Пасхальная книга стихов читать онлайн бесплатно,

Читать онлайн Пасхальная книга стихов бесплатно

Пасхальная книга стихов

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р18-719-0692

Страсти Христовы

Г.И. Анфилов
(1886–1938)

У Пилата

Близ ворот собирались законники
И решили, чтоб все без различья
Добивались прощенья разбойника,
Ибо это – в обычае.

<…>

В час полудня в садах безглагольных
Совершалось великое судьбище,
И Пилат был покорно безволен
Пред одетым в кровавое рубище.

Замечтался безбрежными мыслями
Прокуратор, ходивший в Британию,
В тишине под гранатными листьями
Завершались предания.

И.А. Бунин
(1870–1953)

Вход в Иерусалим

«Осанна! Осанна! Гряди
Во имя Господне!»
И с яростным хрипом в груди,
С огнем преисподней
В сверкающих гнойных глазах,
Вздувая все жилы на шее,
Вопя все грознее,
Калека кидается в прах
На колени,
Пробившись сквозь шумный народ,
Ощеривши рот,
Щербатый и в пене,
И руки раскинув с мольбой —
О мщеньи, о мщеньи,
О пире кровавом для всех обойденных
судьбой, —
И Ты, Всеблагой, Свете тихий вечерний,
Ты грядешь посреди обманувшейся черни,
Преклоняя свой горестный взор,
Ты вступаешь на кротком осляти
В роковые врата – на позор,
На пропятье!

Э.И. Губер
(1814–1847)

Предательство Иуды

Дремлют воды Иордана,
Спит развенчанный Сион,
В ризе влажного тумана
Исчезает Елеон.
Тихо воздух благовонный
Нежит знойный прах земли,
И шумит волною сонной
Море Мертвое вдали, —
Мнится, тайны величавой,
Средь томительного сна,
Или дум борьбы кровавой
Ночь тяжелая полна.
В небе дальнем месяц блещет,
Смотрит весел и игрив;
Бледный свет его трепещет
В темной зелени олив,
И, в лучах его блистая,
В сон глубокий погружен,
Листья длинные качая,
Озарился Елеон.
Полон муки беспредельной
И любви горячих слез,
Человек в тоске смертельной
Руки чистые вознес.
Ближе смерть! Страшнее битва!
Кровь с лица Его бежит;
Безответная молитва
На устах Его дрожит.
Он один, в часы ночные,
Полон страха и скорбей,
Где же спутники младые,
Где семья Его друзей?
Или, чуждые заботы,
Преклонясь на прах земли,
Одолеть ночной дремоты
В час тяжелый не могли?
Или спят? а Он с любовью
Тихо молится за них;
И скорбит, и плачет кровью
За Апостолов Своих.
Спите тихо до рассвета!
Ближе, ближе страшный час!
Ныне кровь Его завета
Проливается за вас.
Но вот, к пещере сокровенной,
Среди страстей неодолим,
Народ толпой ожесточенной
Идет, сомнением томим.
Во тьме ночной мечи сверкают,
При бледном свете фонаря,
И лица грозные мелькают,
Безумной злобою горя.
Народ! – Давно ли он одежды
К ногам Учителя бросал,
И очи, полные надежды,
К Нему, моляся, обращал?
А ныне, грозною толпою,
Как дикий зверь, освирепев,
Он поздней крадется тропою
В тени развесистых дерев.
Давно ли он водил с мольбою
К больным и немощным Врача?
А ныне злобно дышит кровью
И машет лезвием меча.
Сбылось. Народ остановился!
И вот, покорствуя судьбе,
Один, в неслыханной борьбе,
От них украдкой отделился;
Стоит в волнении страстей,
С преступной мыслию своей;
Дрожит и борется, и очи
Кружит в мучительной тоске —
В сей страшный час великой ночи
Судьба земли в его руке!
И тихо ждет его Спаситель;
Он медлит… страшно… он идет,
И, молвя: «Радуйся, Учитель!» —
Его лобзаньем предает…

Бичевание Христа

Зачем озлобленной толпой,
Беснуясь в ярости слепой,
Народ по улицам теснится?
Или во имя Бога сил
Среди поруганных могил
Проснулся бедный Израиль
И жаждой мщения томится?

Куда, волнуясь и шумя,
Идет, оружием гремя?
Не на молитву в дом Иеговы
В урочный час выходит он,
А в дом суда, где гегемон,
Казнить и миловать готовый,
Творит расправу и закон.

Сходя с высокого порога,
Невольным ужасом томим,
Пилат на страждущего Бога,
Смутясь, указывает им.

Но крики грозные несутся:
«Мы не хотим Его! Распни!»,
И вопли гнева раздаются,
И смерти требуют они.

Пилат смутился пред толпою —
И вот с высоких ступеней
К врагам страдальческой стопою
Идет великий Назорей.

Сошел, на миг остановился,
И, да исполнится судьба! —
С улыбкой кроткой преклонился
Он у позорного столба.

Они же злобно в багряницу
Его с насмешкой облекли,
Вложили трость Ему в десницу,
Венец из терния сплели.

С угрозой руки поднимали,
Потом, с насмешкой преклонясь,
Они в глаза Ему плевали,
Бездушной злобой веселясь.

Толпою шумной окружили,
С крыльца высокого свели,
И крест тяжелый возложили,
И к месту казни повели.

А.М. Жемчужников
(1821–1908)

Вынос плащаницы

Выносится в толпу Святая Плащаница.
Все расступаются, склоняясь перед ней.
Я слышу тихий плач. Заплаканные лица
Мне видны сквозь огонь бесчисленных свечей.
Свершилось! Кончены предсмертные
страданья.
Умерший на Кресте положен в гроб Христос.
И в пенье клироса мне слышится рыданье,
И я роняю сам скупые капли слез.

М.А. Кузмин
(1875–1936)

Страстной пяток

Плачует Дева, Распента зря…
Крвава заря
Чует:
Земнотряси гробы зияют зимны.
Лепечут лепетно гимны
В сияньи могильных лысин.
Возвысил
Глас, рая отвыкший, адов Адам:
– Адонаи! Адонаи! —
Гуляют,
Трясясь могильно, старцы,
Отцы и деды;
Вселяют
Ужас и радость ходильцы прохожим.
Зрите, пророки:
Оки
Девы без бури —
Синее кобольта и берлинской лазури!
Сине сползло на щеки,
Синеет пречистый рот!..
Народ
Любимый,
Разве в разбега зигзаг
Не чтется могиле могила?
Хлестко
Рванулась завесь святая…
Молила,
Распента зря, жестко
Жестоковыйных железных…
Адонаи!
В безднах
Остановился вир синий.
Павлиний
Луч рассекают кометы,
С петель сорвные!
Деве сердце вонзло пронзило
Копье, и меч, и трость.
Моли, да подаст Тебе силы
Тлени тенной Гость.
О, как бьется
Голубь сердный,
Страж усердный
Божьей Мати!
Вот склонилась,
Вот скорбнилась,
К бледну палу
Вот упала.
А над Девьей млстивной главой,
Как плаканный у мытаря золотой,
Звезда восстала!

В.К. Кюхельбекер
(1797–1846)

Вознесение

Божественный на Божием престоле;
Христос на небо, высше всех светил,
В Свое отечество, туда, отколе
Сошел на землю, в славе воспарил.

Своих же не покинул Он в неволе,
Их не оставил в узах темных сил;
Нет! слабых их и трепетных дотоле
Неколебимым сердцем одарил.

И всех стремящихся к Его святыне,
Горе на крыльях душ ему вослед,
Он свыше укрепляет и поныне:
Им песнь Эдема слышится средь бед,
Средь бурь, в юдоли слез, в людской пустыне,
И так вещает: «Близок день побед!»

С. Я. Надсон
(1862–1887)

Иуда

Христос молился… Пот кровавый
С чела поникшего бежал…
За род людской, за род лукавый
Христос моленья воссылал;
Огонь святого вдохновенья
Сверкал в чертах Его лица,
И Он с улыбкой сожаленья
Сносил последние мученья
И боль тернового венца.
Вокруг креста толпа стояла,
И грубый смех звучал порой…
Слепая чернь не понимала,
Кого насмешливо пятнала
Своей безсильною враждой.
Что сделал Он? За что на муку
Он осужден, как раб, как тать,
И кто дерзнул безумно руку
На Бога своего поднять?
Он в мир вошел с святой любовью,
Учил, молился и страдал —
И мир Его невинной кровью
Себя навеки запятнал!..
Свершилось!..

Полночь голубая
Горела кротко над землей;
В лазури ласково сияя,
Поднялся месяц золотой.
Он то задумчивым мерцаньем
За дымкой облака сверкал,
То снова трепетным сияньем
Голгофу ярко озарял.
Внизу, окутанный туманом,
Виднелся город с высоты.
Над ним, подобно великанам,
Чернели грозные кресты.
На двух из них еще висели
Казненные; лучи луны
В их лица бледные глядели
С своей безбрежной вышины.
Но третий крест был пуст. Друзьями
Христос был снят и погребен,
И их прощальными слезами
Гранит надгробный орошен.

III

Чье затаенное рыданье
Звучит у среднего креста?
Кто этот человек? Страданье
Горит в чертах его лица.
Быть может, с жаждой исцеленья
Он из далеких стран спешил,
Чтоб Иисус его мученья
Всесильным словом облегчил?
Уж он готовился с мольбою
Упасть к ногам Христа – и вот
Вдруг отовсюду узнает,
Что Тот, кого народ толпою
Недавно как царя встречал,
Что Тот, кто свет зажег над миром,
Кто не кадил земным кумирам
И зло открыто обличал, —
Погиб, забросанный презреньем,
Измятый пыткой и мученьем!..
Быть может, тайный ученик,
Склонясь усталой головою,
К кресту Учителя приник
С тоской и страстною мольбою?
Быть может, грешник непрощенный
Сюда, измученный, спешил,
И здесь, коленопреклоненный,
Свое раскаянье излил? —
Нет, то Иуда!.. Не с мольбой
Пришел он – он не смел молиться
Своей порочною душой;
Не с телом Господа проститься
Хотел он – он и сам не знал,
Зачем и как сюда попал.

Когда на муку обреченный,
Толпой народа окруженный
На место казни шел Христос
И крест, изнемогая, нес,
Иуда, притаившись, видел
Его страданья и сознал,
Кого безумно ненавидел,
Чью жизнь на деньги променял.
Он понял, что ему прощенья
Нет в безпристрастных небесах, —
И страх, безсильный рабский страх,
Угрюмый спутник преступленья,
Вселился в грудь его. Всю ночь
В его больном воображеньи
Вставал Христос. Напрасно прочь
Он гнал докучное виденье;
Напрасно думал он уснуть,
Чтоб все забыть и отдохнуть
Под кровом молчаливой ночи:
Пред ним, едва сомкнет он очи,
Все тот же призрак роковой
Встает во мраке, как живой! —

Вот Он, истерзанный мученьем,
Апостол истины святой,
Измятый пыткой и презреньем,
Распятый буйною толпой;
Бог, осужденный приговором
Слепых, подкупленных суде й!
Вот он!.. Горит немым укором
Небесный взор его очей.
Венец любви, венец терновый
Чело Спасителя язвит,
И, мнится, приговор суровый
В устах разгневанных звучит…
«Прочь, непорочное виденье,
Уйди, не мучь больную грудь!..
Дай хоть на час, хоть на мгновенье
Не жить… не помнить… отдохнуть…
Смотри: предатель Твой рыдает
У ног Твоих… О, пощади!
Твой взор мне душу разрывает…
Уйди… исчезни… не гляди!..
Ты видишь: я готов слезами
Мой поцелуй коварный смыть…
О, дай минувшее забыть,
Дай душу облегчить мольбами…
Ты Бог… Ты можешь все простить!
. . . . . . . . .
А я? я знал ли сожаленье?
Мне нет пощады, нет прощенья!»

Куда уйти от черных дум?
Куда бежать от наказанья?
Устала грудь, истерзан ум,
В душе – мятежные страданья.
Безмолвно в тишине ночной,
Как изваянье, без движенья,
Все тот же призрак роковой
Стоит залогом осужденья…
И здесь, вокруг, горя луной,
Дыша весенним обаяньем,
Ночь разметалась над землей
Своим задумчивым сияньем.
И спит серебряный Кедрон,
В туман прозрачный погружен…

VII

Беги, предатель, от людей
И знай: нигде душе твоей
Ты не найдешь успокоенья:
Где б ни был ты, везде с тобой
Пойдет твой призрак роковой
Залогом мук и осужденья.
Беги от этого креста,
Не оскверняй его лобзаньем:
Он свят, он освящен страданьем
На нем распятого Христа!
. . . . . . . .
И он бежал!..
. . . . . . . .

VIII

Полнебосклона
Заря пожаром обняла
И горы дальнего Кедрона
Волнами блеска залила.
Проснулось солнце за холмами
В венце сверкающих лучей.
Все ожило… шумит ветвями
Лес, гордый великан полей,
И в глубине его струями
Гремит серебряный ручей…
В лесу, где вечно мгла царит,
Куда заря не проникает,
Качаясь, мрачный труп висит;
Над ним безмолвно расстилает
Осина свой покров живой
И изумрудною листвой
Его, как друга, обнимает.
Погиб Иуда… Он не снес
Огня глухих своих страданий,
Погиб без примиренных слез,
Без сожалений и желаний.
Но до последнего мгновенья
Все тот же призрак роковой
Живым упреком преступленья
Пред ним вставал во тьме ночной.
Все тот же приговор суровый,
Казалось, с уст Его звучал,
И на челе венец терновый,
Венец страдания лежал!

Н.П. Николаев
(1758–1815)

Возглашение Иисуса Христа на кресте

Приближьтесь грешники, нежнее воздохните.
Но что! и взора вы не мните вознести —
Неблагодарные! коль от креста бежите,
Коль Мной ругаетесь, кто ж может вас спасти?

Живаго Бога грудь, где восприял рожденье,
Я променил в сей день на грудь креста – в крови!
Вся потряслась земля, все небо в огорченье;
Единой человек упорен, без любви!

Я лик ношу греха, страдание явленно:
Не узнаю Себя; в Отце лишен утех.
Душа без помощи, а тело изъязвленно;
Но лишь скорблю о том, что существует грех.

О милы грешники! убежищем Мне будьте:
Откройте Мне сердца, когда с креста сойду;
Я предаюся вам, хотя стократ забудьте,
Но днесь любовию да в вас любовь найду.

Любовь сильней гвоздей к кресту Меня прижала;
Любовь, не злоба Мне судила быть на нем;
Она к страданию терпенье Мне стяжала,
Она могущество во телеси Моем.

И та любовь есть к вам, хоть вы от ней бежите;
Крест тело взял Мое, а сердце взяли вы:
Но Я дарю его, а вы исторгнуть мните,
А вы на агнеца, как раздраженны львы.

Прости, о Отче! им; кровь, кровь Моя взывает:
Я так же Бог, как Ты, но унижаюсь Я;
Я так же человек, и Он о них вздыхает:
Соедини Ты нас, и в жизнь им смерть Моя!

С.И. Пономарев
(1828–1913)
(Из «Палестинских впечатлений»)

Вифания

Иду той самою дорогой,
По коей Он ходить любил,
И этот путь в душе убогой
Благоговенье возбудил.
И как идти по ней беспечно:
Вот Елеон, любимый Им;
Тут где-то плакал Он сердечно,
Смотря на свой Ерусалим;
Тут Он к друзьям, многоскорбящий,
Ходил вечернею порой,
Чтоб там, пред смертью предстоящей,
Вкусить желаемый покой…

Места не тронуты от века,
Долины, горы теж видать:
И я путь Бога-человека
Дерзаю сердцем угадать.
Что ж, шел ли здесь Он одинокий?
Где след Его пречистых ног?
На чем покоил взор глубокий?
Чем утешать себя Он мог?…
И жаль мне глубоко и больно
Его, скорбящего в пути;
И пал бы я пред Ним невольно,
Чтоб в Нем же мир себе найти….

Или он был с учениками,
Пред ними шествуя всегда,
И кротким взором и речами
К ним обращался иногда?..
Иду я мысленно за ними,
В душе моей любовь и страх;
И всеми чувствами своими
Слежу их лица, взоры, шаг.
Восходят горы, сходят долы,
Но не влекут глаза мои:
Я сердцем слушаю глаголы
О Боге, милости, любви…

О, всесвятейшия явленья,
Неуловимыя вполне!
Как редко вы и в помышленья
Теперь слетаете ко мне!
Душа давно уж опустела,
Как эти горы и холмы;
Ни чувств, ни помыслов, ни дела,
Лишь пропасть непроглядной тьмы.
И совесть тяжкой возмутилась;
И страх, и трепет на меня;
И голос смерти слышу я…
Но вот Вифания открылась!

Вифания! приют Того,
Кто был гоним всегда мятежно!
Как ты покоила Его
И как тебя любил Он нежно!
Что Он любил, того уж нет, —
Ты сирота теперь прямая;
Но все ж в тебе, как тайный свет,
Сияет нам любовь святая.

Вифания! где с каждым днем
Росли и вера и смиренье,
Где светлой памятью о Нем
Дышало каждое мгновенье.
Едва взойдет Он в твой покой —
Уже у ног сидит Мария
И речи кроткия, благия
Внимает сердцем и душой;
И, не сводя молящих взоров,
Сидит, не ведая поры;
Что ей до пищи, до укоров
Многозаботливой сестры!

Для ней – едино на потребу:
Не проронив бы ничего,
За Ним лететь душою к небу,
В святую родину Его,
Или, порою, за речами,
Заплакав сладко перед Ним,
Упасть к ногам Его самим,
Омыть их чистыми слезами…

Вифания! приют Того,
Кто на земле не знал приюта,
Но где божественность Его
Явила всем одна минута.

Вот Он стоит там, за селом;
Ученики, толпа народа;
Пред ними гроб в скале, на нем
Великий камень; плач у входа —
Рыдают сестры: в той скале
Их Лазарь, брат их, друг душевный!
Один он там, в глубокой мгле;
Уже смердит – четверодневный!

И все почившаго друзья
Поникли в горести жестокой;
И Он – Источник бытия —
С слезой в очах неодинокой…
В молчаньи ждут все одного —
Что скажет Он! какия меры!
И вот, велением Его,
Снимают камень у пещеры;
Вот очи к небу Он поднял,
Благодарить Отца святога,
Что Он Его услышал снова;
Отцом Он Бога называл,
Да верят все, да видит злоба,
Что Богом в мир ниспослан Он;
Вот громким голосом у гроба
Зовет Он: «Лазарь! выйди вон!»

И встал мертвец! из недр пещеры
Услышал Бога своего!..
Идет… идет!.. и вот у двери, —
Все ошатнулись от него:
Вот он, обвитый пеленами
И по рукам и по ногам,
Идет, колеблясь меж стенами,
И ясно видят все: он сам!
Безмолвен он; из-под убруса
Блестят ожившие глаза,
Они глядят на Иисуса,
И в них – молитва и слеза!

Вифания! приют заветный!
Вот пред тобой душа моя,
Мертвец давнишний, безответный:
Когда-ж, когда воскресну я?!.
Ах, и в тебе обломки,
Чуть виден след великих дней,
И к нам не той семьи потомки —
Бегут, жужжат ряды детей!..

О тени Лазаря, Марии!
Явитесь вновь в сии места,
Внушите страннику России
Любить по-вашему Христа,
Любить Незримого в доступных,
Не разбирая никого,
Любить в друзьях, врагах, преступных,
И в меньшей братии Его —
В голодных, жаждущих, усталых
В борьбе с жестокостью людей,
Любить и в этих детях малых,
Просящих помощи моей!..

К.К. Роше
(1849–1933)

У плащаницы

Прияста же тело Иисусово,
и обвиста е ризами со ароматы, якоже
обычай есть Иудеом погребати.
(Ин. 20, 40)

Безбожный суд свершен… безжизненное тело
Страдальца, с мертвенно склоненной головой,
Зияет ранами под белой пеленой…
Чело в крови; на нем оледенела
Смертельных мук ужасная печать!
Душа потрясена… и хочется молиться,
И силы нет… не знаешь, что сказать!..
И, на колени пав, здесь можно лишь рыдать
И до земли Его страданью поклониться!

С.Ф. Рыскин
(1859–1895)

Христос перед судом Пилата

И вот в кругу синедриона,
Как агнец, жертва злых зверей,
Стоит у плит лифостротона
Безмолвный, кроткий Назорей;
От Каиафы послан вестник
В чертоги преторских палат, —
И Рима гордого наместник,
В толпе является Пилат;
И перед строгим властелином
Свидетель ложный говорит, —
И суд земной над Божьим Сыном
Наместник Кесаря творит;
Он пред бушующим народом
Его, Вселенной Судию,
Высоким, пышным переходом
Ведет в Преторию свою;
Трикраты к шумному народу
Христа в страдальческом венце
Выводит ярости в угоду
Он на возвышенном крыльце;
Трикраты гордым фарисеям,
Среди зловещей тишины,
Он говорит: «За Назореем
Я не могу найти вины!»
И, страшной яростью объяты,
В ответ на те слова они
Кричат озлобленно трикраты:
«Распни, распни Его!.. Распни!..»
И вот Пилат, омывши руки,
Предать решается Христа
Народу злобному на муки
И поруганий, и креста.

«И день прошел… В чертог Пилата…»

И день прошел… В чертог Пилата
Мужей является чета, —
И просит, скорбию объята,
Снять Назорея со креста;
И, гордость гневную отбросив,
Им не противился Пилат, —
И Никодим, и с ним Иосиф,
На место Лобное спешат;
И на Голгофу, вслед за ними,
Немою горестью полны,
Идут вратами городскими
Две галилейские жены…
И вот, когда уже стемнела
Окрестность этих страшных мест,
Там от Божественного тела
Освобожден был тихо крест;
И в час, когда ночей прохлада
С росой ложилась по земле,
Христос возлег средь кущей сада
Во гроб, иссеченный в скале,
Возлег, повитый в плащаницу
Он в сени смерти, – и над Ним
Закрыл с рыданием гробницу
Тяжелым камнем Никодим.

А.А. Фет
(1820–1892)

1 марта 1881 года

День искупительного чуда,
Час освящения креста:
Голгофе передал Иуда
Окровавленного Христа.

Но сердцеведец безмятежный
Давно, смиряяся, постиг,
Что не простит любви безбрежной
Ему коварный ученик.

Перед безмолвной жертвой злобы,
Завидя праведную кровь,
Померкло солнце, вскрылись гробы,
Но разгорелася любовь.

Она сияет правдой новой.
Благословив ее зарю,
Он крест и свой венец терновый
Земному передал царю.

Бессильны козни фарисейства:
Что было кровь, то стало храм,
И место страшного злодейства
Святыней вековечной нам.

К.М. Фофанов
(1862–1911)

Отречение Петра

И вспомнил Петр слово, сказанное
ему Иисусом: прежде нежели петух
пропоет дважды, трижды отречешься
от Меня; и начал плакать.
Мк. 14: 72

Первосвященника двор тесный
Шумит народом. Блеск зари
Померк на высоте небесной…
Навстречу звездам фонари
Зажгли, свет факелов багровых
Неясно освещает двор.
Свежеет; из ветвей терновых
Сложили пламенный костер.
В саду дрожат, шатаясь, тени, —
И в их изменчивой игре
Белеют судьбища ступени,
Мелькает стража во дворе.
Сверкают шлемы, блещут копья,
Вокруг огня сидит народ,
И ветер двигает отрепья,
И говор сдержанный плывет…
И у костра, присев на камень,
Взирает сумрачно на пламень
Один из тех, кто вслед Христа
Бродил, внимал Его ученью,
Чьи вдохновенные уста
Взывали к правде и терпенью.
То рыбарь Петр – Христа сподвижник;
Он полн раздумьем роковым.
И вот к нему подходит книжник
И говорит: и ты был с Ним!
И в тайном ужасе, бледнея,
Промолвил робкий ученик:
«Нет, я не знаю Назорея —
Ты ошибаешься, старик».
И вот одна из жен, случайно
Заметив мрачного Петра,
К нему идет и шепчет тайно:
«Тебя я видела вчера,
Ты шел с Ним вместе…» Петр, робея,
Не подымал смущенных глаз
И рек: «Не знаю Назорея;
Его я вижу в первый раз…»
И снова грустью молчаливой
Он омрачился. И опять
Его допросом испытать
Идет судья велеречивый.
И Петр, подняв главу свою,
Воскликнул, страхом пламенея:
«Нет, я не знаю Назорея,
Пророка в нем не признаю…»
Тогда костер, дымясь, потух;
Белела утром тень ночная,
И на дворе запел петух,
Зарю веселую встречая.
И вспомнил Петр слова Христа —
И зарыдал, смущен тоскою,
И нерешительной стопою
Он поспешил за ворота.

А.С. Хомяков
(1806–1860)

Вход в Иерусалим

Широка, необозрима,
Чудной радости полна,
Из ворот Иерусалима
Шла народная волна.
Галилейская дорога
Оглашалась торжеством:
«Ты идешь во имя Бога,
Ты идешь в Свой царский дом!
Честь Тебе, наш Царь смиренный,
Честь Тебе, Давидов Сын!»
Так, внезапно вдохновенный,
Пел народ. Но там один,
Недвижим в толпе подвижной,
Школ воспитанник седой,
Гордый мудростию книжной,
Говорил с усмешкой злой:
«Это ль Царь ваш, слабый, бледный,
Рыбаками окружен?
Для чего он в ризе бедной,
И зачем не мчится Он,
Силу Божью обличая,
Весь одеян черной мглой,
Пламенея и сверкая
Над трепещущей землей?»
И века прошли чредою,
И Давидов Сын с тех пор,
Тайно правя их судьбою,
Усмиряя буйный спор,
Налагая на волненье
Цель любовной тишины,
Мир живет, как дуновенье
Наступающей весны.
И в трудах борьбы великой
Им согретые сердца
Узнают шаги Владыки,
Слышат сладкий зов Отца.

А.С. Черемнов
(1881–1919)

Симон Киринейский

Пилат умыл в молчаньи руки,

Неумолим синедрион,

И тихий стон великой муки

Безумным ревом заглушен.

Как разъяренные пантеры,

Толпятся, злобою горя,

Рабы, купцы, вожди, гетеры,

Жрецы святого алтаря.

Устами жадного удава

Иуда славит черный грех,

Ликует бешено Варавва,

И Каиафы слышен смех…

А Он, усталый, одинокий,

Лежит под тяжестью Креста,

И скорбью темной и глубокой

Дрожат прекрасные уста.

Исполнен мукою кончины,

В лазурь небес восходит стон,

С чела струятся на хитон

И капли крови, как рубины.

Стоят смущенною толпою

Ученики Его окрест, —

Но одному даны судьбою

Ужасный Путь и тяжкий Крест.

Но если все, не веря чуду,

В молчаньи робко отошли, —

Тебе один я верен буду,

Господь и Бог моей земли!

С Тобой влачусь я по дороге

Тяжелой пыльною стезей,

Твои израненные ноги

Кроплю горючею слезой.

И разделю Твои мученья

И у позорного креста

Приму удары и глумленье

И боль – за Господа Христа.

О.Н. Чюмина
(1858–1909)

Вход в Иерусалим

В день вслед за Лазаря чудесным воскресеньем,
Сопровождаемый окрестным населеньем,
Которое из сел толпами собралось, —
Оставил с торжеством Вифанию Христос.
Немало бедняков, Им дивно исцеленных:
Увечных и слепых, проказой пораженных —
Виднелося вокруг. В чертах суровых лиц
Светилася любовь и счастье без границ.
Иные с робостью, исполненной надежды,
Касаяся краев простой Его одежды,
С восторгом славили Спасителя Христа,
И вера их была младенчески чиста.

Он ехал между них, в раздумье погруженный.
Глубокий взор Его, благий и просветленный,
Был устремлен в синеющую даль,
И в нем читалася невольная печаль…
У каждой хижины, у каждого селенья
Все более росло народное стеченье,
И – восседающий смиренно на осле,
Он – окружаемый беднейшими в земле:
Им исцеленными убогими, слепыми —
Вступил в Ерусалим. Одеждами своими,
Ветвями пальмовых и фиговых дерев
Все люди, от детей до дряхлых стариков,
Усыпали пред Ним окраины дороги.

Вот показалися роскошные чертоги
И зданья города, сияя белизной;
Вдали сверкал поток сребристою волной, —
И тут сердца толпы восторг объял великий,
Повсюду раздались приветственные клики,
И каждый восклицал при виде древних стен:
– Осанна и хвала! Стократ благословен
Во имя Господа Всевышнего грядущий!..
Услышав те слова, промолвил фарисей,
Среди учеников Спасителя идущий:
– Что слышу? Воспрети им Властию Своей,
Равви, да не введут народ во искушенье! —
– Коль смолкнуть им велю – и самые каменья —
Кругом возопиют! – ответствовал Христос.

Когда все поднялись на верх горы Масличной,
Лицо Спасителя печалью безграничной
Вдруг омрачилося, и капли жгучих слез
Блеснули на очах. Читая невозбранно
В грядущем, видел Он, что скоро все они,
Кричащие теперь восторженно: Осанна! —
Воскликнут с яростью и злобою: Распни!
Что воздававшие хвалу Ему и славу —
Позорный приговор над Ним произнесут
И в ослеплении безумном предпочтут
Христу Спасителю – разбойника Варавву!

Но все ж не о Себе печалился Христос;
Взглянув на город Свой, Он громко произнес:
– О, если б ты узнал, что служит ко спасенью
И миру твоему – хотя бы в этот час!
Но ныне от твоих неверующих глаз
Сиянье истины сокрыто черной тенью.
И придут для тебя губительные дни,
Когда, несметными врагами окруженный,
Пред ними ты падешь – бессильный,
побежденный.
Тогда, Ерусалим, возьмут тебя они,
Величье прежнее на веки обесславят,
Убьют детей твоих и камня не оставят
На камне – от того, что глух и слеп ты был,
Когда спасти тебя Сын Божий приходил!
Он смолкнул, и слеза скатилась на ланиты.
А там, невдалеке, – сиянием залитый
Полуденных лучей, – виднеясь перед Ним,
Красою царственной сиял Ерусалим…

Тайная вечеря

Пред Пасхи празднеством явясь среди суровых
Первосвященников – гонителей Христовых,
Сказал Искариот Спасителя врагам:
«Что вы дадите мне, когда Его предам?»
И, плату отсчитав, синедрион в восторге
Скрывал от остальных о заключенном торге…
Дни приближалися… и на Петра вопрос:
«Где Пасху праздновать?» – ответствовал Христос:
«Ступайте, в городе вам встретится идущий
Поспешно человек, кувшин воды несущий,
Скажите лишь ему: Учитель нас прислал,
Зане он говорит, что час Его настал.
Веди ж нас в горницу, где б мог с учениками
Он Пасху совершить! – и тот, идя пред вами,
Укажет горницу, что устлана ковром,
Большую, светлую и с убранным столом.
Там приготовьте все». Услышав это слово,
Исполнили они веление Христово;
И все нашли, как им сказал в беседе Он.
Когда же сумраком оделся небосклон,
Приблизился Христос спокойными шагами,
В одежде праздничной и с ясными очами,
И, первый перейдя чрез храмины порог,
С апостолами он за трапезу возлег.
Спускалась над столом висячая лампада,
В открытое окно повеяло из сада
Благоуханием и сумраком ночным.
Лицо Спасителя сияло неземным.
Христос взял в руки хлеб и, преломив его,
Сказал: «Вкусите все от Тела Моего».
И чашу вознеся, налитую до края вином,
Он произнес, ее благословляя десницею Своей:
«Сия есть кровь Моя Завета Нового!
Все пейте от нее. Прольется кровь сия грехов
во искупленье!»
Словам Учителя внимали в умиленьи
Апостолы, дивясь загадочным речам.
Он тихо продолжал: «Я сказываю вам,
Что приближается мгновение разлуки».
Но тут воскликнул Петр: «В темницу и на муки —
Везде пойду с Тобой, Учитель, и, любя,
Всю душу положить готов я за Тебя!»
Но молвил Иисус с печалью затаенной,
Подняв к нему Свой взор, благой
и просветленный:
«Не пропоет петух, как, жизнь свою храня,
Ты отречешься сам упорно от Меня.
И трижды в эту ночь оставлен всеми буду. —
И, снова бросив взор на мрачного Иуду,
Сказал: – Что делаешь, то делай же скорей!»
Иуда поднялся, он стал еще бледней,
Во взоре впалых глаз светилося страданье,
Но миг, один лишь миг продлилось колебанье…
Он вышел, опустив глаза свои к земле,
С печатью Каина на вспыхнувшем челе.
Пока, скрываемый ночною темнотою,
Он шел к судилищу, – с апостолов толпою
Спаситель выходил, готовяся идти
Один по Своему тернистому пути,
Готовясь мукою ужасною Распятья
Снять с грешников клеймо давнишнего
проклятья,
И, обновляя мир для правды и любви,
Все преступления омыть в Своей крови,
И вместо древнего закона отомщенья
Внести с Собой завет любви и всепрощенья!

Гефсиманский сад

А.Н. Апухтин
(1840–1893)

Моление о чаше

В саду Гефсиманском стоял он один,
Предсмертною мукой томимый.
Отцу всеблагому в тоске нестерпимой
Молился страдающий Сын.

«Когда то возможно,
Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,
Однако да сбудется воля Твоя…»
И шел он к апостолам с думой тревожной,
Но, скованы тяжкой дремой,
Апостолы спали под тенью оливы,
И тихо сказал он им: «Как не могли вы
Единого часа побдети со Мной?
Молитесь! Плоть немощна ваша!..»
И шел он молиться опять:
«Но если не может Меня миновать —
Не пить чтоб ее – эта чаша,
Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!» И вновь
Объял Его ужас смертельный,
И пот Его падал на землю, как кровь,
И ждал он в тоске беспредельной.
И снова к апостолам он подходил,
Но спали апостолы сном непробудным,
И те же слова он Отцу говорил,
И пал на лицо, и скорбел, и тужил,
Смущаясь в борении трудном!..
О, если б я мог
В саду Гефсиманском явиться с мольбами,
И видеть следы от Божественных ног,
И жгучими плакать слезами!
О, если б я мог
Упасть на холодный песок
И землю лобзать ту святую,
Где так одиноко страдала любовь,
Где пот от лица Его падал, как кровь,
Где чашу он ждал роковую!
О, если б в ту ночь кто-нибудь,
В ту страшную ночь искупленья,
Страдальцу в изнывшую грудь
Влил слово одно утешенья!
Но было все тихо во мраке ночном,
Но спали апостолы тягостным сном,
Забыв, что грозит им невзгода;
И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,
Влекомы Иудой, входили тайком
Несметные сонмы народа!

И.А. Бунин
(1870–1953)

В Гефсиманском саду

…И в этот час, гласит преданье,
Когда, сомнением томим,
Изнемогал Он от страданья,
Все преклонилось перед Ним.

Затихла ночь и благоговенье,
И слышал Он: «Моих ветвей
Колючий терн – венцом мученья
Возложат на главе твоей;

Но терн короною зеленой
Чело святое обовьет —
В мир под страдальческой короной,
Как царь царей, Господь войдет!»
И кипарис, над ним шумящий,
Кому шептал во тьме ночной:
«Благослови Господь скорбящий, —
Велик и славен подвиг Твой!
Я вознесу над всей вселенной
Мой тяжкий крест, и на кресте
Весь мир узрит Тебя, смиренный,
В неизреченной красоте!»
Но снова Он в тоске склонялся,
Но снова Он скорбел душой —
И ветер ласковой струей
Его чела в тиши касался:
«О, подними свой грустный взор!
В час скорби, в темный час страданья
Прохлады свежее дыханье
Я принесу с долин и гор,
И нежной лаской аромата
Твои мученья облегчу,
И от востока до заката
Твои глаголы возвещу!»

Н.М. Минский
(1855–1937)

Гефсиманская ночь

Восстав от вечери последней,
Он шел врагов своих встречать,
Слова любви венцом страданий увенчать.
С Ним шли ученики. Прохлада ночи летней,
Сменивши знойный день, струилася вкруг них.
И спящий мир в тот час прекрасен был и тих.
Бледнея, месяц плыл по голубой пустыне.
Бессонный ключ, звеня, тишь ночи нарушал,
И где-то мирт расцвел, и бальзамин дышал.
Он шел, дивясь душой. Нет, никогда доныне,
Привыкши созерцать бесплотные черты,
Не видел на земле Он столько красоты.

И путь Ему лежал вблизи дворца Пилата.
В дворце шла оргия. За мраком колоннад
Гремела пиршества палата,
И шепота любви был полон темный сад.
То звук лобзания, то смех гетеры хитрый
Раздастся и замрет за мраморной стеной.
Но вот стихает пир. Рыданье нежной цитры
Влилось в немую ночь дрожащею волной.
И голос женщины, печальный и зовущий,
Запел под лепет струн, и разбудил он вдруг
И воздух дремлющий, и сонных маслин кущи,
И звезды, и луну, всю ночь, весь мир вокруг.
И мир, отдавшись весь тем звукам, полным яда,
Казалось, трепетал и страстно вторил им:
«Да, средь земных скорбей одна лишь есть отрада.
Да, только тот блажен, кто женщиной любим,
Кто ночью темной, ночью лунной
К устам возлюбленной прильнет
Иль внемлет, как она поет
Под ропот цитры тихоструйной…»
И Он ускорил шаг, печали не тая, —
Но песня вслед за ним вилася, как змея.

Чрез город дремлющий теперь вела дорога,
Но город не дремал. Был Пасхи первый день,
И всякий средь семьи вкушал покой и лень,
На кровлю вышедши иль сидя у порога.
И в чуткий слух лились то звонкий детский смех,
То оклик матери, то песенка простая, —
Те звуки и слова, которые для всех,
Кто в мире одинок, звучат как песни рая.
В них слышен был призыв, была мольба слышна:
«Сюда, страдалец, к нам. Одно есть в жизни
счастье —
Семьи приветливой любовь и тишина,
И ласки чистые, и кроткое участье…»
А он спешил вперед, исполненный тоски.
И, отставая, шли за ним ученики.

На Масличной горе, вблизи вершины черной,
Две старых маслины, обнявшися, росли.
Устав за долгий день учить народ упорный,
Здесь, пред лицом небес и пред лицом земли,
Молиться он любил всю ночь, пока с востока
Не брызнут стрелы дня и облака зажгут
И тени от холмов по долам побегут;
Тогда в тени олив Он засыпал глубоко.
Туда Он шел теперь. Он жаждал пред Отцом
Молиться и рыдать наедине в пустыне
И воскресить в душе, пред тягостным концом,
Святой восторг, с каким Он ждал конца доныне.
И вот, уж миновав Иосафат пустой,
Он полгоры прошел, скорбя невыразимо,
Как вдруг, из тьмы кустов, ученикам незримо,
Явился злобный дух, и дерзкою пятой
Касаться он дерзал следов пяты нетленной.
Он видел, он постиг, как страждет друг вселенной,
И мрачным торжеством глаза его зажглись,
И, следуя за ним, шептал он:
«Оглянись!
Прекрасна ночь – и жар любовный
В людских сердцах сильней горит,
И сон блаженный, сон греховный
Над спящим городом парит.
Грудь ищет страстно груди знойной,
Горят уста, и взор погас…
Куда, мечтатель беспокойный,
Куда бежишь Ты в этот час?
Исполнен к грешникам участья,
Ужель Ты смерть готов принять,
Чтобы избавить их от счастья,
Чтоб цель у жизни их отнять?
О, ты не знаешь власти чудной
Земной любви, земных утех,
Как грех силен, как сладок грех…
Верь, быть подвижником нетрудно
Тому, кто прожил жизнь, как Ты,
Скитальцем нищим и бездомным,
Кто потуплялся взором скромным
Пред дерзким взором красоты
И убегал перед соблазном.
Нет, ты вернись в толпу со мной,
Ты сам сперва в потоке грязном
Исчезни мутною волной.
Изведай все: мученья страсти,
Объятий вечно новый рай,
И месть, и зависть испытай,
И упоенье гордой власти.
Тогда реши: пустой ли звук
Тщета грехов и заблуждений
И можно ль отказаться вдруг
От раз вкушенных наслаждений.
Тогда узнай, легко ль спасти
Чистейшей жертвой мир нечистый
И с проторенного пути
Увлечь толпу на путь тернистый.
Иль ты мечтаешь, что она
Забудет все – очаг семейный,
Науки тайной письмена,
И славы гул благоговейный,
И шум пиров, и страсти бред,
И вдруг, восстав из грешной бездны,
Пойдет за призраками вслед —
Куда? В какой-то мир надзвездный?
И Ты мечтал о том, скромнейший изо всех?
Гордыня дикая! Гордыни ослепленье!
Покуда мир стоит – всесилен грех,
И бог земной – земное наслажденье.
Вернись! Вернись! Вернись! Тебе я счастье дам…»
Так злобный дух шептал. И горестный учитель
Промолвил, обратясь к своим ученикам:
«Молитесь! Близко искуситель».
И стал молиться сам. Но только слезный взор
Он поднял вверх, согнув дрожащие колени,
Как снова выступил из мрака злобный гений,
И крылья черные над плачущим простер,
И слезы высушил своим дыханьем льдистым,
И чистый слух язвил злоречием нечистым.
«Смотри, – коварный дух сказал, —
Встают виденья дней грядущих.
Ты видишь пиршественный зал,
Гостей хохочущих и пьющих?
Их тесен круг. Седой старик —
Хозяин пира. С лаской пьяной
Вот он щекой своей румяной
К груди красавицы приник.
То – дочь его: лишь преступленье
Осилить может пресыщенье.
Вот засыпает он. Не верь!
Прикрыв зрачки, как хищный зверь,
Он смотрит с злобой беспокойной,
Как сын его, отца достойный,
Радушно потчует гостей,
Торопит шуткой пир усталый
И цедит сам вино в бокалы
Рукой предательской своей.
Все пьют. Вдруг вопль… Вскочил, кто в силах…
Бегут к дверям, ползут назад…
Кричат, упав: „Измена! Яд!“
Но поздно. Смерть течет в их жилах.
Тогда очнувшийся старик
В объятья сына призывает,
И стоны смерти прерывает
Его злорадства дикий крик…
Кто ж изверг сей? Ночной грабитель?
Злодей, таящийся во мгле?
Нет, твой наместник на земле,
Твоих заветов он хранитель,
Он – высший совести судья,
Его народы чтут, как дети.
Гляди ж, безумец! Вот, спустя
Пятнадцать медленных столетий,
К чему распятье приведет!
Чтоб пресыщенному злодею
Доставить силу и почет;
Чтобы, святынею твоею
Покрыв преступное чело,

Пасхальная книга стихов

Страсти Христовы

Г.И. Анфилов(1886–1938)

У Пилата

И.А. Бунин(1870–1953)

Вход в Иерусалим

Э.И. Губер(1814–1847)

Предательство Иуды

Бичевание Христа

А.М. Жемчужников(1821–1908)

Вынос плащаницы

М.А. Кузмин(1875–1936)

Страстной пяток

В.К. Кюхельбекер(1797–1846)

Вознесение

С. Я. Надсон(1862–1887)

Иуда

Н.П. Николаев(1758–1815)

Возглашение Иисуса Христа на кресте

С.И. Пономарев(1828–1913)(Из «Палестинских впечатлений»)

Вифания

К.К. Роше(1849–1933)

У плащаницы

С.Ф. Рыскин(1859–1895)

Христос перед судом Пилата

«И день прошел… В чертог Пилата…»

А.А. Фет(1820–1892)

1 марта 1881 года

К.М. Фофанов(1862–1911)

Отречение Петра

А.С. Хомяков(1806–1860)

Вход в Иерусалим

А.С. Черемнов(1881–1919)

Симон Киринейский

О.Н. Чюмина(1858–1909)

Вход в Иерусалим

Тайная вечеря

Гефсиманский сад

А.Н. Апухтин(1840–1893)

Моление о чаше

И.А. Бунин(1870–1953)

В Гефсиманском саду

Н.М. Минский(1855–1937)

Гефсиманская ночь

Контакты для правообладателей

Г.И. Анфилов
(1886–1938)

И.А. Бунин
(1870–1953)

Э.И. Губер
(1814–1847)

А.М. Жемчужников
(1821–1908)

М.А. Кузмин
(1875–1936)

В.К. Кюхельбекер
(1797–1846)

С. Я. Надсон
(1862–1887)

Н.П. Николаев
(1758–1815)

С.И. Пономарев
(1828–1913)
(Из «Палестинских впечатлений»)

К.К. Роше
(1849–1933)

С.Ф. Рыскин
(1859–1895)

А.А. Фет
(1820–1892)

К.М. Фофанов
(1862–1911)

А.С. Хомяков
(1806–1860)

А.С. Черемнов
(1881–1919)

О.Н. Чюмина
(1858–1909)

А.Н. Апухтин
(1840–1893)

И.А. Бунин
(1870–1953)

Н.М. Минский
(1855–1937)