Игра в «Анкор». Ответ. Книга сороковая читать онлайн бесплатно,

Читать онлайн Игра в «Анкор». Ответ. Книга сороковая бесплатно

Игра в «Анкор». Ответ. Книга сороковая

Послушайте

Послушайте, Александр Блок,
Поскольку прельщён я вашей Незнакомкой,
Не состязаюсь, какой в том прок,
Всей тонкостью нежной и рифмой звонкой.

Мы чем-то в связи, вполне сродни,
И любим дев, и с вином подружны,
Фонарь, аптека, и вдаль огни,
И вихрь враждебный вокруг нас кружит.

Где ж легкие перья, где девичий стан,
И тонкие руки в кольцах безбрачья,
Но чёрта с два, что я вам отдам
За это зрящих, да и не зрящих

Поэтов, горды вы в гении своём,
Так, что другие поэты – мимо,
Давайте вместе с вами споём
«Ин вино веритас» громким гимном.

Пусть там, за окном, кружит метель,
А тем, двенадцати, будет тризна,
Какого чёрта, ложась в постель,
Грехи вы прокляли всей отчизны.

Читая эти ваши стихи
Я плачу и от радости млею,
Россия, а впереди ни зги,
Несу цветы вам я к юбилею.

Слушая «трагическое действие» Сергея Ахунова по кантате И.С. Баха (BWV 106)[1]

Концертный сбор был яркий, шумный,
С «Чайковским» залом встрече рад,
Незнанный мной Сергей Ахунов
Назвал по Баху текст кантат.

Сияла музыка свеченьем
Взапал, то склонна замереть,
Нас направляя к приключеньям
В страну, где сутью жизнь и смерть.

Я вновь склонюсь к молитвам Баха,
Их не познаешь смысл вовек,
Но в темень исчезали страхи,
Что обречён так человек.

Уйти из жизни без печали,
Покойно думая о том,
Когда настанет час прощальный,
Смерть для него лишь будет сном.

Недолги годы человечьи,
С рожденья ты готов признать,
Но эта истина извечна:
Что «Gottes Zeit ist allerbeste Zeit».

Нет

Ты позвонила, мол, нет сближенья,
И надо выяснить жизни нить,
Я не хотел, но от нетерпенья
Взлетел, чтоб наши дела смирить.

Я сомневался во всём недаром,
Ведь в этот день ты меня ждала,
И похмелялся «Солнцедаром»,
Отель «Рахманинов», день, жара.

Мы были вместе, но все-тки розно,
Песчаный пляж холодком пылил,
И было ясно, что невозможно
Всё вспомнить, годы с тобой забыв,

Все те ж пять дней, вроде, близость рядом,
Я не касался тебя ничем,
А там, в том парке и за оградой
Бродила молча прощанья тень.

Всю ночь скорбели о том вороны,
Тянули долгую канитель,
Я вспоминал наши дни в Вероне,
Для нас остывшую в ночь постель.

А дале всё неизбежно мучит,
Тоской, кручиной, что каждый день,
Но повторяю, на всякий случай,
Запомнить этот прощальный день.

Крестики-нолики

Может это лишь бред алкоголика,
Может боль, что волчком в виске,
Где за столиком крестиком-ноликом
Расставания знак на песке.

Знак простой, так отличен от сложного,
Оберег заклинания бед,
За продление невозможное
Всех пятидесяти прожитых лет.

И решеньем, пришедшим заранее,
Выносила ты свой приговор,
Было это в отеле «Рахманинов»,
Средь бесстыдно раскинутых гор.

Обжигала волна своенравная,
И песок обнажался тугой,
После пляжа к отелю направились
В этот вечер от сосен хмельной.

Там, где розы и лилии душлые,
И природа, как сказочный сон,
Ты сидела, ко мне равнодушная,
Час с подругой болтав в телефон.

И в обиде на то невнимание,
Ну не смог твой поступок понять,
Я ушёл, прекращая свидание,
Чтоб с отчаянья подушку обнять.

Были слёзы, холодные проводы
И упрёки с обеих сторон,
И печально зависла на проводе
Грусть, под карканье чёрных ворон.

Что ж другому вы спутницей станете,
В те места, может быть, не вернусь,
Но останется накрепко в памяти
Крым, Верона, «Рахманинов», грусть.

В парке Малевича

В субботний день со всем честным народом,
Традиции чтоб наши не забыть,
Собрались мы, уж не были три года,
Немчиновки угодья навестить.

Не склонен я к сравнениям, поверьте,
Но здесь, как память древности седой,
Трезубцем дуб, что символ громовержца,
Поляну медной покрывал листвой.

Была дубрава дню и солнцу рада,
Сияло небо синее над ней,
И звук фанфар в честь Мастера квадрата
Неясным гулом плыл округой всей.

Обычный день и жители посёлка
Запрятались в субботний свой досуг,
Хрустели под подошвами иголки,
А нам казалось, бродят толпы вкруг.

То были толки отдалённых празднеств,
Торжеств Октябрьских неумолчный пыл,
И пусть понять те формы мог не каждый,
Супрематизм им праздник приносил.

Взвивался лозунг: «Пусть назло буржуям,
Добьемся счастья мы когда-нибудь»,
Но впереди маячил неминуем
В двадцатый век тяжёлый крестный путь.

А здесь в тиши березы солнцем греты,
Ещё зелёной свежести в траве,
Блестят осины жёлтые монеты,
Как милостыня осени зиме.

С забытием расплата неизбежна,
Ведь с детских лет я это твёрдо знал,
У стен кремлевских выставки в Манеже
Квадрат как победитель гарцевал.

Досужие рассуждения о музее Василия Тропинина

Что ж, склонный к мифам он и антикам,
Стал век преданием седым,
Кто знает, и каким романтиком
В начале назван Золотым?

Потом через сто лет серебряно
Блеснет, кровавым самым став,
Вот знать бы, сколько нам отмерено
Других металлов для забав.

Ну хватит философий мнимых,
В моём стихе другой резон,
Какими тропами к Тропинину
Москва стремится на поклон.

Музей – он суть древлехранилище,
Коль создан, так тому и быть,
В нем очищение вы ищете,
Чтоб память сердца сохранить.

Он предназначен, чтоб для вечности
Застыть, коль жизнь должна спешить,
Нас защищая от беспечности,
Чтоб чистоту хранить души.

Тропинин был примером истинным
Служенья музе лишь одной,
И стал свободным, независимым,
Хоть по рожденью крепостной.

И расцветив штрихами зоркими,
Как будто в снах, но наяву,
От «Ямщика» до графа Моркова
Переписал он всю Москву.

Художник лица их покажет
Разнообразьем образцов,
И мы врастаем в персонажи
Его полотен-голосов.

Невольно их беседы слышим,
Негромким отзвук будет пусть,
И дамы в тишине застывши
Доверят кавалерам грусть.

А там и дружба с генералами
И царский благосклонный взгляд,
Так многого достиг от малого,
У нас в народе говорят.

Польстило – да, но не заставило,
Соблазнов сотни не смогли
Его нарушить жизни правила
От соков матушки-земли.

От быта по-московски тесного,
Садов, цветущих на весну,
Чуть деревенского столь местного,
Несет чем Русью за версту.

Как соучастник или зритель ли,
Я в быт московский погружён,
А где ж высокие эпитеты,
Искусствоведения резон?

К чему о том дебаты шумные,
У «патриарха» голос свой,
И рассуждения неумные
К его искусству – звук пустой.

Простой мечтой дорога выстлана
Тропининских страстей и чувств,
Что жизнь есть высшей правды истина,
А правда жизни – суть искусств.

Немного о Мелихове

Был полон солнца день, октябрь хмурый
Решил нас напоследок удивить
И Чехова поместье, что близь Тулы,
Решили мы с друзьями навестить.

Хотя оно давно и всем известно –
Писалась «Чайка» в нем, «Вишнёвый сад»,
Но каждый раз, наш путь спросив у местных,
Мы ехали вперёд и вновь назад.

Возможно, это осень ленью сонной
Внушала им: «Ваш путь нам на черта?» –
Скорее всё ж, что неосведомленность
В округе равнодушия черта.

Как будто многим здесь не интересно,
Что привлекло сюда, скажу я вам,
Но всё ж нашли мы Мелихово место,
Хотя с трудом и скрипом пополам!

Не яркая, неброская равнина,
Чуть видимые домики, дворы,
Вполне могли бы мы проехать мимо,
Если б не шум идущей детворы.

Ограда, вход, билеты, план усадьбы,
Скульптура в бронзе Чехова, Чернов
Ее лепил, и спереди, и сзади
Вполне похож, хоть образ и не нов.

Сказали, что когда приехал Чехов,
Встречали: «Барин, так тому и быть!»
А он ответил: «Я не барин, лекарь,
Приехал вас от бедности лечить».

Лечил, писал, болел, гулял по саду,
Растил цветы, знобило летним днём,
И кутался от холода, отраду
Найдя здесь в одиночестве своём.

Во флигеле рождался «Дядя Ваня»,
Сад вишен взор и пьесу услаждал,
А он все ждал, когда же перестанет
От скуки и бессмыслицы тоска.

Был полон дом, схлестались в спорах острых
О зле, обратной стороне добра,
Прогрессе, а в вопросах философских –
И мудрость, и житейская мура.

Простейшее вдруг оказалось сложным
И путало, нелепый смысл тая,
Пугала «любомудрия» возможность
На «финдесьекль» абсурдом бытия.

За ним поздней вилась актёров стайка,
Спешил к премьерам «с корабля на бал»,
А в Камергерском поселилась «Чайка»,
Чтоб занавес во МХАТе вечным стал.

Перечислять я все места не стану,
Которые смогли нас удивить,
Мы видели и Ясную поляну,
И Клин, и Тверь, где гений мог бы жить.

А в Мелихово мучился писатель
Вопросом вечным: быть или побыть,
И выезжал в двуколке врачеватель
Мир от высокомерия лечить.

В ночь лиственница в огненном сиянье
В златой отлив окрасила закат,
Как будто обещала на прощанье:
«Весной здесь расцветёт вишнёвый сад».

Осенний ноктюрн

Вновь осени романтика не зря,
Поэтов скольких пылкие признанья,
И потаённый шёпот октября
Промолвит мне «простите» на прощанье.
«За что простите?» – я его спрошу,
Ответит он: «За листьев побежалость,
За то, наряд что сбросить я спешу,
Чтоб ветви оголить, какая жалость,
Для осязания и зренья твоего».
Узоры крон растают в светлой дымке
Ленивых облаков, неясным снимком
Останутся лишь в памяти твоей
До новых дней. «Но доживу ль до них?» –
Мне хочется спросить, ведь жизнь лишь миг
Вселенского судеб круговорота.
Молчит октябрь. Вопрос к нему мой что-то
Иль тягостен, иль задан мной впросак,
В раздумья грустные он погружён и так,
Не жди ответа, нет терпенья коль,
А тут ещё и я в своих сомненьях,
В октябрьской тиши листвы круженье
Щемящую мою приглушит боль.

Конец октября

Всё сильней с каждым днём тянет к холоду,
Звуки стынут, и ветер притих,
Так октябрь рассчитается золотом
За игру своенравий своих.

Солнце встанет с ленцой в дымке розовой,
Чуть согреет в сердцах иногда,
Вновь ворона на кроне берёзовой
Прохрипит, что бредут холода.

Был с природою близок я сызмальства,
Знал, октябрь чудит невзначай,
По утрам ляжет россыпью изморозь
На забытый капустный кочан.

Без разбора, а может и сослепу,
С кем встречался, и в том не везёт,
Огородами скрыться б к Котовскому,
От врагов, как гласит анекдот.

Побродить в тишине и с надеждою,
Что покой я найду только там,
И скучают озёра Медвежии
По моим незвучащим стихам.

О Переславле Залесском

Въезжаю в Переславль Залеский,
Что рассказать о нем смогу?
Улыбки лестные прелестниц
И хвоя хрупкая в снегу.

Декабрь. Снежно, Трубеж рядом,
Вот в рань приехали не зря,
По-над кремлем и над посадом
Пылала алая заря.

Алеют щёки дев беспечных,
Цветами пёстрые платки,
А в темноте, над руслом речки,
Звёзд догорают огоньки.

И потеряли те немало,
Кто здесь ни разу не бывал,
Где кружит кольцами устало
Старинный и заросший вал.

Близь чудо-церковь с она лета,
Объемы легки и просты,
Стоит с двенадцатого века
Как давний верный страж Москвы.

Благая Русь, все беды стерпит,
Лесов порублены главы,
Но если б не было пред церковью
Литой преславной головы.

То Александр Невский строгий,
Псам-рыцарям поддал под хвост,
Был добр к несчастным и убогим,
Хоть князь – в общении был прост.

С врагами милостив по вере,
Предупреждал: «Иду на вы,
Но доведёте коль до гнева,
То не сносить вам головы».

Так написал давно об этом
Нам летописец-книгочей.
И золотятся главки светом
Небес всевидящих огней.

Игра в «Анкор»

Ноябрь заплутал в тепле. Затишье,
Бесснежно. Что-то не возьму я в толк,
Он всё ещё не может сбросить листья,
Чтоб золотом покрыть осенний долг.

Ленивы всплески Раменки бессонной,
По берегам и глухо, и темно,
И кажется, что, прячась от закона,
Ночных растрат там скрылось казино.

Возможно, это только сон приснился,
Пугающий, которому не рад,
А может, кто в похмелье припозднился
За картами своё бы отыграть.

1 Gottes Zeit ist die allerbeste Zeit (Божья пора – лучшая пора, BWV 106) также известна как Actus tragicus – духовная кантата Иоганна Себастьяна Баха, написанная в 1707 году в Мюльхаузене.