ХОЛМЫ
...Men mast endure
Their going hence, even their coming hither:
Ripeness is all.
King Lear, Act V, Scene 2
Рождественский романс
Евгению Рейну, с любовью
- Плывет в тоске необъяснимой
- среди кирпичного надсада
- ночной кораблик негасимый
- из Александровского сада,
- ночной фонарик нелюдимый,
- на розу желтую похожий,
- над головой своих любимых,
- у ног прохожих.
- Плывет в тоске необъяснимой
- пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
- В ночной столице фотоснимок
- печально сделал иностранец,
- и выезжает на Ордынку
- такси с больными седоками,
- и мертвецы стоят в обнимку
- с особняками.
- Плывет в тоске необъяснимой
- певец печальный по столице,
- стоит у лавки керосинной
- печальный дворник круглолицый,
- спешит по улице невзрачной
- любовник старый и красивый.
- Полночный поезд новобрачный
- плывет в тоске необъяснимой.
- Плывет во мгле замоскворецкой,
- пловец в несчастие случайный,
- блуждает выговор еврейский
- на желтой лестнице печальной,
- и от любви до невеселья
- под Новый Год, под воскресенье,
- плывет красотка записная,
- своей тоски не объясняя.
- Плывет в глазах холодный вечер,
- дрожат снежинки на вагоне,
- морозный ветер, бледный ветер
- обтянет красные ладони,
- и льется мед огней вечерних,
- и пахнет сладкою халвою;
- ночной пирог несет сочельник
- над головою.
- Твой Новый Год по темно-синей
- волне средь моря городского
- плывет в тоске необъяснимой,
- как будто жизнь начнется снова,
- как будто будет свет и слава,
- удачный день и вдоволь хлеба,
- как будто жизнь качнется вправо,
- качнувшись влево.
1962 Большая элегия Джону Донну
- Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
- Уснули стены, пол, постель, картины,
- уснули стол, ковры, засовы, крюк,
- весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
- Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
- хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
- ночник, белье, шкафы, стекло, часы,
- ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
- Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,
- среди бумаг, в столе, в готовой речи,
- в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле
- остывшего камина, в каждой вещи.
- В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,
- за зеркалом, в кровати, в спинке стула,
- опять в тазу, в распятьях, в простынях,
- в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.
- Уснуло все. Окно. И снег в окне.
- Соседней крыши белый скат. Как скатерть
- ее конек. И весь квартал во сне,
- разрезанный оконной рамой насмерть.
- Уснули арки, стены, окна, все.
- Булыжники, торцы, решетки, клумбы.
- Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо…
- Ограды, украшенья, цепи, тумбы.
- Уснули двери, кольца, ручки, крюк,
- замки, засовы, их ключи, запоры.
- Нигде не слышен шепот, шорох, стук.
- Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро.
- Уснули тюрьмы, замки. Спят весы
- средь рыбной лавки. Спят свиные туши.
- Дома, задворки. Спят цепные псы.
- В подвалах кошки спят, торчат их уши.
- Спят мыши, люди. Лондон крепко спит.
- Спит парусник в порту. Вода со снегом
- под кузовом его во сне сипит,
- сливаясь вдалеке с уснувшим небом.
- Джон Донн уснул. И море вместе с ним.
- И берег меловой уснул над морем.
- Весь остров спит, объятый сном одним.
- И каждый сад закрыт тройным запором.
- Спят клены, сосны, грабы, пихты, ель.
- Спят склоны гор, ручьи на склонах, тропы.
- Лисицы, волк. Залез медведь в постель.
- Наносит снег у входов нор сугробы.
- И птицы спят. Не слышно пенья их.
- Вороний крик не слышен, ночь, совиный
- не слышен смех. Простор английский тих.
- Звезда сверкает. Мышь идет с повинной.
- Уснуло все. Лежат в своих гробах
- все мертвецы. Спокойно спят. В кроватях
- живые спят в морях своих рубах.
- По одиночке. Крепко. Спят в объятьях.
- Уснуло все. Спят реки, горы, лес.
- Спят звери, птицы, мертвый мир, живое.
- Лишь белый снег летит с ночных небес.
- Но спят и там, у всех над головою.
- Спят ангелы. Тревожный мир забыт
- во сне святыми — к их стыду святому.
- Геенна спит и Рай прекрасный спит.
- Никто не выйдет в этот час из дому.
- Господь уснул. Земля сейчас чужда.
- Глаза не видят, слух не внемлет боле.
- И дьявол спит. И вместе с ним вражда
- заснула на снегу в английском поле.
- Спят всадники. Архангел спит с трубой.
- И кони спят, во сне качаясь плавно.
- И херувимы все — одной толпой,
- обнявшись, спят под сводом церкви Павла.
- Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи.
- Все образы, все рифмы. Сильных, слабых
- найти нельзя. Порок, тоска, грехи,
- равно тихи, лежат в своих силлабах.
- И каждый стих с другим, как близкий брат,
- хоть шепчет другу друг: чуть-чуть подвинься.
- Но каждый так далек от райских врат,
- так беден, густ, так чист, что в них — единство.
- Все строки спят. Спит ямбов строгий свод.
- Хореи спят, как стражи, слева, справа.
- И спит виденье в них летейских вод.
- И крепко спит за ним другое — слава.
- Спят беды все. Страданья крепко спят.
- Пороки спят. Добро со злом обнялось.
- Пророки спят. Белесый снегопад
- в пространстве ищет черных пятен малость.
- Уснуло все. Спят крепко толпы книг.
- Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.
- Спят речи все, со всею правдой в них.
- Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.
- Все крепко спят: святые, дьявол, Бог.
- Их слуги злые. Их друзья. Их дети.
- И только снег шуршит во тьме дорог.
- И больше звуков нет на целом свете.
- Но чу! Ты слышишь — там, в холодной тьме,
- там кто-то плачет, кто-то шепчет в страхе.
- Там кто-то предоставлен всей зиме.
- И плачет он. Там кто-то есть во мраке.
- Так тонок голос. Тонок, впрямь игла.
- А нити нет… И он так одиноко
- плывет в снегу. Повсюду холод, мгла…
- Сшивая ночь с рассветом… Так высоко!
- «Кто ж там рыдает? Ты ли, ангел мой,
- возврата ждешь, под снегом ждешь, как лета,
- любви моей?.. Во тьме идешь домой.
- Не ты ль кричишь во мраке?» — Нет ответа.
- «Не вы ль там, херувимы? Грустный хор
- напомнило мне этих слез звучанье.
- Не вы ль решились спящий мой собор
- покинуть вдруг? Не вы ль? Не вы ль?» — Молчанье.
- «Не ты ли, Павел? Правда, голос твой
- уж слишком огрублен суровой речью.
- Не ты ль поник во тьме седой главой
- и плачешь там?» — Но тишь летит навстречу.
- «Не та ль во тьме прикрыла взор рука,
- которая повсюду здесь маячит?
- Не ты ль, Господь? Пусть мысль моя дика,
- но слишком уж высокий голос плачет».
- Молчанье. Тишь. — «Не ты ли, Гавриил,
- подул в трубу, а кто-то громко лает?
- Но что ж лишь я один глаза открыл,
- а всадники своих коней седлают.
- Все крепко спит. В объятьях крепкой тьмы.
- А гончие уж мчат с небес толпою.
- Не ты ли, Гавриил, среди зимы
- рыдаешь тут, один, впотьмах, с трубою?»
- «Нет, это я, твоя душа, Джон Донн.
- Здесь я одна скорблю в небесной выси
- о том, что создала своим трудом
- тяжелые, как цепи, чувства, мысли.
- Ты с этим грузом мог вершить полет
- среди страстей, среди грехов, и выше.
- Ты птицей был и видел свой народ
- повсюду, весь, взлетал над скатом крыши.
- Ты видел все моря, весь дальний край.
- И Ад ты зрел — в себе, а после — в яви.
- Ты видел также явно светлый Рай
- в печальнейшей — из всех страстей — оправе.
- Ты видел: жизнь, она как остров твой.
- И с Океаном этим ты встречался:
- со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой.
- Ты Бога облетел и вспять помчался.
- Но этот груз тебя не пустит ввысь,
- откуда этот мир — лишь сотня башен
- да ленты рек, и где, при взгляде вниз,
- сей страшный суд совсем не страшен.
- И климат там недвижен, в той стране.
- Откуда все, как сон больной в истоме.
- Господь оттуда — только свет в окне
- туманной ночью в самом дальнем доме.
- Поля бывают. Их не пашет плуг.
- Года не пашет. И века не пашет.
- Одни леса стоят стеной вокруг,
- а только дождь в траве огромной пляшет.
- Тот первый дровосек, чей тощий конь
- вбежит туда, плутая в страхе чащей,
- на сосну взлезши, вдруг узрит огонь
- в своей долине, там, вдали лежащей.
- Все, все вдали. А здесь неясный край.
- Спокойный взгляд скользит по дальним крышам.
- Здесь так светло. Не слышен псиный лай.
- И колокольный звон совсем не слышен.
- И он поймет, что все — вдали. К лесам
- он лошадь повернет движеньем резким.
- И тотчас вожжи, сани, ночь, он сам
- и бедный конь — все станет сном библейским.
- Ну, вот я плачу, плачу, нет пути.
- Вернуться суждено мне в эти камни.
- Нельзя прийти туда мне во плоти.
- Лишь мертвой суждено взлететь туда мне.
- Да, да, одной. Забыв тебя, мой свет,
- в сырой земле, забыв навек, на муку
- бесплодного желанья плыть вослед,
- чтоб сшить своею плотью, сшить разлуку.
- Но чу! пока я плачем твой ночлег
- смущаю здесь, — летит во тьму, не тает,
- разлуку нашу здесь сшивая, снег,
- и взад-вперед игла, игла летает.
- Не я рыдаю — плачешь ты, Джон Донн.
- Лежишь один, и спит в шкафах посуда,
- покуда снег летит на спящий дом,
- покуда снег летит во тьму оттуда».
- Подобье птиц, он спит в своем гнезде,
- свой чистый путь и жажду жизни лучшей
- раз навсегда доверив той звезде,
- которая сейчас закрыта тучей.
- Подобье птиц. Душа его чиста,
- а светский путь, хотя, должно быть, грешен,
- естественней вороньего гнезда
- над серою толпой пустых скворешен.
- Подобье птиц, и он проснется днем.
- Сейчас — лежит под покрывалом белым,
- покуда сшито снегом, сшито сном
- пространство меж душой и спящим телом.
- Уснуло все. Но ждут еще конца
- два-три стиха и скалят рот щербато,
- что светская любовь — лишь долг певца,
- духовная любовь — лишь плоть аббата.
- На чье бы колесо сих вод не лить,
- оно все тот же хлеб на свете мелет.
- Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
- то кто же с нами нашу смерть разделит?
- Дыра в сей ткани. Всяк, кто хочет, рвет.
- Со всех концов. Уйдет. Вернется снова.
- Еще рывок! И только небосвод
- во мраке иногда берет иглу портного.
- Спи, спи, Джон Донн. Усни, себя не мучь.
- Кафтан дыряв, дыряв. Висит уныло.
- Того гляди и выглянет из туч
- Звезда, что столько лет твой мир хранила.
1963 «Воротишься на родину. Ну что ж…»
- Воротишься на родину. Ну что ж.
- Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
- кому теперь в друзья ты попадешь?
- Воротишься, купи себе на ужин
- какого-нибудь сладкого вина,
- смотри в окно и думай понемногу,
- во всем твоя, одна твоя вина,
- и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
- Как хорошо, что некого винить,
- как хорошо, что ты никем не связан,
- как хорошо, что до смерти любить
- тебя никто на свете не обязан.
- Как хорошо, что никогда во тьму
- ничья рука тебя не провожала,
- как хорошо на свете одному
- идти пешком с шумящего вокзала.
- Как хорошо, на родину спеша,
- поймать себя в словах неоткровенных
- и вдруг понять, как медленно душа
- заботится о новых переменах.
1961 От окраины к центру
- Вот я вновь посетил
- эту местность любви, полуостров заводов,
- парадиз мастерских и аркадию фабрик,
- рай речный пароходов,
- я опять прошептал:
- вот я снова в младенческих ларах.
- Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
- Предо мною река
- распласталась под каменно-угольным дымом,
- за спиною трамвай
- прогремел на мосту невредимом,
- и кирпичных оград
- просветлела внезапно угрюмость.
- Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
- Джаз предместий приветствует нас,
- слышишь трубы предместий,
- золотой диксиленд
- в черных кепках прекрасный, прелестный,
- не душа и не плоть —
- чья-то тень над родным патефоном,
- словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
- В ярко-красном кашне
- и в плаще в подворотнях, в парадных
- ты стоишь на виду
- на мосту возле лет безвозвратных,
- прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
- и ревет позади дорогая труба комбината.
- Добрый день. Ну и встреча у нас.
- До чего ты бесплотна:
- рядом новый закат
- гонит вдаль огневые полотна.
- До чего ты бедна. Столько лет,
- а промчались напрасно.
- Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
- По замерзшим холмам
- молчаливо несутся борзые,
- среди красных болот
- возникают гудки поездные,
- на пустое шоссе,
- пропадая в дыму редколесья,
- вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
- Это наша зима.
- Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
- предо мною горят
- ослепительно тысячи окон.
- Возвышаю свой крик,
- чтоб с домами ему не столкнуться:
- это наша зима все не может обратно вернуться.
- Не до смерти ли, нет,
- мы ее не найдем, не находим.
- От рожденья на свет
- ежедневно куда-то уходим,
- словно кто-то вдали
- в новостройках прекрасно играет.
- Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
- Значит, нету разлук.
- Существует громадная встреча.
- Значит, кто-то нас вдруг
- в темноте обнимает за плечи,
- и полны темноты,
- и полны темноты и покоя,
- мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
- Как легко нам дышать,
- оттого, что подобно растенью
- в чьей-то жизни чужой
- мы становимся светом и тенью
- или больше того —
- оттого, что мы все потеряем,
- отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
- Вот я вновь прохожу
- в том же светлом раю — с остановки налево,
- предо мною бежит,
- закрываясь ладонями, новая Ева,
- ярко-красный Адам
- вдалеке появляется в арках,
- невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
- Как стремительна жизнь
- в черно-белом раю новостроек.
- Обвивается змей,
- и безмолвствует небо героик,
- ледяная гора
- неподвижно блестит у фонтана,
- вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
- Неужели не я,
- освещенный тремя фонарями,
- столько лет в темноте
- по осколкам бежал пустырями,
- и сиянье небес
- у подъемного крана клубилось?
- Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
- Кто-то новый царит,
- безымянный, прекрасный, всесильный,
- над отчизной горит,
- разливается свет темно-синий,
- и в глазах у борзых
- шелестят фонари — по цветочку,
- кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
- Значит, нету разлук.
- Значит, зря мы просили прощенья
- у своих мертвецов.
- Значит, нет для зимы возвращенья.
- Остается одно:
- по земле проходить бестревожно.
- Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
- То, куда мы спешим,
- этот ад или райское место,
- или попросту мрак,
- темнота, это все неизвестно,
- дорогая страна,
- постоянный предмет воспеванья,
- не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
- Это — вечная жизнь:
- поразительный мост, неумолчное слово,
- проплыванье баржи,
- оживленье любви, убиванье былого,
- пароходов огни
- и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
- плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
- Поздравляю себя
- с этой ранней находкой, с тобою,
- поздравляю себя
- с удивительно горькой судьбою,
- с этой вечной рекой,
- с этим небом в прекрасных осинах,
- с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
- Не жилец этих мест,
- не мертвец, а какой-то посредник,
- совершенно один,
- ты кричишь о себе напоследок:
- никого не узнал,
- обознался, забыл, обманулся,
- слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
- Слава Богу, чужой.
- Никого я здесь не обвиняю.
- Ничего не узнать.
- Я иду, тороплюсь, обгоняю.
- Как легко мне теперь,
- оттого, что ни с кем не расстался.
- Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
- Поздравляю себя!
- Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
- Сколько лет проживу,
- сколько дам на стакан лимонада.
- Сколько раз я вернусь —
- но уже не вернусь — словно дом запираю,
- сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
1962 «В тот вечер возле нашего огня…»
«Был черный небосвод светлей тех ног,
и слиться с темнотою он не мог.»
- В тот вечер возле нашего огня
- увидели мы черного коня.
- Не помню я чернее ничего.
- Как уголь были ноги у него.
- Он черен был, как ночь, как пустота.
- Он черен был от гривы до хвоста.
- Но черной по-другому уж была
- спина его, не знавшая седла.
- Недвижно он стоял. Казалось, спит.
- Пугала чернота его копыт.
- Он черен был, не чувствовал теней.
- Так черен, что не делался темней.
- Так черен, как полуночная мгла.
- Так черен, как внутри себя игла.
- Так черен, как деревья впереди,
- как место между ребрами в груди.
- Как ямка под землею, где зерно.
- Я думаю: внутри у нас черно.
- Но все-таки чернел он на глазах!
- Была всего лишь полночь на часах.
- Он к нам не приближался ни на шаг.
- В паху его царил бездонный мрак.
- Спина его была уж не видна.
- Не оставалось светлого пятна.
- Глаза его белели, как щелчок.
- Еще страшнее был его зрачок.
- Как будто был он чей-то негатив.
- Зачем же он, свой бег остановив,
- меж нами оставался до утра?
- Зачем не отходил он от костра?
- Зачем он черным воздухом дышал?
- Зачем во тьме он сучьями шуршал?
- Зачем струил он черный свет из глаз?
- Он всадника искал себе средь нас.
28 июня 1962 «Теперь все чаще чувствую усталость…»
- Теперь все чаще чувствую усталость,
- все реже говорю о ней теперь,
- о, помыслов души моей кустарность,
- веселая и теплая артель.
- Каких ты птиц себе изобретаешь,
- кому их даришь или продаешь,
- и в современных гнездах обитаешь,
- и современным голосом поешь?
- Вернись, душа, и перышко мне вынь!
- Пускай о славе радио споет нам.
- Скажи, душа, как выглядела жизнь,
- как выглядела с птичьего полета?
- Покуда снег, как из небытия,
- кружит по незатейливым карнизам,
- рисуй о смерти, улица моя,
- а ты, о птица, вскрикивай о жизни.
- Вот я иду, а где-то ты летишь,
- уже не слыша сетований наших,
- вот я живу, а где-то ты кричишь
- и крыльями взволнованными машешь.
11 декабря 1960 Зимняя свадьба (Из «Старых английских песен»)
- Я вышла замуж в январе.
- Толпились гости во дворе,
- и долго колокол гудел
- в той церкви на горе.
- От алтаря, из-под венца,
- видна дорога в два конца.
- Я посылаю взгляд свой вдаль,
- и не вернуть гонца.
- Церковный колокол гудит.
- Жених мой на меня глядит.
- И столько свеч для нас двоих!
- И я считаю их.
1961-1963 «Все чуждо в доме новому жильцу…»
- Все чуждо в доме новому жильцу.
- Поспешный взгляд скользит по всем предметам,
- чьи тени так пришельцу не к лицу,
- что сами слишком мучаются этим.
- Но дом не хочет больше пустовать.
- И, как бы за нехваткой той отваги,
- замок, не в состояньи узнавать,
- один сопротивляется во мраке.
- Да, сходства нет меж нынешним и тем,
- кто внес сюда шкафы и стол, и думал,
- что больше не покинет этих стен;
- но должен был уйти, ушел и умер.
- Ничем уж их нельзя соединить:
- чертой лица, характером, надломом.
- Но между ними существует нить,
- обычно именуемая домом.
Октябрь 1962 Холмы
- Вместе они любили
- сидеть на склоне холма.
- Оттуда видны им были
- церковь, сады, тюрьма.
- Оттуда они видали
- заросший травой водоем.
- Сбросив в песок сандалии,
- сидели они вдвоем.
- Руками обняв колени,
- смотрели они в облака.
- Внизу у кино калеки
- ждали грузовика.
- Мерцала на склоне банка
- возле кустов кирпича.
- Над розовым шпилем банка
- ворона вилась, крича.
- Машины ехали в центре
- к бане по трем мостам.
- Колокол звякал в церкви:
- электрик венчался там.
- А здесь на холме было тихо,
- ветер их освежал.
- Кругом ни свистка, ни крика.
- Только комар жжужал.
- Трава была там примята,
- где сидели они всегда.
- Повсюду черные пятна —
- оставила их еда.
- Коровы всегда это место
- вытирали своим языком.
- Всем это было известно,
- но они не знали о том.
- Окурки, спичка и вилка
- прикрыты были песком.
- Чернела вдали бутылка,
- отброшенная носком.
- Заслышав едва мычанье,
- они спускались к кустам
- и расходились в молчаньи —
- как и сидели там.
___
- По разным склонам спускались,
- случалось боком ступать.
- Кусты перед ними смыкались
- и расступались опять.
- Скользили в траве ботинки,
- меж камней блестела вода.
- Один достигал тропинки,
- другой в тот же миг пруда.
- Был вечер нескольких свадеб
- (кажется, было две).
- Десяток рубах и платьев
- маячил внизу в траве.
- Уже закат унимался
- и тучи к себе манил.
- Пар от земли поднимался,
- а колокол все звонил.
- Один, кряхтя, спотыкаясь,
- другой, сигаретой дымя —
- в тот вечер они спускались
- по разным склонам холма.
- Спускались по разным склонам,
- пространство росло меж них.
- Но страшный, одновременно
- воздух потряс их крик.
- Внезапно кусты распахнулись,
- кусты распахнулись вдруг.
- Как будто они проснулись,
- а сон их был полон мук.
- Кусты распахнулись с воем,
- как будто раскрылась земля.
- Пред каждым возникли двое,
- железом в руках шевеля.
- Один топором был встречен,
- и кровь потекла по часам,
- другой от разрыва сердца
- умер мгновенно сам.
- Убийцы тащили их в рощу
- (по рукам их струилась кровь)
- и бросили в пруд заросший.
- И там они встретились вновь.
___
- Еще пробирались на ощупь
- к местам за столом женихи,
- а страшную весть на площадь
- уже принесли пастухи.
- Вечерней зарей сияли
- стада густых облаков.
- Коровы в кустах стояли
- и жадно лизали кровь.
- Электрик бежал по склону
- и шурин за ним в кустах.
- Невеста внизу обозленно
- стояла одна в цветах.
- Старуха, укрытая пледом,
- крутила пред ней тесьму,
- а пьяная свадьба следом
- за ними неслась к холму.
- Сучья под ними трещали,
- они неслись, как в бреду.
- Коровы в кустах мычали
- и быстро спускались к пруду.
- И вдруг все увидели ясно
- (царила вокруг жара):
- чернела в зеленой ряске,
- как дверь в темноту, дыра.
___
- Кто их оттуда поднимет,
- достанет со дна пруда?
- Смерть, как вода над ними,
- в желудках у них вода.
- Смерть уже в каждом слове,
- в стебле, обвившем жердь.
- Смерть в зализанной крови,
- в каждой корове смерть.
- Смерть в погоне напрасной
- (будто ищут воров).
- Будет отныне красным
- млеко этих коров.
- В красном, красном вагоне
- с красных, красных путей,
- в красном, красном бидоне —
- красных поить детей.
- Смерть в голосах и взорах.
- Смертью полн воротник. —
- Так им заплатит город:
- смерть тяжела для них.
- Нужно поднять их, поднять бы.
- Но как превозмочь тоску:
- если убийство в день свадьбы,
- красным быть молоку.
___
- Смерть — не скелет кошмарный
- с длинной косой в росе.
- Смерть — это тот кустарник,
- в котором стоим мы все.
- Это не плач похоронный,
- а также не черный бант.
- Смерть — это крик вороний,
- черный — на красный банк.
- Смерть — это все машины,
- это тюрьма и сад.
- Смерть — это все мужчины,
- галстуки их висят.
- Смерть — это стекла в бане,
- в церкви, в домах — подряд!
- Смерть — это все, что с нами —
- ибо они — не узрят.
- Смерть — это наши силы,
- это наш труд и пот.
- Смерть — это наши жилы,
- наша душа и плоть.
- Мы больше на холм не выйдем,
- в наших домах огни.
- Это не мы их не видим —
- нас не видят они.
___
- Розы, герань, гиацинты,
- пионы, сирень, ирис —
- на страшный их гроб из цинка —
- розы, герань, нарцисс,
- лилии, словно из басмы,
- запах их прян и дик,
- левкой, орхидеи, астры,
- розы и сноп гвоздик.
- Прошу отнести их к брегу,
- вверить их небесам.
- В реку их бросить, в реку,
- она понесет к лесам.
- К черным лесным протокам,
- к темным лесным домам,
- к мертвым полесским топям,
- вдаль — к балтийским холмам.
___
- Холмы — это наша юность,
- гоним ее, не узнав.
- Холмы — это сотни улиц,
- холмы — это сонм канав.
- Холмы — это боль и гордость.
- Холмы — это край земли.
- Чем выше на них восходишь,
- тем больше их видишь вдали.
- Холмы — это наши страданья.
- Холмы — это наша любовь.
- Холмы — это крик, рыданье,
- уходят, приходят вновь.
- Свет и безмерность боли,
- наша тоска и страх,
- наши мечты и горе,
- все это — в их кустах.
- Холмы — это вечная слава.
- Ставят всегда напоказ
- на наши страданья право.
- Холмы — это выше нас.
- Всегда видны их вершины,
- видны средь кромешной тьмы.
- Присно, вчера и ныне
- по склону движемся мы.
- Смерть — это только равнины.
- Жизнь — холмы, холмы.
1962 «Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам…»
- Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
- вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
- вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
- освещенный луной, и ее замечая одну.
- Гулкий топот копыт по застывшим холмам — это не с чем сравнить,
- это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
- там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
- где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
- Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
- возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
- мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
- говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
- Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, — не отыщется след,
- даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
- все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
- Кто там скачет в холмах… я хочу это знать, я хочу это знать.
- Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
- одиноким лицом обернувшись к лесному царю, —
- обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
- кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
- Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
- из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
- кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
- по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
- Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.
- Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
- кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
- тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
- Нет, не думай, что жизнь — это замкнутый круг небылиц,
- ибо сотни холмов — поразительных круп кобылиц,
- из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
- засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.
- Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
- создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
- от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
- до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
- Все равно — возвращенье… Все равно даже в ритме баллад
- есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
- даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
- появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
- Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк,
- проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
- кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
- кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
- Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
- потому что не жизнь, а другая какая-то боль
- приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
- лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.
1962 Два сонета
1. «Великий Гектор стрелами убит…»
- Великий Гектор стрелами убит.
- Его душа плывет по темным водам,
- шуршат кусты и гаснут облака,
- вдали невнятно плачет Андромаха.
- Теперь печальным вечером Аякс
- бредет в ручье прозрачном по колено,
- а жизнь бежит из глаз его раскрытых
- за Гектором, а теплая вода
- уже по грудь, но мрак переполняет
- бездонный взгляд сквозь волны и кустарник,
- потом вода опять ему по пояс,
- тяжелый меч, подхваченный потоком,
- плывет вперед
- и увлекает за собой Аякса.
1962
2. «Мы снова проживаем у залива…»
Г.П.
- Мы снова проживаем у залива,
- и проплывают облака над нами,
- и современный тарахтит Везувий,
- и оседает пыль по переулкам,
- и стекла переулков дребезжат.
- Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
- Так я хотел бы в этот бедный час
- приехать на окраину в трамвае,
- войти в твой дом,
- и если через сотни лет
- придет отряд раскапывать наш город,
- то я хотел бы, чтоб меня нашли
- оставшимся навек в твоих объятьях,
- засыпанного новою золой.
Ноябрь 1962 Исаак и Авраам
М. Б.
- «Идем, Исак. Чего ты встал? Идем».
- «Сейчас иду». — Ответ средь веток мокрых
- ныряет под ночным густым дождем,
- как быстрый плот — туда, где гаснет окрик.
- По-русски Исаак теряет звук.
- Ни тень его, ни дух (стрела в излете)
- не ропщут против буквы вместо двух
- в пустых устах (в его последней плоти).
- Другой здесь нет — пойди ищи-свищи.
- И этой также — капли, крошки, малость.
- Исак вообще огарок той свечи,
- что всеми Исааком прежде звалась.
- И звук вернуть возможно — лишь крича:
- «Исак! Исак!» — и это справа, слева:
- «Исак! Исак!» — и в тот же миг свеча
- колеблет ствол, и пламя рвется к небу.
- Совсем иное дело — Авраам.
- Холмы, кусты, врагов, друзей составить
- в одну толпу, кладбища, ветки, храм —
- и всех потом к нему воззвать заставить —
- ответа им не будет. Будто слух
- от мозга заслонился стенкой красной
- с тех пор, как он утратил гласный звук
- и странно изменился шум согласной.
- От сих потерь он, вместо града стрел,
- в ответ им шлет молчанье горла, мозга.
- Здесь не свеча — здесь целый куст сгорел.
- Пук хвороста. К чему здесь ведра воска?
- «Идем же, Исаак». — «Сейчас иду».
- «Идем быстрей». — Но медлит тот с ответом.
- «Чего ты там застрял?» — «Постой». — «Я жду».
- (Свеча горит во мраке полным светом).
- «Идем. Не отставай». — «Сейчас, бегу».
- С востока туч ползет немое войско.
- «Чего ты встал?» — «Глаза полны песку».
- «Не отставай». — «Нет-нет». — «Иди, не бойся».
- В пустыне Исаак и Авраам
- четвертый день пешком к пустому месту
- идут одни по всем пустым холмам,
- что зыблются сродни (под ними) тесту.
- Но то песок. Один густо песок.
- И в нем трава (коснись — обрежешь палец),
- чей корень — если б был — давно иссох.
- Она бредет с песком, трава-скиталец.
- Ее ростки имеют бледный цвет.
- И то сказать — откуда брать ей соки?
- В ней, как в песке, ни капли влаги нет.
- На вкус она — сродни лесной осоке.
- Кругом песок. Холмы песка. Поля.
- Холмы песка. Нельзя их счесть, измерить.
- Верней — моря. Внизу, на дне, земля.
- Но в это трудно верить, трудно верить.
- Холмы песка. Барханы — имя им.
- Пустынный свод небес кружит над ними.
- Шагает Авраам. Вослед за ним
- ступает Исаак в простор пустыни.
- Садится солнце, в спину бьет отца.
- Кружит песок. Прибавил ветер скорость.
- Холмы, холмы. И нету им конца.
- «Сынок, дрова с тобою?» — «Вот он, хворост».
- Волна пришла и вновь уходит вспять.
- Как долгий разговор, смолкает сразу,
- от берега отняв песчинку, пядь
- остатком мысли — нет, остатком фразы.
- Но нет здесь брега, только мелкий след
- двух путников рождает сходство с кромкой
- песка прибрежной, — только сбоку нет
- прибрежной пенной ленты — нет, хоть скромной.
- Нет, здесь валы темны, светлы, черны.
- Здесь море справа, слева, сзади, всюду.
- И путники сии — челны, челны,
- вода глотает след, вздымает судно.
- «А трут, отец, с тобою?» — «Вот он, трут».
- Не видно против света, смутно эдак…
- Обоих их склоняя, спины трут
- сквозь ткань одежд вязанки темных темных веток.
- Но Авраам несет еще и мех
- с густым вином, а Исаак в дорогу,
- колодцы встретив, воду брал из всех.
- На что они сейчас похожи сбоку?
- С востока туча застит свод небес.
- Выдергивает ветер пики, иглы.
- Зубчатый фронт, как будто черный лес,
- над Исааком, все стволы притихли.
- Просветы гаснут. Будто в них сошлись
- лесные звери — спины свет закрыли.
- Сейчас они — по вертикали — вниз
- помчат к пескам, раскинут птицы крылья.
- И лес растет. Вершины вверх ползут…
- И путники плывут, как лодки в море.
- Барханы их внизу во тьму несут.
- Разжечь костер им здесь придется вскоре.
- Еще я помню: есть одна гора.
- Там есть тропа, цветущих вишен арка
- висит над ней, и пар плывет с утра:
- там озеро в ее подножьи, largo
- волна шуршит и слышен шум травы.
- Тропа пуста, там нет следов часами.
- На ней всегда лежит лишь тень листвы,
- а осенью — ложатся листья сами.
- Крадется пар, вдали блестит мысок,
- беленый ствол грызут лесные мыши,
- и ветви, что всегда глядят в песок,
- склоняются к нему все ближе, ниже.
- Как будто жаждут знать, что стало тут,
- в песке тропы с тенями их родными,
- глядят в упор, и как-то вниз растут,
- сливаясь на тропе навечно с ними.
- Пчела жужжит, блестит озерный круг,
- плывет луна меж тонких веток ночи,
- тень листьев двух, как цифра 8, вдруг
- в безумный счет свергает быстро рощу.
- Внезапно Авраам увидел куст.
- Густые ветви стлались низко-низко.
- Хоть горизонт, как прежде, был здесь пуст,
- но это означало: цель их близко.
- «Здесь недалеко», — куст шепнул ему
- почти в лицо, но Авраам, однако,
- не подал вида и шагнул во тьму.
- И точно — Исаак не видел знака.
- Он, голову подняв, смотрел туда,
- где обнажались корни чащи мрачной,
- разросшейся над ним — и там звезда
- средь них (корней) зажгла свой свет прозрачный.
- Еще одна. Минуя их, вдали
- комки «земли» за «корнем» плыли слепо.
- И наконец они над ним прошли.
- Виденье леса прочь исчезло с неба.
- И только вот теперь он в двух шагах
- заметил куст (к отцу почуяв зависть).
- Он бросил хворост, стал и сжал в руках
- бесцветную листву, в песок уставясь.
- По сути дела, куст похож на все.
- На тень шатра, на грозный взрыв, на ризу,
- на дельты рек, на луч, на колесо —
- но только ось его придется книзу.
- С ладонью сходен, сходен с плотью всей.
- При беглом взгляде ленты вен мелькают.
- С народом сходен — весь его рассей,
- но он со свистом вновь свой ряд смыкает.
- С ладонью сходен, сходен с сотней рук.
- (Со всею плотью — нет в нем только речи,
- но тот же рост, но тот же мир вокруг).
- Весною в нем повсюду свечи, свечи.
- «Идем скорей». — «Постой». — «Идем». — «Сейчас».
- «Идем, не стой», — (под шапку, как под крышу).
- «Давай скорей», — (упрятать каждый глаз).
- «Идем быстрей. Пошли». — «Сейчас». — «Не слышу».
- Он схож с гнездом, во тьму его птенцы,
- взмахнув крылом зеленым, мчат по свету.
- Он с кровью схож — она во все концы
- стремит свой бег (хоть в нем возврата нету).
- Но больше он всего не с телом схож,
- а схож с душой, с ее путями всеми.
- Движенье в них, в них точно та же дрожь.
- Смыкаются они, а что в их сени?
- Смыкаются и вновь спешат назад.
- Пресечь они друг друга здесь не могут.
- Мешаются в ночи, вблизи скользят.
- Изогнуты суставы, лист изогнут.
- Смыкаются и тотчас вспять спешат,
- ныряют в темноту, в пространство, в голость,
- а те, кто жаждет прочь — тотчас трещат
- и падают — и вот он, хворост, хворост.
- И вновь над ними ветер мчит свистя.
- Оставшиеся — вмиг — за первой веткой
- склоняются назад, шурша, хрустя,
- гонимые в клубок пружиной некой.
- Все жаждет жизни в этом царстве чувств:
- как облик их, с кустом пустынным схожий,
- колеблет ветер здесь не темный куст,
- но жизни вид, по всей земле прохожий.
- Не только облик (чувств) — должно быть, весь
- огромный мир — грубей, обширней, тоньше,
- стократ сильней (пышней) — столпился здесь.
- «Эй, Исаак. Чего ты встал? Идем же».
- Кто? Куст. Что? Куст. В нем больше нет корней.
- В нем сами буквы больше слова, шире.
- «К» с веткой схоже, «У» — еще сильней.
- Лишь «С» и «Т в другом каком-то мире.
- У ветки «К» отростков только два,
- а ветка «У» — всего с одним суставом.
- Но вот урок: пришла пора слова
- учить по форме букв, в ущерб составам.
- «Эй, Исаак!» — «Сейчас, иду. Иду».
- (Внутри него горячий пар скопился.
- Он на ходу поднес кувшин ко рту,
- но поскользнулся, — тот упал, разбился).
- Ночь. Рядом с Авраамом Исаак
- ступает по барханам в длинном платье.
- Взошла луна, и каждый новый шаг
- сверкает, как сребро в песчаном злате.
- Холмы, холмы. Не видно им конца.
- Не видно здесь нигде предметов твердых.
- Все зыбко, как песок, как тень отца.
- Неясный гул растет в небесных сверлах.
- Блестит луна, синеет густо даль.
- Сплошная тень, исчез бесследно ветер.
- «Далеко ль нам, отец?» — «О нет, едва ль»,
- не глядя, Авраам тотчас ответил.
- С бархана на бархан и снова вниз,
- по сторонам поспешным шаря взглядом,
- они бредут. Кусты простерлись ниц,
- но все молчат: они идут ведь рядом.
- Но Аврааму ясно все и так:
- они пришли, он туфлей ямки роет.
- Шуршит трава. Теперь идти пустяк.
- Они себе вот здесь ночлег устроят.
- «Эй, Исаак. Ты вновь отстал. Я жду».
- Он так напряг глаза, что воздух сетчат
- почудился ему — и вот: «Иду.
- Мне показалось, куст здесь что-то шепчет».
- «Идем же». — Авраам прибавил шаг.
- Луна горит. Все небо в ярких звездах
- молчит над ним. Простор звенит в ушах.
- Но это только воздух, только воздух.
- Песок и тьма. Кусты простерлись ниц.
- Все тяжелей влезать им с каждым разом.
- Бредут, склонясь. Совсем не видно лиц.
- …И Авраам вязанку бросил наземь.
- Они сидят. Меж них горит костер.
- Глаза слезятся, дым клубится едкий,
- а искры прочь летят в ночной простор.
- Ломает Исаак сухие ветки.
- Став на колени, их, склонясь вперед,
- подбросить хочет: пламя стало утлым.
- Но за руку его отец берет:
- «Оставь его, нам хворост нужен утром.
- Нарви травы». — Устало Исаак
- встает и, шевеля с трудом ногами,
- бредет в барханы, где бездонный мрак
- со всех сторон, а сзади гаснет пламя.
- Отломленные ветки мыслят: смерть
- настигла их — теперь уж только время
- разлучит их, не то, что плоть, а твердь;
- однако, здесь их ждет иное бремя.
- Отломленные ветви мертвым сном
- почили здесь — в песке нагретом, светлом.
- Но им еще придется стать огнем,
- а вслед за этим новой плотью — пеплом.
- И лишь когда весь пепел в пыль сотрут
- лавины сих песчаных орд и множеств, —
- тогда они, должно быть, впрямь умрут,
- исчезнув, сгинув, канув, изничтожась.
- Смерть разная и эти ветви ждет.
- Отставшая от леса стая волчья
- несется меж ночных пустот, пустот,
- и мечутся во мраке ветви молча.
- Вернулся Исаак, неся траву.
- На пальцы Авраам накинул тряпку:
- «Подай сюда. Сейчас ее порву».
- И быстро стал крошить в огонь охапку.
- Чуть-чуть светлей. Исчез из сердца страх.
- Затем раздул внезапно пламя ветер.
- «Зачем дрова нам утром?» — Исаак
- потом спросил и Авраам ответил:
- «Затем, зачем вообще мы шли сюда
- (ты отставал и все спешил вдогонку,
- но так как мы пришли, пришла беда) —
- мы завтра здесь должны закласть ягненка.
- Не видел ты алтарь там, как ходил
- искать траву?» — «Да что там можно видеть?
- Там мрак такой, что я от мрака стыл.
- Один песок». — «Ну, ладно, хочешь выпить?»
- И вот уж Авраам сжимает мех
- своей рукой, и влага льется в горло;
- глаза же Исаака смотрят вверх:
- там все сильней гудят, сверкая, сверла.
- «Достаточно», — и он отсел к огню,
- отерши рот коротким жестом пьяниц.
- Уж начало тепло склонять ко сну.
- Он поднял взгляд во тьму — «А где же агнец?»
- Огонь придал неясный блеск глазам,
- услышал он ответ (почти что окрик):
- «В пустыне этой… Бог ягненка сам
- найдет себе… Господь, он сам усмотрит…»
- Горит костер. В глазах отца янтарь.
- Играет взгляд с огнем, а пламя — с взглядом.
- Блестит звезда. Все ближе сонный царь
- подходит к Исааку. Вот он рядом.
- «Там жертвенник давнишний. Сложен он
- давным-давно… Не помню кем, однако».
- Холмы песка плывут со всех сторон,
- как прежде, — будто куст не подал знака.
- Горит костер. Вернее, дым к звезде
- сквозь толщу пепла рвется вверх натужно.
- Уснули все и вся. Покой везде.
- Не спит лишь Авраам. Но так и нужно.
- Спит Исаак и видит сон такой:
- Безмолвный куст пред ним ветвями машет.
- Он сам коснуться хочет их рукой,
- но каждый лист пред ним смятенно пляшет.
- Кто: Куст. Что: Куст. В нем больше нет корней.
- В нем сами буквы больше слова, шире.
- «К» с веткой схоже, «У» — еще сильней.
- Лишь «С» и «Т» — в другом каком-то мире.
- Пред ним все ветви, все пути души
- смыкаются, друг друга бьют, толпятся.
- В глубоком сне, во тьме, в сплошной тиши,
- сгибаются, мелькают, ввысь стремятся.
- И вот пред ним иголку куст вознес.
- Он видит дальше: там, где смутно, мглисто
- тот хворост, что он сам сюда принес,
- срастается с живою веткой быстро.
- И ветви все длинней, длинней, длинней,
- к его лицу листва все ближе, ближе.
- Земля блестит, и пышный куст над ней
- возносится пред ним во тьму все выше.
- Что ж «С и «Т» — а КУст пронзает хмарь.
- Что ж «С и «Т» — все ветви рвутся в танец.
- Но вот он понял: «Т» — алтарь, алтарь,
- А «С» лежит на нем, как в путах агнец.
- Так вот что КУСТ: К, У, и С, и Т.
- Порывы ветра резко ветви кренят
- во все концы, но встреча им в кресте,
- где буква «Т» все пять одна заменит.
- Не только «С» придется там уснуть,
- не только «У» делиться после снами.
- Лишь верхней планке стоит вниз скользнуть,
- не буква «Т» — а тотчас КРЕСТ пред нами.
- И ветви, видит он, длинней, длинней.
- И вот они его в себя прияли.
- Земля блестит — и он плывет над ней.
- Горит звезда…
- На самом деле — дали
- рассвет уже окрасил в желтый цвет,
- и Авраам, ему связавши тело,
- его понес туда, откуда след
- протоптан был сюда, где пламя тлело.
- Весь хворост был туда давно снесен,
- и Исаака он на это ложе
- сложил сейчас — и все проникло в сон,
- но как же мало было с явью схоже.
- Он возвратился, сунул шерсть в огонь.
- Та вспыхнула, обдавши руку жаром,
- и тотчас же вокруг поплыла вонь;
- и Авраам свой нож с коротким жалом
- достал (почти оттуда, где уснул
- тот нож, которым хлеб резал он в доме…)
- «Ну что ж, пора», — сказал он и взглянул:
- на чем сейчас лежат его ладони?
- В одной — кинжал, в другой — родная плоть.
- «Сейчас соединю…» — и тут же замер,
- едва пробормотав: «Спаси, Господь». —
- Из-за бархана быстро вышел ангел.
- «Довольно, Авраам», — промолвил он,
- и тело Авраама тотчас потным
- внезапно стало, он разжал ладонь,
- нож пал на землю, ангел быстро поднял.
- «Довольно, Авраам. Всему конец.
- Конец всему, и небу то отрадно,
- что ты рискнул, — хоть жертве ты отец.
- Ну, с этим все. Теперь пойдем обратно.
- Пойдем туда, где все сейчас грустят.
- Пускай они узрят, что в мире зла нет.
- Пойдем туда, где реки все блестят,
- как твой кинжал, но плоть ничью не ранят.
- Пойдем туда, где ждут твои стада
- травы иной, чем та, что здесь; где снится
- твоим шатрам тот день, число когда
- твоих детей с числом песка сравнится.
- Еще я помню: есть одна гора.
- В ее подножьи есть ручей, поляна.
- Оттуда пар ползет наверх с утра.
- Всегда шумит на склоне роща рьяно.
- Внизу трава из русла шумно пьет.
- Приходит ветер — роща быстро гнется.
- Ее листва в сырой земле гниет,
- потом весной опять наверх вернется.
- На том стоит у листьев сходство тут.
- Пройдут года — они не сменят вида.
- Стоят стволы, меж них кусты растут.
- Бескрайних туч вверху несется свита.
- И сонмы звезд блестят во тьме ночей,
- небесный свод покрывши часто, густо.
- В густой траве шумит волной ручей,
- и пар в ночи растет по форме русла.
- Пойдем туда, где все кусты молчат.
- Где нет сухих ветвей, где птицы свили
- гнездо из трав. А ветви, что торчат
- порой в кострах — так то с кустов, живые.
- Твой мозг сейчас, как туча, застит мрак.
- Открой глаза — здесь смерти нет в помине.
- Здесь каждый куст — взгляни — стоит, как знак
- стремленья вверх среди равнин пустыни.
- Открой глаза: небесный куст в цвету.
- Взгляни туда: он ждет, чтоб ты ответил.
- Ответь же, Авраам, его листу —
- ответь же мне — идем». Поднялся ветер.
- «Пойдем же, Авраам, в твою страну,
- где плоть и дух с людьми — с людьми родными,
- где все, что есть, живет в одном плену,
- где все, что есть, стократ изменит имя.
- Их больше станет, но тем больший мрак
- от их теней им руки, ноги свяжет.
- Но в каждом слове будет некий знак,
- который вновь на первый смысл укажет.
- Кусты окружат их, поглотит шаг
- трава полей, и лес в родной лазури
- мелькнет, как Авраам, как Исаак.
- Идемте же. Сейчас утихнет буря.
- Довольно, Авраам, испытан ты.
- Я нож забрал — тебе уж он не нужен.
- Холодный свет зари залил кусты.
- Идем же, Исаак почти разбужен.
- Довольно, Авраам. Испытан. Все.
- Конец всему. Все ясно. Кончим. Точка.
- Довольно, Авраам. Открой лицо.
- Достаточно. Теперь все ясно точно».
- Стоят шатры, и тьма овец везде.
- Их тучи здесь, — нельзя их счесть. К тому же
- они столпились здесь, как тучи те,
- что отразились тут же рядом в луже.
- Дымят костры, летают сотни птиц.
- Грызутся псы, костей в котлах им вдоволь.
- Стекает пот с горячих красных лиц.
- Со всех сторон несется громкий говор.
- На склонах овцы. Рядом тени туч.
- Они ползут навстречу: солнце встало.
- Свергаются ручьи с блестящих круч.
- Верблюды там в тени лежат устало.
- Шумят костры, летают тыщи мух.
- В толпе овец оса жужжит невнятно.
- Стучит топор. С горы глядит пастух:
- шатры лежат в долине, словно пятна.
- Сквозь щелку входа виден ком земли.
- Снаружи в щель заметны руки женщин.
- Сочится пыль и свет во все углы.
- Здесь все полно щелей, просветов, трещин.
- Никто не знает трещин, как доска
- (любых пород — из самых прочных, лучших, —
- пускай она толста, длинна, узка),
- когда разлад начнется между сучьев.
- В сухой доске обычно трещин тьма.
- Но это все пустяк, что есть снаружи.
- Зато внутри — смола сошла с ума,
- внутри нее дела гораздо хуже.
- Смола засохла, стала паром вся,
- ушла наружу. В то же время место,
- оставленное ей, ползет кося, —
- куда, — лишь одному ему известно.
- Вонзаешь нож (надрез едва ль глубок)
- и чувствуешь, что он уж в чей-то власти.
- Доска его упорно тянет вбок
- и колется внезапно на две части.
- А если ей удастся той же тьмой
- и сучья скрыть, то бедный нож невольно,
- до этих пор всегда такой прямой,
- вдруг быстро начинает резать волны.
- Все трещины внутри сродни кусту,
- сплетаются, толкутся, тонут в спорах,
- одна из них всегда твердит: «расту»,
- и прах смолы пылится в темных порах.
- Снаружи он как будто снегом скрыт.
- Одна иль две — чернеют, словно окна.
- Однако, «вход» в сей дом со «стенкой» слит.
- Поземка намела сучки, волокна.
- От взора скрыт и крепко заперт вход.
- Но нож всегда (внутри, под ней, над нею)
- останется слугою двух господ:
- ладони и доски — и кто сильнее…
- Не говоря о том уж, «в чьих глазах».
- Пылится свет, струясь сквозь щелку эту.
- Там, где лежат верблюды, Исаак
- с каким-то пришлецом ведет беседу.
- Дымят костры, летают сотни птиц.
- Кричит овца, жужжит оса невнятно.
- Струится пар с горячих красных лиц.
- Шатры лежат в долине, словно пятна.
- Бредут стада. Торчит могильный дом.
- Журчит ручей, волна траву колышет.
- Он встрепенулся: в воздухе пустом
- он собственное имя снова слышит.
- Он вдаль глядит: пред ним шатры лежат,
- идет народ, с востока туча идет.
- Вокруг костров, как в танце, псы кружат,
- шумят кусты, и вот бугор он видит.
- Стоит жена, за ней шатры, поля.
- В ее руке — зеленой смоквы ветка.
- Она ей машет и зовет царя:
- «Идем же, Исаак». — «Идем, Ревекка».
- «Идем, Исак. Чего ты встал? Идем».
- «Сейчас иду», ответ средь веток мокрых
- ныряет под ночным густым дождем,
- как быстрый плот, — туда, где гаснет окрик.
- «Исак, не отставай». — «Нет, нет, иду»».
- (Березка проявляет мощь и стойкость.)
- «Исак, ты помнишь дом?» — «Да-да, найду».
- «Ну, мы пошли. Не отставай». — «Не бойтесь».
- «Идем, Исак». — «Постой». — «Идем». — «Сейчас».
- «Идем, не стой» — (под шапку, как под крышу).
- «Давай скорей», — (упрятать каждый глаз).
- «Идем быстрей. Идем». — «Сейчас». — «Не слышу».
- По-русски Исаак теряет звук.
- Зато приобретает массу качеств,
- которые за «букву вместо двух»
- оплачивают втрое, в буквах прячась.
- По-русски «И» — всего простой союз,
- который числа действий в речи множит
- (похожий в математике на плюс),
- однако, он не знает, кто их сложит.
- (Но суммы нам не вложено в уста.
- Для этого: на свете нету звука).
- Что значит «С», мы знаем из КУСТА:
- «С» — это жертва, связанная туго.
- А буква «А» — средь этих букв старик,
- союз, чтоб между слов был звук раздельный.
- По существу же, — это страшный крик,
- младенческий, прискорбный, вой смертельный.
- И если сдвоить, строить: ААА,
- сложить бы воедино эти звуки,
- которые должны делить слова,
- то в сумме будет вопль страшной муки:
- «Объяло пламя все суставы «К»
- и к одинокой «А» стремится прямо».
- Но не вздымает нож ничья рука,
- чтоб кончить муку, нет вблизи Абрама.
- Пол-имени еще в устах торчит.
- Другую половину пламя прячет.
- И СновА жертвА на огне Кричит:
- Вот то, что «ИСААК» по-русски значит.
- Дождь барабанит по ветвям, стучит,
- как будто за оградой кто-то плачет
- невидимый. «Эй, кто там?» — Все молчит.
- «Идем, Исак». — «Постой». — «Идем». — «Сейчас».
- «Идем, не стой». Долдонит дождь о крышу.
- «Давай скорей! Вот так с ним каждый раз.
- Идем быстрей! Идем». — «Сейчас». — «Не слышу».
- Дождь льется непрерывно. Вниз вода
- несется по стволам, смывает копоть.
- В самой листве весенней, как всегда,
- намного больше солнца, чем должно быть
- в июньских листьях, — лето здесь видней
- вдвойне, — хоть вся трава бледнее летней.
- Но там, где тень листвы висит над ней,
- она уж не уступит той, последней.
- В тени стволов ясней видна земля,
- видней в ней то, что в ярком свете слабо.
- Бесшумный поезд мчится сквозь поля,
- наклонные сначала к рельсам справа,
- а после — слева — утром, ночью, днем,
- бесцветный дым клубами трется оземь —
- и кажется вдруг тем, кто скрылся в нем,
- что мчит он без конца сквозь цифру 8.
- Он режет — по оси — ее венцы,
- что сел, полей, оград, оврагов полны.
- По сторонам — от рельс — во все концы
- разрубленные к небу мчатся волны.
- Сквозь цифру 8 — крылья ветряка,
- сквозь лопасти стальных винтов небесных,
- он мчит вперед — его ведет рука,
- и сноп лучей скользит в лучах окрестных.
- Такой же сноп запрятан в нем самом,
- но он с какой-то страстью, страстью жадной,
- в прожекторе охвачен мертвым сном:
- как сноп жгутом, он связан стенкой задней.
- Летит состав, во тьме не видно лиц.
- Зато холмы — холмы вокруг не мнимы,
- и волны от пути то вверх, то вниз
- несутся, как лучи от ламп равнины.
- Дождь хлещет непрестанно, Все блестит.
- Завеса подворотни, окна косит,
- по желобу свергаясь вниз, свистит.
- Намокшие углы дома возносят.
- Горит свеча всего в одном окне.
- Холодный дождь стучит по тонкой раме.
- Как будто под водой, на самом дне
- трепещет в темноте и жжется пламя.
- Оно горит, хоть все к тому, чтоб свет
- угас бы здесь, чтоб стал незрим, бесплотен.
- Здесь в темноте нигде прохожих нет,
- кирпич стены молчит в стене напротив.
- Двор заперт, дворник запил, ночь пуста.
- Раскачивает дождь замок из стали.
- Горит свеча, и виден край листа.
- Засовы, как вода, огонь обстали.
- Задвижек волны, темный мрак щеколд,
- на дне — ключи — медузы, в мерном хоре
- поют крюки, защелки, цепи, болт:
- все это — только море, только море.
- И все ж она стремит свой свет во тьму,
- призыв к себе (сквозь дождь, кирпич, сквозь доску).
- К себе ль? — О нет, сплошной призыв к тому,
- что в ней горит. Должно быть, к воску, к воску.
- Забор дощатый. Три замка в дверях.
- В нем нет щелей. Отсюда ключ не вынут.
- Со всех сторон царит бездонный мрак.
- Открой окно — и тотчас волны хлынут.
- Засов гремит и доступ к ней закрыт.
- (Рукой замок в бессильной злобе стисни.)
- И все-таки она горит, горит.
- Но пожирает нечто, больше жизни.
- Пришла лиса, блестят глаза в окне.
- Пред ней стекло, как волны, блики гасит.
- Она глядит — горит свеча на дне
- и длинными тенями стены красит.
- Пришла лиса, глядит из-за плеча.
- Чуть-чуть свистит, и что-то слышно в свисте
- сродни словам. И здесь горит свеча.
- Подсвечник украшают пчелы, листья.
- Повсюду пчелы, крылья, пыль, цветы,
- а в самом центре в медном том пейзаже
- корзина есть, и в ней лежат плоды,
- которые в чеканке меньше даже
- семян из груш. — Но сам язык свечи,
- забыв о том, что можно звать спасеньем,
- дрожит над ней и ждет конца в ночи,
- как летний лист в пустом лесу осеннем.
1963 «Под вечер он видит, застывши в дверях…»
1
- Под вечер он видит, застывши в дверях:
- два всадника скачут в окрестных полях,
- как будто по кругу, сквозь рощу и гать,
- и долго не могут друг друга догнать.
- То бросив поводья, поникнув, устав,
- то снова в седле возбужденно привстав,
- и быстро по светлому склону холма,
- то в рощу опять, где сгущается тьма.
- Два всадника скачут в вечерней грязи,
- не только от дома, от сердца вблизи,
- друг друга они окликают, зовут,
- небесные рати за рощу плывут.
- И так никогда им на свете вдвоем
- сквозь рощу и гать, сквозь пустой водоем,
- не ехать ввиду станционных постов,
- как будто меж ними не сотня кустов!
- Вечерние призраки! — где их следы,
- не видеть двойного им всплеска воды,
- их вновь возвращает к себе тишина,
- он знает из окриков их имена.
- По сельской дороге в холодной пыли,
- под черными соснами, в комьях земли,
- два всадника скачут над бледной рекой,
- два всадника скачут: тоска и покой.
2
- Пустая дорога под соснами спит,
- смолкает за стеклами топот копыт,
- я знаю обоих, я знаю давно:
- так сердце звучит, как им мчаться дано.
- Так сердце стучит: за ударом удар,
- с полей наплывает холодный угар,
- и волны сверкают в прибрежных кустах,
- и громко играет любимый состав.
- Растаял их топот, а сердце стучит!
- Нисходит на шепот, но все ж не молчит,
- и, значит, они продолжают скакать!
- Способны умолкнуть, не могут — смолкать.
- Два всадника мчатся в полночную мглу,
- один за другим, пригибаясь к седлу,
- по рощам и рекам, по черным лесам,
- туда, где удастся им взмыть к небесам.
3
- Июльскою ночью в поселке темно.
- Летит мошкара в золотое окно.
- Горячий приемник звенит на полу,
- и смелый Гиллеспи подходит к столу.
- От черной печали до твердой судьбы,
- от шума в начале до ясной трубы,
- от лирики друга до счастья врага
- на свете прекрасном всего два шага.
- Я жизни своей не люблю, не боюсь,
- я с веком своим ни за что не борюсь.
- Пускай что угодно вокруг говорят,
- меня беспокоят, его веселят.
- У каждой околицы этой страны,
- на каждой ступеньке, у каждой стены,
- в недальное время, брюнет иль блондин,
- появится дух мой, в двух лицах един.
- И просто за смертью, на первых порах,
- хотя бы вот так, как развеянный прах,
- потомков застав над бумагой с утра,
- хоть пылью коснусь дорогого пера.
4
- Два всадника скачут в пространстве ночном,
- кустарник распался в тумане речном,
- то дальше, то ближе, за юной тоской
- несется во мраке прекрасный покой.
- Два всадника скачут, их тени парят.
- Над сельской дорогой все звезды горят.
- Копыта стучат по заснувшей земле.
- Мужчина и женщина едут во мгле.
Июнь 1962 «Огонь, ты слышишь, начал угасать…»
- Огонь, ты слышишь, начал угасать.
- А тени по углам — зашевелились.
- Уже нельзя в них пальцем указать,
- прикрикнуть, чтоб они остановились.
- Да, воинство сие не слышит слов.
- Построилось в каре, сомкнулось в цепи.
- Бесшумно наступает из углов,
- и я внезапно оказался в центре.
- Все выше снизу взрывы темноты.
- Подобны восклицательному знаку.
- Все гуще тьма слетает с высоты,
- до подбородка, комкает бумагу.
- Теперь исчезли стрелки на часах.
- Не только их не видно, но не слышно.
- И здесь остался только блик в глазах,
- застывших неподвижно. Неподвижно.
- Огонь угас. Ты слышишь: он угас.
- Горючий дым под потолком витает.
- Но этот блик — не покидает глаз.
- Вернее, темноты не покидает.
1962 Глаголы
- Меня окружают молчаливые глаголы,
- похожие на чужие головы
- глаголы,
- голодные глаголы, голые глаголы,
- главные глаголы, глухие глаголы.
- Глаголы без существительных. Глаголы — просто.
- Глаголы,
- которые живут в подвалах,
- говорят — в подвалах, рождаются — в подвалах
- под несколькими этажами
- всеобщего оптимизма.
- Каждое утро они идут на работу,
- раствор мешают и камни таскают,
- но, возводя город, возводят не город,
- а собственному одиночеству памятник воздвигают.
- И уходя, как уходят в чужую память,
- мерно ступая от слова к слову,
- всеми своими тремя временами
- глаголы однажды восходят на Голгофу.
- И небо над ними
- как птица над погостом,
- и, словно стоя
- перед запертой дверью,
- некто стучит, забивая гвозди
- в прошедшее,
- в настоящее,
- в будущее время.
- Никто не придет, и никто не снимет.
- Стук молотка
- вечным ритмом станет.
- Земли гипербол лежит под ними,
- как небо метафор плывет над нами!
1960 Стихи под эпиграфом
«То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку…»
- Каждый пред Богом
- наг.
- Жалок,
- наг
- и убог.
- В каждой музыке
- Бах,
- В каждом из нас
- Бог.
- Ибо вечность —
- богам.
- Бренность —
- удел быков…
- Богово станет
- нам
- Сумерками богов.
- И надо небом
- рискнуть,
- И, может быть,
- невпопад
- Еще не раз нас
- распнут
- И скажут потом:
- распад.
- И мы
- завоем
- от ран.
- Потом
- взалкаем даров…
- У каждого свой
- храм.
- И каждому свой
- гроб.
- Юродствуй,
- воруй,
- молись!
- Будь одинок,
- как перст!..
- …Словно быкам —
- хлыст,
- вечен богам
- крест.
1958 Песенка о Феде Добровольском
- Желтый ветер манчжурский,
- говорящий высоко
- о евреях и русских,
- закопанных в сопку.
- О, домов двухэтажных
- тускловатые крыши!
- О, земля-то все та же.
- Только небо — поближе.
- Только минимум света.
- Только утлые птицы,
- словно облачко смерти
- над землей экспедиций.
- И глядит на Восток,
- закрываясь от ветра,
- черно-белый цветок
- двадцатого века.
1960 Проплывают облака
- Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
- над серебряными деревьями звенящие, звенящие голоса,
- в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,
- В сумеречном воздухе исчезающие небеса?
- Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев
- и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве.
- Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями,
- маленькие ладони, поднятые к мокрой листве?
- «Проплывают облака, проплывают облака и гаснут…» —
- это дети поют и поют, черные ветви шумят,
- голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,
- в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.
- Только мокрые листья летят на ветру, спешат из рощи,
- улетают, словно слышат издали какой-то осенний зов.
- «Проплывают облака…» — это дети поют ночью, ночью,
- от травы до вершин всё — биение, всё — дрожание голосов.
- Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит,
- привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,
- среди черных ветвей облака с голосами, с любовью…
- «Проплывают облака…» — это дети поют обо всем.
- Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,
- блестящие нити дождя, переплетаются звенящие голоса,
- возле узких вершин в новых сумерках, на мгновение
- видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса?
- Проплывают облака, проплывают, проплывают над рощей,
- где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград,
- всё рыдать и рыдать, и смотреть всё вверх, быть ребенком ночью,
- и смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.
- Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,
- в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить.
- Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет,
- только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.
1961 А. А. Ахматовой
- Закричат и захлопочут петухи,
- загрохочут по проспекту сапоги,
- засверкает лошадиный изумруд,
- в одночасье современники умрут.
- Запоет над переулком флажолет,
- захохочет над каналом пистолет,
- загремит на подоконнике стекло,
- станет в комнате особенно светло.
- И помчатся, задевая за кусты,
- невидимые солдаты духоты
- вдоль подстриженных по-новому аллей,
- словно тени яйцевидных кораблей.
- Так начнется двадцать первый, золотой,
- на тропинке, красным солнцем залитой,
- на вопросы и проклятия в ответ,
- обволакивая паром этот свет.
- Но на Марсовое поле дотемна
- Вы придете одинешенька-одна,
- в синем платье, как бывало уж не раз,
- но навечно без поклонников, без нас.
- Только трубочка бумажная в руке,
- лишь такси за Вами едет вдалеке,
- рядом плещется блестящая вода,
- до асфальта провисают провода.
- Вы поднимете прекрасное лицо —
- громкий смех, как поминальное словцо,
- звук неясный на нагревшемся мосту —
- на мгновенье взбудоражит пустоту.
- Я не видел, не увижу Ваших слез,
- не услышу я шуршания колес,
- уносящих Вас к заливу, к деревам,
- по отечеству без памятника Вам.
- В теплой комнате, как помнится, без книг,
- без поклонников, но также не для них,
- опирая на ладонь свою висок,
- Вы напишите о нас наискосок.
- Вы промолвите тогда: «О, мой Господь!
- этот воздух запустевший — только плоть
- дум, оставивших признание свое,
- а не новое творение Твое!»
Июнь 1962 Сонет («Прошел январь за окнами тюрьмы…»)
- Прошел январь за окнами тюрьмы,
- и я услышал пенье заключенных,
- звучащее в кирпичном сонме камер:
- «Один из наших братьев на свободе».
- Еще ты слышишь пенье заключенных
- и топот надзирателей безгласных,
- еще ты сам поешь, поешь безмолвно:
- «Прощай, январь».
- Лицом поворотясь к окну,
- еще ты пьешь глотками теплый воздух,
- а я опять задумчиво бреду
- с допроса на допрос по коридору
- в ту дальнюю страну, где больше нет
- ни января, ни февраля, ни марта.
1962 
