Книги

Читать онлайн Иудаика бесплатно

Иудаика

Редактор Юлия Алехина

ISBN 978-5-0059-1689-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Чудо света —
Проект Озаренья

Вместо проекта воссоздания Храма Царя Соломона,
Сожженного легионерами Веспасиана и Тита,
Я предлагаю украсить еврейское небо
Шестью свечами сто этажных небоскребов,
Построенных в лучах Щита Давида, —

Бетонной платформы диаметром полтора километра
Возведенной посередине Мертвого Моря, —

Седьмой свечой в ее центре станет
Шестигранная чаша-корзина
с силуэтом Эйфелевой башни, —

КУДА БУДЕТ «ВСТАВЛЕНА» БАШНЯ КОПЬЯ ДАВИДА:

Шестигранная колонна диаметром в тридцать,
И высотою в шестьсот тринадцать метров, —

По числу мицвот, добрых деяний Торы. —

Да, ЧУДА СВЕТА! —

Ибо на крышах всех семи башен Миноры Царя Давида, —
Так мы назовем нашу Площадь, —
Будут установлены лазерные прожектора,
Световые реперы Земли-Планеты, —

Сверкающей звездой короны света
Сходящиеся в одной огромной точке, —
Молитвенной звездой Еврейской Торы, —

ЗЕМНОЙ ЗВЕЗДОЙ В НОЧИ НАД СТРАТОСФЕРОЙ!…

П. С.:
Место строительства – Мертвое Море Израиля:
На его северной половине,
В ста сорока километрах от Иерусалима,
Достаточно места, чтобы к столетию государства Израиль
Построить башню и миллионный город.

Я вижу его Еврейской Венецией: воды Эйлата,
Соединенные стальной трубою с Мертвым Морем.
Будут его украшать, охлаждая.

Наше Мертвое Море из мертвого станет живым!..

Прогулка

Мой ранний гений, головная боль —
Ты ль, снег осенний, пополам с листвой,
Ты ль, шелест тихих рук в пустынном небе, —
Привет тебе, кто б ни был ты, кто б не был

Под кровом невесомых крыл Твоих!
Привет тебе, чудаковатый ангел,
Измявший нимб свой, как дитя панамку,
Мне на ухо лепечущий мой стих!..

Ты прав. Я так немногое могу
Без слов твоих, загадочных и новых, —
Что чую в гуле утренних диктовок,
Иль в следе пальца на ночном снегу!

Скажи, за что знаменье и подсказ?
Зачем мой грубый слух Твой голос слышит?
Мне страшно, когда Ты в затылок дышишь.
Скажи, что Ты – награда, а не казнь!

И был ответ: не спрашивай, живи.
Я бормотал, а ты один услышал.
Я горевал, а ты с блокнотом вышел.
Я проклинаю.
Ты ж – благослови, —

Мое паденье, и мою любовь,
Познания безумие и сладость, —

Надкушенное яблоко из сада, —
Свой ранний гений, головную боль.

1971

После казни Когана

Симметрия обратна энтропии.
На синем небе над страной Россия

Художник-летчик нарисует рану, —
Как бы в подарок одному тирану, —

А Полководец соберет когорты,
Чтоб перерезать вены и аорты

Врачу-убийце по фамилии Коган, —
Он отравил наш сверхсекретный орган.

А после казни Когана,
народец, его родивший,

Тот же Полководец

Свезет в бараки на краю природы,
Но с водородной бомбой в огороде.

1972

Потоп

Ветхий завет, время ОНО.
Семнадцать минут до потопа.

Гончары обжигают кувшины,
Виноградари пляшут в мешках.

Вдалеке, у дымящих шатров,
Допотопная дама на смуглом бедре
Отбивает ржаную мацу…

Плач детей, храп старух в гамаках,
Скрип колодезных журавлей…

Тунеядцы на пирсе глазеют на черный ковчег:
Уважаемый старец увозит зверинец —
Мяуканье, рев, лай! —

Сын его Сим, пьяный в стельку, устроил дебош, —
Слышите? Это плачет в каюте его жена!

Сборы закончены, трюмы заполнены,
Низкие тучи, гром.

Ной задыхается, – чуть не остался, —
Хохочет и семенит,
Тащит в авоськах едва не забытых крысят.

Ковчег отправляется,
Последний гудок,
До свиданья!!!

Первые капли Потопа увлажняют носовые платки.
Туча кашляет громом, отменяя телерепортажи.

Провожающие надевают накинутые на руку пиджаки,
Соблюдая достоинство,
поднимаются лестницей в город.

Май 1972

Геликон

Мой папа – похоронный музыкант.

Но всю семью кормил его талант!

Ему давал почтенье даже мент!

На нем сиял ОГРОМНЫЙ инструмент!..

А как о нем всегда писали в прессе?

«Еще одной сенсацией Одессы

Стал геликон, запечатлевший в звуке

Больной желудок, изогнутый в муке…»

А? Хорошо?!!! И точно, как в аптеке.

ТАМ знают, что сказать о человеке!

Голос:

«Чем хуже времена, тем чаще похороны.

Но можно обойтись без геликона…»

Что он сказал? Начерта геликон?..

У НИХ хоронят под аккордеон?..

А я скажу: БЫЛА У БЕНИ МАТЬ.

Пойдите к ней спросить, как умирать!!!!…

Лето 1972

Средневековье

Все тише жизнь твоя. Выходишь
Из слов, болезней и страстей.
Сырые крики пароходов,
Каморка, кухня, восемь стен, —

Твое лицо над простынями,
Твой стол, твой хлеб, твое вино.
Луна что бубен с бубенцами
Звенит в зaкрытое окно, —

Еще не знает о несчастье
Огонь затепленной свечи.
Цирюльника, окошко настежь! —
Еще никто не закричит.

Цирюльник, жилы отвори!

Но кровь черна в тазу и в вате.

Средневековье. Скрип двери.
Скрип перьев. Распишитесь в акте.

Так я сниму для смерти угол,
Какой-нибудь полуподвал,
Чтобы хозяин, перепуган,
Сутул, картав и лупоглаз,

Смотрел, что сделалось с губами
Его беспутного жильца,
А после торговал рубахи
И эту рукопись с крыльца.

1973

Август

Был август запахами полон.
Тек по асфальту город Киев.

Но на тебе в тот жаркий полдень,
Дохнувши льдом из преисподни,
Остановились очи Вия, —

Свет тьмою стал, и мир
стал страшен:
Поднялись жаворонки с пашен,
Привстали мертвецы в гробах,

На кирпичи распались башни, —
Лишь для тебя!..
Лишь для тебя
Архангел девственной слюною
Смочил божественный мундштук…

Над жизнью, связанной тобою, —
Надеждой, нежностью, любовью, —

Чудовищный повис тот звук!

Уж ты сползаешь мимо нас
В свое великое беспутье,
В страну ауканий, отсутствий,
Где долго эхо, где пасутся
Овны и львы, где Волопас
Тебя спасет от здешних судий, —

Где над твоею новой сутью
Невластна никакая власть…

Так я тебя не уберег.
Кренился овощной ларек,
Хрипел и квакал репродуктор.

Меж луковиц и сухофруктов,
Между сандалий и сапог
Ты жил, пока не изнемог.

Приемный пункт стеклопосуды.
Продмаг, аптека, павильон
«Дом Быта»…
Не найти отсюда
Куда вошел, не вышел он.

10. 19. 1973

Еще один Исход

Mаме

Утро. Куранты на Спасской Башне
Пробили полдень, и круг замкнулся.
Еврей, не осевший на русской пашне,
Решил отделиться от великорусса, —

Хитроумный народ, добыватель сыра
Из хищной, взведенной судьбой мышеловки,
Галдя, толпится в стенах Овира
Со связкой веревок на изготовке, —

Скоро ему подадут эшелоны
Чтоб из этой страны изойти навеки, —
Из белого снега в мир желто-зеленый
Песков и веерных пальм из Мекки, —

Чтоб там, где их Моисей в трех пальмах
На сорок лет заблудился, построить снова
Свой город-хедер, чтоб не пропало
Ни буквы из сказанного Иеговой, —

Чтоб дети их никогда не знали
Ни издевательств, ни поношений, —
Чтоб их не коснулось черное жало
Душекалечащих унижений.

Ноябрь 1973

Август в Одессе

Звезды сыплются в город
Будто яхонты в ларь.
Над зарезанным вором
Раскачался фонарь.

Окруженный стеною
Неприступных домов,
Млечный путь над тобою
Как светящийся ров;

Слышен говор картавый
Из-за млечных борозд, —
Над еврейским кварталом
Семисвечники звезд, —

Свой народ Иегова
В августовскую ночь
Обрекает на голод
И закрытие почт, —

Ибо жизнь – лотерея:
Сунешь руку в мешок, —
Бог советских евреев
Над твоею душой

Наклонится, как лекарь, —
Замаячат вдали
Милосердие снега,
Неприбранность земли.

Ноябрь 1973

Чудовище

Меня осудит древний назорей.
Егошуа, я пережил твой смертный,
Отпущенный тебе самим Тобою,
Как говорит преданье, возраст жизни.

Я щеки брил и прикасался к мертвым.
Я жил, как все, и погибал, как все…

Об этом стоит рассказать.
Сегодня,

В четвертый год последней трети века
Двадцатого Тобой открытой эры,

Я – санитар одесской неотложки,
Презренный мортус городской клоаки,
В чумном халате сонный фагоцит,

Смежитель глаз, остекленевших в страхе,
Чистильщик смрадных улиц, исповедник
Блатных старух, самоубийц и пьяниц,

Снующий между городом и моргом
Перерезатель петель, собиратель
Людских отбросов, бинтователь ран.

Я – человек, заметивший сгущенье
Сил ненависти, злобы и страданья, —
Болезнь добра и превосходство зла.
2.

Летя сквозь ночь, нанизывая смерти
На сталь антенны рации, в пропахшей
Нашатырем и рвотою карете,

Подпрыгивая в такт булыжной тряски,
Гоня зевак от места катастрофы,
Бинтуя обгоревших, протыкая
Иглою вены, замывая кровь,

Я думал о судьбе объекта чуда,
Рассказанного неким Иоанном:
/глава одиннадцать, стих сорок три/

Ты прикоснулся к Лазарю, Спаситель?
Поцеловал его в уста гнилые?

Иль, может быть, достаточно молитвы,
Чтоб человек воскрес?
Шепни ее.

Ты сам сказал, Господь, познавши муку:
Нет грешных, недостойных воскресенья, —
И смерть – не воздаянье за грехи,
И не итог, а лишь венец страданья!..

Так думал я сегодняшнею ночью,
Снуя пчелой меж городской мертвецкой
И смертным полем города ночного, —
Кощунствуя на грани богохульства,

Перемежая слезы и проклятья,
Бинтуя плоть, накладывая шины,
Плечом с разбега вышибая двери
Самоубийц, закрывшихся для смерти,

Перерезая узелки над ухом
Удавленников, вызывая рвоту
У яд испивших, промывая раны,
Срывая провода с запястий черных, —

Есть и такой вид смерти —
добывая
Из самолета трупы…

О, Господи, вернись, сойди на землю!

Коснись погибших, – среди них есть дети, —
За что им суждены мученья эти?
Их головы на вывихнутых шеях
Закинуты на спины, как у кур…

Уметь спасти, и не спасти, – как можно?..
Ответь, Егошуа. Мессия должен
Нести ответ за все. Никто не ожил.

Опять молчишь? Иль ты бессилен снова,
И эти смерти – дело рук того, кто справа
От твоего плеча в тот день кровавый
Встал на помост перед толпой пасхальной,

И ликовал, гремя цепями?.. – он,
Чье имя Вельзевул или Варраван, —
Твой враг предвечный и двойник зеркальный, —
Сегодня ночью вновь тебя попрал!..
5.

И вот – последний вызов. В низкой хате
Беленой синей известью, у печки,
Под деревенским тканым гобеленом,
На деревянной крашеной кровати,
Негнущиеся руки растопыря,
Лежал хозяин.

Под доской иконы,
Чуть видимая в огоньке лампады,
Стояла Смерть, – в который раз сегодня!
И обтирала косу.
Черт с тобой!

Здесь делать было нечего.
Я вынул
Два пятака и положил на веки.
Плача,
Старуха подвязала челюсть мужу,
И позвала к столу.

Четыре стопки
Налитые до краю самогоном,
Тарелка с огурцами, сало, хлеб.

Я выпил первым. Ночь уже кончалась.
В оконце застучало: сыпал дождь.

Красавица на буром толстом волке,
Похожем на кота, скакала в замок,
Что вышит был касимовскою гладью
Над мордой волка-оборотня слева,

И отражался елочною шишкой
В прелестном розовом пруду, где лебедь,
С короною на крохотной головке,
Крылами бил среди мясистых лилий.

А если еще пристальней всмотреться
В висящий над окоченевшим телом
Наивный гобелен эпохи казней,
Процессов над троцкистами, парадов,
Барачных городов в сибирской пуще, —

Легко атрибутировать изделье
До дня в неделе:
ведь между кувшинок,
Колебля отраженья замка, птицы,
Наивный ткач изобразил круги,

Поднятые невидимым, но страшным —
И для тебя, Христос, признайся в этом! —

Чудовищем из глубины пруда.

1972—1974

Ветер странствий

Под младою ватою с головы до пят
Ветром растормошенные, тополя скрипят.

Майский и погромный, ветерок шалит.
Вспоротой периною пух летит.

Жалко гнезд насиженных, горько плачет мать.
Скворцы прилетели, а нам улетать.

Ах, Одесса-мачеха, белы тополя!
Начинать приходится жить с нуля.

3. 2. 1974

Содом

Кто, простершись в пыли перед ангелом Божьим,
молит простить Содом
За десять праведников среди содомян?

Это мой предок, зовут Авраам, по-русски Абрам.
Я – корень в сто третьей степени от корня его.

Господи, пощади Россию, меня прогнавшую в ночь! —

Я молюсь, как мой праотец, за пять тысяч лет до меня, —
За десять любимых друзей моих, и за десять праведных их,
И за сотни возлюбленных душ у каждого из двадцати, —

Ангел жизни, помоги им из советской толпы
Своих праведников выбрать успеть, —

Перед тем, как из ясного неба ударит смерть…

Ноябрь 1974

Древний сон

Искусства невидимый донор,
Учитель шмелей и стрекоз
В безвременье времени Оно
Меня невзначай перенес.

И я, оклемавшись от страха,
Стал в оном безвременьи жить,
Питаться нектаром, как птаха,
И ихнего Бога любить, —

Подобно Адаму, я голым
Ходил между оновитян,
Поскольку в Раю быть бесплодным
Традиция для поселян.

И только когда с поселянкой
Меня угораздило в лес,
Откуда зарделась полянка
С яблонею до небес,

Я понял: со мной повторяет
Библейскую притчу опять,
И в смертный грешок вовлекает
Вся та же библейская бл..дь!..

По оновски слова не зная,
Я ей на иврите сказал:
Я все про вашего рая
С раннего детства познал!

Спасибо за беспокойство,
Привет и Змею, пусть он
Оставит свои злодейства,
Когда прервется мой сон!..

11. 6. 1974

Второй Исход

…А снег все сыпал манной с неба,
Все бил, откуда и бралось?…

Как будто вновь народ без хлеба
Остался, и Господь поднес, —

Пусть не в пустыне запустенья, —
Здесь не Египет, Третий Рим, —
Россия, ждущая прозренья,
В кануне светопредставленья
Не замечает нас, бежим!

Сквозь беды, острые каменья,
Погромный страх уничтоженья, —
Надоумил нас Элохим
Спасти от рабства поколенье, —

Чтобы Народ, светясь в смятеньи,
Слова Завета повторил.

9. 18. 1975

Голливуд

Святая роща, где Горгона-слава
С повязкой на гноящихся глазах
Мычит постыдно, призывая смертных
Совокупиться с нею.

Истуканы
Мадам Тиссо расскажут о мгновеньи,
Когда повязка сорвана, и ярость
Ненасытимой твари раскаляет
Ее невыносимые зрачки.

1978

Боль правит космосом

Боль правит космосом;
Все формы бытия —
Попытка избежать ее стрекала.

Ее отсутствие мы называем Богом,
Блаженством, истиной…

В отсутствие ee

Мы жить торопимся, осваиваем землю,
Влюбляемся, заводим семьи, любим,
Надеемся на случай…
Наслажденье
Ее отсутствием назвали красотой.

Какая пошлость в том, что прелесть утра,
Симметрия плода, цветка, кристалла,
Журчание ручья и птичьи трели —
Лишь формы страха!..
Камню и червю

Начхать на Рим, и только боль – Атилла
С бичом необходимости в руках
Гоняет сонный атом.
Разрушенье

Одной твердыни – есть созданье новой, —
Из тех же кирпичей!
Руины Рая
Свидетели тому, и наши храмы.

11. 18. 1978

Христос

Глядя на мир с невысокой горки,
Дуновением уст отгоняя слепней,
Видя перья на касках стражи,
Ожерелье из драхм на груди сирийца,
Слыша ржанье коней и всхлипы
Трех Марий, в ожидании смерти,
Пусть нелегкой, но скорой, скорой, —

Думал ли он о своем народе,
Кто писал и вещал о его приходе
Все предыдущие эры, эту
Не отличив от пропитанных муками прочих, —

Знал ли, что сделает Римский Кесарь,
Из-за деревца не узревший леса,

А за ним тираны, монархи, папы,
Их попы, инквизиторы и сатрапы —

С государством людей, не узнавших Бога
В святотатственном нищем с большой дороги?…

Броневые плиты, буи и вехи,
Шпанские мухи, петарды, пули,
ДДТ, синтетика, пылесосы,
Блиндажи, бидоны, бинты, бинокли,
Огнеметы, танки, овчарки, гимны,
Сапоги, катоды, ракеты, бомбы…

Вот, чего он еще не знает
На вершине муки своей и славы,

Приколоченный символом к Новой Эре
Мук и бесплодных стремлений к счастью.

1981

Попытка будущего: двадцать первый век

Когда блудный Мессия евреев,
восставший из смертного срама,
В блеске славы вернулся к народу-отцу,
одряхлевшему в прахе, —
Сын не принял отца, – Исаак не узнал Авраама
В старике, изувеченном памятью, болью и страхом.

И пошли между ними разборки – весьма некрасивы:
Авраам разодрал на груди дряхлый талес
рукою убогой,
Крикнув: Грех Богохульства! —
а с иголочки новый Мессия
Проклял старца, был распят, и стал не Мессией,
а Богом.

Время било в литавры веков молотком катастрофы.
Скоро Третье от Рождества Христова
Тысячелетье грядет, и через две тысячи лет
после Голгофы, —
Вижу: Израиль признает в Христе
воплощение Слова, —

Будто Ротчайлд с Рокфеллером, Вечный Жид
побратается с Люцифером.
Войны закончатся рукотворным Потопом,
разгулом стихии.
А китайцы, похерив марксизм, как безумную веру,
Станут новой Америкой в Азии и в России.
А там дальше, в самом конце двадцать первого века,
Мир отпразднует свадьбу машины и человека…

Апрель 1998

Когда тот поднял на Бога глаза

Когда тот поднял на Бога глаза
В высоте над холмом Сиона,
Исус, сын плотника Иосифа, сказал
Сыну сапожника Виссариона:

Дьявол, имя твое во веки веков
Ныне проклято, но это еще полдела —
Души жертв твоих и твоих врагов
Прощены, и парят одесную меня,
ждут тела —

Воплотиться вновь, и вернуться вспять
В ту страну, где ты правил цепом и плетью, —
Дать ей милость и честь,
дать ей на ноги встать,
И детей своих падших из смрада поднять
На пороге нового тысячелетья!

3. 23. 1999

Бегство

Небо что палитра. Облака
Взбиты с кровью вечера. Тревога
Широко размазана по тверди.

Даже страшно и подумать, если
Это что-то вправду означает!
Что-то невозможное случилось?
Иль должно случиться?
Неужели
Амстердам ушел под воду, или
Персия напала на Израиль?…

Может быть, Бог прихворнул и дьявол
Изменил константу тяготенья,
И теперь в озоновые дыры
Хлынет радиация потопа!?…

Как кровав закат! И мне не должно
Пренебречь предупрежденьем с неба, —
Надо подготовить дух к побегу:

Отыскать кафе, и залпом выпить
Чашки три-четыре крепких кофе, —
За бутылочкой Реми Мартен!!!.

3. 17. 2001

Град в сентябре

…А град все сыпал манной с неба,
Все бил, откуда и бралось?…

Как будто вновь Народ без хлеба
Остался, и Господь поднес, —

Особой части населенья
Напоминаньем озаренья,
Как знак равненья в уравненьи
Терпения, и преступленья
Добра и зла, ниспослан Им, —

На все московские строения,
Всем москвичам на изумленье
Так сыпал град на Третий Рим, —

Что даже я, светясь в сомненьи,
Агностик, трус, с благоговеньем
Слова Завета повторил.

9. 18. 2001

Трость слепого

Не жди Мессию, не спрашивай Сущего
О Предстоящем!
О как бестолково
И дерзко шарит во тьме Грядущего
Натертая фосфором трость слепого!…

Январь 2002

Я тут, ты там: вместо эпитафии

Врагу, умершему от смеха над моим несчастьем

Вчера, хохотнув, озадачен ударом боли,
Ты успел наморщить правое веко…
Когда малый сосуд где-то в задней доле
Мозга лопнул от смеха, —

И на красных от крови дендритах нейронов
Сладострастно расселись стервятники,
без нетерпенья
Глядя вниз на ландшафт расширенья урона —
Замедления речи, помрачения зренья…

Я жив, ты мертв. Теперь судьбу любую
Я волен выбрать и ее прожить.

Но мысль о том, что ты не существуешь.
Меня еще не может утешить.

4. 8. 2002

Мадонна

А. Л. Маку

Еврейское кладбище, где Христос никогда не лежал,
Но очень долго лежит его мать.

Мне бы хотелось рядом с этим кладбищем жить,
Чтоб, когда время придет, помочь ей встать, —

На смуглые плечи бязь и багрец накинуть…

Нежная и молодая, – скажет:

Я так долго спала, отец…

И я кивну, ее языка не зная.

Май 2003

Говорят

Говорят, что нас ангелы стражи небесной пасут.
Что от первого и до последнего вдоха
Каждый из нас имеет всего лишь миллиард секунд
Для убеждения Ягве, Христа иль Аллаха

В своей безгреховности, дабы навсегда заслужить
Место в вечности, и свой персональный Рай, —

А там – каждый счастье себе выбирай, —
На всю остальную бессмертную жизнь:

Там, в ихнем Раю, этих Счастий – амбар! Караван-Сарай!

5. 20. 2003

Восток

Здесь пустыня наподобье ос
Кружит над невидимым колодцем,
Где тарантул Времени взасос
Обнялся с еще горячим солнцем.

Здесь предметы первых букварей
Встретились с глаголами последних,
И из арки, библии старей,
Икнув светом, катит робот-техник.

Здесь имам, вопящий про джихад,
Посылает юношей на плаху,
И прыжок под хрюкающий танк
Посвящают гуриям Аллаха.

Здесь американский генерал,
Выехав на джипе из гарема,
Понял вдруг кого он обокрал,
Нанеся на эту карту Время.

7. 21. 2003

Мир в бутылке

Когда фрисби Млечного Пути
Словит могучая Андромеда,
И случай поможет опять найти
Новым планетам закон Aрхимеда,

Кто-то на них, младше меня на миллиарды лет
Обьяснит мирозданье, почесав
в легендарном затылке:
Мир похож на молекулу плесени, что ползет
По стенкам какой-то прозрачной бутылки, —

Которую, выпив, выбросил Бог
Параллельной вселенной,
спеша на работу,
В своем Чикаго или Пекине, чиркая коробок,
Кашляя, чертыхаясь, кляня погоду.

1. 31. 2004

Смерть в Венеции

Мне не есть филе из тосканских овец
Из траттории Saint-Petersburg —
Я в этой Венеции не жилец…

Но в Венецию едет друг.

Женолюбящий Женя Рейн —
Вымогатель чудес в аду, —
Презирающий снегирей
Петербургских снегов какаду—

Тот же клюв и хохол, но сед!
Женя, встретились, наконец!
Классициста на склоне лет
Я тебе подарю венец!

Женя, мы друг у друга в гостях, —
Та же плоть у нас на костях,
Силой певческой полых когда-тo —

Kaк у птиц, что взлетели куда-то
Улететь, но вернулись назад —
В тот же сад. В тот же ад…

– Ты о ком?

В непреложных традициях ада
Кость заполнить известняком.

Приземлился. Труба и ограда
Те же. Только стал стариком.

Над Сан Марком луна висит,
Как Челлини серебряный щит.

Я скажу: сорок зим, сорок лет!
Женя Рейн – знаменитый поэт,
И учитель поэзии, мэтр!

Ты ответишь мне: mэrd, mэrd!
Ты ответишь мне: смерть, смерть.

Март – июль 2004

Крылья

А все-таки, есть что-то в крыльях.
Даже летучая рыба,
Улепетнув от дельфина в ночное небо,
Видит рыб, а не звезды над головою.

Ей, как и мне,
Каждый день спасающемуся стихами,

Вселенная представляется океаном,
Галактика – жабрами Бога.

4. 30. 2004

Гвоздь второго крещения

Eго на крест уложили первого,
Ибо был он злодей непростой.

Локти его привязали к дереву,
Руки его развели крестом.

Запрещая запястью стенать и метаться,
Гвоздь усмирил возопившие пальцы.

Так, между мукой и озарением,
С руками простертыми и в крови,
Мессия библейского откровения
Повис над местом его глумления
Как символ прощения и любви —

Смертный,
Гвоздем второго крещения
Скрепив божественный список лет —

Свиток времен, разорванных мщением
Дьявола Богу на этой земле.

5. 11. 2004

Неизбежность событий

В родовом канале Двадцать Первого века
Застревает Антихрист, дебил и калека:

Рассекаем Израиль, чтоб был он спасен.

Приближается Армагеддон.

Неизбежность события на перекрестках
Обсуждаем и, озирая окрестность,
Видим: тучи ползут с четырех сторон.

И умноженье ворон.

5. 26. 2004

Закат

Макая в алый кадмий солнца
Как кисть соболью, кипарис
To не художник полусонный —
Всевышний над холстом парит!

Он с тюбиком твоим не ладит,
Он вслух упреки раздает,
Как тот, кто за работу платит,
Тому, кто делает ее.

Палитра неба на закате:
Как ярки краски и свежи!

И твой заказчик ждет, когда ты
Этюд закончишь, или жизнь.

8. 20. 2004

Черта горизонта

Как передать этот серый и сизый
Цвет отражающих небо волн,
Тучу, кренящуюся башней в Пизе,
Черту горизонта, ее сюрпризы,

Когда то ли Ноев ковчег, толь челн
Стал приближаться, ее зазубрив,

И внезапно взревел изюбрем.

Человеку не свойственна бесконечность;
Перед лицом океана вдруг понимаешь это,
И, погружая в него конечность,
Вздрагиваешь от холода, как от света,

Несущего непостижимую весть.

Проще снова на ветку влезть.

10. 3. 2004

Смысл жизни

Открытость, безграничность, постоянство, —
Вот видимые свойства океана.

Но мы, поэты, странники пространства,
Поем его причудливость и странность, —

В его глубинах будущее зреет,
В нем водится любая тварь, и овощь.

При видимом однообразьи зрелищ,
Присутствие невидимых чудовищ
В нем чудится, и облегчаешь душу
От ужаса, когда встречаешь сушу,

Когда ступаешь с палубы на берег, —

И в том тщета открытия америк.

Вдруг понимаешь: смысл существованья
Не в том, чтоб подчинить себе стихию,

А в постепенном умноженьи знанья, —
В посильном уменьшеньи энтропии.

10. 5. 2004

Монолог в парной

(Ноябрь 2001, Москва, ночь)

Привет и тебе. Ты хозяину бани-то кем будешь?
Партнером? Ишь ты, вон оно какое дело.
Чего стесняться, в бане все равны, моем уды.
Где загорал? В Израиле? А я – гляди какой белый.

Вы, евреи, конечно, народ нерусский.
Я что имею в виду?
Вы простите, что на ты, что выпил.
Вот вы пришли попариться, да?
А сам какой-тo неродной, узкий,
Жатый, все равно, извини, как из жопы выпал.

Не сердись, парень.
Я историю вашу изучал в Генштабе, —
В Академии учат библию по Клаузевицу, —
Вы опять на грани на данном этапе, —
А ваш Адонай ведет себя, как девица.

Давай с тобой разберемся, почему так случилось?..
У меня своя теория есть. Хочешь послушать?

Тогда полезай на полок, нечистая сила!
В бане цензора нет, отведу душу.

Илиаду читал? В Энее вся закорючина.
Начну по порядку, все разложу, как надо.
Троя погибла, когда вас Ассирия дрючила.
А Эней удрал в Карфаген из эллинской засады.

А в том Карфагене царицей Дидона, —
Финикийка, то-есть, тоже еврейка, —
Принцесса Тира или Сидона, —
И вот влюбляется она, злодейка,

Как бабочка в свечку, в того Энея…

Эх, остаться б ему при этой Цирцее,
Да прижить десяток детишек с нею?

То-есть, чтоб не усилился Рим скорее
Чем Карфаген, выиграть время,
Первым построить свои триремы,
Войти в военный союз с Иудеей,
Насадить колонии, чтобы евреи
Покорили Рим для своей идеи,
А потом и весь мир! При таком сюжете

Только представь, какие б на свете
Произошли б перемены! Ты бы стал генерал, —
Сам себе б удовольствие выбирал:

Кого б обобрал, а кого – задрал, —

А я б у тебя: чего изволите? Чего хотите?..
Мы б не по-русски беседу вели – на иврите!
Не в банном пару, а под пальмой на Крите!

Чего пожимаешь плечами? Не сладко?
Не верю, что морщишься, – знаю, как падки
Аиды услышать свое прославленье…

Хорошо, обосную: возьми явление
Любой, нееврейской, обычной жизни:

В ней случаются катаклизмы,
Удачи, счастливые совпаденья,
Повышения в чине, в оплате за рвение, —

В общем, – страсти и радости, – но не чудо,
Не метафизика из ниоткуда, как у вас, —

Я ж, при полном к себе уважении, —
Атеист, полковник Ген-Управления, —
Признаюсь, к стыду своему и презрению,
Что верю во все чудеса и знамения

Вашей чертовой Торы, в ее посулы,
В храбрость Давида, в ярость Саула, —
В Адоная, вещающего из саксаула, —

Что все это было, и было не всуе.

Путь ваш логике непостижим:
Что для прочих смерть, для вас – жизнь.

Бей жидов, спасай державу!
Браво!
С этим лозунгом все знакомы.
Справа
От пасхальных толп, что, избрав неправо,
Обрекли своих правнуков на расправу,

Улыбался Исус, а Варраван слева
Встряхивал цепью и скалил зубы.

С той поры вы пошли на убыль.
4.

Не пора ли на ветер, для забавы
Воссоздать мгновения переправы
Через воды и ветры, и тысячи лет?..

Путь ваш оплакан, но кем воспет?..

Как вам выдюжить, выжить, уйти облавы,
Издевательств, предательства, ложной славы?..

На злодейства рыцарей нет управы.
Попам недосуг повлиять на нравы.
Что за времена, когда герб державы
Кровью и спермою залит!..
Аве Мессия!

Восклицание это есть дань традиций.
Адмирал уплыл покупать корицу
И в открытом море увидел птицу,
А за нею часть света, еще девицу,
Не познавшую европейца,
а тем паче – еврея.

Время
Заторопилось на диво. Кони,
Аркебузы, мушкеты, ботфорт Кортеса,
Иммигранты Дублина и Одессы,
Англосаксы и ашкенази
Все смешались в кучу одну в экстазе, —

В свальном грехе…
А сухой остаток:
Америка, биржа и век двадцатый.

Теперь у нас начался двадцать первый.
Сто лет – срок немалый для вашей веры.

Вы ушли из Европы, как из Египта.
Бог дал вам Америку после Гитлера,
Чтоб вы там размножились, передохнули…

Как там сказано у ребе Нафтули?
«Земля, где овцы твои утучнились…»

Без шуток, вы многому научились.

Но – назад к Адонаю, к его баранам,
К жевателям манны промеж варанов
И змей синайской пустыни, то-есть, —

К картавым упрямцам, о ком злословить
Было не лень и косогам,
Словом,
Означало для всякого быть богословом.

Тот еврей, кто во время Оно
Изгнан был из Эдема в лоно
Трав земных,
стал изгой бетона.

Раб безбожного Вавилона,
Ненавистник его бэкона,
Стал создателем Ватикана,
Коминтерна и Пентагона:

Породивший нового Бога, в оном
Будет проклят!
Таким законом
(ибо волчица агнцу не пара)
Царь небес защищает свою корону,
Свой ежедневный глоток нектара.

«Бог не смешал вас с другими, чтобы
Нам было легче убить вас» – вoт что
Думали Рим, Халифат и Папство.

В этой идее сквозит особый,
Я сказал бы даже, ночной, восточный,
Ассирийский смысл христианства, —

А теперь коммунизма: кара
Постигает создателя; пролетарий
Убивает жрецов и сжигает храмы;

Кроманьонец сожрал синантропа,
А дети Крона
Растерзали папашу, ревнуя к дару
Громовержения…

Ваши раны
Подтвержденье тому:
что змею с алькова,
Скоро тридцать столетий ваш Иегова
Гонит вас в ночь и лишает крова, —

Из народа в народ, – да за что ж вы такого
Бога держите? Почему не другого?
Кто б не дал бы народу чужому права
Над народом вашим творить расправу?

Аве, Мессия!

Это было в Риме, в Берлине, в России.

Как педераст, удаливший простату,
Хнычет народ ваш, скитаясь по свету,
О храме, где теплилась божья лампада, —
Отрубленном – вместе с ковчегом завета, —
От тела, которого тоже нету.

Теплилась, правда… и вдруг – задуло, —
Ветром, что свищет из преисподней.

Не обошлось тут без Вельзевула.
Ветреность Бога, иль кара Господня?

Кара, конечно. Ничто не забыто.

Кара, причина которой скрыта.
Дело не в мощи Рима и Тита.

Специалисты по травле античных наций, —
Короли и папы, генсек и канцлер, —
Все хотели навеки покончить с вами
Навсегда, – чтоб на свете не стало вас, —

Но кто под их свастику или знамя
Встает – погибает, любой Спецназ!

Неистребимы, вас не убить, покуда
Реальна возможность Господнего чуда…

А чудо – реально, весь мир это знает.
Чуть дело к концу, Иегова спасает
Из огненных рвов свой несчастный народ,
И, как древнему Иову, дарит приплод.

Есть, впрочем, идея одна…
Запасная —
Боюсь, что она прогневит Адоная:

Вмешаться советом в библейскую драку:
Использовать ярость Исава к Иакову!!!

Конечно, не сами – чужими руками —
Я говорю о джихаде, исламе:

«Лишь убийство еврейских младенцев,» —
– Цитата: царь Ирод! —
«Сохранит отцов для арабских сирот!..»

Ты че – плеваться?!.. Гляди, какой ярый!!!
Если чё сказал, дак после водяры…

(дверь открылась, и захлопнулась)

Тварь!

Плеваться! – В пару!
Эх, и дурррак ты!
Я и не почувствовал, но это я вам, жиды, не забуду.

Ты думаешь, я теоретик? Я еще какой практик!..

Я вашего брата давил и давить буду!

Иносранец! Ишь ты, – какой-другой, мол, —
я вам не пара!

Я ему историю, а он мне: «фашист»!
Какой храбрый!
Приехал к нам деньги делать, жидяра!
Не туда заявился, езжай к арабам!

А на тебя, Адонай, скоро тоже найдем затычку!
В космосе есть и покруче тебя паханы, Боже!

А когда меж евреем и муслимом выйдет стычка,
Сил у тебя поубавится много тоже!

И Америка вниз пойдет, и Европа.

Вот тогда-т мы с Китаем и встанем гордо
В карауле почетном у вашего гроба.

Скоро всем вам джихад, жидовскиe морды!..

10. 14. 2004

Лежа в саду

Ночью, лежа в саду, слышишь хохот совы на рассвете.
Смотришь в небо.
Там нет никого, и никто не в ответе.

Глупой жизни в конце,
как нелепо мечтать о бессмертьи!
Над тобой только звездная пыль и вращение тверди.

Вот и осень, душа.

Изобилье плодов соответствует их дешевизне.
Ветви празднуют роды, но дерева песенка спета.

Впереди только грусть, увядание плоти и света.

Время есть лента, что движет нас к смерти
со скоростью жизни.

10. 16. 2004

Мы и неоконченные строфы

Вечный двигатель и вечное блаженство
Невозможны, ибо мы убоги,
Монотонны, методичны, смертны, —

Ибо мы эксперты, а не боги.

Потому и грустно нам, и млостно.

Потому из здешнего компоста
Посылаю неоконченные строфы
Эмбрионами в космос
Из грустной планеты мозга:

И когда, возмужав и в анфас и в профиль, —
Они вернутся, – надеюсь, не слишком поздно, —

Пусть их чествуют, как память о катастрофе,
(Куда я был, как апостол, послан).

10. 28. 2004

Враг

Судорога, сжимающая пустоту.
Из глагола высверленное время.
Евнух смерти, на своем посту
Не выпускающий пленницу из гарема, —

Источившая свет в порошок ступа.
Млечный червь, не спеша пожирающий звезды,
Там, куда еще никогда не ступала стопа
Божья, ибо он ЭTO еще не создал.

Враг бессмертный, с бессмертным желудком, клыком
Съел и Ангела Стражи, и руку с клинком.

Вот, что ждет нас, грядущих,
собою расширивших жизнь
Ледяного пространства, куда мы лозою и гроздью
Лезем слепо, упорно, свои нарезая межи,
И свои города прибивая к планетам, как гвозди.

10. 29. 2004

Кораблик

В кораблике, потерянном в ночи,
Я трогаю светящуюся плоть
Галактики незащищенным глазом, —

Так рыбка, оглушенная стрекалом,
Глядит наверх
в хрустальный твердый купол
Чудовищной арктической медузы.

Откуда мы? И для чего мы живы?…
Кто задает вопрос?..
Что отвечает?…

10. 29. 2004

Путь

Отец относится к сыну
Как наслаждение к стону,
Как вдохновение к слову.

Так кладут младенца в корзину,
Чтобы он приплыл к фараону.

Так цепом от зерна полову.

10. 29. 2004

Сельский пейзаж

Как баранки, по синей рубахе
Колокольное O-O-O-O-O навязав,
Встала церковь у паперти-плахи:
Телом птица, душой – динозавр.

Кто-то молится, кто-то поносит Христа
(потому как – еврей), —
Кто-то читает с листа
(ибо зычен)
Нагорную Проповедь дюжине дюжих машин.

Вот стоит на мосту зарубежный седой господин,
Под которым не Лета, а речка Печорка течет.

Он на церковь глядит, воздавая ей дань и почет.

Под мостом на лугу, цифровой соблюдая ландшафт,
Роботы с работницами пьют на брудершафт.

10. 29. 2004

Пенелопа

Над Геллеспонтом и Пелопоннесом
Летит серебряный кораблик.
Облака,
Как свадебное платье Пенелопы
Висят на пяльцах гор, —
и мы с тобой

Одни следим в высокое оконце
Как величаво греческая ночь,
Подобная божественной гречанке,

Соломенной вдовой, одетой в траур,

Их ткет при свете лунного огарка, —
С тем, чтоб в минуту распустить с зарей.

11. 8. 2004

Актер

Актер впадает в транс перевоплощенья;
Рейхстаг
Горит опять.
Пoд твердыми глазами
Наводятся морщины жженой пробкой.
Усы топорщатся
Носогубные складки —
Сама решимость.
«Я красив и тверд» —
Он говорит себе —
«Я горд и вдохновлен!»

Ему сейчас играть оратора: забыть
О том, что этому событью в Нюрнберге
Три четверти столетья, что не зал
Чикагских театралов – стадион
Ждет главной речи фюрера, —
ему
Сейчас призвать Германию на битву, —
обвинить
Евреев в унижении Отчизны.

Он входит в роль. Он хмурится.
Плечо
Хватает тик. Он думает об Эстер, —
Актрисe из Нью-Йорка;
Вот он входит
С ключом в одной, ножом в другой, —
И видит
Их голыми в постели:

Их глаза
Закрыты полуобмороком неги.

Их воедино сросшаяся плоть