Бом! Бом! Бом!

Кризис среднего возраста Петр переживал очень тяжело. Он чувствовал, что жизнь его попала в капкан: перспектив — ноль, здоровье — так себе, желаний никаких, кроме раздирающего в клочья сексуального влечения. И эта напасть, как у многих катящихся к закату людей, была по-подростковому кипящей и безысходной. Как-то раз, увидев на улице молодую красивую женщину, годящуюся ему в дочери, Петр так сильно расстроился, что с трудом сдержал слезы. Вечером, дома, наедине с собой, он все-таки расплакался горючими слезами. А красавице, разумеется, было наплевать на этого додика. Она его, вообще, не заметила.

С какого-то момента жизнь стала представляться Петру цельной и коротенькой, словно замусоленный бычок, найденный на тротуаре. Умозрительно она легко умещалась на ладони — от раннего детства до дешевого гробика, обитого малиновой тряпкой. А когда-то жизнь казалась бесконечной и таинственной… Нынче все скукожилось — и время, и пространство, и мысли.

Начитанность и хороший вкус обостряли проблему Петра. «Культурный уровень» не позволял ему расслабится около изрыгающего помои телевизора или на пикнике с куском запеченной свинины и стаканом водки в руках. Все эти народные удовольствия у него вызывали тоску. А для более изысканного времяпровождения Петру не хватало таланта, смелости и, главное, фантазии. Короче говоря, Пётр грустил под аккомпанемент невидимого колокола, отбивающего безвозвратно и совершенно впустую уходящие секунды, минуты, года — Бом! Бом! Бом!

Но как это часто бывает, в самый кульминационный момент депрессии, произошло чудо — он вдруг случайно обнаружил стопроцентную копию самого себя: она, копия, сидела в вагоне метро, напротив, и тупо хлопала глазами. Видимо, незнакомец-близнец, обнаруживший Петра, тоже находился в растерянности. Некоторое время они играли в гляделки, то пряча, то вновь поднимая глаза.

«Стопроцентный двойник, — констатировал Петр. — Лет под пятьдесят. Те же залысины, тот же рост выше среднего, тот же длинный нос, даже очки в такой же оправе. Кроткий взгляд облезлого похотливого пса. Да что нос! Похожих людей много! Но этот — абсолютная копия. Будто меня отсканировали и на принтере распечатали».

— Простите, — пролепетал Петр своему живому отражению, — я читал в одном английском романе, про человека, который встретил своего двойника. Похоже, эта аномалия произошла в реальности.

— Парадоксально, — ответил незнакомец, отчаянно смущаясь. — Я, признаться, шокирован.

Двойник с опаской протянул руку:

— Владимир.

— Петр, — ответил Петр. — Ну и что мы теперь будем делать?

— Полагаю, нам стоит по крайне мере поговорить. Не можем же мы взять и просто так разойтись в разные стороны.

Слушая свой собственный голос, доносящийся извне, Петр удивлялся его некоторым, раннее не замечаемым нюансам. Родной тембр в реальности оказался более басовитым и гулким.

Петр и Владимир вышли из метро и сели за столик уличного кафе. Во время беседы выяснилось, что они родились в один и тот же год, в один и тот же день, на одной и той же улице. Только Петр провел детство в доме три, а Владимир в доме пятьдесят три. Их родная улица была довольно длинной. Теперь же оба сдавали родительские пенаты приезжим торгашам.

— Я работаю аналитиком в консалтинговом агентстве, — сообщил Владимир.

— И я работаю аналитиком в консалтинговом агентстве, — ответил Пётр, почти не удивившись очередному совпадению.

— А старшим аналитиком мне уже не стать, — признался Пётр.

— Да. И мне тоже. Сейчас в начальство берут новое поколение со свободным английским и зарубежным образованием. Я в свое время не подсуетился, упустил момент: начальником не стал. Боюсь, что сократят и на этой пустяковой должности. Ишачу с утра до вечера — и никаких гарантий, что не окажусь на улице.

— И у меня та же история. Мы — потерянное поколение, родившееся в разгар застоя.

— Вообще, жизнь как-то не складывается, — заметил Владимир.

— И уже не сложится. А вот разложиться может вполне, — печально пошутил Петр. — Уже разлагается. Причем стремительно.

Слово за словом, обнаружилось, что у неродных близнецов разные жены. У Петра — блондинка маленькая и круглая, а у Владимира — блондинка высокая и худая. Позже выяснилось, что обе женщины когда-то сделали себе совершенно одинаковые татуировки на левых лопатках — колибри в натуральную величину. Причем, татуировки были набиты в один и тот же день, в один и тот же час, только в разных странах.

— Наверно мы, как однояйцевые близнецы генетически идентичны, — высказал предположение Владимир. — То есть, мы можем служить друг другу идеальными донорами. Скажем, если мне понадобится пересадка сердца или печени, вы можете отдать мне свои органы.

— Или наоборот, — испуганно отозвался Петр.

После странной встречи, жизнь Петра и Владимира закрутилась. Она стала гораздо интереснее и разнообразнее. Двойники решили временно меняться семьями и работами, совсем ненадолго — на денек-другой. Эти кратковременные перемены как-то отвлекали мужчин от рутины и вносили в жизнь капельку драйва. Да и в интимной сфере, к удивлению их жен, произошли позитивные перемены. Правда, офисные реальности Петра и Владимира почти не различались — те же пустые лица коллег, всякие бессмысленные презентации и графики, вытупляющие совещания. Но, все-таки, возможность посидеть на чужом месте, побыть замаскированным чужаком эффектно возбуждала двойников. Тайненькое, скрытненькое всегда очень заводит. Недаром, отношения с любовниками и с любовницами всегда жарче, чем постные семейные затеи.

Через пару месяцев конспиративной игры, Петр и Владимир очутились в кабинете Сергея Михайловича, офицера государственной спецслужбы. В этом тихом помещении находились лишь пустой огромный стол, портрет президента на стене, да два стула для визитеров. Окна в кабинете отсутствовали.

Сергей Михайлович был стопроцентной копией Владимира и Петра. Иначе говоря, их «тройником». Все в его облике с микронной точностью, вплоть до родинок и морщин, повторяло внешности Владимира и Петра. Только суровый, уверенный взгляд и строгий деловой костюм свидетельствовали о том, что он не их безвольного поля ягода.

— Вот что, ребята, — залепил Сергей Михайлович без особых прелюдий, — мы давно и пристально наблюдаем за вашими штучками. Скажу прямо: вы капитально попали. Просто влипли по самое не балуйся. Полагаю, вы не будете в восторге, если о ваших проказах узнают близкие и начальство?

— Не-е-е-е-е-т, — проблеяли Петр и Владимир в унисон.

— Вот и ладушки, — заключил офицер и удовлетворено кивнул. — Закурить не предлагаю, так как знаю, вы оба, как и я, не курите. Скажу прямо: вы должны послужить Родине, а Родина закроет глаза на ваши выкрутасы. Вам известно, что у нее много врагов. Кто, если не мы, защитит ее? Скажу прямо: для моей работы катастрофически требуются надежные дублеры. И вас мне словно бог послал. Вы верите в Бога? Впрочем, это не важно. Служба, не скрою, довольно рискованная. Скажу прямо: опасная. Но, кто-то должен ее выполнять. Кто, если не мы? Кругом — враги! Ладно, к черту лирику, сейчас я вам все объясню.

Выслушав подробные объяснения «тройника» и получив первое задание, Петр осознал, что теперь его жизнь действительно станет по-настоящему насыщенной и эмоциональной, а путь в прежние вялотекущие будни закрылся навсегда. Кризис завершился, настала новая яркая пора.

Мама нас точно убьёт!

Одна древняя старушка, в прошлом известный на весь СССР фотокорреспондент, решила увековечить для истории себя и свою правнучку.

— Давай снимемся вместе, пока я не померла, — объяснила баба Нюра. — А то не успеем, сдаётся мне…

Сказано — сделано. Баба Нюра достала из своей забитой немыслимым хламом кладовки старый немецкий фотоаппарат, кряхтя, установила его на специальную подставку, надела доисторическое платье, принарядила Дашеньку и сказала:

— Всё вроде в порядке. Располагайся на этом стульчике, а я рядом присяду. Мы немного подождём, потом сработает автоспуск затвора и из объектива вылетит птичка.

— А мама не заругает? — на всякий случай поинтересовалась девочка, зная, что прабабушка Нюра имеет обыкновение «чудить».

— Нет, что ты! — улыбнулась Анна Матвеевна. — Это всего лишь фотосъёмка. Когда вырастешь, будешь своим внучкам и внукам эту карточку показывать и говорить: «Вот, это — я. А это — моя прабабушка Нюра, которая снимала самого Сталина».

Ну, сели, значит, сосредоточились. Специальный механизм отщёлкал положенное количество «тиков», хлопнула вспышка и перед фотоаппаратом появились две старушки — Нюра и Даша.

— Что это? Что это со мной? — старческим голосом проскрипела бывшая девочка, увидев свои маленькие морщинистые ручки. — Что же ты наделала, баба Нюра?!

Даша вскочила и подбежала к зеркалу.

— Офигеть! — новоиспечённая бабушка дёрнула себя за белую, словно снег, косичку, желая прервать нехороший сон.

Однако всё это происходило наяву.

— Не говори плохих слов! — сделала замечание прабабушка. — Ничего страшного не случилось. Видимо, в фотоаппарате какая-то неполадка. Бог его знает, что с ним стряслось.

Старая старушка, охая и шаркая тапочками по паркету, подошла к раритетной технике, что-то в ней повертела-покрутила и заявила новой старушке:

— Давай. Садись на место. Сейчас ещё сфотографируемся и всё снова будет так, как должно быть.

Даша забралась на стул, её прабабушка устроилась рядом.

Молнией сверкнула вспышка, и перед объективом снова возникли девочка и бабушка. Правда, девочкой стала старушка Анна Матвеевна, а бывшая девочка Дашенька так и осталась старушкой.

— Да… — задумчиво протянула баба Нюра тоненьким голоском. — Феноменально, парадоксально…

Девочка-старушка захныкала:

— Верни всё, как было! Мама меня убьёт!

Анна Матвеевна нахмурилась.

— Ума не приложу, что такое творится, — пропищала она, чувствуя всем своим помолодевшим телом приток энергии и бодрости. — Действительно, какая-то фигня. По-другому и не скажешь.

Анна Матвеевна снова подошла к аппарату, потрясла его, словно копилку, слегка стукнула по корпусу: внутри что-то со звоном лопнувшей струны отвалилось.

— Ну вот теперь, — уверенно провозгласила экс-баба Нюра, — теперь-то точно всё получится!

Анна Матвеевна вернулась на место, в глубине души не очень веря в благоприятный финал всей этой неприятной истории.

Фотоаппарат тем временем щёлкнул в третий раз. А потом задымил, упал и раскололся на несколько частей.

— Ну всё! — баба Нюра отчаянно всплеснула руками. — Доигрались.

Даша, вновь ставшая девочкой, подскочила к своей прабабушке и уверенно-весело произнесла:

— Мама нас точно убьёт!

Теперь в темноватой комнате, пропахшей лекарствами, старыми книгами, ссохшейся мебелью, стояли две маленькие девочки — одна бывшая старушка, а вторая — обыкновенная. Стены комнатки от пола до потолка украшали ценные фотографии минувшей эпохи, в каком-то смысле обессмертившие знаменитых трактористов, военных, лётчиков, доярок, артистов. Глаза героев прошлого ошалело глядели на легендарную бабушку и её внуку.

До новых встреч

Я ждал электричку. Неподалёку тупил какой-то кабан, бесцеремонно меня рассматривая. Внимательно так разглядывал, словно следователь. Ростом не слишком высокий, но телосложением массивный: килограммов сто двадцать. В тёмно-синем деловом костюме, но без галстука. Лицо похоже на новую, ещё не слишком отбитую боксёрскую грушу.

— Ты долго будешь за мной шпионить-на? — спросил он, подъехав ко мне тяжёлым дорожным катком. Его голос оказался неожиданно высоким.

— В смысле? — пробасил я в ответ.

— В коромысле-на! Помню, ты сидел на берегу прудика в Северном Чертаново с покоцанной рожей, а я в тот момент с Тедди гулял-на. Тедди — это моя болонка, померла давно. Чего ты на меня тогда уставился?

Напрягшись, я вспомнил данный эпизод. Действительно, было такое дело. Мне тем вечером, что называется, хорошо надавали по щам в шаромыжке, то есть в моей вечерней школе рабочей молодёжи. Избили в дворике. Прямо перед всеми выкатившими покурить учащимися. Я тогда ещё бабушке своей лапши на уши навалил, что, дескать, сам себя долбанул железной дверью лифта. Случайно якобы. Лоб у меня был разбит, подбородок стёсан и губа кровоточила. Бабушка поверила. А может быть, сделала вид, что поверила. Происходило это всё лет тридцать назад в разгар перестройки.

— Прудик помню, — ответил я. — А вот вас, извините, нет. Мы же незнакомы. Мало ли, кто рядом со мной находился в тот момент.

— Зато я тебя помню-на. Чего ты тогда на меня вылупился? Проблемы какие-то? Так я их могу решить.

Лицо бычары налилось кровью.

— Или вот, — нервно продолжил он. — На станции «Горячий ключ» ты снова на меня уставился. Я находился в поезде «Адлер-Москва», а ты «Москва-Адлер». Наши поезда одновременно остановились. Мой сильно задерживался. Зачем ты тогда торчал в окошке и лупозырил на меня? А? Тоже не помнишь? Я не люблю, когда на меня так пялятся.

— Послушайте, — сказал я. — Как ни странно, но я помню и этот кадр. Он уже из второй половины девяностых. Я направлялся с дружбанами в университетский лагерь «Буревестник». В поезде мы очень весело проводили время, проще говоря, бухали. Какое мне было дело до чей-то, простите, физиономии в окне встречного поезда. Признаться, в те минуты меня волновал только один вопрос: как мне опрокинуть одну свою попутчицу, имя которой я уже давно забыл. Так же, как и её внешность. Помню только рыжие волосы и здоровенную грудь. Ну что вы, ей-богу, как маленький…

— А вот не *****! — тихо, но очень воинственно заявил толстяк, сквозь сжатые зубы. — Ты шпионил. Я всё знаю-на. Что ты задумал?

Жлобяра классически растопырил пальцы, приблизив их моему носу. На безымянном пальце левой руки мягко светилась золотая печатка с ликом Богоматери. «Девяностые, — вдруг подумал я, — это не исторический период, а наша национальная идея, связывающая эпохи и пространство начиная со времён Киевской Руси и по сей день. Если он своей печаткой отпечатает на моём лбу лик, то я буду ходить с иконой на фейсе долго. Может быть, всю жизнь».

— В общем, так, — резюмировал наезжала. — Я сейчас отойду отлить. Вернусь, чтобы тебя тут не было. И не дай божè ты мне ещё раз попадёшься на глаза — похороню. Я предупредил. Второго предупреждения не будет-на.

Упитанный человек в костюме смачно плюнул и грузной развалочкой потопал по платформе «Солнечная».

«Надо делать ноги, — решил я. — Этот действительно похоронит. Лучше просто убежать на хрен! Зачем лишние приключения?»

Не убежал. Потому что невесть откуда нахлынувшая благородная ярость заняла место липкого страха: «С какой стати?!! Что за беспредел, мать твою?!»

Я вынул из своей сумки початую литровку «Путинки» и для успокоения нервов принял три добрых глотка. На голодное брюхо быстро всадило.

Сложность сложившейся ситуации заключалась, прежде всего, в том, что этого бизона некуда было бить: его ранимые органы надёжно закрывали толстенные слои жира; самоварная голова лежала прямо на плечах; глаза смотрели откуда-то из недосягаемых глубин черепных амбразур, на совесть защищённых выступающими надбровьями. Свалить подсечкой или взять в захват подобный трансформатор тоже невозможно — хватать не за что. Оставалось только выбивать колено или лупить, извините, по яйцам. Но ведь это — не по-пацански…

Я крепко сжал горлышко «Путинки» — хорошо лежит, ладно, удобно. Тяжёленькая… Так и просит действия. На платформе народу — нуль, если не считать гашённую старушку и двух пьянотов. Не разжимая руки, я вернул бутыль в сумку — пусть будет сюрприз.

«Ну окей, — подумал я, чувствуя прилив хмельной боевитости. — Возвращайся, поговорим. Главное сейчас, не растерять злобы. Пожалуйста, милостивый боже, сделай меня ещё злее, хотя бы на некоторое время».

Подъехала опоздавшая электричка. Я, разумеется, тут же шмыгнул в вагон. Но вовсе не из-за испуга, а потому, что мои текущие житейские дела требовали срочного решения.

С тех пор наблюдательному уроду я на глаза не попадался. Однако в любой момент я готов принять его наезд. Вот почему в моём портфеле всегда находится пузырь водяры или вермута. А вы говорите…