© Вадим Шарыгин, 2023
ISBN 978-5-0060-7293-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Жизнь в искусстве
На казнь пройти поэту
Прощальным поэтам
прошедшей России посвящается.
Сегодня
Лет осколки канут в Лету,
Покоем оглушает ночь вдвойне.
Дорогу, жизнь! – На казнь пройти поэту,
Несущему луч солнца на спине.
Сегодня
Дождь идёт тысячелетний:
Роняет слёзы с кромок дней весна.
Прервите – суд, обиды, гогот, сплетни,
Взирайте смерть: засушлива, пресна!
Сегодня
Жмётся ночь, как инок к вере,
В Елабуге мрак спичкой разогрет.
Стон стих: на Офицерской, в Англетере;
Вторая речка не зажгла в бараках свет.
Сегодня
Залп! – в шинель и капли смерти
На насыпи под Питером. В Москве —
Проезд Лубянский выстрел ждёт, поверьте
Не ранее полудня злой молве.
Сегодня
Возвратится к Гумилёву —
Смертельно обвенчавшаяся с ним.
Вся жизнь – словам, давайте, к слову
Высоко ветви тонкие склоним!
Сегодня
Казнь: вослед, в глаза, заочно!
Как кровь из вены – судьбы извлеку…
Слезится дождь и колокол полночный
Подвязывает капли к языку.
2009 – 2015
Анна Ахматова
Я покинул свою достоверность
Я покинул свою достоверность людскую —
Нынче в снах наяву, в отражениях, в бликах.
И смертельно живу, и с метелью тоскую…
Маяковского площадь, погрязшая в Бриках!
Человечище чёрный – по белому снегу,
Одинёшенек, грузен и губы в кровище,
Так размашисто сжат. По-булгаковски, «Бегу» —
Предпочтение, за» морем русских разыщет
Память сердца, к чему разговоры на кухне,
Когда всё, даже камни, – уснуло навеки?
Граммофон. Фон Барон. Эх, «дубинушкой» ухнет
По чужбине Шаляпин… Лакеи. Калеки…
Берега, берегите причальные всплески!
Эта ночь над усопшей, усохшей страною :
Век за веком, замедленно падает Ленский!
Из песка – адресов петербургских настрою.
Прогоню отрешённость, соломинку дайте,
Ухватиться, успеть к уготованной кромке!
И анданте строки, и отдайте мне Данте,
И осыпанный осенью Осипа громкий —
Взвыв над стайкой читателей, стойкие, где вы?!
Истекающим сердцем светить, будто Данко!
И девический смех под созвездием Девы,
И всплеснувшая юбкою в танце цыганка,
И латунная тусклость часов на ладони:
На круги своя – время стареет помалу;
И бормочет строку за строкой, и долдонит
Барабанные дроби, наполнив пиалу,
Дождь Брабанта… То горче, то громче, то тише,
Говори, говорливым ручьям уподобясь,
Там озвученной древностью пышет Татищев,
Там означен Мариной в поэме автобус.
Там марина: с марлином, с мечтою и мачтой,
На которой приспущен, как флаг в день печали,
Белый парус… Поздравь, со строкой не начатой,
На которой бы в бронзе и в бозе почили —
Окаянные страхи! Пусть площадь Сенная
С декабристами – снежная пустошь пустыни!
Одинокая жизнь, стылым ветром стеная,
Однозвучно, как чай недопитый, остынет.
2019
Обильное стихотворение
из цикла «Потерянное слово»
Случились ступени:
охлёстаны водами, грянулись оземь.
Вздымалось молчанье над ставшей застывшей в поклонах травой.
Согретая звёздами, жизни прибравшая, пришлая осень.
Оставленных львов при парадных дверях ропоток роковой.
Страшась безразличия,
взором касаясь чего-то такого…
Последним надеждам давая приют и с руки прикормив
Пугливую стайку столетних минут, месяц выгнув подковой,
(1) Смотрел, как в припарке дождя достоверно рождается миф.
(2) Смотрел на лучи из созвездия Льва в гуще каменных грив.
Обильная грусть —
обронённых дождей пелена вековая.
С безудержно страстным желаньем обнять и в глаза заглянуть —
Прохожим, согнувший судьбу в три погибели, прочь ковыляя,
Вдыхал во все лёгкие обременённую временем муть.
И сердце в крови,
и птенец с высоты на свободу отпущен.
И горсточка строчек – в грязи, под ногами живущих вперёд.
Мир спал мёртвым сном,
греясь спичкой зажжённую, прежнего пуще
(1) Любуясь кладбищенским великолепием горных пород.
(2) Любуясь, податливой взгляду, смиренностью твёрдых пород.
Случалось ли вам :
Ливан обходить, в Ассирии петь о фьордах
И взором прижаться к возлюбленным снам Покрова-на-Нерли?
И остановиться, как в Двадцать девятом конвейеры Форда…
Туман… Тишина… Напоённый покой… Ах, куда забрели!
Уснувшие всплески весла,
убаюканный сад, астр страсти;
С трудом вы го ва ри ва е мая б о г о п о д о б н а я синь.
В счастливые полутона уходящую тропку окрасьте!
(1) Из мрака виднеется, целую жизнь возвращавшийся сын.
(2) Из мрака возносится: целую жизнь возвращающий сын!
2019
Стихи о неизвестности
«Миллионы убитых задёшево
Протоптали тропу в пустоте..»
Осип Мандельштам
Отложите – себя, нет нас более,
Позабудем свои имена!
Сноп бенгальских огней, степь Монголии —
Снам внимающим – в кровь вменена
Достоверность под ливнем и в с у м р а к е,
Ослеплённые ночью идём.
И подобраны смыслы на м у с о р к е,
И оставлены судьбы и дом.
Капли голоса. Гул глоссолалии.
Бормочи. Шевели языком!
В запрокинутой в древность Италии
С каждым камнем развалин знаком.
Станцы станции Дно не расписаны
Рафаэлем, с гербами состав:
По перрону – ниспосланный, списанный —
Николай. Никого не застав…
Только колокол бродит над соснами,
На века не найдя звонарей.
И огнями мелькнув папиросными,
Жизнь уходит, вдогонку, скорей!
И улыбка сквозь слёзы, и платьице,
И тьма-тьмущая ласковых рук.
И на саночках девочка катится
В белоснежную прорву разлук…
Чермный уголь Цусимы подбрасывай.
В раскалённую топку кидай:
Тяжеленный трёхдольник Некрасова
И привставший на джонках Китай.
Кислый мрак скорняка где-то в Познани,
Майский шаг царскосельских аллей;
Детским пальчиком узнанный, познанный,
Ставший краше, кромешней, теплей —
Облик странствия – вставший, как вкопанный,
На краю удивления конь!
Взмах руки, грязный флаг над окопами,
Белый свет – гладь ладонью, чуть тронь
Тишину, будто друга умолкшего,
Прикоснись и одёрни… молчи…
Почернела Цветаева в Болшево,
Потеряли от жизни ключи —
Все, кто в списках не значится, грянули,
Как в литавры, в ладоши и в бой —
В телогрейках, спрессованы в гранулы
Комья, Господи, быть бы с тобой!
Завоёваны конкистадорами :
Пыльный взгляд и разгромленный сон.
Бьёт по клавишам Дороти: «до-ре-ми»!
К небу ластится ласточек сонм.
И горит между Врубелем с Врангелем
Одинокой лампады слеза.
И латынь, осыпаясь Евангел (и) ем,
Отглаголилась русским: «Слезай,
Дальше некуда жить вам, приехали,
Выходи, Александр Колчак!»
Грохотнуло над прорубью, эхом ли,
Или стрелочник сдвинул рычаг?
И бредут эшелоны, волочатся
По заснеженным рельсам хребтов.
Краснощёкой с наганом налётчицей,
С папироскою, прорезью ртов —
Разошлась бранью полночь, по случаю,
Цедит волглую вонь неспроста.
И висит ночь звездою колючею
Над расхристанной эрой Христа.
Средь снегов, против ветра, контуженный
Распахнув руки в небо, бреду
Белобрысый… Рассевшейся к ужину
Артиллерии, будто в бреду,
Отдаётся приказ – с визгом бешеным
Мина, может, минует, простит?
«Пропадающий без вести» – где же мы,
Где мы все – знают ветви ракит.
Вдалеке, вся в крови, Богородица,
Крылья ангелов – в клочья, в снегу.
И укрыт звёздным небом, как водится,
Бег вперёд, и прочтёт на бегу
Кто-то в рясе, с бородкой козлиную,
«Отче наш..», относи… еже си…
И замесят кровавою глиною
Груды рёбер, давай, мороси,
Лейся снег ледяной – на погожую
Высоту, на хрустальную мглу
Тишины, жжёной, вспаханной кожею
Рук оторванных стонет в углу
Чья-то юность в груди холодеющей,
Отходящей ко сну навсегда.
Догорит в небе, в сердце, ну, где ещё,
В предрассветном удушье звезда…
Загляделась в себя, будто в зеркало,
Ночь, с бессонницей тишь на двоих;
И вращала глазищами, зыркала,
Постаревшая, знавшая стих —
До рождения смыслов и шороха
Между младшей и старшей сестрой —
Жизнь в обнимку со смертью, и Шолохов
Омывал тихим Доном настрой
Сильных рук разрубить узел гордиев,
Пил настой отцветающих трав.
…Волочат седоков кони гордые —
Всех, кто молод был, прав и не прав…
Неизвестный, в затылок уложенный
В котлован, иль с осколком во ржи,
Расскажи, напоследок, как схожи мы,
Как бежим босиком в миражи;
Как слезимся над книжкой потрёпанной,
Как прощаемся, дёрнув чеку;
Как крадёмся весенними тропами…
Я сейчас тихий гром навлеку
На картину, там, справа от рощицы,
Поднялась стая птиц над зарёй..
Неизвестной край тени полощется
В млечной заводи, в неге сырой.
На полу Петербурга, на пристани
Графской – пристальный взгляд и к виску
Потянулась рука, чтобы в Принстоне,
Изучив, спустя годы, тоску
Русской участи, сделали описи
В диссертациях, так, мол, и так…
И посмертных записочек прописи,
И застывшие сгустки атак;
Грудь навылет и руки с коростами,
Тусклый звон орденов пиджака,
И берлинские белые простыни,
И кивки из фарфора божка…
Растерялись. Слегли. Миллионами.
Неизвестные… Нет вам числа…
Колокольня, упавшими звонами,
Поднялась – над дождём – проросла.
2022
***
Стареет молодость. Не срубленными встали:
Жилец квартиры, тополь у ворот.
Оглохший дождь – по выкрашенной стали,
Осипший ветер ворот вяло рвёт.
Не время – некому писать стихи! – вот рана
Моих затерянных в пространстве лет.
Народ – нет жутче, нескончаемей тирана!
Но и печалей в сердце больше нет…
И только сонм, и сон сиреней в дымке сизой —
Оставит невесомые слова.
Легка, как пух, как мудрость сур из уст хафиза,
В пространстве слов седая голова!
март 2015
Высокая площадь
Всем, навсегда утраченным Россией, посвящается…
Словно не было их,
Не звучали над ночью высокие трубы.
Умерла тишина одичалых дворцов, ополоснутых прожекторами траншей.
И пригубленный воздух столетий горчит. И повесился грубый
Окрик – в бешеном полуподвале… Смертельная жизнь! —
Ослепили, прогнали взашей…
Я вбираю голодные крошки в ладонь – строчки чёрствого края.
Догорающих зрелищ полны заточённые в книги стихи, не слышны никому.
Но высокая площадь, сиянием лунным наклонно играя, —
Литургию глубокого облика ночи творит! И воскресшая жизнь на кону!
Словно всё нипочём,
Я возделывал площадь распластанной речи!
Вслед за плугом моим: и литания гласных, и сомкнутый цвет голословных потерь.
Славно крылья слышны – высоту темноты набирающий кречет,
Оглашённая радость моя – взблеск последней строки
И тогда навсегда, и теперь!
Соглядатаи любящих —
Нас, спящих в снах, извлекли, наказали :
Ждём, живьём позабытые, – мести изысканной или грозы ослепительный кнут!
Раздуваются щёки оркестра… Часы «без пяти» – на вокзале…
Преисполнена неизгладимости, замерла пустота
Отгремевших минут.
2018
Вздымая парус
Глухие дни стоят. Последние на плюшевой арене
С линялым куполом смешного шапито.
И лебединый взмах, вздымающих паденья брызг, седых стихотворений —
Охаживает – бризом средиземных утр —
московский перламутр пальто.
Разлука разметала любящих! И выколот окраин —
С глубокой смолью пустоты – зрачок.
И затерявшийся в позолочённых снах иль в оторопи лунной Каин,
И заплутавший в дебрях смысла,
запропастившийся в сияньях, дурачок —
Поэт беспамятства – сшибает с веточек ранет багровый,
Зубами тянет узел тайны – сгустки лент!
Разоблачённую мороку в пальцах мнёт. И басом Маяка: «Здорово!» —
Ядром влетая в зал – в чахоточный мирок зевак,
прошляпивших момент
Р а с х о х о т а в ш е г о с я колдовства – вдоль бубна
Скользит шаман, камлая с воем горловым!
Простоволосая в многострадальности стоит судьба стихов в Трёхпрудном.
И на руках несут, отчаливший от кромки родины, трёхтрубный дым.
Глухие сны висят. Лианами с небес спадают ливни.
Ввысь движется сырого шума пелена.
Обводы вымокших ресниц, рёв чёрного слона, нацелившего бивни…
Кровь волн разбившихся об скалы…
Поэту выплаканность ливнем вменена —
В походку речи, чтоб так чувствовать – до дрожи!
Зажав в руке цвет похоронок матерей,
Солдатом падающим журавлей смотреть,
летящих над страной, – дороже
Полёт зовущих стай, чем день за днём…
Вздымайте парус в странствиях морей!
Пропал в снегах. Где, сытый голодом, дрожит пространства лепет.
И в память о падении поэта – взлёт!
И даже убиенный скульптор гор —
из звонкой глины гарный воздух лепит.
В качающиеся пиалы алых маков – расплавы талые вольёт.
2022
Цикл Тайна
1.
Благоухание крепчало и волною
Прокатывалось и, преград не находя,
Переходило в шелест сонного дождя,
Прогрохотав нешуточной войною
Над мезонином сгинувшей страны…
И все, оставшись вечеру верны,
В глубинах одинокой тишины —
Оказывались вместе, вместе с чувством
Прикосновенности, наполненной искусством,
К невыразимой, неприкаянной, великой
Успевшей тайне, зародившейся из блика,
И ставшей: блажью, дрожью, миражом…
Кочует тайно, в облике чужом.
2.
Из рассыпанного пепла,
Из рассказанного пекла,
Где Ассирия намокла,
Где уткнулся ветер в стёкла,
Проступала: сквозь портреты,
Строчки писем, бересту —
Та, которой сны согреты,
До которой дорасту
Слишком поздно, спозаранку,
Как жар-птицу ухватив,
Вызнав плакальщиц огранку
И садовников мотив, —
Тайна вымысла предстала:
Изнутри наружу явь.
Как кристалл внутри кристалла,
Невозможное, представь:
Дети счастливы, здоровы,
Заигрались на лугах.
И пятнистые коровы,
Зычно молоко отдав,
Растянулись вдоль дороги,
Коротая Млечный путь.
И слегка хмельные боги,
Собираются макнуть
Свои кисти в даль без края,
В лунный блеск ночей своих…
Звёзды в строчки собирая,
Освещает склоны стих.
3.
Издёрганный, заглатывая смрад
Казённого, пропахшего расстрелом,
Сырого воздуха – в потоке угорелом —
Предлинный день подлунной ночи рад!
Здесь вместо рук – торчащие оглобли
Перевернувшихся в ночи телег.
И эмигрантом белым первый снег.
И города от пустоты оглохли!
Раздаренные нервы не вернуть.
Желание учить превозмогая,
Вновь зиждется Вселенная другая,
Оживших бредней взбалтывая муть.
Какой там, смысл! – Лишь клочья слов из ваты,
Летят на пол вдоль сомкнутых гардин.
И, натирая лампу, Аладдин,
Вдруг, шепчет правду: Все мы виноваты…
Но, спешно спохватившись, об ином :
Как в двери антилопа бьёт копытом;
Как грусть сусальна в городе забытом,
Залитом – лунной ночью и вином.
Гарпун вонзают в спины китобои…
Ствол наповал охотится на львов…
И Николая князь оставил Львов…
Таранят лбами грязный стол ковбои…
Посыпались герои со стены
И скрещенные сабли, и доспехи,
И встречный каждый делает успехи,
Но тайны дней ещё не сочтены.
4.
Я пью за последних младенцев
«Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня» Осип Мандельштам
Я пью за последних младенцев, ослепших от вспышки вдали.
За то, что нам некуда деться, за радий, за роды в пыли.
За всхлипы дельфинов в лагунах, за чеховских пьес прямоту,
За всё, что сказать не смогу, но… губами схвачу на лету.
Я пью за терпение свыше под куполом цирка церквей,
За ливень по глиняной крыше, за дом, от дороги правей.
За чёрную с белым волною нагрянувшую в брызгах блажь,
За слово, которым волную, за должное, что мне воздашь,
Когда, осушив горло влагой, покинет хрусталь лёгкий брют.
Я пью там, где тень бедолагой, отбросил предательски Брут;
Где песнь стрекозы обречённой прекрасней трудов муравья!
Я пью, там где поп и учёный, небесных отцов сыновья —
Развесили простынь льняную для смотра вживую картин.
Под смех, кровью вен разлиную земной, от любви карантин!
Я пью, уместив дождик мелкий в бокал, за иное, за вас, Участники сумрачной сделки, постигшие… в тысячный раз!
19 июля 2022 года
Светающий Трёхпрудный пуст…
Светающий Трёхпрудный пуст —
Замызган дочиста!
Смертельно мало наших, пусть,
Состарив отчества,
Прощальный век, устал, затих,
Со всем покончено.
Застиг рассвет врасплох, за стих —
Вся кровь, как «Отче наш…»,
С багровых губ – листва и сон,
И свет доносятся.
Покой со смертью в унисон,
Молва-доносчица
За ней, за мною по пятам,
Нам судьбы поданы
Иль участи? Я всё отдам,
Я неба подданный!
Я залпом вкрикну строки в вас —
Уравновешенных —
Всё больше в жизни, напоказ
Дни кровью взвешены!
Светающий Трёхпрудный пуст
И много снегу, да…
Приснился мне рябины куст,
Краснее некуда!
2010—2017 гг.
Письмо, которого не будет
«…горькая гибель Цветаевой, возвращение на гибель – верю – была не ошибкой измученной, втянутой в ошибку женщины, а выбором поэта. Она унесла свою слепую правду о России в вымышленную страну, в невымышленную петлю, но правдой не поступилась».
Владимир Вейдле
«Я и в предсмертной икоте останусь
поэтом».
Марина Цветаева
Мандельштаму
«Сохрани мою речь навсегда…»
Настала торжественность: памяти, взгляда и голоса обнажена —
Темна беззащитная стать, как в чернила макнули.
И длится секунда, как падая, слышит расстрелянных стоны княжна,
И царствует ночь только в пору цветущих магнолий!
Сухими напейся слезами из Чистых прудов!
Мне стих Тридцать первого года – прожить бы вручную.
И пляшет духанщиком день, все чаинки продав,
И речь окунают в ангарскую прорубь ночную.
Хватающих воздух губами, зашедшихся кашлем, блаженных найди —
Ходячие тени, свершившихся лет доходяги —
В осеннюю блажь погружённые строки, у коих вся смерть впереди,
Хватили из мёрзлой бадьи веселящейся браги!
И грянулась оземь давно ненавистная весть:
Что нет таких горл на земле, чтобы выпростать свары
Ночных камнепадов, и тихо при этом учесть,
Ночных «воронков» ужасающе-тихие фары…
Свой голос остывшей буржуйки отставший запишет поэт, наготу.
И бледные тени трамваев, злой дребезг вбирая,
В моём, до костей обнажённом, в сиротском, в таком же московском году
Исчезнут под натиском солнца, в разгаре раздрая.
9.09.2020 года
***
Я для плахи стихи напишу,
для посмертного вскрика над койкой,
На которой застыли лучи полуночной звезды.
Я под бьющимся сердцем ношу неумолчный какой-то
Голос, будто распаханный стон вековой борозды.
Постаревшее имя потерь
напишу вдаль, в дороге с котомкой.
Только ты мне поверь, только ты и остался, осталась одна у меня!
Пусть почудится что-то о жизни последним потомкам: Тихий пепел костров, да задумчивый взгляд
на остывшее пламя огня…
Я с опаской стихи напишу —
как босой по камням под полуденным зноем.
Где блаженная течь ренессанса с избытком страстей!?
Я лишь тень воскрешу венценосных веков, о которых мы знаем
Только след, неподвластный сознанию свет скоростей.
Постучись в эту дверь,
об дубовые в кровь разбивая ладони!
Днём с огнём утверждаясь как тесен мир комнаты той, Где вода, проржавев, бьёт по капле в висок и латуни
Так хватает для сорванных кранов из жизни пустой.
Я такие слова напишу – что услышишь: как звёзды горят и как высятся скалы, И литавры прибоя, и жаренный визг городов; В них: встревавшие в шторм кораблей броненосные скулы
И вспорхнувшая ветреность птиц москворецких садов!
Мне бы только успеть:
распалить и расставить покой беспробудный
И готов написать: «жизнь превыше всего». Ввысь влекут Мандельштама заплечные, млечные будни. Я слагаю стихи из потупленных взоров его…
2020
Дикое мясо
«Дошло до того, что в ремесле словесном я ценю только дикое мясо,
только сумасшедший нарост… Вот что мне надо»
Осип Мандельштам
В покинутых домах и в бездыханных весях —
Огни, одни, о дни мои, нечаянная россыпь фонарей,
Примите странника, пусть я слезами высох,
Взволнованным мирволю москворечным снам и делаюсь бодрей,
Когда царит простор и Савскою царицей
Ступает ночь, и тенью по стене крадётся аравийский лязг!
Жизнь пропадом пропала, но вернёт сторицей
Туман – остроконечнейшую шаткость шор и шалость ласк.
Минуя рык, стяжавших беспробудность клеток,
В которых миллионы лакомятся диким запахом жратвы,
Я больше не касаюсь взглядом глаз и меток
Стрелок, остановивший сердце навсегда, мы все – мертвы!
Я радостно молчу словами о великом
Высокочувственнейшем равнодушии своём, мне всё равно:
Ни жив, ни мёртв – вдрызг не причастен, поживи-ка
Вот так, узнаешь, в пальцах разотрёшь рациональное зерно!
Наклон стены иль свежее объятье спячки?
Мой славный бред свободных очертаний, бытиё мне на черта?!
В Крыму заклинивший наган в руке Землячки
И струйка крови запеклась в белогвардейском уголочке рта.
Окончательный вариант концовки стихотворения:
Нам жизнь теперь на крохотных лугах, спит горсточка, в тумане.
Поспите, могикане вы мои, пусть не справляется костёр с кромешной тьмой!
И тишина под небом. И-и в о л г а молчит. Строка обманет,
Ведя тропинкою неведомой, в цветущий мир, за горизонт мечты, д о м о-о ой…
Изначальный вариант концовки стихотворения:
Ни Запад, ни Восток уже, ни север с югом —
Не надобны! Печорина увозит вечная коляска, ээ-эй…
Саднит поэзия… И тихо станет другом
Есенин, стонет, чуть живой… И полночь стынет в сумраке полей…
В покинутых пространствах ветер, волком воя,
Оспаривает ночь у мёртвой тишины, но пустота сильней:
Лишь ты да я, да мы с тобой, нас нынче двое :
Читай, дослушай до конца до горизонта тонущих коней!
В ночь на 28 декабря 2019 года
За то, что я в пропасть взойду
За то, что я в пропасть взойду
«За то, что я руки твои не сумел удержать»
Осип Мандельштам
За то, что я в пропасть взойду и оставлю открытою дверь
В полночную тайну полуночной прелести сада, —
Я должен испачканный кровью души бросить бисер, поверь,
В забрызганный грязью загон, где жуют до упаду.
В блуждающих ветрах ночных рукоплещут цветами года —
В которых изящество взгляда и мысли аккордом
Последним, стихающим явлено… Явь, ты, как речь, молода
В сновиденном старчестве облика облака твёрдом.
Откуда же взяться всем взявшимся за руки вкруг всей Земли,
Когда б ты меня удержала от шага в поэты!
Колючие мётла в колодцах дворов кущи в кучи смели
И райские руки снам выдали волчьи билеты!
А ты, угасая, тащила обвисшие крылья, ждала —
Зажжённой свечи! – Я учился любить, в час по чайной…
Сусальные слёзы – московских небес пролились купала.
И падшую ночь довелось утром встретить случайно.
И стоят ли все мои строки двух выцветших крыльев твоих?!
Зачем восстаю против неба земного, скажите!
И кто-то, как будто за волосы, волоком выставит стих
Под сумрачный дождь, и умолкнет, как все, небожитель…
В распахнутый ветер окна, вместо старости, в радость шагну.
Разбился упавший полёт? Да, но даль-то какая!
Лишь парус вдоль скрежета шторма глаза провожают ко дну…
Ишь, волны грохочут об берег, в мятеж вовлекая!
18.07.22
Огромное мгновение
В приморском уголке земли,
Соседствуя с прибоем чувств, с гарцующими бликами
Фонтанов, с биением часов, сердец;
С соитием влюблённых глаз, с покинувшим алеющие губы навсегда —
Признанием, в разгаре тишины морской,
Под звёздами – уснули розы, стихла благодать.
Взгляд возлежал на лепестках и высота глубин подлунных
Ошеломляла безымянностью, в которой
Угадывалась, будто бы улыбка в уголках,
Порода, словно в дымчатом нутре опала спали
Подёрнутые дымкой лет холмы…
Вся пряжа вымысла не стоила, пожалуй,
Потраченных на чтение мгновений? —
Коснуться взглядом строк – не хитрая работа, правда?
Жизнь тщательна… И тщетна ночь без сна…
Глотком волны не утолить
Накопленную веком жажду слова.
И как оглохшая Цусима
С замедленною мощью поглотила
Мундиры с золотом умолкших русских лейтенантов,
Так ночь бескрайняя над одиноким городом моим
Жильцов своих навеки вечные
Без права переписки забрала.
Не море доносилось, но была
Уверенность в присутствии его размеренных шагов.
Безветрие. Безмолвие. Безбрачие.
Безумие. Барбадос. Барбизон…
Я ворковал, я вовлекал в раскаты моря парусники слов!
Колодезная яркость звёзд пленяла,
В просторном сумраке минуты утопали.
Упали-то как просто и легко – тут лепестки, там мысли, здесь ресницы…
Приснится, может быть, кому кромешный дождь
И пусть заглохнет всё кругом, до одури, до дрожи!
Всё заколочено, крест-накрест, тишь окрест.
А ночь, а я, вон там, с бессонницей в обнимку,
Где далеко поют, должно быть, после сенокоса,
Не различить костров, не спрятать голоса,
Останусь, скоротаю вечность… Кто здесь! —
Старик и море, просто ты – привык к разбросанным впритык к волнам —
Огням танцующей Г а в а н ы…
В а г о н ы
нескончаемо гремят вдоль машущей руки на полустанке.
Останки Родины моей. Не захороненные чувства.
Исповедальны: россыпи уснувших роз
И подвенечный шелест тишины…
2019
Сердце в снегу
Обращение к Бродскому
Взвожу, впритык к вискам, калёные курки!
…Мартынова рука – с ней поравняться? —
На высоте глубоких карих глаз,
Да так, чтоб песнями высокогорных наций
Наполнились ущелья в поздний час!
Настигнуты судьбой – Печорин с Бэлой —
Надежды кончились, стоим, молчим,
Засматриваясь в звёзды ночью белой,
Угадывая призрачность причин —
Весомой неподвижности, цветущей
Громады павших в омуты лесов
В тот миг, кода в чащобах млечной гущи
Глазищи заохотившихся сов…
Неисцелима набережных готика
От серой, водянистой, злой тоски.
В колодцах Петербурга с серым котиком
Мы ночью беглой сделались близки:
Шли по верёвкам бельевым, давно оборванным,
Заглядывали в гладкий мрак глазниц
Квартирных окон, растекались ворванью —
Ворованными радостями лиц —
По улицам, по тропам, трапам, кажется,
Искали талый лёд чужой строки,
И знали точно: если дёгтем мажется
История, то вымрут старики…
Которые с е2 на е4 в летнем зное
Годами начинали белых ход.
Гудком охрипшим над страной заноет
Бредущий в Чердынь с бредней пароход.
Отдаст концы, от пристани отчалит:
Иосиф к Осипу – завесит гостя ночь.
В кармане пиджака клочок печали,
Встречайте, провожайте наших прочь,
О, люди мира, завсегдатаи таверны,
В которой пляшут кружки на столах!
И фолиант чудес, потрёпанных наверно,
Валяется во всех пяти углах.
Когда я на руки беру строку, несу куда-то,
Когда, озвучивая майский ритм, смотрю в густой,
В туман укутанный порыв, в лучах Арбата
Ко мне приходит вечность на постой.
И разольётся «Новогоднее» по чашам —
На всех, кто в кровь – по капли по одной!
Как Б у д д а, недвижим лучей разбег по чащам,
Как б у д т о бы не мысль всему виной,
А ливень, вровень с ртами, захлебнула —
Неисчислимых горл ряды – вода
С необозримых гор и эхо гула
Промчалось сквозь ночные города.
…И брода нет в огнях. И Бродского. И Бреда*
В честь снов Голландии наяривает джаз.
Я душу отдал за стихи, рассвет вчерашний предал,
Чтоб звёзды вычерпать в каналах, напоказ
Пройтись вслед вам по дну Венеции, на Мойке
Отталкивать судьбу шестом от дна.
И звук перемещать, как крановщик на стройке
Ведёт стрелу… Жизнь чайками слышна!
И г о в о р батарей, от Ленинграда до Бреслау,
И в о р о г у дверей – в Макеевке, в Ясиноватой,
И сговор ночи майской с тучами, удавшийся на славу,
Девчонка в этажерке, в гимнастёрке, чуточку великоватой,
Из песни Евтушенко и Крылатова…
И многое ещё, читай, проглатывай,
Смотри, во все глаза! Вот, только: «Б р о д, кому!?»
И ветер поворачивает к Б р о д с к о м у,
Идущему по неисхоженным по крышам городам,
По бельевой верёвке над сурьмой колодца
Четырёхгранки питерской,
об иглы уколоться
*Бреда – городок в Нидерландах, там проходят ежегодные джазовые фестивали
2023
Снег да вьюга и некуда деться!
«Что-то всеми навек утрачено»
Сергей Есенин
Улица Мандельштама
«Это какая улица? – Улица Мандельштама»
1.
Я чту мелодию – нордический органа
Аккорд с тяжёлым приступом причала,
В нём вскрытой мидией волна погана,
Бушует мелко, чайка прокричала
Тоску промокшую нагромождённых камней.
В глубь отступает шелест жизни давней.
И снова к горлу море подкатило!
Безмолвно тонет блёклое светило.
Хронометра я слышу хромоногий
Усталый ход, ишь надорвал пружины.
Чаруюсь. И чураюсь фальши многих!
Сны на песке – волной уничтожимы.
Предвосхищаю тщету всех дерзаний.
Кровь от – Елабуги, вплоть до – Рязани!
Куда мне вечность деть, скажите,
Временщики, я времени сожитель!
Я чту мелодику нордического соло
Расколотого молнией уклада.
Пустуют – города, молитвы, сёла!
Мне массы голой пустоты не надо.
2.
Настольные лампы
Свой свет укороченный
Уткнули в ребячество строк роковых.
И взгляды огнями домов оторочены…
Эпоха за окнами —
Мастеровых.
3.
Противлюсь времени…
Иль мельниц Дон Кихота
Мне не достаточно?
Шутом елозя
Пред тронным Лиром, миром…
И была охота
Губить себя?
Лишь снег.
Лишь скрип полозьев —
Над всем разгулом
Завывающей метели!
Жизнь не вернуть.
Смирись, душа, дичая.
Глотками обжигающего чая
Согреть тоску…
Вы искренность хотели?
Так получайте:
Не поэты победили —
Везде. Во всех краях
Всех ипостасей, всюду!
И никаких иллюзий. Ил идиллий.
Сгребает век, как битую посуду —
Осколки колкие
Тончайшего фарфора —
Все таинства, все чары строк спонтанных…
И под лучистый кобальт семафора,
В который навсегда шагнула Анна,
Поэзия растает…
Слишком тонко,
Заливисто проплачет собачонка
В сквозящей ночью подворотне века.
И где-то в вышине погаснет Вега…
4.
Я взрываю, как лёд, мандельштамовской речью —
Трёхкопеечный, узкий, бездарный мирок
Колченогих стишков! Я звездами перечу
Сотням тысяч – поэзию бросивших впрок!
Эта странная чайка в немом переулке —
И стенанья вдоль стен, и опасна вблизи.
Как же мечется! Рыскает! Обликом гулкий
Город чистые крылья валяет в грязи.
Что за блажь? – втиснуть вечность в прокрустово ложе
Малахольной строки – шутовское ярмо!
Завернёт – отсечённую мочку, положит
Где-то рядом – Ван Гог. И стемнеет Арно.
Пребывая на кромке заветного края,
Бездыханным ветрам подарив темноту,
С первозданным рассветом в бирюльки играя,
Щедрость жажды вмещаю в степей тесноту!
Мысль гуляет в стихе ветерком по паркету,
Обтекает рассветом размеренный бой
Полуночных напольных часов, ноту эту
Слышу длинно, как тёмного моря прибой.
Я встречаю, как гром среди неба, героя:
В закоулках ночлежек, в толпе работяг.
Спит пространство слезами, дождями сырое,
И полотнище ночи на окнах внатяг.
Спи, Двадцатый, мой век имени Мандельштама,
Твои грёзы устали от гроз и тревог!
Спи серебряным сном, спи под сенью каштана…
Я – с тобой!
Я тебя в самом сердце сберёг.
Маяковский. Застреленное сердце
Очумевшие от весны,
Пробудившиеся ветки лихорадит —
Ветер! – вытер каурые стены безмолвия квёлого.
Грифельные точки в письмах проставлены. Тише, бога ради,
Просто стойте и слушайте: капли рассветного олова.
Небо ясное. На тысячи вёрст вперёд нет «города-сада», липа!
Руки отнялись – тянуть, толкать вагонетки с породою.
Либо вовсе запечатать глаза, делать вид что обойдётся всё, либо
Сердце застрелить… Тишиною отрадную порадую…
В комнатёнке – громадный.
На полу.
Рядом жизнь, на дистанции вздоха.
Струйкой крови тянется мысль: тишь выстрелом искорёжена.
«Хорошо» – из недр поэмы, а на гора получается – плохо.
Кисть шевельнулась, как будто коснулась кисти Серёжиной.
Гражданин
не наставшей,
не осуществлённой страны
и не возникшей
Сам расстрелял себя – за то, за «это» и за апломб фальши.
Обречённым на будущее жить? Из вздувшихся вен рикши
Личного – извлекать кумач? И обманываться в кровь дальше?
Есть предел: одиночеству, нервам изодранным, дальше нельзя, братцы!
По'лки голодные, волчьи стаи мещан, и полки штыков.
Пешка чёрная, лишь переименованная в ферзя, стыдно браться —
Пешков Максим. И Маяковский пропал: вышел, и был таков.
Я рифмую весеннюю гибель его…
Поэзия на костях! – чтоб
Каждая водосточная труба – вновь ожила гулами!
Я бы сам, выбиваясь из сил, прочь из города-ада, отволок гроб,
Выложил посмертное пристанище тенями голыми,
Лишь бы вызнал кто, догадался кто-нибудь
Какою ценою строки —
Падают манной в рты, в миски оловянные и по'д ноги!
Чтобы выхлебали до дна лунное месиво, не были так строги,
Будни рассусоливая громадные и крохотные подвиги.
Тишина.
Он уже там.
И для всякого-каждого недосягаем.
Волосы слегка рассыпались. И лучи подошли к две'ри…
Раздаётся клаксонами за окнами и пестрит жизнь попугаем.
Больше никогда – этот поэт…
В это каждый из нас верит.
Здесь жила
«Здесь жила Анна Ахматова…»
А стихи остались…
«Милый мой, я душой устал, понимаешь, душой… У меня в душе пусто»
(Реплика Есенина Кириллову в 1925 году)
А стихи остались.
Словно стая
Размахнула крылья вдоль зари.
И полоска вечера густая
Нежно тает,
Что ни говори.
И поёт,
И кружится,
И длится,
Ярко увядает тонкий свет.
Голосов белёсых вереница.
Не смолкает крыльями поэт!
С каждым мигом взмахи всё далече,
Всё прощальней оклик,
Всё темней…
Ранит в кровь осокою, да лечит
Душу – мягкой ветошью теней —
Вечер нескончаемо высокий,
Краткий век и долгий миг зари.
Алый след вкруг шеи? – От осоки!
Если спросят, так и говори.
Hakuna Matata
Пусть горячит пунцовый пунш разноголосицы —
Последний век моря штурмующей земли,
Когда над «ундервудом» весело проносятся
