В оформлении обложки использованы картины Азата Галимова и фотография из личного архива автора.
© А. С. Кушнер, 2023
© А. Х. Галимов, картины, 2023
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023
Издательство Азбука®
* * *
Любой разговор о кушнеровской родословной кажется мне не столь существенным. Для поэта его масштаба нет необходимости украшать свою комнату портретами Пушкина, Фета, Анненского и Кузмина. Но возможно, кое-что следует объяснить в прихожей: поэтика Кушнера есть, несомненно, сочетание поэтики «гармонической школы» и акмеизма. В наше время, сильно загаженное дурно понятым модернизмом, выбор этих средств свидетельствует не только о душевной твердости их выбравшего, он указывает прежде всего на органическую естественность для русской поэзии самих этих средств… Я бы даже сказал, что Кушнер средства эти выбирал, но они выбрали Кушнера, чтобы продемонстрировать в сгущающемся хаосе способность языка и внятности, сознания – к трезвости, зрения – к ясности, слуха – к точности.
Иосиф Бродский
Вместо пьянящей готовности к смерти с «точкой пули» в конце его поэзия напоена спокойной готовностью к жизни, к счастливой жизни! Неслыханным, несносным для искусства душевным равновесием, «опрятностью», как заметила Белла Ахмадулина, веет от его поздних книг – еще сильнее, чем от ранних.
Андрей Арьев
Поэзия Александра Кушнера… не только убеждает человека в возможности счастья («О, до чего ж эта жизнь хороша и сладка, шелка нежней, бархатистого склона покатей!..»), она и сама вносит счастье в мир. Она учит нас по-новому видеть окружающее. И чем шире простирается содержание поэзии, захватившей нас, тем богаче наш опыт, тем богаче наша жизнь, тем она значительнее и… радостнее…
Дмитрий Лихачев
Кушнер – поэт жизни, во всех ее сложнейших проявлениях. И в этом одно из самых притягательных свойств его поэзии.
Дмитрий Лихачев
Вразрез с господствующей традицией лирики Кушнер пишет о счастливой любви. Стихи Кушнера рассказывают о счастье жизни и не утихающей за него тревоге.
Лидия Гинзбург
Для русских читателей имя Кушнера – это шифр, код, даже больше: это личное переживание.
Людмила Петрушевская
Поэзия суть существование души, ищущее себе выхода в языке, и Александр Кушнер тот случай, когда душа обретает выход.
Иосиф Бродский
Приметы
1969
«То, что мы зовем душой…»
- То, что мы зовем душой,
- Что, как облако, воздушно
- И блестит во тьме ночной
- Своенравно, непослушно
- Или вдруг, как самолет,
- Тоньше колющей булавки,
- Корректирует с высот
- Нашу жизнь, внося поправки;
- То, что с птицей наравне
- В синем воздухе мелькает,
- Не сгорает на огне,
- Под дождем не размокает,
- Без чего нельзя вздохнуть,
- Ни глупца простить в обиде;
- То, что мы должны вернуть,
- Умирая, в лучшем виде, —
- Это, верно, то и есть,
- Для чего не жаль стараться,
- Что и делает нам честь,
- Если честно разобраться.
- В самом деле хороша,
- Бесконечно старомодна,
- Тучка, ласточка, душа!
- Я привязан, ты – свободна.
«Нет, не одно, а два лица…»
- Нет, не одно, а два лица,
- Два смысла, два крыла у мира.
- И не один, а два отца
- Взывают к мести у Шекспира.
- В Лаэрте Гамлет видит боль,
- Как в перевернутом бинокле.
- А если этот мальчик – моль,
- Зачем глаза его намокли?
- И те же складочки у рта,
- И так же вещи дома жгутся.
- Вокруг такая теснота,
- Что невозможно повернуться.
- Ты так касаешься плеча,
- Что поворот вполоборота,
- Как поворот в замке ключа,
- Приводит в действие кого-то.
- Отходит кто-то второпях,
- Поспешно кто-то руку прячет,
- И, оглянувшись, весь в слезах,
- Ты видишь: рядом кто-то плачет.
«Среди знакомых ни одна…»
- Среди знакомых ни одна
- Не бросит в пламя денег пачку,
- Не пошатнется, впав в горячку,
- В дверях, бледнее полотна.
- В концертный холод или сквер,
- Разогреваясь понемногу,
- Не пронесет, и слава богу,
- Шестизарядный револьвер.
- Я так и думал бы, что бред
- Все эти тени роковые,
- Когда б не туфельки шальные,
- Не этот, издали, привет.
- Разят дешевые духи,
- Не хочет сдержанности мудрой,
- Со щек стирает слезы с пудрой
- И любит жуткие стихи.
Разговор
- Мне звонят, говорят: – Как живете?
- – Сын в детсаде. Жена на работе.
- Вот сижу, завернувшись в халат.
- Дум не думаю. Жду: позвонят.
- А у вас что? Содом? Суматоха?
- – И у нас, – отвечает, – неплохо.
- Муж уехал. – Куда? – На восток.
- Вот сижу, завернувшись в платок.
- – Что-то нынче и вправду не топят.
- Или топливо на зиму копят?
- Ну и мрак среди белого дня!
- Что-то нынче нашло на меня.
- – И на нас, – отвечает, – находит.
- То ли жизнь в самом деле проходит,
- То ли что… Я б зашла… да потом
- Будет плохо. – Спасибо на том.
«Он встал в ленинградской квартире…»
- Он встал в ленинградской квартире,
- Расправив среди тишины
- Шесть крыл, из которых четыре,
- Я знаю, ему не нужны.
- Вдруг сделалось пусто и звонко,
- Как будто нам отперли зал.
- – Смотри, ты разбудишь ребенка! —
- Я чудному гостю сказал.
- Вот если бы легкие ночи,
- Веселость, здоровье детей…
- Но кажется, нет средь пророчеств
- Таких несерьезных статей.
Поклонение волхвов
- В одной из улочек Москвы,
- Засыпанной метелью,
- Мы наклонялись, как волхвы,
- Над детской колыбелью.
- И что-то, словно ореол,
- Поблескивало тускло,
- Покуда ставились на стол
- Бутылки и закуска.
- Мы озирали полумглу
- И наклонялись снова.
- Казалось, щурились в углу
- Теленок и корова.
- Как будто Гуго ван дер Гус
- Нарисовал всё это:
- Волхвов, хозяйку с ниткой бус,
- В дверях полоску света.
- И вообще такой покой
- На миг установился:
- Не страшен Ирод никакой,
- Когда бы он явился.
- Весь ужас мира, испокон
- Стоящий в отдаленье,
- Как бы и впрямь заворожен,
- Подался на мгновенье.
- Под стать библейской старине
- В ту ночь была Волхонка.
- Снежок приветствовал в окне
- Рождение ребенка.
- Оно собрало нас сюда
- Проулками, садами,
- Сопровождаясь, как всегда,
- Простыми чудесами.
Два голоса
- Озирая потемки,
- расправляя рукой
- с узелками тесемки
- на подушке сырой,
- рядом с лампочкой
- синей не засну в полутьме
- на дорожной перине,
- на казенном клейме.
- – Ты, дорожные знаки
- подносящий к плечу,
- я сегодня во мраке,
- как твой ангел, лечу.
- К моему изголовью
- подступают кусты.
- Помоги мне! С любовью
- не справляюсь, как ты.
- – Не проси облегченья
- от любви, не проси.
- Согласись на мученье
- и губу прикуси.
- Бодрствуй с полночью
- вместе, не мечтай разлюбить.
- Я тебе на разъезде
- посвечу, так и быть.
- – Ты, фонарь подносящий,
- как огонь к сургучу,
- я над речкой и чащей,
- как твой ангел, лечу.
- Синий свет худосочный,
- отраженный в окне,
- вроде жилки височной,
- не погасшей во мне.
- – Не проси облегченья
- от любви, его нет.
- Поздней ночью – свеченье,
- днем – сиянье и свет.
- Что весной развлеченье,
- тяжкий труд к декабрю.
- Не проси облегченья
- от любви, говорю.
«Жить в городе другом – как бы не жить…»
- Жить в городе другом – как бы не жить.
- При жизни смерть дана, зовется – расстоянье.
- Не торопи меня. Мне некуда спешить.
- Летит вагон во тьму. О, смерти нарастанье!
- Какое мне письмо докажет: ты жива?
- Мне кажется, что ты во мраке таешь, таешь.
- Беспомощен привет, бессмысленны слова.
- Тебя в разлуке нет, при встрече – оживаешь.
- Гремят в промозглой мгле бетонные мосты.
- О ком я так томлюсь, в тоске ломая спички?
- Теперь любой пустяк действительней, чем ты:
- На столике стакан, на летчике петлички.
- На свете, где и так всё держится едва,
- На ниточке висит, цепляется, вот рухнет,
- Кто сделал, чтобы ты жива и нежива
- Была, как тот огонь: то вспыхнет, то потухнет?
«Вижу, вижу спозаранку…»
- Вижу, вижу спозаранку
- Устремленные в Неву
- И Обводный, и Фонтанку,
- И похожую на склянку
- Речку Кронверку во рву.
- И каналов без уздечки
- Вижу утреннюю прыть,
- Их названья на дощечке,
- И смертельной Черной речки
- Ускользающую нить.
- Слышу, слышу вздох неловкий,
- Плач по жизни прожитой,
- Вижу Екатерингофки
- Блики, отблески, подковки
- Жирный отсвет нефтяной.
- Вижу серого оттенка
- Мойку, женщину и зонт,
- Крюков, лезущий на стенку,
- Пряжку, Карповку, Смоленку,
- Стикс, Коцит и Ахеронт.
Венеция
- Венеция, когда ты так блестишь,
- Как будто я тебя и вправду вижу,
- И дохлую в твоем канале мышь,
- И статую, упрятанную в нишу, —
- Мне кажется, во дворик захожу.
- Свисает с галереи коврик. Лето.
- Стоит монах. К второму этажу
- С тряпьем веревку поднял Каналетто.
- Нет, Тютчев это мне тебя напел.
- Наплел. Нет, это Блок тебя навеял.
- Нет, это сам я фильм такой смотрел:
- Француз вояж в Италию затеял.
- Дурак француз, в двубортном пиджачке.
- Плеск голубей. Собор Святого Марка.
- О, как светло! Крутись на каблучке.
- О, как светло, о, смилуйся, как ярко!
«Четко вижу двенадцатый век…»
- Четко вижу двенадцатый век.
- Два-три моря да несколько рек.
- Крикнешь здесь – там услышат твой голос.
- Так что ласточки в клюве могли
- Занести, обогнав корабли,
- В Корнуэльс из Ирландии волос.
- А сейчас что за век, что за тьма!
- Где письмо? Не дождаться письма.
- Даром волны шумят, набегая.
- Иль и впрямь европейский роман
- Отменен, похоронен Тристан?
- Или ласточек нет, дорогая?
Сирень
- Фиолетовой, белой, лиловой,
- Ледяной, голубой, бестолковой
- Перед взором предстанет сирень.
- Летний полдень разбит на осколки,
- Острых листьев блестят треуголки,
- И, как облако, стелется тень.
- Сколько свежести в ветви тяжелой,
- Как стараются важные пчелы,
- Допотопная блещет краса!
- Но вглядись в эти вспышки и блестки:
- Здесь уже побывал Кончаловский,
- Трогал кисти и щурил глаза.
- Тем сильней у забора с канавкой
- Восхищение наше, с поправкой
- На тяжелый музейный букет,
- Нависающий в желтой плетенке
- Над столом, и две грозди в сторонке,
- И от локтя на скатерти след.
«Казалось бы, две тьмы…»
- Казалось бы, две тьмы,
- В начале и в конце,
- Стоят, чтоб жили мы
- С тенями на лице.
- Но несравним густой
- Мрак, свойственный гробам,
- С той дружелюбной тьмой,
- Предшествовавшей нам.
- Я с легкостью смотрю
- На снимок давних лет.
- «Вот кресло, – говорю, —
- Меня в нем только нет».
- Но с ужасом гляжу
- За черный тот предел,
- Где кресло нахожу,
- В котором я сидел.
«Жизнь чужую прожив до конца…»
- Жизнь чужую прожив до конца,
- Умерев в девятнадцатом веке,
- Смертный пот вытирая с лица,
- Вижу мельницы, избы, телеги.
- Биографии тем и сильны,
- Что обнять позволяют за сутки
- Двух любовниц, двух жен, две войны
- И великую мысль в промежутке.
- Пригождайся нам, опыт чужой,
- Свет вечерний за полостью пыльной,
- Тишина, пять-шесть строф за душой
- И кусты по дороге из Вильны.
- Даже беды великих людей
- Дарят нас прибавлением жизни,
- Звездным небом, рысцой лошадей
- И вином, при его дешевизне.
«На Мойке жил один старик…»
- На Мойке жил один старик.
- Я представляю горы книг.
- Он знал того, он знал другого.
- Но все равно, не потому
- Приятель звал меня к нему
- Меж делом, бегло, бестолково.
- А потому, что, по словам
- Приятеля, обоим нам
- Была бы в радость встреча эта.
- – Вы б столковались в тот же миг:
- Одна печаль, один язык
- И тень забытого поэта!
- Я собирался много раз,
- Но дождь, дела и поздний час,
- Я мрачен, он нерасположен.
- И вот я слышу: умер он.
- Визит мой точно отменен.
- И кто мне скажет, что отложен?
«Зачем Ван Гог вихреобразный…»
- Зачем Ван Гог вихреобразный
- Томит меня тоской неясной?
- Как желт его автопортрет!
- Перевязав больное ухо,
- В зеленой куртке, как старуха,
- Зачем глядит он мне вослед?
- Зачем в кафе его полночном
- Стоит лакей с лицом порочным?
- Блестит бильярд без игроков?
- Зачем тяжелый стул поставлен
- Так, что навек покой отравлен,
- Ждешь слез и стука башмаков?
- Зачем он с ветром в крону дует?
- Зачем он доктора рисует
- С нелепой веточкой в руке?
- Куда в косом его пейзаже
- Без седока и без поклажи
- Спешит коляска налегке?
«Читая шинельную оду…»
- Читая шинельную оду
- О свойствах огромной страны,
- Меняющей быт и погоду
- Раз сто до китайской стены,
- Представил я реки, речушки,
- Пустыни и Берингов лед —
- Все то, что зовется: от Кушки
- До Карских студеных Ворот.
- Как много от слова до слова
- Пространства, тоски и судьбы!
- Как ветра и снега от Львова
- До Обской холодной губы.
- Так вот что стоит за плечами
- И дышит в затылок, как зверь,
- Когда ледяными ночами
- Не спишь и косишься на дверь.
- Большая удача – родиться
- В такой беспримерной стране.
- Воистину есть чем гордиться,
- Вперяясь в просторы в окне.
- Но силы нужны и отвага
- Сидеть под таким сквозняком!
- И вся-то защита – бумага
- Да лампа над тесным столом.
Буквы
- В латинском шрифте, видим мы,
- Сказались римские холмы
- И средиземных волн барашки,
- Игра чешуек и колец.
- Как бы ползут стада овец,
- Пастух вино сосет из фляжки.
- Зато грузинский алфавит
- На черепки мечом разбит
- Иль сам упал с высокой полки.
- Чуть дрогнет утренний туман —
- Илья, Паоло, Тициан
- Сбирают круглые осколки.
- А в русских буквах «же» и «ша»
- Живет размашисто душа,
- Метет метель, шумя и пенясь.
- В кафтане бойкий ямщичок,
- Удал, хмелен и краснощек,
- Лошадкой правит, подбоченясь.
- А вот немецкая печать,
- Так трудно буквы различать,
- Как будто марбургские крыши.
- Густая готика строки.
- Ночные окрики, шаги.
- Не разбудить бы! Тише! тише!
- Летит еврейское письмо.
- Куда? – Не ведает само,
- Слова написаны, как ноты.
- Скорее скрипочку хватай,
- К щеке платочек прижимай,
- Не плачь, играй… Ну что ты? Что ты?
«И если в ад я попаду…»
- И если в ад я попаду,
- Есть наказание в аду
- И для меня: не лед, не пламя!
- Мгновенья те, когда я мог
- Рискнуть, но стыл и тер висок,
- Опять пройдут перед глазами.
- Все счастье, сколько упустил,
- В саду, в лесу и у перил,
- В пути, в гостях и темном море…
- Есть казнь в аду таким, как я:
- То рай прошедшего житья,
- Тоска о смертном недоборе.
«Скатерть, радость, благодать!..»
- Скатерть, радость, благодать!
- За обедом с проволочкой
- Под столом люблю сгибать
- Край ее с машинной строчкой.
- Боже мой! Еще живу!
- Все могу еще потрогать
- И каемку, и канву,
- И на стол поставить локоть!
- Угол скатерти в горсти.
- Даже если это слабость,
- О бессмыслица, блести!
- не кончайся, скатерть, радость!
Письмо
1974
«Эти вечные счеты, расчеты, долги…»
- Эти вечные счеты, расчеты, долги
- И подсчеты, подсчеты.
- Испещренные цифрами черновики.
- Наши гении, мученики, должники.
- Рифмы, рядом – расходы.
- То ли в карты играл? То ли в долг занимал?
- Было пасмурно, осень.
- Век железный – зато и презренный металл.
- Или рощу сажал и считал, и считал,
- Сколько высадил елей и сосен?
- Эта жизнь так нелепо и быстро течет!
- Покажи, от чего начинать нам отсчет,
- Чтоб не сделать ошибки?
- Стих от прозы не бегает, наоборот!
- Свет осенний и зыбкий.
- Под высокими окнами, бурей гоним,
- Мчится клен, и высоко взлетают над ним
- Медных листьев тройчатки.
- К этим сотням и тысячам круглым твоим
- Приплюсуем десятки.
- Снова дикая кошка бежит по пятам,
- Приближается время платить по счетам,
- Всё страшней ее взгляды:
- Забегает вперед, прижимает к кустам —
- И не будет пощады.
- Все равно эта жизнь и в конце хороша,
- И в долгах, и в слезах, потому что свежа!
- И послушная рифма,
- Выбегая на зов, и легка, как душа,
- И точна, точно цифра!
«Снег подлетает к ночному окну…»
- Снег подлетает к ночному окну,
- Вьюга дымится.
- Как мы с тобой угадали страну,
- Где нам родиться!
- Вьюжная. Ватная. Снежная вся.
- Давит на плечи.
- Но и представить другую нельзя
- Шубу, полегче.
- Гоголь из Рима нам пишет письмо,
- Как виноватый.
- Бритвой почтовое смотрит клеймо
- Продолговатой.
- Но и представить другое нельзя
- Поле, поуже.
- Доблести, подлости, горе, семья,
- Зимы и дружбы.
- И англичанин, что к нам заходил,
- Строгий, как вымпел,
- Не понимал ничего, говорил
- Глупости, выпив.
- Как на дитя, мы тогда на него
- С грустью смотрели.
- И доставали плеча твоего
- Крылья метели.
Сон
- Я ли свой не знаю город?
- Дождь пошел. Я поднял ворот.
- Сел в трамвай полупустой.
- От дороги Турухтанной
- По Кронштадтской… вид туманный…
- Стачек, Трефолева… стой!
- Как по плоскости наклонной,
- Мимо темной Оборонной.
- Все смешалось… не понять…
- Вдруг трамвай свернул куда-то,
- Мост, канал, большого сада
- Темень, мост, канал опять.
- Ничего не понимаю!
- Слева тучу обгоняю,
- Справа в тень ее вхожу,
- Вижу пасмурную воду,
- Зелень, темную с исподу,
- Возвращаюсь и кружу.
- Чья ловушка и причуда?
- Мне не выбраться отсюда!
- Где Фонтанка? Где Нева?
- Если это чья-то шутка,
- Почему мне стало жутко
- И слабеет голова?
- Этот сад меня пугает,
- Этот мост не так мелькает,
- И вода не так бежит,
- И трамвайный бег бесстрастный
- Приобрел уклон опасный,
- И рука моя дрожит.
- Вид у нас какой-то сирый.
- Где другие пассажиры?
- Было ж несколько старух!
- Никого в трамвае нету.
- Мы похожи на комету,
- И вожатый слеп и глух.
- Вровень с нами мчатся рядом
- Все, кому мы были рады
- В прежней жизни дорогой.
- Блещут слезы их живые,
- Словно капли дождевые.
- Плачут, машут нам рукой.
- Им не видно за дождями,
- Сколько встало между нами
- Улиц, улочек и рек.
- Так привозят в парк трамвайный
- Не заснувшего случайно,
- А уснувшего навек.
«Человек привыкает…»
- Человек привыкает
- Ко всему, ко всему.
- Что ни год получает
- По письму, по письму.
- Это в белом конверте
- Ему пишет зима.
- Обещанье бессмертья —
- Содержанье письма.
- Как красив ее почерк!
- Не сказать никому.
- Он читает листочек
- И не верит ему.
- Зимним холодом дышит
- У реки, у пруда.
- И в ответ ей не пишет
- Никогда, никогда.
«Конверт какой-то странный, странный…»
- Конверт какой-то странный, странный,
- Как будто даже самодельный,
- И штемпель смазанный, туманный,
- С пометкой давности недельной,
- И марка странная, пустая,
- Размытый образ захолустья:
- Ни президента Уругвая,
- Ни Темзы, – так, какой-то кустик.
- И буква к букве так теснятся,
- Что почерк явно засекречен.
- Внизу, как можно догадаться,
- Обратный адрес не помечен.
- Тихонько рву конверт по краю
- И на листе бумаги плотном
- С трудом по-русски разбираю
- Слова в смятенье безотчетном.
- «Мы здесь собрались кругом тесным
- Тебя заверить в знак вниманья
- В размытом нашем, повсеместном,
- Ослабленном существованье.
- Когда ночами (бред какой-то!)
- Воюет ветер с темным садом,
- О всех не скажем, но с тобой-то,
- Молчи, не вздрагивай, мы рядом.
- Не спи же, вглядывайся зорче,
- Нас различай поодиночке».
- И дальше почерк неразборчив,
- Я пропускаю две-три строчки.
- «Прощай! Чернила наши блеклы,
- А почта наша ненадежна,
- И так в саду листва намокла,
- Что шага сделать невозможно».
ЛАВР
А. Битову
- Не помнит лавр вечнозеленый,
- Что Дафной был и бог влюбленный
- Его преследовал тогда;
- К его листве остроконечной
- Подносит руку первый встречный
- И мнет, не ведая стыда.
- Не помнит лавр вечнозеленый,
- И ты не помнишь, утомленный
- Путем в Батум из Кобулет,
- Что кустик этот глянцевитый,
- Цветами желтыми увитый,
- Еще Овидием воспет.
- Выходит дождик из тумана,
- Несет дымком из ресторана,
- И Гоги в белом пиджаке
- Не помнит, сдал с десятки сдачу
- Иль нет… а лавр в окне маячит…
- А сдача – вот она, в руке.
- Какая долгая разлука!
- И блекнет память, и подруга
- Забыла друга своего,
- И ветвь безжизненно упала,
- И море плещется устало,
- Никто не помнит ничего.
«Ну прощай, прощай до завтра…»
- Ну прощай, прощай до завтра,
- Послезавтра, до зимы.
- Ну прощай, прощай до марта.
- Зиму порознь встретим мы.
- Порознь встретим и проводим.
- Ну прощай до лучших дней.
- До весны. Глаза отводим.
- До весны. Еще поздней.
- Ну прощай, прощай до лета.
- Что ж перчатку теребить?
- Ну прощай до как-то, где-то,
- До когда-то, может быть.
- Что ж тянуть, стоять в передней.
- Да и можно ль быть точней?
- До черты прощай последней,
- До смертельной. И за ней.
«Я к ночным облакам за окном присмотрюсь…»
- Я к ночным облакам за окном присмотрюсь,
- Отодвинув суровую штору.
- Был я счастлив – и смерти боялся. Боюсь
- И сейчас, но не так, как в ту пору.
- Умереть – это значит шуметь на ветру
- Вместе с кленом, глядящим понуро.
- Умереть – это значит попасть ко двору
- То ли Ричарда, то ли Артура.
- Умереть – расколоть самый твердый орех,
- Все причины узнать и мотивы.
- Умереть – это стать современником всех,
- Кроме тех, кто пока еще живы.
«Расположение вещей…»
- Расположение вещей
- На плоскости стола,
- И преломление лучей,
- И синий лед стекла.
- Сюда – цветы, тюльпан и мак,
- Бокал с вином – туда.
- «Скажи, ты счастлив?» – «Нет». —
- «А так?» —
- «Почти». – «А так?» – «О да!»
«Женский, легкий, веселый затылок…»
- Женский, легкий, веселый затылок
- На моей отдыхает руке.
- Ведь не кукла, и не из опилок,
- И румянец на влажной щеке.
- Как две бабочки, дрогнули веки.
- Как же мало я знаю о ней!
- Годы, улицы, книги и реки,
- Целый мир на ладони моей!
- Целый мир, воздвигавшийся где-то
- Далеко от меня, в стороне.
- И доверчивость сонная эта
- Что-то резко меняет во мне.
- А на кресле лежащее платье
- Так слепит среди блесток дневных…
- Как все странно: и эти объятья,
- И такая любовь после них!
«Уходит лето. Ветер дует так…»
- Уходит лето. Ветер дует так,
- Что кажется, не лето, – жизнь уходит,
- И ежится, и ускоряет шаг,
- И плечиком от холода поводит.
- По пням, по кочкам, прямо по воде.
- Ей зимние не по душе заботы.
- Где дом ее? Ах, боже мой, везде!
- Особенно где синь и пароходы.
- Уходит свет. Уходит жизнь сама.
- Прислушайся в ночи: любовь уходит,
- Оставив осень в качестве письма,
- Где доводы последние приводит.
- Уходит муза. С кленов, с тополей
- Летит листва, летят ей вслед стрекозы.
- И женщины уходят все быстрей,
- Почти бегом, опережая слезы.
«О слава, ты так же прошла за дождями…»
- О слава, ты так же прошла за дождями,
- Как западный фильм, не увиденный нами,
- Как в парк повернувший последний трамвай, —
- Уже и не надо. Не стоит. Прощай!
- Сломалась в дороге твоя колесница,
- На юг улетела последняя птица,
- Последний ушел из Невы теплоход.
- Я вышел на Мойку: зима настает.
- Нас больше не мучит желание славы,
- Другие у нас представленья и нравы,
- И милая спит, и в ночной тишине
- Пусть ей не мешает молва обо мне.
- Снежок выпадает на город туманный.
- Замерз на афише концерт фортепьянный.
- Пружины дверной глуховатый щелчок.
- Последняя рифма стучится в висок.
- Простимся без слов, односложно и сухо.
- И музыка медленно выйдет из слуха,
- Как после купанья вода из ушей,
- Как маленький, теплый, щекотный ручей.
Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки…
- Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки,
- У стриженых лип на виду,
- Глотая туманный и стойкий
- Бензинный угар на ходу,
- Меж Марсовым полем и садом
- Михайловским, мимо былых
- Конюшен, широким обхватом
- Державших лошадок лихих.
- Пойдем же! Чем больше названий,
- Тем стих достоверней звучит,
- На нем от решеток и зданий
- Тень так безупречно лежит.
- С тыняновской точной подсказкой
- Пойдем же вдоль стен и колонн,
- С лексической яркой окраской
- От собственных этих имен.
- Пойдем по дуге, по изгибу,
- Где плоская, в пятнах, волна
- То тучу качает, как рыбу,
- То с вазами дом Фомина,
- Пойдем мимо пушкинских окон,
- Музейных подобранных штор,
- Минуем Капеллы широкой
- Овальный, с афишами, двор.
- Вчерашние лезут билеты
- Из урн и подвальных щелей.
- Пойдем, как по берегу Леты,
- Вдоль окон пойдем и дверей,
- Вдоль здания Главного штаба,
- Его закулисной стены,
- Похожей на желтого краба
- С клешней непомерной длины.
- Потом через Невский, с разбегу,
- Всё прямо, не глядя назад,
- Пойдем, заглядевшись на реку
- И Строганов яркий фасад,
- Пойдем, словно кто-то однажды
- Уехал иль вывезен был
- И умер от горя и жажды
- Без этих колонн и перил.
- И дальше, по левую руку
- Узнав Воспитательный дом,
- Где мы проходили науку,
- Вдоль черной ограды пойдем,
- И, плавясь на шпиле от солнца,
- Пускай в раздвижных небесах
- Корабль одинокий несется,
- Несется на всех парусах.
- Как ветром нас тянет и тянет.
- Длинноты в стихах не любя,
- Ты шепчешь: читатель устанет! —
- Не бойся, не больше тебя!
- Он, ветер вдыхая холодный,
- Не скажет тебе, может быть,
- Где счастье прогулки свободной
- Ему помогли полюбить.
- Пойдем же по самому краю
- Тоски, у зеленой воды,
- Пойдем же по аду и раю,
- Где нет между ними черты,
- Где памяти тянется свиток,
- Развернутый в виде домов,
- И столько блаженства и пыток,
- Двузначных больших номеров.
- Дом Связи – как будто коробка
- И рядом еще коробок.
- И дом, где на лестнице робко
- Я дергал висячий звонок.
- И дом, где однажды до часу
- В квартире чужой танцевал.
- И дом, где я не был ни разу,
- А кажется, жил и бывал.
- Ну что же? Юсуповский желтый
- Остался не назван дворец
- Да словно резинкой подтертый
- Голландии Новой багрец.
- Любимая! Сколько упорства,
- Обид и зачеркнутых строк,
- Отчаянья, противоборства
- И гребли, волнам поперек!
- Твою ненаглядную руку
- Так крепко сжимая в своей,
- Я всё отодвинуть разлуку
- Пытаюсь, но помню о ней…
- И может быть, это сверканье
- Листвы, и дворцов, и реки
- Возможно лишь в силу страданья
- И счастья, ему вопреки!
Наши поэты
- Конечно, Баратынский схематичен.
- Бесстильность Фета всякому видна.
- Блок по-немецки втайне педантичен.
- У Анненского в трауре весна.
- Цветаевская фанатична муза.
- Ахматовой высокопарен слог.
- Кузмин манерен. Пастернаку вкуса
- Недостает: болтливость – вот порок.
- Есть вычурность в строке у Мандельштама.
- И Заболоцкий в сердце скуповат…
- Какое счастье – даже панорама
- Их недостатков, выстроенных в ряд!
Голос
1978
«Слово «нервный» сравнительно поздно…»
- Слово «нервный» сравнительно поздно
- Появилось у нас в словаре
- У некрасовской музы нервозной
- В петербургском промозглом дворе.
- Даже лошадь нервически скоро
- В его желчном трехсложнике шла,
- Разночинная пылкая ссора
- И в любви его темой была.
- Крупный счет от модистки, и слезы,
- И больной, истерический смех.
- Исторически эти неврозы
- Объясняются болью за всех,
- Переломным сознаньем и бытом.
- Эту нервность, и бледность, и пыл,
- Что неведомы сильным и сытым,
- Позже в женщинах Чехов ценил,
- Меж двух зол это зло выбирая,
- Если помните… Ветер в полях,
- Коврин, Таня, в саду дымовая
- Горечь, слезы и черный монах.
- А теперь и представить не в силах
- Ровной жизни и мирной любви.
- Что однажды блеснуло в чернилах,
- То навеки осталось в крови.
- Всех еще мы не знаем резервов,
- Что еще обнаружат, бог весть,
- Но спроси нас: – Нельзя ли без нервов?
- – Как без нервов, когда они есть! —
- Наши ссоры. Проклятые тряпки.
- Сколько денег в июне ушло!
- – Ты припомнил бы мне еще тапки.
- – Ведь девятое только число, —
- Это жизнь? Между прочим, и это.
- И не самое худшее в ней.
- Это жизнь, это душное лето,
- Это шорох густых тополей,
- Это гулкое хлопанье двери,
- Это счастья неприбранный вид,
- Это, кроме высоких материй,
- То, что мучает всех и роднит.
«Времена не выбирают»
- Времена не выбирают,
- В них живут и умирают.
- Большей пошлости на свете
- Нет, чем клянчить и пенять.
- Будто можно те на эти,
- Как на рынке, поменять.
- Что ни век, то век железный.
- Но дымится сад чудесный,
- Блещет тучка; я в пять лет
- Должен был от скарлатины
- Умереть, живи в невинный
- Век, в котором горя нет.
- Ты себя в счастливцы прочишь,
- А при Грозном жить не хочешь?
- Не мечтаешь о чуме
- Флорентийской и проказе?
- Хочешь ехать в первом классе,
- А не в трюме, в полутьме?
- Что ни век, то век железный.
- Но дымится сад чудесный,
- Блещет тучка; обниму
- Век мой, рок мой на прощанье.
- Время – это испытанье.
- Не завидуй никому.
- Крепко тесное объятье.
- Время – кожа, а не платье.
- Глубока его печать.
- Словно с пальцев отпечатки,
- С нас – его черты и складки,
- Приглядевшись, можно взять.
«Заснешь и проснешься в слезах от печального сна…»
- Заснешь и проснешься в слезах от печального сна.
- Что ночью открылось, то днем еще не было ясно.
- А формула жизни добыта во сне, и она
- Ужасна, ужасна, ужасна, прекрасна, ужасна.
- Боясь себя выдать и вздохом беду разбудить,
- Лежит человек и тоску со слезами глотает,
- Вжимаясь в подушку; глаза что открыть,
- что закрыть —
- Темно одинаково; ветер в окно залетает.
- Какая-то тень эту темень проходит насквозь,
- Не видя его, и в ладонях лицо свое прячет.
- Лежит неподвижно: чего он хотел, не сбылось?
- Сбылось, но не так, как хотелось? Не скажет.
- Он плачет.
- Под шорох машин, под шумок торопливых дождей
- Он ищет подобье поблизости, в том, что привычно,
- Не смея и думать, что всех ему ближе Орфей,
- Когда тот пошел, каменея, к Харону вторично.
- Уже заплетаясь, готовый в тумане пропасть,
- А ветер за шторами горькую пену взбивает,
- И эту прекрасную, пятую, может быть, часть,
- Пусть пятидесятую, пестует и раздувает.
«Сквозняки по утрам в занавесках и шторах…»
- Сквозняки по утрам в занавесках и шторах
- Занимаются лепкою бюстов и торсов.
- Как мне нравится хлопанье это и шорох,
- Громоздящийся мир уранид и колоссов.
- В полотняном плену то плечо, то колено
- Проступают, и кажется: дыбятся в схватке,
- И пытаются в комнату выйти из плена,
- И не в силах прорвать эти пленки и складки.
- Мир гигантов, несчастных в своем ослепленье,
- Обреченных всё утро вспухать пузырями,
- Опадать и опять, становясь на колени,
- Проступать, прилипая то к ручке, то к раме.
- О пергамский алтарь на воздушной подкладке!
- И не надо за мрамором в каменоломни
- Лезть; всё утро друг друга кладут на лопатки,
- Подминают, и мнут, и внушают: запомни.
- И всё утро, покуда ты нежишься, сонный,
- В милосердной ночи залечив свои раны,
- Там, за шторой, круглясь и толпясь, как колонны,
- Напрягаются, спорят и гибнут титаны.
«Придешь домой, шурша плащом…»
- Придешь домой, шурша плащом,
- Стирая дождь со щек:
- Таинственна ли жизнь еще?
- Таинственна еще.
- Не надо призраков, теней:
- Темна и без того.
- Ах, проза в ней еще странней,
- Таинственней всего.
- Мне дорог жизни крупный план,
- Неровности, озноб
- И в ней увиденный изъян,
- Как в сильный микроскоп.
- Биолог скажет, винт кружа,
- Что взгляда не отвесть.
- – Не знаю, есть ли в нас душа,
- Но в клетке, – скажет, – есть.
- И он тем более смущен,
- Что в тайну посвящен.
- Ну, значит, можно жить еще.
- Таинственна еще.
- Придешь домой, рука в мелу,
- Как будто подпирал
- И эту ночь, и эту мглу,
- И каменный портал.
- Нас учат мрамор и гранит
- Не поминать обид,
- Но помнить, как листва летит
- К ногам кариатид.
- Как мир качается – держись!
- Уж не листву ль со щек
- Смахнуть решили, сделав жизнь
- Таинственней еще?
«Любил – и не помнил себя, пробудясь»
- Любил – и не помнил себя, пробудясь,
- Но в памяти имя любимой всплывало,
- Два слога, как будто их знал отродясь,
- Как если бы за ночь моим оно стало;
- Вставал, машинально смахнув одеяло.
- И отдых кончался при мысли о ней,
- Недолог же он! И опять – наважденье.
- Любил – и казалось: дойти до дверей
- Нельзя, раза три не войдя в искушенье
- Расстаться с собой на виду у вещей.
- И старый норвежец, учивший вражде
- Любовной еще наших бабушек, с полки
- На стол попадал и читался в беде
- Запойней, чем новые; фьорды и елки,
- И прорубь, и авторский взгляд из-под челки.
- Воистину мир этот слишком богат,
- Ему нипочем разоренные гнезда.
- Ах, что ему наш осуждающий взгляд!
- Горят письмена, и срываются звезды,
- И заморозки забираются в сад.
- Любил – и стоял к механизму пружин
- Земных и небесных так близко, как позже
- Уже не случалось; не знанье причин,
- А знанье причуд; не топтанье в прихожей,
- А пропуск в покои, где кресло и ложе.
- Любил – и, наверное, тоже любим
- Был, то есть отвержен, отмечен, замучен.
- Какой это труд и надрыв – молодым
- Быть; старым и всё это вынесшим – лучше.
- Завидовал птицам и тварям лесным.
- Любил – и теперь еще… нет, ничего
- Подобного больше, теперь – всё в порядке,
- Вот сны еще только не знают того,
- Что мы пробудились, и любят загадки:
- Завесы, и шторки, и сборки, и складки.
- Любил… о, когда это было? Забыл.
- Давно. Словно в жизни другой или веке
- Другом, и теперь ни за что этот пыл
- Понять невозможно и мокрые веки:
- Ну что тут такого, любил – и любил.
Куст
- Евангелие от куста жасминового,
- Дыша дождем и в сумраке белея,
- Среди аллей и звона комариного
- Не меньше говорит, чем от Матфея.
- Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
- Так лепестки летят с дичка задетого.
- Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
- Чудес нужны еще, помимо этого.
- Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
- И сам готов кого-нибудь обидеть.
- Но куст тебя заденет, бесноватого,
- И ты начнешь и говорить, и видеть.
«Какое чудо, если есть…»
- Какое чудо, если есть
- Тот, кто затеплил в нашу честь
- Ночное множество созвездий!
- А если всё само собой
- Устроилось, тогда, друг мой,
- Еще чудесней!
- Мы разве в проигрыше? Нет.
- Тогда всё тайна, всё секрет.
- А жизнь совсем невероятна!
- Огонь, несущийся во тьму!
- Еще прекрасней потому,
- Что невозвратно.
Пиры
Андрею Смирнову
- Шампанское – двести бутылок,
- Оркестр – восемнадцать рублей,
- Пять сотен серебряных вилок,
- Бокалов, тарелок, ножей,
- Закуски, фазаны, индейки,
- Фиалки из оранжерей, —
- Подсчитано все до копейки,
- Оплачен последний лакей.
- И давнего пира изнанка
- На глянцевом желтом листе
- Слепит, как ночная Фонтанка
- С огнями в зеркальной воде.
- Казалось забытым, но всплыло,
- Явилось, пошло по рукам.
- Но кто нам расскажет, как было
- Беспечно и весело там!
- Тоскливо и скучно!
- Сатира
- На лестнице мраморный торс.
- Мне жалко не этого пира
- И пара, а жизни – до слез.
- Я знаю, зачем суетливо,
- Иные оставив миры,
- Во фраке, застегнутом криво,
- Брел Тютчев на эти пиры.
- О, лишь бы томило, мерцало,
- Манило до белых волос…
- Мне жалко не этого бала
- И пыла, а жизни – до слез,
- Ее толчеи, и кадушки
- С обшарпанной пальмою в ней,
- И нашей вчерашней пирушки,
- И позавчерашней, твоей!
«Быть классиком – значит стоять на шкафу…»
- Быть классиком – значит стоять на шкафу
- Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.
- О Гоголь, во сне ль это всё, наяву?
- Так чучело ставят: бекаса, сову.
- Стоишь вместо птицы.
- Он кутался в шарф, он любил мастерить
- Жилеты, камзолы.
- Не то что раздеться – куска проглотить
- Не мог при свидетелях, – скульптором голый
- Поставлен. Приятно ли классиком быть?
- Быть классиком – в классе со шкафа смотреть
- На школьников; им и запомнится Гоголь —
- Не странник, не праведник, даже не щеголь,
- Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.
- Как нос Ковалева. Последний урок:
- Не надо выдумывать, жизнь фантастична!
- О юноши, пыль на лице, как чулок!
- Быть классиком страшно, почти неприлично.
- Не слышат: им хочется под потолок.
«Ребенок ближе всех к небытию…»
- Ребенок ближе всех к небытию.
- Его еще преследуют болезни,
- Он клонится ко сну и забытью
- Под зыбкие младенческие песни.
- Его еще облизывает тьма,
- Подкравшись к изголовью, как волчица,
- Заглаживая проблески ума
- И взрослые размазывая лица.
- Еще он в белой дымке кружевной
- И облачной, еще он запеленат,
- И в пене полотняной и льняной
- Румяные его мгновенья тонут.
- Туманящийся с края бытия,
- Так при смерти лежат, как он – при жизни,
- Разнежившись без собственного «я»,
- Нам к жалости живой и укоризне.
- Его еще укачивают, он
- Что помнит о беспамятстве – забудет.
- Он вечный свой досматривает сон.
- Вглядись в него: вот-вот его разбудят.
«Контрольные. Мрак за окном фиолетов…»
- Контрольные. Мрак за окном фиолетов,
- Не хуже чернил. И на два варианта
- Поделенный класс. И не знаешь ответов.
- Ни мужества нету еще, ни таланта.
- Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни.
- Учебник достать – пристыдят и отнимут.
- Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,
- Как маленький школьник, так грозно покинут!
- Быть может, те годы сказались в особой
- Тоске и ознобе? Не думаю, впрочем.
- Ах, детства во все времена крутолобый
- Вид – вылеплен строгостью и заморочен.
- И я просыпаюсь во тьме полуночной
- От смертной тоски и слепящего света
- Тех ламп на шнурах, белизны их молочной,
- И сердце сжимает оставленность эта.
- И все неприятности взрослые наши:
- Проверки и промахи, трепет невольный,
- Любовная дрожь и свидание даже —
- Всё это не стоит той детской контрольной.
- Мы просто забыли. Но маленький школьник
- За нас расплатился, покуда не вырос,
- И в пальцах дрожал у него треугольник.
- Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
Сложив крылья
- Крылья бабочка сложит,
- И с древесной корой совпадет ее цвет.
- Кто найти ее сможет?
- Бабочки нет.
- Ах, ах, ах, горе нам, горе!
- Совпадут всеми точками крылья: ни щелки, ни шва,
- Словно в греческом хоре
- Строфа и антистрофа.
- Как богаты мы были, да всё потеряли!
- Захотели б вернуть этот блеск – и уже не могли б.
- Где дворец твой? Слепец, ты идешь, спотыкаясь
- в печали.
- Радость крылья сложила
- И глядит оборотной, тоскливой своей стороной.
- Чем душа дорожила,
- Стало мукой сплошной.
- И меняется почерк,
- И, склонясь над строкой,
- Ты не бабочку ловишь, а жалкий, засохший листочек,
- Показавшийся бабочкою под рукой.
- И смеркается время.
- Где разводы его, бархатистая тканьи канва?
- Превращается в темень
- Жизнь, узор дорогой различаешь в тумане едва.
- Сколько бабочек пестрых всплывало у глаз
- и прельщало:
- И тропический зной, и в лиловых подтеках Париж!
- И душа обмирала —
- Да мне голос шепнул: «Не туда ты глядишь!»
- Ах, ах, ах, зорче смотрите,
- Озираясь вокруг и опять погружаясь в себя.
- Может быть, и любовь где-то здесь, только
- в сложенном виде,
- Примостилась, крыло на крыле, молчаливо любя?
- Может быть, и добро, если истинно, то втихомолку.
- Совершённое втайне, оно совершенно темно.
- Не оставит и щелку,
- Чтоб подглядывал кто-нибудь, как совершенно оно.
- Может быть, в том, что бабочка знойные крылья
- сложила,
- Есть и наша вина: слишком близко мы к ней
- подошли.
- Отойдем – и вспорхнет, и очнется, принцесса
- Брамбила
- В разноцветной пыли!
«Сентябрь выметает широкой метлой»
- Сентябрь выметает широкой метлой
- Жучков, паучков с паутиной сквозной,
- Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
- На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
- Их круглые линзы, бинокли, очки,
- Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
- Их усики, лапки, зацепки, крючки,
- Оборки, которые были к лицу.
- Сентябрь выметает широкой метлой
- Хитиновый мусор, наряд кружевной,
- Как если б директор балетных теплиц
