Воспоминания о сущем
«Научусь тебе, мгновенье…»
- Научусь тебе, мгновенье:
- ты — последний медный грош —
- позади одно забвенье,
- и в забвенье ты уйдешь.
- Неразменный миг отрады,
- и мучений вечный миг,
- и еще чему-то надо
- научиться мне у них.
«Ты прости моим словам…»
- Ты прости моим словам.
- Я твое дыханье слышу.
- Дождь трепещет, данный свыше
- потемневшим деревам.
- Сада смутную красу
- дождь тишайший не пугает:
- я ведь теми же губами
- это все произнесу.
«И вдруг она покинула меня…»
- И вдруг она покинула меня,
- на миг один с листвой смешавшись павшей.
- Был ветер, волосы ее едва трепавший,
- и был октябрь на исходе дня.
- Она мелькнула в обнаженной чаще,
- где водоросли дерев прозрачны и стройны,
- и ослепленный близостью щемящей,
- я не узнал ее со стороны.
«Не заходите в березняк…»
- Не заходите в березняк,
- когда затих его сквозняк,
- и листьев серая труха
- лежит на дне березняка,
- когда чуть теплится денек
- в берестяном его дыму:
- он тоже слишком одинок
- и не до вас теперь ему.
«Столько нежности сжалось во мне…»
- Столько нежности сжалось во мне,
- столько горькой тоски по тебе я вобрал
- в свою душу,
- что порой удивительно даже,
- как ты можешь еще оставаться вовне,
- как ты можешь еще оставаться снаружи —
- на чужбине ноябрьской стужи,
- на бульваре пустом с ледяною скамьей
- наравне.
«А если вправду только грусть…»
- А если вправду только грусть
- нас с мирозданием роднит,
- пусть утолит молчанье уст
- холодной осени родник:
- октябрь догорит дотла,
- природы кончится полет,
- и наши бренные тела —
- тепла последнего оплот.
«Твое дыхание все призрачней и тише…»
- Твое дыхание все призрачней и тише —
- сейчас и я усну тебе вослед.
- Ты рядом теплишься, чуть видишься и дышишь
- и ты, двоясь, приснишься мне во сне.
- Жилья чужого глохнут водостоки,
- чужой рассвет за окнами затих.
- Мы никогда не будем одиноки —
- ни наяву, ни в страшных снах своих.
«Тяжелый снежный лес…»
- Тяжелый снежный лес
- в слепящей белой пене
- от солнца спрятал тени
- и в глубине исчез.
- Там столько лет подряд
- стволы стояли прямо.
- Следов лосиных ямы
- там в зарослях стоят.
- Там тише тишина,
- черней под снегом хвоя,
- и ветка над тобою
- качается одна.
«Быстро блекнут зим покровы…»
- Быстро блекнут зим покровы:
- то декабрь, то январь.
- Почернел закат багровый.
- Дом зажегся, как фонарь.
- Но в глуши небес румяных
- наши ночи хороши:
- бесконечны, постоянны,
- как бессмертие души.
«Если все открылось разом…»
- Если все открылось разом,
- то чему благодаря? —
- над морозом, как над газом,
- розоватая заря:
- все детали отличатся,
- пропадавшие зазря —
- станет ясно: это счастье,
- утро, проще говоря.
- Навсегда увидим мы:
- в толщах крыш стоят дымы,
- и над нами, и под нами —
- осчастливлен снег тенями —
- ласковым касаньем тьмы.
«В ней спокойствие есть молодое…»
- В ней спокойствие есть молодое —
- оболочка смятений и снов,
- но внезапно взлетят ладони,
- губы выгнутся силой слов —
- вся вперед подается, силясь
- проясниться сквозь эту гладь, —
- и потом стихает опять:
- только глаз остается вырез.
«Ты умеешь чувство придержать…»
- Ты умеешь чувство придержать
- и прикрыть чуть подведенным веком.
- Удается многоводным рекам
- неподвижно блещущая гладь —
- и порою легкий ветер вспять
- тянет их течение со смехом.
«Мне хочется не красоты пустячной…»
- Мне хочется не красоты пустячной,
- но чуда, перешедшего за край:
- искусство, не старайся, не играй,
- но лишь услышать ей возможность дай,
- когда я крикну ей, еще такой вчерашней:
- родная, сжалься! Видишь, как я стражду —
- не говори так буднично и страшно,
- не привыкай ко мне, не привыкай.
«А в женской мысли, нежной и незрячей…»
- А в женской мысли, нежной и незрячей,
- я смысла никогда не замечал:
- она, как огонек жилья горячий
- в ночи без окончаний и начал,
- она любого смысла легче —
- не различить ее и не отвлечь:
- ночами так округлы плечи
- и нечленораздельна речь…
- и вечный мрак вкруг женской мысли вечен.
«Случись со мною сказка…»
- Случись со мною сказка,
- чтоб шелковый клубок
- катиться до развязки
- передо мною мог.
- Но вот уже калитка —
- искомый терем, сад…
- И остается нитка,
- ведущая назад.
Охота на эхо
«Маки-калмыки, орда панмонгольских алых тюльпанов…»
- Маки-калмыки, орда панмонгольских алых
- тюльпанов,
- астры бесстрастные и хризантемы азийские, сам
- сумрак среди бела дня — серый ирис
- (едва ли лиловый) —
- так сквозь молчания прах вдруг прорастают
- уста.
«Камень, ты молод, как день, но ведаешь ли, каменея…»
- Камень, ты молод, как день, но ведаешь ли,
- каменея,
- сколько сильнее тебя дряблая рыбья вода?
«Если бы заговорить посмели деревья — корявой…»
- Если бы заговорить посмели деревья —
- корявой,
- верно, была бы их речь, словно молчание их.
«Косноязычен огонь. Утробно воды бормотанье…»
- Косноязычен огонь. Утробно воды бормотанье.
- Сколько бесхитростных тайн мы бы
- услышали, коль
- стало б словами тепло и смыслом исполнилась
- влага,
- но откровения их — лишь наводненье, пожар.
«Вой, мычанье ли — звук безглагольный, слепой от рожденья…»
- Вой, мычанье ли — звук безглагольный,
- слепой от рожденья —
- удивительно: вдруг преображается в смысл.
«Яблоко так далеко от яблони милой упало…»
- Яблоко так далеко от яблони милой упало,
- словно свалилось с небес прямо в дорожную
- пыль.
«Капли слиток блестит столь отдельно и столь драгоценно…»
- Капли слиток блестит столь отдельно и столь
- драгоценно.
- Оземь ударился, пав, стал — сырая земля.
«Память о прошлом бледней с каждым днем…»
- Память о прошлом бледней с каждым
- днем — меж нами и прошлым
- нашим — глухая стена — юных незнанье
- о нем.
«Даже крапива расти вкруг домишек остывших устала…»
- Даже крапива расти вкруг домишек остывших
- устала —
- выше некуда. Крыш сгорбилась дранка,
- и лишь
- старожилы-сады еще корчатся в гуще бурьяна;
- яблонь старинных кора треснула, вишен
- и груш
- кроны зачахли. Вдали, мнится, тоже пожухло,
- зачахло
- небо, лежащее на похолодевших холмах.
«Бел младенец, как пух. И юноша смугл, словно галька…»
- Бел младенец, как пух. И юноша смугл,
- словно галька.
- Старец розов и сер, как облака на заре.
«Вечностью ли отдает сновидений дикая точность?..»
- Вечностью ли отдает сновидений дикая
- точность?
- С вечностью ль соотнесен этот воистину край,
- где забвения нет, где усопшие явственно
- живы,
- где нашей памяти миг жалкий не нужен
- и лжив?
- Не оттого ль каши сны забываем мы
- молниеносно,
- что из вечности в жизнь связанно рвемся
- из них?
Бездонный челн
Натюрморт
- Наставник наш боролся с эстетизмом.
- Мы малевали под его эгидой
- картофель, что отечественной почвой
- обмазан был, как печь, селедку с синим
- отливом иль ломоть ржаного хлеба —
- чтоб передать его съестную ноздреватость,
- мы собирались с нюхом…
- «Натюрморт
- есть вспышка жизни, — говорил учитель, —
- которая на первый взгляд мертва, как
- вот эта кружка из ничтожной жести,
- но, дети, сколько цвета в ней одной:
- в ней вся зима, все тесное ненастье
- осенних дней, все серебро застолья
- изысканного, царского… Да что там! —
- все серебро безвкусного Ватто».
- Тут принимались мы за акварели
- и с колонковой неуклонной кисти —
- роскошный дар китайских рикш и кули —
- поспешно сглатывали цвет или оттенок,
- чтоб в ту же сырость жизни и бумаги
- внести другой и дать смешаться им
- естественно…
- В застенке тусклом класса
- всевластно пахло масляною краской
- и растворителем настырным. За окном —
- обшиты пышным снегом — театрально
- краснели третьяковские хоромы,
- очерченные грязной желтизною
- Замоскворечья. Как купец, был скуп
- декабрьский сумрак по утрам, но все ж он
- сгущался в крыши, трубы, колокольни,
- в деревья, что росли на кровлях храмов
- и наконец устало разрастался
- в непоправимый кистью натюрморт
- Москвы пятьдесят первого…
- Учитель,
- не впрок пошел мне ваш урок предметный —
- чугун копченой утвари и глина
- всех кринок треснувших и патоки потеки
- на булках с марципаном, хоть и вкусных,
- но приторно бликующих… Вещей
- не ощущаю я средь вещей жизни,
- а ощущаю, разве, ощущенья
- да бьюсь, как в каземате, в тесной мысли,
- хотя бы в той — пустой, бездарной, косной,
- в которой стыл, как самовар, аморфный
- тех лет непроходимый натюрморт.
«Прозрачная маска…»
- Прозрачная маска —
- ей нету конца:
- сей маски гримаса
- не застит лица
- живого, но, Боже,
- я вижу: оно
- гримасою тою же
- искажено.
«Из леса вышел человек…»
- Из леса вышел человек.
- Он вышел по-людски.
- Лежали плеч его поверх
- иголки и листки.
- Он был непоправимо сед,
- непоправимо рус.
- И лес глядел ему вослед
- насмешливо, боюсь.
- Из леса вышел человек
- печальный, как ручей.
- В карманах, окромя прорех,
- ни денег, ни ключей,
- ни паспорта, ни адресов,
- ни пропуска — на кой? —
- он сам был замкнут на засов
- улыбочкой такой.
- Из леса вышел человек,
- веселый… абы как.
- В его котомке — смех и грех —
- краюха и табак,
- бутылка липкого вина
- и книжица о том,
- как мы из леса, старина,
- и снова в лес идем.
«Во глубине колодца…»
- Во глубине колодца
- звезда теперь не тонет
- средь бела дня. Но вы не
- ушли от нас в зенит,
- хоть снег вас не коснется
- и ветер вас не тронет,
- и жребий вас не вынет,
- и тьма вас не затмит.
«Оно слетело с уст…»
- Оно слетело с уст, и
- из первозданных вод
- явились слитки, сгустки
- первоначальных нот,
- и в космосе тенистом
- семь дней — широкоскул —
- пел, наполняясь смыслом,
- первоначальный гул.
Горацио
- Но дальше не молчание, а то,
- что нам поведает Горацио-Вергилий,
- как эхо иль как попугай твердивший
- за Гамлетом его слова — вопросы
- в ответы обращая расстановкой
- лишь интонационных ударений,
- и в подражаньи чуть не перешедший
- границу жизни — он расскажет все
- неудовлетворенным: то-то эхо
- в потемках станет ухать, словно филин,
- иль попугай, изображая трель,
- картавить на безумный лад — ведь Гамлет
- так хорошо сыграл безумье лишь
- по той неизлечимейшей причине,
- что был безумен и без представленья —
- сам по себе — что ж станет повторять
- Горацио в берете виттенбергском,
- разумный, как термометр, в котором
- температура чуждая снует
- то вверх, то вниз?.. (Вот для чего Шекспиру
- пришлось пересказать нам все заранье,
- использовав кровавый матерьял:
- впрок школяру поэт не доверял
- дальнейшего молчания…)
«…Холодеет матрац…»
- …Холодеет матрац.
- Всё пустыннее в думах и в дóмах.
- Теплые уголья глаз
- розовеют в бессонной золе.
- На том свете у нас
- все больше родных и знакомых —
- само понятие «аз»
- все бессвязнее здесь на земле.
«Но зато все то, что здесь…»
- Но зато все то, что здесь
- было близко вам,
- станет чудом из чудес
- неизменным — там.
- Не обрушится фасад,
- не наскучит скит…
- Словно некий верный клад
- вечно в вас зарыт.
«Зимою близорукой…»
- Зимою близорукой
- украдкой, впопыхах
- ты встретишься с подругой
- в искусственных мехах
- заснеженных задворок
- и углядишь тайком
- былого лета морок
- в лице ее нагом.
«Тайком закрою я глаза…»
- Тайком закрою я глаза,
- чтоб увидать на миг
- черты осунувшиеся
- и прядь волос нагих,
- и трепетание ресниц,
- и трепетанье век…
- Как много позабыл я лиц
- на миг, потом навек.
«Блудниц ли лица иль страдалиц…»
- Блудниц ли лица иль страдалиц —
- в былые дни, в былые дни
- под маской юности скрывались
- от нас неведомо они.
- Но и теперь их суть едва ли
- случайную мы различим,
- когда глядят из-под вуали
- своих смеющихся морщин.
«Она бесхитростно одна…»
- Она бесхитростно одна,
- она бесхитростно одна,
- она бесхитростно одна
- в миг сокровенный тот
- когда, когда, когда она
- зажмурится и ждет.
«Предательство — род вожделенья…»
- Предательство — род вожделенья
- мужского. Женщинам оно
- стыдливым — по определенью,
- по сути их — не суждено:
- хоть предадут, но тем не менье
- давно никто не предан тут:
- коль предадут, то лишь забвенью
- вас женщины, коль предадут.
«Удел летучей мыши…»
- Удел летучей мыши:
- в тисках ночных округ
- все мечется, и свыше
- ей дан лишь зрячий звук.
- А днем средь вечной грязи
- в звучанья кладовой
- она, подобно фразе,
- висит вниз головой.
«Без значенья помолчим…»
- Без значенья помолчим,
- словно камень скинем с плеч —
- ты, кручина, не кручинь,
- ты, переча, не перечь.
- Это мы на склоне дней,
- словно миг один, одни —
- ты, желанье, не жалей,
- ты, сомненье, не сомни.
«Был воздух млад. Был молод…»
- Был воздух млад. Был молод
- удел наш. Словно дым
- висел над нами город
- огромный. И над ним
- летали птицы áло,
- лилово и пестро,
- и каждая роняла
- бескрылое перо.
«Кто к людям безоглядно…»
- Кто к людям безоглядно
- измлада был влеком,
- кто собственные пятна
- в них не искал тайком,
- того предаст товарищ,
- тот станет нелюдим
- под старость, как пожарищ
- охолонувший дым.
«Остается надеяться лишь…»
- Остается надеяться лишь
- на созвучий безлюдную тишь,
- на деревья — дай Бог им ветвей —
- на приземистость псковских церквей,
- на печной изначальный огонь,
- на друг друга родную ладонь
- и на небо, где — с веком не в лад —
- только птицы да звезды летят.
«Кровавая зелень…»
- Кровавая зелень
- осеннего дыма
- и неба высокого
- стог.
- И то, что прекрасно,
- то необратимо,
- как зелени красный
- листок.
Ноябрь
- Пусты конурки дач.
- Участки кривобоки.
- Прозрачны сучья, сроки.
- И воздух гол, бродяч —
- в штакетниках густых,
- заборных сетках. Это —
- весь скрип калиток лета
- на ржавых петлях стих.
- Твоих пустот, зима,
- уже пустуют знаки:
- бездомные собаки,
- безлюдные дома.
- До срока, хоть сама
- уже почти приспела,
- сорокой черно-белой
- прикинулась зима.
- И стала настом слизь
- ухабов, ям дорожных —
- в нем свежезаморожен
- антологичный лист.
- Лес хвойным стал. И пуст
- в его сырых отрогах
- столбов четвероногих
- высоковольтный путь.
- Всё — в одиночку, врозь
- и коль оттаял иней,
- алеет на рябине
- несклеванная гроздь.
- Так в солнышке косом
- ноябрьских дней бесславных
- мы шли нарезать лапник
- с моим живым отцом.
«В век аббревиатур…»
- В век аббревиатур
- объятия короче,
- короче дни и ночи,
- веревочка и шнур.
- И над тобой, земля,
- над прорвою финалов,
- мы, как инициалов
- сплетались вензеля.
«Трудолюбивых ангелов крыла…»
- Трудолюбивых ангелов крыла
- помяты и изгвазданы. Их лики
- черны от копоти, как черные дела.
- Отчетливей на черном пота блики.
- Прозрачные эфирные тела
- реальней плоти. Молодые длани
- опутаны узлами синих вен.
- Кистей суставы сбиты. И колен
- бугры уродливы. А кудри слиплись. Тлен
- уже коснулся душ бесплотной ткани.
- В очах потухших — отблески геенн.
«Остались от восстаний…»
- Остались от восстаний —
- лишь лозунгов слога,
- раскурки от воззваний
- да митингов лузга.
- Все в стоге, как иголки,
- все неясны извне —
- везде лежат осколки
- лорнетов и пенсне.
- И сам народ обратно
- на Невском, на Тверской
- присыпал крови пятна
- подсолнечной лузгой.
- Плевки да харки. Конский
- навоз. Да сена клок.
- И гильз тупые конусы
- скатились в водосток.
- Я на опилки хлеба,
- безмозглый самогон
- меняю перстень, либо
- фамильный медальон.
«Нет, не стать мне конформистом…»
- Нет, не стать мне конформистом,
- дорогой товарищ.
- Чистый, чтобы подкормиться,
- звук не отоваришь.
- Мне не петь в народном хоре
- лихо, разудало:
- «Во Содоме, во Гоморре
- девица гуляла…»
Вплоть
Памяти Владимира Кормера
«Стволы берез, как свитки…»
- Стволы берез, как свитки:
- невнятен нам с тобой
- сей грамоты-улитки
- подтекст берестяной,
- и только ветер броский
- читает — грамотей —
- сырых ветвей наброски,
- каракули ветвей.
«Уж туч октябрьских толща…»
- Уж туч октябрьских толща
- полна ноябрьской мглой.
- Неслышнее и тоньше
- листвы истлевший слой.
- Просвет так мал у суток,
- и меркнет суета,
- и зажигает сумрак
- дерев своих цвета.
«Не свищет постовой…»
- Не свищет постовой.
- Шипенье шин все глуше.
- Что слышат в час ночной
- имеющие уши?
- Вот садик, вот цветник,
- вот улочка, вот дом их,
- вот яма для слепых,
- друг дружкою ведомых.
«Махровые маки, черемухи ль дымный Эдем…»
- Махровые маки, черемухи ль дымный Эдем,
- иль черные розы, забытые нами
- в пельменной,
- высокие гроздья голландских ручных
- хризантем,
- гербарий гербéр иль нарцисс, или крокус
- подземный,
- тюльпаны, раскрывшие клювы, весь этот
- гарем —
- прими от меня и от времени мглы
- незабвенной.
«В войны последней…»
- В войны последней
- лихое время
- своею смертью
- никто не умер,
- но все погибли —
- герои, трусы —
- и даже те,
- кто в живых остался.
Из Синга
- Поэт ирландский, словно брата,
- обнявши дуб знакомый, вдруг
- заметил сколь зеленовата
- под летней кроной кожа рук
- и другу рек: «Из твоих досок
- мне выстроят крепчайший дом,
- но я возьму дубовый посох
- и выйду из твоих хором».
«Сила ли, слабость, облик, лик…»
- Сила ли, слабость, облик, лик —
- мы коренимся в нас самих —
- суглинок или чернозем
- нам нипочем — в себе несем
- мы тот поток, что перейти
- попробуй обреченно ты:
- вот уж по пояс, вот по грудь
- системы кровеносной глубь.
«Пусть погорячившись…»
- Пусть погорячившись,
- мы охладеваем вдруг
- навсегда друг к другу,
- подружки, товарищи,
- все же есть тепло в нас
- и в бешеной стуже вьюг,
- потому что «Бог наш
- есть огнь поядающий».
«Течет вода, но отраженье…»
- Течет вода, но отраженье
- на ней недвижно. Жизнь и есть
- воды подспудное движенье
- куда-невесть, куда-невесть.
- А что же дальше, Бога ради,
- скажи? — За треском тростников —
- недвижный взор озерной глади,
- и в нем — движенье облаков.
«Как в детстве я любил бродить по кладбищу, что рядом…»
- Как в детстве я любил бродить по кладбищу,
- что рядом
- с Всехсвятской церковью (давно снесли кресты
- под дом),
- и безымянные читать не имена, а буквы
- и числа — сей кратчайший сказ о жизненном
- пути.
- К могилам гнулись дерева и бабушки
- в платочках,
- и с фотографий на крестах, как прежде с лиц
- живых,
- сошел румянец (анилин) — казалось,
- загрубели
- безликие черты: мороз, ненастье… И тогда
- не понимал я, чем влеком я был к тому
- погосту,
- что век не разомкнет уста, объятия крестов
- век не сомкнет… и почему я вроде бы
- стыдился
- прогулок этих средь могил горбатых, но теперь
- я понимаю: дело в том, что я стыдился
- смерти —
- казалось мне, я подсмотрел зазорное, и стыд
- мой был младенчески глубок. Да: я стыдился
- смерти,
- я и теперь ее стыжусь, коль с нею тет-а-тет.
«Поначалу лишь обрядом скорби…»
- Поначалу лишь обрядом скорби
- кажутся нам смерти годовщины,
- а чуть позже — юбилейным лаком
- лессируется о близких память, словно
- удаляются от нас они, но после
- если хватит незаметной жизни,
- в праздник превратятся эти даты,
- оттого ль, что с каждым годом ближе
- мы к ушедшим, оттого ль что в смерти
- глиняной и вправду мы не видим,
- но предчувствуем рождение второе.
«Благо очúма…»
- «Благо очúма
- зрети солнце»,
- благо в отчизне
- жить как дома,
- благо: ночесь
- сомлев, наутро
- проснуться вновь
- для вечной жизни.
«Донага обобраны…»
- Донага обобраны
- у своего ж порога
- оскверненные извне
- равно как изнутри
- церкви заблудившиеся
- стоят одиноко
- на обочинах дорог,
- по которым шли.
«Они идут ко Мне…»
- Они идут ко Мне
- не сердцем, а устами,
- за псевдо словесами
- сердец их суть извне —
- далёко где-то. Для
- Меня их вопль несносен.
- Но тщетно чтут Меня.
(Матф. 75, 8.)
«Ясность это — тайны…»
- Ясность это — тайны
- затемненье,
- а не антипод
- бездонной тьмы.
- Слишком полагались
- мы на разуменье,
- слишком полагались
- на безумье мы.
«Так пышут златом купола…»
- Так пышут златом купола,
- холодным пышным златом,
- так снежна даль сгорит дотла,
- сожженная закатом —
- так на устах не крови вкус —
- потерянного рая —
- что испытал терновый куст,
- горевший не сгорая?
«Забвения лед…»
- Забвения лед,
- словно зеркала гладь,
- глядит лишь вперед —
- не оглянется вспять:
- из лжи отраженья
- не надо, поверь,
- ломиться в забвенья
- ОТКРЫТУЮ дверь.
«Довольно дури!..»
- Довольно дури! —
- поеду к морю —
- поймаю в нем
- золотую рыбу,
- все тайные
- ей повем желанья
- и с миром в дом
- возвращусь утешен:
- в пучину канула
- моя тайна,
- как будто камень
- немой, как рыба —
- как ни реви,
- ни рычи пучина,
- молчит в тебе
- моей рыбы тайна!
«Осень. Вечер не медлит…»
- Осень. Вечер не медлит.
- С наступленьем тьмы
- даже звуки померкли,
- потускнев, как огни,
- когда вкруг излученья
- стало вправду темно.
- …Что ничтожней отчаянья,
- коль ничтожно оно?
«Скажи, Бога ради…»
- Скажи, Бога ради,
- вдруг былого лед
- не растаял сзади,
- а уплыл вперед,
- и в грядущем только
- дней прошедших наст
- предательски тонко
- поджидает нас.
«Стена стволов…»
- Стена стволов,
- кустов ли прутья.
- Обрывки слов.
- Обрывы круч.
- И коль не путь —
- хоть перепутья
- дай, Боже, пустошью
- не мучь.
«Ведет назад…»
- Ведет назад
- и вперед этот путь —
- тепла и хлада
- единая ртуть —
- то-то поднесь
- вы друг другу верны,
- песни невинности,
- песни вины.
«То-то зима натекла…»
- То-то зима натекла:
- ни холода, ни тепла,
- ни тепла, ни холода,
- ни коня, ни повода,
- ни повода, ни узды,
- ни постоя, ни езды,
- ни езды, ни ездока —
- лишь дорога глубока.
