встречал
Хоть не сам, а так – слыхал,
Как он барина задрал.

Весенняя

Али девушке неможется?
Пригорюнилась в хоромах
И печалится, тревожится
И рыдает в вешних дремах.

Что-то грустно в сердце девичьем,
В сад не кинет Млада взгляда.
Иль за мной – твоим царевичем –
Стосковалась люба Млада?

Выйди в садик в день лазоревый,
Слышишь в вишне песню птичью?
Ветерочек! Раззадоривай,
Расплетай косу девичью!
Заблестит, как розан, взор ее,
Сад улыбчив золотой,
А из сада – по задвориям –
Недалече в терем мой.

Приоткрыта в сад ограда,
Распахнул я двери в сени.
Ты не знаешь разве, Млада,
Что я жду тебя, весенний?

…Бабочку ль золотокрылую
Внес в хоромы ветерок?
Или сердце деву милую
В мой хрустальный теремок?

Утренняя

В сердце девьем, в сердце девьем
Ласки, что росы студеной
По серебряным деревьям,
В мураве зеленой.
Словно солнце, обронила
Свет и золото с ресниц.
Подошла она, взманила
В поле из теплиц,

Я из сада за ограду,
Пой, весенняя свирель!
Поцелует в губы Ладу,
Ладу ласковую Лель.

Ах! По утренней росе
Лада в девичьей красе,
Словно пава, проплывает;
В длинной, золотой косе
Незабудка расцветает.

Пой же, пой, моя свирель!
Возле Лады Ладин Лель!

Печаль красной девицы

Красна девица в хоромах
Плачется: букашки,
Золотые пташки
С яблони с черемух,
Краснобрюхие жуки,
Мошки, мухи, пауки
С бриллиантовой каймой!
Собирайтесь в терем мой!

Вам не знать печали девичей
Не узнать ее вам иначе:
Моего Бову-царевича
Обратила в Змей-Горыныча
Злая бабушка-Яга,
Деревянная нога.

Как спасти его? – скажите,
Научите, помогите!
Как вернуть его домой
В золоченый терем мой?
Не страшусь дороги дальней,
Грустно мне в опочивальне!
Без царевича – одной
Мрачен терем расписной!

Горько плачет Королевна,
Красна девица – Царевна
И за нею птахи в ряд
Плачут, стонут и грустят.

Бес

Посв. Василию Князеву

Я средь леса встретил беса
В золоченых сапогах.
Свищет, что есть сил, повеса,
Папиросочка в зубах.
Краской вымазаны губы.
Ноги – палки, хвост – дуга,
В ржавчине старинной зубы.
Посеребрены рога.
«Я служил солдатом в войске,
Сам собой не дорожу:
Снимут голову – геройски
Я другую привяжу!»
От него собачий запах,
Гнусен беса едкий смех,
На больших косматых лапах
Две перчатки без прорех.
На гармонике играет.
Нервно ногу трет ногой
И фальшиво подпевает
И любуется собой.
Что же, друг! Давай попляшем!
Раз-два-три! Живей, живей!
Иль в кругу бесовском вашем
Вы чуждаетесь людей?
Полно, бес! И я такой же
Проходимец и бедняк!
Погоди! Куда? Постой же!
– Бес умчался в березняк.

Осень

Дряхлый старец по тропинке
На заре забрел в туман.
В серебристые росинки
Убрался его кафтан.

Из-за пазухи намокшей
Листья красные достал
И по зелени поблекшей
Золотое наметал.

И дары его – игрушки –
Заблистали над травой.
Может старец шел с пирушки
Да и обронил, хмельной?

Видно, есть в его хоромах
Много золотой зари,
Что в пространствах незнакомых
Он теряет янтари!

И бредет он, пьян и весел,
Дальше, в поле и в луга.
Глянь: и там уж он развесил
Серебро и жемчуга.

Полдень

С. М. АЛЬТШУЛЕР
ПОСВЯЩАЕТСЯ.

«Холит земные всходы
В полдень светлая тень».
Ю. Балтрушайтис.

Успокоение

О чем грустишь, моя красавица,
Покинув терема весной?
Пусть перед Господом прославится
Благословенный жребий твой!

Невеста! О, расправь печальную,
Легкоочерченную бровь,
Укрась чело фатой венчальною
И Божью благость славословь.

О, верь мне, золотая пленница,
Что в весну прозвучит свирель
И сладкой радостью пропенится
До дна в душе осенний хмель.

Молитвенная песнь возносится
До кротких и святых высот
И небом в дар тебе приносится
Могучий сокола полет.

Он близко… Здесь… Летает около…
Венчай свое чело в цветы
И в крылья огненного сокола
Укрой дрожащие персты.

Невестой тихой и покорною
Приветствуй светлую любовь
И пред иконой чудотворною
Господню благость славословь!

Пахарь

Пахарь! С песнею глухою
В нежном золоте весны
Режешь острою сохою
Сырость свежей целины.

Все равно тебе, какую
Пашню раздробит соха.
По земле идешь, ликуя,
С ясным взором жениха.
И, своей рукою черной
Обнажив земную грудь,
Ты в нее кидаешь зерна,
Дальше устремляя путь.
Снова поле, – снова нива,
Развернется пред тобой,
Снова, пахарь, терпеливо
Ты пройдешь над целиной.

За тобою огневая
Рожь покроет серый ком,
Ты ж, уста приоткрывая,
Господу поёшь псалом.

Душа возлюбленной

An. S

В моей благословенной доле
Одной тобой путеводим,
Завоевательница воли,
Я много именем, твоим
Означил чистых вдохновений
Следов мечтательных страстей.
Как звуки ангельских молений,
Мысль о всеблагости твоей.

Под лаской твоего тумана
Пусть прогремит весна моя,
Спасительные ураганы
В долине светлой бытия!

Пусть победительная сила
Годов угрюмых и седых
Не омрачит ни взор твой милый,
Ни песен радостных моих!

Пусть перед взорами твоими
Яснеет кротость синевы!
Твое серебряное имя
Крылам кочующей молвы,
Язвительным устам злословья
Не передам я никогда,
Но солнце пред моей любовью
Едва заметная звезда.

Пусть мимолетное страданье
Слетит с девичьего чела,
Как пар горячего дыханья
Слетает с чистого стекла.

Страсть

Я в сумраке беззвездной ночи
Доволен ласковой судьбой.
Мои благословляю очи,
Любующиеся тобой.

Моя старинная подруга,
Хранительница от обид!
Твоя девическая вьюга
На крыльях огненных летит.

В твои серебряные звоны
Прозрачных, солнечных имен
Душой больной и изумленной
Я неизменчиво влюблен.

Ликуй, наследница красавиц!
Тебя я радостно пою!
Ты пляской пламенных плясавиц
Околдовала ночь мою,

Заворожила. Ныне, пленный,
Я погружаюсь в твой туман.
Ты перевязью драгоценной
Удерживаешь кровь из ран.

И я, прикованный к постели,
Изнеможенный и в огне,
Считаю дерзкие недели
В твоей кипящей глубине.

В непрерванной грозою неге
Молюсь: Господь! Благослови,
Чтоб страсти буйные побеги
Не иссушили куст любви,

Чтоб эти черные вуали
Слегка опущенных ресниц
Моей не обманули дали,
Моих не спутали зарниц!

Лампада

Кто б ни был ты – когда дорогой
Во мраке тягостных ночей
Ты странствуешь душою строгой
Взор женских, вкрадчивых очей
В пути неизмененном светит
И в шуме жизни городской
И рану каждую приметит
И усмехнется над тоской.

Как свет луны на туче темной,
Любовь красавицы блеснет;
Но миг прошел – и око томной
К другому облаку прильнет.
О, взоры беглые! Зарницы
Над трепетом моих могил!
Вы – радости мгновенной птицы
Я вас изменчиво любил.

…Года прошли. Я от веселья
Ушел к покою темноты
И, очистительная келья,
Страдальца приютила ты,
Мой ранопоседевший локон
Сквозь глухозапертую дверь,
Сквозь переплеты низких окон
Луна не озарит теперь.

Одна оставлена отрада
Проникновенной тишиной:
Мерцай, смиренная лампада
Призывом кротким надо мной.

В порывах горьких вдохновений
Веду в лучах твоей красы
Я добровольных заточений
Уединенные часы.
Читаю вещие страницы.
К векам задумчивость клоня
И проклинаю вас, зарницы
Испепелившие меня.

Лесной Королевич

Посв. E. S.

Мой желанный! Мой любый! Весной
Объявись, Королевич Лесной!

Убежала тропинкою жуткою
За околицу, в бор – и одна.
Голубой, золотой незабудкою
Убираю я косу спьяна.

Мой жених! Королевич Лесной!
Промелькни за певучей сосной!

Мое сердце, как поле разрытое:
В нем весеннее семя огня.
Мой любимый! Ты здесь – за ракитою –
Устремляешь свой взор на меня.

На плечах твоих радостный шелк.
Под тобою – твой конь: серый волк.

Милый мой! Я тебя не прогневаю,
Мое сердце лучей горячей.
Я хочу быть твоей королевою,
Молодой королевой твоей!

На деревне пастух приумолк…
Что ж не скачет, не мчится твой волк?

Взор мой меркнет печальный и девственный,
Станет меньше звездою одной.
Мой желанный! Мой статный! Торжественный!
Мой любимый, весенний, родной!

К грустной девушке звездной весной
Не пришел Королевич Лесной.

Смиренье

Сегодня мрачный, суетливый,
Всему до странного чужой,
Я пробирался торопливо
Полузаросшею межой.

И, вторя каждому движенью,
К движенью каждому чутка,
За мной спешила дерзкой тенью
Моя жена – моя тоска.

Но все вокруг с благоговеньем,
С такою кроткой простотой
Впивала с набожным смиреньем
Луч солнца с выси золотой,

Что я – больной, что я – мятежный,
С жестоким профилем лица,
Смирился пред красою нежной
Природы, славившей Творца.

И к ней припал. И всезабвенья
Просил мой молчаливый взгляд.
Так молит у сестры прощенья
Ушедший в молодости брат.

Песнь камней

Мы простерты в злой кручине
На песчаных берегах.
Помним радость на вершине,
Пир огнистый в облаках.

Помним ясный, летний вечер
И паденья грозный час.
Ах! Зачем жестокий глетчер
Вниз увлек с собою нас?

Всхлипам волн уныло вторя,
Помним гибельный полет,
Дни счастливые, без горя,
Снег нетронутых высот!

Между наших серых скважин
Жалко приютились сны
И морской песок увлажен
Поцелуями волны.

Далеко благое пламя
Горней, золотой реки,
Но близ нас, блестя крылами,
Золотятся светлячки.

Обожание

An E. S.

Уже давно я – в сновиденьи,
В младенчестве, из темноты,
В каком-то радостном смущеньи
Угадывал твои черты.

Но, вместе с буйными годами.
Мятель и страстная гроза
Закрыли злобными снегами
Твои священные глаза.

И долго, долго в бездорожьи,
Томясь предчувствьем вешних рек,
Твердил, проникнут буйной дрожью,
Я имя сладкое навек.

Был подан знак – и из пустыни
Пришел я, бледный и больной,
К твоей задумчивой святыне.
Уста смягчить твоей весной.

Я различаю за вуалью,
Когда ты сходишь на крыльцо,
Чуть заснеженное печалью
Благословенное лицо.

И прячусь робко и смиренно
Я в отдаленном тростнике
И плачу иногда блаженно,
Целуя след твой на песке.

Ты не узнаешь и не надо,
Что я томился близ стези
И – может – лучшая награда
Быть незамеченным вблизи

Следить за пеньем неизменно,
Следить за девичьей рукой
И славословить вдохновенно
Твой ненарушенный покой.

И пусть твое святое имя
Горит нетленной красотой
Над поколениями злыми,
Надь их унылой пустотой.

Мечты о любимой

Посв. E. S.

Мысли, как пчелы жужжащего роя,
В сотах тяжелых – в усталом мозгу.
– Ты, незнакомая, ждешь ты героя
Там, на цветущем своем берегу.

Мысли, как пчелы, слетаются дружно,
С ношею тяжкой влетают, гудят.
– Там, далеко, расцветает твой южный,
Бархатный, пьяный и сладостный взгляд.

Пчелы несут своей цепкою лапой
Нектар душистый и нежащий сок.
– Радость! О, дождь серебристый! Закапай!
Дождь серебристый пролейся в цветок!

Соты наполнены медом до края
И через край проливается мед.
– Ты, моя нежная, ждешь, замирая,
Пчел терпеливых веселый прилет.

Пчелы! Летите к желанной, к махровой,
К той, что цветет на своем берегу!
– Петь еще сладости в чаше суровой,
В чаше глубокой, в тяжелом мозгу!

Современной девушке

Нет! Не пройдешь ты, не спеша,
По темным, вырезным хоромам,
Где по красавце незнакомом
Томилась юная душа!

Нет, ты пришла, чтоб торопливо,
Вся в жемчугах и серебре,
С улыбкой знойной и счастливой
Сгореть на бешеном костре.

О, как сладка твоя беспечность,
И пьяный, страстный, жгучий бред,
И радость вечная, как вечность,
И взор, как легкий бег комет!

Но под грозой неумолимой
Изменчивых земных тревог
Ты тенью еле уловимой
Мелькнула над песком дорог,

Блеснет лучей поток напрасный –
О, смятый бурей мотылек!
Уж на крылах рисунок ясный
Под серебром дождя поблек!

Ты кротко вспоминаешь негу
Былых полетов и цветков
И давит тяжкая телега
Тебя под песни ямщиков.

Комета

Посв. Е. П. Т.

Пришел к реке и малорослый
Кустарник оросил слезой
И расслыхал сквозь полночь весла
И отдаленный голос твой.

Ах! боли пламенные иглы
Пронзили юношеский взор,
Но девственная грусть застигла
И освежила мой простор.

Звезда попрежнему сияла,
Был золотист, как прежде, свет,
Твое блеснуло покрывало,
Как мимолетный бег комет.

Я знаю, что вернусь обратно
К путеводительной звезде,
Но неужели святотатно
Тобой упиться и в воде
Следить изменчивые светы
Вдруг приближенной высоты
И обольстительной кометы
Передрассветные хвосты?

Пылай, узорная, по небу,
Не исчисляй часы в ночи,
От увлеченного не требуй,
Но исступленно растопчи!

Среди земного недоверья
Я не забуду, как уйдешь,
Склоненные на душу перья
И шлейфа огневую дрожь.

Испепеленный, воскрешенный,
И на звезду глядя мою,
Благословенно гимн влюбленный
Тебе, комета, пропою.

Песнь девушки

Из родников глубин сердечных
Течет ручей любви земной
И в перешопотах беспечных
Беседует он с тишиной

И, серебристою волною
Раскидываясь в ширину,
Мчит полноводною рекою
К морям в далекую страну

И отражая кротко, нежно
Звезду и землю и цветок,
Река целует безмятежно
Прибрежный, вкрадчивый песок.

Но скоро на пути широком,
Без замедленья, четко-строг,
Чернея профилем жестоким,
Ты встанешь, каменный порог.

Моя река чужда измены
И не прервет начальный путь
И сладострастной, ярой пеной
Ударит в каменную грудь.

Ты, разбивавший в бурю челны,
Ты, чуждый скорби и тоски –
Прими же ласковые волны
Изнемогающей реки.

Игра

В карты с колдуном на озере
Я играю в тростниках
И мои грехи, как козыри,
Держит он в сухих руках.

Из небесного преддверия
Смотрит бледное дитя
И потерю за потерею
Я приемлю, не грустя.

Никнет светлого хранителя
Взор у горнего окна.
«Душу ставить не хотите-ли?»
Слышу голос колдуна.

И, к игре мечтой прикованный.
Будто к берегам вода,
Отвечаю, зачарованный:
«Если Вам угодно – да!»

Снова карты в руки схвачены
И таюсь я, не дыша…
Ставка дерзкая утрачена
И проиграна душа.

Крылья темные завеяли,
Озера смущая гладь.
«Господин! Просить посмею ли
Долг ничтожный мне отдать?»

– «Я готов. Пойду покорно я,
Но сперва скажите мне:
Кто, закрыв глаза узорные,
Тихо плакал в вышине?»

– «Это дочь моя, влюбленная
В Вас, смотрела из воды,
Синевою отраженная,
В высь, близь радостной звезды».

Portrait D'Une Demoiselle

Ваш полудетский, робкий шепот,
Слегка означенная грудь –
Им мой старинный, четкий опыт
Невинностью не обмануть!

Когда над юною забавой
Роняете Вы милый смех,
Когда княжною величавой,
Одетой в драгоценный мех,

Зимою, по тропе промятой,
Идете в полуденный час –
Я вижу: венчик синеватый
Лег полукругом ниже глаз.

И знаю, что цветок прекрасный,
Полураскрывшийся цветок.
Уже обвеял пламень страстный
И бешеной струей обжег.

Так на скале вершины горной,
Поднявшей к небесам убор,
Свидетельствует пепел черный,
Что некогда здесь тлел костер.

Портрет дамы

Посв. общим знакомым.

В глазах спешат назойливые тени
Каких-то дел ненужных, как она,
Всегда заботой суетной полна,
Исполненная бесконечной лени.

Ей так далек напев и звук осенний!
Ей так смешна чужая тишина!
Так в заводи случайная волна
В камыш, уставший от глухих волнений,

Нещадно пеной бьет. Старухи месть –
Тупая сталь, припрятанная в лесть.
В чужую весь своей тропой избитой

Она несет бессмертной сплетни яд.
Так в комнаты сквозь двери приоткрытой
Ползет из кухни едко-смрадный чад.

Сирень

Я схожу по узкой лестнице
Шатка ветхая ступень
И в саду, как счастья вестница,
Клонит долу ветвь сирень.

Пронизало златотканое
Солнце твой покой и тишь.
Что ж, сирень благоуханная,
Ты не радостно молчишь?
Не грусти, что тучи чорные
Север дальний облегли
И что молнии узорные
Протянулись до земли.
Я с молитвой робкой падаю
На колени пред Творцом:

Осени, Господь, отрадою
Тихий сад и тихий дом!
Не позволь в сирень лиловую
Буре злой пролить свой яд.
Да пройдет гроза суровая,
Не задев спокойный сад!
Пронеси грозу летучую,
Дай мне сладостно уснуть,
Лик склонив в сирень пахучую,
Как к любовнице на грудь.

Клавесина звуки

М. КУЗЬМИНУ
ПОСВЯЩАЕТСЯ

«Иль тоны повторяешь
Пиччини иль Рамо».
А. Пушкин.

В гостиной

Обои старинные, дымчато-дымные,
Перед софою шкура тигровая,
И я веду перешопоты интимные,
На клавесине Rameau наигрывая.

Со стены усмехается чучело филина;
Ты замираешь, розу прикалывая,
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.

Гаснет свет, и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.

Ночь… Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!

Отвергнутый

(В витрине игрушечного магазина)

Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?

Если бы не был я трубочистом с грязной лестницей,
А за плечами не висела бы метла –
Я бы упал на колени перед прелестницей
И – может – скатился бы со стола,

Разбилось бы сердце из севрского фарфора
И только обломки взглянули бы из-за портьер.
Я бы похитил золото детского взора,
Но – увы – я не викинг и не кондотьер.

Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?

Черный лебедь

С елки тонкой и пахучей,
Золотой
Черный лебедь мне на намять
Дан тобой.

Ты хотела, ты хотела,
Чтоб, как он,
Я взмахнул крылом певучим
В небосклон.

Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.

И не взмыть мне в лете плавном
Через бор,
Не взглянуть горящим оком
В синь озер.

Я с землею связан, скован
Навсегда.
Сквозь ресницы светит в очи
Мне звезда.

Лишь могу тебя из мрака
– Хочешь ты? –
Перекинуть взмахом крыльев
До звезды;

Но, когда взлетишь ты, помни,
Не забудь:
Не могу я плыть с тобою
В светлый путь.

Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.

Спокойный

Когда, как денди, в безукоризненном костюме,
С панамою, опущенной на бледный лоб,
Он бредет рассеянно по шумной улице,
Не обращая внимания на подведенные брови
И красные каблучки встречных дам, –
Весенний дождь золотит лица прохожих,
А он – одинокий – осенне-бледен.

Как каменное изваянье, следит за жизнью,
Слегка улыбается над смертью
И презрительно отзывается о любви и о литературе.

Иногда подносит раздушенный платок
К тонким, созданным для поцелуев, губам
И вспоминает, что они осиротели от грусти.
Небрежно откидывает восковой рукой
(Похожей на руку Шеридана)
Волосы, приглаженные тщательно и ненужно.
А толпа чутко отзывается на каждое дуновенье
Общественного ветра,
Словно воздушный шар в руках ребенка.

И только иногда
(Но этого никто не видит, ибо он одинок!)
Радостная зоря пробегает во взоре,
И он весь наполняется золотом,
Как цветок вечерним благоуханьем.

Это бывает, когда Вы,
Всегда легкая, прозрачная, немного томная,
С золотыми глазами,
Промелькнете в шумливом потоке навстречу.
Он почтительно уступает Вам путь
И еще долго следит
Ваше белое перо на модной шляпе
И узкую полоску меха на летнем платье
И улыбается, как умирающий,
Увидавший Голубую Невесту.

Пастораль

В лесу, близ липы срубленной,
Сидел под вечерок
С пастушкою возлюбленной
Влюбленный пастушок.

Он звал ее прекрасною,
Прелестницею звал
И про любовь нещастную
Украдкою шептал.

И полон содрогания,
Преподнеся цветок,
Он путал и признания
И горестный упрек.

И вдруг, покинув аленький
Цветок, чрез ручеек
Порхнул к влюбленным маленький,
Воздушный мотылек.

И пастушок проворною
Рукой его схватил,
Но – ах – всю пыль узорную
Он стер с прозрачных крыл.

И возле липы срубленной
Влюбленный пастушок
Твердил своей возлюбленной
Сей горестный упрек:

«Та бабочка – нам вестница!
Когда полюбишь ты
Другого, о, прелестница,
Судьба мои черты

Сотрет рукой небрежною!..»
И пел им ручеек
И тешил речью нежною
Пастушку пастушок.

Маскарад

«Глупые маски, веселые маски».
В. Шершеневич.

Мелькают шлемы, кружева, повязки;
Маркиз ведет притворную игру.
Я с вами, радостные маски,
Я – на пиру!

Расстался я с своим печальным садом.
Ах! С вами, маски, с вами рядом
Я заплетусь в узорное звено,
Забыв тоску.
Вот к моему венку
Ты тянешься, колдуя взглядом,
Таинственное домино.

Прекрасный шествует Иосиф
И с четками в руках,
Маркиз изящных бросив,
Крюшон горящий пьет монах

Ищу тебя, Прекрасная Пьеретта,
И «Sanctus Amor» лозунг мой!

Ищу. Напрасно! Где ты, где ты?
И мимо сказкой золотой
Летит, расправив крылья,
Валькирия.

Ах! Все забыть,
И в высь уплыть!

Мелькает домино,
Колышется перо…

Пьеретта! Где ты? Приди, я жду и в нимбе света
Из тонких чаш
Я огненное дам тебе вино.
Ах! Устремись со мной в задумчивый чардаш!
Я – твой Пьеро.

Смерть Пьеро

Борису Фриденсону.

Он внимательно каждую пару
Оглядел: не мелькнет ли перо? –
И, разбив о колонну гитару,
Зарыдал бледный в желтом Пьеро.

И гримаса лицо исказила,
Смотрит жалобно ищущий глаз.
Со щеки облетели белила
И слеза из очей пролилась.

«Не видали ль мою Коломбину?
Не встречали ль ее вы в цветах?
Ее очи – как хвост у павлина.
Коломбина! Желанная! Ах!»
«Не встречали?»

И снова он плачет
И роняет с шампанским бокал
И в одежду широкую прячет
Деревянный, но острый кинжал.
«Ах! Мне кажется: там, меж маркизов
Коломбины мелькнуло перо!»
К ним спешит и назойливый вызов
Суетливо кидает Пьеро.

…Не нашел. С миной полной загадок
На эстраду проворно взбежал,
Из под желтых, обтрепанных складок
Он извлек деревянный кинжал.

И над ним молчаливо простерся,
Как над черною бездной букет,
И струя золотистого морса
Обагрила натертый паркет.

И, ресницы широко раздвинув,
Ищет милую трепетный взгляд,
И белила, как гроздья жасминов,
С бледных щек вместе с пудрой летят.

Арлекин

В танце полуночных кукол
В бубен звонкий ты один
Радостной рукой не стукал,
Загрустивший Арлекин.

Сверху горсть бумажных игол
На плечо твое легла…
Кто-то близко, близко двигал
Глаз прозрачных зеркала.

Кто-то пел, манил печалью;
Взор следил упорно твой
За приподнятой вуалью
Коломбины огневой.

И когда Пьеро счастливый,
Твой старинный, бледный враг,
Пригласил ее учтиво
На задорный краковяк,

Ты, взлелеянный отвагой,
Как издревле повелось,
Проколол неострой шпагой
Грудь уставшую насквозь.

Сонет в альбом маркизе

Бибе Альтшулер.

О, с чем сравнить могу я Вас? И мне ли
Вас воплотить дано в одну из грез?
Маркиза! Вы благоуханней роз,
Расцветших в Вашем цветнике в апреле.

Ваш голос сладостный, как звук свирели,
Что ветер ласковый ко мне донес.
Ваш взор то солнца луч, а то мороз,
По одинаково достигший цели:

Я неуверенно дрожу пред ним,
То радостью, то горечью томим.
Ваш бледный лоб венчают жемчуга,

А я – учтиво, робкими шагами
Бреду по светлым залам вслед за Вами
И трепещу, покорный Вам слуга.

Маркиза

Голубые с золотом карнизы,
Вечер дремлет в тонких шторах…
В спальне маленькой маркизы
Меж цветов крадется шорох.
Луч прядет немые тени,
По стене скользя несмело…
Пред маркизой на колени
Пал маркиз в камзоле белом.
Над диваном бледные эскизы,
Белых роз не перечесть!

«О, прелестная маркиза!
Разрешите преподнесть
Бирюзовое колечко!
О, маркиза! Верьте мне!»

Тают восковые свечки
В шелестящей тишине.
Свечек тонких свет неясный
Тонет в золоте картин,
Шелестит камзол атласный
И недвижен кринолин;
И смущенная маркиза
Молча глазки опускает.
Гаснут в сумраке карнизы,
Розы томно засыпают.

«Вас люблю»,
. . . .он повторяет,
Взор его блестит слезою
И на пальчик надевает
Ей колечко с бирюзою.

Сантиментальный романс

Бибе Альтшулер.

Когда рукою неуверенной
К ногам роняли Вы платок,
Толпа поклонников растерянно
Металась возле Ваших ног.

Когда же шумной кавалькадою
Мы мчались летом, в поздний час,
Лишь слабый зов: «Маркиз! Я падаю!»
И все толпились подле Вас.

Когда же Вы, пройдя гостиную
С ее фаянсом голубым,
Где паутинку томно-длинную
Сплетал табачный легкий дым,

Вели в столовую нас к ужину,
Мы шли нестройною гурьбой
И после кофе Вас «жемчужиной»
Мы величали всей толпой.

И много песен проливали мы,
Когда неясный небосклон
Полупрозрачными эмалями
Горел с сердцами в унисон.

Когда же в вышину хрустальную
Вы отошли, как тихий свет,
Пролив слезу сантиментальную,
Я лишь один поплыл во след.

Гадание

Посв. Василию Князеву.

Подперев руками голову,
О милом гадаю
И расплавленное олово
В ковш с водой кидаю.

Эх! Не плавится тяжелое,
Завитки не четки…
Видно доля невеселая
Суждена сиротке.

Не должно, не смеешь плавиться
Ты крестом-могилой!
Неужель ко мне, красавице,
Не вернется милый?

Занова тебя я скомкаю,
Снова брошу в печку,
Подтолкну в воде соломкою –
Быть тогда колечку!

Чужие песни

Н. ГУМИЛЕВУ
ПОСВЯЩАЕТСЯ

Посвящение Н. Гумилеву

О, как дерзаю я, смущенный,
Вам посвятить обломки строф, –
Небрежный труд, но освещенный
Созвездьем букв: «а Goumileff».

С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье…

В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.

R. M. von Rilke

Жертва

И тело всё цветет, благоухая,
С тех пор, как я познал твои черты.
Смотри: стройнее, стана не сгибая,
Хожу. А ты лишь ждешь: – о, кто же ты?

Я чувствую, как расстаюсь с собою
И прошлое теряю, как листву.
Твоя улыбка ясною звездою
Сияет над тобой и надо мною,
Она прорежет скоро синеву.

Всё, что давно в младенчестве моем
Блистало безымянными волнами,
Всё – назову тобой пред алтарем,
Затепленным твоими волосами,
Украшенным твоих грудей венком.

Песнь любви

Как душу мне сдержать, чтобы к твоей
Она не прикасалась? Как поднять
Ее к другим предметам над тобою?
Хотел бы дать покой я ей
Вблизи чего-нибудь, что скрыто тьмою,
В том месте, где не стало б всё дрожать,
Когда дрожишь своей ты глубиною.
Но все, что тронет, – нас соединяет,
Как бы смычок, который извлекает
Тон лишь единый, две струны задев.
В какую скрипку вделаны с тобою?
Какой артист нас охватил рукою?
О, сладостный напев!

Восточная песнь

Не побережье ль это наше ложе?
Не берегли, и мы на нем лежим?
Волнение грудей, меня тревожа,
Над чувством возвышается моим.

И эта ночь, что криками полна, –
Грызутся звери, вопли испуская –
О, разве не чужда нам ночь глухая?
И разве день – он, тихо возникая
Извне, грядет, – нам ближе, чем она?

Друг в друга так нам надобно войти,
Как в пестик пыль цветов с тычинок входит.
Безмерного вокруг нас много бродит,
На нас бросаясь дико на пути.

Пока сближаемся мы, не дыша,
Чтобы его вблизи не увидать,
Оно внутри нас может задрожать:
Изменою наполнена душа.

Абисаг

Она лежала. Юная рука
К старевшему прикована слугами.
Лежала долго подло старика,
Слегка напугана его годами.

И иногда, когда сова кричала,
Вращала в бороде его свое Лицо.
И вот Ночное восставало
С трепещущим желаньем вкруг нес.

И с ней дрожали звезды. Аромат
Искал чего-то, в спальню проникая,
И занавес дрожал, ей знак давая,
И тихо следовал за знаком взгляд.

Осталась все же возле старика
И Ночь Ночей ее не побеждала,
Близ холодевшего она лежала,
Нетронутая, как душа, легка.

Король мечтал о днях ушедших в мрак,
О сделанном и думал над мечтами
И о любимейшей из всех собак. –
Но вечером склонялась Абисаг
Над ним. И жизнь его лежала так,
Как будто брег заклятый под лучами
Созвездий тихих – под ее грудями.
И иногда, как женщины знаток,
Ее неласканные узнавал
Уста король сквозь сдвинутые брови
И видел: чувства юного росток
Себя к его провалу не склонял,
И, слушая, король, как пес, дрожал,
Ища себя в своей последней крови.

Давид поет перед Саулом

Царь, ты слышишь: струны порождают
Дали нам и мы по ним идем.
Звезды спутанной толпой сверкают.
Падаем мы на землю дождем
И под ним вокруг все расцветает.

И цветут, кого ты знал когда-то
Девами, но женщины теперь.
Манят. Слышишь ты их ароматы?
Стройных отроков, одетых в злато,
Потаенная скрывает дверь.

Я хочу, чтоб песнь все принесла
Вновь тебе. Колышатся, пьянея,
Звуки. Ночи, царь, твои! Тела,
Ослаблявшие твои дела,
Были чудны красотой своею.

Кажется, что рой воспоминаний
Я сопровождаю, их в тумане
Чувствуя. Какой игрой сумею
Передать их смутный стон желаний?!

II.

Царь! Владевший всем! Все переживший
Царь! Ты жизнью громкою своей
Нас преодолевший и затмивший!
О, сойди же с трона и разбей
Арфу, струны утомивший!

Словно древо павшее – она.
Меж ветвей, носивших плод бывало,
Смотрит дней грядущих глубина,
Но – увы – об них я знаю мало.

Не вели близ арфы мне дремать!
О, взгляни на молодые руки!
Неужель не могут извлекать,
Царь, как ты, они из тела звуки?

III.

Царь! Во тьму уходишь, но мой звук
Над тобою власть еще имеет.
Не разбита песнь моя! Вокруг,
О, взгляни, вокруг все холодеет.
И сердца – твое, царь, заблудившись,
А мое, осиротев, – в твоем
Гневе-облаке повисли, слившись,
Стиснутые в бешенстве своем.
Видишь: мы меняемся с тобою.
Делается духом плоть. Пока
Близ тебя, царь, юноши рука,
Я ж держусь за руки старика,
Станем мы кружащейся звездою.

Морг

Лежат, как будто должно им такое
Последнее изобрести деянье,
Чтоб с этим холодом, самих с собою
Их примирить и завершить слиянье.

Ведь все вокруг них ждет еще конца.
Какое имя мертвое хранила
Одежда их? Смывали с их лица
Отчаянье. Оно не отходило

И их уста отмытые молчат
И бороды колючею волною
Расчесаны служителей рукою,

Затем, чтоб зрители не отшатнулись.
Глаза за веками перевернулись
И внутрь обращен теперь их взгляд.

Пантера

Хранить в себе, решоткой утомленный,
Не в силах ничего пантеры взгляд.
Ей мнится: есть лишь прутьев миллионы,
Мир прутья за собою не таят.

И ног могучих мягкий шаг упруго
Вкруг места одного всегда кружит,
Он, как метанье Силы возле круга,
Где Воля оглушенная стоит.

Лишь изредка зрачкам, освобожденным
От век тяжелых, образ предстает;
По членам неподвижно-напряженным
Пройдя, он в сердце медленно замрет.

Поэт

О, час! От меня улетая,
Ты ранишь меня своим крылом.
Один. Что делать – не знаю,
С моими устами, с ночью и днем?

Возлюбленной нет; нет покоя,
Нет места, где быль бы приют!
Вещам отдаюсь я, но, мною
Переполняясь, меня отдают.

Последний вечер

И ночь и дальняя езда. Куртины
И тихий парк наполнил войска гул.
Он поднял взор от клавесина,
Еще играя, на нее взглянул.

Так смотрят в зеркало. Была полна
Его чертами юными она.
Его печаль в них. С каждым звуком песни
Они казалися еще прелестней.

Но вдруг – как бы исчезло все. Она
Поникла с болью в нише у окна,
Держась рукой за сердца стук упорный.

Игра умолкла и туман седой
Снаружи вполз. До странности чужой
Стоял с главою мертвой Чако черный.

Detlav von Liliencron

Tiefe Sehnsucht

Подснежник! Первый мой привет
Срываю я, чтоб приколоть
Тебя к себе на шляпу.

Подснежник! Первый мой привет
Я встарь сорвал, чтоб приколоть
Возлюбленной на шляпу.

Осень

Астр цветенье. Из эфира
Луч скользит слабей меж роз,
Ждущих смерти от секиры,
Что взметнет палач-мороз.

В рощах бурой краски боле,
Листья в воздухе дрожат;
Неподвижно лес и поле
В синем аромате спят.

Персик на стене у сада,
Аистов предзимний лет,
Осени печаль, отрада,
Розы блекнут, зрелый плод.

Heinrich Heine

«Любимый образ твой во сне…»

Любимый образ твой во сне
В младенчестве являлся мне
И с кроткой ангельской красой
Был сходен, бледный и больной.

Лишь губы ярки, но своим
Лобзаньем смерть прильнет и к ним.
Погаснет горний свет лучей
Сиявший из святых очей.

«Дорогой старой я снова бреду…»

Дорогой старой я снова бреду,
По улицам знакомым
И к дому возлюбленной прихожу,
Стою пред пустынным домом.

И улицы страшно пусты…
Проклятая мостовая!
И рушатся зданья на голову мне
И я тороплюсь, убегая.

«Кто впервые любит, пусть…»

Кто впервые любит, пусть
Без взаимности – тот бог;
Тот же, кто вторично любит
Без ответа – тот глупец.

Я – глупец такой: люблю я
Снова, снова без ответа,
Звезды, месяц – все смеется
И смеюсь я, умирая.

«Когда лежу на постели…»

Когда лежу на постели
И ночью и пледом овит –
Твой милый, нежный образ
Приветливо глядит.

Когда же сон украдкой
Глаза мои тихо сомкнет –
И в сон мой осторожно
Твой образ проскользнет:

И даже сон рассветный
Не унесет его:
Храню весь день твой образ
Близ сердца моего.

«В светлице девушка дремлет…»

В светлице девушка дремлет
И месяц, дрожа, глядит.
Извне как-будто бы звуки,
Как-будто бы вальс звенит.

«Взгляну из окна, кто мешает,
Лишает покоя и сна?»
Скелет играет на скрипке
И поет внизу у окна:

«Однажды мне вальс обещала,
Но не танцовала. Пойдем
На кладбище! Бал там нынче.
Мы спляшем с тобой вдвоем!»

И девушку манит из дому,
Она влечется во след.
Играя на скрипке и с пеньем,
Спешит впереди скелет.

Он пляшет, играет и скачет,
Стучат его кости все
И клонит, клонит свой череп
Он в лунной злой полосе.

Richard Dehmel

Ночная молитва невесты

Я с ложа вдаль к тебе взыванье,
Любимый, шлю, тебя маня.
О, если б знал: каким страданьем
Жжет одиночество меня!

И в сновиденьях приближая,
О, мир, позволь его обнять;
Земле подобно обвивая,
Мне солнца поцелуй принять

И силы выпить огневые
И вновь метать в него огнем,
Пока пыланья неземные
Не бросят на земь нас вдвоем.

О, мир! О, светлый мир блаженный!
О, ночь томления и мук!
О, Солнце! Сон земли священной!
О, мой любимый! Мой супруг!

Маски

Нет, Ты не тот! Седой храмовник! Плечи
Прикрыты панцырем и в пестром зале
На панцыре мерцающие свечи
Тона таинственные начертали.
Твой черный взгляд! Забрало на черты!
Нет, Ты не тот, но Я есмь Ты!

Нет, Ты не тот! Цыган со скрипкой! Пенье
В кровавое грядущее кидаешь
И довременное в огне растенье
Кудрявой бородой напоминаешь.
Твой серый взгляд! Под маску спрячь черты!
Нет, Ты не тот, но Я есмь Ты!

Нет, Ты не та! Царица сна! Ты розы
Хранишь в косе, как-будто в туче темной,
Близ асфоделей чистых скабиозы,
Которые нежнее ночи томной.
Твой карий взгляд! Вуалью скрой черты!
Нет, Ты не та, но Я есмь Ты!

Нет, Ты не тот! Мой светлый Пук! Колени
Не спрятаны одеждой; вижу жутко,
Что мертвому достойной будет пеней
Твой жезл звенящий, дерзкий мой малютка.
Твой взор стальной! Личину на черты!
Нет, Ты не тот, но Я есмь Ты!

Но Ты ли ты? Из зеркала виденье,
О, домино, чьи взоры содроганий
И красок полны! Тайное значенье,
Лицо без маски, мне открой мечтаний!
Но я ли то? Кивают мне черты!..
Смысл тайны… – Маска… – Есмь Я Ты?

Paul Verlaine

Песнь Гаспара

Пришел я сиротой больным,
Богат лишь кротостью во взглядах
К народу в городских громадах
И все сочли меня не злым.

Я в двадцать лет был потрясен
Влюбленностями огневыми
И к женщинам пришел, но ими
Красивым не был я сочтен.

Я не был храбр, не за царя
И не за честь родных селений –
Я смерть искал в дыму сражений,
Но смерть не приняла меня.

Родился рано ль, поздно ль? Гнет
Несу в томлении напрасном;
Скорбь глубока и о несчастном
Гаспаре помолись народ!

Осенние ямбы

ПОСВЯЩАЕТСЯ E. S.

И снова вам, инициалы,
Неведомые для других,
Разочарованный, усталый,
Я бедный посвящаю стих.
Вы для меня теперь священней,
Чем в дни любезной старины,
И вам я шлю мой ямб осенний
Из отдаленной тишины.

Усталость

«По мне, отчизна только там.
Где любят нас, где верят нам».
М. Лермонтов

Опять покорен грусти, мрачен,
Я – одинокий – снова с той,
Чей взор пленительный прозрачен
И полон юной красотой.

Но ныне с кроткой укоризной
Встречают запылавший день
И страх пред новою отчизной
И недоверчивая лень.

Нет! Не увлечь меня мятелям
В земной простор, в далекий путь,
Не взволновать твоим свирелям
Мою задумчивую грудь.

Еще вскипает над долиной
Осенним солнцем небосвод,
Но треугольник журавлиный
Медлительно на юг плывет.

Боль

Нависла боль свинцовой тучей
С каймой кровавою вокруг.
И ты изрыт тоской летучей,
Многострадальный, нежный луг.

Раскрылся плащ ночной и синий
От леса и до камыша.
В твоей измученной пустыне
Теряется моя душа.

За ней, бредя стопой тревожной
В глухую ночь, в ночную тишь,
Ты, сердце, песнею острожной
Над осенью моей звенишь.

Память

«Далёко ты, но терпеливо
Моей покорствую судьбе.
Во мне божественное живо
Воспоминанье о тебе».
Н. Языков

Ты отошла за травы луга,
В глухую осень, в камыши…
Расплескивает крылья вьюга
Над страшною тоской души

Прислушиваюсь к милой флейте
И к дальним шорохам сосны.
Жестокую печаль лелейте.
Мои отчетливые сны.

Я вижу в снеге лабиринта,
Где без дорог мои пути,
Краснеет кровью гиацинта
Твое последнее «прости!».

Ты не могла, ты истомилась
В слезах и бормотаньях встреч,
И отошла, и закрутилась
Змеею шаль вдоль смуглых плеч.

Я не виню, что ты, больная.
И уходила и звала.
И вся цветная, вся хмельная
С моих страниц ты уплыла.

Но не кляни и ты, что ныне
С губ помертвевших, ледяных
В часы растерянных уныний
К тебе слетает блеклый стих.

Мне кажется, что ночью каждой
И каждым утром, каждым днем,
Когда объят предсмертной жаждой
И смертным роковым огнем, –

Ты проплываешь надо мною.
Колебля тонкое копье,
Дразня минувшею весною,
Суля иное бытие.

Волна – я знаю – беспощадна
И снова не придет к камням,
Но тешиться мечтой отрадно
Изнеможденным берегам.

Пруд

Я в мир принес унылый цвет
Однообразный, скучный, серый
И милой девушки портрет
Я им писал, но с детской верой.

И луч желания проник
И разгорелся над работой
И окружен любимой лик
Таинственною позолотой.

И очи синие синей
Небесных, ангельских просторов,
И руки тонкие нежней,
Чем славословья горних хоров.

Но для меня портрет уныл,
Не вижу золота наряда;
Как два креста с глухих могил,
Два серых, неподвижных взгляда.

Так мрачный, молчаливый пруд
С его зацветшими водами
Нам кажет блеск и изумруд
Под золотистыми лучами,

Но, ослепленный, отойди,
Взгляни, коль ты отважно молод,
И там в пруду, в его груди,
Увидишь беспощадный холод.

Осенняя мелодия

Люси.

По обезлиственному саду
Мелькает красный сарафан,
Спешит меж яблонь за ограду
В речной затейливый туман.

И на певучем коромысле,
На двух крючках из серебра,
Качаясь в такт шагам, повисли
Два яркожелтые ведра.

Ах! Нет! Не выйти, как и прежде,
С реки с сияющим лицом,
На смятой, встрепанной одежде
Пыль не очертится кольцом!

И не мелькнет в тяжелых косах
Цветок пахучий жениха,
Не будет стадо на откосах
Щипать траву без пастуха!

И радость золотого взгляда
Задернет медленный туман;
По обезлиственному саду
Пройдет грустящий сарафан.

Прогулка

Посвящается Алексею Сидорову.

Леса недвижные тревожно
Обстали и спокойно я
Бреду поляной, осторожно
В траве минуя муравья.

Каким-то сновидением нежным
В измученном мозгу моем
Плывет мечта о безмятежном,
О драгоценном, о былом.

О, радости! Былые сестры,
Ушедшие в земную пыль!
Тоска вонзает в душу острый,
Жестокий, ледяной костыль.

И только с отдаленной дачи
Сквозь желтый, липовый вуаль
Над беспощадной неудачей
Рыдает жалобный рояль:

«In questa tomba». О, лелейте
Изысканную грусть, мечты!
Уродливая смерть на флейте
Покоит страшные персты.

И алебастровые пальцы
Играют зорю. Пой, пастух,
И бесприютного скитальца
Прими золоторунный дух!

Предчувствие

Томлюсь один в бору сердитом
В безлунную, глухую ночь.
Чу! Где-то прозвенел копытом
Конь, уносящий счастье прочь.

Гори, гори, костер забвенья,
Туманом выползает сонь!
Покой! Иду без сожаленья
В твой очистительный огонь!

Пусть искры пляшут дикий танец
И меркнут здесь, вблизи, вдали…
Уж по щекам ползет румянец,
Как зарево иной земли.

И я страшусь прервать молчанье,
Мое молчанье и огня.
Гори, пылай, воспоминанье,
Не мучь и не томи меня!

Прости, напрасное стремленье,
И отцветай, унылый стон:
Над роковым костром забвенья
Чертит круги предсмертный сон.

Золотой мост

«Протянут Господа рукою
Меж ними золотистый мост».
Вадим Шершеневич.

Под ветром тягостных томлений,
Под бурей несвершенных дел
Восторг цветущих сновидений,
Как одуванчик, облетел.

Твой шлейф крылатый, лебединый
С моей тоскливой глубиной
Я золотою паутиной
Навеки переплел весной.

Ты грезилась цветком горячим
На нерастопленном снегу.
Увы! И изнуренным плачем
Тебе ответить не могу.

Твоей весны полупрозрачной,
Изнеженной не различил
Я, распростертый мглою мрачной
Над плитами моих могил.

А ныне вихрь исступленный
Печали, скорби и тоски
По паутинке утонченной
К тебе донесся от реки.

Я сам не ведаю: над кручей
Что всколыхнуло глубь мою
Я вознесусь ли легкой тучей
Иль вечной мглою простою?!

Но чутко каждое движенье,
О, нежная – я шлю тебе.
Пойми бессменное томленье
В моей губительной судьбе

И на немеркнущем закате
Окрест торжественно излей
Ты в золотистом аромате
Дрожание души моей.

A Claire

Опять старинною вуалью
Окутывает очи грусть…
Читаю с жалобной печалью
Мою судьбину наизусть.

Грядущим людям, не усталым,
Не расслыхать моих шагов,
Мне не дойти хоть тихим валом
До отдаленных берегов!

Я их покоя не нарушу,
К ним голос мой не долетит.
Храните пасмурную душу,
Истертые обломки плит.

Доверчиво-прозрачна доля,
Ее не заплетает мгла:
Так замирает ветер в поле,
Не долетая до села.

Мой век мои стенанья спрячет,
Как разговор подруги грудь;
Я не грущу, что путь мой начат:
Я знаю, что недолог путь!

К ней

Ты встала медленно и строго,
Как в поле факел золотой,
Над юностью моей убогой
И над моею темнотой.

И я в костре весенней грезы
Забыл тоску былых обид.
Все ярче вспыхивали розы
Моих измученных ланит.

Ты отошла в сапфир навеки
В иную твердь, в иной покой.
Твои задумчивые веки
Закрыл печальною рукой.

И вот один. Прервать не смею
Обеты сладкие мои.
Над буйной юностью моею
Пролит жестокий хмель любви.

Лишь изредка в часы затиший
Любовных плясок и огня
Твой взгляд, как взор Мадонны в нише,
Глядит с укором на меня.

«Осенне-вкрадчивые тени…»

«Слышу, слышу шаг твой нежный
Шаг твой слышу за собой!»
В. Брюсов.

Осенне-вкрадчивые тени
От наклонившейся сосны;
Меня на шаткие ступени
Ведут заманчивые сны.

И лестница все круче, выше
И каждая ступень тяжка.
Летучие шныряют мыши
И с ними древняя тоска.

Тебя я слышу, но не вижу,
Но кажется, что ты идешь,
Что где-то там, далече, ниже,
Твоих шагов мерцает дрожь.

О, нежная моя подруга!
Тебя влеку, моя мечта,
От выжженного солнцем луга
На гвозди страшного креста.

Но не робей! И затаенный
Да не наполнит ужас грудь:
С распятья легче к небосклону
Нам будет руку дотянуть.

И, кровью гордою алея,
Звездой нарушим темноту!
Не дай, Господь, мне, как Орфею,
Пронзить глазами пустоту!

II.

Прости, прости мои печали,
О, строгая мечта, прости!
Я верю в розовые дали
На вечереющем пути.

Скрываю горестные вежды
Под вуалеттой огневой,
Но золотой вуаль надежды
Весь в мушках грусти роковой.

Какие б сны не ожидали
За неизвестностью черты,
За новым поворотом дали
Увижу новые кресты.

Приемлю вдумчиво и строго
Их очертания во мгле:
Я ведаю, что все от Бога
На затуманенной земле.

Благословение

«Да будет ясен жребий твой».
А. Пушкин.

…К тебе, как горестный скиталец,
Пришел я снизу, от реки;
Благословляю каждый палец
Прозрачной девичьей руки.

Да будет звездноголубая
Твоя весна, как ты, нежна!
Тебя я всю благословляю,
Моя смиренная княжна!

Евгению Беньяминсону

«Счастлив, кто с юношеских дней,
Живыми чувствами убогий,
Идет проселочной дорогой,
К мечте таинственной своей».
Н. Языков.

Нет! Не прервет наш путь бездомный
Ни крик рассветный петуха,
Ни ранний звук свирели томной
Мечтающего пастуха.

И мы бредем в туман покорней,
Рыдая от стальных обид…
Янтарный свет лампады горней
Над нашим заревом горит.

Нам не придти к огням селений
И к ласкам обольщенных жен,
Не будет факел наслаждений
Над нашей юностью зажжен.

Наш дух земной земным изранен
И нас медлительно ведет
Тоска, как вековой Сусанин,
По бездорожию болот.

Не верь! Таись! Пусть тело ранит
Синеющая сталь клинков,
Но нас в трясину не заманит
Полет болотных огоньков

Пройдя свой путь ночной и длинный
Сквозь пожелтевшие луга,
Тебе несу любви старинной
Мерцающие жемчуга.

Пусть в глубине твоей хрустальной
Очей задумчивых, княжна,
Цветет души моей печальной
Измученная тишина.

Пусть там – вдали – и клекот орлий
И горлицы предсмертный стон,
Но надо мной уже простерли
Твои персты осенний сон.

Пусть в пиршестве своем веселом
Волна кипит, взрывая мрак, –
Уже скрывается за молом
Предусмотрительный моряк.

Примечания

В некоторых строках я позволяю себе отступить от общепринятых до сих пор правил: так, в словах, оканчивающихся на «брь», «бль», «трь» и т. д., я считаю на один слог более, чем это принято грамматикой.

Это нововведение обусловлено длительностью произношения этой группы букв, заставляющей подозревать скрытую гласную (по моему, среднее между «о» и «е»). Рассматривая эти слова в их первоначальной форме или в иностранном правописании, мы можем приблизительно раскрыть эту гласную. Так, слово «корабль» сочтено мною за трехсложное – по ведь в старину это слово имело начертание «корабел» (корабельный), и я склонен думать, что никакая сила времени не в состоянии удалить этот звук «е», тлеющий хотя бы под твердой броней сомнительной комбинации согласных «бль». К таким словам мной отнесено слово «вихрь» (вихорь), а также слова «сентябрь», «октябрь» и т. д. (September, October). Что же касается слова «внутрь», то, не имея возможности проследить его происхождение и развитие, я поддался звуковому влечению и счел его за двусложное. Не теша себя мыслью доказать превосходство подобного слогосчисления, я остаюсь при нем, как вполне согласный с ним.

Что касается точного времени создания этих стихотворений, раньше в печати не появлявшихся за очень малым исключением, то я полагаю, что такое указание не может быть никому интересно, так как ни одно из стихотворений не вызвано каким-либо внешним событием, имевшим общественный характер; порядок преследовался не хронологический, а исключительно внутренний.

Следующие примечания относятся к отдельным стихотворениям и строкам:

Стр. 15. «Пляска» – принадлежит к периоду, когда творчество Блока оказывало подавляющее влияние на мои произведения.

Стр. 19. «Ангелу-Хранителю» «In questa tomba» – начало романса Бетховена.

Стр. 25. «Молитва» – «и на усталые ресницы» – «и на шелковые ресницы», М. Лермонтов.

Стр. 35. «Эдмонд и Дженни». Эти четыре стихотворения написаны на слова А. Пушкина: «А Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах», однако допущено свободное толкование и даже смерть Эдмонда.

Стр. 42. «Несмеяна» – «убраты» – древняя, употребляемая в сказках (см. Афанасьев) форма: «убраны».

Стр. 44. «Верлиока». Вольное переложение народной сказки.

Стр. 65. «Мечты о любимой». «Мысли, как пчелы» – напоминает превосходную строку А. Апухтина: «Мысли, как черные мухи».

Стр. 73. «Портрет дамы». «Сквозь двери приоткрытой». Родительный падеж после «сквозь» не чужд русскому языку и не нов. Так, у превосходного, к сожалению, плохо знаемого поэта, Н. М. Языкова мы находим: «сквозь потемневшого окна» (Зима пришла). Подобные же примеры есть у Тютчева.

Стр. 78. «Отвергнутый» – невольное подражание Андерсену.

Стр. 79. «Черный лебедь», как стихотворение «случайное», т.-е. написанное к случаю, нуждается в объяснениях, которым не может быть места здесь, а потому самое печатание его является ошибкой.

Стр. 125. «Пруд». «Я в мир принес унылый цвет» – «Я в мир пришел», К. Бальмонт.

Стр. 132. «К ней». «Все ярче вспыхивали розы моих измученных ланит» – «но пламенны живые розы ее пленительных ланит», Языков.

Переводы из Reiner Maria v. Rilke сделаны из книги «Neue Gedichte» размером подлинника. Признавая неразрывное единство содержания, образов и внешней формы (размера, свойства и комбинации рифм), переводчик не счел возможным уйти от размера подлинника, кроме стих. «Жертва», где прибавлена одна строка, и «Песнь любви», в котором последняя строка трехстопная, вместо двустопной. В стих. «Давид поет перед Саулом» переведены слова «меня преодолевший» словами «нас преодолевший».

Считая, что новые рифмы, как и новые образы, составляют собственность порта – их творца, – автор полагает, что он обязан указать, что рифма «густодебренный – серебряный» заимствована у С. Соловьева, а «изранен – Сусанин» у В. Брюсова.

Москва, 1913 г.