Сцена 1

Эльсинор[3]. Площадка перед замком.

Франсиско на страже. Входит Бернардо.

Входят Горацио и Марцелл.

(Уходит.)

Входит Призрак.

Призрак уходит.

Призрак возвращается.

Поет петух.

Призрак уходит.

Уходят.

Сцена 2

Парадная зала в замке.

Трубы. Входят король, королева, Гамлет, Полоний, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, вельможи и слуги.

Вольтиманд и Корнелий уходят.

(в сторону)

Трубы.

Все, кроме Гамлета, уходят.

Входят Горацио, Марцелл и Бернардо.

(К Бернардо.)

Все, кроме Гамлета, уходят.

(Уходит.)

Сцена 3

Комната в доме Полония.

Входят Лаэрт и Офелия.

Входит Полоний.

(Кладя руку на голову Лаэрта.)

(Уходит.)

Уходят.

Сцена 4

Площадка.

Входят Гамлет, Горацио и Марцелл.

Трубные звуки и пушечный выстрел за сценой.

Входит Призрак.

Призрак манит Гамлета.

Призрак манит.

Гамлет и Призрак уходят.

Уходят.

Сцена 5

Другая часть площадки.

Входят Призрак и Гамлет.

(Уходит.)

(Пишет.)

(за сценой)

Входят Горацио и Марцелл.

(из-под земли)

(из-под земли)

(из-под земли)

(из-под земли)

Уходят.

Сцена 1

Комната в доме Полония.

Входят Полоний и Рейнальдо.

Что это я хотел сказать? Ей-богу, ведь я что-то хотел сказать: на чем я остановился?

На «ответит так», на «друг мой» и «сударь».

Рейнальдо уходит. Входит Офелия.

Уходят.

Сцена 2

Зала в замке.

Трубы. Входят король, королева, Розенкранц, Гильденстерн и слуги.

Розенкранц, Гильденстерн и несколько слуг уходят. Входит Полоний.

Полоний уходит.

Полоний возвращается с Вольтимандом и Корнелием.

(подает бумагу)

Вольтиманд и Корнелий уходят.

(Читает.)

«Небесной, идолу моей души, преукрашенной Офелии...» — Это плохое выражение, пошлое выражение; «преукрашенной» — пошлое выражение; но вы послушайте. Вот. (Читает.) «На ее прелестную грудь, эти...» И так далее.

(Читает.)

О дорогая Офелия, не даются мне эти размеры. Я не умею высчитывать мои вздохи; но что я люблю тебя вполне, о вполне, чудесная, этому верь. Прощай! Твой навсегда, дражайшая дева, пока этот механизм ему принадлежит, Гамлет».

(указывая на свою голову и плечо)

Король, королева и слуги уходят. Входит Гамлет, читая.

Хорошо, спаси вас бог.

Вы узнаете меня, принц?

Конечно; вы — торговец рыбой[26].

Нет, принц.

Тогда мне хотелось бы, чтобы вы были таким же честным человеком.

Честным, принц?

Да, сударь, быть честным при том, каков этот мир, — это значит быть человеком, выуженным из десятка тысяч.

Это совершенно верно, принц.

Ибо если солнце плодит червей в дохлом псе, — божество, лобзающее падаль...[27] Есть у вас дочь?

Есть, принц.

Не давайте ей гулять на солнце: всякий плод — благословение; но не такой, какой может быть у вашей дочери. Друг, берегитесь.

(в сторону)

Что вы об этом скажете? Все время наигрывает на моей дочери; а вначале он меня не узнал; сказал, что я торговец рыбой; он далеко зашел; и, действительно, в молодости я много терпел крайностей от любви; почти что вот так же. Заговорю с ним опять. — Что вы читаете, принц?

Слова, слова, слова.

И что говорится, принц?

Про кого?

Я хочу сказать: что говорится в том, что вы читаете?

Клевета, сударь мой; потому что этот сатирический плут говорит здесь, что у старых людей седые бороды, что лица их сморщенны, глаза источают густую камедь и сливовую смолу и что у них полнейшее отсутствие ума и крайне слабые поджилки; всему этому, сударь мой, я хоть и верю весьма могуче и властно, однако же считаю непристойностью взять это и написать; потому что и сами вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, если бы могли, подобно раку, идти задом наперед.

(в сторону)

Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность. — Не хотите ли уйти из этого воздуха, принц?

В могилу.

Действительно, это значило бы уйти из этого воздуха. (В сторону.) Как содержательны иной раз его ответы! Удача, нередко выпадающая на долю безумия и которою разум и здравия не могли бы разрешиться так счастливо. Я его покину и тотчас же постараюсь устроить ему встречу с моей дочерью. — Высокочтимый принц, я вас смиреннейше покину.

Нет ничего, сударь мой, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью.

Желаю здравствовать, принц.

Эти несносные старые дураки!

Входят Розенкранц и Гильденстерн.

(Полонию)

Полоний уходит.

Милейшие друзья мои! Как поживаешь, Гильденстерн? — А, Розенкранц? Ребята, как вы живете оба?

Но и не подошвы ее башмаков?

Ни то, ни другое, принц.

Так вы живете около ее пояса или в средоточии ее милостей?

Право же, мы занимаем у нее скромное место.

В укромных частях Фортуны? О, конечно; это особа непотребная. Какие новости?

Да никаких, принц, кроме разве того, что мир стал честен.

Так, значит, близок судный день; но только ваша новость неверна. Позвольте вас расспросить обстоятельнее: чем это, дорогие мои друзья, вы провинились перед Фортуной, что она шлет вас сюда, в тюрьму?

В тюрьму, принц?

Дания — тюрьма.

Тогда весь мир — тюрьма.

И превосходная: со множеством затворов, темниц и подземелий, причем Дания — одна из худших.

Мы этого не думаем, принц.

Ну, так для вас это не так; ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым; для меня она — тюрьма.

Ну, так это ваше честолюбие делает ее тюрьмою: она слишком тесна для вашего духа.

О боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны.

А эти сны и суть честолюбие; ибо самая сущность честолюбца всего лишь тень сна.

И самый сон всего лишь тень.

Верно, и я считаю честолюбие по-своему таким воздушным и легким, что оно не более нежели тень тени.

Тогда наши нищие суть тела, а наши монархи и напыщенные герои суть тени нищих. Не пойти ли нам ко двору? Потому что, честное слово, я не в силах рассуждать.

Мы в вашем распоряжении.

Не надо этого. Я не хочу приравнивать вас к остальным моим слугам; потому что — сказать вам, как честный человек, — служат мне отвратительно. Но если идти стезею дружбы, что вы делаете в Эльсиноре?

Мы хотели навестить вас, принц; ничего другого.

Такой нищий, как я, беден даже благодарностью; но я вас благодарю; хотя, по правде, дорогие друзья, моя благодарность не стоит и полгроша. За вами не посылали? Это ваше собственное желание? Это добровольное посещение? Ну, будьте же со мною честны; да ну же, говорите.

Что мы должны сказать, принц?

Да что угодно, но только об этом. За вами посылали; в ваших взорах есть нечто вроде признания, и ваша совесть недостаточно искусна, чтобы это скрасить. Я знаю, добрые король и королева за вами посылали.

С какой целью, принц?

Это уж вы должны мне объяснить. Но только я вас заклинаю — во имя прав нашего товарищества, во имя согласия нашей юности, во имя долга нашей нерушимой любви, во имя всего еще более дорогого, к чему лучший оратор мог бы воззвать пред вами, будьте со мной откровенны и прямы: посылали за вами или нет?

(тихо, Гильденстерну)

Что ты скажешь?

(в сторону)

Так, теперь я вижу. — Если вы меня любите, не таитесь.

Принц, за нами посылали.

Я вам скажу, для чего; таким образом моя предупредительность устранит ваше признание и ваша тайна перед королем и королевой не обронит ни единого перышка. Последнее время — а почему, я и сам не знаю — я утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия; и, действительно, на душе у меня так тяжело, что эта прекрасная храмина, земля, кажется мне пустынным мысом; этот несравненнейший полог, воздух, видите ли, эта великолепно раскинутая твердь, эта величественная кровля, выложенная золотым огнем, — все это кажется мне не чем иным, как мутным и чумным скоплением паров. Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях! Как точен и чудесен в действии! Как он похож на ангела глубоким постижением! Как он похож на некоего бога! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что для меня эта квинтэссенция праха? Из людей меня не радует ни один; нет, также и ни одна, хотя вашей улыбкой вы как будто хотите сказать другое.

Принц, такого предмета не было в моих мыслях.

Так почему же вы смеялись, когда я сказал, что «из людей меня не радует ни один»?

Оттого, что я подумал, принц, что если люди вас не радуют, то какой постный прием найдут у вас актеры; мы настигли их в пути; и они едут сюда предложить вам свои услуги.

Тот, что играет короля, будет желанным гостем; его величеству я воздам должное; отважный рыцарь пусть орудует шпагой и щитом; любовник пусть не вздыхает даром; чудак пусть мирно кончает свою роль; шут пусть смешит тех, у кого щекотливые легкие; героиня пусть свободно высказывает свою душу, а белый стих при этом пусть хромает. Что это за актеры?

Те самые, которые вам так нравились, — столичные трагики.

Как это случилось, что они странствуют? Оседлость была для них лучше и в смысле славы и в смысле доходов.

Мне кажется, что их затруднения происходят от последних новшеств.

Таким же ли они пользуются почетом, как в те времена, когда я был в городе? Так же ли их посещают?

Нет, по правде, этого уже не бывает.

Почему же? Или они начали ржаветь?

Нет, их усердие идет обычным шагом; но там имеется выводок детей[28], маленьких соколят, которые кричат громче, чем требуется, за что им и хлопают прежестоко; сейчас они в моде и так честят простой театр — как они его зовут, — что многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев и едва осмеливаются ходить туда.

Как, это дети? Кто их содержит? Что им платят? Или они будут заниматься своим ремеслом только до тех пор, пока могут петь? Не скажут ли они впоследствии, если вырастут в простых актеров, — а это весьма возможно, если у них не найдется ничего лучшего, — что их писатели им повредили, заставляя их глумиться над собственным наследием?

Признаться, немало было шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом подстрекать их к препирательствам; одно время за пьесу ничего не давали, если в этой распре сочинитель и актер не доходили до кулаков[29].

Не может быть!

О, много было раскидано мозгов.

И власть забрали дети?

Да, принц, забрали; Геркулеса вместе с его ношей[30].

Это не так уж странно; вот мой дядя — король датский, и те, кто строил ему рожи, пока жив был мой отец, платят по двадцать, сорок, пятьдесят и по сто дукатов за его портрет в миниатюре. Черт возьми, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла доискаться.

Трубы.

Вот и актеры.

Господа, я рад вам в Эльсиноре. Ваши руки. Спутниками радушия служат вежество и обходительность; позвольте мне приветствовать вас этим способом, а не то мое обращение с актерами, я вам говорю, должно быть наружно прекрасным, покажется более гостеприимным, чем по отношению к вам. Я рад вам; но мой дядя-отец и моя тетка-мать ошибаются.

В чем, дорогой мой принц?

Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли.

Входит Полоний.

Всяких вам благ, господа!

Послушайте, Гильденстерн, — и вы также, — на каждое ухо по слушателю: этот большой младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.

Быть может, он вторично в них попал: ведь говорят, старый человек — вдвойне ребенок.

Я вам пророчу, что он явился сообщить мне об актерах; вот увидите. — Вы правы, сударь; в понедельник утром; так это и было, совершенно верно.

Государь мой, у меня для вас новости.

Государь мой, у меня для вас новости. Когда Росций был актером в Риме...

Принц, актеры приехали сюда.

Кш, кш!

По чести моей...

Лучшие актеры в мире для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм; у них и Сенека не слишком тяжел, и Плавт не слишком легок. Для писаных ролей и для свободных — это единственные люди.

О Иеффай, судия израильский[32], какое у тебя было сокровище!

Какое у него было сокровище, принц?

Как же,

(в сторону)

Все о моей дочери.

Разве я неправ, старый Иеффай?

Если вы меня зовете Иеффаем, принц, то у меня есть дочь, которую я люблю нежней всего.

Нет, следует не это.

А что же следует, принц?

А вот что.

и дальше, сами знаете:

Первая строфа этой благочестивой песни скажет вам остальное; потому что, вот видите, идут мои отвлекатели[33].

Входят четверо или пятеро актеров.

Добро пожаловать, господа; добро пожаловать всем. — Я рад тебя видеть благополучным. — Добро пожаловать, дорогие друзья! — А, мой старый друг! Твое лицо обросло бахромой с тех пор, как я тебя в последний раз видел; или ты приехал в Данию, чтобы меня затмить? — Что я вижу, моя молодая госпожа[34]! Клянусь владычицей небесной, ваша милость ближе к небу, чем когда я видел ее в последний раз, на целый каблук. Молю бога, чтобы ваш голос не оказался надтреснутым, как вышедший из обращения золотой. — Господа, всем вам добро пожаловать. Мы, как французские сокольники, налетим на первое, что нам попадется; давайте сразу же монолог; ну-ка, покажите нам образец вашего искусства; ну-ка, страстный монолог.

Какой монолог, мой добрый принц?

Я слышал, как ты однажды читал монолог, но только он никогда не игрался; а если это и было, то не больше одного раза; потому что пьеса, я помню, не понравилась толпе; для большинства это была икра[35]; но это была — как я ее воспринял и другие, чье суждение в подобных делах погромче моего, — отличная пьеса, хорошо распределенная по сценам, построенная столь же просто, сколь и умело. Я помню, кто-то сказал, что стихи не приправлены для того, чтобы сделать содержание вкусным, а речи не содержат ничего такого, что обличало бы автора в вычурности, и называл это добропорядочным приемом, здоровым и приятным, и гораздо более красивым, нежели нарядным. Один монолог я в ней особенно любил; это был рассказ Энея Дидоне; и главным образом то место, где он говорит об убиении Приама. Если он жив в вашей памяти, начните с этой строки; позвольте, позвольте:

Не так; начинается с Пирра:

Так, продолжайте вы.

Ей-богу, принц, хорошо прочитано, с должной выразительностью и с должным чувством.

Это слишком длинно.

Это пойдет к цирюльнику, вместе с вашей бородой. — Прошу тебя, продолжай; ему надо плясовую песенку или непристойный рассказ, иначе он спит; продолжай; перейди к Гекубе.

«Жалкую царицу»?

Это хорошо, «жалкую царицу» — это хорошо.

Смотрите, ведь он изменился в лице, и у него слезы на глазах. — Пожалуйста, довольно.

Хорошо, ты мне доскажешь остальное потом. — Милостивый мой государь, не позаботитесь ли вы о том, чтобы актеров хорошо устроили? Слышите, пусть их примут хорошо, потому что они — обзор и краткие летописи века; лучше вам после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них, пока вы живы.

Принц, я их приму сообразно их заслугам.

Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута? Примите их согласно с собственною честью и достоинством; чем меньше они заслуживают, тем больше славы вашей доброте. Проводите их.

Идемте, господа.

Ступайте за ним, друзья; завтра мы дадим представление.

Полоний и все актеры, кроме первого, уходят.

Послушайте, старый друг; можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?

Да, принц.

Мы это представим завтра вечером. Вы могли бы, если потребуется, выучить монолог в каких-нибудь двенадцать или шестнадцать строк, которые я бы сочинил и вставил туда? Могли бы вы?

Да, принц.

Отлично. Ступайте за этим господином; и смотрите не смейтесь над ним.

Первый актер уходит.

Дорогие мои друзья, я прощусь с вами до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.

Мой добрый принц!

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

(Уходит.)

Сцена 1

Комната в замке

Входят король, королева. Полоний, Офелия, Розенкранц и Гильденстерн.

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

Королева уходит.

(Офелии.)

(в сторону)

Король и Полоний уходят.

Входит Гамлет.

Ха-ха! Вы добродетельны?

Мой принц?

Вы красивы?

Что ваше высочество хочет сказать?

То, что если вы добродетельны и красивы, ваша добродетель не должна допускать собеседований с вашей красотой.

Разве у красоты, мой принц, может быть лучшее общество, чем добродетель?

Да, это правда; потому что власть красоты скорее преобразит добродетель из того, что она есть, в сводню, нежели сила добродетели превратит красоту в свое подобие; некогда это было парадоксом, но наш век это доказывает. Я вас любил когда-то.

Да, мой принц, и я была вправе этому верить.

Напрасно вы мне верили; потому что, сколько ни прививать добродетель к нашему старому стволу, он все-таки в нас будет сказываться; я не любил вас.

Тем больше была я обманута.

Уйди в монастырь; к чему тебе плодить грешников? Сам я скорее честен; и все же я мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы моя мать не родила меня на свет; я очень горд, мстителен, честолюбив; к моим услугам столько прегрешений, что мне не хватает мыслей, чтобы о них подумать, воображения, чтобы придать им облик, и времени, чтобы их совершить. К чему таким молодцам, как я, пресмыкаться между небом и землей? Все мы — отпетые плуты, никому из нас не верь. Ступай в монастырь. Где ваш отец?

Дома, принц.

Пусть за ним запирают двери, чтобы он разыгрывал дурака только у себя. Прощайте.

О, помоги ему, всеблагое небо!

Если ты выйдешь замуж, то вот какое проклятие я тебе дам в приданое: будь ты целомудренна, как лед, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы. Уходи в монастырь; прощай. Или, если уж ты непременно хочешь замуж, выходи замуж за дурака; потому что умные люди хорошо знают, каких чудовищ вы из них делаете. В монастырь — и поскорее. Прощай.

О силы небесные, исцелите его!

Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете, и щебечете, и даете прозвища божьим созданиям, и хотите, чтоб ваше беспутство принимали за неведение. Нет, с меня довольно; это свело меня с ума. Я говорю, у нас не будет больше браков; те, кто уже в браке, все, кроме одного, будут жить; прочие останутся, как они есть. В монастырь. (Уходит.)

Король и Полоний возвращаются.

Уходит.

Сцена 2

Зала в замке.

Входят Гамлет и актеры.

Произносите монолог, прошу вас, как я вам его прочел, легким языком; а если вы станете его горланить, как это у вас делают многие актеры, то мне было бы одинаково приятно, если бы мои строки читал бирюч. И не слишком пилите воздух руками, вот этак; но будьте во всем ровны, ибо в само́м потоке, в буре и, я бы сказал, в смерче страсти вы должны усвоить и соблюдать меру, которая придавала бы ей мягкость. О, мне возмущает душу, когда я слышу, как здоровенный, лохматый детина рвет страсть в клочки, прямо-таки в лохмотья, и раздирает уши партеру[40], который по большей части ни к чему не способен, кроме невразумительных пантомим и шума; я бы отхлестал такого молодца, который старается перещеголять Термаганта[41]; они готовы Ирода переиродить; прошу вас, избегайте этого.

Я ручаюсь вашей чести.

Не будьте также и слишком вялы, но пусть ваше собственное разумение будет вашим наставником, сообразуйте действие с речью, речь с действием, причем особенно наблюдайте, чтобы не переступать простоты природы; ибо все, что так преувеличено, противно назначению лицедейства, чья цель как прежде, так и теперь была и есть — держать как бы зеркало перед природой, являть добродетели ее же черты, спеси — ее же облик, а всякому веку и сословию — его подобие и отпечаток. Если это переступить или же этого не достигнуть, то хотя невежду это и рассмешит, однако же ценитель будет огорчен; а его суждение, как вы и сами согласитесь, должно перевешивать целый театр прочих. Ах, есть актеры, — и я видел, как они играли, и слышал, как иные их хвалили, и притом весьма, — которые, если не грех так выразиться, и голосом не обладая христианским, и поступью не похожие ни на христиан, ни на язычников, ни вообще на людей, так ломались и завывали, что мне думалось, не сделал ли их какой-нибудь поденщик природы, и сделал плохо, до того отвратительно они подражали человеку.

Надеюсь, мы более или менее искоренили это у себя.

Ах, искорените совсем. А тем, кто у вас играет шутов, давайте говорить не больше, чем им полагается; потому что среди них бывают такие, которые сами начинают смеяться, чтобы рассмешить известное количество пустейших зрителей, хотя как раз в это время требуется внимание к какому-нибудь важному месту пьесы; это пошло и доказывает весьма прискорбное тщеславие у того дурака, который так делает. Идите приготовьтесь.

Актеры уходят.

Входят Полоний, Розенкранц и Гильденстерн.

Ну что, сударь мой? Желает король послушать это произведение?

И королева также, и притом немедленно.

Скажите актерам поторопиться.

Полоний уходит.

Не поможете ли и вы оба поторопить их?

Да, принц.

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

Эй! Горацио!

Входит Горацио.

Датский марш. Трубы. Входят король, королева, Полоний, Офелия, Розенкранц, Гильденстерн и другие приближенные вельможи вместе со стражей, несущей факелы.

Отлично, ей-же-ей; живу на хамелеоновой пище, питаюсь воздухом, пичкаюсь обещаниями; так не откармливают и каплунов.

Этот ответ ко мне не относится, Гамлет; эти слова не мои[42].

Да; и не мои больше. (Полонию.) Сударь мой, вы говорите, что когда-то играли в университете?

Играл, мой принц, и считался хорошим актером.

А что же вы изображали?

Я изображал Юлия Цезаря; я был убит на Капитолии; меня убил Брут.

С его стороны было очень брутально убить столь капитальное теля́. — Что, актеры готовы?

Да, мой принц; они ожидают ваших распоряжений.

Поди сюда, мой милый Гамлет, сядь возле меня.

Нет, дорогая матушка, здесь есть металл более притягательный.

(тихо, королю)

Ого, вы слышите?

Сударыня, могу я прилечь к вам на колени?

(Ложится к ногам Офелии.)

Нет, мой принц.

Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

Да, мой принц.

Вы думаете, у меня были грубые мысли?

Я ничего не думаю, мой принц.

Прекрасная мысль — лежать между девичьих ног.

Что, мой принц?

Ничего.

Вам весело, мой принц?

Кому? Мне?

Да, мой принц.

О господи, я попросту скоморох. Да что и делать человеку, как не быть веселым? Вот посмотрите, как радостно смотрит моя мать, а нет и двух часов, как умер мой отец.

Нет, тому уже дважды два месяца, мой принц.

Так давно? Ну, так пусть дьявол носит черное, а я буду ходить в соболях. О небо! Умереть два месяца тому назад и все еще не быть забытым? Тогда есть надежда, что память о великом человеке может пережить его жизнь на целых полгода; но, клянусь владычицей небесной, он должен строить церкви; иначе ему грозит забвение, как коньку-скакунку[43], чья эпитафия: «О стыд, о стыд! Конек-скакунок позабыт!»

Играют гобои. Начинается пантомима.

Входят актеры — король и королева; весьма нежно королева обнимает его, а он ее. Она становится на колени и делает ему знаки уверения. Он поднимает ее и склоняет голову к ней на плечо; ложится на цветущий дерн; она, видя, что он уснул, покидает его. Вдруг входит человек, снимает с него корону, целует ее, вливает яд в уши королю и уходит. Возвращается королева, застает короля мертвым и разыгрывает страстное действие. Отравитель, с двумя или тремя безмолвными, входит снова, делая вид что скорбит вместе с нею. Мертвое тело уносят прочь. Отравитель улещивает королеву дарами; вначале она как будто недовольна и несогласна, но наконец принимает его любовь. Все уходят.

Что это значит, мой принц?

Это крадущееся малечо[44], это значит «злодейство».

Может быть, эта сцена показывает содержание пьесы?

Входит Пролог.

Мы это узнаем от этого молодца; актеры не умеют хранить тайн, они всегда все скажут.

Он нам скажет, что значило то, что они сейчас показывали?

Да, как и все то, что вы ему покажете; вы не стыдитесь ему показать, а он не постыдится сказать вам, что это значит.

Вы нехороший, вы нехороший; я буду следить за представлением.

(Уходит.)

Что это: пролог или стихи для перстня[45]?

Это коротко, мой принц.

Как женская любовь.

Входят актеры — король и королева.

(в сторону)

Что если она теперь это нарушит!

(Засыпает.)

(Уходит.)

Сударыня, как вам нравится эта пьеса?

Эта женщина слишком щедра на уверения, по-моему.

О, ведь она сдержит слово.

Ты слышал содержание? Здесь нет ничего предосудительного?

Нет-нет; они только шутят, отравляют ради шутки; ровно ничего предосудительного.

Как называется пьеса?

«Мышеловка». — Но в каком смысле? В переносном. Эта пьеса изображает убийство, совершенное в Вене; имя герцога — Гонзаго; его жена — Баптиста; вы сейчас увидите; это подлая история; но не все ли равно? Вашего величества и нас, у которых душа чиста, это не касается; пусть кляча брыка́ется, если у нее ссадина; у нас загривок не натерт.

Входит актер Луциан.

Это некий Луциан, племянник короля.

Вы отличный хор, мой принц[48].

Я бы мог служить толкователем[49] вам и вашему милому, если бы мог видеть, как эти куклы пляшут.

Вы колки, мой принц, вы колки.

Вам пришлось бы постонать, прежде чем притупится мое острие.

Все лучше и все хуже.

Так и вы должны брать себе мужей. — Начинай, убийца. Да брось же проклятые свои ужимки и начинай. Ну: «Взывает к мщенью каркающий ворон»[50].

(Вливает яд в ухо спящему.)

Он отравляет его в саду ради его державы. Его зовут Гонзаго. Такая повесть имеется и написана отменнейшим итальянским языком. Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены.

Король встает!

Что? Испугался холостого выстрела!

Что с вашим величеством?

Прекратите игру!

Дайте сюда огня. — Уйдем!

Огня, огня, огня!

Все, кроме Гамлета и Горацио, уходят.

Неужто с этим, сударь мой, и с лесом перьев, — если в остальном судьба обошлась бы со мною, как турок, — да с парой прованских роз на прорезных башмаках я не получил бы места в труппе актеров, сударь мой?

С половинным паем.

С целым, по-моему.

Вы могли бы сказать в рифму.

О дорогой Горацио, я за слова призрака поручился бы тысячью золотых. Ты заметил?

Очень хорошо, мой принц.

При словах об отравлении?

Я очень зорко следил за ним.

Розенкранц и Гильденстерн возвращаются.

Ха-ха! Эй, музыку! Эй, флейты! —

Эй, музыку!

Мой добрый принц, разрешите сказать вам два слова.

Сударь мой, хоть целую историю.

Король...

Да, сударь мой, что с ним?

Удалился, и ему очень не по себе.

От вина, сударь мой?

Нет, мой принц, скорее от желчи.

Ваша мудрость выказала бы себя более богатой, если бы вы сообщили об этом его врачу; потому что если за его очищение возьмусь я, то, пожалуй, погружу его в еще пущую желчь.

Мой добрый принц, приведите вашу речь в некоторый порядок и не отклоняйтесь так дико от моего предмета.

Сударь мой, я смирен; повествуйте.

Королева, ваша мать, в величайшем сокрушении духа послала меня к вам.

Милости прошу.

Нет, мой добрый принц, эта любезность не того свойства, как нужно. Если вам угодно будет дать мне здравый ответ, я исполню приказание вашей матери; если нет, то мое поручение окончится тем, что вы меня отпустите и я удалюсь.

Сударь мой, я не могу.

Чего, мой принц?

Дать вам здравый ответ: рассудок мой болен; но, сударь мой, такой ответ, какой я могу дать, к вашим услугам, или, вернее, как вы говорите, к услугам моей матери; итак, довольно этого, и к делу: моя мать, говорите вы...

Так вот, она говорит: ваши поступки повергли ее в изумление и недоумение.

О, чудесный сын, который может так удивлять свою мать! А за этим материнским изумлением ничто не следует по пятам? Поведайте.

Она желает поговорить с вами у себя в комнате, прежде чем вы пойдете ко сну.

Мы повинуемся, хотя бы она десять раз была нашей матерью. Есть у вас еще какие-нибудь дела ко мне?

Мой принц, вы когда-то любили меня.

Так же, как и теперь, клянусь этими ворами и грабителями.

Мой добрый принц, в чем причина вашего расстройства? Вы же сами заграждаете дверь своей свободе, отстраняя вашего друга от ваших печалей.

Сударь мой, у меня нет никакой будущности.

Как это может быть, когда у вас есть голос самого короля, чтобы наследовать датский престол?

Да, сударь мой, но «пока трава растет...»[52] — пословица слегка заплесневелая.

Возвращаются музыканты с флейтами.

А, флейты! Дайте-ка мне одну. — Отойдите в сторону. — Почему вы все стараетесь гнать меня по ветру, словно хотите загнать меня в сеть?

О, мой принц, если моя преданность слишком смела, то это моя любовь так неучтива.

Я это не совсем понимаю. Не сыграете ли вы на этой дудке?

Мой принц, я не умею.

Я вас прошу.

Поверьте мне, я не умею.

Я вас умоляю.

Я и держать ее не умею, мой принц.

Это так же легко, как лгать; управляйте этими отверстиями при помощи пальцев, дышите в нее ртом, и она заговорит красноречивейшей музыкой. Видите — вот это лады.

Но я не могу извлечь из них никакой гармонии; я не владею этим искусством.

Вот видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть; вам кажется, что мои лады вы знаете; вы хотели бы исторгнуть сердце моей тайны; вы хотели бы испытать от самой низкой моей ноты до самой вершины моего звука; а вот в этом маленьком снаряде — много музыки, отличный голос; однако вы не можете сделать так, чтобы он заговорил. Черт возьми, или, по-вашему, на мне легче играть, чем на дудке? Назовите меня каким угодно инструментом, — вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете.

Возвращается Полоний.

Благослови вас бог, сударь мой!

Принц, королева желала бы поговорить с вами, и тотчас же.

Вы видите вон то облако, почти что вроде верблюда?

Ей-богу, оно действительно похоже на верблюда.

По-моему, оно похоже на ласточку.

У него спина, как у ласточки.

Или как у кита?

Совсем как у кита.

Ну, так я сейчас приду к моей матери.

(В сторону.)

Они меня совсем с ума сведут. — Я сейчас приду.

Я так и скажу.

(Уходит.)

Сказать «сейчас» легко. — Оставьте меня, друзья.

Все, кроме Гамлета, уходят.

(Уходит.)

Сцена 3

Комната в замке.

Входят король, Розенкранц и Гильденстерн.

Розенкранц и Гильденстерн уходят. Входит Полоний.

Полоний уходит.

(Отходит в сторону и становится на колени.)

Входит Гамлет.

(Уходит.)

(вставая)

(Уходит.)

Сцена 4

Комната королевы.

Входят королева и Полоний.

(за сценой)

Полоний прячется за ковром. Входит Гамлет.

(за ковром)

(обнажая шпагу)

(Пронзает ковер.)

(за ковром)

(Падает и умирает.)

(Откидывает ковер и обнаруживает Полония.)

Входит Призрак.

Призрак уходит.

(указывает на Полония)

Уходят врозь, Гамлет — волоча Полония.

Сцена 1

Зала в замке.

Входят король, королева, Розенкранц и Гильденстерн.

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

Розенкранц и Гильденстерн возвращаются.

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

Уходят.

Сцена 2

Другая зала в замке.

Входит Гамлет.

(за сценой)

Входят Розенкранц и Гильденстерн.

Не верить чему?

Тому, что вашу тайну я хранить умею, а свою нет. К тому же на вопросы губки какой ответ может дать королевский сын?

Вы принимаете меня за губку, мой принц?

Да, сударь; которая впитывает благоволение короля, его щедроты, его пожалования. Но такие царедворцы служат королю лучше всего напоследок; он держит их, как обезьяна орехи, за щекой: раньше всех берет в рот, чтобы позже всех проглотить; когда ему понадобится то, что вы скопили, ему стоит только нажать на вас — и, губка, вы снова сухи.

Я вас не понимаю, мой принц.

Я этому рад; хитрая речь спит в глупом ухе.

Мой принц, вы должны нам сказать, где тело, и пойти с нами к королю.

Тело у короля, но король без тела. Король есть вещь...

«Вещь», мой принц?

Невещественная; ведите меня к нему. Беги, лиса, и все за ней[60].

Уходят.

Сцена 3

Другая комната в замке.

Входит король с приближенными.

Входит Розенкранц.

Входят Гамлет и Гильденстерн.

За ужином? Где?

Не там, где он ест, а там, где его едят; у него как раз собрался некий сейм политических червей[61]. Червь — истинный император по части пищи. Мы откармливаем всех прочих тварей, чтобы откормить себя, а себя откармливаем для червей. И жирный король и сухопарый нищий — это только разве смены, два блюда, но к одному столу; конец таков.

Увы, увы!

Человек может поймать рыбу на червя, который поел короля, и поесть рыбы, которая питалась этим червем.

Что ты хочешь этим сказать?

Я хочу вам только показать, как король может совершить путешествие по кишкам нищего.

Где Полоний?

На небесах; пошлите туда посмотреть; если ваш посланный его там не найдет, тогда поищите его в другом месте сами. А только если вы в течение месяца его не сыщете, то вы его почуете, когда пойдете по лестнице на галерею.

(нескольким слугам)

Пойдите поищите его там.

Он вас подождет.

Слуги уходят.

Я вижу херувима, который видит их. — Но едем; в Англию! — Прощайте, дорогая мать.

Твой любящий отец, Гамлет.

Моя мать; отец и мать — муж и жена; муж и жена — единая плоть, и поэтому — моя мать. — Едем! В Англию!

(Уходит.)

Розенкранц и Гильденстерн уходят.

(Уходит.)

Сцена 4

Равнина в Дании.

Входят Фортинбрас, капитан и солдаты, на походе.

Фортинбрас и солдаты уходят. Входят Гамлет, Розенкранц, Гильденстерн и другие.

(Уходит.)

Все, кроме Гамлета, уходят.

(Уходит.)

Сцена 5

Эльсинор. Зала в замке.

Входят королева, Горацио и первый дворянин.

Первый дворянин уходит.

(В сторону.)

Возвращается первый дворянин с Офелией.

(поет)

(Поет.)

(Поет.)

Входит король.

(поет)

Хорошо, спасибо! Говорят, у совы отец был хлебник[63]. Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать. Благослови бог вашу трапезу!

Мысль об отце.

Пожалуйста, не будем говорить об этом; но если вас спросят, что это значит, вы скажите.

(Поет.)

Да, без всяких клятв, я сейчас кончу.

(Поет.)

Он отвечает:

Я надеюсь, что все будет хорошо. Надо быть терпеливыми; но я не могу не плакать, когда подумаю, что они положили его в холодную землю. Мой брат об этом узнает; и я вас благодарю за добрый совет. — Подайте мою карету! — Покойной ночи, сударыня; покойной ночи, дорогие сударыни; покойной ночи, покойной ночи. (Уходит.)

Горацио уходит.

Шум за сценой.

Входит второй дворянин.

Шум за сценой.

Входит Лаэрт, вооруженный; за ним — датчане.

(Удаляются за дверь.)

(за сценой)

Офелия возвращается.

(поет)

Прощай, мой голубь!

Ах, как прялка к этому идет[67]! Это лживый дворецкий, который похитил дочь у своего хозяина.

Бред полноценней смысла.

Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните; а вот троицын цвет[68], это для дум.

Поучительность в безумии: думы в лад воспоминанию.

Вот укроп для вас и голубки́; вот рута для вас; и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием. Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец; говорят, он умер хорошо.

(Поет.)

(поет)

И все христианские души, я молю бога. — Да будет с вами бог! (Уходит.)

Уходят.

Сцена 6

Другая комната в замке.

Входят Горацио и слуга.

Слуга уходит.

Входят моряки.

Благослови вас бог, сударь.

Пусть и тебя благословит.

Он и благословит, сударь, коли ему угодно будет. Тут вам письмо, сударь, — оно от посла, который отправлялся в Англию, — если только вас зовут Горацио, как мне сказали.

(читает)

«Горацио, когда ты это прочтешь, устрой этим людям доступ к королю; у них есть письма к нему. Мы и двух дней не пробыли в море, как за нами погнался весьма воинственно снаряженный пират. Видя, что у нас слишком малый ход, мы поневоле облеклись храбростью, и во время схватки я перескочил к ним: в тот же миг они отвалили от нашего судна; таким образом, я один очутился у них в плену. Они обошлись со мною, как милосердные разбойники; но они знали, что делают; я должен сослужить им службу. Позаботься, чтобы король получил письма, которые я послал; и отправляйся ко мне с такой же поспешностью, как если бы ты бежал от смерти. Мне надо сказать тебе на ухо слова, от которых ты онемеешь; и все же они слишком легковесны для дела такого калибра. Эти добрые люди доставят тебя туда, где я сейчас. Розенкранц и Гильденстерн держат путь в Англию; про них я тебе многое должен рассказать. Будь здоров. Тот, о ком ты знаешь, что он твой, Гамлет».

Уходят.

Сцена 7

Другая комната в замке.

Входят король и Лаэрт.

Входит гонец с письмами.

(Гонцу.)

Гонец уходит.

(Читает.) «Высокодержавный! Да будет вам известно, что я высажен нагим в вашем королевстве. Завтра я буду ходатайствовать о дозволении увидеть ваши королевские очи; и тогда, предварительно испросив на то ваше согласие, я изложу обстоятельства моего внезапного и еще более странного возвращения. Гамлет».

Входит королева.

(Уходит.)

Уходят.

Сцена 1

Кладбище.

Входят два могильщика с заступами и прочим.

Разве такую можно погребать христианским погребением, которая самочинно ищет своего же спасения?

Я тебе говорю, что можно: и потому копай ей могилу живее; следователь рассматривал и признал христианское погребение.

Как же это может быть, если она утопилась не в самозащите?

Да так уж признали.

Требуется необходимое нападение[73]; иначе нельзя. Ибо в этом вся суть: ежели я топлюсь умышленно, то это доказывает действие, а всякое действие имеет три статьи: действие, поступок и совершение; отсюда эрго[74]: она утопилась умышленно.

Нет, ты послушай, господин копатель...

Погоди. Вот здесь тебе вода; хорошо; вот здесь тебе человек; хорошо; ежели человек идет к этой воде и топится, то хочет не хочет, а он идет; заметь себе это; но ежели вода идет к нему и топит его, то он не топится; отсюда эрго: кто неповинен в своей смерти, тот своей жизни не сокращает.

И это такой закон?

Вот именно; уголовный закон.

Хочешь знать правду? Не будь она знатная дама, ее бы не хоронили христианским погребением.

То-то оно и есть; и очень жаль, что знатные люди имеют на этом свете больше власти топиться и вешаться, чем их братья-христиане. — Ну-ка, мой заступ. Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики; они продолжают ремесло Адама.

А он был дворянин?

Он первый из всех ходил вооруженный[75].

Да у него не было оружия.

Да ты кто? Язычник, что ли? Как ты понимаешь писание? В писании сказано: «Адам копал»; как бы он копал, ничем для этого не вооружась? Я тебе еще вопрос задам: если ты ответишь невпопад, то покайся...[76]

Ну, валяй.

Кто строит прочнее каменщика, судостроителя и плотника?

Виселичный мастер; потому что это сооружение переживет тысячу постояльцев.

Твое словцо мне нравится, скажу по правде; виселица — это хорошо; но только как это хорошо? Это хорошо для тех, кто поступает дурно; а ты вот поступаешь дурно, говоря, что виселица построена прочнее, нежели церковь; отсюда эрго: виселица была бы хороша для тебя. Ну-ка, начинай сначала.

«Кто прочнее строит, чем каменщик, судостроитель и плотник?»

Да, скажи, и можешь гулять.

А вот могу сказать.

Ну-ка!

Нет, черт, не могу.

Входят Гамлет и Горацио, поодаль.

Не ломай себе над этим мозги; потому что глупый осел от колотушек скорей не пойдет, а ежели тебе в другой раз зададут такой вопрос, скажи: «могильщик»; дома, которые он строит, простоят до судного дня. Вот что, сходи-ка к Йогену[77], принеси мне скляницу водки.

Второй могильщик уходит.

(Копает и поет.)

Или этот молодец не чувствует, чем он занят, что он поет, роя могилу?

Привычка превратила это для него в самое простое дело.

Так всегда: рука, которая мало трудится, всего чувствительнее.

(поет)

(Выбрасывает череп.)

У этого черепа был язык, и он мог петь когда-то; а этот мужик швыряет его оземь, словно это Каинова челюсть, того, что совершил первое убийство! Может быть, это башка какого-нибудь политика, которую вот этот осел теперь перехитрил; человек, который готов был провести самого господа бога, — разве нет?

Возможно, принц.

Или придворного, который говорил: «Доброе утро, дражайший государь мой! Как вы себя чувствуете, всемилостивейший государь мой?» Быть может, это государь мой Такой-то, который хвалил лошадь государя моего Такого-то, рассчитывая ее выпросить, — разве нет?

Да, мой принц.

Вот именно; а теперь это — государыня моя Гниль, без челюсти, и ее стукает по крышке заступ могильщика; вот замечательное превращение, если бы только мы обладали способностью его видеть. Разве так дешево стоило вскормить эти кости, что только и остается играть ими в рюхи? Моим костям больно от такой мысли.

(поет)

(Выбрасывает еще череп.)

Вот еще один. Почему бы ему не быть черепом какого-нибудь законоведа? Где теперь его крючки и каверзы, его казусы, его кляузы и тонкости? Почему теперь он позволяет этому грубому мужику хлопать его грязной лопатой по затылку и не грозится привлечь его за оскорбление действием? Хм! Быть может, в свое время этот молодец был крупным скупщиком земель, со всякими закладными, обязательствами, купчими, двойными поручительствами и взысканиями; неужели все его купчие и взыскания только к тому и привели, что его землевладельческая башка набита грязной землей? Неужели все его поручительства, даже двойные, только и обеспечили ему из всех его приобретений, что длину и ширину двух рукописных крепостей? Даже его земельные акты вряд ли уместились бы в этом ящике; а сам обладатель только это и получил?

Ровно столько, мой принц.

Ведь пергамент выделывают из бараньей кожи?

Да, мой принц, и из телячьей также.

Бараны и телята — те, кто ищет в этом обеспечения. Я поговорю с этим малым. — Чья это могила, любезный?

Моя, сударь.

(Поет.)

Разумеется, твоя, раз ты в ней путаешься[79].

Вы, сударь, путаетесь не в ней, так, значит, она не ваша; что до меня, то я в ней не путаюсь, и все-таки она моя.

Ты в ней путаешься, потому что ты стоишь в ней и говоришь, что она твоя; она для мертвых, а не для живых; значит, ты путаешься.

Это, сударь, путаница живая; она возьмет и перескочит от меня к вам.

Для какого христианина ты ее роешь?

Ни для какого, сударь.

Ну так для какой христианки?

Тоже ни для какой.

Кого в ней похоронят?

Того, кто был когда-то христианкой, сударь, но она — упокой, боже, ее душу — умерла.

До чего точен этот плут! Приходится говорить осмотрительно, а не то мы погибнем от двусмысленности. Ей-богу, Горацио, за эти три года я заметил: все стали до того остры, что мужик носком задевает пятки придворному и бередит ему болячки. — Как давно ты могильщиком?

Из всех дней в году я начал в тот самый день, когда покойный король наш Гамлет одолел Фортинбраса.

Как давно это было?

А вы сами сказать не можете? Это всякий дурак может сказать: это было в тот самый день, когда родился молодой Гамлет, тот, что сошел с ума и послан в Англию.

Вот как, почему же его послали в Англию?

Да потому, что он сошел с ума, там он придет в рассудок; а если и не придет, так там это не важно.

Почему?

Там в нем этого не заметят, там все такие же сумасшедшие, как он сам.

Как же он сошел с ума?

Очень странно, говорят.

Как так «странно»?

Да именно так, что лишился рассудка.

На какой почве?

Да здесь же, в Дании; я здесь могильщиком с молодых годов, вот уж тридцать лет.

Сколько времени человек пролежит в земле, пока не сгниет?

Да что ж, если он не сгнил раньше смерти — ведь нынче много таких гнилых покойников, которые и похороны едва выдерживают, — так он вам протянет лет восемь, а то и девять лет; кожевник, тот вам протянет девять лет.

Почему же он дольше остальных?

Да шкура у него, сударь, от ремесла такая дубленая, что долго не пропускает воду; а вода, сударь, великий разрушитель для такого собачьего мертвеца. Вот еще череп; этот череп пролежал в земле двадцать лет и три года.

Чей же это?

Сумасброда одного собачьего; по-вашему, это чей?

Право, не знаю.

Чума его разнеси, шалопая сумасбродного! Он мне однажды бутылку ренского на голову вылил. Вот этот самый череп, сударь, это — череп Йорика, королевского шута.

Этот?

Этот самый.

Покажи мне. (Берет череп.) Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик; он тысячу раз носил меня на спине; а теперь — как отвратительно мне это себе представить! У меня к горлу подступает при одной мысли. Здесь были эти губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз. — Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не осталось, чтобы подтрунить над собственной ужимкой? Совсем отвисла челюсть? Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши ее этим. — Прошу тебя, Горацио, скажи мне одну вещь.

Какую, мой принц?

Как ты думаешь, у Александра был вот такой же вид в земле?

Точно такой.

И он так же пахнул? Фу! (Кладет череп наземь.)

Совершенно так же, мой принц.

На какую низменную потребу можем мы пойти, Горацио! Почему бы воображению не проследить благородный прах Александра, пока оно не найдет его затыкающим бочечную дыру?

Рассматривать так — значило бы рассматривать слишком пристально.

Нет, право же, ничуть; это значило бы следовать за ним с должной скромностью и притом руководясь вероятностью; например, так: Александр умер, Александра похоронили, Александр превращается в прах; прах есть земля; из земли делают глину, и почему этой глиной, в которую он обратился, не могут заткнуть пивную бочку?

Входят священники и прочие процессией; тело Офелии, следом Лаэрт и провожающие, король, королева, их свита и прочие.

(Отходит в сторону вместе с Горацио.)

(бросая цветы)

(Соскакивает в могилу.)

(выступая вперед)

(Соскакивает в могилу.)

(Схватывается с ним.)

Приближенные разнимают их, и они выходят из могилы.

(Уходит.)

Горацио уходит.

(Лаэрту.)

Уходят.

Сцена 2

Зала в замке.

Входят Гамлет и Горацио.

Входит Озрик.

Приветствую вас, принц, с возвратом в Данию.

Покорно благодарю вас, сударь мой. — Ты знаешь эту мошку?

Нет, мой добрый принц.

Тем большая на тебе благодать, потому что знать его есть порок. У него много земли, и плодородной; если скот владеет скотиной, то его ясли всегда будут стоять у королевского стола; это скворец, но, как я сказал, пространный во владении грязью.

Милейший принц, если бы у вашего высочества был досуг, я бы передал ему кое-что от имени его величества.

Я это восприму, сударь мой, со всем усердием разума. Сделайте из вашей шляпы должное употребление: она для головы.

Благодарю, ваше высочество, очень жарко.

Да нет же, поверьте мне, очень холодно: ветер с севера.

Действительно, мой принц, скорее холодно.

И все-таки, по-моему, очень душно и жарко для моей комплекции.

Чрезвычайно, мой принц; так душно, как будто... Не могу даже сказать. Но, мой принц, его величество повелело мне уведомить вас, что оно поставило на вас большой заклад. Дело в том, принц...

Я вас прошу, помните...[84] (Понуждает его надеть шляпу.)

Право же, мой добрый принц; мне так удобнее, честное слово. Принц, здесь недавно ко двору прибыл Лаэрт; поверьте мне, совершеннейший дворянин, преисполненный самых отменных отличий, весьма мягкий обхождением и видной внешности; поистине, если говорить о нем проникновенно, то это карта или календарь благородства, ибо вы найдете в нем совмещение всех тех статей, какие желал бы видеть дворянин.

Сударь мой, его определение не претерпевает в вас ни малейшего ущерба; хотя, я знаю, разделяя его перечислительно, арифметика памяти запуталась бы, да и то мы бы только виляли вдогонку, в рассуждении его быстрого хода. Но, в правдивости хвалы, я почитаю его душою великой сущности, а его наделенность столь драгоценной и редкостной, что, применяя к нему истинное выражение, его подобием является лишь его зеркало, а кто захотел бы ему следовать — его тенью, не более.

Ваше высочество говорит о нем весьма непогрешимо.

Но касательно, сударь мой? Ради чего мы обволакиваем этого дворянина нашим грубым дыханием?

Принц?

Или в чужих устах вы уже не понимаете? Да нет же, сударь, полноте.

Что знаменует упоминание об этом дворянине?

О Лаэрте?

(тихо, Гамлету)

Его кошелек уже пуст. Все золотые слова истрачены.

О нем, сударь мой.

Я знаю, что вы не лишены осведомленности...

Я надеюсь, что вы это знаете; хотя, по правде говоря, если вы это и знаете, то это еще не очень меня превозносит. Итак, сударь мой?

Вы не лишены осведомленности о том, каково совершенство Лаэрта.

Я не решаюсь в этом сознаться, чтобы мне не пришлось притязать на равное с ним совершенство; знать кого-нибудь вполне — это было бы знать самого себя.

Принц, я имею в виду оружие; по общему суждению, в этом искусстве он не ведает соперников.

Его оружие какое?

Рапира и кинжал.

Это его оружие. Ну так что?

Мой принц, король поставил против него в заклад шесть берберийских коней, взамен чего тот выставил, насколько я знаю, шесть французских рапир и кинжалов с их принадлежностями, как-то: пояс, портупеи и прочее; три из этих сбруй, честное слово, весьма тонкого вкуса, весьма ответствуют рукоятям — чрезвычайно изящные сбруи и очень приятного измышления.

Что вы называете сбруями?

(тихо, Гамлету)

Я так и знал, что вам еще придется заглянуть в примечания.

Сбруи, мой принц, это портупеи.

Это слово было бы скорее сродни предмету, если бы мы на себе таскали пушку; а пока пусть это будут портупеи. Но дальше: шесть берберийских коней против шести французских шпаг, их принадлежностей и трех приятно измышленных сбруй; таков французский заклад против датского. Ради чего он «выставлен», как вы это называете?

Король, мой принц, поспорил, мой принц, что в двенадцать ваших схваток с ним он не опередит вас больше, чем на три удара; он ставит двенадцать против девяти; и может последовать немедленное состязание, если ваше высочество соблаговолит дать ответ.

А если я отвечу «нет»?

Я хочу сказать, мой принц, если вы соблаговолите лично выступить в состязании.

Сударь, я буду гулять в этой палате, если его величеству угодно, это мое ежедневное время отдыха; пусть принесут рапиры; буде этому господину охота и буде король остается при своем намерении, я для него выиграю, если могу, если нет, мне достанутся только стыд и лишние удары.

Могу я передать именно так?

В таком смысле, сударь мой, с теми приукрашениями, какие вам будут по вкусу.

Препоручаю мою преданность вашему высочеству.

Весь ваш, весь ваш.

Озрик уходит.

Он хорошо делает, что препоручает себя сам; ничей язык не сделал бы этого за него.

Побежала пигалица со скорлупкой на макушке[85].

Он любезничал с материнской грудью, прежде чем ее пососать. Таким вот образом, как и многие другие из этой же стаи, которых, я знаю, обожает наш пустой век, он перенял всего лишь современную погудку и внешние приемы обхождения; некую пенистую смесь, с помощью которой они выражают самые нелепые и вымученные мысли; а стоит на них дунуть ради опыта — пузырей и нет.

Входит вельможа.

Принц, его величество приветствовал вас через молодого Озрика, и тот принес ответ, что вы его дожидаетесь в этой палате; он шлет узнать, остаетесь ли вы при желании состязаться с Лаэртом, или же вы предпочли бы повременить.

Я постоянен в своих решениях; они совпадают с желаниями короля; если это ему удобно, то я готов; сейчас или когда угодно, лишь бы я был так же расположен, как сейчас.

Король и королева и все сойдут сюда.

В добрый час.

Королева желает, чтобы вы как-либо радушно обошлись с Лаэртом, прежде чем начать состязание.

Это добрый совет.

Вельможа уходит.

Вы проиграете этот заклад, мой принц.

Я не думаю. С тех пор как он уехал во Францию, я не переставал упражняться, при лишних очках я выиграю. Но ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце; но это все равно.

Нет, дорогой мой принц...

Это, конечно, глупости; но это словно какое-то предчувствие, которое, быть может, женщину и смутило бы.

Если вашему рассудку чего-нибудь не хочется, то слушайтесь его. Я предупрежу их приход сюда и скажу, что вы не расположены.

Отнюдь; нас не страшат предвестия, и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь; готовность — это все. Раз то, с чем мы расстаемся, принадлежит не нам, так не все ли равно — расстаться рано? Пусть будет.

Входят король, королева, Лаэрт и вельможи; Озрик и другие приближенные с рапирами и рукавицами. Стол и на нем кувшины с вином.

Король кладет руку Лаэрта в руку Гамлета.

Они готовятся к бою.

Бьются.

Трубы и пушечные выстрелы за сценой.

Бьются.

(в сторону)

(в сторону)

Бьются.

Лаэрт ранит Гамлета; затем в схватке они меняются рапирами[88], и Гамлет ранит Лаэрта.

Королева падает.

(Умирает.)

(падает)

(Поражает короля.)

Король умирает.

(Умирает.)

Марш вдали и выстрелы за сценой.

(Умирает.)

Марш за сценой.

Входят Фортинбрас и английские послы, с барабанным боем, знаменами, и свита.

Похоронный марш. Все уходят, унося тела, после чего раздается пушечный залп.

Сцена 1

Зала во дворце герцога.

Входят герцог, Эскал, вельможи, свита.

(Дает ему полномочие.)

Один из свиты уходит.

Входит Анджело.

(Дает ему полномочие.)

(Уходит.)

Уходят.

Сцена 2

Улица.

Входят Луцио и два дворянина.

Если наш герцог со всеми другими герцогами не придет к соглашению с венгерским королем, то все герцоги соединятся и нападут на короля.

Пошли господь нам мир с любым монархом, кроме одного — монарха Голода!

Аминь!

Ты отвечаешь вроде того набожного морского разбойника, который вышел в море со всеми десятью заповедями и только одну из них соскоблил с таблицы.

«Не укради»?

Вот именно эту он вычеркнул.

А как же иначе? Ведь эта заповедь заставила бы капитана и всю его шайку отказаться от своего занятия — они-то как раз и шли на грабеж. Да и среди нас не найдется солдата, которому бы нравилось в предобеденной молитве то место, где просят о мире.

А я ни от одного солдата не слышал, чтобы оно ему не нравилось.

Охотно верю: ты, я полагаю, никогда вообще этой молитвы и не слыхивал.

Нет, раз с дюжину по крайней мере.

Чего доброго, в стихах?

И в стихах, и в прозе, и на разных языках.

И самых разнообразных религий, пожалуй?

Почему бы нет? Молитва остается молитвой, несмотря ни на какие религиозные разногласия, как ты остаешься отъявленным мерзавцем, несмотря ни на какие молитвы.

Ну, да мы с тобой из одного материала.

Согласен. Как бархат с кромкой. Ты — кромка!

А ты бархат. Изрядный бархат тройного ворса, ручаюсь в этом. Но я предпочел бы быть кромкой английского сукна, чем французским бархатом с таким облезлым ворсом, как ты[93]. Понятно я говорю?

Чего понятней! Верно, по себе судишь? После такого признания я начинаю пить за тебя, только уж, извини, — не после тебя... Очевидно, за твое здоровье пить необходимо, но из твоего стакана пить небезопасно.

Я, кажется, сам себе напортил, не правда ли?

В обоих случаях — заразился ты или нет?

Смотрите-ка, смотрите, сюда шествует госпожа, наша утолительница.

Немало болезней подхватил я под ее кровлей, которые мне стоили...

Чего, чего, скажи?

Оцени сам.

Тысячи три долларов[94] в год. А может быть, столько же язвочек?

Побольше трех тысяч! Вымотали у меня все деньги и оставили меня с носом.

Хорошо, что с носом, а если без носа[95]...

Ты все намекаешь на какие-то мои болезни, но это заблуждение — я здоров и крепок.

Не то чтобы здоров, но крепок, как бывают полые внутри вещи: в тебе и кости-то пустые, твое распутство съело тебя!

Входит госпожа Переспела.

А! Как поживаете? В каком бедре у вас теперь прострел?

Ладно, ладно. Сейчас там арестовали и в тюрьму повели человека, который стоит дороже, чем пять тысяч таких молодцов, как вы.

Кого же это, скажи, пожалуйста?

Кого, кого!.. Клавдио, синьора Клавдио!

Клавдио... в тюрьму? Не может быть!

А вот и может: я своими глазами видела, как его повели. Да еще хуже того: через три дня ему голову отрубят.

После всех наших дурачеств — не хочется этому верить!.. Ты в этом убеждена?

Слишком хорошо. И все это из-за того, что госпожа Джульетта ждет от него ребенка.

Боюсь, что это так и есть, он обещал прийти ко мне еще два часа тому назад и не пришел. А он необыкновенно точно исполняет свои обещания.

Кроме того, это как раз близко касается того, о чем мы говорили.

А главное, совпадает с новым указом.

Пойдем скорее разузнать, в чем дело.

Луцио и два дворянина уходят.

Вот так-то: кого на войну, кого в больницу, кого на виселицу, кого в долговое. Этак скоро у меня ни одного клиента не останется.

Входит Помпей.

Ну что, узнал что-нибудь новое?

Повели его в тюрьму.

Да чем же он попользовался?[96]

Женщиной.

Но в чем же его преступление?

Удил форелей в запретном пруду.

Значит, оставил девочку с ребенком?

Нет, оставил женщину с девочкой. Вы о новом указе ничего не слыхали?

О каком указе, милый?

Все веселые дома в предместьях Вены будут снесены.

Что? А те, что в городе?

Те остаются на развод. Их было тоже хотели снести, да благоразумный гражданин вступился за них.

Неужто и все дома свиданий в предместьях снесут?

До основания, хозяйка.

Вот так перемена в государстве! Что же со мной-то будет?

Полноте. Не бойтесь за себя. Хорошие адвокаты в клиентах недостатка не терпят. Хоть вы адрес перемените, но профессию менять не обязаны! Я останусь по-прежнему вашим услужающим. Не робейте, вас пожалеют. Ведь вы на этой работе, можно сказать, все зубы проели. К вам отнесутся с уважением.

Что ж тут будешь делать, Томас? Пойдемте-ка отсюда.

Вот синьор Клавдио... его ведут в тюрьму. И Джульетта с ним.

Входит тюремщик, Клавдио, Джульетта и стража.

Входят Луцио и два дворянина.

Если б я умел так мудро рассуждать под арестом, я бы послал за некоторыми из моих кредиторов. И, однако, сказать по правде, я предпочитаю быть глупым на свободе, чем умным в тюрьме. — В чем же твое преступление, Клавдио?

Ручаюсь, что это так. И голова твоя так плохо держится на плечах, что любая влюбленная девчонка может сдуть ее одним своим вздохом. Пошли к герцогу, подай ему просьбу о помиловании...

Дай бог, чтоб ей это удалось и ради тех, кто в таком тяжелом положении, как ты, и ради того, чтоб ты еще насладился жизнью. Обидно мне будет, если ты ее проиграешь в такую глупую игру трик-трак. Что ж, я отправлюсь к ней.

(тюремщику)

Уходят.

Сцена 3

Монастырь.

Входят герцог и брат Фома.

Уходят.

Сцена 4

Женский монастырь.

Входят Франциска и Изабелла.

(снаружи)

(Уходит.)

Входит Луцио.

Уходят.

Сцена 1

Зала в доме Анджело.

Входят Анджело, Эскал, судья, тюремщик, полицейские, стража.

Тюремщик уходит.

Входит Локоть, стража, Пена и Помпей.

Ведите их сюда. Если порядочные люди[98] только и делают что беспорядки в общественных домах, так я не знаю, что такое законы. Ведите их сюда!

Что тут еще? Кто ты такой? В чем дело?

С разрешения вашей чести, вы видите пред собой бедного герцога констебля. Зовут меня Локоть. Я, так сказать, опираюсь на юстицию, ваша честь. И вот привел к вашей милости двух отъявленных добродеев.

Добродеев? Какие такие добродеи? Уж не лиходеи ли?

С разрешения вашей чести, я толком не знаю, кто они такие; одно мне доподлинно известно — что они сущие негодяи, и нет в них никакой профанации, которая должна быть у доброго христианина.

Замечательно сказано! Вот так мудрый констебль!

Но к делу. Что это за люди? Тебя зовут Локоть? Чего же ты молчишь, Локоть? Говори!

Он не может говорить, сударь, тот локоть совсем износился!

А ты кто такой?

Он, ваша милость? Услужающий он, а наполовину сводник! Он служит у скверной бабы: у нее был публичный дом в предместье, его снесли, говорят, так теперь она открыла банное заведение в городе — тоже, полагаю, подозрительное место.

Откуда ты это знаешь?

Мне сказала жена моя, ваша честь, а она — проклятый враг всякой неправды и лжи.

Как, твоя жена?

Да, ваша милость, она благодаря богу честная женщина.

Почему же ты называешь ее проклятой?

Потому что мы с ней оба проклятые враги всякой неправды и лжи, можете ей верить, как мне самому. Если это заведение не сводня содержит, — убей ее бог, — это непотребный дом!

Но почему ты в этом уверен?

Да как же, ваша милость! От моей жены знаю: не будь она похотливой женщиной, ее бы там непременно совратили на разврат, прелюбодеяние и всякие непотребства.

По вине той женщины?

Да, по вине этой госпожи Переспелы. Но жена плюнула ему прямо в лицо[99] — так его и отшила.

С позволения вашей милости, дело было не так.

Так докажи это перед лицом этих мошенников. Честный ты человек, а ну-ка, докажи!

Слышите, как он путает слова?

Ваша милость, его жена пришла к нам на сносях — ей, с позволения вашей милости, вареного черносливу захотелось. А у нас во всем доме нашлись только две черносливины, и лежали они на тарелке: такая тарелка, за три пенса верно, ваша милость, видали такие тарелки; конечно, это не китайский фарфор, но тарелка хоть куда!

Брось ты тарелки: не в тарелках дело.

Верно, ваша милость. Тарелки тут ни при чем, это правильно, но вот в чем суть. Мадам Локоть-то, как уже было сказано, была не в своей тарелке; она ведь на сносях была, вот и потянуло ее на чернослив — вынь да положь; а у нас всего-навсего две черносливины остались, как уже было сказано, потому что господин Пена — вот, этот самый человек — съел все, что было, как уже было сказано, и заплатил за все сполна и щедро, потому что — помните, господин Пена? — у меня еще не хватило трех пенсов сдачи.

Да, не хватило, верно.

Ну вот видите! Вы еще как раз в то время разгрызали косточки от вышеупомянутого чернослива.

Да, так и было, верно.

Ну вот видите! Я еще тогда говорил вам, что вот такой-то и такой-то никогда не вылечатся — от чего, вы сами знаете, — если не будут соблюдать строжайшей диеты.

Все это верно.

Ну вот видите!

Ты скучнейший дурак. Перейдем к делу: что сделали жене Локтя? На что она жалуется? Когда я доберусь до того, что ей сделали?

До этого, ваша милость, не скоро можно добраться!

Да я и не собираюсь.

Но в конце концов вы и до этого доберетесь, с разрешения вашей милости. Покорнейше прошу вас: взгляните на господина Пену. У человека восемьдесят фунтов годового дохода, отец его недавно скончался, в день всех святых. В день всех святых, господин Пена, так ведь?

Вечером, накануне дня всех святых.

Ну вот видите! Правда всегда скажется. А он, ваша милость, сидел в низеньком кресле, ваша милость, в комнате, что называется «Виноградная кисть»[100], где вы любите сидеть, сударь, верно? Любите?

Верно. Люблю. Комната, где тепло зимой.

Ну вот видите, ваша милость: правда свое возьмет.

Анджело уходит.

Ну, сударь, в последний раз: что сделали с женой Локтя?

В последний раз, ваша милость? В последний раз ничего с ней не делали.

Покорнейше прошу вас, ваша милость, вы спросите его, что этот человек сделал моей жене.

Покорнейше прошу, ваша милость, спросите меня.

Ну так что же этот господин ей сделал?

Умоляю вас, ваша милость, взгляните этому человеку в лицо. Любезный господин Пена, посмотрите на его милость; я это говорю для вашего же добра. Ваша милость, рассмотрели его лицо?

Ну, рассмотрел.

Умоляю вас, вглядитесь в него хорошенько.

Гляжу. Ну и что же?

Видите вы что-нибудь плохое в его лице?

Как будто нет...

А я готов присягнуть, что его лицо самое плохое в нем! Ну видите. А если самое плохое в нем его лицо, так как же он мог бы что-нибудь плохое сделать жене констебля, желал бы я узнать от вашей милости?

Он прав. Что ты на это скажешь, констебль?

Во-первых, с разрешения вашей милости, этот дом заслуживает только решпекта; во-вторых, этот малый тоже ничего, кроме решпекта, не заслуживает; и, в-третьих, хозяйка его — женщина, которая тоже ничего, кроме полного решпекта, не заслуживает.

Так если на то пошло, его жена заслуживает решпекта больше, чем мы все!

Что, что? Лжешь ты, мерзавец, лжешь, злостный мерзавец! Еще не пришло такое время, чтобы моя жена заслужила решпект от кого бы то ни было, будь то мужчина, женщина или малый ребенок!

Но к ней, еще пока он не женился на ней, все с решпектом относились.

Кто здесь умнее — Правда или Кривда[101]? Верно ли это?

Ах ты, злодей! Ах ты, негодяй! Ах ты, нечестивый Ганнибал[102]! До свадьбы с решпектом. Да если к ней или ко мне кто-нибудь с решпектом относился, так не считайте меня больше за бедного герцога констебля. Докажи это, злобный Ганнибал, или я предъявлю к тебе иск за оскорбление действием.

А если он тебя по уху съездит, так ты можешь предъявить ему обвинение в клевете?

Вот, благодарю вашу милость за совет! Что же ваша милость прикажет делать с этим злостным негодяем?

Видишь ли, поскольку ты подозреваешь его в разных проделках, которые хотел бы вывести на чистую воду, так ты оставь его плыть по течению и последи за ним, — тогда ты и узнаешь, какие за ним грехи.

Вот, благодарю вашу милость за совет! Видишь ты, негодяй ты этакий, чего ты дождался? Придется тебе плыть по течению. Слышишь, мерзавец, плыть по течению!

Где вы родились, приятель?

В Вене, сударь.

Так. И у вас восемьдесят фунтов дохода?

Да, с вашего позволения, сударь.

Так. А ты, любезный, чем занимаешься?

Я — услужающий... вина разливаю... служу у бедной вдовы.

Как имя твоей хозяйки?

Госпожа Переспела.

Что же, у нее один муж был или больше?

Девять, ваша милость. По последнему-то она и Переспела.

Девять? Пожалуйте сюда, господин Пена! Господин Пена, я бы не советовал вам вести дружбу с разливальщиками вина: они скоро выцедят вас до дна, а вы можете довести их до веревки... Ступайте. И чтобы я больше о вас не слыхал!

Благодарю вашу милость; но что до меня, так ведь я попадаю в распивочную, только если меня туда втянут.

Ну, хорошо. Довольно. Прощайте.

Пена уходит.

Пожалуйте-ка сюда, господин услужающий... Как твое имя, господин услужающий?

Помпей.

Фамилия?

Огузок.

Да, по правде сказать, эта часть у тебя самая выдающаяся, так что сзади ты — Помпей великий. Итак, Помпей, ты, в сущности, сводник, хоть ты и перекрасился в разливальщика. Так ведь это? Говори правду, для тебя же будет лучше.

Правду, ваша милость? Я бедный человек, которому тоже жить хочется.

Как же тебе хочется жить, Помпей? Быть сводником? Что ты сам думаешь об этом ремесле? Законное это ремесло?

Раз закон его терпит...

Но закон его не терпит, Помпей! Оно будет запрещено в Вене.

Неужто ваша милость собирается охолостить всех молодых людей в городе?

Нет, Помпей!

Ну, тогда, ваша милость, они без нас не обойдутся. Если ваша милость примут меры против непотребных женщин да распутников, тогда сводников бояться не придется.

Меры уже приняты, можешь мне поверить: топор и виселица.

Если вы будете головы рубить и вешать в течение десяти лет всех, кто в этом деле провинится, то придется вам откуда-нибудь новые головы выписывать. И если этот закон продержится в Вене десять лет, так я вам самый лучший дом в Вене найму за три пенса. Если вы до этого доживете, попомните тогда, что вам это Помпей предсказал.

Спасибо, любезный Помпей, и в награду за твое предсказание слушай: чтоб больше на тебя никаких жалоб ко мне не поступало да брось тот дом, где служишь, иначе я тебя до самых твоих шатров погоню, как Цезарь великого Помпея, и буду для тебя строгим Цезарем. Проще говоря, я велю тебя выпороть. А пока, Помпей, прощай.

Благодарю вашу милость за совет, но воспользуюсь им постольку, поскольку решит плоть моя и судьба.